Опубликовано в журнале День и ночь, номер 11, 2006
Передо мной на столе стоит древнекитайская бронзовая статуэтка Лао-цзы, мудрого старца, родившегося в княжестве Чу, в деревне Цюй-жень в шестом веке до нашей эры, служившего хранителем архива чжоуского царского двора, жившего в уединении и чуждавшегося земной славы. Я привез эту статуэтку из Китая, а вместе с ней привез и свое обострившееся понимание неоднократно у нас в России издававшейся книги Лао-цзы “Дао дэ цзин”. Вдруг я понял, что нынешнее китайское чудо было просто невозможно без простых истин, открытых нам пару тысячелетий назад этим ныне скорчившимся в своём бронзовом постоянстве китайским старцем. Понял правоту его учения о Дао, о том, что всякое преобразование на земле происходит без воздействия извне. И что всё зависит от нас самих. Погибнет нынче Россия, или спасётся, божественная воля заключена в действиях нас самих. Как обо всякой великой книге и обо всяком великом авторе, о Лао-цзы и “Дао дэ цзин” ходит много легенд. Мне нет дела до них. Но я полюбил этого бронзового простодушного старца, стоящего передо мной и разглядывающего меня своими умными глазами через два с лишним тысячелетия. Думаю, что и художник, сотворивший это бронзовое чудо, был таким же гениальным мастером. И опять же, мне нет дела, насколько был похож реальный Лао-цзы на тот образ, который заключен в статуэтке. Но, готовясь к толстовским чтениям в “Ясной поляне” и просматривая сочинения русского великого старца, я с обостренным вниманием перечитал статью Льва Николаевича Толстого об учении Лао-цзы. Перечитал и саму книгу “Дао дэ цзин”, даже сразу в двух переводах, стихотворном и прозаическом. И ощутил то огромное влияние, которое древнекитайский мудрец оказал на мудреца русского. Я понял, что путь к вере самого Толстого и был для него несомненным Дао, божественным жизненным Путем, впервые обозначенном в простых истинах Лао-цзы.
Лев Николаевич Толстой в своём споре с официальной Церковью никогда не выступал против христианской истины, более того, считал себя приверженцем христианской веры: “Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (своё спокойствие) больше всего на свете, – сказал Кольридж. – Я шёл обратным путём. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю…”
Как же понимал христианскую истину наш великий русский гений в начале ХХ века? Он явно видел кризис не только монархии, не только всего русского общества, но и глубочайший кризис официальной Церкви. Впрочем, о кризисе Церкви писали и русские религиозные философы: Николай Бердяев, отец Сергий Булгаков, Павел Флоренский и другие. Бердяев писал: “Революции в христианской истории всегда были судом над историческим христианством, над христианами, над их изменой христианским заветам, над их искажением христианства…”
Лев Толстой чувствовал, как народ отворачивается от Церкви, и его, пусть в чем-то еретическая, попытка очистить христианство от фарисейства и лицемерия была великой попыткой спасения и Церкви, и народа русского от надвигающейся революции.
Может быть, также когда-то пытался спасти католическую Церковь от лжи и жажды наживы, от продажи индульгенций и праздной сытости Лютер? И, может быть, пойди история по-другому, был бы Лев Николаевич Толстой новым русским религиозным реформатором? Об этом пишет в своей интереснейшей работе “Толстой и Церковь” питерский философ и историк Сергей Сурин. Там же он задается вопросом, а не поступил ли таким же образом с фарисеями и седдукеями и сам Иисус Христос? “Змии, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геену?” (Матфей 23,33) “Ваш отец – Диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего…” (Иоанн 8,44). Сергей Сурин задаётся вопросом: “А что, если поставить себя на место фарисея или седдукея того времени?.. Каково было традиционному иудею, верившему в Догматы и честно исполнявшему обряды, слышать уничижительную критику в свой адрес, в адрес своих обрядов, своей веры?”
В знаменитом “Определении Святейшего Синода от 20-22 февраля 1901 года”, о вполне справедливом по всем тогдашним канонам отлучении Толстого от Церкви писалось: “Граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрёкся от вскормившей и воспитавшей его матери, Церкви Православной и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви…”
Что же предлагал Лев Николаевич Толстой в своем очищенном, как он полагал, от корыстей и мало понятных народу пышных обрядов, христианстве? К какой христианской вере он стремился? Его современник, публицист Николай Минский писал: “Первым провозвестником русской реформации, современным русским Лютером, является Лев Толстой, который, в противоположность весёлым реалистам, утвердил божественность жизни, но в то же время, в противоположность поклонникам абсурда, устранил из религии… неразумное. Жизнь – божественна. В мире совершается не человеческая, а божественная воля, – таков основной религиозный тезис, которым Толстой искупил грех русского нигилизма и вернул вещам абсолютную ценность. Но божественность жизни постигается… самой личностью, её собственным разумом, достигшим высшей зрелости и приобретшим высшую зрячесть”.
Это определение жизненного пути, как высшего свершения, определение божественности естественной жизни и естественного развития человека, нации и государства напомнило мне основные положения из древней китайской книги Лао-цзы “Дао дэ цзин”.
Главным своим заветом, предложенным русским людям, Лев Толстой считал нравственное самоусовершенствование. Русский писатель хотел повернуть погрязшую с петровских времён в плотских грехах официальную Церковь, подчинённую, как простое государственное учреждение, царскому Синоду, лицом к простым прихожанам. Он хотел вернуть в христианскую веру простые и понятные всем понятия правды, совести и справедливости. Конечно, в своем отрицании основных догматов Церкви, на мой взгляд, он был неправ. Как на Руси всегда и бывало (а Лев Толстой был чересчур русским человеком во всём), в очищении христианских истин он дошел до максимализма. Не нужного ни ему, ни Церкви, ни русскому народу.
Вот его постулат: “Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю, как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нём. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении… Христа…” Вот тут бы ему и остановиться, проповедуя Бога, как главного проводника по нашему жизненному Пути. Увы, он пошёл далее: “…которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством”. Лев Толстой верил в Бога, но считал Иисуса Христа таким же проводником божественных истин, как и китайского мудреца Лао-цзы. Этим окончанием фразы Лев Толстой придал определенный еретический оттенок и всему предыдущему основному постулату, который никоим образом не противоречит ни в чём нашей православной вере. Этим окончанием фразы отшатнул от себя многих верующих. Но, может быть, нам стоит взять из исканий нашего гения всё разумное, и оставить в покое его заблуждения?
А ведь как важно нам ныне не просто молиться небесному далёкому Владыке, а взять в свои жизненные проводники по сегодняшней хаотической и жестокой действительности Господа нашего Иисуса. Самое страшное ныне, что даже у прихожан нынешних, аккуратно отстоявших положенные часы в воскресных молитвах, и даже щедро спонсирующих наших батюшек, в жизненных делах нет никакого сдерживающего начала. В жизни отчаянно грешу, а в воскресенье отмолю свои грехи у батюшки – вот и весь сказ.
Как ни парадоксально, но жить по христианской вере Толстого, сверяющего все жизненные поступки свои с христианским идеалом, идти по пути нравственного христианского самоусовершенствования гораздо тяжелее, нежели соблюдать обрядовость в храме и забывать о своём православии в реальной жизни.
Жизнь отчаянно отличается от любых догм, от любых закостеневших правил, от любой инертности и неподвижности. Но и в этой жизни должна всегда быть точка отсчета, да и сам жизненный Путь каждого человека и нации в целом должен быть постоянно корректируем христианскими понятиями, близкими человеку. Как тут не вспомнить того же Льва Николаевича Толстого: “Я не боюсь осуждения в отсталости потому, что не только не считаю религию суеверием, но, напротив, считаю, что религиозная истина есть единственная истина, доступная человеку, христианское же учение считаю такой истиной, которая – хотят или не хотят признавать это люди – лежит в основе всех людских знаний…”
Я бы назвал эти христианские постулаты Толстого – Дао Льва Толстого. Прошу нижайше не путать это определение “Дао Льва Толстого” с модными ныне книгами американских писателей Бенджамена Хоффа “Дао Вини-Пуха” и “Дэ Пятачка” или Джона Тайермана Уильямса “Вини-Пух и древняя мистика” или Ойгена Херригеля “Дзен в искусстве стрельбы из лука”. Не путать “Дао Льва Толстого” с толкованиями наших новомодных даосистов. Ни к древнему Китаю или даже в целом к Востоку, ни к Льву Толстому и его религиозным исканиям эти остроумные, но чисто западные, экзистенциалистичные книжки, проповедующие всё тот же оголтелый крайний индивидуализм и космополитизм, никакого отношения не имеют.
“Дао Льва Толстого” – обозначил я путь религиозных исканий русского классика вовсе не потому, что нынче вновь, как и в шестидесятые годы ХХ века, стали модны восточные учения и религиозные откровения. По сути, это название своему жизненному Пути дал сам писатель. Потому, что задолго до признания нынешней Европой и нынешней Россией даосизма и издания почти всех даосских сокровенных книг, еще в 1909 году Лев Толстой написал свою статью о даосизме “Учение Лао-Тзе”, где признавал близость древнего философского китайского учения и своего отношения к жизни. Более того, возьму на себя смелость утверждать, что многие привычные для нас толстовские этические и нравственные постулаты взяты напрямую им из древних китайских даосских истин. Может быть, даже вся теория нравственного самоусовершенствования и непротивления злу насилием родилась в гениальном мозгу русского писателя после знакомства с работами древних китайских мыслителей. Это заимствование ничуть не унижает нашего классика, а лишь подтверждает взаимосвязь всей мировой культуры. К тому же, естественно, всем древним китайским формулировкам Лев Толстой придал чисто русское звучание. Открыл их в нужный момент и в нужное время. Жаль, не услышали этого звучания русские читатели и не взяли за основу нового витка русского национального развития. Увы, как всегда вмешались наши интеллигенты, высмеяв всё учение Льва Толстого, высмеяв все его нравственные и этические поиски.
Как пишет Лев Толстой: “Основа учения Лао-Тзе одна и та же, как и основы всех великих, истинных религиозных учений. Она следующая: Человек сознает себя прежде всего телесной личностью, отделенной от всего остального и желающей блага только себе одному. Но, кроме того, что каждый человек считает себя Петром, Иваном, Марьей, Катериной, каждый человек сознаёт себя ещё и бестелесным духом, таким же, какой живёт во всяком существе и даёт жизнь и благо всему миру… Человек может жить для тела или для духа. Живи человек для тела, – и жизнь горе, потому что тело страдает, болеет и умирает. Живи для духа, – и жизнь благо, потому что для духа нет ни страданий, ни болезней, ни смерти… Человеку надо научиться жить не для тела, а для духа. Этому-то и учит Лао-Тзе… Учение своё он называет путём, потому что всё учение указывает путь к этому переходу. От этого и всё учение Лао-Тзе называется книга Пути…”
Во-первых, учтем нынешние изменения названий и фамилий древних китайских философов и их учений. Ныне Лао-Тзе принято называть в России Лао-цзы. Книгу его, так повлиявшую на великого русского писателя ныне называют “Дао дэ цзин”, или в переводе на русский язык “Книга пути и Благодати”. Сам Путь ныне переводят не как во времена Толстого – Тао, а – Дао.
Во-вторых, не будем считать “первого русского даоса” Льва Николаевича Толстого перебежчиком в китайскую религию, не будем усиливать и без того шумные обвинения в его еретических взглядах. “Дао дэ цзин”, книга китайского мудреца шестого века до нашей эры Лао-цзы писалась с чисто материалистических позиций, как естественный путь жизни, путь всех вещей, путь каждого человека, каждой страны и каждой нации. И потому, подобно книгам многих великих философов, писателей и поэтов “Дао дэ цзин” может привлекаться для пояснения истины в любом религиозном учении, и в данном случае, не противоречит никаким догмам русского Православия. Любую математическую формулу используют в равной мере и христиане, и мусульмане, и буддисты. Так и любую философскую истину, тем более, выходящую из основ самой естественной жизни, могут принять для себя христиане. Это уже поздние даосисты, также как и поздние конфуцианцы, решив превратить учение своего мудреца в народную религию, облекли учение Дао религиозными обрядами и ритуалами, а сами тексты из “Дао дэ цзин” стали использовать для медитаций в даосских монастырях, против чего, кстати, заранее возражал в своей книге Лао-цзы. Но, к примеру, используют понятие Дао в своей религии буддисты, взяв его из книги Лао-цзы, при этом отрицая даосизм, как религию, и считая его со своих религиозных позиций еретическим заблуждением.
Так и мы, христиане, обратившись к истинам “Дао дэ цзина”, найдем там немало близких нам православных понятий, отнюдь не превращаясь при этом в экуменистов. Понимаю, что всё равно найдутся оппоненты из числа наших ортодоксов, но у них свой Путь, своё ортодоксальное Дао. А мы обратимся к главным истинам древней книги китайской мудрости.
“Кто поднялся на цыпочки, не может долго стоять. Кто делает большие шаги, не может долго идти. Кто сам себя выставляет на свет, тот не блестит. Кто сам себя восхваляет, тот не добудет славы. Кто сам себя возвышает, не может быть старшим среди других…” – разве эти простые истины противоречат и жизненной истине, и нашему христианству? Ни в коей мере.
А вот те истины, из которых, на мой взгляд, произошло знаменитое толстовское непротивление злу насилием: “Кто служит главе народа посредством Дао, не покоряет другие страны при помощи войск, ибо это может обратиться против него. Где побывали войска, там растут терновник и колючки. После больших войн наступают голодные годы. Искусный полководец… не осмеливается осуществлять насилие. Он побеждает и не нападает. Он побеждает и не гордится. Он побеждает, потому, что к этому его вынуждают. Он побеждает, но он не воинственен…”
Может быть, из-за приверженности учению Дао китайцы не раз уступали в сражениях японцам, англичанам или монголам. Они до сих пор не столь воинственны. В этом мы, русские, не похожи на них. И, наверное, никогда не будем полностью уподобляться. Да и не надо. Но не будем забывать о том, что спустя времена то же учение Дао приводило китайцев к ещё большим победам. В этом коренное отличие китайцев от японцев с их самурайской агрессивной идеологией.
Не будем забывать, Лев Николаевич Толстой для себя открыл истину не самураев, а “Дао дэ цзин”, и, может быть, он был более прав? Впрочем, и в самом Китае приверженцы куда более воинственного Конфуция частенько в своей истории отодвигали подальше истины Дао. Долгое время даосизм существовал в стране полуподпольно, да и сейчас более активные конфуцианцы и буддисты стараются взять в свои руки дальнейшее развитие Китая. И всё-таки, без простых и естественных истин Дао нам не понять ни нынешнего взлета китайской цивилизации, ни поступков иных восточных миллиардеров, тратящих всё своё состояние на развитие Поднебесной, ни психологии с виду послушных, но обладающих глубинным национальным менталитетом китайцев.
“Войско – орудие несчастья, поэтому благородный правитель не стремится использовать его, он применяет его, только когда его к этому принуждают. Прославлять себя победой – это значит радоваться убийству людей. Тот, кто радуется убийству людей, не может завоевать сочувствия в стране. Благополучие создается уважением, а несчастье происходит от насилия… Если убивают многих людей, то об этом нужно горько плакать. Победу следует отмечать похоронной церемонией”. Золотые слова. Но не вижу я ныне церемонных похоронных процессий ни в Вашингтоне – после гибели тысяч простых иракцев, ни в Израиле – после похорон тысяч ливанцев. Может быть, поэтому их цивилизации так не уверены в себе, а китайская цивилизация существует уже пять тысячелетий и сегодня готова возглавить новый мировой процесс. А как читателю понравится такой даосский принцип ненасилия, на который обратил внимание Лев Николаевич Толстой: “Когда в стране существует Дао, лошади унавоживают землю, когда в стране отсутствует Дао, боевые кони пасутся в окрестностях. Нет больше несчастья, чем незнание границ своей страсти, и нет большей опасности, чем стремление к приобретению богатств. Поэтому, кто умеет пользоваться малым, всегда доволен своей жизнью”.
Без этих длинных цитат из “Дао дэ цзина” читатель не смог бы понять причин увлечения русским гением Львом Толстым трудом китайского мудреца Лао-цзы, где самые сложные истины излагаются простым и доступным языком. Вот последняя цитата, легко объясняющая всю гармонию вселенной: “Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется и безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и лёгкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое и низкое взаимно определяются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом…” Такая даосская гармония исключает любой постмодернизм, ибо держится на чётких понятиях, перетекая друг в друга, но не подменяя сути вещей, понятий и истин. Поэтому нынешние игры постмодернистов с Востоком смешны и нелепы. Ибо никакого отношения к подлинному Востоку не имеют. От писателей, согласно “Дао дэ цзину”, тоже не требуется внешнего вмешательства в жизнь героев, и они должны в своих книгах следовать естественному ходу событий. С тем, чтобы, как пишет Лев Николаевич Толстой, “…не заглушать того, чего хочет душа, так, чтобы не препятствовать деланием телесных дел возможности проявления в душе человека той силы неба (как называет бога Лао-Тзе), которая живёт во всём”.
Писатель, пожалуй, первым из русских мыслителей, подчеркнул схожесть учения Дао с христианскими истинами: “Мысль эта не только похожа, но совершенно та же, как и та, которая выражена в 1-м послании Иоанна и лежит в основе христианского учения. По учению Иоанна, средство соединения человека с богом есть любовь. Любовь же, так же как и Тао, достигается воздержанием от всего телесного, личного… Сущность и того, и другого учения в том, что человек может сознавать себя и отделённым и нераздельным, и телесным и духовным, и временным и вечным, и животным и божественным. Для достижения сознания себя духовным и божественным, по Лао-Тзе, есть только один путь, который он определяет словом Тао, включающим в себя понятие высшей добродетели. …Так что сущность учения Лао-Тзе есть та же, как и сущность учения христианского… в проявлении того духовного божественного начала, которое составляет основу жизни человека”.
Всего-то и надо, не столько времени проводить в молитвах и постах (что не исключается), сколько нравственно усовершенствоваться всю жизнь, добиваясь и в трудах своих, и в работе своей реальной пользы для себя, своих близких, своего народа, своей страны. Или, как утверждается в “Дао дэ цзине”: “Совершенномудрый ничего не накапливает. Он всё делает для людей и всё отдает другим…”. Недавно вышла целая книга, составленная С.Н.Батоновым, о множестве параллелей между Библией, библейскими текстами и этой жемчужиной древнекитайской мудрости о нравственном совершенстве человека и его месте во Вселенной.
Я заметил, что многочисленные западные (да и наши нынешние) комментаторы даосизма и восхождения к вершинам Дао осознанно не замечают, что большая часть из восьмидесяти одного постулатов “Дао дэ цзина” обращена даже не к самосовершенствованию одного отдельного человека, а к усовершенствованию всей нации. Из даосизма вырос тот интеллектуальный национализм, который отличает сегодня и тайваньский, и южнокорейский, и китайский опыт развития. Вот та истина, которая так необходима сегодня всему русскому народу и нашим “совершенномудрым” правителям. Почему-то нигде и никогда не скрываемый, словесно и письменно подчеркиваемый интеллектуальный национализм “азиатских драконов” не смешивается западными идеологами ни с шовинизмом, ни с расизмом. Но без этого интеллектуального национализма, присутствующего равно и в даосизме, и в конфуцианстве, не было бы нынешнего броска “азиатских драконов” в будущее. Вот тот опыт национальной жизни, который высоко ценил Лев Николаевич Толстой в учении Лао-цзы. Каждый в своем совершенствовании думает не столько о себе, сколько о нации в целом. И потому “Дао Льва Толстого” становится “Дао русского народа”.
Если уж говорить о двух дорогах современного развития мира, о проблеме глобализации и национальной идентичности, то, естественно, даосизм и книги даосских мудрецов, посвященные проблеме постижения Дао, предполагают Дао для каждого народа отдельное. И тут уже ничего не изменишь, божественный Путь жизни предназначен для каждого народа свой, в нём его счастье и его проблемы. Согласно Дао, каждый народ имеет возможность жить собственной жизнью, и каждый правитель обязан “предоставлять народу возможность жить собственной жизнью” (п.5). Об этом мечтал наш великий писатель Лев Толстой. Не ущемляя другие народы, но, в каком-то смысле, и не думая о них. У них же есть свои идеологи, свои правители. И все эти партии власти, все кичащиеся верностью президенту чиновники возможны лишь в той стране, где нет у народа собственной жизни, где царит насилие и хаос. “Когда шесть родственников в раздоре, тогда появляются “сыновняя почтительность” и “отцовская любовь”. Когда в государстве царит беспорядок, тогда появляются “верные слуги”…”. Не наших ли “единоросов” мудрый Лао-цзы имел в виду в шестом веке до нашей эры? Думаю, из этого древнекитайского учения почерпнул Лев Николаевич Толстой и отношение к властям, к насилию над народом. “Если кто-нибудь силой пытается овладеть страной, то, вижу я, он не достигает своей цели. Страна подобна таинственному сосуду, к которому нельзя прикоснуться…” (п.29) Вот и русский народ пока ещё таинственно исчезает из сильных властных объятий, “живя своей собственной жизнью” вопреки всем чиновным пожеланиям.
Я искренне удивлен, читая и мудрые мысли Льва Николаевича Толстого, и постулаты “Дао дэ цзина”, как ловко обходят все основные национальные ценности Поднебесной, заложенные в “Дао дэ цзине” нынешние якобы приверженцы даосизма, все эти и русские, и американские, и еврейские авторы “Дао Вини-Пуха” и других подобных книжонок. Где же у них говорится о службе народу посредством Дао? (п.30) И насчет глобализма в Дао сказано лишь о миролюбивой уступчивости в отношении соседних стран и народов. Говорится о полезном заимствовании, дабы в отношениях между странами и народами наступила гармония. Но ни о каком слиянии всех народов воедино там и речи быть не может, ни о каком слиянии воедино всех национальных культур, даже единообразие людей исключается. У каждого народа свое Дао. “Знать и государи могут его соблюдать”. Вот бы и наши Дао, наши жизненные Пути соблюдали наши собственные правители.
Сам Китай много дал миру (компас, порох, бумагу, а нынче новейшие компьютеры и мобильные телефоны), но много брал и берёт у всего остального мира, не теряя своё Дао. Так и Лев Толстой, к примеру, взял в учении Лао-цзы много полезного, и претворил его в свои собственные толстовские нравственные ценности. Оставаясь при этом самим собой, не подменяя древнекитайского мудреца Лао-цзы. Какой уж тут глобализм. Китай, да и вся юго-восточная Азия (Япония, Корея, Вьетнам, Тайвань) показывают всему миру реальный путь развития, не глобального смешивания нравственных и культурных ценностей, а взаимного обогащения. Но всегда надо знать предел такому взаимному общению. “Знание предела позволяет избавиться от опасности” (п.32). И прекрасно, когда к своему национальному “великому образу Дао приходит весь народ”. Но когда же вместе с Львом Толстым мы поймем свое великое русское Дао? Или, кому не нравятся восточные слова, поймем наш русский Путь и заживем своей собственной естественной национальной жизнью? В этом четком национальном самоощущении Поднебесной скорее всего иные современные мыслители назовут древнекитайскую книгу “Дао дэ цзин” мракобесной и косной, впрочем, тогда и Льва Толстого с его подражаниями Дао, тоже надо будет считать мракобесом. Ибо для сохранения естественной национальной жизни Лао-цзы предлагал далеко не глобалистские рецепты.
“Пусть люди до конца своей жизни не уходят далеко от своих мест”. А ведь это изумительно верный рецепт сохранения любой национальной жизни любой даже самой маленькой нации. “Пусть народ снова начинает плести узелки и употреблять их вместо письма”. То есть, предлагается сохранять все древние традиции и одежды для сохранения единого национального целого. Компьютеры – компьютерами, но для глобализации ни китайцы, ни японцы, ни корейцы не отказываются от своих сложнейших иероглифов, не переходят на латиницу, тем самым, оставаясь замкнутым на себя своим языком, национальным образованием. Они могут выучить и английский, и русский, но мыслить-то будут по-китайски. И совсем уж консервативное по нынешним временам требование, которое сегодня под силу нам в России лишь благодаря нищете русского народа и нашей заброшенной провинции. Но ведь и его не счел нужным отбросить из учения Лао-цзы Лев Николаевич Толстой. И в нём почувствовал некую целебную силу.
“Пусть соседние государства смотрят друг на друга, слушают друг у друга пение петухов и лай собак, а люди до самой старости и смерти не посещают друг друга”. Может быть, в этом и состоит секрет неуничтожаемости китайской нации и её неассимиляции даже в многомиллионных городах и странах. Вот чему полезно поучиться русскому народу, который растворяется среди других народов буквально на третьем поколении. Конечно же, китайцы сегодня посещают весь мир, но в своем внутреннем пространстве собственного Дао они всё также слушают пение соседских петухов и до самой смерти не открывают свои сокровенные Дао другим народам. Подобно евреям, тысячелетие не растворяющимся среди других народов, китайские Чайнатауны сотни лет сохраняются в Нью-Йорках и Сан-Франциско, Лондонах и Парижах, и внутри них по-прежнему китайский народ “снова начинает плести узелки и употреблять их вместо письма”. И потому все заграничные китайцы (хуацяо) внутренне всегда по-прежнему живут у себя дома, “и до конца жизни не уходят далеко от своих мест”.
Вот это и есть китайский интеллектуальный национализм, уже пятое тысячелетие спасающий китайскую нацию. Подобный Путь самостоятельного русского развития, простодушного и божественного, жизненного и духовного, не называя его по имени, ибо имена скрадывают сущность, заложен в Дао Льва Толстого. Ибо именно у него даже офранцуженная с детства Наташа Ростова в наиболее яркие моменты сбрасывает с себя всё наносное, всё сословное и становится частью простого русского народа. Как пишет наш талантливый исследователь Сергей Бочаров: “Наташино влияние вызывает и пробуждает в обычной “мирной” жизни отдельных людей, еще до того, как ситуация эта встанет событием и общенародным, национальным… Своим воздействием постоянно Наташа отрывает людей от того ложного, с чем они связаны, и постоянно она помогает… объединению на какой-то иной, широкой основе, постоянно такое объединение творит…”
Сергей Бочаров сначала цитирует Толстого: “Где, как, когда всосала в себя из этого русского воздуха, которым она дышала, – эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, – этот дух, откуда взяла все эти приемы… умела понять всё то, что было в Анисье, и в отце Анисьи, и в тётке, и в матери, и во всяком русском человеке”. Затем Бочаров добавляет уже от себя: “Во всяком русском человеке!.. Таков масштаб, под который столь свободно и естественно встает Наташа Ростова. Ведь это тот же масштаб, которым измеряется человеческое качество в пору отечественной войны… Тема “таинственных струй народной русской жизни”, исторического действия нации – его основная эпическая тема… И в рост с ней встает образ маленькой, грациозной “переполненной жизнью” девочки…”
Вот это и есть главный духовный Путь великого русского писателя, обозначенный покорившим Толстого своей мудростью маленького древнекитайского мудреца Лао-цзы коротким словом Дао.
И Лев Толстой, и Лао-цзы перечеркивают своими гениальными творениями всю безрассудную, убийственную для человечества, попытку всемирной глобализации и типизации всего несхожего. На пути любой глобализации стоит неколебимое Дао любого человека, любого народа. И вся жизнь Льва Николаевича Толстого была, кроме всего прочего, яростной попыткой жить по законам Дао.
“Что значит, знатность подобна великому несчастью в жизни? Это значит, что я имею великое несчастье, потому что я дорожу самим собой. Когда я не буду дорожить самим собой, тогда у меня не будет и несчастья. Поэтому знатный, самоотверженно служа людям, может жить среди них. Гуманный, самоотверженно служа людям, может находиться среди них”. (п.13)
Не о жизни ли самого Льва Николаевича Толстого, вплоть до ухода его из Ясной поляны, сказано так ясно еще за две тысячи лет до начала этой жизни? Впрочем, Дао неиссякаемо, и согласно его простым истинам люди жили, живут и будут жить.
г. Москва