Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2006
1. НЕЗНАКОМЕЦ
Летом 1971 года я гостил у бабушки. Сидели с ней за столом, в маленькой избушке в большом саду. Она тихим голосом рассказывала о своей совсем не легкой жизни.
Рассказ прервал неожиданный стук в дверь. Вошел мужчина. Поздоровался и спросил:
– Что, не узнали меня?
Был он высокого роста, среднего телосложения, стоял, тяжело опираясь на палку.
– Вы присаживайтесь, – ответила бабушка.
– Я Николай, друг твоего мужа, – сказал он, садясь на стул. – Помнишь, начало 30-х? Подмосковье, полк, в котором комиссаром был Николай Алексеевич Розов? А у того комиссара был командир Гуляев Михаил Васильевич. Мы были друзьями, семьями дружили. Алевтину-то мою помнишь? У нас две дочки. У вас дочь Тамара и сын Володя.
Бабушка вспомнила. Это было видно по тем слезам, которые стекали по ее морщинистому лицу и медленно капали на фартук.
– Сколько же лет прошло, Колюня. Батюшки мои, – промолвила бабушка, вытирая фартуком слезы. – Ну-ка, давай садись за стол пить чай. Ты будешь рассказывать, а я слушать, – захлопотала бабушка у самовара. – Сашка, иди-ка, погуляй, – сказала она мне.
Мне очень хотелось узнать, что это за человек, к тому же друг моего деда. Я выскочил за дверь, обежал дом, залез в открытое окно и стал слушать.
– Как ты помнишь, меня арестовали в 35-м по доносу одной “гниды”, – начал рассказывать Николай. – Через полгода отказалась от меня жена. От горя чуть с собой не покончил. Через год мытарств отправили меня в лагерь в 300 километрах от города Свердловска. В декабре 37-го прибыла новая партия “врагов народа” и среди них оказался твой Михаил. Радости от нашей с ним встречи не было предела. На первых порах он бил себя в грудь, доказывая: “Я же коммунист! Мне в 24-м сам Фрунзе рекомендацию в партию давал…”. Успокаивал его, как мог. Убеждал, что это система, а не “ошибка партии”, что не стоит писать никаких писем ни Калинину, ни Сталину, себе дороже будет. Он немного приутих, но остался при своем мнении. О том, как тяжело физически и морально было в лагере, говорить не буду. Самому до сих пор тяжело вспоминать.
Не поверишь, в лагере у нас был свой подпольный комитет ВКП(б). Очень крепкая организация из проверенных людей. “10 лет без права переписки” – это не что иное, как возможность уничтожения человека без всяких проволочек. Расстреляли – все. Списки на уничтожение составляла лагерная администрация. Расстреливали почему-то зимой, по 10-12 человек в неделю. В ноябре 1939 года наш комитет узнал, что готовится акция уничтожения очередной партии заключенных, куда были включены и мы с Михаилом. Я предупредил его, что по решению нашего комитета он внесен в группу побега из 12 человек. Михаил бежать отказался. Мозги его так были забиты этой идеологией, оторванной от реальной жизни, что никакие уговоры на него не действовали. Он говорил: “Зимой вы все равно погибнете”. Надо сказать, что зимой нас, политзаключенных, практически не охраняли. Да и куда убежишь, если до Свердловска 300 километров. Я не имел права раскрывать всю организацию побега, потому что, в случае провала, пострадало бы очень много людей. Мы передавали на волю весть о том, что необходим “транспорт”. В побег всегда готовили на одного человека больше. Лишний человек выбирался из уголовников. Как могли, откармливали его для того, чтобы в пути убить и накормить его мясом беглецов…
За сутки до побега я еще раз подошел к Михаилу с просьбой не упрямиться, а подчиниться решению нашего комитета, но все было напрасно. Вместо Михаила в группу определили другого.
В назначенный срок прибыли собачьи упряжки. Ночью я и мои товарищи покинули лагерь никем не замеченные. Почти двое суток добирались до жилья. Многие были обморожены. У меня самого нет одного большого пальца и мизинца на ногах. Сутки обогревались, отъедались, а потом уже по два-три человека перебирались в Свердловск, где нам выдали паспорта под другими фамилиями. Мне случайно попался паспорт с моим же именем, то есть Николаем. Фамилия и отчество, конечно же, другие.
Я уехал в Краснодарский край. Устроился работать механизатором в одном из колхозов. Осенью 40-го ездил в командировку в Подмосковье по обмену опытом. Не вытерпел, сел в поезд и, как самый последний воришка, тайком поехал в Москву посмотреть на жену и дочек. Только на вторые сутки увидел, как из дома вышла моя бывшая жена в сопровождении дочерей. Им тогда было 10 и 12 лет. Еще где-то с полчаса стоял и смотрел туда, куда они ушли. Стоял и беззвучно плакал…
Войну прошел в автомобильном батальоне (хотя мог бы из-за инвалидности и в тылу работать). Был дважды ранен. Есть ордена и медали. После войны женился на медсестре. У меня сейчас сын. Где моя бывшая жена и дочери – я не знаю. С 40-го года их не видел, да и не пытался искать. Какой смысл, если они от меня отказались? А я, Антонина, не виноват в том, что Михаил отказался тогда бежать из лагеря. Он только сказал: “Если выживешь, найди Тоню. Скажи, что я ее и ребятишек наших очень и очень люблю”. Прости меня, что так долго нес тебе привет от Михаила, – закончил свой рассказ Николай.
– Ты сам откуда, Николай, сейчас-то появился? – со вздохом спросила бабушка.
– Путешествую на плавучем доме отдыха. Остановились в Козьмодемьянске, и я решил найти тебя, – ответил он. – Мне повезло, Антонина. Нашел я тебя. Теперь хоть душа у меня будет спокойна.
– Коля, так теплоход-то, наверное, ушел уже? – спросила бабушка.
– Телеграмма от жены из Москвы пришла. Через 5 дней состоится встреча ветеранов нашей дивизии. Все равно где-нибудь сошел бы с теплохода. Вот так. Теперь ты, Антонина, поведай о своей жизни, а я чай пить буду, – сказал Николай.
На стене мирно “тикали” ходики. Бабушка тихим голосом стала рассказывать, а я через окно выбрался из дома и пошел к своим друзьям.
2. ЦВЕТ НОЧИ
Бабушкину историю я давно уже знаю. Я просто удивляюсь, как у нее хватило сил биться до конца (слово какое-то дурацкое – “до конца”), когда ее мужа в 37-м “забрали” (он немного до этого проработал учителем в селе Владимирское (Козьмодемьянский уезд). Это ж надо – командир полка стал учителем (это в порядке вещей в то время). За два часа до его ареста (интуиция, наверное) он спрятал свою библиотеку на чердаке школы, где преподавал. Когда я вместе с бабушкой приехали в 1971 году в это село, нам сказали: “Если хотите, то сами и ищите”.
На чердаке старой школы мы нашли целые кипы книг и документов. Четверть из них сдали в музей, оказались ценными. Но дело не в этом.
Не зная, где находится ее муж, жена его съездила в г. Йошкар-Ола. “Да, пока здесь, – ответили ей, – но встречи не получите. Не положено”.
Бабушка моя молила выпустить ее мужа хоть на пару дней, чтобы похоронить их сына, умершего от скарлатины (сыну было 5 лет). Через знакомых в НКВД отпустили моего деда на двое суток.
После этого моя бабушка своего мужа больше не видела.
Историю не перепишешь. Более 120 тыс. “врагов народа” из Марийской Автономной области погибли, из них около трети – так и лежат вдоль железнодорожной трассы на выезде из Йошкар-Ола. Погибли, в основном, марийцы, которых обвинили в том, что они пытались прорыть тоннель из Марийской автономной области в Финляндию. Даже, будучи абсолютно невменяемым, невозможно придумать такую чудовищную чушь!
То время. Те законы. Сами люди становились, как бараны, идущие на убой.
И вот, моя бабка, простая женщина “плюнула”, в конце концов, и сказала: “Пойду искать правду”. Дочь свою отдала сестре и пошла вдоль Волги на Москву. А пошла этим путем потому, что ее, как жену “врага народа”, не сажали на любой вид транспорта.
Две недели шла она вдоль Волги в лаптях, имея в котомке туфли для столицы.
В Москве ее родственники закрывали перед ней двери. Ночевала на вокзалах. На десятые сутки добилась приема в Кремле. Принимали таких бедолаг, как она, М.Калинин и Л.Берия. Ее принял Лаврентий Павлович. Угостил чаем. Вызвал помощника. Помощник из картотеки вынул “дело” ее мужа. Две рукописных страницы без подписи и один листик, напечатанный на пишущей машинке о решении так называемой “Тройки”: 10 лет без права переписки. “Ничем помочь, к сожалению, не можем”. Сжалился Л.Берия над женщиной и приказал выписать билет на поезд, деньги на проезд до места проживания и записку с настоятельной просьбой устроить жену “врага народа” на работу.
Прочитав записку, местные городские “твари” испугались и с испугу назначили Антонину Михайловну на должность заведующей продовольственным складом сплавной конторы. Долго эти чиновники чесали затылки: как же ее уволить с “прибыльного” места? Начальник НКВД по Горномарийскому району вместе с местным председателем колхоза и директором сплавной конторы приезжали на склад и брали то, что было необходимо их семьям: зерно пшеницы, окорока, муку, масло растительное и сливочное. На слезы зав. склада Антонины – “как же я буду все это списывать?” – пьяно смеялись: скажи спасибо, что еще работаешь здесь, вражина.
Началась Великая Отечественная. Стало трудно с продовольствием, но не тем, кто “рулил” в то время. Когда Антонина отказалась от очередного “наезда” власть имущих выдать со склада по два поросенка, они сказали: “Ну, сука, ты об этом пожалеешь”. И отправили ее на фронт.
Попала она на торпедный катер Волжской флотилии. Направили на Сталинградский фронт. Два торпедных катера барражировали акваторию под Сталинградом, давая возможность нашим войскам подвести все необходимое для наших защитников.
После бомбардировки немецкой авиации, один торпедный катер был потоплен, а другой был взят в плен немцами на острове, где они укрепились, со всей нашей командой. Капитан торпедного катера был убит (так и лежал на палубе). Всех остальных проволокой ноги-руки повязали и бросили в сарай. Антонина была одна женщина на катере. Ее немцы взяли для обслуживания в одну из избушек, где располагались немецкие офицеры. На катере находилось определенное количество спирта, о котором немцы не знали (этот спирт должен был предназначен для промывки ран экипажу). Там же находилось снотворное для экипажа (анестезии же не было).
Немцы доложили своему командованию, что захватили торпедный катер с русским экипажем в полном составе и назавтра используют советский катер по “назначению”. Антонина, когда к ней стали приставать немцы, сказала, что на катере много спирта и она может его принести, чтобы отпраздновать их победу. Немецкий капитан выделил для сопровождения солдата.
Принесли 3-х литровую банку спирта. Антонина наливала его всем, кто желал. Немцы на “халяву” стали его пить, и вскоре были в невменяемом состоянии.
Часовые у немцев тоже не против. Антонина и им налила. В сарай, где находились наши пленные, открыла засов (или замок), выпустила наших воинов, и все побежали к катеру. Командир катера лежал мертвый, на палубе. Завели двигатель и тихонечко отчалили. Утром немцы “очухались”. Вызвали свою авиацию. Догнали торпедный катер и с самолетов его расстреляли. До берега дотянули. Много наших погибло. Старшина схватил за “шкирку” мою бабушку и оттащил в кусты (когда немцы очухались, они такой огонь открыли, хоть всех святых вспоминай), завалил валежником. Ранена в ногу была. “Пойду, наших найду”, – сказал он.
“Как ушел, так я его больше и не видела. Может, убили его. А все документы остались у него, у старшины.
Очухалась. Немцы рядом прошли. Перевязала ногу и пошла. Наша канонада была слышна недалеко. Потом сознание (от потери крови) потеряла. Наши и “вытащили”.
В госпитале, где лечилась после ранения, я была, как бы дурой, потому что таких, как я, не берут на фронт. Вышло так, что взяли.
Самое главное то, что я осталась жива. Нога, правда, в плохую погоду побаливает. А так – вроде ничего. Я ведь не молодая уже, с 1907 года. Вот и выходит, что я побывала на фронте. Правда, немного, всего три месяца. Тех сволочей, что отправили меня на фронт, уже не было. Их тоже забрали, но не на фронт, а в лагеря”.
Не любит бабушка рассказывать об этом периоде своей жизни. До сих пор, видимо, тяжело ей вспоминать об этом. Но с другом своего мужа она все-таки поделилась своим, наболевшим.
3. ПО СЛЕДАМ БАНДИТСКОГО КЛАДА
На следующий день друг моего деда пришел попрощаться с моей бабушкой. Я еще лежал в кровати с закрытыми глазами, но не спал.
– Антонина, наверное, больше не увидимся. Не молодой, здоровье не то. Принес я тебе, Тоня, вот эту бумажицу. В прошлый раз хотел тебе отдать, да в гостинице, в сумке, оставил. Склероз. Сейчас расскажу, что это за бумага и как она попала ко мне, а потом уж думай, что с ней делать, – сказал Николай, усаживаясь на стул.
– В 1928 году за грабежи и убийства арестовали одного парня, – начал свой рассказ ранний гость. – Этот парень из ваших мест. Дед его, отец, а затем он сам были обыкновенными бандюгами и убийцами. Шайку организовал еще дед этого парня. Они грабили на Екатерининском тракте почтовые и дорожные кареты. Отбирали деньги, драгоценности. Если люди сопротивлялись, то их безжалостно убивали. Награбленное они сносили в сторожку, построенную ими в тайге в районе какого-то “Красного моста”. Сторожка была размером где-то 4×6 метров c одним окошечком. Под ним находились два полых бревна длиной от 2-х до 3-х метров, в которые они и складывали ими награбленное. Сторожка была выстроена из дубовых бревен диаметра порядка 40 см. Жили разбойнички не бедно. Почти у всех были семьи и добротные дома в Козьмодемьянске, Царевококшайске (ныне – Йошкар-Ола), других близлежащих от мест разбоя деревнях и поселках. Передавалось это дело от деда сыну, от сына его сыну и т.д.
И вот, в 1928 году, на эту банду была устроена засада. Готовились власти к этой операции полгода. В конце концов из 8 человек 6 были убиты, один скончался от ран, один – арестован. Им оказался отпрыск “славных” грабителей двух поколений.
В 1938 году в лагере этот уголовник встретил твоего мужа (земляки же). К этому времени со здоровьем у последнего бандита было очень плохо. Как рассказывал твой Михаил, ему оставалось жить от силы месяц – туберкулез. Умирающий передал твоему Михаилу вот этот лист бумаги: “Ты из наших мест. Скоро меня не будет. Из моих подельников только я еще в живых пока. Возьми эту схему. Выйдешь из лагеря, забери все драгоценности. Можешь сдать их государству, продать. Дело твое. Одно прошу – поставь в церкви свечку за упокой моей души”. Этот малый действительно через пару недель отдал Богу душу. И когда я перед побегом последний раз видел Михаила, он передал мне этот лист бумаги отдать его тебе, Антонина, что я и делаю. Ну, а теперь прощай. Живи подольше, береги здоровье – с этими словами Николай, кряхтя, встал со стула, поцеловал бабушку и тяжело, опираясь на свою палку, вышел из дома. Выйдя на крыльцо, бабушка перекрестила Николая.
Мое бешеное воображение рисовало горы золота и бриллиантов.
Бабушка вернулась в дом. Я вскочил с постели и подбежал к столу, где желтел листок бумаги.
– Бабуля, можно же найти? – шепотом спросил я.
– Эх, внучек, сколько времени прошло-то. Все уже заросло, – вздохнула бабушка.
Мы с ней несколько раз были в тех местах, но ничего, даже похожего, не нашли.
Эта история как-то забылась. Затем я поступил в Казанское военное училище. После выпуска поехал к своим родным, в Козьмодемьянск.
Однажды с братом и матерью навестили за Волгой своих родственников, проживающих в деревне на берегу озера. Один из наших родственников, такой же молодой, как я, парень работал лесником. Сидя с ним у костра, мы окунулись в воспоминания, в историю нашего края. И я вспомнил о том пожелтевшем листе бумаги со схемой бандитского логова. Мой родственник, лесничий Юра, заинтересовался этой историей и попросил переписать ему эту бумажку. Я согласился. После этого он, как “лесной” человек разумно заметил: “Просеки раньше делали по верстовой разметке, а сейчас все карты – “километровки”. С 1928 года по 1978 год прошло ровно 50 лет. Просеки в настоящее время уже другие и в другом месте, но отчаиваться не надо. Я оптимист, хотя знаю, что это большой кусок работы”.
В 1979 году я, молодой лейтенант, приехал в отпуск к родителям в ноябре месяце (начальство обычно уезжает в отпуск летом). Мой родственник, лесничий Юра, приехал в Козьмодемьянск ко мне. Поведал, что целый год потратил на определение того “бандитского схрона”, пилил деревья, чтобы узнать их возраст, направление старых просек, и, в конце концов, нашел то место, где бандиты хранили награбленное. От избушки, конечно, ничего не осталось (лет-то сколько прошло!). Выпал первый снег. Он подумал, что через день приедет с инструментами и раскопает свою находку. А дома его ждала телефонограмма: “Прибыть на семинар лесников республики. Срок командировки – две недели”. Он подумал, что по весне займется поиском клада. Но Чебоксарская ГЭС не стала дожидаться кладоискателя и, весной 1980 года, подняла воду аж на 5 метров. Вода залила то место, где был предполагаемый клад. Глубина над бывшей избушкой оказалась в 4,5 метров. Нанимать водолазов можно было (одно погружение по нынешним деньгам – 1200 рублей), но рисковать мой родственник не стал: а вдруг там “пустышка”. Так эта история и завершилась.
4. ПОХОД В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
Неудача с сокровищами марийских бандитов оказалась не настолько неприятной, чтобы огорчаться.
Прибыл из отпуска в свою воинскую часть в Армению, в город Степанаван (в 1988 году разрушен от землетрясения). Я рассказал своим друзьям-офицерам о том, какая неудача случилась со мной по поводу марийского бандитского клада. Те, почесав затылки, сказали, что есть возможность проверить легенду старой (11 век нашей эры) армянской крепости. Дело в том, что город Степанаван стоит на “берегу” глубочайшего каньона (глубина его 100 метров, ширина 200 метров), по дну которого протекает бурная речка.
Так, я и трое моих друзей, решили совершить поход в историю предков, а именно – посетить обширное подземелье под старой крепостью. В одно воскресное утро погрузили в машину два миноискателя, две кирки, саперные лопатки, две бобины веревок (по 150 м) и четыре изолирующих противогаза (они позволяют дышать человеку в среде без кислорода 45 минут) и отправились на поиски сокровищ.
Подъехав к крепости условились, что один останется около машины (местные ребятишки вмиг могут разобрать наш транспорт), а трое спустятся на дно каньона. Настроив миноискатели, привязали концы веревок к себе (другие концы – у Николая, который держал их в руках, сидя перед входом), надели противогазы и отправились в неизведанное.
Первые 30 метров шли по хорошо “прошаренной” территории, а затем начались нетронутые места. Первым зазвенело в наушниках у Игоря. Он сделал пометку на полу и двинулся дальше. Вдруг и у меня под ногами очень сильно “зазвенело”. Нарисовал мелом большую “звездочку”. Дальше, по ходу движения, мы находили полуистлевшие кости, черепа’, какой-то металлический шлем, от прикосновения к которому он рассыпался в прах. Через 20 минут Игорь показал мне на часы (кислорода оставалось только на обратный путь) и мы направились на выход из подземелья.
Игорь пошел наверх к машине заменить Сергея. Я заменил Николая. Ребята надели противогазы, взяли кирки, лопатки и двинулись по следам наших “меток”.
Через 40 минут Сергей и Николай вернулись с мешком в руках. Мы поднялись к машине, развернули плащ-накидку и Николай высыпал из мешка нашу “добычу”.
– Вот, Саня, твоя “звездочка”, что пометил на полу, – с этими словами он поднял здоровенную бронзовую сковородку. – Подаришь жене. Яичницу жарить – самый раз, – довольно хмыкнул он.
– А вот, Игореша, один из твоих крестиков, – сказал Сергей и поднял наконечник от копья.
– И это все!? – хором завопили мы с Игорем.
Довольно “хрюкая”, Коля вынул из кармана серебряную женскую клипсу размером в два спичечных коробка с “висюльками” длиной около 10 сантиметров, выполненных из тончайшей серебряной проволоки, свитой в замысловатые узоры.
– Внимание! – вдруг заорал Сергей. – Нервные могут принять валидол.
– Давай, давай. Меня даже поленом невозможно убить, – сказал Игорь, доставая сигарету.
Сергей разжал кулак и на ладони появились пять желто-красных кружков неправильной формы. Мы взяли по одной монете и молча стали рассматривать. То, что эти монеты золотые, сомнений не было. На одной стороне находился профиль какого-то воина со шлемом на голове. На другой – вырисовывался какой-то венок с мечом.
– А с пятой что делать будем? – скребя подбородок, подал голос Николай, – Не резать же ее на четыре части!
– Мужики, а давайте мы продадим ее нашему знакомому, ювелиру Ашоту, – вымолвил Игорь, – это же историческая ценность! Стоит, наверное, кучу денег.
– Ну тогда, орлята – по коням, – предложил я, указывая на наш “Москвич”.
Так и сделали. Вчетвером ввалились в ювелирную мастерскую, где за массивным столом сидел лысоватый мужчина и рассматривал через глазной окуляр какую-то железяку.
– Привет труженикам металлолома, – начал я. – Мы ехали мимо и подумали, а не заглянуть ли к старому скряге, у которого наверняка в подвале есть хорошее, как он сам, старое, доброе вино. А заодно чему-нибудь полезному нас научите, чем стрелять из автоматов.
– Саша, – с сожалением посмотрел на меня старый ювелир, – если бы ты заглянул ко мне один, я бы понял, что ты пришел к моей внучке Лиле. Если бы зашли вдвоем, я бы подумал, что ты привел мне нового клиента. Если втроем – пришли сватать Лилю. Вы же пришли вчетвером, а это значит: либо ты пришел грабить старого Ашота, либо возникли какие-то затруднения и тебе действительно нужно решить со мной какой-то вопрос. Я слушаю, только говори прямо, а то у меня от твоих слов потихоньку последние волосы выпадают.
– Ладно, дядя Ашот. Пришли мы к тебе разрешить спор с друзьями по поводу стоимости одной золотой монеты, – с этими словами я положил перед ним нашу находку.
Он взял монету и стал ее внимательно рассматривать. Я видел, как у того слегка дрожали руки. Другой бы подумал, что от старости, но я-то его хорошо знал. А еще – его удивительный взгляд и отвисшая челюсть.
– И сколько же просите за нее? – тихим голосом спросил Ашот.
– Тысячу, – не моргнув глазом, ответил я и почувствовал затылком, как у моих друзей тоже отвисли челюсти.
– Саша, – начал Ашот, – если бы я тебя мало знал, я бы подумал, что эта сумма приемлема для реформы 1961 года. Поэтому я тебе даю не 100 рублей, а 200.
Я изобразил искреннее возмущение и сказал:
– Да, Ашот, я думал в этом доме знают истинную цену историческим вещам, видевшим целые эпохи. 800! – рявкнул я.
– Ну, хорошо. За определение, что она историческая, я могу тебе предложить 250. И на этом разговор закончим, – повысив голос, сказал ювелир.
Тут я за своей спиной услышал шипение и начал ощущать толчки, которые становились все настойчивее.
– Раз так, дядя Ашот, то передавайте привет от меня твоей любимой внучке и – до свидания, – с этими словами я взял монету, положил в карман и повернулся к друзьям:
– Пойдемте, мои дорогие, нам некогда, – при этом корчил им рожи и подмигивал, мол, все идет по плану. Я знал, что это лишь первая часть пьесы. Будет и вторая, в чем я вскоре убедился. Обняв за плечи своих друзей, я подталкивал их к выходу из дома. Переступив порог дома, услышал за спиной голос старика:
– Сколько раз я давал себе слово, чтобы с честными людьми не торговаться… Саша, ты пойми меня правильно, но сейчас мои финансовые дела не позволяют швыряться деньгами… 500! – выдохнул он.
– Хорошо, – ответил я, – 700 и ни копейки ниже.
– Черт с тобой, кровопийца! – заорал вдруг дядя Ашот, – 600! Это мое последнее слово.
– Мне уйти? – тихо спросил я.
– Нет, тебя не женщина рожала, а зверь. Мое сердце не выдержит такой наглости. 650 или я больше тебя не знаю. И всем скажу, чтобы с тобой не здоровались, – застонал старый пройдоха.
Я, глубоко вздохнул, нехотя вынул монету, с сомнением посмотрел на нее и вымолвил с грустью:
– Черт с тобой. Владей, – и припечатал ладонью стол.
На улице друзья, увидев меня, вопросительно уставились.
– Ну что, грабители средневековья, пойдем перекусим что ли? – весело подмигнул я им, размахивая купюрами. Бодрые и жизнерадостные наши ноги понесли нас по направлению к хорошему ресторану. Две недели (пока наши жены были в отпуске в России) мы питались исключительно в кабаках, наверстывая то, что не успели на “гражданке”. Да и лет-то тогда всем нам было около двадцати пяти. Молодо-зелено.
Через несколько лет я узнал, что такая монета стоит не менее 10 тысяч “зеленых”, но это уже – детали.
г. Козьмодемьянск