Опубликовано в журнале День и ночь, номер 11, 2006
СЕБЕ НЕБО
ВОПРОСЫ
О многом мальчик деду говорил,
а бабушка в сторонке засыпала.
Мальчишка недоволен дедом был
и донимал вопросами сначала.
“Она умрет”, – мальчишка говорил, –
“и ты умрешь. Тогда на кой вы жили?
Кого-нибудь ты в жизни победил?
Тебя любили?”
Растерянно отмалчивался дед,
не понимая внуковых вопросов
(да и не слыша их): какой еще ответ,
когда снопы не убраны с покосов.
Вернется сын, махорки принесет,
и надо будет вычистить колодец,
и, может быть, старуха поднесет…
Заезжий горец
на Ленина палатку основал,
а дед там не был…
Мальчишка все болтал и нападал,
а бабушка, забывши про аврал,
глядела в небо.
* * *
Я не люблю кричать “убью”,
когда уж всех убили.
Я лучше водочки налью…
Иль выпью? Или-или.
Гремит за окнами война,
но птичек не пугает.
Она слегка похожа на…
Но сходство исчезает,
когда в питейный магазин
хиляешь по-пластунски,
и разговорчивый “узи”
просматривает спуски…
* * *
Все думают, что я уже сидел.
Но я еще умом не поседел
и человека вижу по-иному:
не только “раздевай” и “убегай”…
Но, впрочем, прокуроры через край –
любители. Заречься и святому
сомнительно. Поэтому “сидишь”
еще не сидя. И не сидя, бздишь.
МОМЕНТ ЖИЗНИ
Человек такое создание:
вот он есть, и вот его нет…
Когда я шел на задание,
потерял пистолет.
И вот в самый миг ответственный,
когда без ствола – п…ц,
я вытащил свой наследственный,
стреляющий огурец.
ПРЕДДВЕРИЕ ПРАЗДНИКА
Трехглазый дом (всего в трех окнах свет,
а если глаз без искры – не считово)
прохожим ухмыляется вослед
и чавкает подъездами – готово!
Готов салат, передник, мягкий зад,
готовы стопка, соус, табуретка,
и дети с удовольствием не спят,
ведь праздник редко.
Обнимешься с женою у плиты,
пока в кастрюльках мясо подгорает,
и каждый, безусловно, угадает,
какие сцены представляешь ты.
СЕБЕ НЕБО
Нашел себе небо
возле стены за шкафом:
белое-белое…
Обмотался шарфом
и жду, раздумывая,
с небес дождя,
придумывая,
где земля…
НА ПРИЕМЕ
– Мне кажется, я с приветом.
– Поговорим об этом?
– Думаете, поможет?
– Припомните, что вас гложет.
– Не знаю, что и сказать…
– Начальство, подружка, мать?..
– Мамаша давно в могиле…
– Не вы ее погубили?
– Ну, что вы, конечно, нет!
– Быть может, шумит сосед?
– Да нет, у соседа тихо.
– Вы не похожи на психа.
Должно же хоть что-то быть…
Хотите меня убить?
– Да нет, человек вы славный.
– А вы действительно странный.
* * *
В мире ежедневно умирают люди,
в мире ежечасно умирают люди,
в мире еже-еже умирают люди –
умирают люди.
И никто, похоже, в мире не родится;
ни один ребенок в мире не родится,
ни одна пеленка в мире не грязнится –
всем спокойно спится.
Ни один мужчина женщину не хочет,
ни один мужчина женщину не любит,
ни один мужчина с женщиной не может,
и никто не плачет, –
Апокалипсис.
УПОЛЗАЮ (СЕВЕР ЗОВЕТ)
Уползаю в снега
севера.
– Га! –
с сервера
прилетели гуси –
письма моей Маруси.
– Уси-пуси, –
пишет она, – родной,
полежи вечерком со мной!
Я бы с радостью, но пора:
севера зовут, севера!
ПРОВОЖАЯ
И здесь ты ляжешь
в белой мураве
плевков и снега,
водочного плеска.
А там расскажешь
про меня родне,
хотя им знать меня
неинтересно.
Они живут,
конечно, хорошо:
кто пил, тот пьет,
больные – исцелились,
и дело жизни, наконец, пошло,
мы этому ничуть не удивились.
Живут себе:
не спорят, не ревут,
простили всех
друзей, супруга, брата
и никого с собою не зовут,
и сами не пытаются
обратно.
В ВОРОХЕ ОДЕЯЛ
В ворохе одеял
прячется женщина.
Не будем будить ее.
Тихо сидим на кухне:
я и кружечка водки;
прошлое перебираем,
мирно беседуем,
разговариваем,
пока не является третий –
трансвестит,
грубиян –
скандал.
ОТВЕТ В АРМИЮ
У меня, сынок, все нормально.
По тебе тоскую печально.
Подою корову, реву…
Так бы и осталась в хлеву.
Вот отец намедни взбесился:
на соседской бабке женился,
да недолго милым жилось:
водка вышла – канули врозь.
Провалился в подпол братишка.
На макушке жуткая шишка
третию неделю не сходит.
Всю семью он криком изводит.
Деда, как ты знаешь, помре
где-то в октябре-ноябре,
да по нонче пьяненький снится:
не пугает – плачет, казнится.
Ты, сынок, служенье терпи.
Будут и погожие дни,
а что командиры – иуды,
не бери на сердце остуды.
Я тебе спеку каравай,
только ты, родной, приезжай.
Живы мы покуда, и ладно,
а помрем – не будет досадно.
г. Красноярск