Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2005
Век с глазом вытекшим, с зазубренной косой,
Едва родившийся, кровавою росой
Кропящий мир направо и налево,
Век, напитавшийся еще в утробе зла,
Его наемникам несть на земле числа,
Но нет рожденной в Орлеане девы.
И в Эльсиноре Гамлета ни-ни,
Бегут гуськом слежавшиеся дни,
Листаются несвежие страницы,
И в новых храмах прихожан не счесть,
И якобы жива Благая весть,
Но веры нет, и нет надежды в лицах.
* * *
Верь – не верь, а весна на пороге,
Новых войн набухает страда,
К размножению готовы миноги,
И коты голосят без стыда.
Злись – не злись, но за детской надсадой
И капризами миру в укор
Неумелой поникшей рассадой
Возникает тревожащий взор.
Хнычь – не хнычь, но прибавилось света,
И фонемы трепещут, как язь
На крючке у грядущего лета,
Обнажая подкожную связь.
* * *
Не благодаря, а вопреки:
Вопреки течению реки,
Вопреки движению строки,
Вопреки касанию руки,
Вопреки тому, что старики
Знают, угасая, как легки
Дуновенья смерти, как крепки
Жизни ускользающей тиски.
* * *
И любил – как жил, как умел,
Предавая сто раз на дню,
И судьбой своей не владел,
Только я его не виню,
Не корю – не благодарю,
Забываю не к декабрю:
Что душа, то своя парша –
Лишь для Господа хороша.
* * *
И мнится мне, что там ни слов,
ни рифм не нужно,
Валютою другой там платят за постой.
То, с чем парили здесь, там видится недужным:
Ущербностью души, затеею пустой.
Другие звуки там, другие песнопенья,
Там не спасет тебя твой гениальный стих.
Не оправдаешься ни даром вдохновенья,
Ни честностью, ни тем, что добр был и тих.
Там всех твоих трудов глухое дребезжанье
В предбаннике сложи и выйди нагишом,
И к адскому огню своих грехов жужжанье
Добавь, как керосин задымленным ковшом.
* * *
Кому пожаловаться? Богу?
Подруге, другу ли, врачу?
Подлунному ночному стогу,
Дневному первому лучу?
Кому, скажи? Какому чуду,
Какой прозрачности речной?
Душа гола, как кукла вуду,
И воет, воет ветр ночной…
* * *
На свете счастья нет. Но есть жара и лето.
Одиллию сулит раздетая Одетта
У водной глади с выбритым пушком.
Ей не хватает перышек в прическе,
Повторены ее желанья в воске
Охотника с полураскрытым ртом.
Он загляделся, он забылся малость,
Не понимая, как здесь оказалась
Та, для которой мир спалить не лень.
Здесь знойно, здесь, пожалуй, слишком людно,
Здесь телом обмануть совсем не трудно.
На свете счастья нет. Но есть жара и тень.
И озеро с кувшинками, и даже
Прекрасный миг, когда гормон в плюмаже
При всем параде вышел на парад.
А то, что написал поэт-философ,
Оставим в прошлом. Это без вопросов.
Он сам был – ах! – обманываться рад.
* * *
Я ждала, как мессию ждут, от природы
Того, чего в ней от природы нет,
Я желала, чтоб твёрдыми были воды,
И тьма источала свет.
Я хотела, чтоб в стужу цвели левкои.
Чтоб зверь не бродил в крови,
Я требовала от бури покоя
И от человека любви,
Справедливости я ожидала от Бога,
И радости от бытия…
Но сказал мне голос: не слишком ли много
Желаешь ты, дщерь моя?
Но сказал мне голос: молитвам внемли,
Никто не просит того,
Чего не родят все на свете земли,
В природе не сыщешь чего.
Уймись! Всё будет лишь так, как было
Смиреньем себя укрась,
Забудь о том, что пылало и стыло,
Religio – значит связь:
Не выдернуть нитку из трикотажа,
Чтоб целым остался он,
И этот закон, как алмазу сажа,
Нам дан до конца времен.
Я знаю много законов мира,
Учила их наизусть,
Я с ними смирилась, бунтарка, задира,
А нынче: ну, здравствуй, грусть…
И все-таки вера осталась в чудо,
В его неприступный нрав.
Не этого ль чуда жаждал Иуда?
И был, как известно, неправ…
* * *
Две птицы хищных – жалость и желанье,
Две гарпии, что вьются неустанно
Над теменем и требуют к закланью
Что там – ягнёнка, жирного барана:
Живую душу, раздирая в клочья
Вещей порядок, по обыкновенью,
Являя миру то, что в многоточье
Таилось, притворяясь блажью, ленью…
Две хищных птицы – жалость и желанье,
Два ужаса, нависшие над миром,
Две страсти, два безудержных метанья,
Две раны, не срастаемые жиром.
Что с вами делать? И куда деваться
Под цепким клювом и под зорким взглядом?
До смерти с вами, видно, не расстаться,
Питаясь – с отвращеньем! – вашим ядом.
* * *
Полюбишь голос мой, и всю мою повадку,
И каждую мою счастливую любовь.
Сам знаешь наперёд, как это всё несладко.
Что делать? К испытаньям душу приготовь.
Усилье нам дано, как говорил Петрарка,
Усилье нам дано, как ласточке крыло.
Не уклонись, смотри, от божьего подарка,
Чтобы не клясть потом судьбу – не повезло.
Как выдержать любовь? Трудна! Невыносима!
Накатит и сомнёт – ни охнуть, ни вздохнуть.
И памяти она, что флотскому Цусима,
Но без неё бессмыслен и непрочен путь.
Вновь манит и зовёт, меняя очертанья,
И на последней самой взлётной полосе
Увидишь сквозь туман и вечности мерцанье
Лишь лыжи в декабре и бантик мой в косе.
* * *
Куда ушла любовь? Какие кущи ей
Милей раздольного земного обитанья?
И где, в каких садах, антоновка вкусней,
Заливистей и слаще соловей,
Прерывистей горячее дыханье?
Зачем покинула, враз унеся с собой
Преображённый мир, надежный, как страховка?
Рожком прикинулся печальник, друг, гобой,
И случай наш, как встарь, привиделся судьбой,
И почва дрогнула – у всех своя сноровка.
Куда ушла любовь? Вернётся ли? Ответ
Кто даст тебе? Тащи свой крест,
что грум поклажу.
И не ропщи в слезах, коль этот белый свет,
Хранит от алчных глаз мерцающий секрет,
И не даёт сыскать бесценную пропажу.
* * *
И картина мира, косо висящая на гвозде,
Пересмотра требует с внесением
сущностных правок
Здесь и далее, то есть, похоже, всегда и везде,
Невзирая на отсутствие явных ошибок
и грубых помарок.
Снова карта Борхеса накрывает нас с головой –
В ней масштаб один к одному,
значит, терпи, дружище,
Топографический этот тотальный конвой,
Оставляющий от жизни бумажное пепелище,
Шелестящее смыслами на временном
осеннем ветру,
Будто древнее, как сотворение мира, древо,
Расширяющее пространство
с названием “точка-ру”
Без какого-либо усилия,
катализатора или нагрева.
ТОЧКА ЗРЕНИЯ
Вот пейзаж, написанный с точки зрения леса,
Вот портрет, написанный с точки зрения носа,
Натюрморт-субшафт – никакого в нем интереса,
Кроме погребенного в недрах сознанья вопроса:
Антропоцентричен мир или нет – кто скажет?
Разве тот, кто молчит
уже две непроглядных тыщи
Промелькнувших лет, а художник,
что холст свой мажет
Бесконечный, не мастерство
нам победно кажет –
Жизни ищет смысл, который вовек не сыщешь.
* * *
У тебя – вот незадача! – нет интернета,
А у меня – тоже беда! – мобильного телефона,
Голубиная почта в отлете, даже простого привета
Не услышать – налицо дефицит
эмоционального фона.
Впрочем, может, и к лучшему.
Сам, милый мой, подумай,
Что мы нового можем сказать друг другу?
– Что жить больно?
Как ни кувыркаешься с боку на бок,
как рысью, пумой
Ни стараешься красться по краюшку –
без толку. И – довольно.
* * *
Ни да, ни нет… Вот чистая интрига!
Темнеет участь, как кора на древе,
Как нераскрытая до срока книга,
Как материнства страх и жажда в деве.
И да, и нет – в них полнота союза,
Как инь и ян, как смена дня и ночи,
Как песнь, что нежно нашептала муза,
В самозабвении смежив, как ангел, очи.
О, да и нет! – не сестры, и не братья,
Два разных сна, две стороны монеты,
Сближенье недоступно им, объятье,
Но лишь – слиянье на исходе Леты.
* * *
Прямоугольный протестантский ум,
Свободный от ухабных русских дум,
Расчерченный по бюргерской линейке,
Живет своим и мыслит о своем,
В благополучье и в делах подъем,
Подсчитывает прибыль до копейки,
Несет комфорт владельцам, но не нам,
А нам – лишь невезение да срам,
А нам – лишь новые вселенские проблемы.
Кто объяснит, кто скажет, почему
Всегда лишь горе русскому уму?
Но доказательств нет у теоремы.
* * *
Едучи с ярмарки по ухабам,
На пригорке вывалившись из телеги,
Как потом в неё заберешься,
Как вернёшь согласность движенья,
Если всё резвей бежит лошадь,
Если всё слабей твои ноги?
Не догнать под горку телегу.
Не перекричать пьяной песни.
* * *
Тот, кто всё это придумал,
Видно, был досужим малым,
Страсть охочим до забавы
В бесконечности дурной,
Тот, кто всё это затеял,
В сад пустив гадюку с жалом,
Знал лукаво суть отравы
С несмываемой виной.
Тот, кто всё это замыслил,
Видно, сильно в нас нуждался,
В наших муках и страданьях,
В нашей смерти натощак,
В нашем детстве неразумном,
В нашей старости постыдной,
В нашей зрелости тщеславной –
Каждый выверил пустяк! –
В наших скорбях и болезнях,
В наших ранах и утратах,
В нашем горе да злосчастье –
До остра наточен нож!
Тот, кто всё это замыслил,
Тот, кто всё это затеял,
Тот, кто всё это придумал,
Знал, как всяк из нас хорош!
г. Санкт-Петербург