Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2005
Покурил, отдохнул, пора трогаться дальше. Поднялся с удобно лежащей вдоль обочины березы, вскинул рюкзак, ружье – на плечо, и снова в путь. Проселок прилично накатан, хоть и затравенел, идти приятно. Вот только всматривался я по сторонам все более растерянно. Довольно странное зрело ощущение: второй час шагаю и все жду, когда начну узнавать вокруг милые сердцу картинки…
Несколько лет я тут не был, но милые картинки все годы стояли перед глазами, как живые. А вот и не признаю. Как-то оно непонятно – уже прилично протопал, и ни одного знакомого “лица”. Шутки памяти… Да не должно бы. Но тогда в чем дело? И хочешь – не хочешь, начало шевелиться подозрение, не попал ли я в какую-то другую местность, не в ту степь? Я сначала от такого предположения решительно отмахнулся, будто саблей отсекая: еще чего не хватало! Ведь если допустить подобную возможность, вместе с нею возникает столько сложностей… А началось все со злополучного зарода сена, которого на самом деле не было.
До зарода я шагал “с весельем и отвагой победителя”, хотя вокруг стояла ночь, с веселой гордостью за себя: все-таки молодец – взял и решился! Ей-богу, молодец, теперь вновь увижу свои любимые палестины, мой охотничий рай, который достался мне на склоне зрелых лет. Сам, сам его отыскал, можно сказать, вычислил, будто астроном неизвестную планету. Идея была – попытать счастья в отдаленных подтаежных районах, на границах освоенных сельхозугодий. Там хлебные поляшки островами прячутся в заболотьях лесного царства, там агротехника еще ковыляет на уровне 50-х годов, слабым колхозам не под силу вредоносная для птиц химия; тем лесные дороги осенью непроезжие, а я пешочком, пешочком – куда угодно заберусь. А главное, от магистрали протянули железнодорожную ветку, чтобы вывозить древесину из дальних леспромхозов, по ней раз в сутки ходит пассажирский (по прозванию “бичевоз”) – вечером в городе садишься и к рассвету сходишь километров за 400. Рай кругом, рай для охотника. И всего за пять рублей, стоимость проезда в плебейском общем вагоне.
А затем в стране начались “реформы”, то есть пятирублевый билет стал стоить двести, пятьсот, тысячу! Поезда ходили пустые: откуда у пассажиров “бичевоза” такие деньги? И у меня тоже. Я даже вроде как обиделся на эти шизофренические цены: ну и хрен с вами, сами ездите, кто такие цены устанавливает! Чувство справедливости возмутилось.
Так-то оно так, да уж больно скудно стало в ближних угодьях. Раз вернулся пустой, второй вообще без выстрела. Тоска, а не охота. Несколько сезонов я так погоревал. То ли дело было в моем подтаежном раю… Неужели не удастся больше побывать, только и останется жить воспоминаниями? Э-хо-хо, устроили нам бравые “реформаторы” житуху – теперь воля только тем стрелкам, которые на джипах да вертолетах, а простому человеку любимая забава стала не по карману.
И, как это обычно случается у русского человека, вдруг душа взбунтовалась: “Да пропади все пропадом! Что я не могу позволить себе ради самого дорогого потратить несколько сотен?! На чем другом сэкономлю, а для охоты, самого светлого, что в жизни осталось, не пожалею ничего! Хоть разок съездить вволю, духом воспрянуть. Вот возьму и махну вопреки всему, не уступлю никому своего самого заветного. А там… а там видно будет”.
Как ни странно, поезд ходил по старому расписанию (только вагонов стало раз-два и обчелся), на своей станции я сошел в полной темноте. Но ведь весь путь знаю, перед глазами стоит во всех подробностях. Сначала главная сельская дорога круто отворачивает от входного светофора влево – все дальше и дальше вдоль речки Кеть, отступя от нее километр-полтора. По берегу – деревни: Комарица, татарская Икшурма и самая дальняя – Михайловка, до нее 17 километров. Но я забирался еще и дальше на последние поля, это верст 25 от станции, все пешим ходом. Зато и попадал в рай, словно возвращался в леса времен моей охотничьей юности. И сегодня снова туда попаду, теперь меня ничто не остановит. От этого сладкого предчувствия сердце в груди словно обдавало теплой волной, даже будто крылышки шевелились за спиной.
К рассвету подошел к Икшурминскому свертку. От него влево, с полкилометра через березняк на бугре, и вот он, первый покос. На нем к этой поре всегда дремлет добротно сметанный осанистый зарод, около которого, привалясь спиной к шуршащему боку и вдыхая невообразимый аромат лесного сена, я обычно отдыхаю. Потом собираю ружье, достаю из рюкзака патронташ… Совсем рассвело. Но зарода на месте не оказалось – поляну нынешним летом не косили. Эта неожиданность неприятно резанула. Хорошо, что проселок, как всегда, уверенно набит, по нему я и отправился дальше после отдыха. Шагалось легко, в удовольствие, и рюкзак, вечный спутник-захребетник, еще не тянул, даже приятно было ощущать его бодрящую увесистость. Настроение утреннее.
И вот уже второй час иду от зарода, но все вокруг по-прежнему смотрится незнакомым – ну никак не возникает ощущение встречи с близким, хоть и давно не виденным. Странно. Недоуменное состояние какой-то внутренней неукладистости все более берет силу. Допустим, подробности могли выветриться, но в целом-то… Я же точно знаю, что должны были начаться пахотные поля. Да-да, и по дороге попадалась старая силосная траншея на углу леса, высокие бугры земли, вытолкнутые бульдозером по ее торцам – их видно издали, хотя и покрылись бурьяном. А ведь траншеи не было. Не понимаю.
Да, пора прямо спросить себя: это я никак не могу признать местности или… все-таки забрел не туда? Но как это “не туда” могло образоваться?! Ну, никак, елки-палки, не могло, несуразица какая-то получается, ведь я все время шел правильно! А пришел неправильно? Не может такого произойти. Состояние у меня было странное: логика работала сама по себе, а сомнения, внутренняя растерянность усиливались сами по себе, две стихии жили и развивались независимо друг от друга. Ну, вот взять местность вокруг: как ни крути – явно не та! Вместо пахотных полей начались бесконечные лесные покосы.
Вообще, все это даже интересно. Л.Толстой где-то обмолвился, что иногда надо заблудиться, чтобы… Вот только конец фразы не помню: зачем надо, в чем именно заключается это “чтобы”. У меня пока выходит – чтобы потерять целый день из долгожданной поездки, одно расстройство. А он что-то интересное дальше говорил, неожиданное. (Не случайно любитель парадоксов Виктор Шкловский книгу о творчестве Толстого назвал “Энергия заблуждения”). Да вот выпорхнуло из головы. Память у меня, конечно, тоже… Не молодая цепкая девица, а сварливая бабка со своими капризами; мы с нею нередко и ссоримся, это отрицать бесполезно… Но пахотных полей тут нет, факт бесспорный. На какие же это я забрел покосы?
Подобный тип угодий я тоже хорошо знаю, они тут обычны. И даже почти наверняка предвижу, чем закончится мой поход по этим зеленым кружевам: все покосные дороги, чем дальше, расплетаются, словно охвостье веревки. Отворот влево, отворот вправо, еще один, и вот уверенный проселок становится чуть заметной колеей, которая, наконец, совсем пропадает на отаве. А нынешним летом, я смотрю, довольно много полян вовсе не убирали, стоит пересохшая жесткая некось. Такое годами случается, когда трава уродится богато, нет необходимости пластаться на больших площадях. Или когда деревня разъезжается, хозяев остается все меньше.
Короче говоря… Я взглянул на часы – ого, уже почти три отмотал, в запале первого радужного настроения как-то и не заметил. Явно пора спокойно и неторопливо разобраться, куда я попал и как такое могло случится. От этого зависит решение, что делать дальше. Да и время для большого отдыха на обед.
Я выбрал удобное место у брошенного покосного стана: рогули кострища крепкие, дрова остались, до воды в ручье пробита тропа. Вскипятил чай, извлек душистые домашние пирожки (их надо съесть в первую очередь). Наконец всласть закурил и принялся неспешно рассуждать.
Все-таки блуканул, старый идол, хватит отпираться. И на память нечего грешить, она старуха капризная, но до такого маразма, вроде, еще не дошла. Ничего мне не угрожает, местность не дикая, продуктов в рюкзаке на несколько дней. И все равно как-то оно на душе шершаво, неожиданный “дитиктив” – куда меня занесло? – словно заноза в сознании, раздражает. Неуютное состояние: шел правильно, а пришел неправильно. Вспомнил случай, который, спустя годы, казался веселым.
Так же вот шел по укатанной полевой дороге, а навстречу шустро бежал-фырчал синий трактор “Беларусь”, я его остановил. “Эта дорога куда ведет?” – “В Щедринку”, – улыбаясь ответил чумазый тракторист. Мы маленько поговорили о том, о сем и разбежались по своим путям. Я пошел и… забрел черт-те куда. А причину понял уже после. Он ответил “в Щедринку”, потому что сам уехал туда. А я-то шел ему навстречу, но понял так, будто это для меня – в Щедринку. То есть недоразумение составило ровно 180 градусов. А ведь я был абсолютно уверен. Вот как сегодня. То есть, возможен вариант, когда твоя уверенность – одна, а реальные факты – совсем другое. И теперь надо волевым порядком выбрать из них что-то одно. Логически получается: вполне возможно, что моя самоуверенность строится на некоем ложном основании – очень, кстати распространенная житейская ситуация. Но ох, как мы не любим признаваться в собственных ошибках!
Ну, допустим. И как вести себя дальше? Вернуться назад к злополучному зароду… которого нет. Обидно пропадет день. А главное, смысл, смысл-то какой? Я ведь от него снова пойду так же, другого пути не было. Чепуха какая-то. Нет, надо спокойно, обстоятельно восстановить, как я шел, где мог сбиться. Давай, старая кляча память, вывози, натягивай крепче гужи. Подробно – как оно было всегда? Дьявол, говорят, прячется именно в деталях.
Значит, обычно было так. Вот я посидел у зарода, привалившись к его шуршащему боку, собрал ружье, затянул ремень патронташа, вскинул рюкзак… Затем пересекал вторую половину покоса и выходил по дорожке на край осинника. Правильно, колея какое-то время тянулась вдоль леса. А затем? Затем попадалась сырая болотинка, небольшое такое место, всегда грязное, с разросшимся на краю непроглядным таловым кустом. Дорога – эге, ведь точно! – раздваивалась, огибая куст и грязь с двух сторон; правый объезд шел через осинник и был всегда разбит колеями, а левый, вроде, по открытому, но почему-то им пользовались меньше. Наверное, тому была какая-то невидимая за кустом причина, и я тоже всегда выбирал обход справа. Деталь эта была совершенно незначительной, потому как оба объезда впереди должны были соединиться.
Стоп! Но соединялись ли?! Для меня это было совершенно несущественно, поэтому никогда не обращал внимания, где и как они вновь смыкались… Ну, давай, старая лошадь, вывози! Нет, не могу вспомнить такой незначительной подробности, решето механизма запоминания обычно их просеивает, не задерживая… А вдруг они не соединились?! О, если сейчас допустить этот вариант, то можно очень просто предположить: правый “объезд” уводил меня на поля, а левый – вовсе не объезд, а отворот – на покосы. В сентябре, в разгар уборочный, дорога на поля должна быть более наезженной, чем отработавшая свое летняя покосная. Но сегодня-то?.. И снова очень легко предположить, что поля по правой дороге отвели, например, под клевер. Тогда в первый год туда никто ездить не будет, и… И мой правый сворот просто заглохнет. А левый остался в обычном рабочем виде. Вполне возможная ситуация, и она все элементарно объясняет: утром я легко и бездумно, порхая на крылышках мечты, направил стопы мимо бывших хлебов. Вполне, вполне вероятно! Другого просто и быть не могло.
Ффу-уу… Выходит, все-таки забрел я в чужие и бесперспективные места, километров, пожалуй, на восемь (если судить по времени) в сторону от своего обычного пути. Но теперь хоть понял, где нахожусь! Понял, ясность вернулась. Ффу-у, даже от сердца отлегло, и сознание успокоилось. А то оно тоже начало расплетаться, словно те покосные дорожки, – в никуда. Конечно, мой вывод построен на неком допущении, но теперь я убежден, что именно так все и произошло. Другой вопрос, как теперь поступить?
Да, возвращаться глупо, и день потеряю и, судя по всему, заглох правый поворот, зачем же мне идти по запущенным угодьям? А к тому же, господи, как я не люблю возвращаться пройденным путем! Все уже увидел, если была дичь – разогнал, тащиться назад так скучно. Я и больше того понял: что охота на старых, до мелочей известных путиках – занятие чаще всего тоскливое.
Идешь, и память подсовывает картинку: скоро за поворотом будет красоваться на светлинке большой куст черемухи, в эту пору листья на нем розовые, а ягоды мягкие и сладкие. Раз как-то подхожу – из-под этого куста вспорхнул рябчик и уселся на ветку, беспокойно крутя головой, – вот он, рукой бери. С тех пор всякий раз, приближаясь к кусту, вспоминаю тот случай, заранее снимаю ружье и готовлюсь. Но рябчика больше ни разу не было. Грустно.
И весь путь по старой тропе полон таких воспоминаний-разочарований: вот тот тетерев полетел, а там целый выводок взметнулся с шумом. Память о прежних удачах играет с тобой дурную шутку: все знаю, и все только было, а теперь чаще достаются одни расстройства. То ли дело в новых местах! Воспоминаниями не обременен, каждую минуту может произойти нечаянная счастливая встреча. Не это ли имел в виду Лев Николаевич? Заблудился и – все вокруг стало новым, обещающим…
Поэтому я всегда старался возвращаться другим путем. Да, нередко новый ход оказывался какой-нибудь бездарной чащобой, бесполезной тратой времени, однако нет-нет да и откроешь нечто неведомое, а там и потешишь свое охотничье счастье. Честно признаться, такое случалось реже, чем неудачи – ну, и что? Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Я даже понял, что по характеру был в молодости довольно авантюрным типом. Зато и шампанское доставалось, и не только по усам текло. Авантюрист ты был, милый, авантюрист… А теперь?
Почему – был? Совсем смирился с годами и превратился в благорассудного расчетливого пердуна? Вот уж в этом не хочу признаться, не согласен сделать хоть какую-то уступку возрасту. Раз уступил, второй… Нельзя! И смысла возвращаться нет. Ведь нет же?
Та-ак, выходит, куда это я клоню? Если не возвращаться, значит… рвануть в Михайловку напрямую. Прямиком на свои заветные поля. Что уж я и не авантюрист, что ли? Да и какая тут особенная авантюра – просто элементарная прямоугольная геометрия. А что без дорог, так может и к лучшему, путь будет прямей. Надо только достать компас и время от времени сверять с ним направление. Рисовавшаяся в моем воображении карта местности выглядела несколько нечетко, но ничего опасного не таила. Вон эвенки – ни дорог, ни троп, ориентируются по речкам и хребтикам, и никогда ни один не пропадал. Да еще и шутят: “Тайга не город, в ней не заблудишься”.
То есть, слабенькие сомнения-предостережения у меня где-то на краю сознания трепыхались, но я их решительно отметал. В том-то и дело, что часто наши поступки предопределяются смутными желаниями, а не четкими доводами разума; способность этих первичных желаний-нежеланий. (У женщин, по-моему, всегда так в основном и происходит). Ну, не хочу я возвращаться пройденным путем к этому зароду, которого нет, не хочу! И довольно легко доказал себе, что оно и есть правильное решение. А когда идея определилась, то и уверенность вернулась. Вновь забрезжили радостные надежды: идти-то буду охотой! Что-нибудь попадется.
И действительно, почти весь задуманный переход (сибиряки говорят: “Ломить в целик”) ничего особенного из себя не составил. Довольно долго я брел лесом, надо заметить, удивительно пустым. Осины, березы, ива-бредина, трава – где мощными зарослями, где пореже, – и тут же грибы. Вот грибов было море: круги груздей всех видов, нежные розовые волнушки, хилые старые подосиновики, пестроногие подберезовики. Да, грибов я мог бы наломать бочку для засола, но куда они мне? Потом пошли какие-то травянистые пустоши, поляны-плешины, очень похожие на заброшенное лесное пастбище, в свое время основательно потоптанное скотом, но успевшее основательно зарасти.
Идти без хоть какой-то колеи, конечно, труднее. Да и уж с утра на ногах – начал чувствовать, что для первого дня находился вдосталь. И рюкзак за спиной, паразит, все наглее оттягивал плечи, брал свое. Ружье на груди болталось без дела, пустая бездарная местность, как стрелок я психологически полностью демобилизовался. И даже когда на пути попалась неширокая, с километр в поперечнике, сосновая боровина вдоль бугра, ружье снять с шеи поленился. И был за это наказан. Молодой, нескладно-длинноногий глухарь подпустил совсем близко и сорвался с шумом, суматошно хлобыща крыльями. Я суетливо пытался снять ружье через голову, рюкзак-валун, обрадовавшись, что может, наконец, напакостить, злокозненно качнул в сторону. Прости-прощай, мой глухарь. А считай, в руках был. Ладно, добраться бы к вечеру до Михайловских, а завтра мы с ними разберемся.
Больше всего на этой прямушке меня заранее беспокоил большой ручей, который необходимо (в первичном значении этого слова: не обойти!) предстояло пересечь. Эти опасения оправдались сторицей, хотя и в совершенно неожиданном виде. Оказалось, в самой своей вершине ручей вытекал, вернее, как-то образовывался из плоской водораздельной таежки, местности дурной и совершенно несуразной. Даже не знаю, как сказать: лес – не лес, болото – не болото, крепь – не крепь. Какие у нас еще есть подходящие слова? Дебри… Тоже не годится: дебри – что-то темное, страшноватое, а тут ничего непроглядного не было, все, вроде, гривы с проредями, а где и погуще. Но главное – рослое высокотравье понизу, рыжий вейник до плеч, гибкие плети ядовитого борца, мощные медвежьи пучки, какие-то зонтики выше головы. И самое отвратное, что в этих сибирских джунглях под ногами всюду невидимые валежины, рухнувшие вперехлест стволы, выворотни-искари и колодины. Истинное слово – дурнина неходимая. И никак ее не обойти, приходится преодолевать, как говорится, напролом. Я, было, решительно направился вглубь, но вскоре раз и другой больно ударился ребром голени о невидимые в траве стволы и коряги, а потом и вовсе споткнулся и повалился грудью на ружье, и сверху меня злорадно придавил тяжелый рюкзачина. Падая, успел взмолиться: господи, только бы не на коряжину! Хрустнет рука или нога – отсюда не выбраться. И никто искать в такую бессмысленную местность не полезет.
На этот раз пронесло, но испугался я всерьез: вот так совершенно неожиданно, “на ровном месте” можно запросто залететь в положение безысходное. Вот сломай сейчас руку или ключицу – еще, может, кое-как (пока не начнется воспаление), а если ногу? Тогда из этого гиблого царства и по-звериному не выползешь. Рюкзак и ружье пришлось бы сразу бросить… А куда ползти-то, кто меня где ждет? Быстро оголодаешь, начнешь слабеть… Ладно, нечего городить ужасти, самому себя пугать, лучше подумай, как вести себя дальше, угроза-то реальная. Не должна быть эта кара господня уж очень продолжительна – ну, километра два в поперечнике, самое большое три – перебреду часа за полтора. Да, не торопясь, потихоньку. Значит, так: ружье не понадобится – на спину его, чтобы не мешалось. Руки освободить, вырезать надежную холудину – посох: перед собой в траве каждый шаг прощупывать, через колодник перелезать – надежно подпираясь. И главное – осторожнее, полностью исключить риск.
Эти осиновые стволы, скрытые в траве, годами лежат и не гниют, сучья у них – что тебе железные штыри, переплетенная арматура. С березами проще, они быстро трухлявятся, но наступать на их лежащие трупы тоже опасно: если ствол на весу, может под ногой предательски обрушиться, и ты проваливаешься с замиранием: что там внизу?.. Почва вечно сырая, деревья быстро вырастают и падают, часто завалами друг на друга (не дураки были предки – рубили вроде этой, “засеки” против конницы кочевников). Перелезать такие завалы почти бесполезно, только обходить. Несколько раз было: надоест лезть по колоднику, а в стороне, похоже, чистина, место попросторнее, и я сверну туда. Но всякий раз это оказывались просто небольшие лесные болотицы, на них трава еще мощнее, изнурительнее, а понизу метровые кочки-надолбы, ногу не проволочить. Нет, это тоже не ходьба, и я возвращался под деревья. Так что идти все время приходилось петляя. При таком передвижении два километра превращаются черт знает во сколько.
Как только я углубился в этот вертеп, то, естественно, сразу наметил общее направление: режу на юг, все на юг соответственно своему генеральному плану. Минут сорок осторожно пробирался в непролази и решил посидеть, отдышаться. Машинально достал компас сверить направление. Стрелка освобождено покрутилась, покачалась лениво, успокаиваясь, и замерла синим концом прямо в том направлении, куда я наметил идти после перекура… Подожди, как это (немного растерялся я), ведь синий конец должен показывать на север? Да, на север. А я иду на юг… Я ничего не перепутал? Красная-то стрелка уперлась мне в грудь, получается, я иду в противоположном направлении… Назад?! Но такого не может быть, я же все время помнил, уверенно держал направление! Компас, что ли, испортился? Или я, склеротик несчастный, что-то перепутал. А что тут можно перепутать, синяя стрелка – не север? Да нет, со школьных уроков врубилось в сознание: синяя – на север. Склероз, увы, отрицать бесполезно, но я пока что-то иное могу запамятовать или спутать, а если запало с детства, то сохраняется незыблемо. Сомневаться в компасе – это как-то… уже опасно, когда колеблется вера в простые надежные вещи. Но вот она, беспристрастная стрелка, указывает, будто я иду наоборот! “Окружал” в лесу… Старый опытный бродяга, уверенный в себе.
Да, местность, в которую я угодил, явно нечистая. Единственный выход – почаще сверяться с синей стрелкой. Она железная, ей склероз не страшен и всякая нечисть тоже. А для начала придется после перекура разворачивать оглобли на 180 градусов и отправляться назад. ТО есть, на самом деле вперед, будь она неладна, эта дурнина. Значит, повторяю: синяя стрелка должна упираться мне в грудь, а истинный путь указывает красная. Кра-сна-я. А теперь вперед и с песней.
Но какое все-таки треклятое место! И совершенно бесполезное: древостой бедный, да и не проехать по дрова, в травище не грибов, ни ягод. Тут до меня, возможно, от веку нога человеческая не ступала, нечего нормальному мужику делать в этом ноголомнике. А среди лета и гнусища выводится – страшное дело, это уж, как говорится, и к бабке не ходи. Ох, нечистое, нечистое место. Ну-ка, что там у нас на компасе, как говорят мужики? Достал, освободил зажим стрелки, она покачалась и успокоилась, указывая, что я… на этот раз иду не на юг, а на восток! Вот же чертовщина навязалась. Ну, точно лукавый водит.
Я огляделся вокруг, на этот раз лес показался мне не просто обступающим со всех сторон деревьями, а каким-то одушевленным существом, обширным, всеобъемлющим, не имеющим очерченной плоти, молчаливо притаившимся, отчужденно-равнодушно наблюдающим за мной мутным полусонным глазом. Ну, как, мол, все еще не понял? Ничего, скоро дойдет… Что дойдет? Не знаю. Но чего-то он против меня, нечаянно оказавшегося в его тысячелетних владениях, имеет недоброе.
Нет, я люблю природу, нашу родную, русскую, всю жизнь млел от восхищения, даже воспевал в силу своих возможностей. Оборонял от лихоимцев и бездумных губителей. А она… За что она ко мне так?
Нечто языческое колыхнулось в душе – наверное, древние пращуры так же ощущали себя в своих трущебах: кругом обступает живое и опасное, а ты такой маленький слабенький человечишко, посягнувший вторгнуться в чужие владения… Зеленобородый леший мне, конечно, не встретится или какая-нибудь скрюченная кривоглазая кикимора, но все равно проснулась в темных глубинах подсознания какая-то неопределенная неуверенность, даже тревога. С чего бы это… Против козней лукавого наука снабдила меня надежными техническим прибором, а все равно не по себе.
Кстати, какие-то следы в высокой траве мне попадались, только не обратил внимания, не до них было. А кто их тут мог промять? Сохатые… (Леший-то вряд ли оставляет следы). Но вполне возможно и медведь: колодник, пучки – самые его угодья. Только этого не хватало. “Следы неведомых зверей…” – как в сказке. Нет, нечего мне тут рассиживаться, надо упорно выбираться из проклятого места. Занес же дурацкий авантюрный характер. Надо на свет, на простор, где вокруг все видно, там и думается свободнее. Нечисто, нечисто кругом. И сознание как будто размагничивается – куда ни посмотри, кажется, словно это и есть верное направление.
Да, я потерялся, на деле ощутил состояние заблудившегося человека. Потерял все ориентиры, исчезло чувство направления и уверенности в своих поступках. Вот когда наступает самое страшное: человек начинает бессмысленно кружить. Пока не упадет, обессилев. Сначала растерянность, потом страх, отчаяние, наконец, равнодушие. А это уже гибель. Так оно обычно происходит. Но мне подобный исход не грозит. Если руки-ноги сохраню целыми. У меня есть сине-красная стрелка, я ей верю. Главное – держать прямую линию, только на юг, на юг. Когда-нибудь да выйду. А сделать надо так: компас зажать в руке, намечать впереди заметный ориентир – особое дерево, угол поляны, куст – и двигаться строго на него; даже если придется обойти колодину, все равно прийти к намеченной точке. То есть, все время строго по азимутам. Против азимута все лукавые бессильны, хрен тебе, бородатый дед.
Но как тяжело идти все время только прямо. Колодины преодолевать, кочкаристые болотины тоже обходить нельзя. Глупо все это, неимоверно тяжелая получается ходьба, но крутить еще хуже. Выручает посох, без него давно пропал бы. Ноги устали, налились тяжестью, упираются ненадежно, рюкзак шатается из стороны в сторону. Только б не свалиться еще раз, упасть – самое опасное.
Неужели смеркается? Да, день покатился к вечеру, только этого мне не хватало. Стемнеет – ни идти, ни ночевать в таком дуреломе. Неужто не выберусь?
…Вдруг ка-ак рявкнет у меня за спиной! Да так громко, хрипло-противно:
– Грряв!
Я аж окаменел. Волосы – правда! – зашевелились под шапкой, мурашки побежали промеж лопаток. И еще раз:
– Грряв!
Какое-то чудище, козлище рогатое-бородатое… Нет, это я испугался только из-за внезапности нападения. Но вот уже нервная дрожь схлынула, мышцы расслабляются. Ружье? Не потребуется ружье – это козлище я узнал: дикий козел, самец косули, его бог наградил таким отвратительным голоском – любая нечистая сила позавидует. У того, кто не знает, да еще в тайге, да в сумерках, за спиной – шапка на волосах поднимается! У них, кстати, сейчас гон, таежные свадьбы, вот он и нервничает, не соперник ли. А то просто убежал бы, заслышав издали. Но до чего напугал, гад, даже самому себе признаться стыдно. А впрочем… Страх ведь дан человеку во спасение. Что-то неведомое померещилось, неясное, неопределенное – и психика реагирует страхом, командует: беги! Или притаись, упади и замри – чтобы спастись. Страх – как боль: неприятно, но предупреждает и спасает.
А как же раньше жили люди, мои пращуры, в сплошном страхе? Это мне теперь наука почти все объяснила, я – умом – знаю, что бояться даже в ночном лесу нечего. Ну, нет среди зверья, которое бегает и кормится в темноте, опасных для меня! Зайцы, совы, косули, даже угрюмо ухающие филины – угроза, что ли? Нет мне причин чего-то опасаться, царю и повелителю природы. Если только что волки. Но они в сентябре сытые… Да, пожалуй, волки – как-то оно не к чему. Вот скоро совсем смеркается, окутает темень – и замелькают меж стволами фосфорические огоньки волчьих глаз… Но я по этим глазам – из ружья, из двух стволов! Не-ет, шалишь, серым я не по зубам. А все равно неприятно, страх проснулся в глубине души, облачко мути со дна поднялось и не оседает.
Это память первобытного предка, хранившаяся в генах, шевельнулась во мне, дрогнула, и не влияют на нее никакие мои современные знания, доводы логики. Сложна человеческая психика – “темная вода во облацех…” Знаю, а все ж оно там, на дне колышется. Настораживает охвативший со всех сторон чуждый мне лес, опасаюсь тяжелеющих сумерек. Да чего там хитрить, сумерек просто боюсь, и темным страхом и беспокойным сознанием: худо мне придется, если окончательно здесь отемняю, совсем худо. Надо шагать, упорно продираться вперед, строго на юг, когда-нибудь это проклятье кончится.
А что за просвет вдруг образовался справа? Как будто там лес расступается и, может, опушка? Небо видно пошире. Не впереди, куда я строго нацелен, а сбоку – такое может быть? Нет, нельзя допускать сомнения, надо идти строго по азимуту. Не хватает еще поплутать в сумерках. Но… так не терпится вырваться из тяжких хмурых объятий к свету, на простор, на волю! “Не поддавайся соблазну, – твердил свое рассудок, – ни в коем случае не отклоняйся от азимута!” И все-таки страстное нетерпеливое желание опять победило: “А! Будь, что будет! Не могу больше…” И я свернул на просвет.
Там и ходу было всего минут пятнадцать до опушки вдоль которой я шел, видимо уже изрядно. И все-таки выбрался. Передо мной открылось большое поле, хмурый угрюмый лес остался за спиной. Ей-богу, в эту минуту я почувствовал себя за все человечество (ладно, пусть только за предков-древлян) – как они выдрались, вырубились из лесов на свет, на вольные просторы…
Сумерки уже по-настоящему загустели, но меня это больше не заботило: выбрался! Не знаю, куда, но это не суть важно, главное, что выбрался. Теперь можно спокойно подумать о ночлеге. Найду поляну почище, натяну тент, воды во фляге на вечер хватит. А с рассветом все определится: утро вечера мудренее.
Крышу я натянул так, что лежал под нею, привалившись к сухому стволу упавшей сосны (на свету по опушки росли и сосны). А перед лицом плясали языки пламени костра, отгораживающие меня от враждебной темени. Все прекрасно и удобно. Кружка горячего чая, хлеб, соленое сало, хрустящий нарезанный лук. Лежу, глядя в огонь, попыхиваю сигаретой. Ноги гудят, словно телеграфные столбы в поле, сегодня я им задал работенки (сказано же: “Дурная голова…”). Вот какой нынче выпал день – день великого блуда.
Богат русский язык, сколько смыслов и оттенков у одного корня! Заблудился, блуд, заблуждаться… Корень один – сбиться с правильного пути, но сколько разных значений. Потерялся в лесу, заблудится в убеждениях, еретически отступить от церковных догматов, нарушить нормы морали в быту. Богатый у нас язык. Я сегодня сначала в прямом понимании направился не по той дорожке, потом прошел состояние логической путаницы, но все-таки выбрался. А самая опасная, оказывается, утратить внутренние убеждения, заблудиться внутри себя. Допустим, реальная угроза была невелика, однако оказывается, как же слаб человек, когда очутится один на один с окружающими силами.
“Царь природы”… А вот и получается – не царь, а мелкий самозванец, это за пазухой у всего человечества ты чувствуешь себя тепло и уютно, начинаешь изрекать самонадеянное притязание. А вдруг выпал и превратился в голенького слепого птенца на мостовой, который вывалился из родительского гнезда. Еле шевелишься беспомощно, любая пробегающая мимо зверушка может запросто слопать, или кто невзначай наступит. Вот и весь “царь” – останется мокрая клякса. Ежегодно даже за городом в “населенке”, как говорят туристы, пропадают дачники и грибники, кружат среди двух сосен. А их милиция ищет, МЧС вертолеты поднимает. Как там-то можно заплутаться? Очень просто: страх побеждает волю, разлагает сознание.
Ладно, хватит об этом, у меня теперь все смуты позади, я выбрался. Вот только пока непонятно куда. Но этот вопрос мы отложим до утра. А теперь – спать.
Но и утро поначалу не принесло полной ясности. Местность, которая открылась мне с восходом солнца, была незнакомой. Видно, что какое-то поле, со всех сторон лес, но что за поле? Не золотистая пшеница, не зеленая отава покоса, не черное пространство вспаханной зяби – что-то непонятно-серое. Только когда подошел к самой меже, рассмотрел: сплошной осот. Это его созревшие, распустившиеся серой ватой головки создавали такой неприглядный грязный цвет. То есть, все-таки пашня. Но… бывшая, заброшенная. Ладно, пусть некрасиво, но теперь нет сомнений, я вышел на Михайловские поля, других на десятки верст вокруг нет. Скорее всего, в их самом дальнем подлесном углу. А чтобы определиться точнее, нужно этот осот пересечь. Раз поля, должна попасться и полевая дорога. И ЛЭП где-то тут тянется, сельская трехфазная линия на столбах – прямой указатель направлений на деревню. Пришлось мне лезть в этот осот. Уже почти пересек его, как вдруг:
– Фрр-р!.. – Прямо передо мной в пятнадцати шагах вырвалась из колючих зарослей крупная рябая тетерка.
Это было так неожиданно… Я и думать забыл, что целые сутки пробираюсь в этот пустынный край – на охоту, что на плече ружье, и я могу стрелять. Да и место было совсем не для тетеревов. У хлеба – это бы естественно, ну, на светлой березовой опушке, где костяника, даже на клеверной отаве (любят мои лесные курицы клевать его сочные зеленые трилистнички). Но посреди какого-то бездарного сорняка, который в первую очередь захватывает брошенную пашню…
Все эти недоумения в один миг, как говорится, пронеслись в ошарашенной сознании, а многолетняя привычка сработала сама по себе – ружье оказалось в руках, приклад уперся в плечо, и даже палец успел давануть спусковой крючок. Но выстрел не прозвучал. А, черт, надо же было щелкнуть кнопкой предохранителя! Вот так, большим пальцем чуть двинуть ее вперед. Но теперь уже поздно, сильная птица, быстро мельтешащая крыльями, далеко. Болван! Была реальная возможность, одно из тех чудес охоты, которые…
Но тут громкий шум взлета раздался слева. Я всем корпусом, с ружьем у плеча, резко повернулся на новый звук, рюкзак за спиной самостоятельно продолжил это движение, однако я с ним справился. Над осотом возникли еще две птицы: тетерка, но явно мельче, и покрупнее ее, но тоже молодой, с пестринами, черный петух. После выстрела он безвольно канул назад, вниз в заросли. И тут же еще шум, встрепет, на этот раз справа. Три птицы, одна из которых камнем упала после второго выстрела. Классический дуплет с подъема, давно любимая охота не дарила мне такой удачи! Все невзгоды минувших суток отлетели прочь, на сердце стало легко и радостно. Как будто ненастные тучи, укрывавшие небо со вчерашнего дня, наконец, развеяло и, проглянув, радостно засияло давно скрывавшееся солнышко.
Подняв битых птиц, я выбрался из осота на заросшую межу, скинул рюкзак и уселся на мягкую траву, вытянув ноги. Итак, пара тетеревов в сумке – охота, удача! Но теперь надо спокойно во всем разобраться. Сколько пашен оказалось заброшено за последние годы даже в пригородных районах – страшно сказать. Десятками, сотнями лет много поколений пришедших в Сибирь русских хлеборобов осваивали эти поля (в подтаежных районах до сих пор их по-старинке называют “полосы”), боролись с тайгой, мозолистыми руками корчевали пни, сеяли хлеб. И вдруг оказалось невыгодно. Хлеб производить – невыгодно. Говорят: “Рынок”. Веками было необходимо и выгодно – тогда что, не рынок был? Никто внятно объяснить не может. Сколько пашен позабросили, сколько скота повырезали – выходит, гробить свое сельское хозяйство выгодно. Вот только кому? Э-хо-хо… Хватит об этом, я ведь на охоту пришел, о своем надо подумать.
И вдруг… Как это иногда случается: осмеркалось, а ты все едешь на подфарниках – что-то перед колесами машины различаешь, что-то подальше впереди лишь мерещится. И вдруг спохватился, врубил сильные фары – все сразу стало видно ясно и в подробностях. Я вдруг осознал безжалостно четко: если в пригородных районах поля забрасывают, чего ждать в этом неудобь-достижимом краю, где земледелие всегда было тяжелее, во многом поддерживалось ради принципа? О, тут, скорее всего, посевы вообще сохранились только клочками поблизости от деревенских околиц – на собственные, так сказать, нужды. И как же это я сразу об этом не подумал?! А коли так, то вся моя поездка… обречена? Изначально авантюрна, плод оторванных от жизни мечтаний. Как же я еще дома об этом не подумал, не предположил? А вот так: в воображении жили красивые манящие “пейзажи”, грели мечты. А на деле за несколько последних лет все круто переменилось, вся страна переместилась в иную эпоху, в другой строй. А меня все манили лубочные картинки золотых хлебных нив… И не один я в эти годы заблудился, это точно. Только теперь, кажется, начинаю прозревать.
Я поднялся с межи и как бы новыми глазами стал озираться вокруг. Знаете, случается изредка – вдруг встретишь человека, и в первые минуты видишь перед собой совершенно чужое, незнакомое лицо, не вызывающее никакого отклика в душе. Но вдруг в сознании что-то происходит, какой-то щелчок, и рождается чисто интуитивное, ничем, казалось бы, не обоснованное предположение: а не Степан ли это Коротков, а? Который когда-то… Совершенно не похож. Еще бы, сколько лет пробежало. Впрочем, если всмотреться сквозь годы и возраст… Да, что-то знакомое начинает проступать, узнаваться все больше и больше. А прежнее молодое лицо одновременно в памяти меркнет, отдаляется в небытие, его все увереннее заступает новый живой облик.
Точно так же я теперь начал узнавать лежащую вокруг местность – сквозь чуждые черты стали все определеннее проступать прежние, крепло ощущение, что я все это уже видел. Ощущение не столько зрительное, сколько мысленное, что ли. Какое может быть “видео”-воспоминание, если вместо золотистых пшеничных кудрей перед тобой серо-седая осотная плешь… И все-таки лицо, вроде, то самое. Но в этом можно убедиться: если передо мной действительно дальние поля, то через лесок по колее можно выйти на урочище Полкан, там тоже посевы. А в правом углу должна будет белеть сквозь деревья шиферная крыша полевой избы, на этом месте всегда базировался тракторный стан, привозили бочку соляра для заправки, в избе механизаторы ночевали или пережидали осенние ненастья. По-старинному место называлось Полканская заимка.
Вот он, Полкан… Это – Полкан?
Изба еще стояла на своем месте, но тоже была обречена: листы шифера с крыши содрали. Часть оголенных стропилин уже обрушилась, незащищенные от ненастий бревна сруба начали гнить, покрылись лишаями жирного мха, половицы внутри провалились. Тяжело смотреть на картину умирающего бесхозного человеческого жилья…
Я присел на покосившуюся ступеньку и стал оглядываться. Все правильно: шифер сняли хозяйственные мужички, не пропадать же добру, изба на заимке все равно никому больше не нужна… А за водой ходили по тропочке вдоль колка. Ага, однажды я отправился туда с котелком и флягой, ружье, естественно не взял, а с тропинки (около нее куст боярышника обильно усыпал землю кроваво-красными брызгами ягод) из-под ног вспорхнула пара рябчиков, и оба уселись на куст, с любопытством разглядывая меня. У самой избы, и сидели, словно насмехаясь, да я без ружья. Вспомнилось.
Та-ак, а чуть в стороне от избы стоял столб: в свое время на заимку не поленились протянуть несколько километров силовой линии. Именно на эту ЛЭП я целил вчера, размышляя о маршруте прямушкой. А столба нет. Я поднялся и пошел смотреть. Ну, конечно, вот он где стоял – спилили столб бензопилой, повалили: так проще было обдирать толстый алюминиевый провод. Кто же оставит не прибранные к рукам несколько километров цветного лома. А я бы пер и пер поперек в надежде обязательно пересечь эту ЛЭП. Но заросшие травой поваленные столбы удалось бы заметить, лишь случайно споткнувшись об один из них. Все мои жизненные ориентиры за эти годы порушились. Совсем одичала земля. И вот вопрос: что мне теперь здесь делать?
Хлебов не стало… Топтаться по осотам? Но это такое бессмысленное тоскливое занятие!.. Кажется, я вспомнил, что имел в виду Толстой, когда говорил, что в работе над романом надо иногда заблудиться: чтобы увидеть события и героев, весь мир вокруг непривычными, неожиданными глазами! И этот взгляд даст возможность многое понять по-новому, необычно и глубоко. Нечто похожее произошло со мной в этой поездке – я все понял. Охота? Ясно, что не выйдет у меня тут никакой охоты. Случайно, как сегодня в осоте, может, что-нибудь и подниму, но – радости, настоящей охотничьей радости не получится, в этом сомнений нет. Все время буду в душе сравнивать, как было и как стало. Какая уж тут радость – на погосте. Продуктов и патронов в рюкзаке на несколько дней, но радости не предвидится.
Эх, лучше б мне сюда не ездить. Остались бы в памяти золотые поля в зеленых лесных кружевах и белых березах. И пестрыми фонтанами взбрызгивающие перед тобой на опушках тетеревиные выводки. Лепота-а…
г. Красноярск