Опубликовано в журнале День и ночь, номер 11, 2006
(сказка-быль)
Никита жил в большом городе, работал водителем автобуса, было у него двое детей, жена. Загулял Никита. Крепко запил. Жена с ним не разговаривала, взрослые сыновья рассердились. Ушел он с сотоварищами по бутылке. Неделю не приходил, две…
Грязный домой вернулся, небритый. Жена рукой махнула, не первый раз она такого видела. Уж и противно было, но пожалела. Много лет вместе они прожили, жалко выгонять пьяного человека в старость на улицу. Спать уложила в маленькой комнате не больше кладовки. В комнатке этой соленья-варенья стояли, банки всякие. Вот туда она раскладушку поставила, матрац бросила, простынку чистую дала.
Спал Никита беспокойно, всю ночь вертелся. Все думал, что жена на него сердита, да и дети тоже. Никита кулаком пьянке спросонья грозил, не ушла. Не боится кулака. Душит его змей, а у Никиты сил нет сопротивляться. Наутро кается, вечером напивается.
Приснилось Никите, будто душа его выскользнула из тела. Села рядом на банку с вареньем и говорит, на ухо шепчет: “Зря ты, Никита, так живешь, ведь хорошим мужиком был, друзья тебя любили… что с жизнью сделал, а со мной?.. Истерзал ты, Никита, меня, душу свою, да сердце свое. Уйду я от тебя в родные края, где родился. А ты как знаешь! Хочешь – другую душу найди, что выпить любит и с тобой сдружится; хочешь – меня ищи, а хочешь – без души живи”. Взлетела душа над телом и выпорхнула через стекло в закрытое окно.
Открыл глаза Никита, испугался, рядом никого нет, на улице еще темно. Он, не он, признать себя не может. Присел на раскладушке и до рассвета в окно смотрел, глазами не мигал. А на рассвете глаза сами собой закрылись.
Проснулся от запаха: что-то на кухне жена жарила. Давно не просыпался, чтобы в доме домом пахло. Встал, тяжело добрел до ванны, умылся. Зашел на кухню.
– Жена, – сказал Никита, – конченный я человек, душа от меня ушла. Пропал я, – и заплакал.
– От тебя не только душа ушла! – сказала жена. – Никому ты не нужен такой: ни мне, ни детям.
Тут и дети проснулись, вышли на кухню, посмотрели на плачущего отца.
– Эх, отец, – сказали дети, – где ты раньше был? Сколько говорили тебе, чтоб ты пить бросил. Ну, хватит, переночевал и иди… собирай вещички да уходи туда, где пил, где был, где жил.
– Так что же мне забрать? Да и идти мне некуда…
– А нам не важно это…
Так слово за словом, и выгнали дети отца-пьяницу из дому.
Нетяжелый вещевой мешок за плечом болтался: куртка и брюки. В руках денег немного. Дурно было Никите от всего, что с ним произошло, да от прошлых пьянок в животе булькало. Брел он по городу: к друзьям уже идти не хотелось, и пить не хотелось. Все Никита в жизни потерял, все было, а больше не будет. Сел он на тротуарчик рядом с бабкой, что на бобах гадала.
– Позолоти ручку, – сказала подслеповатая бабка, не оборачиваясь к Никите, – я тебе про жизнь расскажу.
– Что ж ты мне про нее рассказать-то можешь, – вздохнул Никита, – была жизнь, бабка, и нет ее теперь.
Бабка повернулась лицом к Никите.
– Ох, милок, горе-то какое у тебя! Без гадания видно. Редко такое бывает, видать досадил ты своей душе.
– Ты откуда, старая, знаешь?
– Да видно, тебе говорю, видно, когда есть у человека душа, а когда нет. У тебя была. И не совсем ушла. Зря причитаешь.
Никита вспомнил сон, как душа вылетела, что в ухо шептала; рассказал его бабке от начала до конца. Бабка только головой покачала: “Вот и иди, иди, туда, где родился”.
– Спасибо тебе, бабушка, – Никита развязал мешок, – вот возьми куртку, что ли. Помогла ты мне, хоть успокоила.
– Нет, – покачала старуха головой, – вещи тебе в дороге пригодятся, иди человек, ничего я с тебя не возьму, если повезет, вспомни старую.
А куда идти, куда ехать? Родился он в деревне. Молодым перебрался в город, всю свою жизнь в городе прожил. По молодости часто снились ему сосенки из соседнего с деревней леса. Чем старше становился, тем больше эти сосны забывал. Мать давно умерла. В деревне он никого не знает. Только что название помнит и дорогу в ту сторону.
Пошел Никита на железнодорожный вокзал, просидел до вечера, в сумерках запрыгнул в ночной поезд, чтобы проводники не видели, так зайцем из тамбура в тамбур переходил и до родных мест доехал. Вышел на улицу, запах леса в нос бьет, от свежести голова кружится. Пришел в деревню родную засветло. Смотрит, а деревни и нет.
Стоят три дома, окна открыты, двери поломаны, бегают собаки бродячие. И ни человека, ни души. Рассвет сморил Никиту, устал от своих путешествий, свернулся на крыльце чужого дома, ноги в мешок засунул, куртку на себя накинул и проспал, пока солнце припекать не стало.
Проснулся, все тело ломит, голова болит. Нашел колодец, пустое ведро, вытащил воды, напился. Рядом малиновые кусты стоят, малина переродилась, уже не крупная домашняя, а мелкая дикая. Забрался он в малинник, так с куста и ел ее, сладкую. Вышел на дорогу деревенскую, красота везде, куда ни посмотри. “Отчего же люди из такой красоты уезжают, все бросают? – подумал Никита. – А отчего я сам уехал? За жизнью счастливой в большой город?”
Сел Никита на землю и стал вспоминать всю былую жизнь свою. Как мальчиком по колено в грязи на хрюшках ездил, как осенью в лес за грибами ходил. Однажды шел с большими мальчишками по поляне, поскользнулся на мокрой траве, упал и прямо в грибницу, набрали они тогда грибов полные корзинки.
Видит Никита – в пустой огород через маленький заборчик в заброшенный сарайчик курочка идет. Прыг-прыг туда, через какое-то время обратно. Встал Никита и следом к сараю за курочкой. Курочка через огород убежала, а Никита заглянул в сарай – там, на сухой соломе яйца куриные лежат. Счастье для пустого желудка! Яйца выпил и думает, откуда курица в деревне, где никто не живет? И пошел на поиски жилья. Дорог в деревне немного – одна в деревню, другая из деревни, – пошел Никита по той, что из деревни в лес.
Темно в лесу: вот только утро было, пока готовил, ел, спал, уже сумерки пришли. Развел Никита костер. Сидит, на огонь смотрит, как языки пламени танцуют. Птиц лесных слушает. Странно Никите: бродяжничает он, ни с кем два дня уже не разговаривал. В большом городе жил, все мечтал – денек бы помолчать, здесь ходит-бродит, никто ему ни здравствуй, ни до свиданья. Неуютно, непривычно. Только есть в этом что-то, не хочется Никите из лесу уходить.
Так заснул, далеко собачий лай грезится, в темноте силуэт кажется. Костер потух. Померещилось Никите – черная собака к нему подошла, лизнула руку. Посмотрел на нее, повиляла перед ним хвостом, побежала, а от хвоста тень, как паутина, от кустика к кустику, от деревца к деревцу тянется. Поднялся Никита вслед за собакой и пошел темной дорогой.
Пришел на поляну. Дом, пасека, на пороге бородатый мужик стоит, в бороду улыбается, здоровый дядька, как зеркало на молодого Никиту похожий.
– Заблудился или нашелся? – спрашивает.
Удивился Никита, будто родное что почувствовал. Знал его, наверное, в детстве, а сейчас вспомнить не может.
– Может, заблудился, – отвечает,– а может, и нашелся. Пустишь к себе помыться, поспать, поесть, – нашелся, не пустишь – заблудился.
– Заходи.
Зашел Никита в дом: чистота, порядок, баньку ему пасечник натопил, медку-самогонки поставил.
– Нет, – поморщился Никита, – за баню спасибо, за прием спасибо, а вот эту не буду. Свела она меня с ума и все у меня отняла. Не хочу.
– Верно говоришь, – сказал мужик и припрятал самогоночку, будто и не было ее на столе.
Все Никита рассказал мужику про жизнь свою, про скитания, только не стал рассказывать, что душа от него ушла, застеснялся Никита, как такое рассказать можно. Вот и утаил.
Мужик молчал, все бровями водил да в бороду улыбался.
– А хочешь в доме таком жить? – спросил пасечник.
– Конечно, хочу, что же мне еще в мире делать?
– Так оставайся, леса много, дом тебе по соседству поднимем. За пчелками в город на базар съездим. Приезжает тут ко мне горожанин отдыхать, Максимом зовут, он мед у меня покупает, свежий хлеб привозит, продуктов, какие надо. Хорошо тут жить. Вольно.
– А когда начнем дом строить?
– Вот выспишься, а с утра и начнем!
День гулял по лесу Никита, с сосенками разговаривал, на белок смотрел, в небо ясное вглядывался, в траву густую всматривался, грибочков поискал – не нашел, жарко, не сезон еще. Зато ягодок всяких лесных собрал, травы душицы к чаю. Вернулся на пасеку.
– Мальчишек бы мне моих сюда позвать, жену, если приедет. Обижать ее не буду. Жили бы тихо, спокойно. Руки у меня есть. Все делать умею.
– Позовешь, позовешь, – кивал головой пасечник. – Ну, что, время спать, утром завтра рано вставать.
Проснулся Никита, птицы поют, а во дворе машина гудит. Натянул рубаху. Кто это с утра приехал? Вышел во двор. Собака черная лает. Стоит у забора машина, рядом с ней парень молодой и быстрый. Из тех, что в городе умеют деньги зарабатывать.
– Привет, дядя Никита. Как дела?
– А ты кто же, что меня знаешь?
– Ты что, дядя Никита, умом от одиночества тронулся? Все только говоришь – сынов позову. Зови скорей, а то уже никого не узнаешь. Помирать не собрался?
Никита смотрел на приехавшего с удивлением.
– Да я это, я, Максим. Ты мне мед продаешь.
– А-а-а, Максим.
– Уйди ты, дядя Никита, со своими шутками лесными. Ты у меня алебастр просил, сарайку новую класть собирался, привез я тебе. И хлебушка привез. Ну, что, в дом-то пустишь?
– Заходи.
Накрыл Никита стол на веранде, на свежем воздухе, сидел Максим, чай пил, все про город болтал, не унимался. А Никита раздумывал, кто же этот пасечник был, что встретил его и исчез, да и исчез ли, и неужели дом этот ему принадлежит?..
– Слышь, дядя Никита, – прервал его мысли Максим, – шел я как-то по базару, бабка там слепая на бобах гадает. Остановила меня, за руку схватила. Я знаешь, не люблю, когда меня за руку хватают. И говорит: “Ты ездишь к пасечнику за медом?”. Я ей говорю: “Да пасечников много!”. Она мне: “Никитой зовут”. Я ей: “Точно, старая, не знал, что Никита с ведьмами знается”. “Ты, – говорит, – ему привет передавай, да спроси, пустит ли, если приеду за травами?” Должок вроде у тебя перед ней. Эх, дядя Никита, сколько к тебе езжу, а про тебя как будто ничего и не знаю.
– Да, – махнул рукой Никита, – мне кажется, что я сам про себя ничего не знаю…
Так они просидели весь день – молодой и старый. О жизни говорили, о лесе, о городе. За сосны опускалось большое красное солнце.
г. Алма-Ата