Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2005
1.
В людях долго ходил одинокий Ангел,
Пока не достиг Содома…
В деснице нес он горящий факел,
Застилала очи пути истома.
У врат ближайшего к заставе дома
Опустился он в пыль – и воззвал к прохожим…
Факел тут же погас. Но взялась солома
Под ногами пеплом, на мох похожим.
Он прекрасен был, одинокий Ангел,
По плечам его кудри волной лежали.
И свечение спекшейся в нем печали
Говорило о славном небесном ранге.
Сын хозяина вышел – глянул ревниво.
Заскрипели ступени – и вскоре ярко
Осветилось окошко под старой сливой,
Что нависла над крышею словно арка.
И к окну затворенному, к темной двери
Собрались содомляне, глазам не веря.
2.
Сквозь нечистые створки слюды оконной
Чей-то профиль просматривался туманно,
И сиянье живое главы склоненной
Отдавалось в деревьях ближайших… “Странно, –
Говорили в толпе, – он не ровня местным.
Кто сей – тайный богач, что хозяин ищет
Благосклонности в нем – на пути известном?
Или, может быть, просто красивый нищий,
Искупающий грех послушаньем честным?..”
На плечо водрузивши сосуд немалый,
Появилась хозяйская дочь из дома.
– Это ангел, – спросившим она сказала, –
Он пришел для всевышних искать Содома.
3.
И отправился каждый к своим пенатам,
Собирая мысли, как в кучу камни…
Ночью дождь – как на грех! –
шелестел над садом,
И на мокром окошке светились ставни.
– Хороша ты, девушка, дочка Лота,
Вместе с солнцем встаешь и звезду встречаешь
В беспокойстве труда… В чем твоя забота,
Что до утренней службы ты сна не чаешь?
– Как земля, господин, вся моя забота.
Слышишь? Овцы шарахнулись вдруг в загоне…
Может, хищник под яром вспугнул кого-то…
Все у Бога в руках… все – в Его законе…
– Что же, благоразумная дочка Лота,
Испросить для себя хочешь ты у Бога?
– Пусть останется мне лишь моя забота,
Да не знают грехи моего порога…
И сошла, по шатким звуча ступеням,
В тьму полуночи, сырости, сени, сада.
И откуда-то сверху чуть слышным пеньем
В дом проникла всевышних небес услада…
4.
Пламенела над миром звезда полыни…
Тяжкий свет расточался во все пределы…
Боги жаждали плоти – в прохладной сини
Все цветы дремали… и в них густело
Ожидание семени… Пахли травы
Тихой горечью мяты и чистотела…
Так питаются страсти чутьем отравы…
Так душа пребывает во власти тела…
И когда к окну приближался Ангел –
Там стояла Планета – как соль – нагая –
И – под выстрел – к обрыву неслись мустанги,
И веселые пули пели, вникая,
В суть вселенского замысла – это были
Две гитары, разъявшие мир на части,
Два пронзительных голоса, чада пыли,
Два вселенские демона… тени страсти…
И на площади белой – на стенку стенка –
Шли два черных – кипящих – девятых вала…
Над развалинах дня остывал фламенко,
И светился в потемках, как покрывало…
“Господи! отче мой! Пронеси – чашу
Мимо уст моих… а испить прикажешь,
Силы дай – сохранить нераздельность нашу…
И да свяжется то, что лишь Сам Ты свяжешь!”
Ночь подвинулась к западу…
постучали…
Хочешь, ангел, отведать моей печали?
ПИФИЯ
Пушкин
Мой свет иссяк. Душа остановилась.
И там, откуда истина явилась,
Влачится по камням дельфийский газ…
Мне все равно и страшно – на земле
Пройдут тысячелетия, покуда
Истреплется явившееся чудо
До паутинки, вьющейся в стекле
Полуденного марева – в июле,
Когда перед тобой, как в карауле,
Подобный мраку, встанет грозный Феб,
Неумолимо светел и свиреп…
Тебе еще мерещатся слова –
Бессвязные, зловещие и, верно,
От них еще кружится голова
И вздрагивает сердце суеверно…
СЕНТЯБРЬ
Все дальше даль и холоднее холод;
Прозрачней дым и ближе горизонт…
На три парящих радуги расколот
Армагеддонских сил восточный фронт;
Там ангелы в беззвучной брани бьются,
Перемежая в небе свет и тьму,
Но сердце не дает себя коснуться –
Ни ангелам, ни Богу… никому.
ОКТЯБРЬ
И снова – словно не было! – исход
Всесильного растительного духа…
Вселенной вдохновенная разруха
Меня на преступление влечет,
А злобные прельщенья зимних роз
На свежегравированных страницах, –
Как обещанье неизбежных лоз
Господних…
В этих бледных вереницах,
Вернее, в толщах брошенных руин –
Неписаные истины ржавеют…
Но мысль, как камень, брошенный в кувшин, –
Все разбивает вдребезги… живее
Моей минутной власти – Вечный Жид…
Вон – по асфальту тень его бежит…
– Ах, полно… это листья… пепел счастья…
Огни… в нечистых стеклах Лиллас Пастья…
ЭЛЕГИИ
1.
Траву ее заоблачное знанье
Неявно – сушит… Август. Небо низко
И горячо, как будто наказанье
Геенною не только очень близко,
Но – неизбежно. И лишь долгий опыт –
Питье неутоляющее – лечит
Надорванное сердце… Все – кругами
Незыблемыми движется… и ропот
На ужас возвращения в начало
Всего, дыша, расцветшего, нимало
Усмешке Божьей не противоречит…
И время принимаешь, словно знамя
Эпохи примирения… Как мало
Мы занимались в сущности – любовью!
Как мало меду чистого вкусили!
Как долюшку – соломенную – вдовью,
Едва примерив, в пепел износили,
А не насытились… но древний голод
Уж сам в себе находит утоленье.
Твой мир не поколеблен, не расколот,
Лишь полон до краев… Твои березы
Шуршат и утешают обещаньем
Через полгода снова здесь светиться
Зеленой дымкой… сладостным прощаньем…
И я в неоспоримости свечений,
Как бы заговоренных в этих ветках,
Читаю повесть вечных отречений,
Как приговор читают в синих клетках
Невинной ученической тетради…
2.
Сто лет назад здесь отдыхали звезды –
Лиловые и красные… Лежали
На розовых камнях, и мы их брали
Тихонько в руки и в руках держали,
Дивясь их влажной тяжести… на пляже
Изящные фарфоровые чашки –
С большой орех величиной – повсюду
Нам попадались под ноги… что это
Скелетики морских ежей, узнала
Я тоже с удивлением! Природа –
Плод Гения – блаженно виртуозна,
И жизнь, и смерть – шутя – воссоздавая
В каком-то неразумном совершенстве,
Но в тождестве бесчисленных созданий
Она высокородно уязвима!
Была – и нет. Движение, другое –
И пляж, подобный жеваной бумаге,
Так мертв, как лишь созданье человека
Мертво бывает…
3.
Из моего короткого зрачка,
Из левого, вибрируя и млея,
Растет живая лиственница… выше,
В прозрачной ослепительной лазури
Ее густые кружевные лапы
Горизонтально движутся и дышат,
Щекотно мне в лицо пылинки сея…
А над ресницами другого глаза
Качается, мерцая, паутина –
И в ней жучок запутался… бедняга
Уж перестал барахтаться… и я
Помочь ему не в силах… что могу я
Своим корявым великаньим пальцем?
Лежу – не шевелясь… по мне шагает
Венец творенья – черный муравей…
В свой муравейник тщится до заката
Доставиться, а я ему – помеха.
Какая непомерная гордыня!
“Что он – Гекубе? Что ему – Гекуба?”
Тебя он на дороге не заметил…
Что ты такое в мире муравья?!
4.
Он видел смерть. В ногах своей постели.
Из маленького тусклого окна
Курился свет, и тени шелестели
По комнате, куда вошла она.
Его всю ночь трепала лихорадка
И надрывал застрявший в горле ком,
Но к утру неожиданно и сладко
В лицо пахнуло легким холодком…
Жар отпустил, и в душном полумраке
Он мог уже предметы различать:
На табурете смятый лист бумаги
И белую соседнюю кровать,
Но та, что на постель к нему присела,
Была – как свет, дрожащий в ночнике,
Распятье серебристое висело
На бледно-голубой ее руке,
И шепотом… невнятно и некстати…
Молитву ли? Напоминанье ли?..
Призыв ли нежный – недоступной Кати?
Иль неисповедимой Натали?
Сияньем проникалось все, что серо,
Соприкоснувшись с нею… и тогда
Печальная таинственная вера
Мальчишку осенила навсегда.
Он плакал, уронив лицо в подушки,
Неведомо кому шептал – п р о с т и…
Кудрявый отрок Александр Пушкин –
В начале одинокого пути.
“А ты, которая была мне в мире богом…”
На землю падал долгий тихий снег…
Возлюбленная в облаченье строгом…
Не божество… не зверь… не человек…
* * *
Знают только дети декабря,
Кто рифмует розы и морозы,
Потому что вместо словаря
Что-то вроде гоголевской прозы
Нашу обеспечивает речь…
Вот и видно, как ей скучно течь
Посреди асфальта и бетона,
Вот и слышно что-то вроде стона
Или приглушенного смешка,
Словно кто-то смотрит с чердака
Сквозь стекла щербатую зеницу
На любую душу, как на птицу,
Брошенную в город, как в мазут:
То-то тени черные ползут…
* * *
Пусть остаются леса!
Пусть с картинами вместе наброски
Вечно живут… Пусть огня избежит черновик!
Все голоса опираются на подголоски,
Если уж хор в тишине первозданной возник!
Тонкое тело мгновенного замысла – хрупко,
Но никогда не обманется тот,
кто из ласковых недр
Всебытия и обмана в свой контур втянул,
словно губка,
Очерки проб и ошибок, доверчиво щедр…
Сын рассечет – внук, любя, соберет и залечит:
Небо хранит отдаленных миров чертежи.
И, как титан, подставляющий вечности плечи,
Всю его ношу, Художник, прими – и держи!
* * *
Я ощущаю – страшную! –
ответственность за Гомера,
За Геликон, возвышенный, как Прометеев вздох
Над зверской, но устремленной вверх
судьбой эфемера,
За что и распял Учителя над пропастью Эгиох!
Не умирайте, боги, – коварные ли, благие ли!
Нимфы звонкоголосые, не покидайте рощ!
Книги присноблаженные
пусть сохраняют флигели,
Да не коснется мест святых
армагеддонский дождь!
Сафо фиалкокудрая! Не ускользай – да стынут
Пылких вождей деяния
в рунах безмолвных скал…
Пусть лишь ладони юношей
из-под обломков вынут
Чар твоих несказуемых ландышевый фиал!
Вейтесь под солнцем ласковым,
вакховой славы хоры!
Бейте в тимпаны, трагосы, громче и солоней!
И да разверзнет снова Дий
царственные просторы
Перед тобой, пергамлянин…
Добрых ветров, Эней!
Не ослабеет жаркий яд в склянках у Архилоха
И уязвит еще не раз дерзостных Необул…
Лесбию воспевай, Катулл… пусть ни одна эпоха
Гнета небес не выдержит, бросив тебя, Катулл!
Черные ленты – свитками…
скудные декорации…
Стонут цевницы нежные в хищном своем бреду…
Памятник, воздвигаемый
с легкой руки Горация! –
Камни последней памяти в ниши твои кладу…
* * *
Милорд, я отсылаю свою тень
В края, где “танцы” означают “солнце”;
“Свет” значит “воздух”, “сумерки” – “мигрень”,
А “поединок” – выговор гасконца…
Там даже ветер от рожденья пьян –
Сражается в проулках с теплой пылью,
Преследуя, как глупый Д’Артаньян,
Между колонн мелькнувшую мантилью…
г. Красноярск