Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2006
МОЯ ИЗБУШКА
Живу в таинственном местечке,
в краю запуганных зверей.
Моя избушка возле речки
стоит без окон и дверей.
Окно и дверь на зорьке ясной
унес сохатый на рогах.
Погожей ночью и в ненастье
мой сон черемухой пропах.
Налево – согра, справа – ельник…
Разрыв-трава, трава-поклон,
ромашка, донник, можжевельник,
анчар, черемуха и клен…
Зверья не видно… Научилось
внезапно прятаться зверье.
Любой хорек, скажи на милость,
почует издали ружье.
Покоя нет лесному богу,
грохочут взрывы круглый год…
Бульдозер, рухнувший в берлогу,
как мамонт пойманный ревет.
ПОХОДКА
Идет моя красавица,
и в такт ее шагам
рыдает-задыхается
в Прибалтике орган.
Вот милая внезапно
споткнется на бегу, –
а в Риме римский папа
ударится в тоску.
В трамвай влезает милая,
сшибая граждан вниз, –
а в Чили от бессилия
повесится министр.
Сквозь страх и неизбежность,
сквозь слезы, боль и кровь –
размашисто и нежно
идет моя любовь.
Христос замрет нелепо,
шепнет: “Вот это да!..”
И звезды льются с неба
сквозь пальцы у Христа.
* * *
Я вам пишу звездой падучей,
крылом лебяжьим по весне…
Я вам пишу про дикий случай
явленья вашего во мне.
Пишу о том, как пел несмело:
взойди, взойди, моя заря!..
Я ради вас талант подделал,
как орден скифского царя…
Как я дружу с нейтронным веком,
как ярким словом дорожу…
И как не стал я человеком,
я вам пишу…
* * *
Он явился белу свету
по весне, но ближе к лету.
Мамке – радость, девкам – горе…
А глазастый, ты гляди!..
Впереди не жизнь, а море.
ДВАДЦАТЬ СТРОЧЕК ВПЕРЕДИ.
Жил да был, и, между прочим,
где целован, где побит…
ДО КОНЦА СЕМНАДЦАТЬ СТРОЧЕК…
…и втянулся в сельский быт…
Стал старик. Старик Иван.
Всюду принят, всюду зван.
Знал старик и свет, и тени,
мир ни ласков, ни жесток…
ДО КОНЦА СТИХОТВОРЕНЬЯ
ДЕСЯТЬ СТРОК…
Рыбаки – его соседи –
говорили: век живи!..
Плел Иван такие сети,
хоть русалку в них лови…
СТРОЧЕК ПЯТЬ ВСЕГО ОСТАЛОСЬ…
“Век живи!” – мурлыкал дед.
А до века не хватало –
и всего-то пару лет…
ДО КОНЦА ОДНА СТРОКА.
Нету больше старика…
ВКЛАДЫШ К МОЕЙ ТРУДОВОЙ КНИЖКЕ
Вот я умру, и вдруг оно заплачет,
шальное племя пьяниц и бродяг…
…Я был попом, – а это что-то значит!
Я был комсоргом, – тоже не пустяк!
Я был мастак с багром носиться в дыме.
Я с топором вгрызался в синий бор.
Я был рыбак, и где-то на Витиме
мой царь-таймень не пойман до сих пор.
Я был художник фирмы “Тети-мети”.
Я под Смоленском пас чужих коров.
Я был корреспондентом в райгазете
и свел в могилу двух редакторов.
Учил детей и им читал по книжке,
как стать вождем, диктатором Земли…
И через год чудесные мальчишки
мою квартиру весело сожгли!
Я был завклубом в маленьком поселке.
Поставил драму “Адский карнавал”…
И мой герой, со сцены, из двустволки,
убил парторга. В зале. Наповал.
Бродягой был и укрывался небом.
Банкротом был – не смог себя убить…
Я был… был… был… И кем я только не был!
Самим собой?.. А как им надо быть?..
* * *
Жизнь моя, поэзия, подруга…
Я в стихах тонул, горел и мерз…
Очи мне выклевывала вьюга,
хоть прошел под вьюгой много верст.
Скажут: поза? Да, возможно, поза…
Жизнь – она из поз и прочих крох.
Пусть сгниет раздавленная роза,
а в гнилье взойдет чертополох!
Я не жду бессмертья ни минутки,
мне дороже – пальцы на струне,
чтоб рядком сидели проститутки,
весело болтая обо мне.
* * *
Идеи дикие глотаю,
читаю Брема и Дидро…
Всю жизнь сижу, изобретаю
тарелку, ложку и ведро…
Мне Джемс Уатт – прямой начальник,
весь мир – не больше, чем товар…
Я изобрел утюг и чайник,
велосипед и самовар…
Я луч звезды разбил на звенья,
открыл породу новых рыб.
В пределах музыки и пенья
я изобрел тележный скрип.
Я с неба звезды не хватаю,
но плещет творческий экстаз…
и я опять изобретаю
топор, пилу и унитаз.
Я – исключенье всяких правил,
с мировоззрением кривым…
Мой мозг трагично н е и с п р а в е н,
и уж ничем н е и с п р а в и м.
ИЗ “ЧЕТВЕРОСТИШИЙ”
*
У ходиков – задумчивая рожица…
И маятник, как галстук на груди…
Им, может быть, сейчас идти не можется,
но гирька заставляет их идти.
*
Тюрьма на улице Искусства
сбивает мысли на лету.
Колючей проволоки сгусток
застрял у времени во рту.
*
Ах, довольны звери-птицы,
рады села-города:
уезжает Солженицын
за границу навсегда!
*
Жует, сопит и топчется,
сморкается в кулак…
Толпа – еще не общество,
хоть над толпою флаг.
*
Я перед нею не млею, не дрожу,
люблю ее, хоть будь она и строже…
Но если выбор – весело скажу:
Россия – мать, но Истина – дороже!”
* * *
Поэзия – не поза и не роль.
Коль жизнь под солнцем – вечное сраженье, –
стихи – моя реакция на боль,
моя самозащита и отмщенье!
* * *
К исходу лирической ночи,
как раз на коровьем реву,
бровями взмахнут мои очи
и шумно взлетят в синеву.
* * *
Ты брошена, разбита, искорежена,
над письмами закончился твой пост.
Душа твоя в конвертики уложена
и злобой перетянута внахлест.
Ты волосы болванишь чуть не наголо, –
смотрите, мол, а мне на вас плевать!
Ты стала узколицая и наглая,
слова твои – все “мать” да “перемать”…
Ты брошена, судьба – сплошные дыры,
и голос недоверием изрыт.
Старушка из семнадцатой квартиры –
“Хороших не бросают!” – говорит.
Ребенка незаконного, внебрачного,
таскаешь контрабандой под плащом…
А пошлина давно уже уплачена
бессонницей, слезами и дождем.
Ты брошена, ты, значит, нехорошая.
Ты брошена, как камушек со скал.
Ты брошена и сплетней припорошена…
А я как раз такую и искал.
* * *
Эх, Аркаша, нам ли горевать
в двух шагах от ядерного взрыва!..
Знай работу, “телек” и кровать,
да в субботу – пять бутылок пива.
Соблюдай умеренность в любви,
не умей свистать разбойным свистом
и во сне удачу не зови,
и не пей с лихим авантюристом.
Не теряй ни сон, ни аппетит,
пусть душа от горестей не хмурится…
И к тебе, конечно, прилетит
птица счастья – бройлерная курица.
НЕВЕСТА
Ей венчаться хотелось, –
ох, заела тоска!..
Расцвела, разоделась
в кашемир и шелка.
Сор традиций стряхнула,
древнеханжеский сор,
и очами сверкнула
вдоль зеркальных озер.
Друга милого ради
вспыхнул в сердце огонь…
Вот шаги по ограде
и табачная вонь…
Пес, тяжелым ударен,
выл из центра Земли…
Двое – Ленин и Сталин –
во светелку вошли.
Не сдавалась на милость,
оказалась живой…
Как она колотилась
о косяк головой!
“Новой тактики ради –
бей жар-птиц по хвосту!..”
Полномочные дяди
изорвали фату…
“Подневольная будешь,
подцензурная будешь,
пыл славянский остудишь,
женихов позабудешь!”
Хоть ядрено вспотели,
изругались до дыр, –
на невесту надели
красно-синий мундир.
С видом добреньких дедов
на сегодняшний ад
с лупоглазых портретов
равнодушно глядят.
ГЕРОЙ
Своей родне обиду я пою:
я был в огне, во вшах, крови и поте,
я танки опрокидывал в бою,
а вы мне на похмелку не даете.
Не цените раненьев и наград
и цену вы не знаете герою…
Я вам сейчас устрою Сталинград!
И Курскую дугу я вам устрою!
Пусть вьется ваша дрянь и ваша пыль,
и брань моя гремит свинцовым градом!
А ну, противотанковый костыль,
шарахни хоть разок по этим гадам!
И вспыхнет под злодеями земля,
пощады эти “викинги” запросят…
Пусть вынесут мне ровно три рубля,
но чтобы на брильянтовом подносе!
…Стою один в пороховом дыму…
Ну, вынеси мне тройку, Акулина!…
Ну, вынеси, и я ее приму,
как раньше – ключ от города Берлина.
СТРАНА ДУРАКОВ
Мир тоскует в транзисторном лепете,
люди песни поют не свои…
А в Стране дураков стонут лебеди,
плачут камни и ржут соловьи.
Мир таскает одежды тяжелые,
мир в капроне от зноя зачах…
А в Стране дураков ходят голые,
чтоб кинжалы не прятать в плащах.
Мир поклоны кладет дяде Якову,
если голос у Яшки – гроза…
А в Стране дураков всякий всякому
правду-матушку режет в глаза.
Мир в угрозах и денежном шелесте
рвет любовь у законной жены…
А в Стране дураков бабьи прелести
не дороже простой ветчины.
В вашем мире начальники старшие
даже в песнях почтения ждут…
А в Стране дураков даже маршалы
даже улицы даже метут.
В общем, так, – попрощайтесь с сестричкой,
отряхните коросту долгов, –
и с последней ночной электричкой
приезжайте в Страну дураков!