Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2006
ГОВОРЯТ ВЕЩИ
вещи на даче между собой говорят:
как бесконечна эта зима,
и сколько таких зим подряд
продолжается наша игра:
половичка то скрипнет, то шкаф,
то стукнет о ставни, тёмные и сырые,
неровные обои прошуршат.
где руки, что животворят,
что сделают нас живыми
а то иногда прихватит такая тоска,
у нас, у вещей, тоже ведь есть душа
ох, скрипит дедушкина кровать:
мышки по мне снуют
с острыми зубками
целыми сутками
таскают сахар из больших мешков
где-то сейчас наш кот?
в городе
ты не печалься, кровать,
говорит письменный стол
летом по-старому будет уют
хозяева приедут, кота привезут,
только кот наш отнюдь не ловец
будем служить, будет радостно нам и тепло,
когда вернётся человек
а сейчас: посуди сама – зима
он слабый, он не приспособлен к жизни дикой,
суровой такой
у нас здесь вечный вещный покой
нам видятся вещие сны
я чувствую, говорит деревянно-стеклянная
дверь,
как холод пронзает мои кристаллы,
как отслаивается с меня краска,
размягчается с годами моя твердь,
я немножко устала
колготочкам детским грустно,
ютятся в углу на полке
девочка немножко выросла, она в них не влезет,
от них теперь нет больше толка
найдут их – и выбросят, пустят на тряпки,
как будто они пустяк
а они, как старики, своё отслужили,
полезными быть хотят
разве можно их так просто выбросить
неслышно недвижно минуты текут,
пауки свои сети ткут
паутина в углах и на потолке
паутина на лампе и в сундуке
мёртвые мухи у ставней лежат,
между стёклами мёртвые мотыльки зажаты
мышки живые роют нору
в покрывалах, они никогда не умрут
из грязи, из слизи приходит жизнь,
из пыли, из плесени, из подполья
насекомые выходят, и мыши выходят,
и человек из глины, как голем
всё выходит наружу, щебечет, дрожит
вещи скучают и полудремлют,
вещи болтают, слушают, внемлют
как мышка скребётся, как ножки паучьи
доски и плоскости нежно щекочут
люди вещей многому учат, а вещи всё запоминают и знают:
мы, говорят, тебе всё-всё расскажем,
если ласковым будешь,
если правильно спросишь,
если ты будешь нас слушать
КУКУШКИНЫ ЯЙЦА
огненная Пасха над Содомом.
С.Круглов
Это – Суббота у смертной черты,
Это – Суббота опосле Креста.
Н.Клюев
золотые, лазоревые; Суббота пришла –
и повсюду кукушкины яйца.
Черта горизонта разъята, и Рот в небесах; из Уст
этих – облака и зари мёд; вдыхая земли
утренней пар и озон,
глядя на лодочки, пускаемые
по теченью мальцами,
увидеть: не вечно вращаться,
не вечно терзать Колесу,
и не пришла ли Суббота конца времён
с кукушкиными яйцами;
Осанна!
Видела на яйцах червонные пятна
Господних страстей,
считала яйца – и видела: им нет числа,
читала на яйцах апофатические имена,
учила склонения, спряжения, времена,
и незаметно сама превратилась в тень,
не существую, хотя и не умерла,
но тому, кто видит, как ось-игла
выходит шестом из макушки земли,
я тоже ещё видна.
Пасха над городом простирает крыла,
махаоны Везувия ткут чёрный покров,
полярного снега подвенечный убор
надевает Невеста-Земля, солнечное кольцо
(а посредине – бездна) – от Наречённого;
надменный, поёт Нерон
среди статуй крошащихся, трещин колонн,
но не вечно вращаться, не вечно терзать Колесу!
Алой Субботы шествие встречайте
на площадях, чествуйте,
причащайтесь красной слюной
из разверзшихся Уст, чтоб вдыхать на ветру
яблоневый дым отечества.
* * *
Бродиль по граду Питеру большая крокодиль.
Она меня похитила, а мать меня родиль.
А крокодиль похитила и в Невском иле-Ниле,
как Антиноя Адриан, она меня любила,
и как волчица Ромула поила,
и звездную полынь под спину мне стелила,
и наливала мне в консервную банку вод последневремённых вино,
и приглашала много других крокодиль,
много других крокодиль,
и танцевала со мной,
день и ночь танцевала со мной
кадриль, кадриль, кадриль.
О моя крокодиль, крокодайл, крококо!
Там на лугах, ты слышишь, пасутся ко,
а моя крокодиль, как мадам Помпадур, пудра контуш рококо,
а моя крокодиль сделала мне бо-бо,
она меня съела, малютка, вот и вся любовь.
О, кто бы ты по Питеру, голубчик, не бродиль,
я помню только первую кро-ко-диль!
Ходи по школам, миленький, как маньяк,
в коньяк своей любовнице добавь мышьяк,
выябывайся, словно сам Растиньяк!
Дрочи у детских садиков – как пе-до-филь,
копай в ночи на кладбище – как не-кро-филь,
имей себе козленочка – как зо-о-филь, –
я помню только первую кро-ко-диль!
О моя крокодил, крокодайл, крококо!
Я теперь просто огрызок
от любви несказанной такой,
а моя крокодайл – как яйцо Фабержэ,
она – как пропасть во рже,
а моя крокодиль мне сказала ам-ам,
она меня съела, малютка,
вот и весь любовный роман.
Она меня завертывала в целлофан,
она меня неистово целоваль,
она мне шёрстку гладила – утюжком,
она мне тёрла мордочку – наждачком,
она колола в лапку мне – всяку дрянь,
она наносила мне много красивых,
ни на что не похожих ран.
Она мне говорила матные злые слова
она вытирала попу моим подолом
и сморкалась в мои рукава,
но она всегда была права, а я неправа.
Она надо мной так плакаль, когда я была мертва.
Но кто бы за вами, девушки, ни ходиль,
кто б вам драгоценности ни дариль,
кто б в иномаркахъ вас ни возиль, –
помните свою первую крокодиль!
И кто скажет дурное слово в сердце своём
о первой любви своей –
да будет проклят.
Она меня любила, как Ахиллес Патрокла.
Она надо мной так плакаль, когда я сдохла.
Бродил по граду Питеру большая крокодиль.
Она меня похитила, а мать меня родиль.
По моей потерянной душе колокола в Византии,
слышишь, звонят…
Бляди, любите теперь меня!
По моей, по девичьей красе, птицы в Ирии
плачут весной,
Сирин и Алконост…
Бляди, любите теперь меня!
Утюжком, наждачком – всё равно.
И плачьте, как та крокодиль.
И танцуйте со мной,
день и ночь танцуйте со мной
кадриль, кадриль, кадриль…
г. Санкт-Петербург