Опубликовано в журнале День и ночь, номер 11, 2005
До рейса оставалось полтора дня. Билет на самолет лежал в паспорте. Рыбалкой насытился по самые верхние кончики ушей. Единственное, что удручало – это багаж, слишком много набралось, но ребята из аэропорта обещали помочь. Вечером грозились прийти, расписать “пулю” и заодно все обговорить.
Сижу у Сереги на кухне, пью чай. Хозяин прибегает и кричит, что на сборы десять минут и ни секундой больше. А как тут управишься, если рыба в леднике: пока достанешь, пока по коробкам расфасуешь. Начинаю оправдываться, но оказалось, что дергаюсь не в ту сторону – подворачивается еще один полет на речку. Прощальный аккорд можно сказать. Серегу, как великого маэстро, попросили поймать хорошего тайменя, местному начальству захотелось ублажить какого-то гостя. Через десять минут уходит санрейс, нас берут на борт, выбрасывают на речке, а на обратном пути забирают. Уговор насчет вечерней “пули” остается в силе, только сдвигается на пару часов, чтобы мы сполоснуться успели.
Что взяли, что забыли – выясняли уже после того, как высадились.
Только не надо издеваться: спиннинги и блесны – это святое, водку мы и не собирались брать, а вот зажигалка насчиталась одна на двоих. Ну да ничего страшного. Самое большее через четыре часа, нас обещали забрать, особо не раскуришься.
Серега знал, что делает. Прилетели туда, где нас ждали. К берегу подошел, слышу ключик журчит, тоненький, как червяк извивается между кочек и голосишко-то шепелявый. Нагнулся, палец опустил, а водичка-то холодненькая. Значит надо смотреть. Кинул и с первого заброса ленок взял. Под самым берегом стоял.
На другом берегу, почти напротив, еще один ключик шумел. Серега забрел в воду и бросил. Смотрю и у него удилище в дугу. Когда ближе подвел, красный хвост в воде крутанулся – вот нам и таймешка удача подарила. Подхожу для страховки к Сереге, если помощь вдруг понадобится, но он сам управился. Даже на берег не стал выводить, понял, что малолетка схватил. Таймешат меньше трех килограммов Серега всегда отпускал. Мерку себе установил и не отступал от нее, даже если крупная рыба не ловилась. И этого подвел к ногам, поднял за жабры, чтобы блесну освободить, таймешонок и взялся-то краем губы, на одном поддеве висел. Серега прижал его к животу, а тот, глупец, мотанул башкой, дернулся и свободным крючком зацепился за энцифалитку, в самом неудобном месте, возле шеи. Сколько ни выгибайся, ничего не увидишь. Серега на ощупь ковыряется, никак выкрутить жало не может. Да еще и рыбина дергается. А чему удивляться, вам бы засадили крючок в губу, а потом бы начали вытаскивать. Но вас можно убедить, что надо немного потерпеть. А до таймешонка убеждения не доходят. Не понимает он, что от его дерганий и самому лишняя боль и человеку лишние помехи. Я подключился. Вдвоем кое-как управились. Опустили таймешонка в воду. Сначала вообще на боку лежал, потом повернулся спиной вверх. Конечно, воздуху наглотался и болевой шок пережил, и затискали пока отцепляли. Течение прибило его к траве, стоит, хвостом слегка пошевеливает, но не уплывает. Ладно, думаем, одыбается, значит, пусть растет и ума набирается, а – нет… тут уж ничего не поделаешь. Кстати, в длину он больше моего ленка успел вымахать.
Полчаса потеряли, да кто бы знал, что так получится. Но времени на эксперименты уже не оставалось. Да и шум ручья зазывал. В жаркие дни в его ледяной воде всегда стояла крупная рыба. Не в самом устье, там было мелко, но чуть ниже по дну реки шла глубокая борозда, в ней-то и курортничала речная знать.
Серега снял блесну и поставил мыша с двумя мощными якорями. Попробовал крючок ногтем. Достал из сумки мелкий брусочек. Поправил каждое жало на тройниках. Кинул двумя руками. Далеко запустил, почти к другому берегу. Когда сыграл его таймень, я не видел, потому что свою блесну вел, стоял к нему спиной. Но всплеск услышал. Даже если бы сам рыбину выводил, все равно бы не пропустил – густо вывернул. Оглядываюсь: Серега быстренько подтягивает мыша и снова кидает, но уже не к берегу, а прямой наводкой в яму, и сразу же удилище развернуло, чуть ли не на девяносто градусов, словно сразу в пасть попал. Пока Серега на трещотку переключался, метров двадцать лесы с катушки ушло. Махом слетело. Так он же еще и ладонью притормаживал. Запас лески уже кончается, а таймень прет против течения, не сбавляя скорости. Размотает леску до узла… и все… резкий рывок и до свидания… Трещотка заливается, как сирена. Серега удилище вертикально задрал и бегом в том же направлении. А ровненькой гаревой дорожки никто не приготовил, камни в кучки не собрал, если бы запнулся, наверняка бы лоб расшиб и, еще ужаснее, рыбину бы упустил. Но как-то исхитрился, почти не глядя под ноги, перепрыгивать мелкие камни, а крупные – огибать. Короче: барьерный бег с элементами слалома. А таймень прет не оглядываясь. Метров пятьдесят проволок. Но в упряжке-то плавать не приучен. Притомился. Встал. Дал возможность немного подкрутить леску. Однако спохватился. И снова – рывок. Торпедой летит. Теперь уже к нашему берегу. Словно на испуг берет. Леска провисла. Серега еле успевает сматывать. Если на слабине скорость наберет, никакая немецкая надежность, никакое японское качество не спасет – лопнет леска. Но к тому времени, когда таймень сделал свечку и рванул снова на глубину, леска уже в натяге была. Серега успел обуздать его прыть. Сноровки парню не занимать, и нервы железные. Повернуть рыбину к берегу не старался, но скорость гасил: и катушкой, и за счет гибкости удилища. Таймень промчался поперек русла и встал. Третий рывок был слабее второго, а восьмой – слабее седьмого. Тут, главное, катушку не стопорить, но и раскрутиться не давать.
Потом, когда война кончилась, прикинули по времени, минут сорок боролись. Точно-то не засекали. Не до хронометража.
Но это было потом. А пока: один – гопака, другой – трепака… и неизвестно кто кого перепляшет.
Когда Серега почувствовал, что сопротивление ослабло, начал свои условия диктовать. Попробовал к себе подвести, и тот вроде не противился, но возле самого берега закапризничал, встал чуть ли не на дыбы, и снова наутек. Да так крутанул, что чуть леску не порвал. А упускать добычу, когда она почти в руках, обидно и даже очень. Серега дает мне нож, свой-то я в спешке дома оставил, и велит заходить в воду. Даже рыбья челядь не любит, когда ее к берегу тащат, а таймень – барин, воевода – подчиняться не привык, он прямо в бешенство впадает при виде берега. Такой норов приходится уважать. Забредаю примерно до того места, где он заупрямился. Вода выше колен. А Серега, тем временем, буксирует его ко мне. Когда я шагнул навстечу, оставалось метра полтора. Таймень сразу же в сторону дернулся и наутек. Все с начала. Серега шепчет: не шевелись, мол, я сам его подведу, прямо к твоим ногам. Выждал, пока рыбина успокоится и снова осторожненько подкручивает леску. Вот уже он совсем рядом. Во всей красе вижу – экземплярище. Еле удерживаюсь, чтобы не шагнуть. Но терплю. Согнулся над водой, как стервятник. Нож на изготовке. Серега ведет его не прямо на меня, а как бы мимо, вдоль реки, чтобы не догадался, что его к берегу тянут. Стою и думаю, сейчас промахнусь и лезвие точнехонько в ногу войдет, или, хуже того, по леске второпях чиркану, нога останется невредимой, а напарник убьет. Но повезло, бревно-то здоровенное, промахнуться трудно. По рукоятку с перепугу вогнал. Он крутанул бурун своим хвостищем и затих. А я подхватил его на обе руки и к берегу. Пока нес, он по всей вероятности не дергался, иначе, наверняка, уронил бы меня. Видимо в шоке был, а на берегу очнулся, ударил хвостом по камням и туловище поднял, намереваясь прыгнуть в воду. Еле успокоили. Потом смотрим и глазам своим не верим. Оказывается не жадность его сгубила. Зачем ему искусственная пакость когда хариуса полно, с его-то реакцией и его пастью, зевало-то в диаметре не меньше настоящего сачка. Побаловаться, старому дураку, захотелось. Подбросил мыша хвостом и напоролся на острое жало. А Серега, на его беду, успел подсечь. Рыбе мышка не игрушка. Так за хвост и таскали от берега до берега. Оттого и угомонить долго не могли. Серега глянул на ладонь, которой катушку притормаживал, а на ней самый настоящий ожог.
Кантаря у нас не было. Да и какой кантарь такого зверя подымет. Для него складские весы нужны. Наметанный, но скромный глаз Сереги определил, что двух пудов не вытянет, но близко к тому.
За удачу и победу можно бы и по пятьдесят граммов принять, нервишки в порядок привести. Да не прихватили.
Помечтали.
Посетовали.
Смирились.
Спиннинги в руки и дальше удачу пытать. Поймали еще трех таймешков. Один, кстати сказать, чисто мой. Очень даже приличный. Килограммов около десяти. Ленки попались. Тоже – отборные.
Четыре часа пролетели, как двухсерийный детектив, с той лишь разницей, что промелькнувшее время не в пустоту провалилось. И заказанный подарок добыли, и экипаж угостить, и себя побаловать, и впечатления незабываемые – это, пожалуй, важнее всего.
Десантники задание выполнили, только забирать их почему-то не спешили. Уже и пять часов отстучало, и шесть… Мы еще по ленку выцарапали. А винтокрылая птица не летит. В небе тишина.
Странное дело: стоят на берегу два азартных мужика, рядом ручей впадает, с одной стороны вроде обловили, но выше по течению осталась непаханая вода, заповедная, можно сказать, и никакого желания пройтись, проверить. Смотрим только на небо и на часы. А дело уже к полночи близится. Если бы рыбачили на каких-нибудь южных притоках Енисея, ждали бы уже в кромешной темноте и звездами любовались. А у нас пока еще светло, разве что воздух слегка посерел. Видимость прекрасная, только желанной точки на небе не видно. А погода такая летная, что летнее и придумать трудно. Тишина. Листочек не шелохнется. Ручей, конечно, шумит, река на валунах подыгрывает, но это как бы выпадает из вида, точнее, из слуха, как собственное сопение. Недостающий звук ищем в небе. А его нету. Только ровный фон комариного гула. Ровный и густой. Когда хоть какой-то ветерок, он вроде как наплывами идет, а здесь монотонный, словно гул хорошо отлаженного мотора на холостом ходу. Только зачем им вхолостую гудеть, если рядом две бочки с человеческой кровью. Бочки, правда, ходячие и с руками, но северный комар создание неизбалованное, он любой кровушке рад. И здесь обнаружилась вторая брешь в моей оснащенности. Оказалось, что в спешке схватил не тот баллончик с аэрозолем. Нет, не антистатик, хотя и такое могло случится, взял “комарекс”, но почти пустой. Впрочем, за тот срок, который нам определили вертолетчики, и остатки бы не израсходовали. Однако четыре часа превратились в восемь, и мы, не то чтобы запаниковали, но поняли, что надо экономить.
Очередную брешь подсказали наши желудки, сначала робко, а потом уже во весь голос. Не знаю, какие голоса у ваших, но у моего – занудный, до неприличного. Серега сознался, что и он от своего не в восторге. Потому и прихватил из дома батон и банку сгущенки. Для мужика это не пища, разумеется, а успокоить желудок – вполне достаточно. На сколько частей делить эти сокровища знали только ребята из экипажа, да подсказать нам не имели возможности.
Но мы поняли, что надо готовиться к самому худшему.
Для начала почистили улов. Заодно и поужинали свежей печенью. Июль, мешочки с недозрелой икрой тоненькие, как тряпочки, но их тоже проглотили, не пропадать же добру. Добычу притопили в устье ручья и привалили камнями, чтобы не унесло. От воды пальцы сводит, действительно ледяная, так что за рыбу беспокойства не было, не испортится. И день вытерпит, и – два. Она вытерпит, а вот, сколько терпеть нам?
После еды в сон потянуло. Палатки, разумеется, нет. Шалаш городить – только комаров собирать. Пошли за лапником. Топора нет. Нож один на двоих. Серега рубит, а я отношу, как в том школьном стихотворении. Соорудили хвойную перину. Побрызгались экономненько противокомариновым средством. Сосчитали сигареты и папиросы – двадцать семь штук. Хотели одну на двоих раскурить, чтобы до четного уравнять, но посовещались и решили, что одну на двоих будем делить, когда одна останется. Легли и сразу уснули, намаялись все-таки.
Если бы дома залегли, наверняка бы до обеда продрыхли. А там поднялись, как на работу. Можно сказать, и не спали. Кстати, у Сереги был нормальный рабочий день и никаких отгулов он не брал. А у меня вечером – самолет. Небо чистое, ветра нет – задержки рейса не предвидится. Но пока еще утро… Открыли банку сгущенки. Отрезали по куску батона. Запили целебной ключевой водой. Можно считать, что позавтракали.
Стоим, смотрим на небо. Обзор из-за сопок не велик, так что услышать можно быстрее, чем увидеть. Было бы чего слышать. Но когда очень сильно напрягаешь слух, начинаешь слышать то, чего не существует. Какой-то ветерок на гребне сопок заплутает в деревьях, а тебе уже кажется, что подползает гул машины. Ждешь, когда он станет нарастать. А он, подлец, теряется. Но честной тишине верить не хочется. Напрягаешь до предела свои слуховые возможности, даже глаза прикрываешь, чтобы не отвлекали и ждешь этот заблудившийся гул, надеешься, что еще чуть-чуть и выползет он из какого-нибудь распадка. А он, вроде как, и появляется, но снова исчезает.
К обеду разожгли костерок. Распластали ленка и начали печь на рожне. Классическим мясом для запекания на рожне считается осетрина. Но я, честно признаюсь, что смотреть, как готовится эта пища, для меня намного интереснее, нежели есть ее. Вернее объедаться, потому что пока насмотришься, весь на слюну изойдешь. А потом уже хватаешь, почти не пережевывая. Обжигаешься, давишься – нет… Это ближе к пытке, чем к наслаждению. Зато процесс… Особенно его последняя стадия, когда румяные лафтаки, насаженные на тальниковые ветки, томятся над углями, жир капает с них и загорается на лету… Эх-ма! Была бы денег тьма! Или тесть в рыбнадзоре работал! Хотя для меня самая вкусная осетрина – малосольная. Или сугудай из нее. Впрочем, сугудай из ленка, тоже хорош. Только у нас для этой роскоши ни специй, ни посуды не было. Отрезали по куску, обжарили на краешке костерка, не дожидаясь углей, и стрескали даже без соли.
Когда я понял, что мой билет на Красноярск, придется переоформлять и платить штраф, почему-то появилась уверенность, что вертолет появится с минуты на минуту. Решил, что наказание вроде как уже получил и моральное, и материальное, за все грехи повинился, пора бы и отпустить, ведь не самые последние злодеи. И услышало небо мои молитвы, родило звук. Не какой-нибудь шум листвы, а нормальный нарастающий гул. Серега дремал после обеда. Чтобы не беспокоить парня понапрасну, я даже паузу какую-то выдержал. Недолгую, разумеется, попробуй, вытерпи после таких ожиданий, но, тем не менее, начал его тормошить, когда никаких сомнений не осталось. Рожа у связчика разработанная комарами, да еще и спросонья, опухла до неприличности. На меня смех напал. Он головой вертит, ничего понять не может. Я спохватился, что из-за крика и хохота моего вертолет не слышно. Осекся. А гул уже удаляется. Начал доказывать, что без всяких галлюцинаций, только что слышал нарастающий гул мотора. А ему и доказывать не надо. Верит. Но, в отличии от меня, знает, что мотор был реактивный.
Зря будил. А может и не зря. Вторая ночь оказалась намного страшнее первой. Весь день провалялись. Сна никакого. Лежишь с закрытыми глазами, в голову разная чушь лезет. Время еле ползет. А комары с каждым часом все злее и злее. Терпели, терпели, потом поднялись и пошли теребить мох. Набросали его в костер. Дым вонючий. Рассчитывали, что мы намного выносливее комаров. Просчитались. Они, поганцы, не долго паниковали, приноровились и снова завели свою музыку.
Час лежим.
Два – лежим.
Три – лежим.
Иногда, конечно проваливаешься в сон, но тут же выныриваешь. Хорошо понимаем, что ночью за нами никто не прилетит, а все равно вслушиваемся. Комары звенят. Ручей на камнях бормочет, теперь уже и он раздражать начинает. Словно специально разболтался, чтобы помешать нам услышать приближение вертолета. При нормальных ночевках шум воды убаюкивает, как сказка младенца, а здесь, наоборот, будто соседи за стеной гулянку развели. И никакой возможности выключить эту музыку.
В другой ситуации взял бы спиннинг и пошел кидать мыша, чтобы драгоценное время на рыбной реке не пропадало, а тут никакого желания, и не только потому, что не знаешь, куда девать добычу.
В первый день сходили посмотреть, как чувствует себя выпущенный на свободу таймешонок. И не нашли. Очень даже может быть, что не зря амнистировали. Конечно, могло и течение подхватить. Но приятнее думать, что благородный поступок не прошел даром.
И красавцем полюбоваться поначалу бегал, а потом – как будто и не было рекордного тайменя. Не хочется! Ничего не хочется!
Доворочались до утра. Пожевали печеной рыбы и пошли прогуляться на ту сторону ручья: места посмотреть, жимолости поискать, может черника, где на пригреве, поспела. Если в первые два дня крутились возле площадки, как привязанные, чтобы вертолетчикам не ждать нас. На третий день вышагивали не оглядываясь, не потому что обнаглели, обуяло тупое безразличие, у меня к тому же и шальная мыслишка засвербила, дескать, отойдем подальше, а он, по закону подлости, как раз и прилетит.
Не прилетел.
И ягод не встретили: ни спелых, ни зеленых. Зато нашли мешок из-под соли. Притащили на табор. Выбрали из углов крупинки. Сложили в крышку от коробки для блесен. Плеснули туда воды, а потом макали в мутный рассол сырую рыбу. Остатки сгущенки тоже залили, добавили туда брусничного листа, и получился чай с молоком. Не густо, полстакана на брата, но взбодрились. Пустую банку, приспособили взамен котелка. Грели воду, бросали в нее полоски просоленной мешковины, потом кидали кусочки рыбы и варили. Мешковину, разумеется, выкидывали до того, как опускали рыбу. Все-таки нам попроще было чем Зиганшину с Поплавским на барже. “Зиганшин буги! Зиганшин рок! Поплавский съел второй сапог”, – так вроде пели в счастливом детстве? Или, наоборот, Зиганшин съел – теперь уже запамятовал.
Когда насытились ухой стали выпаривать соль. КПД мизерное. Производительность – одна чайная ложка в час, но качество весьма приличное, продукт нежно-беленького цвета. Занятие хлопотное, однако, благодаря ему, вечер пролетел незаметно. И грустные думы не так одолевали. А, собственно, и думать-то смысла не было. Пешком вдоль берега не пройдешь, плот без топора не соорудишь – оставалось тупо ждать. В мою дурную голову закралась мыслишка, что вертолет разбился. Вползла, и уползать не спешила. Шикаю на нее, рычу – прогнать пытаюсь, а она, змеюка, не из пугливых, знает свою силу, сама пугать привыкла. Сереге о ней, разумеется, даже намека не сделал. Мы вообще старались поосторожнее друг с другом обходиться, а то ведь в такой ситуации все старые занозы воспаляются. Рыбалка, занятие психованное, мало ли чего в азарте ляпнешь. Один – невольно, а другому – больно. Только бывают занозы, которые сразу отмирают, а иные вроде как засыпают, но наступает критический момент, и они воспаляются. Все зависит от человека, от яда, который в нем, от его количества и тяжести. Со связчиком мне повезло – легкий человек, в самом хорошем смысле этой легкости. Не из тех, которые не упускают случая встать на спину лежачего, чтобы казаться еще выше.
На третий день с утра поймали свежих ленков для еды. Перекусили. Прилегли. Но к обеду навалилась настоящая африканская жарища. Комары тучами сгустились. Висели в воздухе, как пыль над проселочной дорогой после грузовика. Баллончик наш давно уже перестал дышать, точнее, вздыхал, но не выдыхал. Спасались в реке. Высмотрели два камня подальше от берега. Забирались на них и стояли. Но на камне долго не выдержишь, ноги устают. Так вот и курсировали: с берега на камень и обратно. Голова от бессонных ночей, от комариного звона и от дурных мыслей вроде и пустая, но тяжеленная. Язык еле ворочается. Глаза то и дело закрываются. Сигарет осталось три штуки.
К вечеру, уже полувареные, додумались искупаться. Прошли по реке выше ручья, нашли прогретую заводь и залезли в воду. Лежим, млеем. И в это время загудел вертолет. Серега услышал. Я долго отказывался верить. К тому же и звук на какое-то время пропал. Но потом явственно вынырнул уже над рекой настоящий нарастающий стрекот.
Ребята догадывались, что мы немного заждались, поэтому приготовили, чем заглушить наше красноречье. А нам много и не потребовалось. Я с полстакана осоловел. А когда увидел в зеркале выше ворота энцефалитки ошейник из запекшейся крови, развеселился, как сумасшедший, а может и взаправду крыша сдвинулась, не совсем набекрень, но тем не менее.
А задержка санрейса получилась оттого, что больной оказался тяжелым, и пришлось срочно лететь в Норильск. Дело святое, какие могут быть разговоры.
Увидев нашего тайменя, двое парней из экипажа схватили спиннинги и побежали к ручью. И, кстати сказать, ничего не поймали. Ноль целых, ноль десятых. А наш красавец, когда взвесили, вытянул на тридцать четыре килограмма, без какой-то мелочи.
г. Красноярск