Опубликовано в журнале День и ночь, номер 11, 2005
1.
К четырем часам пополудни городской рынок начал понемногу сворачиваться. Разомлевшие от жары чэпэшники и чэпэшницы, лениво переговариваясь, упаковывали не распроданный товар, разбирали палатки, прилавки, навесы, грузили на машины, и разъезжались кто куда по пыльным, раскаленным за день улочкам.
Ромка прошедшим днем был доволен вполне. Ему удалось сорвать случайно подвернувшуюся шабашку и слупить с хозяина точки за погрузку-разгрузку две сотни деревянных. Плюс “увёл” у зазевавшейся торговки кольцо “краковской” колбасы, это еще, примерно, на сотню. Так что сегодня на рыбалке у них с Михалычем есть шанс оттянуться со вкусом и, что называется, по полной программе.
В ближайшем киоске Ромка взял банку теплого пива и пристроился в теньке, на ступенях деревянного, ветхого павильона с забитой крест-накрест дверью. Шагах в десяти от него, вздымая облако пыли, шоркал метлой наотмашь полупьяный рабочий с рынка и мало-помалу подвигался в его сторону. Почувствовав в ноздрях пыль, Ромка собрался было пересесть, но внимание привлекла занятная сценка. За горой апельсинов пышная деваха-продавщица, нагнувшись, что-то перекладывала из угла в угол в глубине палатки. Её аппетитная задница, едва прикрытая драными джинсовыми шортами, бесстыдно двигалась из стороны в сторону, демонстрируя иной раз потрясающие ракурсы. Ромка невольно вытянул шею, и даже сглотнул слюну.
В этот момент откуда-то сбоку из поредевшей толпы вывернул усатый хачик (про себя всех хачиков Ромка называл Гоги) в типичной кепке “аэродром” и в коричневом пиджаке с пропотевшими подмышками. По-хозяйски встал за прилавок. Некоторое время голова в кепке, узрев пышные прелести, поворачивалась, как привязанная, из стороны в сторону вслед за движениями продавщицы. Но недолго. В следующее мгновение смуглая волосатая рука выползла из кармана и крепко ухватила деваху за мягкую ягодицу. Зад недовольно дернулся в сторону, но, кажется, не слишком энергично; толстые, покрытые черным волосом пальцы уверенно переместились ближе к промежности. Однако после очередного “рукопожатия” деваха повела себя агрессивно. Она резко выпрямилась, швырнув под ноги какую-то упаковку, и ударила Гоги по руке. Выругалась.
На Гоги брань впечатления не произвела. Он осклабился, обнажив в скверной улыбке золотые коронки, что-то шепнул ей на ухо.
Неожиданно для Ромки деваха сменила гнев на милость. Она игриво толкнула Гоги тугим бедром и, на ходу поправляя волосы, двинулась из палатки куда-то в сторону. Гоги некоторое время смотрел ей вслед, затем обернулся к соседу по прилавку и, судя по жестам, попросил того присмотреть за товаром. Спустя минуту всё с той же скверной улыбкой он отправился вслед за продавщицей.
Всё это показалось Ромке любопытным. Он оставил смятую банку на ступенях и двинулся вслед за Гоги. Однако ничего примечательного не произошло. Гоги миновал крайние торговые ряды, обогнул огромную кучу мусора и по узкой тропинке среди крапивы и чертополоха направился в сторону общественного туалета, на ходу расстегивая ширинку. Продавщицы нигде не было. Ромка хотел было повернуть назад, но теплое пиво его тоже достало. Он закинул в рот жевательную резинку и остановился шагах в пятнадцати от дощатой будки, засиженной мухами, от которой на полквартала во все стороны разило дерьмом и хлоркой.
Вдруг Ромке почудились голоса… Со стороны будки. Он повернул голову, прислушался. Так и есть, мужской и женский. Ромка хмыкнул и подошел к будке вплотную, к самой двери. Теперь было слышно всё, до последнего слова.
– Дурак… убери лапы!
– Дэвочка, нэ ругайся. Нэ нада…
– Да порвешь же! Я сама… Ну, пусти!
Глухая возня и сопение никаких сомнений в происходящем не вызывали. На стоящего перед дверью Ромку внимания никто не обращал, хотя будка была сколочена кое-как, сплошные щели, а дверь и вовсе болталась наперекосяк. Не заметить постороннего было трудно.
Ромка пожал плечами и шагнул в соседнюю “кабину”, поскольку будка была двухместной, “М” и “Ж”. Правда, вторая дверь в своё время отвалилась, и её попросту прислонили сбоку так, чтобы посетитель при желании мог протиснуться внутрь. Пока Ромка сливал пиво в яму, сопение за дощаной перегородкой усиливалось, становилось чаще, громче и вдруг закончилось утробным, задышливым хрюканьем. Стены хлипкого сооружения перестали, наконец, шататься. Гоги кончил.
– Всё, что ли? – послышался женский, придавленный шепот.
Ромка повернул голову и увидел на уровне своего пупка “глазок” из-под вылетевшего из рассохшейся доски сучка. Заглянул. Деваха успела натянуть шорты и чистила перышки, охорашиваясь, спиной к двери. Гоги всё еще со спущенными штанами стоял на “подиуме”, над очком, и держал в руке пачку сторублевых.
“Действительно, черножопый…” – удивился Ромка, брезгливо разглядывая курчавый зад лица кавказской национальности.
Гоги расслабленно отслюнявил от пачки то ли четыре, то ли пять бумажек и сунул девахе за декольте.
– Иды… сучка.
– Сам козел! – немедленно отозвалась деваха и выскочила из сортира, хлопнув дверью.
Туалетная любовь закончилась.
Почувствовав внезапный приступ тошноты, Ромка поспешно выбрался наружу. Пока возвращался на рынок, на него вдруг навалилось жгучее желание врезать хачику по зубам. За что именно, он, пожалуй, и не знал. Просто на душе образовалась сплошная помойка, и с каждой минутой, внутренне зверея и наливаясь злобой, он двинулся обратно к туалету, чтобы перехватить Гоги за мусорной кучей.
– Эй, Ромыч… стой, холява! – раздался за спиной знакомый голос.
Ромка обернулся. Это был Андрей, по кличке Дурик, тощий белобрысый дылда, вечно обдолбанный, с прилипшим на губе раз и навсегда окурком “Примы”. Развинченной, вихляющейся походкой он приблизился к Ромке, сунул в руку потную, вялую пятерню.
– Шырнуться хочешь?
– Не-а.
– Да бро-ось!
– Уже бросил. Так что ширяйся сам.
Дурик пребывал под кайфом и, конечно, не поверил. Нагнулся к уху.
– У меня две дозы. Ну? Отдам по полтиннику… деньги нужны.
– Да пошел ты!
– Даром почти… э?
Ромка решительно повернулся, чтобы уйти, но вдруг его осенило.
– Ладно, давай.
– Ха! С тебя столешник.
– Понял… держи.
Сделка состоялась. Ромка сунул оба пакетика в карман, и Дурик куда-то отчалил.
Деваха в шортах, когда он подошел к палатке, подмазывала перламутровой помадой, глядя в зеркальце, пухлые губы. На Ромку – ноль внимания. Интересно, видела ли она его из туалета, когда они с Гоги занимались любовью? Не могла не видеть. Не исключено даже, что от такой любви, над очком с мухами, да еще при свидетеле, они с Гоги получали дополнительный кайф. Не то, что в постели, один на один, с мужем… Хы!
Ромка хмыкнул, достал изо рта жвачку и прилепил ею один из пакетиков с дурью под столешницей Гогиного прилавка.
– Слышь, мать?.. Апельсинами торгуешь, нет?
Деваха сверкнула в его сторону глазами. Брезгливо дернулась.
– Ну!
“Видела… еще как!” – ухмыльнулся Ромка и протянул через прилавок свой пакет.
– Сколько войдет. Полный.
Деваха, не глядя в глаза, буквально выхватила у него пакет и нагрузила до краев апельсинами. Брякнула на весы. Ромка вежливо предупредил:
– Только учти: у меня денег нет.
– Так какого хера тут… мозги канифолишь! – мгновенно взорвалась она.
Ромка изумленно присвистнул.
– Ну, дура! Я же знаю, где ты живешь. И мужа твоего тоже знаю.
Он выдержал паузу.
– Дальше объяснять?
Деваха сделалась похожей на свеклу. Заорала:
– Да кто тебе поверит, щенок! Кто ты такой?! Сволочь…
Ромка пожал плечами.
– Ладно, смотри сама. Моё дело предупредить.
Он сделал вид, что собирается уходить, но деваха вдруг недоверчиво, почти шепотом, спросила:
– Откуда знаешь?
– Чего знаю?
– Ну… про мужа. И где живу…
– Слушай, кончай торговаться, а? Апельсины столько не стоят, ей богу!
Деваха раздраженно толкнула пакет в его сторону.
– Держи, сосун чертов! Но если сболтнешь где… урою, понял?
– Ты не права, мать, – серьезным тоном возразил Ромка, забирая пакет. – Во-первых… об этом ты должна помнить, покупатель всегда прав. А во-вторых, за удовольствие надо платить. Об этом ты тоже должна помнить.
Он состряпал рожу, будто его вот-вот вырвет.
– Брр… бээ!
Деваха всплеснула руками и вдруг расхохоталась, вполне даже искренне. Ромка во всяком случае поверил. Отсмеявшись, она смахнула выступившую слезинку. Вздохнула:
– Да уж… удовольствие, еще то. Нет, правду… ты откуда меня знаешь? Что-то я тебе не припомню.
Краем глаза Ромка заметил приближающегося Гоги. Пожал плечами.
– Ниоткуда.
– На понт взял?
– Еще чего! Я бы просто пошел сейчас за тобой и узнал, где ты живешь. Остальное – дело техники.
Деваха изумленно вытаращила на него глаза.
– Ну, ты жульен… каких поискать! Возле параши закончишь, ей богу!
– Ага! Как ты сегодня.
По одышливому сопению Ромка почувствовал, что Гоги у него за спиной. Он сделал быстрый шаг назад, поворачиваясь уходить, и, конечно, столкнулся с хозяином палатки. Чтобы не упасть, Ромка ухватился рукой за борт засаленного пиджака.
– Ты чё, в натуре, ослеп, толстопузый?! Людей не видишь?
– Я зад напереды нэ хажу. Иды отсюда!
Гоги презрительно отвернулся. В другой раз Ромка точно съездил бы хачику по пятаку и попинал ногами, но сейчас план у него был получше. Прихватив пакет с апельсинами под мышку, чтобы ручки не оборвались, он прямиком двинулся к милицейской будке, поставленной прямо напротив входа на рынок. По счастью, оба дежурных мента были на месте, и с обоими Ромка был знаком, хотя и шапочно.
Дверь была распахнута настежь.
– Привет, Серёга! Бабки хочешь срубить? На машину сразу?
– Ну, во-первых, не Серёга, а старший сержант милиции Харитонов. Понял?
Старший сержант Харитонов сидел на стуле вразвалку, подставив потное лицо под струю вентилятора. Ромка сделал вид, что обиделся.
– Ладно, дело ваше. Я только хотел информацию слить. По наркоте, – со значением добавил он и пошел прочь.
Старший сержант Харитонов выскочил следом.
– Эй, ты! А ну, иди сюда, – он ухватил Ромку за рукав потрепанной джинсовки и втолкнул в будку.
– Что за информация?
– Я же сказал… наркотики.
– Ну?
Ромка обиженно молчал. Старший сержант Харитонов примиряюще похлопал его по плечу.
– Вот что, парень… это когда по соседству, я для тебя Серёга. А в данный момент, пойми, я нахожусь при исполнении, поэтому обращаться следует по форме. Только и всего.
Ромка подумал и кивнул.
– Ладно, скажу. Тут в третьем ряду, седьмое место, один хачик дурью приторговывает.
– Точно?
– У него прямо под прилавком, я под стол заглянул, чего-то белеется.
– И что из того? – встрял другой мент. – Может, бумага прилипла? Фантик?
– Да нет, он сам её прилепил. Короче, дело так было. Я там сидел неподалеку, пил пиво, а этот хачик прошел мимо с каким-то клиентом, и тот передал ему деньги. Потом клиент повернул обратно к прилавку, дождался, когда продавщица отвернется, сунул под прилавок руку, с краю, и сразу сделал ноги. Хачик всё это время рисовал его со стороны. Потом сам вернулся к прилавку, достал из кармана чего-то, снова прилепил и снова куда-то ушел.
Старший сержант Харитонов задумчиво кивнул.
– Возможно, ты прав. Проверить во всяком случае надо.
– Может, сразу с понятыми? – осведомился напарник.
– Разумеется.
“Клюнуло”, – обрадованно подумал Ромка, а вслух добавил:
– Только вы поторопитесь, а то они, похоже, сворачиваются.
– Значит, так, сосед, – Харитонов положил руку Ромке на плечо. – Если твоя информация подтвердится, специальным приказом тебе будет объявлена благоданость. А сейчас иди домой.
Домой Ромка, конечно, не пошел. Стараясь не попадаться ментам на глаза, он проследил со стороны, как они выворачивали у растерянного, перепуганного насмерть Гоги карманы, заглядывали под прилавок, составляли в присутствии понятых протокол, но вместо того, чтобы вызвать по рации машину и доставить задержанного в отделение, Харитонов с напарником нацепили на Гоги наручники и завели в милицейскую будку, плотно прикрыв за собой дверь.
“Всё ясно, откупаться заставят”, – окончательно решил Ромка и на какое-то мгновение ему стало даже жаль злополучного Гоги, которого он сам же и подставил, сунув одну упаковку дури в карман, а другую – под стол, прилепил на жвачку.
Гоги вышел из будки через полчаса на ватных ногах. Но без наручников, и, конечно, без денег, с дрожащей от всего пережитого челюстью. Пиджак у Гоги висел на сгибе руки, подкладка была явно подпорота при обыске. Кое-как трясущимися руками он выудил из кармана носовой платок и отёр им взопревшие лоб и шею.
“Наши менты не хуже ваших”, – ухмыльнулся Ромка. Ему снова стало немного жаль, но уже не Гоги, а себя, родного, потому что он отдал свою информацию, даже не информацию, а настоящую оперативную разработку даром, а мог и продать за какой никакой процент. Правда, в душе Ромка понимал, с ментами на этот счет лучше не связываться, дороже обойдется.
2.
Не заходя домой, Ромка прикупил бутылку водки и отправился прямиком к Михалычу, в гараж. Вся рыбацкая снасть и необходимая для ночных рыбалок одежонка хранились у них там, аккуратно развешенные по стенам.
Михалыч копался в моторе своей старенькой “шестерки”, к Ромке спиной, но, еще издали заслышав шаги, хмуро обронил:
– Опаздываешь, малай. Нехорошо.
– У тебя чё, Михалыч, глаза на заднице? Тут народу ходит… Как ты меня узнал?
– Ушами, а как еще?
– По походке, что ли?
Михалыч усмехнулся.
– А если б я к тебе сзади подкрадывался, неуж бы не узнал?
Ромка рассмеялся. Не узнать походку Михалыча было невозможно: правой ногой, оторванной на противопехотной мине чуть ниже колена, он, по его словам, заплатил сыновний долг своей многострадальной Родине. Теперь из-под задравшейся брючины у него выглядывали два никелированных стержня, вмонтированные то ли в деревянную, то ли в пластиковую колодку, имитирующую ступню. Ромка сунул пакет с продуктами на заднее сиденье и тоже залез под капот.
Михалыч возился с трамблером – зачищал надфилем медные контакты в местах соприкосновения с бегунком. Свечи зажигания тоже были вывернуты и лежали рядком на движке. Ромка повертел их в руках, присвистнул.
– Пожалуй, парочку не мешало бы заменить. Коптят, Михалыч?
– Возьми в бардачке комплект. А эти на выброс, отъездили своё.
Пока Михалыч занимался трамблером, Ромка заменил свечи, проверил провода высокого напряжения, протер нашатыркой аккумуляторные клеммы и подтянул потуже хомуты на резиновых патрубках. Наконец, Михалыч захлопнул капот и проковылял к багажнику.
– На сегодня всё. Иди, грузись. Права-то хоть взял?
– Ага.
– Сядешь за руль, малай. А то я успел, махнул сотку. Пришлось угощать одного…
Спустя полчаса бежевая “шестерка” со знаком “инвалид” на заднем стекле просквозила деревянные окраины и резво выбежала на загородное шоссе. Михалыч привычным жестом выбил из пачки сигарету, помял в пальцах.
– Мать как? Попивает всё?
Ромка промолчал, но машина дёрнулась и заметно прибавила в скорости.
– Ты это… не гони. Успеем.
Но тема, видимо, не давала, Михалычу покоя и, докурив сигарету, он тяжело вздохнул.
– Мда… мужик из этой ямы еще может выбраться, а бабе… бабе пути назад нету.
Наверное, это была правда. Мать деградировала на глазах. Из милой, очаровательной женщины она на глазах превращалась во вздорную алкоголичку со сварливым, каркающим голосом. Минуты просветления наступали всё реже, и даже не тогда, когда она была трезвой, а после первой выпитой рюмки. На щеки возвращался прежний румянец, появлялись даже ямочки. Но это была лишь кратковременная пьяненькая эйфория с обильным словоизвержением и сентиментальными воспоминаниями о светлом прошлом…
“Ах, ах! Как чудненько всё начиналось!” Они тогда работали на Урале в ужасно засекреченном НИИтрямтарарам – с ужасно длинным названием, которое мать тем не менее произносила без запинки, и потому Ромка верил, что они с отцом, действительно, там работали. Отец (правда, тогда они еще не были женаты) возглавлял отдел, занимающийся какими-то кристаллами, а она работала в бюро научно-технической информации, юная, красивая, в изящных очечках в тонкой, золотистой оправе. А как он ухаживал… о! Это было нечто! И вдруг… всё пошло-поехало к черту на рога. Оборонный гигант, куда входил их НИИтрямтарарам тоже замер, продолжали работать только вспомогательные цеха, в институте началась неразбериха, потом прокатилась серия самоубийств, невыплаты… Они с отцом всё срочно распродали – квартиру, машину, мебель и подались сюда к его родителям, поближе к земле. А потом случился этот… обвал, и вместо денег у них на руках оказалась куча бесполезной бумаги.
С этого момента Ромка вёл уже собственный отсчёт. Как-то раз отец собрался на рыбалку. С Михалычем, другом детства. И не дошел – исчез. Насовсем. Нет, он их не бросил, потому что при себе у него не было ни вещей, ни денег, ни документов. Просто исчез, в никуда. Ни следов, ни свидетелей, ни даже трупа. Оперативно-розыскные мероприятия не дали никаких результатов. Ясновидящие тоже ничего сказать не смогли. После исчезновения мать окончательно потерялась. А Ромка в отношении отца вынес свой приговор. Слабак! Ничего не знал и знать не хотел, кроме своих кристаллов. Похоже, рассчитывал отсидеться за кристаллической решеткой от наступающей на горло жизни… Интеллектуальное убожество!
Мать тоже хороша. Кандидат, хер знает, каких-то там наук, подалась в здешнюю библиотеку методистом на жалкие кутарки, которых не выдают годами. И сидит упорно с утра до вечера… теперь чаще с бутылкой дешевого портвейна. А в доме после смерти стариков воцарилась полная и абсолютная нищета. Младшему Стасу только-только исполнилось десять лет.
Где-то на полдороге их с воем обогнали три иномарки. Впереди идущая машина, похоже, машина сопровождения вдруг резко вильнула вправо, подрезая “шестерку” и отжимая к обочине. Чтобы не нырнуть в кювет, Ромка резко ударил по тормозам. “Шестерку” развернуло на обочине, и она встала в облаке пыли, едва не перевернувшись. Две другие иномарки с тонированными стеклами пронеслись мимо, и весь кортеж скрылся во впадине между увалами.
– Мать твою! – выругался Михалыч, выбивая из пачки сигарету. – Запросто угробить мог поганец.
Ромка молча вырулил на проезжую часть. Окажись за рулем Михалыч с его-то протезом, они бы точно валялись сейчас в кювете. Но какая машина… блин!
– “Субару…” – с мечтательным видом произнес он.
– Что? – не понял Михалыч.
– Это которая с мигалкой. Японский вседорожник.
Михалыч фыркнул.
– А знаешь, чья она?
– Не-а.
– Иващенко, хлюст московский… Тридцать шесть лет всего, а живот, как у беременной бабы.
– Это директор химкомбината, что ли? На Восточном?
– Какой из него хрен директор! Владелец. Вор, по-русски. Это ж надо, а? Не пахано, не сеяно, не жато, и раз… комбинат у него в кармане. Чубайс, седьмая вода на киселе, закорючку жидовскую поставил на бумаге, и вся недолга. Такой был комбинатище, весь район кормил, а этот хлюст за два года умудрился набок его положить. Главное, с чего начал? Освободился от коммуналки. Коммуналку и соцкультбыт на местный бюджет повесил, на нищий, работяг посокращал, зарплату не платит, и комбинат у него лежит… во как! Между прочим, налоги уходят в Москву, не сюда.
Михалыч повозился, посопел, но, похоже, тема не оставляла.
– У Пушкина, помнишь? “Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось…” Пушкин, кажись?
– Лермонтов, может?
– Дурак был поэт. Да он и сам это знал. Поэзия должна быть глуповата, говорит. Вот глупость и ляпнул, очередную. Москва – это толстая, прыщавая задница с большим анальным отверстием. Всё, что Россия зарабатывает потом и кровью, Москва всё пропьет, прожрет и просерет. И в говне всех утопит. Нет, если б не Москва, малай, мы бы давно как в Эмиратах жили, даже лучше.
В школе Ромку учили уважать Пушкина, поэтому он подумал и не согласился.
– Не, Михалыч… не дурак он.
– Кто?
– Ну, Пушкин.
– И почему, будто бы?
– Так он когда жил? В восемнадцатом веке. Он уж помер давно.
– Ну, положим, не в восемнадцатом, а в девятнадцатом, грамотей. Только хрен редьки не слаще. В девятнадцатом веке Россия – это на девяносто пять процентов крестьянская страна. Плюс крепостное право. По сути, девяносто процентов населения – рабы. И кто посреди этой чумы жирует? Опять же Москва, барская… Нет, малай, если твой Пушкин честно писал, значит, вдвойне дурак. А если нет… бог ему судья. Чего с африканца взять?
Ромка снова подумал и вынужден был согласиться.
– Значит, в России всегда так было?
– Было, есть и будет.
– Не, я так не хочу.
– Сворачивай, – Михалыч ткнул пальцем в сторону. – Тебя, малай, не спросят, хочешь ты или нет. Поставят раком и поимеют… У нас вся страна раком стоит.
“Шестерка” съехала с шоссе на малоезжую лесную дорожку. Место здесь было низкое, пойменное, под колесами гольная глина, слегка обдерневшая. Любой, даже небольшой дождичек делал здешние места непроезжими. Однажды Ромка с Михалычем, едва отъехав от реки, застряли на целых четыре дня, пока не просохла дорога. Улов, естественно, сквасили целиком. Зато рыбалка в здешних местах полностью искупала подобные неудобства. Затейливо изрезанная береговая линия со множеством заливов, проток и проточек среди прибрежных камышей, большие и маленькие пойменные озера, близко подступающее русло большой реки, лес – ничего лучше, умри, не придумаешь.
До реки было километров семь-восемь, но по ухабам и колдобинам, где как, ползли около получаса. Солнце начало заметно краснеть и клониться к закату. Наконец, выехали на берег.
– Может, здесь заночуем?
– А дрова? И потом, демаскировка получается. Нельзя.
Пока Михалыч копался в салоне, Ромка быстро выгрузил из багажника надувную лодку, мешок с сетями, болотники и одежонку.
– Ишь ты, малай! Украл, что ли? – Михалыч разглядывал Ромкин пакет, в котором, кроме апельсинов, лежала еще бутылка водки и кольцо “краковской”.
– Чё украл-то?.. – Ромка дёрнул плечом. – Экспроприировал.
– Ха! Постановка вопроса, в общем-то, правильная. Только не забывай: это больших воров жалуют, а мелких бьют, причем беспощадно. Ну… лады. Водку мы, конечно, оприходуем, здесь. Колбасу тоже. А вот апельсинчики ты бы матери занёс, угостил. Стаську побаловать… совсем сопля еще.
Ромка промолчал. Мать уже давно ничем, кроме бутылки портвейна, не удивишь, а Стаська… Стаська и сам с усам. Когда ему хотелось есть, он просто заходил в магазин или на рынок и брал с прилавка то, что ему приглянулось. Убегать даже не пытался, просто отходил в сторонку и, не спеша, поедал добычу. Иные продавщицы поднимали было шум, крик, даже бросались на воришку с кулаками, но, увидев ярко-синие доверчивые глазенки и перепачканную рожицу, охали, хватались за сердце и не только не наказывали, но нередко вручали голодному сиротке целый кулёк с продуктами. Стаська даже не просил, он вообще не умел просить. Быть может, потому, что просящему если и давали, то редко.
Ромка отогнал машину в лес, метров за триста, на старую стоянку. Запас дров сохранился еще с прошлого раза. Он подтащил к кострищу пару смолёвых пеньков, закрыл машину и отправился на берег. К его приходу Михалыч успел накачать лодку, уложил сети и удочки. Правда, удочки служили скорее для отмазки, на случай, если нагрянет рыбохрана.
На воду выехали, когда солнце уже зависло над горизонтом, окрасив половину неба в нежно-алые тона. Ни ветерка, только иногда почти неуловимое движение теплых масс воздуха морщило местами зеркальную поверхность воды.
– Лепотища-то, а? – со слезой в голосе восхитился Михалыч, жадно вглядываясь по сторонам. – А ты говоришь, бога нет!
Ничего такого Ромка никогда не говорил, но возражать Михалычу не стал. Он споро грёб вдоль желто-зеленой кромки камышей по неширокой протоке и тоже балдел, от души, крутил головой. То здесь, то там что-то плюхалось, шуршало в камышах, пускало волну или же стремительно уплывало… Иногда речная гладь словно взрывалась, вскипала буруном, и большие круги долго расходились по сторонам, теряясь в зарослях камыша.
– Похоже, судак… малька бьёт, – предположил Михалыч, выбивая из пачки очередную сигарету. – Это хорошо, малай, шибко хорошо.
– Может, здесь кинем?
Михалыч покачал головой.
– Одну, шестидесятку, по краю свала поставим, на растяжки. Стена высокая. Одну камышовку из протоки… на свал. И одну вдоль камышей, с видом на море. Годится, а?.. То-то же.
Управились быстро: за каких-нибудь полчаса Михалыч выбросал почти триста метров сетей. Уж что-что, а с сетями он возиться умел. Забив в дно последний кол, он набросил на торчащий пенек лодочный конец и довольно потёр руки.
– Чую, малай, сегодня нам с тобой не до сна будет. Гляди, чего на реке творится.
И впрямь с закатом солнца началось нечто невообразимое. Тяжелые всплески слышались со всех сторон, и когда Ромка сунул руку в теплую воду, то сразу почувствовал, как стайки мальков обтекают её слева и справа и иногда тычутся в ладонь.
– Кипит река, чуешь?
– Ага.
– Ладно… доставай завтрак туриста. Жизнь праздновать будем.
Ромка передал Михалычу водку, пластмассовый стаканчик. Наломал колбасы, хлеба, выложил пару малосольных огурчиков. Стол был готов. Михалыч взбрызнул водкой на закат, сплеснул в камыши, на воду и глухим, опущенным голосом пробубнил:
– Солнцу, Земле, Воде… слава, слава, слава!
Ромка не сразу, но понял, что это была молитва. У него самого в горле застрял комок, настолько явственно он ощущал в эти минуты присутствие Бога. Пылающий вполнеба закат, речная гладь, словно жидкое золото, плавила на стрежи свои тяжелые струи. На востоке ультрамарин – яркий, пронзительный, постепенно сгущающийся. И ласковый шорох камыша за спиной…
Выпили.
– Между первой и второй промежуток небольшой, – пробормотал Михалыч. Правда, на этот раз налил только себе.
Ромка вдруг заметил, что конец кола, к которому они привязались, дрожит и дёргается. По его вытаращенным глазам Михалыч сразу сообразил, в чем дело, и сунул руку в воду по самое плечо. Ухватил за верхний шнур.
– Влопался… бля! – сдавленным голосом прошептал он. – Сак… сак готовь, мудила!
Пока Ромка освобождал из связки подсачек, расправлял матню, Михалыч шустро перебирался по сети к месту, куда “влопалась” рыбина. Не доезжая метра полтора, он осторожно поднял сеть со дна и вывел рыбину на поверхность. Она тут же ударила тяжелым хвостом по поверхности, взбурлила крутой бурун и вновь утянула сеть на дно.
– Щучина… мать твою! – выдохнул Михалыч.
С одного взгляда стало понятно, что таким подсачком, какой у них, её не взять. Слишком мал, только-только набросить на голову. К тому же, китайская сетка, если взяться пожестче, нипочём не выдержит. Михалыч смерил Ромку злорадным взглядом.
– Небось, чекмарь не взял… малай хренов?
Ромка с не менее злорадным видом тут же сделал Михалычу “болта”. И вытянул из-за голенища кусок арматурины длиной сантиметров пятьдесят.
– А это чего, а?.. Спохватился, старый, когда стоять перестало?
Михалыч молча вырвал у Ромки чекмарь и снова мягко, без рывков вывел тяжелую рыбину на поверхность, подтянул к лодке, головой вперед… Ромка затаил дыхание, даже прижмурил глаза. Последовал чмокающий удар… другой… И Михалыч выпустил из рук сетку. Щука судорожно рванулась, окатив обоих фонтаном воды, и неподвижным бревном медленно погрузилась на дно.
– Замочил, мать твою… – расслабленно пробормотал Михалыч.
Вдвоем они завалили оглушенную рыбину в лодку, почти во всю её длину.
– Кило десять-двенадцать будет, – оценил Михалыч, пока Ромка освобождал с жабр, из широченной пасти зажеванную лесяную паутину.
Рыбина вдруг зевнула жабрами и тяжело ворохнулась.
– Живая! – восхитился Ромка.
– Погоди, малай, через полчаса очухается, как бы причиндалы тебе не отхватила.
– Меня-то за что? Я её железякой по голове не бил.
Михалыч хмыкнул.
– Моё дело предупредить. А там, гляди…
В эту ночь спать рыбакам, действительно, не пришлось. Рыба пёрла дуром. Они просто плавали от сетки к сетке, выбирали улов и, набив очередной мешок, прятали на берегу по кустам. В сеть, поставленную на свале, попалось даже с десяток вполне приличной стерляди. Михалыч был жутко доволен.
– Вот так, малай, а ты говоришь, бога нет, – уже в который раз повторял он.
3.
В девять утра Ромка припарковал “шестерку” на платной стоянке возле городского рынка. Михалыч торговаться не любил, да и не умел, поэтому обычно товар “толкал” Ромка. Один мешок с судаками он забросил знакомой продавщице, назвал цену, два других взялся продавать сам. Сразу выстроилась очередь, и Ромка едва успевал орудовать безменом и распихивать по карманам деньги. Через полтора часа у него осталась только маленькая авоська, для себя. А щуку за три с половиной сотни купил старый, печальный еврей с седой, запущенной шевелюрой. Сказал, что приготовит кошерное блюдо с яблоками на свой юбилей.
Возвращаясь на стоянку, Ромка из любопытства заглянул в милицейскую будку. Старший сержант Харитонов что-то писал, сосредоточенно сдвинув брови (наверняка, протокол). Напарника почему-то не было.
– Привет, Серёга. Ну как, хачика оприходовали?
Старший сержант Харитонов не сразу поворотил голову и долго смотрел сквозь Ромку пустым, ментовским взглядом.
– А тебе что за дело? – наконец, обронил он.
Ромка даже обиделся.
– Ты бы, Серый, хоть спасибо сказал за информацию. Вы же наварили с хачика, ну?
Харитонов упер толстый указательный палец Ромке в лоб.
– Запомни раз и навсегда. Здесь никто ничего не наваривает. Это, во-первых. А во-вторых, твоя информация ложная. Экспертиза показала, что изъятый нами у гражданина Ибрагимова порошок белого цвета – обычный мел.
– В пакетиках по 0,8 грамма?
Ромка гыгыкнул. Сегодня злополучного Гоги на рынке не было, и вряд ли он снова тут появится. Значит, обули Гоги по полной программе, а теперь следы заметают менты вонючие…
– О’кей! Мел так мел.
Ромка вышел. Правда, насчет порошка белого цвета у него вдруг закралось сомнение. Навозный жук по кличке Дурик вполне мог кинуть его самого. Вместо товара впарил за стольник обычный мел. Ладно, это выяснить не проблема, на паре оплеух при встрече Дурик расколется.
Когда Ромка вернулся на стоянку, Михалыч дрых вовсю, запрокинув голову. Рядом на сиденье лежала пустая бутылка из-под водки и огрызок “краковской”. Но когда Ромка плюхнулся рядом, Михалыч тут же открыл глаза.
– Ну? Чего у тебя? – хрипло осведомился он.
– Товар ходовый, не хрен моржовый, – на ходу сочинил Ромка, выгружая из карманов на колени Михалычу свою выручку.
Пересчитали. Оказалось, пять штук с небольшим. Михалыч тут же вернул Ромке половину, удержав небольшую сумму за бензин.
– Твоя доля, малай. Получи.
– Михалыч, благодетель… отец родной! – завопил Ромка, радостно придуриваясь.
– Ладно, не базлань! – оборвал Михалыч. – Завтра еще повторим. Как говорится, куй железо, пока горячо.
Правда, вместо буквы “к” он, как всегда, употребил “х”.
– Поехали, малай.
Домой Ромка вернулся спустя час. Мать ушла на работу, посуда на печи, не мыта, кругом грязь и пустые бутылки. Стаськи тоже не было, как всегда где-то шлялся. Ромка разложил рыбу по пакетам, сунул в морозилку и отправился спать.
Проснулся он ближе к вечеру от подозрительного шороха. Слегка приоткрыл глаза. Через дверной проем в соседнюю комнату увидел Стаськину тщедушную спину в заношенной футболке. Тот прятал в карман штанины что-то круглое… то ли силился достать, сопел и при этом воровато озирался.
“Апельсины, что ли, прячет?” – предположил Ромка, продолжая наблюдать сквозь ресницы. Но когда Стаська, наконец, выдрал из кармана это самое… круглое, Ромку буквально подбросило на кровати…
Граната!!!
Заслышав за спиной шум, Стаська сунул гранату в тумбочку и повернулся к брату с самым наивным видом. Но уловка не прошла. Стаська схлопотал увесистый подзатыльник и плюхнулся на кушетку.
– Ну и ну! – Ромка даже присвистнул. В руках у него, действительно, была граната Ф-1, и если бы Стаська, сучёнок, когда выдирал её из кармана, зацепил кольцо… брр! Ромку даже продрало морозом по спине.
– Ну, ты… обезьяна с гранатой, рассказывай, где взял? – миролюбиво спросил он, присаживаясь рядом на кушетку.
Расчет был точный: орать на Стаську бесполезно, замкнется и станет молчать, как партизан. Стаська тоже почувствовал, что гроза миновала, и затарахтел:
– Там еще есть. И патроны… в коробках, желтые. Много. Только я дал слово никому не говорить.
– Кому дал?
– Ваське.
– Какому еще Ваське?
– Ты чё?.. Абдуллину!
– Какой он тебе Васька? Его Салим звать.
– Не… Васька, – заупрямился Стас. – Его все так зовут.
Ладно, Васька так Васька. Такая же сопля, десятилетняя. Только глаза черные. Пять минут дипломатических приседаний плюс контрибуция – пакет с уцелевшими апельсинами – и Стаська согласился показать брату (под очень большим секретом) обнаруженный ими схрон. Он долго, но уверенно водил Ромку по каким-то задворкам, по крапиве, чертополоху, пока они не оказались у полуразрушенной стены из красного кирпича, из которой в пазах зеленелся мох, а поверху росла трава и бледные чахлые осинки. Стена, не менее полуметра в ширину, была, наверное, ровесницей Великой Китайской стене.
– Здесь.
Стаська пнул ногой кирпич у самого основания, и тот слегка сдвинулся с места. Двумя щепками кое-как Ромка вытащил кирпич из гнезда. За ним в стене образовалась небольшая ниша, судя по кирпичной крошке вокруг, специально выдолбленная. Опустившись на колено, Ромка нашарил две коробки с патронами, три гранаты и пустой магазин к пистолету.
– А пистолет где? – Он подозрительно уставился на Стаську.
– Какой пистолет?
– Магазин есть, а пистолета нет. Как так?
– Не знаю, – недоуменно протянул Стаська.
– А Васька твой, он чего взял?
– Гранату… тоже.
Ромка на минуту задумался. Потом сделал страшное лицо и оглянулся по сторонам.
– Как думаешь, кто эти игрушки здесь припрятал?
– Не… не знаю, – Стаська перешел на шепот и тоже заозирался.
– Бандюки, крутые. Понял?
– Ага.
– Если они тебя и Ваську вычислят, они, знаешь, что с вами сделают?.. – Ромка запрокинул Стаське голову и пребольно чиркнул ногтем по шее. – Горло перережут, от уха до уха.
Жест произвел на Стаську сильное впечатление. Он отступил назад и спрятал руки за спину.
– У меня нет гранаты.
– Нет, – согласился Ромка. – Поэтому дуй за своим Васькой срочно, пусть положит гранату на место. И навсегда забудьте, где взяли.
Чтобы как-то компенсировать моральный и материальный ущерб, Ромка выудил из кармана пятьдесят рублей.
– Это вам на мороженое. Ну, давай… живо!
Убедившись, что Стаська, действительно, свалил, Ромка медленно двинулся вдоль стены. Вскоре его предположения подтвердились: на прошлогодней трухе у себя под ногами он вновь увидел кирпичную крошку. Обнаружить нужный кирпич труда не составило, хотя он и оказался ниже уровня земли, и даже был присыпан этой самой трухой. Едва засунув руку в гнездо, Ромка тотчас нащупал умотанный в промасленную тряпку пистолет.
– Есть! – радостно вскрикнул он, вытаскивая находку.
Пистолет оказался довольно странной формы, не “Макаров”. И уж точно не “ТТ”. Но рубчатая рукоять так плотно и красиво легла в ладонь, что рот у Ромки сам собою разъехался в улыбке. Он вдруг кожей почувствовал, что сегодняшний день в его жизни – переломный. Начинается новый этап.
4.
Кроме гладкоствольного ружья, ничего другого Ромка в руках никогда не держал, поэтому на очередной рыбалке, несколько поколебавшись, рискнул показать находку Михалычу. Они только что нахлебались стерляжьей ухи, Михалыч к тому же изрядно выпил и благодушествовал, сидя на дровине с сигаретой в зубах. Момент был подходящий.
Увидев в руках у Ромки пистолет, Михалыч слегка присвистнул. Протянул руку.
– Это еще откуда?
– Чья-то захоронка. Случайно наткнулся.
– Где?
– В посадке, возле красной стены. Где развалины.
– Угу.
Михалыч проверил магазин, тот был пустой. Зачем-то понюхал в стволе. Поиграл затвором.
– ПСС. Давненько я таких не видел.
– ПСС?.. Это как?
– Это, малай, пистолет специального назначения, бесшумный. Разработан где-то в начале восьмидесятых… В восемьдесят третьем, если память не изменяет. В общем-то, изделие штучное, массового производства не было, только для спецслужб. Сейчас выпускают, нет, не знаю. Вряд ли.
– Я там глушитель не нашел, – с сожалением произнес Ромка.
– Ему, малай, глушитель не положен по штату. Пистолет разработан под спецпатрон. Так и называется, СП-4. Бесшумность и беспламенность достигается за счет отсечки газов.
Ромка вытащил из рюкзака коробку с патронами.
– Такие?
– Точно. Они самые.
Михалыч вдруг хмыкнул, покрутил головой.
– Вообще-то, тебе нельзя доверять оружие. Ты хоть представляешь, чего натворил?
– Не… а чего?
Лицо у Ромки вытянулось. Он знал, когда Михалыч шутит, а когда всерьез.
– Ты же меня подставил, ну?
– Как?
– Нас менты сколько раз останавливали сегодня?
– Два.
Ромка похолодел. До него вдруг дошло, что в случае шмона, а это случалось постоянно, особенно когда менты объявляли операцию типа “перехват”, все шишки свалились бы на Михалыча. Хорошо, что сегодня всё ограничилось проверкой документов.
– На два хода вперед и то просчитать не можешь.
Михалыч пристально смотрел в Ромкино опущенное лицо.
– Ладно, я вижу, ты всё понял. Теперь смотри. Показываю в первый и последний раз. – Он ловко набил магазин патронами и вставил обойму в рукоять. – Твой ПСС – это пистолет так называемого ординарного действия. Это означает, что курок, или ударник, пистолета для первого выстрела должен быть взведен вручную. Делаешь вот так, – он медленно оттянул и отпустил кожух-затвор. – При этом взводится боевая пружина и досылается в казенник первый патрон. Для второго и последующих выстрелов взведение пружины и цикл перезаряжения производится уже автоматически при откате затвора, за счет отдачи. Пистолет готов… ставлю на предохранитель, вот так. Держи.
Из Михалычевой двустволки по уткам Ромка стрелял, и довольно удачно. Даже влёт. Но пистолет… это было нечто другое, во всяком случае по ощущениям. Он прицелился в белеющую метрах в пятнадцати тоненькую березку. В неверных отблесках костра прорезь прицела слегка плавала перед глазами.
– Возьмись левой рукой за запястье. Тверже будет.
Ромка так и сделал. Плавно потянул пальцем спусковой крючок. Пистолет вдруг дёрнулся у него в руке, но… выстрела не последовало. Хотя курок, вроде, щелкнул. Ромка недоуменно уставился на пистолет, потом перевёл взгляд на Михалыча.
– Осечка?
Глядя на его разочарованное лицо, Михалыч расхохотался.
– Отличный пистолет, малай! И выстрел отличный. Вон… смотри.
Он ткнул пальцем в сторону березки. Пуля пробила ствол в двух метрах от земли, и он переломился. Завис вершинкой на соседних деревьях.
– Вот это да!
– Поставь на предохранитель. А лучше разряди. И мой тебе совет: никогда не размахивай пистолетом впустую, не свети его. Достал… значит, стреляй. На поражение.
Он задумчиво покатал в пальцах сигарету, сунул в рот.
– Будь моя воля, я бы каждому беспризорнику, вроде вас со Стаськой, подарил по “калашу”. Пусть ребятенки решают свои проблемы… веером, от живота.
Три дня спустя Ромка встретил Дурика в центре города, недалеко от рынка. Затащил в подъезд. Для начала, чтобы базар был предельно честный, ударил носком туфли по голени и врубил крюком в челюсть. Дурик с воем рухнул на колени. Но когда узнал, за что бьют, начал божиться и клясться родной матерью, что товар был настоящий, не мел. Он друзьям такую подлянку не кидает.
Ромка поверил. Чтобы компенсировать побои, сунул Дурику в карман стольник и вышел из подъезда.
– Значит, Харитоша лапшу вешает, – вслух пробормотал он. – Два года в ментовке проработал, а уже свинья свиньей.
Ромка направился к рынку, размышляя, какую пакость устроить старшему сержанту милиции Харитонову, чтобы жизнь не казалась ему слишком сладкой. “Яйца, что ли, отстрелить?” Ромка фыркнул, вспомнив эпизод, рассказанный однажды Михалычем. Вообще-то, про войну Михалыч вспоминать не любил, но, видать, нашло… по настроению.
У них во взводе разведки служил один парнишка, пермяк. Из срочников. Года на два постарше Ромки всего-то, но стрелял, как бог. Снайпер. У него приклад, на винтовке Драгунова, весь был покрыт зарубками. Однажды к ним в часть приехала какая-то комиссия из Москвы. Все жирные, как на подбор, щеки на погонах лежат. Коты, короче, тыловые. И вот один из них, полковник, увидел эту винтовку. Спрашивает:
– Это кто у вас убийца такой?
Вроде как в шутку спросил, но нашему пермяку не понравилось. Он встал перед ним.
– Винтовка, – говорит, – моя. Но я за свою жизнь ни одного человека не убил. Мне Богу в глаза смотреть стыдно не будет.
– Тогда зарубки зачем? Для понтяры ставишь?
– Никак нет, товарищ полковник. Я стреляю только по яйцам. Человек жив остается, но бандитов больше не плодит. Памперсы носит, и голос нежный.
Перевоспитывает, словом. А полковник то ли дурак, то ли показалось, что над ним издеваются… какой-то мальчишка.
– Врешь! – заорал.
Тот даже глазом не сморгнул. Железный у парня характер.
– Никак нет, – отвечает. – В общей сложности две двухсотлитровые бочки настрелял этого добра.
Кое-как тогда полковнику объяснили, что солдат не врет, и уж тем более не издевается. Когда комиссия ушла, мужики развеселились.
– Пашка, – его Павлом звали, – может, стрельнешь полковнику по этому самому? А то он так и не понял, или не поверил?
– Нет, – отвечает.
– Да неуж хорошему человеку пули пожалеешь?
– Не в этом дело, мужики. У него живот на колени свисает, ни хрена не видно, даже намека. И сзади… видали, какой бурдюк висит? Не подобраться.
– Даже с немецкой оптикой?
Ну, хохот, конечно…
На базаре Ромку остановил знакомый чэпэшник и предложил съездить с ним в областной центр за товаром. Ромка согласился, не раздумывая, тем более, что Михалыч куда-то умотал на своей “шестерке”, не успев даже предупредить. Возможно, подрабатывал извозом. Семья большая, одни девки, поэтому инвалид не инвалид, а приходилось крутиться.
Выехали затемно на тентованном “ЗиЛе” и к девяти утра были в области. Потом полдня ездили от одной оптовой базы к другой, хозяин бегал по инстанциям, платил, договаривался, Ромка подгонял грузовик к весам, принимал и грузил товар. В полдень, когда управились, решили заехать в приличный кабак и, наконец, позавтракать. И тут, притормозив на очередном светофоре, Ромка увидел своего Михалыча. Тот сидел на ступеньках гастронома, на тумбе, с гитарой в руках. Ни поза, ни место сомнений в его роде деятельности не вызывали. Михалыч побирался. Штанина на протезе была закатана до колена. На асфальте лежала афганка, и рядом – недопитая бутылка водки. Ему подавали. Пока горел красный сигнал светофора, дважды в шапку кидали какую-то мелочь, а кто-то положил купюру, она тут же перекочевала в карман.
В кабак Ромка не пошел. Купил у лотошницы пару чебуреков и остался на улице в полном смятении. Даже Стаська, десятилетняя сопля, никогда ни у кого ничего не просил. Просто брал, не чувствуя себя при этом виноватым. Но Михалыч, бывший боевой офицер… Как так? Ромка не мог ничего понять и не знал, сможет ли теперь смотреть своему другу и наставнику в глаза.
5.
Из состояния прострации Ромку вывела тормознувшая напротив перламутровая “Субару”. Та самая, правда, на сей раз без автомобилей сопровождения. Из-за жары боковые стекла были опущены, и первое, что бросилось Ромке в глаза, это огромная голова пятнистого дога, торчащая из окна с вываленным языком. С языка на асфальт обильно капала слюна.
Из машины, словно мячик, выкатился низкорослый, плотный водила и бросился к задней дверце, чтобы открыть хозяину. В его полусогнутой позе с оттопыренным задом и в умильном выражении лица было столько собачьей преданности, что Ромка не выдержал и сплюнул.
Господина Иващенко он узнал сразу по солидному животу. Тот неторопливо выбрался из машины, взял с сиденья кожаную папку и так же неторопливо двинулся в сторону “облгражданпроекта”. Водила не отставал, всё с тем же умильным выражением лица он следовал за хозяином, забегая то слева, то справа, и щеточкой на ходу смахивал с него невидимую пыль. Когда холоп со своим господином скрылись в парадном подъезде, Ромка из любопытства подошел к иномарке и заглянул под днище… Полноприводная, постоянный привод на оба моста, определил он. Кроме люка наверху, других наворотов не было, и оттого машина выглядела одновременно простой и элегантной.
Обойдя авто кругом, он заглянул через стекло внутрь салона и увидел на заднем сиденье девицу лет двадцати двух-трех с ярким макияжем на миловидной мордашке. Она крепко спала, подложив под щеку небольшую бархатную подушечку-думку.
Ромка перевел взгляд на панель. Хмыкнул. Похоже, водила настолько старался угодить хозяину, что забыл ключ в замке зажигания. Ради хохмы Ромка собрался было вытащить его и забросить куда подальше, на газон. Пусть посуетятся. Но слюнявый зверюга внимательно за ним наблюдал, и где-то глубоко в глотке у него уже перекатывался угрожающий рык. Недолго думая, Ромка распахнул дверцу со стороны водителя и отступил за машину. Он рассчитывал, что псина отправится куда-нибудь на травку по своим собачьим нуждам, но тот, тяжело спрыгнув на асфальт, решил первым делом проверить Ромкину подозрительную личность на предмет благонадежности.
Ощущения оказались не из самых приятных. Пёс весил не меньше ста килограммов, и башка у него размером была, почти как у лошади, с болтающимися, слюнявыми брылами и вонючей пастью. Понимая, что дергаться нельзя, а бежать тем более, Ромка медленно пятился вокруг машины. Он уже всерьез подумывал, что пса придется пристрелить, как вдруг спиной уперся в открытую дверцу автомобиля. Это был шанс…
Ромка рванул на себя дверцу и пулей влетел в салон, едва не прищемив в притворе брыластую морду. Морда, однако, тотчас появилась в окне, и, если бы боковое стекло было опущено до конца, зверюга наверняка вцепился бы ему в горло. Ромка шарахнулся от окна, включил зажигание, и “Субару” рванулась с места, мгновенно набирая скорость.
Через пару кварталов Ромка прижал машину к кромке тротуара и остановился. Вытер со лба пот. Как ни странно, девица продолжала спать, разве что сменила позу. В салоне, помимо собачьего запаха, чувствовался тонкий запах духов и алкоголя.
Ромка задумался. Как говорил Михалыч, ситуацию следует просчитывать хотя бы на два хода вперед. А ситуация из-за паршивой псины сложилась абсолютно криминальная. “Субару” с этого момента можно считать числящейся в угоне. Через полчаса-час её объявят в розыск. Угонщик, кроме всего прочего, вооружен… Ромка скосил глаза на девицу. Плюс сюда захват заложницы. Целый букет уголовных статей, и все тяжкие. Самое время оставить машину и сделать ноги. Но именно этого Ромке делать не хотелось. За те пятьсот метров, что он проехал, спасаясь от барбоса, “Субару” совершенно его очаровала. Стремительный, мощный разгон без шума и рева, без рывков. А как переключаются скорости… Это сказка! Мягко, четко, только легкий щелчок фиксатора, хотя обычная пятиступенчатая коробка, механическая…
Ромка ласково погладил приятный на ощупь, не слишком толстый “бублик” руля, подрегулировал по высоте. Отодвинул сиденье. Ему вдруг пришла в голову мысль, что неплохо бы проделать обратный путь не в тентованном с раскаленной крышей “ЗиЛе”, а на “Субару” с кондиционером. Здесь, в городе, если не нарушаешь ПДД, менты тебя не остановят. Разве что стационарный пост ГАИ на выезде?.. Но пост тоже не помеха, его можно объехать, всего-то лишних шестьдесят километров проселком. На “Субару” такая прогулка только в кайф… Что касается пистолета, Ромка решил сунуть его в бардачок и, если не повезет, мало ли задержат, повесить ствол на господина Иващенко: незаконное хранение и ношение огнестрельного оружия. Всё равно говнюк откупится, таких не сажают… таких лучше стрелять возле подъезда. Вместе с холопами.
Ромка снова скосил глаза на девицу. Ёе он выбросит за городом. Чтобы без шума и визга, и без свидетелей. Сучки, вроде этой, умеют держаться на плаву. Не пропадет.
Ящиков и ящичков в просторном салоне “Субару” было множество. Ромка открыл один из них, наугад. Вспыхнула мягкая подсветка. На дне ящика лежали никелированные наручники, пара ключей и что-то похожее на короткую дубинку с двумя острыми крючками на конце. Спецсредства… Ромка хмыкнул, покрутил дубинку в руках. Она оказалась довольно тяжелой, но эффективной вряд ли, слишком коротка. Зато внизу, на рукоятке, он увидел какую-то кнопку, нажал её и – едва не выронил… Между крючками-электродами затрещала электрическая дуга.
Электрошок! Ромка присвистнул… отличная штука! И господину Иващенко сложнее будет отмазаться от пистолета при таких-то причиндалах.
Содержимое ящиков приносило приятные сюрпризы. За самой большой крышкой обнаружился целый бар. Две плоские бутылки коньяку, водка “Кристалл”, ветчина, виноград и еще что-то, какая-то рыба. У Ромки потекли слюнки. Не хило! Завтрак на траве обеспечен, надо только выехать за город. В небольшом отсеке над баром оказался даже очешник. Правда, очков там не было, зато лежали несколько ярких упаковок с презервативами и коробка с одноразовыми шприцами.
Но самый большой сюрприз поджидал Ромку именно в бардачке, вернее, в том месте, где он расположен на отечественных машинах. На “Субару”, скорее всего, это был сейф, поскольку крышка имела замок с цифровым набором. К счастью, код не был установлен, и Ромка выудил на свет божий то ли барсетку, то ли большой лопатник из толстой тисненой кожи. Открыл… Какие-то бумаги, договора, с полдюжины пластиковых карточек, пара дискет и… в одном из отделений он обнаружил две тугие пачки стодолларовых купюр в банковской упаковке! Тут же несколько сот рублей. Ромка прибалдел: сумма, которую он держал в руках, позволяла купить пусть подержанную, но очень даже приличную “шестерку”. Гораздо приличнее, чем у Михалыча.
Пережив радостный шок, Ромка вдруг шкурой понял, что сейчас, если действовать по уму, надо хватать эти деньги и уносить отсюда свою задницу. Чем быстрее, тем лучше. Девица на заднем сиденье, как только проснется, автоматически превращается в опасного свидетеля, это даже без вариантов.
Он переложил деньги себе в карман, лопатник сунул обратно в сейф и – включил зажигание. Расстаться с “Субару” вот так, и даже не прокатиться, у него попросту не хватило сил. Хотя нет, дело даже не в этом. Ромка всегда знал, как надо сделать, чтобы вышло “по уму”, но делал обычно либо по наитию, либо по настроению, иногда из вредности… хотя бы и в ущерб самому себе, иногда по погоде и, черт знает, по какой причине еще. Попросту говоря, его несло. Что касается девки, Ромка решил, что вытолкнет её из машины, как только минует окраину, сам тут же уедет. Спросонья она не разберет, кому обязана таким широким жестом.
Спустя полчаса он выбрался из многочисленных пробок в центральной части города и выскочил на одну из окраинных улочек с остатками истресканного и проросшего травой асфальта. Но “Субару” как бы не замечала всех прелестей российских дорог; мягкая подвеска легко гасила даже сильные толчки на рытвинах, не говоря уже про трещины на асфальте. И никаких тебе вибраций, только рычаг коробки чуть заметно подрагивал. Рядом с рычагом – демультипликатор, отличная штука, если случится сесть в грязь.
Ромка балдел. Единственное, чего ему сейчас не хватало для полного кайфа – это скорости, чтобы спину вжимало в кресло. Но в черте города лихачить он опасался.
6.
– Эй, ты кто?
Ромка настолько увлекся ездой, что не сразу понял, кто его спрашивает. Поднял глаза и увидел в зеркале ярко размалеванную рожицу, на которой одновременно читались недоумение и испуг.
– Ты чего молчишь? Ты кто такой?!
– Я… Аслан.
– Какой еще Аслан? Куда мы едем?!
– Ми эдем в Алхан-Юрт. Это Чечня, дэвушка. Я купыл эта машина вместэ с табой за дэсять штука баксов. У Иващенко, твой хазяин. Бившый хазяин. Понял? Тэперь ти моя собствэнность. Я буду тэбя пэрэпродавать.
Девица вытаращила на него глаза, оглушенная, по-видимому, таким неожиданным и страшным поворотом своей судьбы. И вдруг заверещала:
– Какая собственность… какая еще Чечня?! Пошел ты к черту, черножопый ублюдок! Скотина!
– Эсли ти, сучка, будишь орать, я вколю тэбе наркотик. Спать будишь до самий Алхан-Юрт. Понял?
Ромка состряпал зверскую рожу и вытащил свободной рукой коробку со шприцами.
Некоторое время девица сидела молча, видимо, что-то соображая. Потом спросила:
– Он, вправду, меня продал? Иващенко?
– Нэт, такая сучка, как ти, нэ стоит дэнег. Он тэбя впридача дал. К этот машина.
– Избавиться решил, сволочь толстопузая! – взвизгнула она.
Ромка даже фыркнул: похоже, он попал в точку, на все сто пудов.
– А знаешь, почему?
– Что пачэму?
– Почему избавился! Я вчера сказала ему, что у меня гонорея, гнойная… есть такие подозрения. И эта сволочь решил отомстить.
Ромка в версию не поверил: не хочет баба в Чечню, вот и врет, хотя таких сексработниц и в Европе, и в Азии без счета. И вообще, чем китаец лучше того же чечена?.. Зато повод избавиться от опасного свидетеля был подходящий. И он сделал вид, будто страшно возмущен. Ударил по тормозам и остановил “Субару” в облаке пыли прямо посреди дороги.
– Вихады из машина. Бистро! Минэ гнилой товар нэ нужен.
Девица явно не ожидала, что её ложь так легко пройдет. Она схватилась за ручку дверцы, но на радостях решила, видимо, поделиться своими сомнениями.
– А ты совсем даже не похож на чечена. Волосы светлые, и вообще… Я тебя где-то видела, даже не раз.
Ромка внутренне похолодел. Самые худшие из его опасений начинали сбываться.
– Гдэ?
– Ой! – Девица вытаращила на него глаза. – Ты же Ромка! Я тебя сто раз в районе на базаре встречала. Ну?
Ромка молча сорвал машину с места и погнал, не разбирая ухабов, по проселку. От такого неожиданного и полного разоблачения кровь застучала в виски, словно тараном в крепостные ворота. Минут пять он ничего не соображал, пока радостный щебет за спиной не начал проникать в сознание.
– Слушай, а ты что, совсем-совсем меня не помнишь? Нет?.. Мы с тобой одно время ходили во Дворец культуры. Только я в кружок бальных танцев, а ты в секцию бокса, кажется? Ну?
Не дождавшись ответа, она рассмеялась и встала на коленки на заднем сиденье.
– Можно я вперед сяду, а то всё в спину да в затылок, никакого базара.
С думкой в руках она гибко протиснулась между спинками сидений и устроилась рядом, подложив подушку под себя. При этом её и без того короткая юбка задралась чуть не до пояса, обнажив стройные, загорелые бедра и узкую, полупрозрачную полоску трусиков, типа танго. Ромка отвернулся.
– А ты здорово закосил под черножопого. Ты напугать хотел, да? Ей богу, я чуть не описалась вначале, когда спросонья… Ну, блин, влипла, думаю! А потом глаза протерла, гляжу – чечен совсем белобрысый. И глаза синющие, знакомые вроде как… Слушай, а толстопузый со своим барбосом, с Тарзаном, куда подевались? Он же в Москву собирался. Передумали, что ли?
Ромка раздраженно дернул плечом, но девчонка не обратила на жест никакого внимания. Продолжала болтать.
– Эй, ты чего? Воды в рот набрал?.. Куда мы едем? Объясни хотя бы? Что за дорога такая?.. И вообще, первый раз слышу, что ты у толстопузого водилой работаешь.
Ромка, наконец, не выдержал:
– Слушай, ты, бледная трихомонелла… заткнись! Ты мне надоела!
– Кто трихомонелла? Я?! Я тебе соврала про гонорею, думала, что черножопый на самом деле. А ты уши распустил, будто последний лох.
– Ты не поняла! Я тебя вырублю счас…
Ромка сделал короткий жест локтем, обозначив удар в висок. Она испуганно отпрянула.
– Да пошел ты… бешеный!
Привычным жестом девица открыла дверцу бара, достала коньяк и пакет с виноградом. Свинтила пробку.
– К черту всех… Ублюдки…
Следующие полчаса ехали при обоюдном молчании. Ромка напряженно обдумывал ситуацию, езда его уже не радовала. Дама напротив того сидела, лихо набросив ногу на ногу, сосала из бутылки коньяк, а косточки от винограда сплевывала через стекло. Когда, наконец, выскочили с проселка на асфальт, она оживилась, узнавая мелькающие по сторонам надписи и населенные пункты.
– Мы едем домой?
Вместо ответа Ромка притормозил напротив бревенчатого теремка с названием “Шашлычная”. Вытащил из кармана три сотни.
– Возьми на все.
Она уставилась на него с подозрением.
– Ты хочешь оставить меня здесь?
– Какого черта? Я не ел с четырех утра.
– Поэтому ты такой злой… Фи!
Ромка проследил, как она нетвердой походкой пересекла проезжую часть, не обращая внимания на проносящиеся в обе стороны машины, и скрылась в дверях. Пожалуй, ДТП со смертельным исходом – это был бы неплохой выход из создавшейся ситуации. Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза… Чтобы принять окончательное решение, ему необходимо было её отсутствие. Пустое, ничего не значащее место.
Вернулась она минут через двадцать. Молча плюхнулась на сиденье, молча бросила увесистый пакет Ромке на колени и снова взялась за бутылку. Он переложил горячий пакет назад, включил зажигание. В течение следующего часа ни тот, ни другой не обмолвились ни разу. Ромку подобное отчуждение устраивало. Но когда он круто свернул с асфальта на малоезженную лесную дорогу, девушка уставила на него недоумевающий взгляд.
– Мы куда?
– Завтрак на траве, – не сразу ответил Ромка. – Если ты не спешишь, конечно.
Она фыркнула и отвернулась в окно. Солнце низко бежало среди деревьев, всё более наливаясь пурпуровой краской и отбрасывая длинные, черные тени, от которых мелькало и рябило в глазах. В салоне стало чуть свежее, но полдневная духота даже здесь, в лесу, ещё ощущалась. Вскоре Ромка вырулил на берег реки, в том самом месте, откуда начинались их с Михалычем рыбалки, поставил машину метрах в тридцати от воды. Потянул к себе пакет.
– Будешь?
Она отрицательно качнула головой и с трудом выбралась наружу вместе с бутылкой, на дне которой еще плескались остатки коньяку. Постояла, озираясь, но, похоже, речная розовеющая гладь, камыши, могучий сосновый бор за спиной произвели на неё сильное впечатление. Она стряхнула босоножки и тихо, с некоторой еще опаской двинулась к воде, осторожно потрогала её ногой.
Ромка закинул в рот несколько кусков мяса, обильно политых кетчупом, зажевал коркой хлеба и тоже вышел осмотреться. Не обнаружив нигде следов постороннего присутствия, вернулся к машине и достал из-за пояса пистолет. Передернул затвор. Несколько помедлив, взял в прицел её затылок…
Девушка стояла на берегу, запрокинув руки за голову. То ли слушала тишину, то ли смотрела на малиновый вполнеба закат. Но нет, скорее этой был жест… она просто сдернула через голову ярко-желтый топик, опустила на траву. Стянула юбку и узенькие, без того ничего не прикрывающие танго. Где-то на полпути от машины блестела брошенная за ненадобностью бутылка. Она медленно вошла в воду, вся озолоченная, обласканная лучами заходящего солнца, длинноногая грация, как если бы слились в единое целое два божественных начала – красивая, юная Женщина и Мать-природа в самом расцвете своей животворящей силы.
Жалобно вскрикнула чайка, мазнув крылом по воде…
Ромку прошиб холодный пот. Он внезапно почувствовал, шкурой, что если сейчас нажмет на спусковой крючок, то это будет выстрел в Бога… Он закрыл руками лицо, с трудом одолевая своё безумие. И вдруг за спиной внятно прозвучал знакомый, насмешливый голос:
– Вот так, малай. А ты говоришь, бога нет!
Ромка шарахнулся было в сторону, но тотчас понял, что голос прозвучал где-то внутри него. Совершенно подавленный, он взял из бара бутылку водки и отправился к кострищу, от греха подальше. Засосал из горла почти на треть и долго сидел на поваленном дереве, оглушенный, глядя в одну точку пустыми, невидящими глазами. Свою проблему он не решил, не поднялась рука, но глубоко в душе крепло и ширилось чувство, будто он чудом устоял на краю некой виртуальной бездны, упав в которую, мог бы превратить всю оставшуюся жизнь в ад.
Чтобы как-то занять себя, он с тупым автоматизмом взялся разводить костер. Натаскал дров, хворосту, надрал бересты, запалил, меньше всего желая, чтобы она сейчас подошла… словно с того света, из камышей, в которые он собирался затащить труп. Черт, черт, черт!!!
Она тихо нарисовалась из вечерних сумерек, до черноты сгустившихся вокруг костра, закутанная в клетчатый плед. Внимательным, совершенно трезвым взглядом оценила обстановку, его позу старого чукчи с упертым в огонь, остановившимся взглядом. Опустила на землю, возле костра, давешний пакет с мясом.
– Я никому не скажу… что ты угнал машину.
Старый чукча даже не пошевелился. Только в немигающем взгляде плясали красноватые отблески огня. Она медленно обошла костер и села на валежину с ним рядом. Вздохнула.
– Не надо меня убивать.
Снова бесконечная минута молчания. Никакой реакции. Хотя это молчание скорее было подтверждением её страшной догадки.
– Ты оставил пистолет на сиденье. В машине… Ты не смог это сделать, да? Не захотел?
Инстинкт самосохранения подсказывал ей, что молчать… играть в молчанку дольше нельзя, необходимо разговаривать, находить точки соприкосновения… договариваться, наконец.
– Я знаю, когда ты это решил. Возле шашлычной… я тебе мешала. А когда ушла, ты вынес приговор. Я потом поняла.
Она запнулась.
– Ты уже тогда не смог меня убить.
– Уходи, – глухо произнес он. – Я еще ничего не вынес. Иди в машину.
– Не-а!
С тихим смешком она прильнула к нему, опустила голову на плечо. Он не отодвинулся.
– Я тоже умею водить машину, хотя у меня нет прав. А на тебя никто даже не подумает, будто ты угнал. Соображаешь?.. Или ты собрался её продать?
Ромка покачал головой.
– Тогда без проблем! Поставлю эту “Субару” толстопузому в гараж и скажу, что пошутила. Не надо было меня спаивать. У него там еще две “Ауди” с охраной. Не пропадет.
– А деньги?
– Какие деньги?
– Две тыщи баксов.
Она расхохоталась.
– Две тыщи баксов! Дурачок… разве это деньги? Скажу, что промотала со своей тусовкой. Похмелиться надо было. Мало ли?
– Не фига себе! Две тыщи баксов – не деньги. Ты, умная, с какой суммы деньги начинаешь считать?
– Надулся, дурачок. Хи-хи!
– Это почему дурачок?
– Дурачок, конечно! Там пять пластиковых карт, в сейфе. У тебя ума не хватило объехать банкоматы и набить багажник деньгами. На всю оставшуюся жизнь.
– Ты чё? – Ромка даже вскочил. – Туфту гонишь?
– Ага, разбежалась. Хи-хи! Ой, какой смешной!
Она едва не свалилась с бревна от смеха, глядя на его взъерошенную и ошарашенную физиономию. Но Ромке было не до смеха. Он рывком поставил её на ноги.
– Тогда чего мы сидим? Поехали… ты!
Она состроила капризную гримаску. Замурлыкала.
– Вначале… поцелуй. А потом я что-то тебе скажу по секрету. Ну?
Ромка поспешно чмокнул её в губы, но она с тихим смешком притянула его за шею и уже не отпускала, пока не почувствовала, что он начинает отвечать. Её плед, накрученный на себя после купания наподобие сари, то ли умышленно, то ли случайно развязался и скользнул в ноги. Ромка вдруг понял это, когда его рука опустилась на её обнаженную талию. Она тотчас почувствовала, что он это понял, и мягко отстранилась, с нескрываемым любопытством наблюдая его реакции. Что там творилось с его реакциями, Ромка не видел. Но, кажется, что-то такое, что позволило ей опустить розовый пальчик вниз и властно промурлыкать:
– Подними.
“Шестерку из меня делает”, – он отвернулся и сел на свою валежину. Молча.
– Тебе не нравится на меня смотреть? Я такая противная?
Она нежно коснулась его щеки.
– Не слышу… А-уу!
– Не знаю… Нравится.
– Тогда смотри.
Он повернулся с горящими неизвестно отчего щеками. Но сари уже было накручено от ушей до самых щиколоток. Она тихо рассмеялась, словно бы забавляясь, и Ромка, уязвленный, что забавляются за его счет, грубо отшутился:
– Сходи за пистолетом. Я, кажется, забыл тебя замочить.
– Уже иду.
Она, действительно, направилась к машине.
– Эй! Тебя как звать?
– Сучка. Как звал, так и зови.
Ромке показалось, что он ослышался.
– Не понял?
– Сучка-а… мне это нравится! – пропело из темноты. – Сегодня нравится!
Ромка хмыкнул. Пусть бы кто попробовал назвать его “сучкой”, хотя бы и на сегодня! На всю жизнь впечатлений хватило бы у юмориста-сатирика.
Она вернулась, правда, без пистолета, но с бутылкой коньяку и с пакетом какой-то закуси.
– Нажремся, а, Ромк? Только водка в меня не лезет. Уж извини.
Он фыркнул.
– Выкладывай, чего у тебя… по секрету?
– А ничего! – Она тоже фыркнула, кошкой. – Никуда с этими картами мы не поедем. Знаешь, почему?.. Не знаешь. А знаешь, почему ты не знаешь? Потому что дурачок. Толстопузый их заблокировал, все счета. Ты суешь в банкомат карту, а тебя р-раз… и под белые руки. Мордой в стену. Ты здорово опоздал, Ромочка, на полдня. Так дела не делаются.
Она села на бревно, сунула в рот сигаретку, причем проделала это как-то так, что стало ясно, он, Ромка, совсем еще сосун, несмышленыш, которого надо подтирать сверху и снизу, регулярно. Этого Ромка вынести не смог. Он сгрёб её в охапку… наземь, и – уселся сверху.
– Как говоришь, тебя звать? Сучка?
– Не-а… Юля.
– Ах, Юля!
– Ромк, отпусти, ты же тяжелый.
– Отпущу. Но если еще раз дурачком назовешь, до утра сидеть буду.
– Отпусти… дурачок, ну?
– Опять!!!
– Всё, всё! Больше не буду, последний раз. Клянусь!
Ромка вдруг почувствовал приступ голода и сразу вспомнил про пакет. Нарезал зеленых прутьев, нанизал на них мясо, как на шампуры, и разогрел на костре. Юля вытащила из багажника пару раскладных стульев, стол, набор хрустальной посуды и столового серебра. Сервировала. У Ромки, когда оторвался от своего занятия и обернулся, глаза сделались круглые при виде такой роскоши. Присвистнул.
– Кудряво живём… однако!
Юля явно наслаждалась произведенным эффектом.
– Давай, Ромочка, выпьем за знакомство. И спасибо, что не убил… дурачок.
Ромка опустил голову. Огрызнулся:
– Про клятву забыла? Дурочка.
– Слушай, ты извинился хотя бы, а?
– Извини. Я больше не буду… клянусь.
– Чего не будешь?
Ромка не ответил. Плюхнулся на стул и опрокинул бокал в рот. Набросился на шашлыки. Ему казалось, что сегодня ему не наесться, аппетит был волчий. Юля с удовольствием за ним наблюдала, пританцовывая, и когда он, наконец, отвалился, тотчас устроилась на коленях.
– Ромк, миленький, почему ты ко мне не пристаешь, а? Мне скучно.
– Ты мне изменила.
– Я… тебе? С кем?
– С толстопузым, конечно.
– Ой, ну дурачок! Я толстопузому хочу изменить. С тобой. А ты… ты…
– Дурачок, да?
– Слушай, а хочешь, я разденусь? Совсем? Я тебе такую самбу изображу…
– Изобрази… Нет, не надо! Комары заедят.
– Меня не едят.
Всё дальнейшее походило на совершенную сказку. Мерцающий хрусталь, языки огня, водка, снопы искр, улетающие в черное небо, нагая танцовщица и ослепительный, возбуждающий танец… Ромке не верилось, что это происходит с ним и сейчас. Как всё изменилось за какие-то два часа!
– Вот так, малай. А ты говоришь, бога нет, – услышал он за спиной насмешливый голос.
7.
Очнулся Ромка в машине, на откинутых сиденьях. Цветные простыни, подушки… с ума сойти! Юльки рядом не было. Кое-как он выбрался наружу, поозирался. Солнце стояло высоко. Наверное, часов десять-одиннадцать. Ромка зашел в воду, поплескал на лицо, плечи, но голова была сплошной чугун. Такого количества спиртного ему выпивать еще не приходилось. Откуда-то сзади, сбоку неслышно подкралась Юлька, столкнула его в воду. Ромка вяло побарахтался, встал кое-как на ноги.
– Ой, ну ты хорош!
Она рассмеялась и снова толкнула.
– Кончай, а?
Он сел, не поднимая головы и не пытаясь подняться.
– Ладно, давай руку. У нас там еще осталось. Как раз тебе хватит.
Ромка с огромным усилием проглотил остатки коньяка, но спустя время, действительно, почувствовал себя лучше.
– Слушай, ты толстопузому вчера изменила, нет?
Юлька уставилась на него с изумлением. И вдруг расхохоталась.
– Ты что, ничего не помнишь? Совсем?
– Самбу… но тоже смутно.
– Тебе сколько лет? Помнишь хотя бы?
– Ну… семнадцать скоро.
– Ты же чуть машину вчера не развалил. Ладно, японская.
– Врешь?
– Не хочешь, не верь. Но, Ромочка-рюмочка, еще не вечер. У толстопузого всё впереди.
– Тебе своего другана не жалко?
Лицо у Юльки вдруг сделалось злым.
– А он когда кого жалел, сволочь московская? Он тысячи людей на Восточном без работы оставил, без электричества, без тепла. У меня там родственники не знают, куда деваться… Знаешь, сколько там квартира сейчас стоит, трехкомнатная? Тридцать пять-сорок штук, и никто не берет. Оборудование с комбината вывозит в Прибалтику, всё уничтожил гад! Я его как-то спросила: здесь же специалисты со всего Союза были собраны, ты что с людьми делаешь? Неужели не жалко? А он, знаешь, чего ответил? Меня, говорит, это не касается. Пусть живут, как хотят.
Ромка пожал плечами. Слова другие, но смысл как у Михалыча.
– Тогда зачем с ним живешь?
– А… иди ты!
Желания ссориться у Ромки не было никакого, поэтому он промолчал. Подвинул к себе вчерашний шашлык и рыбу.
К вечеру они покинули берег реки, хотя ни тому, ни другому спешить особенно было некуда. Когда выехали из леса, Юля попросила у Ромки руль. Водила она, как водят начинающие, но “Субару” на сухом асфальте неплохо компенсировала недостаток водительских навыков, и Ромка врубил музыку. На подъезде к городу он поднял стекла, чтобы не привлекать к себе внимание посторонних и гаишников. Но их никто не остановил. До химкомбинатовского поселка оставалось шестнадцать километров, но на двенадцатом Юля свернула влево. Дорога пошла лесом, сплошной асфальт, даже с разметкой, и Ромка осведомился, куда они едут.
– Как куда? Поставим машину в гараж, а потом в город. На автобусе. Они здесь часто ходят, пока.
Проехали еще метров пятьсот, и она остановила машину в виду высокого забора из красно-белого кирпича с глухими железными воротами.
– Ты Ромка выйди и жди меня здесь. Нельзя, чтобы тебя видели.
– Там кто?
– Охранник с наружкой. Правда, если он уехал в город, то дача на пульте. Придется оставить снаружи… Или ждать?
Ромка кивнул и выбрался из салона. Юлька уехала. Возле ворот она несколько раз подала звуковой сигнал. Охранник ворота не открыл, вышел через боковую дверь. Крупный, в темной форменной одежде, в высоких ботинках со шнуровкой. Ромка видел, как открылась дверца автомобиля. Охранник заглянул внутрь и вдруг рывком выдернул девушку наружу. Она едва удержалась на ногах, но тяжелая, полновесная плюха свалила её с ног на асфальт. Ромка рванулся к воротам.
– Эй, дядя! Женщин бить нельзя, нехорошо это.
Охранник уже занес над девушкой ногу, чтобы ударить, но на голос обернулся. И тут же получил прямым в нос снизу вверх, на излом. После второго удара, хук в челюсть, оглушенный, он рухнул на колени лбом в асфальт. Краем глаза Ромка заметил, что Юлька кошкой метнулась в салон “Субару” и тут же выскочила назад с электрошоком. С размаху воткнула контакты в выпирающую из-под тонкой ткани мошонку. Охранник забился в судорогах и повалился набок, неловко подвернув под себя руку. Электрошок продолжал трещать, но тот больше не шевелился, лишь слегка дергались кисти рук.
Ромка с трудом оттащил её от поверженного тела и удерживал до тех пор, пока она не разрыдалась у него на плече.
– Юль… это из-за меня, да?
Она слабо кивнула, продолжая плакать.
– Они… они сразу решили, что это я. Толстопузый позвонил сюда по мобильнику, этому… велел проучить, когда появлюсь.
– Толстяк, похоже, твоих шуток не понимает.
– Каких еще шуток?
– Сама говорила. А он тебе расправу устроил.
– А… да. Я почему-то думала, он лучше ко мне относится. Гадёныш!
Ромка толкнул неподвижное тело ногой.
– Что с этим будем делать?
– В наручники и к собачьей будке на цепь. Пусть охраняет.
Тушу охранника Ромка зачалил за ногу буксировочным тросом и, подцепив к “Субару”, затащил на территорию, к будке. Пока Юлька держала кобеля за ошейник, приковал на цепь рядом и прохлопал на всякий случай карманы.
– Ха! Мобильник… Чревато последствиями, когда очухается. Скажи?
Юлька отстраненно молчала. Глаза, как две пуговицы почти без зрачков, смотрели внутрь себя. Ромка заглянул ей в лицо… в глаза. Его, Ромки, там не было, точно.
– Что? Потеряла кусок хлеба? Сучка?
Юля молчала. Ромка сунул мобильник ей в руку.
– Звони хмырю. Может, простит. А хочешь, свали на меня, но тогда жизнь толстопузому не гарантирую. Из меня холопа ни одна скотина не сделает.
Ромка решительно повернулся и двинулся по дороге в сторону шоссе. В конце концов, всё равно это должно было кончиться. Бабы в таких случаях всегда выбирают деньги.
Сзади послышался звуковой сигнал… один, второй… третий. Но Ромка продолжал идти, не оборачиваясь. Она догнала его, когда он уже стоял на остановке в ожидании автобуса. Подошла, потрепала волосы.
– Надулся, дурачок. Как маленький. А вчера замочить хотел, если помнишь. Влюбился, что ли?
Ромка резким движением откинул её руку.
– Зря не замочил.
– Ой, ну мочи сейчас, мне не жалко! Хочешь, прямо здесь, в кустиках? В извращенной форме, ну?
Она явно смеялась, но на Ромку её веселость, скорее показная, не действовала. Он хмуро пробубнил:
– Толстопузый тебя всё равно расколет, по-любому.
– Ты что, за себя боишься? Что сдам? Не-а, я на такую подлянку не способна.
– Пока утюг на жопу не поставят. – Ромка дёрнул плечом. – Короче, предупреди, найди способ. Когда расколют. А дальше мои проблемы…
Неожиданно запищал мобильник. Юля сунула руку в сумочку. Прижала к уху. По её вспыхнувшим глазам и округлому жесту вокруг живота, Ромка понял, что звонок от толстопузого.
– Нет… его нет. Не знаю…
И вдруг она взорвалась:
– Да я это! Я! Я! Не узнал? Ты, сволочь беременная… этот твой ублюдок, твой пёс, два часа бил меня и трахал прямо на собачьей будке! Это по твоему приказу, да?.. Заткнись, я больше знать тебя не хочу! Мешок с дерьмом… вонючка!
Она шмякнула трубку об асфальт и наступила ногой. Но на лице играла торжествующая улыбка. Ромка недоверчиво хмыкнул.
– А как теперь насчет куска хлеба?
– Никак! Просто кусок теперь будет с маслом. Соображаешь? Нет?.. И не надо. – Она слазила в сумочку, припудрила нос. Между прочим, Ромочка, я не жадная, могу поделиться.
– Я что, похож на шлюху?
Юля фыркнула.
– Если ты будешь хозяином комбината, у меня проблем с выбором не будет. Только и всего.
Показался автобус. Юля ласково погладила Ромку по щеке.
– Давай не будем ссориться, а? Ромк?
– На хрен ты мне нужна… ссориться.
Юля чмокнула его в щеку.
– Ну, наконец-то! Слушай, поехали ко мне. Оттянемся-а! Я снимаю квартиру в городе… люкс! Подальше от предков. Ну?
8.
Ромкино пребывание на квартире “люкс” затянулось почти на неделю, пока он не спохватился позвонить на работу матери, чтобы та не беспокоилась. Но вместо обычных в подобных случаях упреков, она тихо произнесла:
– Дядя Миша умер.
От неожиданности у Ромки на лице выползла глупая улыбка.
– Какой дядя Миша?.. Когда?
– Вчера похоронили. Приходи, узнаешь всё… сам.
Мать на том конце провода заплакала и положила трубку. Ромка не верил своим ушам, он подумал даже, что у матери, как это уже случалось, опять начались глюки. Хотя голос пьяным ему не показался. Юля, глядя на его растерянное лицо, спросила:
– Что-то случилось?.. Ромк?!
Михалыча она всё равно не знала, поэтому Ромка ответил односложно:
– Родственник умер. Близкий.
Он с трудом выговорил слово “умер”, потому что сам в смерть своего наставника и друга не верил ни минуты. Пока не появился у него дома. Тетя Катя, жена Михалыча, довольно полная, с тонкими, обычно поджатыми губами, перемывала посуду, оставшуюся после поминок. И вся атмосфера… обстановка в доме сразу говорили о том, что недавно здесь был покойник.
Увидев в глазах Ромки застывший, немой вопрос, тетя Катя вытерла руки о передник и устало присела на табурет. Вздохнула.
– Взорвал он себя… в гараже. Граната откуда-то взялась, с войны, что ли, привёз? Лёг на неё телом и… взорвал. По кускам Мишеньку в гроб сложили, да так и закопали.
У Ромки ноги сделались ватные. Чтобы не упасть, он привалился к стене. Эту проклятую гранату он сам принес Михалычу по его просьбе. Еще спросил тогда: а на хрена, мол, тебе, старый, граната? Рыбу глушить?
Михалыч ухмыльнулся.
– Не рыбу, малай… рыбинспекцию. Когда на воде поймают, начнут трясти, я им в катер её заброшу. Чтобы инвалидов тоже уважали. Особенно, кто сами пропитание себе добывают. Хватит штрафы с нашего брата драть.
Отшутился, короче. Но всё равно Ромке не верилось, что уже тогда Михалыч знал, на какое страшное дело эту гранату он использует. Никаких признаков, даже намека на подобный исход Ромка в его поведении не заметил, поэтому ничего в случившемся не понимал.
Тетя Катя порылась в шкафу, в шкатулке, достала какую-то бумагу.
– Он когда взорвался, в гараже… машина у него снаружи стояла. Выкатил её. И доверенность на тебя оставил. Пусть, говорит, Ромка пока ездит. Может, рыбки вам подкинет, свозить туда-сюда. Мало ли? А мне, говорит, с этой техникой возиться поперек горла уже. Надоело.
Ромка стоял, опустив голову. У него самого в горле застрял колючий ком, и он не мог сказать тете Кате в ответ ни единого слова. Не выговаривались. Но, судя по тому, что доверенность была составлена заранее, Михалыч знал уже тогда, что будет делать с этой гранатой.
Тетя Катя ласково погладила Ромку по голове.
– Ты, сынок, съезди к Мише на могилку. Они там все… с родителями лежат. Место ты знаешь. Съезди давай.
Ромка кивнул и, так и не сказав ни единого слова, с опущенной головой вышел из дома. На кладбище он отправился пешком, хотя дорога была не близкой. Но так даже лучше, он должен хоть что-то успеть понять, может быть, осмыслить прежде, чем доберется до места… до Михалыча. Почему-то жизнь с непонятной закономерностью, безжалостно выбивала вокруг него одного за другим самых дорогих, самых близких людей, совсем еще не старых. Теперь вот Михалыч, боевой офицер, тоже дезертировал из этой жизни. Сказать про него, что слабак, как отец – язык не повернется. Но что тогда происходит?.. И вдруг до Ромкиного сумеречного сознания дошел смысл слов, однажды сказанных Михалычем: в этом крысятнике их всех в очередной раз поставили на колени и в очередной раз поимели…
Наверно, поганое чувство, оставшееся после этого акта оказалось для них несовместимо с жизнью.
На могиле у Михалыча, на свежем холмике земли, был вкопан временно деревянный крест, без фотографии, только фамилия, имя, отчество. Михайлов Михаил Михайлович. 1953-1999 гг. Гаражные остряки-приятели в шутку иной раз называли его МММ.
Ромка достал из пакета бутылку водки и просидел над могилой до темноты…
…В ноябре 2000 года сразу в нескольких московских газетах появились сообщения о том, что в пятом часу утра на выходе из ночного клуба по просп. Вернадского двумя выстрелами в живот и в голову был тяжело ранен известный среди московской бизнес-элиты предприниматель Г.Иващенко. Пострадавший, не приходя в сознание, скончался в карете скорой помощи на пути в отделение реанимации. Свидетелей не оказалось, несмотря на большое скопление людей, в основном из числа посетителей клуба. Выстрелов никто не слышал, поэтому убийце удалось уйти незамеченным. Два телохранителя бизнесмена оказались совершенно беспомощны в этой ситуации, они даже не смогли указать, с какой стороны велась стрельба. В связи с этим, в качестве одной из версий, следствие проверяет причастность телохранителей к данному преступлению. Похоже, они и стали основными подозреваемыми. Что касается мотивов убийства, то следствие увязывает их с профессиональной и коммерческой деятельностью погибшего. Скорее всего, речь идет об очередном переделе собственности.
г. Казань