Опубликовано в журнале День и ночь, номер 11, 2005
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Будду и Конфуция Бог призвал к себе в один год. Это случилось в 474 году до нашей эры. Шекспир и Сервантес умерли в один день – 23 апреля 1616 года. Солнце просматривалось через цветные стекла витражей, высвечивая все цвета радуги и 24 оттенка. Жители планеты Земля были на втором году жизни, если брать за отсчет космическое – комическое исчисление. Они были еще в том ползунково-беззаботном возрасте, что не знали, кто они и откуда.
Отец Небесный, будучи в веселом настроении, сказал, что обезьяны нашли их в капусте. Вообще-то, происхождение, детей мало волновало. Они дрались между собой, обследовали углы ясель, высовывались, насколько им позволялось высунуться, кушали и пачкали планету. И это жизнь?
Иногда они задавали такой вопрос. Их бессмертные души уже просыпались и подсказывали, что раньше они были взрослыми, были счастливы, творили, созидали, воспитывали… Это убаюкивало. Они были еще слишком малы, чтобы поверить, что раньше были Богами. Творцами Вселенных. Люди – это выродившиеся Боги. Их жизнь на Земле – сплошная импровизация. Спектакль, в котором все предусмотрено, но все непредсказуемо.
Полтысячи лет спустя, после Будды и Конфуция, Отец направил Иисуса Христа, еще через полтысячи – Мухаммеда. Они принесли Библию и Коран. Но алфавита и букваря к этим книгам еще не было. Дети рассматривали картинки, не понимая содержания…
Я проснулся в 3 часа ночи. Изба стояла на острове озера Дуровой. Электричка из Дудники отходила в семь утра. Но до полустанка “Тундра” три часа хорошего хода спортивным шагом или собачьей рысью. Полусонный, злой на себя, покидал в рюкзак сигов и хариусов, переплыл заливчик и спрятал лодку в мерзлотник. Проспать и опоздать… мать-перемать. Шел я, спотыкался и матерился. Родина-мать, строила коммунизм, на фиг он нужен, со страшной силой, не прикладая рук. И сейчас чего-то гоношиться, ускоряясь и напрягаясь. А я тут со своей рыбалкой, никакой ответственности…
“Совесть” замучила меня совсем. Она лежала в боковом клапане рюкзака. Налил стопарь, опрокинул, “совесть” засунул среди рыбин. Пошагалось легче. От озер начал подниматься туман, тропу застилало. Шел в “молоке”, как ежик в тумане. Тишина. Свистнула электричка. Это из города прошла. Значит, осталось ровно два часа хода. По тундре ходить – не диван давить…
Приснится же такое – Боги!
Справа, в тумане, замерцал лагерь “Сталинский приют”, там до войны в бараках содержались “боги” и строили узкоколейку.
Значит, иду верной тропой.
Главное – речку Косую перейти, четко по броду. В болотные сапоги черпанул – пиши песец. От Косой еще полчаса ходу в сухих сапогах. Солнце всю ночь каталось по горизонту и теперь поднималось прямо передо мной. Куропатка с выводком по тропе бежит, дорогу не уступает, тоже на электричку торопится. Кыш, глупая птица, подожди, сезон откроется.
Что такое ходить по тундре – знает только тот, кто ходил по тундре. Шаг вправо, шаг влево – болото. Сапоги плюх-плюх, рюкзак бух-бух, мозги бэмц-бэмц, а комары – у-у-у-у-у.
Идешь по тундре – красота! Ты никого и тебя никто. В электричку только заполз, и началось…
– Да в мире столько грязи, что нужно по небу летать, чтобы не испачкаться.
– За проезд платите.
– Вот с этого и начинай.
Перед самым закрытием глаз, широко раскинувшись на узкой лавке, я вспомнил сон. Люди – это выродившиеся Боги. Вот это да! А то нас обезьяны в капусте нашли… Ну, спасибо Отец Родной, успокоил, – Коптил родной завод. Травил среду, кормил экологов.
– Ну, как тут у нас, здесь? – Бодро начинал планерку начальник.
– А здесь – чего? – По-утреннему похмельно подавал звуки старший среди равных.
– Ну-у… вообще, все. Как?
– Вообще-то, как всегда – никак.
Младшие по званию сопели, курили, мучились похмельем.
– Вот и ладненько, вот и славненько, – бодро заканчивал утренний развод начальник. Все облегченно вздыхали. Никто больше не сомневался, что сегодня пятилетку сделают в три дня.
Беден русский язык: “Я люблю жареную картошку. Я люблю женщину”. И не обогатишь. То ли дело у нас на производстве. Сколько нужно руды столько и обогащаем. Любую железяку возьми: хоть круть-верть, хоть верть-круть. Или возьмем промвентилятор. Включил – вдует. Переключил – отсосет. Потому что реверсивный. А расскажи такое филологу… Он хоть и шибко грамотный, но ничего не поймет, только матерится будет. И сомнением мучиться. Но новых слов для вентилятора придумать не сможет, гуманитарий потому что.
Хорошая у меня работа! В университете обучили, как мудро руководить народом: будь тверд с подчиненным и внимателен с начальством. Говори кратко, проси мало, уходи быстро. Заучив эти формулы наизусть, легким шагом ходил я по жизни, выковыривая ловкой рукой изюм из батона жизни. На производстве.
Но, существовала вторая жизнь. Семейная. Здесь все было круче и короче. Буду рождаться следующий раз, ни за что Россию не выберу. Только Европа и теплое море. Нет, Родина у меня хорошая. Добрая и ласковая Мать. С отцом большая непруха.
И что еще сделаю в следующее рождение, точнее – чего делать не буду – жениться. Никаких женщин. Куплю обезьяну. Научу ее готовить, стирать, мыть пол. И вот вам картина Репина: прихожу с работы, а в доме порядок. Не сердится, не ревнует, не ругается, только на люстре качается. От супружеских обязанностей свободен. Раз в году отвезу ее на случку с самцом-красавцем, а детенышей в зоопарк продам. Опять же прибыль.
Но это потом, когда в следующий раз на этой планете появлюсь. А пока что нужно эту жизнь хотя бы начерно прожить.
Рабочий день окончен, пора к семейному очагу, а так неохота. Представ перед Творцом в Судный день, первым делом попрошу простить всех женщин планеты. Ну и суки. Все зло, все несчастья от них. Но… и самое прекрасное я испытал с ними. Ради них живу и работаю. Без них – это борщ без перца.
Со своей женой я жил уже теоретически. Наша аура закончилась. Мы жили, как два ежика. Замерзнув от одиночества, прижимались, стараясь согреться, при этом кололи друг друга. Нужно было разбегаться. И не было сил. Бинт врос в тело. Рана зажила, нужно отрывать. Больно. Страшно. Какая это боль. Знают, кто отрывал.
Какое счастье – позвонил начальник и попросил отработать еще одну смену! Для успешной борьбы со сном, пошел в цех по производству элементарной серы. Родина ждала ее и дождалась. Ожидали высокого начальства из Москвы.
Строители наводили шик, блеск, марафет: Как обычно у нас строили задом наперед. Вначале застеклили огромные площади окон, а потом покрасили. Вместе со стеклами. Когда выяснилось, что лопухнулись, было принято гениальное решение: стекла выбить и застеклить заново.
Звон стоял по всему периметру здания. Группка старшеклассников пытала училку.
– Видите ли, дети… – начала она. И затруднилась.
Пьяный стекольщик высказался просто. Дети поняли.
Я не каскадер, чтобы ходить под градом стекла. Нужно знать пароль. У строителей он не меняется годами.
– …вашу мать! – И все замерло.
– Тихо, начальство прибыло, – пронеслось по лесам.
Одна бригада перестала разбивать, другая стеклить. Я спокойно прошел в цех. Было влажно, душно, вонько. Ощущение такое же, если накрыться одеялом и испортить воздух. Нужно постоять, привыкнуть к темноте, зажать зубами “соску”, включить вентиляцию.
От грохота и воя установок из приточных камер начали выползать бичи. В рваных пальтишках и помятых мордах, они таращились вспомнить на каком свете и очень расстраивались, осознав, что все еще здесь. В России пустили злую шутку, что в Норильске есть работа и можно досыта наесться хлеба. Хрен угадали. Не Америка.
– Что там, в мире творится? – поинтересовался политической жизнью бич.
– Югославия с Америкой воюют.
– Какой счет?
– Эскадрилья “Нормандия-Неман” снова в бою.
– За наших?
– Не-а.
– Нужно Сталина искать, – деловито осмотрелся бич и направился в дальний угол цеха. Там дрых черный кобель. Его звали Сталин.
Много пользы принесли бичи Норильску. Раньше по улицам невозможно было пройти – стаи бродячих собак. Бичи всех съели.
Я не рожден вождем. Послушный сын своей страны, гордился, когда принимали в комсомол, и свято верил, что мы построим коммунизм. Когда рухнула держава, я растерялся. Нужно было во что-то верить, я слабый, человек. Уважаю атеистов – они верят в собственные силы и знают, что им никто не поможет. Ни царь, ни Бог, ни герой. Они не ждут благодарности. Когда перед Творцом предстали Авраамий Павлович Завенягин и отшельник, живший на острове озера Дуромой, то оба были представлены к званию Ангелов-хранителей: отшельник молился за тех, кто осудил его, издевался в лагерях. Он ни сделал ничего плохого, но и ничего хорошего. Просил Отца Небесного и… изрядно ему поднадоел.
Завенягин расстреливал бандитов, врагов народа и строил Норильск. Когда строители спустя полвека по злобе уронили его бюст, дух его отомстил. Все строительные подразделения были расформированы.
Хорошо в заводской столовке. Во всю стену плакат: “Ешь больше – проживешь дольше!”
Дома хуже. Только сел ужинать – жена вошла.
– Зарплату принес? Что ты молчишь как рыба об лед? – От нее исходили биотоки презрения. Волны ненависти.
– С тобой разговаривают, между прочим. Подавиться не можешь этим куском. – Я понимал, что мужчина, не получающий вовремя зарплату, не имеет право на существование. Он достоин презрения. Как воспитанный человек, я обязан был встать и оскорбиться. И выйти вон. Но не мог. Мне очень хотелось есть. Странная вещь – обида не влияет на аппетит. Я не мог оторвать взгляда от хлеба, и слюна заполняла меня. Пришлось отрезать кусок колбасы и уйти в другую комнату.
Четверо детей в четырех комнатной квартире – что еще нужно для семьи? У всех свой угол. Был и у меня… письменный стол. Колбасу я дожевал, но, запивать было нечем, а появляться снова на кухне… Ладно, как-нибудь.
На моем столе лежали книги и блокноты. Никто к ним не мог прикасаться. Так было заведено. В эту комнату не заходила жена. Как только она появлялась, я открывал Библию. Видимо, это успокаивало волну. Не все – испорчено. Не все запущено.
В одночасье в Норильске все стали верующими. Стремительно взметнулись купола церкви и мечети. Проектировались: синагога, костел, пагода и дацан. Плюс разные конфессии боролись за души прихожан.
Я слабый человек, когда мне стало совсем плохо, пошел в церковь. Меня сразу насторожило обращение к Богу. К нему обращались на “Ты”.
Воспитывался я в сибирской деревне, где старших и родных принято величать. Меня такое отношение к Творцу коробило. По вечерам я переписывал молитвы по-своему.
У нас к начальству на “вы” и шепотом. В Англии друг к другу на “ты” и лишь к Господу на “вы”. Оттого англичане медь и никель не выплавляют, а дети сыты, безработные живут припеваючи. Англичане Отца уважают, а в этом мире все взаимно. Молитвы я переделывал, а Библию, читая, перефразировал. Чтение получилось необычное. В этот момент жена не заходила в комнату и появлялась тонкая надежда, что все наладится. Образуется. Устаканится. Но все рушилось за дверями комнаты.
Поздно вечером, пинком отворив дверь, ко мне ворвался человек. Он забрался на шею, пыхтя, сопя, смачивал мою голову соплями и слюнями.
– Чего делаешь?
– В шахматы играю. Рассказывай и показывай, чего в садике делали?
– Показывать? У меня же ничего нет. В садике из чашки пили. Кушали, потом спали. Потом сидели на горшочке…
– Содержательная жизнь! А сколько впечатлений! Тут живешь – серые будни.
Человечек убежал, и я снова остался один. Один на планете, в космосе. “Одиночество прекрасно…”
К своим сорока годам я много уже чего… Побывал в Америке и в вытрезвителе. Ловил воров и триппер. Заработал благодарность в трудовую книжку и геморрой в задницу. Был я сед и мудр. Но седина бобра не портит, а ума? Этого добра у каждого – палата.
И приглашал я Отца Небесного на мужской разговор. И был у меня к нему всего один вопрос: как мне жить дальше?
* * *
Прелесть рыбалки уже в сборах на рыбалку. Как много стихов, рассказов и романов я написал мысленно. Я писал их, собирая рюкзак. Ни одного листа бумаги не испорчено. Сколько леса я спас!
Жизнь рыбака проистекает по такому графику. Возвратившись, домой, снимаешь один сапог и говоришь: “Все. В тундру ни ногой”. Снимаешь второй и этак раздумчиво: “Ну, может быть, когда-нибудь”. Снимаешь третий… Нет, обычно приходишь трезвым.
Через пару дней начинаешь собирать рюкзак, чтобы снова весь искусанный комарами, уставший, как ездовая собака, заснуть на кочке, задница в болоте, под головой коряга. И хочется чесаться. От зуда нет покоя. Покрываешься липким потом и антикомарином. Дома, отъевшись пловом, слушаешь советы. Что может быть глупее мудрых советов на сытый желудок. Что такое кайф? Это когда в животном состоянии приходишь домой и ныряешь в ванную, а потом постель, белоснежное белье. Вот только тогда ощущаешь прелесть цивилизации. Именно так наслаждаешься комфортом. И лишь тогда осознаешь для чего полярная ночь. Иначе бы мы не оценили полярный день. Если бы не было тьмы, как бы мы узнали, что такое свет? Оттого и мечтаем о Рае Небесном, потому что мучаемся в Аду земном.
По тундре нужно ходить умеючи. Главное – дыхание не сбить. Это как в сексе. По молодости лет у меня не было проблем с женщинами. Это у женщин были проблемы со мной. Я был как одноразовый шприц. Вошел, дернулся – готов. Это только женщины думают, что у мужчин при встрече рождаются высокие чувства и пламенные страсти. Они мечтают дарить цветы и ухаживать. Романтики. У меня при виде красивой женщины рождаются всего две мысли: “Даст – не даст. Встанет – не встанет”. С годами, став взрослым кобелем, я научился управлять своими эмоциями. Само пришло, природа подсказала. Нужно правильно дышать. Предчувствуешь извержение вулкана – остановись, выровняй дыхание. При правильной постановке можно любому голливудскому сперматозавру нос утереть.
Правильно поставить дыхание меня научил тренер по боксу. В период щенячьего возраста, увлекался я этим спортом. Там без этой науки уходи с ринга сразу, иначе унесут. Когда ежедневно разбивают морду, внимательно прислушиваешься к советам старших, ловишь каждое слово. Остальное – техника.
Идти по тундре, нужно не торопясь, широким шагом, враскачку. Огромное лазурное небо над тобой, горы вдали, туманная дымка со стороны Енисея и купоросного цвета ягель на склонах. Как мало нужно для счастья. Чтобы на душе было спокойно, мысли чистые, а взгляд не внутрь, а наружу, на природу.
Тундру не сфотографируешь, ее нужно чувствовать, ее красоту нужно ощущать в комплексе с воздухом, птичьим пением. Своим мыслепением: “Подарил мне Боже душу, а что делать с ней не знаю”. Ладно, если хорошая мелодия привяжется и не отпускает всю дорогу.
Три часа ходу и вот уже “Сталинский приют”. Узкоколейку от Енисея до Норильска строили до войны. Лагеря находились на расстоянии десяти километров друг от друга. Здесь, в районе Дуромоя, находился женский лагерь. Окна и двери бараков рыбаки растащили на постройку балков. Стены ушли на дрова. Рыбаков было много, от лагеря остались вышки да забор из колючей проволоки.
В былые времена я рыбачил так: приходил на край озера, ставил сеть, выпивал бутылку и ложился спать. Утром вытряхивал пойманную рыбу в рюкзак, прятал сети и лодку в мерзлотник и возвращался на электричку. Такая была рыбалка! Сидеть на берегу с удочкой – это мазохизм. Или уши мерзнут или гнус насилует. Рыбаков было, как комаров. Инспектора на вертолетах и вездеходах отлавливали браконьеров.
Все были при деле, при работе, при рыбе. Когда построили металлургический завод “Надежда”, в радиусе ста километров все было отравлено. Рыбы не стало. Браконьеров – тоже. Инспекторов уволили. Летом по реке Косая из Енисея поднималась рыба в озеро. На уху я налавливал, домой на сковородку приносил. Это меня устраивало, поэтому, что на рыбалке, как в сексе, мне нравился не результат, а процесс. Оставшись на громадном озере один, я перебрался на остров и устроился в пустующей избе отшельника. Пройдя войну, он попал в Норильск, предварительно посидев в одиночной камере. Врагом оказался. После освобождения уединился здесь. Через остров шел зимник на Волочанку и Хатангу. Проезжие делились спичками, солью и мукой. Вертолеты заменили оленьи упряжки, и он остался совсем один. Однажды кочующие нганасане услышали вой лайки. Она привела их к избе, где лежал умерший от одиночества человек. Они отвезли труп в Дудинку, там сделали вскрытие и похоронили на местном кладбище.
Документов не было. Собака умерла на его могиле.
В избе была икона, но настолько потемневшая, что изображение рассмотреть было невозможно. Была Библия со слипшимися страницами. Стены дышали покоем. Было хорошо. Я лег на лавку.
О чем думал человек прошедший войну, тюрьму, лагеря? И выбравший одиночество. О чем говорил он с Творцом?
Много лет назад я сидел с писателем Виктором Астафьевым. Мы сидели с ним в Красноярске. На одной скамье. В былые времена раз в год устраивалась грандиозная пьянка для творческих сил края. Называлось это мероприятие “семинар молодых литераторов”. В зале негде было плюнуть от писателей, стульев не хватило, принесли садовую скамейку и рядом с Астафьевым посадили меня, потому что от меня не несло перегаром. В те времена я уже был “зашит и заштопан”. Мой литературный псевдоним был – “Торпедоносец”.
Час за часом мы слушали бред начинающих и, прикоснувшись к плечу классика, я понял: Создатель захочет и бык отелится. Прилетев из Красноярска, сложил в старый чюбудан свои новеллы и выкинул на помойку.
В детстве обделенный материнской любовью, я жался к людям без разбора, как щенок, который верит, что все люди братья, и каждый приласкает, но, получив пинок, меняет мнение. Один из немногих добрых людей, был преподаватель аэродинамики. “Молодец, давай работать дальше!” Немного хороших слов было в жизни. Мало на планете хороших людей. Преподавателей я не видел, я их слышал. Была привычка на лекциях – мордой уткнуться в конспект и быстренько-быстренько все записать. Максимально полно. Ячейки мозга, при этом, оставались пусты – заполним их потом, перед экзаменом, сейчас некогда. После занятий – погулять, на танцы, в спортзал. Жизнь только начиналась, и нужно было успеть оттянуться во весь рост по полной программе. Всех профессоров я помнил по голосам и когда раздался голос…
Лежа на лавке в полудреме июльского зноя, под звон комаров за окном, я увидел сон во сне, потом появилось изображение озера, я поднимался выше и выше. Потом появился звук. Голос двигался над озером, скользил над гладью, пронизывал стены и вливался в ячейки памяти. “Мир не жесток, он справедлив. Он существует по космическим законам. Вы живете в системе. В системе порядок. Двигатель – чистота помыслов. Мир существует согласно периодической системе, напоминающей периодическую систему Менделеева” – продолжал голос. “Таблица трехмерная. Система из правил и законов – путь к следующему этапу существования человечества, его третий год жизни на этой планете”. В этом возрасте ваши бессмертные души обязаны жить по законам системы. При неправильном поведении сбой ритма, душа отбрасывается назад. Развитие начинается с начала…” Прислушиваясь, я выполз из сна и увидел себя на стульях аудитории. Шла лекция по философии. “Но если нет смерти, то нет жизни”, – вякнул я. Осталось что-то в черепушке от лекций о законах философии. “В философии и теологии не может быть жестких законов и правил. Это синтетическая модель, она меняется по мере роста сознания. Как детям меняют игрушки по мере их взросления. Хочешь узнать кто ты, как тебе жить дальше – создай периодическую систему для себя и будущих поколений. “Жизни нет”, – продолжал тот же голос, – “пока твоя душа не выберет себе тело. Жизнь беспощадна, если тело нарушает законы системы. Тело включает механизм времени. Время – понятие относительное. Когда тело стареет, душа покидает его и выбирает новое. Перерождается раз за разом, она совершенствуется, сканирует информацию. Достигнув определенной степени, становится святой и ведет по жизни других. Среди святых другая система и другие законы. Все основано на любви. Измена – жестокий грех. Все люди – частицы единого тела. Единого организма…” Сквозь дрему, куда-то улетая и покачиваясь в безвоздушном пространстве, я записывал в свой ум информацию и, обученный критически относится ко всему, рассуждал: “Если я – частица тела, а вокруг космос, а в космосе темнота, то в какой части единого тела мы находимся? Ответ: в прямой кишке. То-то в России то понос, то золотуха. Голос продолжал диктовать, а я записывал в клетки памяти: “Душа сидит на троне твоего тела. Справа – ум, слева – интеллект. Раз за разом Творец направляет к людям своих Сыновей…” Об этом я уже знал. Так же знал, что объяснить, что написано в Библии – может любой, понять – никто. Я пролетаю над водной гладью, нырнул и проплыл вдоль сети. Пять хариусов и один подчирок. Пусть сеть еще постоит.
Проснувшись, я долго лежал, не открывая глаз, и гадал: “Дома я или как?” Состояние невесомости прошло, спина заныла от деревянных лавок, за окном крики чаек. Пора проверить сети. Если верить сну, то там хороший улов. Сколько же я спал? По солнцу не определить. Родина ты моя холодная. Солнце катается по горизонту, не всходит, не заходит, и чувствуешь себя как на Марсе.
Ровное зеркало озера. Тишина. Как повезло, что живу здесь, какая пруха! Далеко-далеко отсюда стремительная автострада соединила Дудинку и Норильск. Тонкие ноги свай держали полотно и по спине дороги мчались экспрессы, грохотали составы, вывозили металл, привозили бананы. И были суета, пыль, крах. А здесь жила тишина. Покой. “Плавился” хариус на тихой глади. Как беден русский язык: можно ли описать красоту озера, играющую рыбу и состояние души, когда вот так просто сидишь и живешь и мчишься в космическую даль, оседлав планету. И ничего не случается. Я пытался вспомнить сон, а он уплывал все дальше и дальше в уголки моего сознания, как непривязанную лодку уносит, Кровать одна, а сны разные. Уха не пища, а средство наслаждения. Главный компонент – водка.
Хариусов я сварил, а подчирков засолил. Съев ведерный котелок ухи, поддул лодку, перевернул ее, лег сам и рядом положил свой живот. Животу было тяжело, а душе легко. Вот так всегда. Что-нибудь да не так. Солнце слепило глаза, отражаясь от глади озера. Думалось. “Зачем мне эти знания?” – спросил я сам себя. “Да засунь их себе в задницу”, – ответил внутренний голос.
Попавший в сети чир не трепыхается. Потом, в лодке, пару раз хвостом взмахнет, так, для приличия, и “засыпает”. Хариус бьется, как бешеный, сеть на себя намотает, пока его выковырнешь – намаешься. Потом еще на дне лодки кувыркается, гляди, как бы не выпрыгнул за борт. Романтик. Стоит ли за эту жизнь трепыхаться? До нашей эры люди жизнь не ставили в копейку, на смертный бой шли с улыбкой, наверное, чего-то знали.
Я сбросил улов в мерзлотник и снова уселся на пенек. Хорошая работа – рыбак. Мы не можем выбрать ту профессию, о которой мечтаем. Уже в четвертом классе я твердо знал, что буду журналистом-международником, объеду весь мир, все осмотрю, обо всем расскажу. Хрен угадал. Рожей не вышел. Кто-то занял мое место и блаженствует, наслаждается жизнью. А я здесь.
Еще я мечтал подарить сестре белую автомашину. На свадьбу. Снова пролет. Нет, не о такой жизни мы мечтали. Может быть, когда прочитаем Библию, тогда научимся жить по-настоящему? Но как же ее прочитать при таком убогом словарном запасе. На русском и английском языках нет слова для названия обратной части колена. У эскимосов для наименования снега существует больше 20 слов, а у нас?
Поиски одиночества и разные мысли появились у меня только в последнее время. Я находился в критическом возрасте. Половина мужчин погибает именно в сорок. Поступать как мудрый чир – не хочу. Желаю потрепыхаться и досмотреть эту комедию до конца. У Бога свой график, кому, когда, в какой час пред ним предстать. И нечего толкаться, и лезть без очереди. Ждите своего часа. Еще Отец не любит, когда заглядывают через его плечо в книгу судеб. В ней все заранее расписано: кому, чего и сколько. Кому че, кому – ниче, кому плащ через плечо. Кому-то по самые ноздри, а кому-то пипеточкой. Много интересного в этой жизни, но даже Ангелам Небесным не дано знать, когда появятся титры “Конец фильма”.
Я знал, что будет дождь, знал, что будет шторм, потому что еще вчера кровенила разделанная рыба – это к непогоде, к низкому давлению. Но что поднимается буря… Вначале поплава заиграли на ровной воде. Убрал посуду с поляны, привязал лодку, нарубил дров и занес в сени. Приготовившись к непогоде, сел у окошка. Ураган налетел с Северного Ледовитого океана. Посыпала снежная крупа, потом пошел дождь. Облака срывались с небес и черпали волны. Нужно было притопить сети, их могло унести на глубину. Посматривая в окно, как бушует шторм, размышлял что делать. Да ничего уж не поделаешь. В окно просматривалась картина Репина “Мы приплыли”. Лежи и жди погоды. Любой ветер, в любой точке планеты стихает в одно время суток. “На материке” в это время солнце садится за горизонт. В моем инопланетном краю, только по часам можно было определить, когда это произойдет. В это время наступает тишина. Все живое в природе замирает. Затихают волны. Все живое, затаив дыхание, смотрит, как уходит солнце.
Быстро отвязав лодку и держась за верхнюю бечеву, я расправил “стенку”, подвязал дополнительный груз. Сеть пошла на глубину и в этот момент новый снежный заряд ударил вдоль озера. Лодку накренило. Схватив весла, я выравнивал ее, несясь по волнам, стараясь держаться спиной к ветру. Волны были выше головы. Относило все дальше от берега, в набегавшие волны было жутко оглядываться. Нужно было снять сапоги, тогда был крохотный шанс добраться до берега, но нельзя бросать весла. В болотниках, раскатанных по самые “помидоры”, оказаться в воде, это как груз уйти на дно. Много рыбаков сейчас подо мной, лежат, налимы их доедают. Но мне было нельзя, рано. Меня ждали дети. Как же они… И что-то еще должен я сделать на этой планете. Ну, не простой же биомассой появился я и ушел. Как удобрение земли, корм этому озеру…
Когда клюнет нас петух в это место, тогда и вспоминаем мы: “Отец Небесный”! – взмолился я в отчаянии, – “Мой Ангел Хранитель Святой угодник Николай, Вы покровитель всех путешественников, туристов, рыбаков и мудаков, вроде меня. Спасите и сохраните. Не буду в шторм плавать никогда. И провались эти сети… Словно кто-то приподнял лодку, волна стала положе. Ветер изменил направление, подул ровно, но с такой силой, что я уперся ногами в надувные борта. Нос ткнулся в валун, меня кинуло на берег. Поддало лодкой, кувыркнуло и накрыло сверху веслами. “Ой, понял”, – сказал я, – “Бо не бу”. И ткнулся носом в ягель. Как много мы не понимаем из того, что знаем. Теперь я точно знал, что у меня есть защита. Без защиты так страшно жить на этом свете. Человек слаб и плохо приспособлен к жизни на планете.
Через сутки ветер стих, но начался такой ливень, словно Северный Ледовитый океан перекачивал в мой Дуромой. Он шел день, второй, третий. Тащиться под ливнем на электричку… Косая набухла. Придется скидывать сапоги, штаны и трусы. Знал я каждый камешек на перекате и каждый был скользкий. Знал я какая холодная вода в речке и хорошо помнил, как мои “помидоры”, в ледяной воде, становятся размером с горошину, на которой сидела принцесса.
На третий день ливень прекратился, началась нудная морось. Это надолго. Очень затяжно. Хлеб и картошка кончились, рыба не шла, а жареные грибы приелись. За бечеву вытянул сети на берег. Вода уже “цвела” и ячейки были забиты тиной. Полдня на поляне под нудным дождем раскручивал и перебирал сети.
Бог с ним, с этим алфавитом и букварем… Стоп, я даже сети опустил на мокрую траву, а что если периодическая таблица – это и есть букварь Корану и Библии. Посидеть здесь еще сутки, может быть обкашляется и устаканится таблица?
Нет, жило человечество две тысячи лет неграмотными, поживут еще маленько. Нужно выбираться домой.
В электричке подсел какой-то гражданин маленького роста:
– Как вы относитесь к последним событиям?
– А что вообще в мире творится? В тундру радио не беру…
– Как! Вы ничего не знаете. В стране такое, такое… Сняли премьер-министра. Уже нового. Снова, который раз!
– Что вы говорите! Видите ли, сэр, президент страны постоянно забывает спросить мое мнение. При встрече с ним передайте от моего лично имени и всего электората, возмущение”.
Гражданин пересел на другую лавочку. То ли возмущенный моей аполитичностью, то ли оттого, что от меня перло перегаром водочным.
У норильчанина только одна жена, но не всегда это одна и та же женщина. У норильчанок свои проблемы: то пьет, то гуляет; то рубашка короткая, то хрен длинный.
С жэдэ вокзала позвонил обеим женщинам – законной и незаконной. А в ответ тишина.
Я никогда не был примером для подражания. Ни дома, ни на работе. Мой девиз: “Добродетель всегда, в конце концов, вознаграждается, но порок приятен сам по себе”.
Рабочий телефон изрыгнул сразу:
– …твою мать. Ты живой! А твоя жена всех на уши поставила. Требует поднять в воздух вертолеты и всю армию. Армия у нас хоть эсэнговенькая, но по тундре еще пройдет. Смех смехом, а вездеход мы заправили. Готовили с утра его отправить, но не знаем на дне какого озера тебя искать. Ну, у тебя и жинка.
– Хочешь сказать: “У людей черти лучше? Мы, старик, в том возрасте, когда перевоспитанию не подлежат. Нас или терпеть, или расстреливать”.
– Да ты что, охренел? Да если бы у меня, моя жена, да с такой заботой… обо мне волновалась. Да я бы ее на руках, ноги мыл и воду…
– Видишь ли, если бы не было поездов, то Анна Каренина осталась жива.
– Ты не умничай, на работу – когда?
– Значит так, сегодня у меня отгул за прогул, а завтра с утра, закатав рукава по самые плечи. Не прикладая рук… Мир содрогнется от нашего труда, мы еще тряхнем камнями в почках!
– На том стоим! Лети, родной, дома ждут.
Дома были маленькие дети, для них я был отцом, а как хорошо жить под сенью Отца, под его покровом, я уже знал. Телефон не работал. Жена плакала на плече.
– Было предчувствие: утонул.
– “Золото” не тонет.
Дома было хорошо. Но меня напрягали мои сны. Что я должен знать? Где точка отсчета при составлении периодической системы? Если Космос, Вселенная… Начнем с учений Циолковского. Он как-то проще, а главное ближе. Все его произведения находились у одной приятной дамы.
Дружить с женщинами гораздо выгоднее. С ними можно не только выпить, но и переспать. Опять же беседовать легче: она говорит, а ты киваешь. Мысль отдыхает. Главное при знакомстве не оставлять свой телефон, адрес и размер обуви.
Дама зацвела, увидев меня. Женщины искреннее мужчин. Они жители планеты Земля, а мы пришли с планеты Марс, оставим здесь потомство и переберемся на Венеру. Там теплее, планета уже готовится к нашему прибытию. Женщины Земли останутся здесь, будут ждать, и тосковать, глядя на звезды. Такая уж шер шель а фам, а ми кошон.
Мы познакомились с ней на литературном вечере в редакции “Заполярная правда”. Я читал поэму “О сперматозавре”. Она меня за книгу полюбила. Мы вспомнили, как все началось. Как удар молнии, как задом об асфальт. До головокружения, до шишки на лбу, до синяка на все седалище. Мы едва успели добежать до ее квартиры. Сначала набросились на пирожки, потом на пиво, потом друг на друга. За окном хлестало. Оргия закончилась оргазмом. Мы набросились на телевизор. Санта-Барбару снова изнасиловали. “Какой он!” – думала она обо мне. Я не думал. Мысль отдыхала. У меня была апатия. Апатия – это отношение к сношению после сношения. Так переводится это слово с Долгано-Ненецкого языка. Мы заснули как два медведя в одной берлоге. Восхищение овладело ею, но она хотела, чтоб ею овладел я, а не восхищение. Но я спал. Она вытерла слезы ширинкой. Так на Украине называется платок. Она поняла, что все закончилось: пиво, пирожки, оргазм и дождь.
Такова жизнь. То сразу много всего, а то ничего и сразу.
Закончилась любовь, не успев начаться. Так думала она. Я думал иначе. На ощупь она была хороша. Насчет фэйса – природа подгадила. Но внутреннее содержание было красивым. И библиотека богатая. Я позвонил. Она весь день ждала ночи. У меня же мощь. Еще бы! Кристально-чистый воздух Норильска, делали меня неутомимым Дон Хуаном. Дышится в полную грудь. Свежая рыба из речки Щучки. Прекрасные пляжи для моржей на берегу озера Долгое! Но главное – потенцию поднимает северное сияние. Постоишь этак часок на морозе и чувствуешь, можешь обслужить все живое окрест. Все что пищит и шевелится. Жаль, что в сорокаградусный мороз никто не пищит и никуда не шевелится. Постоишь, постоишь, и идешь себе ветром палимый. И веришь великим словам оленевода Бетту: “Могущество России прирастать будет Норильском!”
В ее богатой библиотеке, оставленной отцом, нашел даже рукопись Циолковского, датированную 1932 годом. “Вселенная полна различными существами. Они объединены и управляются президентами, которые являются “богами высшего порядка”. Объединение строится по иерархической схеме, “пока не дойдет до объединения всего космоса”. Этот высший бог и есть сам космос”. От него зависит судьба людей, солнц и планет, жизнь и счастье всего существующего. Он добр к самому себе, а стало быть, и к нам – его частям. Он представляет нам и всем разумным обитателям полную свободу, но с учетом высокой деятельности разума и сознания”.
Так. Какая там нынче обстановка на небесах? Почему не стыкуются разные мыслители. Вот рядом на полке стоит томик. Аврелий Августин. Он и Аристотель – два основоположника теологии. Открываем: “Вы нас создали для себя, и наше сердце будет неспокойным, пока не успокоится в Вас”. – Создали? Разве Бог создал нас? Чем более я узнаю этот мир, тем меньше понимаю. Где я? Может быть, во сне наша настоящая жизнь?
В России интеллигентный человек – это тот, кто не хвалится отсутствием высшего образования. Не повезло мне. На лекциях по марксизму-ленинизму я наизусть выучил, что сознание сомнения при познании является истиной. За эту отбарабаненную фразу я получил пять, но фраза зараза осталась в памяти и мешала по жизни.
Значит… Будем исходить из того, что Душа бессмертна, то есть не было создана творцом. То есть, мы были всегда!
Тогда получается, что мы – выродившиеся Боги. Прошедшие множества перерождений и не только на Земле. Мы жили на Марсе. Остынет Земля, истощится ее материнское молоко, и мы переберемся на Венеру. Когда-то повзрослев, став совершеннолетними, станем Творцами мироздания, и Отец наш к тому времени станет нашим Сыном. И мы будем заботиться о нем, как сейчас он заботиться о нас: поддерживает Вселенную, планету в комфортном для нас состоянии?
Изгибы мысли напрягли. Заглядывая в глубины мироздания я содрогался, “крыша” уходила в полет.
Но чем больше я познавал, тем больше появлялось вопросов. В чем замысел Божий? Каков метод нашего воспитания? Руки, ремень и задница? Пот, кровь, слезы, сопли, страдания и муки? Почему только войны – двигатель прогресса? Или это только на Земле, а в настоящей, нашей жизни, куда мы улетаем во сне – иначе?
Почему нет единой религии? Ответ был. Религии стареют. Старая – индуизм. Новейшая – мусульманство. С религией мне вообще все понятно. Она всегда была буфером между жестокой властью и простым народом. В Советском Союзе этого буфера не было. Власть рухнула, державы нет. Но почему нет единого языка? Почему мы всегда стремимся к единению, но под личной крышей? Мы боремся за мир с оружием в руках. Премия за мир вручается человеку, который изобрел водородную бомбу. Нет справедливости в человеческом обществе. Каждый прав, остальные – козлы. Как хорошо, что есть Высший Суд. “Он неподвластен звону злата. И мысли, и дела он знает наперед!”
Если человечество существует в бодром одиночестве, то почему это его не угнетает? Что-то подсказывает, что мы не одни. Правильным было назвать наше сознательное рождение две тысячи лет назад по земному календарю. Пирамиды и другие чудеса создавали другие богочеловеки. мы в то время находились в чреве матери, сердце билось, разум отсутствовал. Единственные животные, занимающиеся сексом ради удовольствия – это люди и дельфины, а объем мозга у них больше. Значит русский с дельфином – братья навек! Но прежде чем первый раз родиться, все проходят путь от капли росы, в теле животного. Адаптация к земной обители. Для чего я рожден сейчас?
Принести букварь людям? Или отшельник острова вызвал информацию на себя, но слабый плотью, не успел воспользоваться и все пришло мне?
Философию я не любил. Она напоминала сплетни на завалинке: обо всем и ни о чем. Но экзамен нужно было сдавать. Преподаватель был знаменит тем, что каждый учебный год начинал анекдотом: “На экзамене студенту попал билет: “Что делать если вас в пустыне укусила змея в “джентльмена”?” Студент: “Добежать до ближайшего оазиса и попросить женщину отсосать яд из ранки”. Профессор: “Запомните, Ванюша, змея не кусает выше колена, а если ваш “джентльмен” ниже колена, то вы и сами отсосете”. Мораль: философия – это вам не ботаника с зоологией, соображать нужно.
На экзаменах мне попалась метафизика Канта. О нем я знал, что он был холостяк и жил долго, – потому что был холостяк. Что такое метафизика Канта – я не знал. Вечером, после фиаско пришел староста группы. Мы занимались весь вечер:
– Значит так, записывай, а то забудешь. Канта не учи – бомба дважды в одно место не падает. Диоген в бочке не жил. Сократ не написал ни строчки. Каждый философ знаменит одной фразой. Очень много великих высказываний принадлежат Ларошфуко, но он не был философ. “Я знаю, что ничего не знаю” – Сократ. Рене Декарт сказал: “Я мыслю, значит существую”. Де Монтень, эпоха Ренессанса: “Человек – часть природы. Любите природу – мать вашу”. Ну, ладно, запиши и Канта: “Что я могу знать? Что должен делать? На что могу надеяться?” Из единственной фразы великих, научись строить философскую систему, полей соусом марксизма-ленинизма, присыпь душком капитализма…
Экзамены я сдал. Философию не то чтобы возлюбил, но зауважал. Старосту – тоже. Его личная фраза была: “Чтобы что-то иметь, нужно что-то терять”. Мне нравилось учиться. Вся наша жизнь – учеба. Каждый день – экзамен. Ученье дает силу. Сила дает уверенность в себе. Уверенность дает власть. Власть, деньги, неудовлетворенность настоящим, все низменные страсти и похоть – вот двигатель прогресса.
Кант жил долго, потому что был холост. Лев Толстой жил долго, потому что был женат. Два уголька долго тлеют, если счастливы в своем очаге. Но и один уголек долго тлеет, если счастлив сам по себе. Так в чем секрет долголетия? Кроссворд. Ребус.
Проснувшись в чужой постели, нельзя сразу открывать глаза. Вначале вспомни, где ты и с кем. Потом нужно открыть один глаз и осмотреться. Если это не медвытрезвитель, то радуйся жизни и наслаждайся женщиной. Хороша наша христианская вера! Согласно строгим канонам, женщина не должна открываться выше колена. И абсолютно совершенно верно, потому что все остальное дорисует богатая мужская фантазия. И вообще, через десять минут обнаженная женщина уже неинтересна. Прилетаю я как-то в Бангкок – столицу Таиланда. Днем экскурсия по городу – как у нас принято, а ночью экскурсия в бордель – как у них принято. На сцене красавица в костюме… В чем спала – в том пришла. Вначале в танце повыпендривалась, потом начала доставать из “розы любви” ленты. Много вытянула, как будто фабрика у нее там, по производству этих лент. Поначалу мы сидели охреневшие от этого искусства, которое принадлежит их народу, а потом ничего, освоились. Ну, а уж когда она из своего “тайника” начала обстреливать нас бананами, то лично меня интересовали только бананы. Поймал один, очистил. Ничего, свежие. Запашок, правда, специфический. А так ничего, спелые, прямо с куста. Ну, а уж когда на сцене стали откровенно трахаться, то россияне советы начали давать. Мы достойные дети страны Советов, ядрена вошь!
Если бы знали наши женщины, через какую грязь проходят мальчики, осваивая технику секса. В наше студенческое общежитие приходили училки. Моей комнате преподавала дама с попой, как колесо БелАЗа. Что за интерес у нее был к четырем парням – этого я не знаю до сих пор. Обучение велось из рук вон плохо. Последний из очереди спал до утра, свернувшись калачиком на ее широкой заднице. Впервые увидев этот пейзаж Левитана, мне захотелось чихнуть, пукнуть и выругаться. Причем – одновременно.
Пора было открывать второй глаз. На литературные вечера мы с ней больше не ходили, потому что они плавно переходили в танцы и рукопашный бой.
Как много одиноких женщин, моих ровесниц. И каждая имеет право на счастье и одноразовую любовь. А нас, козлов, так мало. Кто спился, кто “зашился”, кто, устав от этой тягомотины, принял на грудь, и уснул в сугробе. А я отрабатывай за остальных. Мужик я безотказный, готов постоять за себя и полежать за других.
Ее папаня, пройдя “сталинские университеты” преподавал в индустриальном институте. Он оставил ей богатую библиотеку и квартиру. Она имела слишком большие запросы, чтобы быть счастливой. Доперебиралась до того, что только к тридцати годам нашелся пахарь целинных земель, да и тот быстро слинял. Она наизусть знала мою поэму “О сперматозавре”, и считала, что “Евгений Онегин” просто отдыхает на фоне моего шедевра. Но серый народ еще не дорос до моих стихов. На прощанье процитировала гениальные строки из поэмы:
– К чему любить, к чему страдать? Ведь все пути ведут в кровать! Перо тебе в шляпу и попутный ветер в это самое перо. Пиши, заходи, звони.
– Бу сде. – Я был краток.
Двадцать кг рыбы, умноженные на пятнадцать км хода по тундре – это будет… Это будет осенняя охота и рыбалка. Хариус скатывается в Енисей со всех озер. Перед ледоставом я черпал рыбы…
– Начинаем ремонт квартиры, – прервала мои мечты жена.
– Совершенно невозможно. Охотничий сезон открывается.
– Мне нужен муж, а не охотник.
На-ча-лось. Накрылась охота. Ремонт четырехкомнатной квартиры по денежным затратам и нервотрепке – равнозначен войне в Югославии. Трудновастенько придется.
Родина ждала серу. И дождалась. Цех заработал во весь мах. И тут же остановился. Начали решать: как возить. Решали долго, аж надоело. Закачали продукцию в простые ж/д цистерны. На авось. Авось не подвел. Элементарная сера – это еще не серная кислота, ничего железке не делается. Премию отхватили. За умище! И пошли составы, загрохотали составы, заледоколили ледоколы, запароходили теплоходы. Получи, Родина удобрение!
В цеху образовалась такая газина, что разбежались бичи, тараканы, бомжи и крысы. Я пахал, как папа Карло по двадцать пять часиков в сутки и с чистой совестью позвонил начальнику:
– Шеф, нужен отпуск без содержания.
– Пролетаешь, как фанера над Парижем.
– Слушай меня ушами…
– Это ты меня ушами. Кто в доме хозяин я или мухи? Приехали “мальчики” из Москвы. Налаживаем выпуск катанки, из нее проволоку, из проволоки…
– Телевизоры, – подсказал я.
Во страна! Во народ! Сядут на перекур – не поднимешь, начнут работать – не остановишь. Я не борец, а пахарь. Но десять часов на работе и ремонт квартиры довели до того, что “грехонометр” перестал работать. Температуру тела, давление и состояние – каждый определяет по-своему. Кому градусник нужен, кто по больницам курсирует. У каждого своя метода. У меня старинный, народный. Если я проснулся, а “джентльмен” приветствует всех женщин города, то я жив-здоров, чего и остальным желаю! Но от усталости “грехонометр” сломался. Да что там, меня уже покачивало на ходу, как алкаша, но к пятнице, я сдал монтажный проект на рассмотрение.
– Шеф, а охота, между прочим уже вот-вот…
– Свободен, как фанера в полете!
Уважаю мусульман. До чего мудро – иметь четыре жены! Первой говоришь, что пошел ко второй, второй – к третьей, третьей – к четвертой, четвертой – к первой, а сам на рыбалку. При одной половине такие фокусы не пролазят. Вообще-то и она уханькалась до предела. Утром, накормив и распинав народ по садикам и школам, она впрягалась в работу. Ей бы в советском колхозе лошадью работать – цены не было. Все-таки, с одной стороны, ремонт – это хорошо. Вся ее энергия уходит на мирные цели. Вообще-то, осенняя охота, как день рождения – только раз в году. Она засыпала, не успевая донести голову до подушки. Махнула рукой: – Иди, что с тебя взять. – Даже женщину труд делает человеком!
Город Норильск имеет три спальных вагона: Талнах, Кайеркан, Оганер. Еще теплушка Дудинка. “Русские свиньи” – так называли нас в мире, когда мы были державой и нас все боялись. Нынче нас никто не боится, но кликуха осталась. Мусор – тоже. Даже киллеры. Грохнут “нового русского” и не приберут за собой. Дорогу в Талнах возводили пьяные строители. Была она сделана сикось-накось. Напрямую – делов-то на пятнадцать км. Дорожники накрутили на все тридцать. Не всем удавалось преодолеть эти тяжелые километры. По цыганскому обычаю, где человек копыта откинул, там и хоронят. Дорога на Талнах напоминает кладбище. Зимой снег укрывал памятники, и пассажиры успокаивались. Летом строители снова кидали горячий асфальт в лужи, пытаясь изобразить дорогу и созидательный труд.
* * *
Лучшему в своей жизни, в том числе керосиновой лампе, я обязан фирме “Товары почтой”. Когда о чем-то сильно мечтаешь, то мечты сбываются. Речь представителя закона как-то завяла, он начал делать некоторые телодвижения, какие я делаю, когда ищу общественный туалет в Москве или ближайший подъезд в Норильске. Легкими скачками он помчался в административный корпус, а очередь рассосалась, не став ждать его возвращения, и не настаивала на продолжении речи.
Согласно суровым российским законам, покупка обмывается до тех пор, пока стоимость пропитого не превысит стоимость покупки. Закон свиреп, но это закон. Моя “вертикалка” Ижевского оружейного завода, двадцатый калибр, была так обмыта, что раз в год стреляла даже не заряженная. Но патроны я все-таки взял.
Нет, не прав Достоевский, хоть и классик. Сказануть, что человеку для счастья ровно столько же нужно несчастья, мог только идиот. Это, какое же количество счастья должен был огрести мой папаня, прошедший войну и Колыму? Только он приготовил тару для причитающегося счастья, а его отозвали в мир иной. Я, как его наследник, губищу раскатал, а мне закрутку вручили. Нет, Достоевский в мою систему устройства мира не вписывался никаким боком.
Так шел я по тундре и беседовал мой разум с душою. Интересный получался разговор. Но периодическая система никак не складывалась. А она была. Я абсолютно был в этом уверен. Нужно было ухватить ниточку за веревочку.
В былые времена, когда на Дуромое было море рыбы и стаи рыбаков, тропа от электрички была проторена как дорога к Мавзолею. Нынче заросла, и я шел по памяти. Хорошо! Иди и мыслеформы изобретай. В периодической системе во главу угла ставим “Бог” – вершина вертикального вектора. По горизонтали – “Любовь”. Что получается? “Любовь к Богу”. Первую клеточку заполнили.
Тундра – учитель. Первое время я ведрами носил с собой “Антикомарин” и умывался им через каждый час. Потом надыбал “Рэдэт”. Намазывал его на морду, как масло на хлеб. Вспотеешь, фэйс горит, шкура лохмотьями.
Жизнь научила растворять мазь одеколоном “Гвоздика”. Намочишь салфеточку, протрешься – красота. Салфеток на пару дней хватает, а тюбика “Рэдэт” на все лето.
А как утку первый раз чистил? Привел меня на остров Ухо Куусинен, дал задание сварить уток, что на пути настрелял. Ветеран двух жен, я не знал с какой стороны подходить к кухонной плите. Бедную уточку я и щипал, и опаливал на костре так долго, что изжарил. Увидев мои страдания, Ухо вытер слезы умиления, остальных уток очистил в пять секунд: надрезал шкурку, содрал вместе с пухом и пером. Через полчаса мы сытые и наетые колупали спичками в зубах. В былые времена Ухо не пропускал ни весеннюю, ни осеннюю охоту. Потому что пил в меру. Мера на Севере – это чтобы лежа покачивало. Потом стал пить безмерно – это когда лежа падаешь.
Еще мне нравилось в тундре – я был неподвластен зову толпы. В компании нужно соблюдать правила общежития, как на улицах – движения. В зависимости от стаи – соответственно ведешь себя. Здесь, в тундре, волчьи стаи меня уважали, ближе километра к избе не подходили. За это я им оставлял потроха забитых оленей. Волки, облизывая окровавленные морды, улыбались. В бинокль хорошо видно.
Впрочем, нынче и в городе спокойно, даже сонно. На заре демократии площади клубились, толпы внимали ораторам. Депутаты призывали к “открытию” города. Электорат реагировал неадекватно, но бурно. Ловили ораторов в грязных подъездах и высказывали личное мнение. Благо, разбитые лампочки создавали интим. После бурных дебатов, вытирая слезы и сопли, прикладывая лед к синякам и лейкопластырь к ссадинам, оратор размышлял: “Если это лучший из миров, то каковы же остальные?” Нынче ораторы призывают обратно “закрыть” город. Но норильчанам сегодня этот вопрос глубоко до звезды.
Через два часа ходьбы я вышел на узкоколейку. Здесь перекур у “Сталинского приюта”, а впереди еще столько же. Две тысячи триста лет назад Аристотель сказал: “Искусство отражает взаимосвязи в форме объяснения конкретного. Поэзия более правдиво изображает действительность, чем история”. Философ! За столько лет угадал летописцев Норильска.
История города – чистый лист. Отступая, коммунисты уничтожали архивы, а советские историки если упоминали о лагере, то исключительно пионерском. Рудники строили сплошняком комсомольцы-добровольцы. Были. Были желающие осветить историю.
“Крошка сын пришел к отцу, и спросила кроха: “Пап, а пап, правда, что слон за один присест может съесть тонну бананов?” – Правда, сынок. Но есть и другая, суровая, правда: “Кто же ему даст?”
Существует множество способов уничтожения людей. В России уничтожали дорогами. В Советском Союзе людьми строили железные дороги. Воркута–Магадан, БАМ, узкоколейка Дудинка–Норильск. Дважды успела кукукнуть паровозная “Кукушка” и отдуплилась. Дорогу закрыли, не успев сделать обрезание ленточки. Взамен быстренько построили настоящую железную дорогу. Прямую, а не зигзагообразную через Дуромой. Историки так и не донесли народу, для чего был этот финт ушами. И уж тем более летописцы промолчали, зачем в течение недели были взорваны все мосты, сняты рельсы и сожжены полустанки. Редкий летописец долетит в прошлое, а который долетит, то заглянет и содрогнется. И закроет тему. Мужественных историков не бывает.
Шел я и шел себе. Мысленно строил периодическую таблицу человеческого счастья. Что такое “счастье”? Может, ли уставший от нужды россиянин любить, радоваться, восхищаться? Наслаждаться жизнью? Это компоненты счастья. Когда семьдесят семь лет страданий. Что это за люди? Быдло? “Руководящий быдлом сам превращается в быдло”, – сказал философ восьмого века Ли Си Цин. Начал уставать. Мысли разбегаются, точнее, растекаются, ведь они на 80% состоят и воды.
Родителей не выбирают. От плохих просто уезжают и не пишут письма. Родину тоже не выбирают. Ее покидают. Через десять лет меня выпрут на пенсию. Жировые запасы растрясла инфляция и на сегодня у меня, как у латыша – хрен и душа. На российскую пенсию можно купить веревку и мыло, чтобы повеситься. Можно уехать в Казахстан, там пенсия в 67 лет. Еще лучше – в Буркина-Фасо. Там работать можешь всю жизнь – пенсий не существует. Опять же, тепло. Африка! Все мои сокурсники давно разъехались по всему миру. Был я в гостях в Германии. Хорошо! Но как же я без Дуромоя проживу? Озеро с собой не возьмешь, а я без него, как трусы без резинки. Пусть другие мозги за кордон утекают. Животное с самым большим мозгом по отношению к телу – муравей. Но если он такой умный, почему из России не улетает?
Мы живем так плохо, потому что у нас мысли плохие? Или оттого мысли плохие, что жизнь блядская?
Злой, уставший, мокрый, я рухнул на лавку. Уже о мысли, что дальше идти не нужно. И это – все, приплыли! Я тут весь! Лежу на широченной лежанке. Весь в сапогах, штормовке и бороде! Вот он, кайф! Блаженствует мое тело, мой дух… и душа! Я их постоянно путаю. Нужно подняться, выметать сети, установить закидушки, натянуть старый невод между кустов и деревьев и в них запутаются куропатки, потом из них сварить суп… А я не пойду. “Ты что, – вспылил мой разум возмущенный. – Иди и пахай”. А душа отвечала: “Хрен вам по всей морде. Отдыхать”. Тело соглашалось с душой: “Пришел отдыхать – кайфуй”. “Скоро стемнеет, – предупреждал разум, – будешь мудохаться с сетями в темноте, в холодной воде”. “Да пошло все на…”, – отвечала душа, и весь организм восторгался ее ответами.
“Печку затопи, – возмутилась совесть, – замерзнем на фиг, подними задницу. Сними штормовку и штаны, помнешь, их Версаче шил, все руки исколол иглой”. “Утопи ее в водке. Заодно согреемся”, – подсказал разум. “Для этого нужно подняться, налить и утопить. Перебьется. Расслабься”, – сказала душа.
Тело ликовало. Доликовалось, – желудок потребовал пищи. Я, именно я и есть, тот заклятый враг англичан, которому, они каждый вечер отдают свой ужин. Много лет я с ними враждую.
Вертолетчики смотали отсюда несколько дней назад. Оставили несколько ящиков угля и канистру керосина. Таких гостей мы приветствуем. Они привозили “телок” и развлекались сексом. Но ни запаха духов, падших женщин, могучих и вонючих мужчин в избе не было. Даже рыбой стены не пропахли. Постоянно стоял запах кедровых орехов. Свороченная из не подсоченных сосен еще вначале века, она некоторое время стояла в Дудинке, потом ее разобрали и перевезли сюда. На вечной мерзлоте, она простояла без малого век, и простоит еще долго. Изредка ее конопатили, обшили снаружи и внутри брезентом. Стальная печь, обложенная валунами, вытягивала все запахи и снова, пространство заполнял запах смолы, летней тайги, хвойных урманов. Вертолетчики не курили, пили легкое вино, на разврат летали в рабочее время на служебных “вибраторах”. Это был чужой мир со своими правилами игры в жизнь. Он был также непонятен для меня, как мир артистов, журналистов, художников. Уголовный мир. Жестокий и несправедливый. Впрочем, мой мир, мир российских инженеров был закрыт для всех прочих остальных. У нас были свои приколы и кодекс чести. Производственный, творческий процесс, подразумевает стадность. Необходимо согласовывать проект с кучей смежников: строителями, электронщиками… Общество утомляет, поэтому в моем мире, больше туристов, любителей авторской песни, рыбаков и охотников.
Я проснулся оттого, что замерзли уши. Ночами индевело и куржавело. Появились фиолетовые сумерки, а в данный момент за окном было антрацитовое небо и полная пригоршня звезд.
Растопка лежала на плите, дрова приготовлены. Как только взвыло и заполыхало, я бубухнул ведро угля и снова завалился на лавку, укрывшись шубой. Валуны прогреваются долго, зато потом в избушке сутки тепло. Печь потрескивала, дрова стреляли. По крыше забегал горностай. Я его прикормил сгущенным молоком, он прижился сам и прописал свою жену. Вдвоем они выселили всех мышей из избы.
Пытаясь вспомнить сон, почему-то вспомнился только голос. Что хотел объяснить тот мудрый человек. Почему именно на острове мне каждую ночь идет информация?
Мысленно вырисовывался профессор аэродинамики. Не его ли это голос? На лекции он приходил в белоснежных рубашках, темных галстуках и костюме стального цвета. В эпоху его юности была поставлена задача: уничтожить население Советского Союза. До основания, а затем, потом – заживем. Сталин, точнее его холуи, по его приказу, расстреливали, а женщины рожали. Коммунисты морили народ голодом, а женщины рожали. Женщины победили. Плотину пальцем не заткнешь.
Профессор работал, точнее, сидел и работал, а еще точнее мотал срок в “шарашке” с Туполевым. Потом их пути разошлись. Был он стар, сед и мудр. В прошлых рождениях бывал на Марсе и Юпитере. В следующей жизни он воплотится на Венере конструктором космических кораблей. Рядом с такими людьми чувствуешь себя неполноценным. Единственно, что с ним сближало – меня тоже мучили вопросы. Постоянно. Но если профессора волновал вопрос: почему летают майские жуки, ведь по законам аэродинамики они не могут летать, то меня мучили вопросы: откуда берутся тараканы и куда деваются деньги?
Мудрый Конфуций сказал: “Великое одиночество и великие трагедии приводят человека к великим мыслям”. И как всегда был не прав. Величайшая трагедия России привела народ к нищете и пьянству. Великое одиночество отшельника озера Дуромоя, вообще ни к чему не привело. Хотя… Не силен я в хиромантии, но только ленивый в наше время не знает, как войти в информационное поле Земли. Нужно, задав вопрос, выключить мысли. У меня без проблем, но каждый раз засыпаю. Может быть, отшельник вызвал на остров энергетический канал. Наверняка, он тоже хотел знать, в чем смысл жизни.
Насколько я понимал свободно жить и творить на этой планете двухлетнему человечеству дозволяется в узких рамках коридора. Стены оштукатурены “под шубу” с набрызгом из кварцевого песка. Если мордой об стену – то ой-ой-ой. Вперед можно бежать по мере слабых сил и возможностей. Вверх, вниз. Можешь кувыркаться, пастись на лужайке, смотреть телеящик. Ты растешь и развиваешься, потому что даже “мыльная” опера имеет свой изюм. Над этим житейским коридором наблюдает Отец. Он строг и милостив. Он щедр. Позволяет дерзить. Но в меру. Делать можно все, что угодно, но в пределах дозволенного. Смеется Отец над выдумками детей. Смеялся до слез, когда дети наградили орденом борца за мир – Создателя водородной бомбы. Дарит Создатель компьютеры, космические кораблики, подводные лодочки. Дети играли и гадили в колыбели Земли.
Светало нехотя. Вышел на берег, осмотрелся. Озеро во все времена устраивало людям всякие шутки. Первые же геологи это ощутили. Лето прожили без женщин. Подвернулась нганасанка. Сторговались за бутылку спирта. Дама согласилась обслужить всю партию. Геологическая партия – это не коммунистическая, всего семь членов. Перед процессом решили туземку помыть. Вот тут им не повезло, лопухнулись ребята. Не нужно было этого делать. После бани дама “сыграла в ящик”.
Патологоанатомы охренели от изумления. Оказалось, что именно от помывки дама “дала дуба”. Эффект оказался, как если бы с человека содрали кожу. Это к тому, что я никак не мог понять: чем отшельник отапливался зимой. Из всей ботаники в наличии тальник да лиственница, а эскимосы даже в снежных иглу жили. Мораль: зимой не нужно мыться. Зимовщика, как моржа, спасает жиро-грязевая прослойка. Конечно, запах от зимовщика “плотный”.
Не всякий охотник доберется до острова. Однако и мне переправа доставляла хлопоты. Лодку на материковой стороне я прятал под выворотень. Когда-то климат на планете был теплее, здесь росли большие лиственницы. Нынче – так, жерди. Лодку от лесочка в распадке нужно дотащить до переправы, накачать и переплыть. Все лето, во время этой процедуры, надо мной кружился какой-то чибис-тугодум. Видимо рядом было его гнездо. Пикирует сволочь, и норовит накакать на голову. Мужики рассказывали, что на лысых садится и долбит. Дятел хренов. Я приноровился капюшон накидывать. Помогло. Птичка затруднялась понять, где у меня морда лица, а где задница головы. Нынче, я при оружии. Под дятла косил, сучок? Я тебя достану. Я тебе покажу, как мне на голову какать.
Установив сети и переделав всю работу, зарядил оба ствола “четверкой” и пошел искать злодея. Переправа в ширину… Чемпион мира в тройных прыжках ее бы одолел. Если бы не утонул при втором подскоке. Посидел на берегу, погулял. Птички не было. Разыскивать не стал. Пес с тобой, живи и размножайся. Опять же, ты здесь хозяйка, а я пришлый.
Благодаря переправе, осталась в целости и сохранности изба, единственная на озере. В остальном, бичи ревизию провели, и охотники имеют привычку спать с горящей сигаретой. От других одни дрова остались, а мы с чибисом живем.
Начались нормальные дни и ночи – с рассветами и закатами. Все как у людей. Каждый вечер я заправлял керосиновую лампу и благодарил вертолетчиков. С собой принес пачку свечей, но это так, романтика. Осторожно протирал стеклянный колпак и старался всю работу переделать засветло.
Вечером сидел на лавочке, когда темнело, уходил в избу. Хорошо думается. Совсем другие мысли приходят, не те, что при ходьбе по тундре, особенно, когда от усталости переходишь на собачью рысь. Ружье с боеприпасами, полная фляжка совести и рюкзак продуктов перемноженные на пятнадцать км. Они угнетают. Но зато потом, такое блаженство, просто сидеть на лавочке, смотреть на озеро и облака. И мечтать. О чем я мечтаю? Если бы знали граждане бывшей державы и мои друзья о чем я мечтаю, то описались бы. Нормальные люди мечтают об выпить и закусить. Приличные женщины – куда пойти, куда податься, хотя б за три рубля отдаться. Я из тех неполноценных, которые мечтают прочесть Хемингуэя в подлиннике. Обмусоленный переводчиком Фолкнер – это уже не Фолкнер. Славяне не знают англоязычных писателей, а мир не знает Пушкина. Увы, как бы мы не пыжились. Увы и ах, но АЭС – это музыка поэзии, а как можно перевести поэзию?
Никогда на планете не будет эсперанто, единой религии и единой валюты. Отец Небесный не любит однообразия. Не любит солдат, военных, но любит строителей и созидателей.
Лев Толстой – исключение из правила. Единственный писатель, философской мыслью окованный, художественным словом пробил все языки мира. Но он – вершина гор Джомолунгма, 8848 метров от уровня. Существует еще четырнадцать восьмитысячников: Чогори, Канченджанги, Чо Ойю, Макалу… И существуют 14 писателей восьмитысячников: О’Генри, Бернард Шоу… ну, у каждого свой набор любимых писателей. Пушкин – это вершина Кавказа.
Известные на весь мир люди больше не перерождаются, спириты вызывают их дух для беседы. Они создали, для чего рождались, достигли своих вершин на этой планете, – впереди другие планеты и миры.
Есть и в Норильске свои холмы. Гора Шмидтиха имеет высоту 884, не Эверест, зато под боком, плохонькая, а своя. Еще есть Зуб-Гора. На две горы нашлась пара настоящих поэтов. Они прославились, когда страну мотало в узких переходах от социализма к капитализму. Тут еще волна демократии шарахнула – все на выборы. Еле устояли. Сотрясая воздух, ржавши лопастями вертолеты, поднялись в холодное небо. В них находились урны с депутатами. Искали стойбища нганасан. Не все же вымерли? Некоторые еще жили надеждой, что прилетит железная птица и принесет в клюве пиццу. Завидев “вибраторы” бросались к борту.
– Кушать привезли? Шибко хочется, однако.
– Средств нет. Но как только – так сразу.
– Вот как только хлеб будет, сразу проголосуем.
Ввиду низкой активности местного населения, провели повторные выборы. С тем же результатом. Возмущенные низким политическим мышлением, депутаты заявили: “Такой народ не имеет право на существование”.
Два поэта, на свои скромные кровные, купили муку, и развезли по стойбищам. Нганасаны выжили назло депутатам.
Один поэт вскоре умер, и на доме, где он жил, установили мемориальную доску. Приготовили доску и второму, но он сбежал в тундру. Шлындает где-то, мотает сопли на кулак, а общественность ждет. С доской и гвоздями. Всего два поэта на Большой Норильск и огромный Таймыр. Остальные – так, пахари бумажных полей.
На югах, ночь наступает стремительно, словно одеяло накидывают на землю. Здесь – другая планета. Надо мной багрово-красное марсианское небо. Оно плавно переходит в фиолетовые сумерки, а в распадках, в ветках деревьев и кустах, запуталась ночь. В лазурных глубинах неба жила Вселенная, микробы планет и атомы людей. Все жило по каким-то законам, которые я хотел познать. Воспитанный и обученный на техническом факультете, я имел аналитический склад ума, искал во всем законы, систему и порядок. В каждой системы должен быть стройный порядок. Иначе система не работает, а при гибкой системе может произойти сбой. Составляем таблицу дальше. В нижнем правом углу – “ХАМ”. “Наркотик” – по горизонтальному вектору, “Быдло” – по вертикальному. Получается крайняя нижняя клеточка – “наркотик для быдла”.
В общих чертах периодическая система вырисовывалась, и правила жизни вытанцовывались. Таблица – философский ключ к тайне бытия, ответ на вечные вопросы человечества. Стоп, в таблице перекрещивались “секс” и “болезнь”. Это что же получается? Если я люблю секс, то мне от него лечится нужно? И еще. Каждый видит мир по-своему, точнее, мы видим то, что хотим видеть, и слышим только необходимую нам информацию. Мне глубоко до фени, что в Буркина-Фасо произошел переворот.
“Двое смотрели в окно. Один видел розы, другой навоз, из которого росли эти розы” – это японская танка. У меня их много, я их сам сочиняю. Однажды, через неделю одиночества, сам себе начал рассказывать анекдоты, тоже сам сочинял. Смешно получалось, хорошо никто со стороны не видел, обошлось. Стоп, стоп, не отвлекаться. Третий вектор – в глубину. Это географическая карта. В центре – Таймыр. Пуп Земли – мой остров. На острове – микроб, часть какого-то организма. Это – я.
Утро было обычное: туман, морось. Проверив сети и закидушки, начал устанавливать всякие хитромудрости для куропатки. На эту тупую птицу мне было жаль тратить патроны. Зимой, достаточно в сугробе сделать отверстие бутылкой с горячей водой и набросать ягод, эта дебильная птица запихивается туда, а выбраться обратно ума не хватает. Годились старые сетешки, волейбольные сети. Она во всем умудрялась запутаться, да еще и голос подаст: “суп готов”. Подмел двор, спалил листья. Все. За полдня управился. Пообедал и ковыряй в зубах. Точнее в том, что осталось. Моему отцу цинга съела все зубы. Мне повезло больше.
Когда не говорит радио и телеящик, начинают разговор душа и разум. Интересный получается диалог: “Все, что дает Отец Небесный – все к лучшему” – это душа. “И тюрьма и сума? И голод и холод? Болезни и страдания?” – это разум. Увы и ах. “На фиг, на фиг, такой график”.
Мы получаем результаты своей деятельности, лишь оценить его не можем правильно. Малы, потому что. Можно ребенка посадить в самолет, но он никогда не улетит. Вам сказали: будьте как дети. Не корчите из себя взрослых.
“Это что же, получается, – возмущается разум, – дали банку варенья, а открывалку не дают. Сиди в самолете с банкой и облизывайся…” Дети – есть дети. Их пугают Адом и Чистилищем, чтобы не гадили по углам. Уничтожили тундру и мое озеро… Стоп. Ведь и правда, хорошо, что ни делается. На острове нет народа. Все к лучшему. Раньше здесь плюнуть некуда – кругом сети и пьяные вповалку рыбаки. То-то! Отец Небесный осерчает, да как бабахнет природным катаклизмом. “Ой-ой” – боятся дети очередной клизмы. Потом от задницы отлегло, и снова за свое, все забылось. Дети.
Лунная дорожка бежала через тихую гладь озера. Осенняя тишина. Все спало в природе. Черное небо, черная гладь воды. В избе жарко от протопленной печи, я распахнул дверь и лежа на полатях, смотрю, как желтая полоса проскочила через берег и отсвечивала на стальном листе пола в сенях. Я подложил шубу под голову и смотрел на этот золотистый свет. Смеживались веки, и было удивительно приятно смотреть… Я пробежал по дорожке через озеро и начал взлетать. Летел сквозь звездную пыль, летел к голубой планете, которую знал. Ее звали Земля. Летел в гости. Позади был мой родной дом. Здесь, на этой планете, я пробуду в гостях недолго и долго, мне было страшно и интересно. Творец будет присматривать за мной. Я просил с душевным спокойствием встретить все, что будет мне дано. Просил во всем предаться воли Его, на всякий час во всем наставить и поддержать меня. Открыть волю Отца для меня и окружающих меня. Какие бы не получал известия, позволить принять их со спокойной душой и твердым убеждением, что на все святая воля Господа. Молил во всех делах и словах руководить моими мыслями и чувствами, во всех непредвиденных обстоятельствах не позволить мне забыть, что все ниспослано Создателем. Просил разума в общении с каждым из ближних моих; никого, не смущая и не огорчая. Молил дать силу перенести утомления каждого дня и всей жизни, всех событий. Просил благословения, просил руководить моей волей, научить молиться и любить всех нелицемерно, Аминь. Я мчался, и все знал о себе и Вселенной. Я знал кто я, откуда и куда иду. Я Сын Бога, пришел из родного дома, буду Богом Отцом, у меня будут свои дети. Я буду также любить своих детей, как Творец любит меня. Знаю, о чем написано в Библии, Ведах и Коране. Вот она голубая планета Земля, уже схлопывается моя память, осталось десять процентов, ровно столько, сколько я должен знать на этом космическом корабле. Больше меня знают только дельфины. Они и люди занимаются сексом ради удовольствия. У меня еще есть выбор: кем стать. Потом. В следующий раз, в следующий прилет буду дельфином, будут путешествовать по морям-океанам и получать двойной оргазм – от секса и от туризма. У дельфинов нет рук, не могут созидать, поэтому пойду к людям. Сейчас главное не промахнуться, попасть в цивилизованную страну. Правее, еще правее. На Аляску. Это Америка. Гарвард с Оксфордом. Хочу учиться… Ну… Плюх. Мимо. Опять, пардон, в России. Какая непруха. Не удалось оттопырится в Америке. Опять немытая страна. Колыма. Поселок Эльген. Женский лагерь. Зона. Родится в России, да еще в тюрьме… это вершина дна. От огорчения я заплакал и проснулся.
Плакать во сне – это к счастью. Лунной дорожки не было, печка протопилась. Закрыв двери, укрылся полушубком и пошел спать дальше.
* * *
Я пытался понять, какой злодей приносит зло в Россию. Расстреливает, гноит в лагерях. Английские шпионы? С годами въехал в тему. Народ боролся с электоратом. Люди уничтожали население. Насколько я разбираюсь в этой гинекологии, существует дуализм двух категорий. Философия дуализма первой категории – нейтралитет. Философия второй категории дуализма – единство материализма и идеализма. Об этом знает любой студент. В таком разе, на трех векторах четко вписываются: тело, болезнь, душа. Болезни даются в наказание за поступки. Вначале болит душа, потом болезнь перетекает на тело. Если подшаманить эти вектора, то можно найти универсальное лекарство от всех болезней.
По философии дуализма получается, что мы сперматозоиды. Я торчу. Обидно. Это обиднее, чем версия, что нас обезьяны в капусте нашли. Что же получается? Святой Дух – это помимо нас, помимо всего прочего, еще НЛО плюс полтергейст? Бог Сын – это еще и дельфины? Может быть, мы еще и не дети, а сперматозоиды двухлетнего возраста?
Лежа под шубой, чувствовал я себя атомом какого-то организма. Мне шла и шла информация, которую я приклеивал в периодическую систему. Что-то отваливалось, что-то не склеивалось, не лепилось сразу. Некоторые вещи и понятия приклеивались сразу, как банный лист к мокрой заднице. При дуализме даже мистика вписывается в технику. Машина чувствует хозяина, как лошадь. Мистику поставим в горизонтальный вектор глубины. Получается так: моя прабабушка, услышав по телефону голос сестры из Парижа, здесь, в сибирской деревне, с печки бы упала и валенки откинула. Жалко бабульку. Каждая техника соответствует своему времени, иначе – мистика. Вызывание духов, разговоры с Ангелами и Архангелами для нас – мистика. Для наших правнуков – образ жизни. Все хорошо, и даже что-то понятно. Все устаканивается и обкашливается. Но за сперматозоида… Я возмущен, обижен за себя и все человечество. Да хрен с ним, с человечеством. Оно всю жизнь недовольно… Хотя… всем довольна только свинья, она наелась пойла и пошла в стойло. И всем она довольна.
Возмущение вывело меня из состояния полудремы. Но возмущения хватило, чтобы перевернуться на другой бок. Не больше. И еще зевнуть.
Ницше утверждает, что мало людей, которые по-настоящему хотели бы желать. Я желаю, чтобы полярной ночью куропатки на свет летали. Форточку открыл – залетело штук пять, на ужин хватает, форточку закрыл. Остальные птички свободны, пока. Но. Силой желания я могу поднять только собственный “хренометр”, а космический корабль в полет – слабо. Но не будем отвлекаться. Желания, должны совпадать с нашими возможностями. Нужно заполнять нижние левые кубики таблицы. Ада не существует. Его придумал Данте Алигьери. Он написал трактаты: “Комедия”, “Пир”,
“Монархия”. Боккаччо переименовал в “Божественную комедию”. Нынче показывают фильмы-ужастики. Но весь этот смрад для дебильной части населения, потому что каждый кипит на своей сковородке совести. Комиссары в кожаных тужурках. С чистой совестью во имя блага будущего поколения, с душевным подъемом расстреляли царских детей. Правительство поздравило их за хорошо выполненную работу. Они всю жизнь гордились своей высокой миссией. Но. Если есть свет, то должна быть тьма. Куда попадают грешники? Человек совершил зло. Содрогнулся, душа его разорвалась на мелкие дребезги. Куда ему? Ответ – в нижнем левом углу. Грешники отбрасываются в сперматозоиды, и с толпой подобных, бегут, чтобы родиться в первый раз. Первое рождение мучительно. Или ты становишься индейцем в джунглях Амазонки и питаешься червями и ящерицами, или добро пожаловать к нам на Таймыр. Будешь жить в чуме нганасана. Ходить будешь в ненецкий туалет. Не путать с немецким. Ненецкий туалет – это воткнутый среди просторов тундры, белоснежных и бескрайних, лом. Спрятавшемуся за эту железяку, дается пять секунд на размышления. На сорокаградусном морозе успел за это время снять штаны и обдумать все вопросы – молодец, живи дальше. Не успел – извини, замерз.
Если тебе ничего не просвечивает в толпе сперматозоидов, рядом бегут киллеры (убийцы), не угонишься, превращайся в камень. Что делать, сперматозоид – самая маленькая одиночная клетка тела, а яйцеклетка – самая большая. Все на планете имеет выход в информационное поле, даже камень. Надоело стоять истуканом, превращайся в бабочку и порхай в дальние страны. Если и здесь не повезет, то попадешь в исправительно-трудовую колонию муравьев.
Я осмотрел периодическую систему и удовлетворенно потер руки, мысленно. Симпатичная получилась книга: “О вкусной и здоровой жизни”.
В верхнем левом углу люди этой планеты сделавшие обществу подарок и прославившиеся. Даже если ты прославился только в своем родном городе и потомки тебя помнят – все. Новые рождения тебе не светят. Екатерина – номер два, Завенягин, известный только в Норильске, в следующих перевоплощениях будут дельфинами.
Это здорово! Купайся, ныряй, наслаждайся жизнью со своей подругой! Изучай глубины океана и человека. Единственный недостаток – ограничен диапазон творчества. Рук нет. А без рук – как без рук. Остается дельфинам одна работа: считывать информацию поля и закладывать в ячейки памяти. Они знают, откуда мы, куда и зачем. Знают, но молчат. Загрузив мозг информацией до предела, они переходят… Куда же они переходят? Не знаю. В центре таблицы точка. Распределяем от нее на красных и белых, русских и немцев, казаков и разбойников. Как распределять? Не существует в мире людей, которые по здравому смыслу и трезвой памяти творили зло. Когда собрались повесить на реи самого кровожадного пирата, то его последние слова были: “Как мало я успел сделать для счастья людей”.
Если выбирать между патриархом Сергием и Владимиром Ильичей Лениным, то кто в Африке знает патриарха. Вождя мирового пролетариата, в Анголе знает каждая обезьяна. Кто для истории более ценен? То-то. Кто больше наследил – тот и ценен. Патриарх Сергий, нынче работает Ангелом, присматривает за Россией с небес. И по-прежнему бессилен.
Ленин и Сталин. Они свято несли свой крест, верили в великое будущее России. От имени рожденных в лагерях Колымы, хочу сказать: “Дорогой Владимир Ильич, уважаемый Иосиф Виссарионович, умная жена, утром говорит оконфузившемуся мужу: “Процесс не удался, за попытку спасибо”.
Есть леса березовые, упавшие ветки и стволы быстро сгнивают. Идешь по березовому лесу – душа радуется. Как по чистенькому парку. Трава, простор, ласковое солнце на светлых листьях. Это Европа. Россия – не Европа. Россия – тайга дремучая, кондовая. Деревья просмолены, будут век гнить, не сгниют. Не пройти, не пролезть. Выход один – пожар. В пламени летних пожаров вычищается тайга для новых деревьев. Другого выхода нет. В пламени революции очистилась Россия от старого, ради нового. От выродившегося дворянства и духовенства. Другого выхода нет. Нужен был роковой 17-й. Но как же выродились мы, лично я, будучи когда-то Богом? Я знаю, почему рухнуло Советское правительство. В стране не было туалетной бумаги, народ пользовался газетами с портретами вождей.
“Осенний ветер за дверьми, кого бы трахнуть, черт возьми!” – это стихи Саши Черного. Классик! Сколько в России талантов на душу населения! Можно гордится, но не хочется.
Ветер и морось за дверями и окнами. В былые времена норильчане без штанов все лето бегали. Планета остывает, климат становится холоднее, а после строительства Хантайской ГЭС зимой по-прежнему были дикие морозы, а лето стало короткое, но малоснежное.
Удобно жить на острове: в чем проснулся, в том и пошел. Волны утихомирились, но ветер не ослабевал. Я ставил сети с подветренной стороны острова. Тело играло роль паруса, лодка скользила по глади воды, мне оставалось только выметывать сети, при перестановке. Получалось душевно.
Еще с берега я заметил, что в одной сетешке запуталась крупная птица. Больше утки, но меньше гуся. Других я не знал.
– Проститутка, – сказал я, подгребая. – Снасть порвешь.
– Да-да, – кружил ее хахаль, то над ней, то надо мной. Подплыв вплотную, начал выпутывать ее из сетей. Она извернулась и клюнула меня в руку. Да так больно… – Ах ты тварь неблагодарная!.. – Я долбанул ее веслом по башке, и она упала в обморок. На берегу осмотрел добычу и начал думать. Сварить ее? Хахаль пикировал на меня и возмущенно орал. Я отмахивался веслом и переворачивал тушку и так, и сяк. Насколько я силен в ботанике – это гагара. Насколько я силен в кулинарии – мясо гагары несъедобное. Горькое. Набросив на тушку котелок, чтобы не омрачать зрение хахаля, пошел подтянуть лодку и привязать к кустам. Сзади послышался грохот котелка о камни. Взмахнув крылами, мой ужин полетел, крича на все озеро: “Курлы-курлы”.
– Сам ты… Так. Ужин улетел. – Что будем сегодня кушать? – спросило тело. – Что бог послал, – ответила душа. – Что он послал – на юг полетело. Значит опять жареные грибы. Ни за что, – возмутилось тело, особенно желудок. – Проверь сети, – сказала душа. – В такую холодрыгу снова лезть в воду руками… Бр-р-р. Птичка рыбу распугала, – возмутилось тело. – Заткнитесь обе, – приказал разум и начал думать. Мало шансов, что в сетях есть добыча. Но у каждого человека есть свой Ангел-Хранитель. Он видит, что под водой, за углом, что будет завтра. Подсказывает он нам очень деликатно, на уровне интуиции. Везение – это когда ты его услышал. Непруха – это когда гордыня победила. Душа подсказывала… Я полез в лодку. Проверил сеть и почти у самого груза, на глубине, вытащил огромного муксуна. Охреневший от счастья, я чуть не кувыркнулся с лодки, потом целый час сидел на камнях и любовался метровым красавцем. В мире мало рыбы, которую называют царь-рыба. У каждого рыбака свои цари. Для меня муксун – император! Редкая добыча, как золото в норильской руде. Душа моя праздновала победу, а тело ликовало в ожидании праздника живота!
Как же беседовала душа моя с разумом, когда я впервые приехав по направлению, добирался от аэропорта до города. Рассматривая лунный пейзаж за окном электрички, планировал: “Отработаю сколько положено, заработаю, сколько получится, и отвалю к ядреней фене, к ядреной матери на легком катере”. Молодой был, глупый. Мы планируем, а жизнь импровизирует: “кому – че, кому – ниче, кому – хрен через плечо”.
Держава рухнула. Огромный бурый медведь по кличке СССР держал в нервном напряжении весь мир. Зверь издох, начал разлагаться на республики и автономии. Лишь шкура границ держала. Люди этого государства, мечтавшие сбежать в Канаду и солдаты желающие сдаться в плен американцам, вызывали уже не смех и не жалость, а отвращение.
И настал день, снова роковое семнадцатое число, но теперь уже августа, когда русские стали завидовать китайцам, а живые – покойникам.
При северо-восточных ветрах город задыхался от газа и копоти заводов. Ни “зеленых”, ни “голубых” в городе не было. Они угорали. Когда становилось совсем невмоготу, я выключал телеящик и уезжал в тундру. Здесь хорошо! Это другая страна. Хотелось жить. Хорошо, что об этом никто не знал, иначе на моем острове, плюнуть было негде.
Злой я был на свою страну, еще злее на американцев. Что же вы, позорные, себе позволяете? Раз уж победили, разгромили Советский Союз, то обязаны взять нас в плен. Расселить по цивилизованным странам: кормить, одевать и обеспечить уважаемую старость. Наше вооружение утопить в океане, а на территории бывшего Союза поселить негров. Мы на этой территории, как собака на сене. Хорошо смотрится африканский негр на российских плантациях.
Нам в Европе привычно. Россияне не раз прорубались туда топором, хотя двери были рядом. Желание поиметь все лучшее, а так же европеек, не отвергалось. Считала девушка Европа нас близкими и до боли знакомыми, но с психологией азиатов и манерами зулусов. Нам все и всегда прощалось. Как прощает изысканная дама настоящего мужика. Пусть он груб, вонюч, но могуч! Европа процветала, а Россия загнивала. Почему? Отчего? Родовое проклятие? Но по законам взаимности я должен получить и родовое счастье. Дедуню раскулачили и расстреляли. Папанька прошел войну и Колыму, и только он, было, приготовился получить свою долю счастья – его позвали домой. Я подхватил папанькину лопату, дедушкин мешок и раскатал губы получить за троих. Но мне вручили закрутку и инструкцию, как закатывать губы. Значит Достоевский все же не прав, что человеку для счастья нужно столько же несчастья. Нет. Я не понимаю не только Библию, но и Достоевского. Талант – это тот, кто попадает в цель, в которую никто не может попасть. Гений – это тот, кто попадает в цель, которую никто не видит. Я не вижу, куда он попал, не понимаю его произведений. Они меня бесят, злят… Стоп. Для создания системы в нее нужно вникнуть. В свою промвентиляцию я вошел до упора, когда вызывают на аварию, за версту чую, что произошло с агрегатом. На звук, на стук, на вонь. Вал “крякнул” или подшипники “в муку”.
Будем исходить из принципа: порядок в периодической системе может соблюдаться при полной гармонии. Значит Достоевский прав. Классик.
В чем причина страданий? Это, по какому вектору. “Деньги”. Самое гениальное изобретение – деньги. Деньги и власть – двигатель. Они наша радость, стимул, упоение и цель жизни. Их, как счастья, никогда не бывает много. Их, как любовь, всегда боимся потерять. Боимся, чтобы не украли. Они создают нам страдания. Все мирские страсти – источник страданий. Но мы не хотим уходить от них. Мы ищем с кем бы еще страдануть. За кого бы постоять и с кем бы полежать. Странно и дико, но война – тоже прогресс человечества. Ничего не понимаю. Я должен разобраться в этой схеме. Не зря же я двадцать лет учился, по два года сидел в каждом классе.
Все. Кина не было. Ни одного сна. Ни ночью, ни днем. Голова была пуста, как электрическая лампочка. Шел за днем. Я чувствовал себя как человек без радио или как без газет. Человек не может жить без информации.
Вакуум должен быть заполнен. Таковы условия игры. Бродил ли я по острову, перебирался “на материк”, я был пуст. Взяв ружье, пошел в сторону Енисея. Тропа от вездехода взбежала на холм. Впереди, подо мной, во весь простор синие глаза озер. Тундра ровная на далеко-далеко вдаль и чувствуешь, что Земля кругла, а жизнь плоская. По осени исчезли запахи и звуки. Все замерло перед стартом на юг. И все-таки я счастливый человек. Не каждому дано увидеть Арктику и уж, тем более, жить здесь.
Значит так… Значится, на Таймыре нет ядовитых грибов. Рыба не шла, сети заилило. День за днем жареные грибы. Кажется, я их наелся на всю оставшуюся жизнь. По крайней мере, на год. До следующего урожая – точно. С грибов, что ли так спалось? Нарубив, истопив и наварив, я завалился на бок, и ничто в мире меня не колыхало. Ни дождь за окном, ни происки НАТО. Из космоса шло на остров мало энергетики. Здесь медаль “За усердие” не заработаешь.
До появления испанцев Америка была лишена колеса, круга и лошади. Остальные континенты имели эти прибамбасы. Они победили. С тех времен все открытия и изобретения дублировались. Джоуль – Ленцем, Бойль – Мариоттом, Карл – Марксом. Электрическая лампочка, на которую была похожа сейчас моя голова, изобразилась сразу и в Америке, и в России.
Но за четыре тысячи лет не было одомашнено ни одно животное, а 99% живых существ, существовавших на Земле, вымерли. И пусть “зеленые” расслабятся и сами себя занесут в “Красную книгу”.
Обойдя остров, я напинал ведро мухоморов. Мыть не стал. Пошинковал и поставил варить. Замысел был прост: раз кина нет, мы его создадим. В былинные времена остров был известен как место сбора шаманов Таймыра. Раз в пятилетку они собирались для обмена передовым опытом охмурения трудового народа. Так гласит легенда. Ни алкоголя, ни наркоты северные люди не знали. На Таймыре нет ядовитых грибов, а мухомор шаманы использовали как наркотик. Как они его заваривали – я не знал. Римский император приказал сварить мухоморы, поел и весь вечер восхищенно описывал необычайный вкус, а наутро откинулся. Случай с императором напрягал, но опыт шаманов успокаивал. Возможно, заваривали как чифир на Колыме… Не знаю. Сварил грибной суп с картошкой и нажарил сковородочку. Съел. На вкус – ничего особенного. На опята похожи. Прислушался, что скажет организм? Организм сыто икал. “Трескай, – сказала душа, – толще будешь”. Навернул еще тарелочку и немного жареных. Я напился чаю и лег спать. Улет был полный! Уже через час, может, раньше, я оказался в прозрачной капсуле. Ее покачивало в космическом вакууме. Впереди по курсу был яркий свет, но капсула туда не направлялась, она покачивалась на одном месте. Мне было страшно. Лютый страх неизвестного, оттого что попал, где не должен находится. Здесь обитали другие существа.
“Что ты хочешь? – спросил голос. – Тебе нельзя здесь находится. – Знаний. – Зачем? Знания портят жизнь. – Дремуч, потому что. Туп, глуп и малообразован. Хочу попасть в информационное поле Вселенной. Создать систему. – Придет твое время, станешь взрослее, пойдешь учится… – Хочу сейчас, сразу и много. – Противные дети на этой планете, – все-таки голос напоминал моего профессора по аэродинамике. – Хорошо. Проси мало, говори кратко, уходи быстро, – предупредил голос.
Очнулся я оттого, что меня потянуло на рвоту. Знал я эти позывы по многодневным запоям на свадьбах и торжествах по случаю… Настает день жестокой похмельной расплаты. Если пьяный любишь всех и каждого в отдельности, то в этот день всех ненавидишь.
Предварительно, за несколько минут до бунта желудка, во рту появляется слюна. Этого времени достаточно, чтобы подняться с кровати и обнять унитаз. Я вылетел из избы и успел добежать до воды.
Пьяные в сосиску рыбы всю ночь буянили на глубине. Были там большие разборки и мордобой. На другой день в воду я вылил остатки супа и грибы со сковородки. Устройте, себе день рыбака и рыбки. Я обрыгал все кусты. Выблевал все, что употребил за неделю. Пустой желудок исторгал даже воду. Пламя и дрожь тела гасил водой из родника, но она вылетала через минуту. Никогда в жизни я не употреблял наркоту. Не ширялся, не нюхал, не курил. Профессиональный алкоголик, пьяница с большим стажем, как все нормальные здоровые мужики, ловил кайф от бокала шампанского и красивой женщины. Причем одновременно. И при условии, что шампанское – холодное, женщина – горячая, а кровать – широкая.
Мысли отсутствовали, была трясучка и блевота. От не фиг делать залез на чердак, нашел спиннинг. Закидывал долго, вытащил кучу ржавых банок и обуви, потом надоело заниматься онанизмом и размахнувшись, я зашвырнул спиннинг далеко в озеро вместе с удилищем.
На третий день я уже не мог подняться с полатей. Под головой лежала Библия. Открыл наугад, с трудом прочитал на потемневших страницах: “Притча о неводе”. Еще: подобно Царство Небесное неводу, закинутому в море и захватившего рыб всякого рода, Который когда наполнился, вытащили на берег и, сев, хорошее собрали в сосуды, а худое выбросили вон. Так будет при кончине века: изыдут Ангелы, и отделят злых из среды праведных, И ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов”. Захлопнул Библию, укрылся шубой. Правильно, всех в печь, а меня на печь верхом. Поехали, Иванушка-дурачок. Потом шубой укроюсь, и спать, спать… В детстве я спал на “русской” печи. Песни распевал: “Хорошо на печке спать, шубой укрываться. Хорошо козу – ха-ха, за рога держаться! – Бабка нас веником, веником…
Проснувшись, прислушался к своему организму, к дыханию. Дышалось легко и свободно, легкая дрема, голова чиста, желудок требовал пищи, а тело движения. Оросив кусты, проверил сети. Звенели колокольчики закидушек, возмущенно трепыхались пленные куропатки. Успевай, поворачивайся. Жизнь продолжалась. Нормальная жизнь инженера-охотника, ядрена вошь. Россия – последний оплот Христианства. Иисус вымолит у Отца не пасть, не развалиться ей. Устоим.
Если верить старым фотографиям, первомайские праздники норильчане встречали в костюмах. Нынче, в июне идет снег. Парниковый эффект не задел Таймыр, у нас с каждым годом все холоднее. Сентябрь, а холод собачий. Занудный дождь сыплет и сыплет. Нужно дровами запасаться, в сени затащить на просушку. Хатанга севернее на полтыщи км, а у них солнце 300 дней в году. Когда в озере было море рыбы, мужики повырубили на острове все живое. За несколько лет безлюдья разросся тальник с двухэтажный дом. Сил хватало прорубать тропу, чтобы за шиворот с листьев не капало.
Пока рубил сушняк и складывал в поленницу, чугунная плита раскалилась добела. Пока кругляшек выковырнул, рукавица металлурга потемнела, завоняло паленой шерстью. Сунул котелок на огонь. Пока картошку чистил, забурлило. Пока рыбу шинковал – уже картошка замельтешила. Запахло лавровым листом. Жратеньки хотса – как из ружья. Ухе надобно выстояться, да какой там отстой. Стопарь накатил и полный вперед. Жизнь продолжалась несмотря ни на что.
Я тот самый враг, которому англичане отдают свой ужин. Каждый вечер у меня начинались прогулки вокруг холодильника. В тундре я не менял привычек. Нахлебавшись ухи, поставил тушиться куропаток, накидав туда сала и полив томатом. Птичка диетическая.
В поисках лаврушки нашарил старые газеты и радиоприемник. Вначале прочел гороскоп на неделю. Прямо в точку отгадали мне. Именно всю неделю я не подписывал важные государственные бумаги, не решал финансовые вопросы. Надо же, удивился я, газета трехлетней давности, а как точно угадала и предупредила. Ну, спасибо, родные, успокоили. Бросив газету в печь, включил радиоприемник. Новшества в Норильске носили характер эпидемии гриппа. Однажды, вдруг наступила эра газет. Сразу и одновременно начали издаваться шесть рекламных газет. Подъезды были завалены бумагой. И рухнули одновременно. В один месяц закрылись все. Словно их дустом побрызгали и хлоркой полили. Но тут же появилось шесть радиостанций. Тоже рекламные, но это полбеды, бедой была музыка, а самым страшным наказанием для норильчан, оказалось, что все диск-жокеи были молоды, оказались меломанами и поклонниками хеви-метал в попе.
“Та-ра-ра, бумц-бумц-бумц”, – гремело одновременно на всех радиостанциях круглые сутки. Другие радиостанции приемник не брал, и я закинул его обратно на полку. При падении он самовключился и зашипел из угла: “Та-ра-ра, бумц-бумц-бумц”.
С берега раздался выстрел. Лупанули по стальному листу. Буровики, уезжая с острова, не все оборудование вывезли. Вся эта тряхомуть заросла тальником и об этом могли знать только свои.
– Эй, на пароме, лом не проплывал? – И снова выстрел, и грохот листа. Давно не слыхал я этого сигнала. Бродячие охотники о нем не знали. Значит, был кто-то из бывших здесь рыбаков, возможно знакомый, более того, знавший, что я здесь обитаю.
Подхватив лодку, я направился к переправе и тут же застрял на тропе. Снова грохнул выстрел. Пьяный был на том берегу. На фиг нам такие гости к ночи. Оставив лодку, я двинулся на звуки.
С колена “жарил” не жалея халявных боевых патронов горячий финский парень. Ухо Куусинен. Вообще-то, звали его иначе, кликуху он получил в Афгане. Был он обыкновенный русский с большой примесью татаро-монгольских кровей.
– Лодка где? – Наградил же Господь глоткой? С таким голосом в общественном туалете хорошо сидеть и кричать “Занято!”.
– Где, где. В п… Ты че разорался?
– Если лодка в… а ты там, – начал он рассуждать логически. – Ты как туда попал? Он был вдрабадан пьяный.
– Как Христос по воде. Босиком.
– А-а. Так бы и объяснил сразу. Счас. Я тоже. – Он спрятал карабин в кустах, вернулся и начал разуваться.
– И-э-э-х. – Раскрутив сапог, как спортсмен молот, он кинул один, потом второй болотник. Если бы полетели ко мне, то, пожалуй, шлепнулись на мой берег, но они улетели черт-те куда. Ухо схватил рюкзак и приготовился раскручивать, но тут уж я заорал:
– Стоп. Проверь посуду.
– Соображаешь, – уважительно сказал метатель. Он вынул из боковых клапанов две бутылки водки и лишь после этого, шмякнул рюкзак в воду. Растопырив руки с бутылками, он вступил в воду и тут же ушел с головой, меховая шапка закачалась на поверхности. Ледяная вода вышибла хмель.
– Ой, где это я? – Он закрутил головой.
– Посуду брось, – посоветовал я. Он с удивлением обнаружил в руках бутылки.
– Так это же водка!
– Ну и что.
– Бросить водку? Ты что на голову больной? – огребаясь ногами, он пер, как баржа, захлебываясь, но удерживая под головой бутылки. Увидев, как он докарабкался до мелководья, я пошел за лодкой. Нужно было ловить сапоги и рюкзак.
Раньше Ухо держал хорошо удары судьбы. Но однажды, она нанесла ему нокаут, а потом так пнула под дых, что он уже не смог подняться. Такое бывает.
Ухо ломал мою периодическую систему своей биографией. Карабах дал стране военных, Чечня – террористов. Не угадал я с географией. Мы с Ухо были земляки. Мы родились на Севере и мечтали умереть на Севере. На этом сходство закончилось. Он поступил в заведение, где учили убивать. Я строил, он разрушал. Нам в жизни дается все, о чем мы мечтаем в детстве. Мы получаем все, что пожелали. Наше несчастье, что мы результате не можем правильно оценить. В школе, сосед по парте восторгался блатным романтизмом. Урки, зона, хаза, побег, вышка. Он получил все по полной программе. По самые ноздри.
Другой одноклассник мечтал: ставок, млынок. Нынче, окруженный детьми, копается целыми днями на даче. Счастливый до изнеможения.
Мы не может быть умнее своей эпохи. Грамотнее своего времени, мудрее своего возраста. Он ломал мою систему по географической схеме, но подтверждал по двум остальным векторам: зло порождает новое зло.
Закутавшись в недоеденную мышами шубу, он пытался выпить стакан водки. Организм сопротивлялся. Поборовшись немного, он оставил попытки и уставился в котелок с тушеными куропатками.
– А эти где? – Он изобразил вилку и тарелку.
– В тундре из котла рубают.
– Извини, забыл. “Один, рожден быть рыбаком, другой, рожден быть мудаком”. Пушкин. “О рыбаке и рыбке”.
Осилив одну тушку, он свалился на нары.
– Прикинь к носу: Афган, Таджикистан, Чечня, Бессарабия. Ни одна пуля не взяла. Что делать?
Я знал ситуацию. Он устал жить. Пока он убивал людей, выросла дочь. Жена открыла бордель. Дочь – наркоманка.
– Самая легкая смерть – уснуть на морозе. Опять же, это не самоубийство. Уснул на кочке, проснулся в Раю.
– Советуешь?
–Это как женится, в таких случаях советов не спрашивают.
– Вот так всегда: только жить начал – деньги кончились.
Ухо спал так тихо, что казалось, перестал дышать. Его вел по жизни Архангел Михаил. Помогал в бою, спасал от гибели. Но где-то, земляк мой однажды лопухнулся. И воздалось ему в полной мере. В чем он был не прав – этого я знать не мог, а земляк анализировать не стал, он молча взвалил крест и понес.
Ухо проснулся поздно вечером. Мутным взглядом осмотрелся и, поняв, что по-прежнему на этом свете, загрустил. Повздыхав, он увидел меня и удивился:
– Во! И ты здесь. Какими судьбами? Ну, что хорошего скажешь? Мой посмотрим или свой покажешь? – Это была вершина его солдафонского юмора. На этом его юмор окончательно истончился и, высосав стакан, он упал на нары. В былые времена его двумя бутылками невозможно было опрокинуть.
Погода была блядская, но нужно готовить дрова.
Прелесть пьянства в беззаботности. С утра выпил – весь день свободен, никаких обязанностей. Качнул права – опять принял на грудь. С бодуна очнулся, осмотрелся заплывшими глазами: жизнь идет, производство не остановилось. Шплинтики да винтики, колесо истории вертится. Глотку смочить нужно, желудок. Короче мрак. В каждом доме знают картину Петра Водкина “Рассвет. Сушняк”.
Ухо знал, что печь будет вытоплена, рыба пожарена. Он и в армии не особо изработался. С оружием не расставался никогда. Как первые, самые первые гости Земли. Прибывшие на планету миллионы лет назад. Геологи на километровых глубинах находят мамонтов и черепушки, пробитые пулей. Колония за колонией они заселяли площади и погибали. Их косили болезни, потому что они были чужие здесь. Пришлось Творцу приглашать семьдесят семь друзей и младших братьев. Только семь согласились работать с ним. Архангел Михаил принял на себя обязанности помощника в бедах и начал собирать ангелов защиты. Архангел Иофиил собирал ангелов озарения и мудрости, вдохновения и знания. Штаб-квартирой выбрал север Китая. Это он уронил яблоко на макушку тому ученому, который закричал: “Эврика!” Его ангелы дали вдохновение поэту написать слова: “Я помню чудное…” И нечего орать: “Пушкин, Пушкин”. А.С. только успевал записывать, что ему диктовали. Если у вас нет антенны и наушников, слышать ангелов озарения, не переводите бумагу. Все остальное, детская мазня, дилетантство и чушь собачья.
Архангел Самуил поселился в небесном мире над штатом Миссури. Любовь. Нежная, иногда, неистовая. Ею могли управлять ангелы особые, пострадавшие при жизни, в физическом теле, познавшие все грани любви. Еще они заведовали дружбой. Не каждый справлялся с возложенными обязанностями. Если ангел на вопрос: “Что такое платоническая любовь?” – отвечал: “Это когда любит Платон, а трахает Мирон”, – такого ангела увольняли за несоответствие занимаемой должности и отправляли в люди. На переподготовку. Перекованный жгучей любовью, он имел право вернуться на прежнюю должность вне конкурса.
Архангел исцеления Рафаил, постоянно проводил инструктаж, не уставая повторять: “На все мольбы о помощи объясняйте людям, что все болезни от нервов, один триппер от любви. Все болезни от страданий, а страдания от мирской суеты. Крепитесь, люди! Вы дети и будьте детьми”.
Архангелы живут в мире Духа, но все равно большинство выбрали домом Америку. Так, в небесном мире, над штатом Калифорния живет Архангел Гавриил. Почему-то он мне наиболее близок. Возможно оттого, что ответственен за путь истинный и указывает каждому цель жизни. Он диктовал Мухаммеду “Коран”.
Непонятно мне было, как под присмотром Архангелов и армии Ангелов в мире столько грязи? Потом, потом. Все люди – дети. Планета – детский сад. Площадка для игр у каждого народа своя. Мама-планета прибирает за нами. Мать сыра Земля рождает и забирает физические тела. Архангелы присматривают, не вмешиваются в игры детей. У кого-то сопли по всей морде, кому-то по уху досталось, от возни и пыхтенья упала полка с игрушками и кого-то прищемила. Терпение Отца Небесного иссякло и он решает: “Ну, все. Достали. Выключить. Конец Света”.
– Мы бо не бу! – решают наиболее сознательные.
– Да-да, Папа, сейчас приберем, все будет тики-пуки – соглашаются самые созидательные.
Остальные, умственно отсталые, даже не понимают, что собственно произошло, и клянут погоду. Но все внутренне, в глубине глубоко понимают, что Отец милостив, установит новую полку, даст мудрую няню и много интересных игрушек: атомную электростанцию, которую дети переделают в бомбу, и будут пугать друг друга: – У-ух! – Ой-ой, – боятся другие.
Хорошо жить под сенью Отца, под его покровом. Знать, что рядом Архангел Гавриил, шепчущий моему сознанию в трудную минуту: “Я здесь и не покину тебя, пока не исполнишь цели своего существования”. Но где-то в глубине своей души, мы понимаем, что есть предел шалости, существует вершина дна, когда Отец всерьез разозлится: “Ну, все дети. Вы меня утомили”. Тогда поздно бубнить: “Бо не бу”. Финита ля комедия.
Ухо никак не вписывался в мой остров, но отпустить его я не мог. Во сне он ворочался, молча плакал или мирно сопел. У него был другой мир, мне непонятный. Он пробивался по жизни кулаками и стрельбы на поражение. Прикладом по морде – это самая гуманная акция. Контуженый, но ни разу не раненый. Видевший весь Ад Планеты Земля. Все оттенки кинофильма под названием “Жизнь”. Убийства и тяготы войн его не трогали. Он убивал молча, спокойно, рассудительно. После боя и выброски душмана из летящего вертолета, мыл руки, с чувством хорошо выполненной работы. Так равнодушен бывает мясник к забитому скоту, а лесоруб к дереву. Расплата пришла сразу, мгновенно. Как пуля. Он увидел, что дочь питается конфетами. Наркоманы знают эту стадию. Никогда не отличавшийся трезвым образом жизни, очнулся от пьянки, осмотрелся. И ужаснулся: жизнь – дерьмо, люди – грязь, в семье – бордель. И снова напился. С тех пор он не просыхал. Когда жизнь дает трещину – открывай ворота. Кулаками махать было поздно. Он понял ситуацию, просчитал варианты, и сдался. Впервые в жизни он поднял руки. С Богом не борются. Земляк пил по-черному, просыхал на короткое время, чтобы снять деньги с пластиковой карточки. Когда мужик махнул рукой на жизнь – это все, финиш. Дочь была неизлечима, я видел на ее руках трупные пятна. Женой овладел “желтый дьявол”. Она создала фирму “Девочки по вызову”. Дома не работал унитаз, обвалилась штукатурка в коридоре. Впрочем, дома уже не было. Дом без семьи не существует.
Не мог я его отправить. Его смерть была бы на моей совести, а я хочу, когда понесут меня вперед ногами в последний путь, чтобы никто не плюнул мне вслед. Но мне было нужно остаться наедине со своими мыслями, полученными от посещения “информационного поля”. Кажется, я нашел ключ создания стройной периодической системы счастливой человеческой жизни.
Прорыгавшись и проспавшись, я начал вспоминать. Улет был полный, осталось, собрать мысли в кучу. Багаж огромный, распаковывай и раскладывай по полкам сознания. Понять, осмыслить – дар, и применить – моя задача. Чувствовал я себя перед этим багажом, как полководец Кутузов перед компьютером с инструкцией в руке на японском языке.
Вообще-то, спящий земляк мне не мешал. Он не входил в мою ауру. Мы шли по жизни, как два катера параллельными курсами. Мне было хорошо без людей, наедине с природой и самим собой. Ему было плохо всяко-разно. У каждого была своя гавань и море жизни. По утрам я радовался, что снова проснулся. Ему по утрам в зеркале такие ужасы показывали…
Проснулся я от холода. За окном была картина Репина “Мы приплыли”. С берега открывался вид на озеро, от края до края затянутое льдом. Лишь в центре ветер шевелил буруны воды и сдувал пар, перегоняя его к берегу. Не повезло тем, кто не живет в Норильске. Как можно оценить тепло, если не жил в холоде. У меня постоянно так, – то рубашка короткая, то хрен длинный. Еще вчера сети стояли на дне. Вечером начал “плавится” хариус, вода кипела от прыжков. Естественно, я поднял сети. Если льдину оторвет от берега, прощай сетешки.
Подкачав лодку и прихватив топорик, оттолкнулся от берега и заскользил по льду. Метрах в десяти лед треснул, раздался, и лодка зашуршала по воде. Начав отдалбливать поплава, я оглянулся на странный скрип и охренел. Прибрежная льдина торчала, как лезвие ножа, сверкая и переливаясь на солнце у самого носа моего корабля. Моя лодка – это надутый презерватив. Приплыли. Если распорет один баллон, на втором можно держаться на воде, медленно превращаясь в сосульку. Не Красное море. Раскорячившись на сыром днище, опираясь на лед руками, я старался приподнять и затащить нос на льдину. Он был той паскудной толщины, когда ходить еще нельзя, а ломать уже поздно. Обмороженные на зимней охоте руки быстро замерзли. Помудохавшись сколько хватило терпения, я сунул руки за пазухи и притих. Трепыхаться бесполезно. Как все россияне я силен задним умом. Можно было ледоколить по каналу от берега. Кстати, задний ум тоже начал мерзнуть, так как на дне лодки была вода. Штаны промокли, “ум” покрылся льдом. Снова я страдаю за свои сети. Снова вечный вопрос моей Родины: “Что делать, кого бить, куда бежать?”
Солнце поднималось, пробиваясь сквозь клочья туч. Поднялся ветер, погнал поземку. Потянуло на сон.
– Ку-ку, – раздалось с берега. – Ку-ку, – угадай, сколько тебе жить осталось? Может тебя пристрелить, чтобы не мучался?
– Твой жизнерадостный юмор меня достал, – едва шевеля губами, ответил я. – Веревку кидай, миротворец хренов.
Горячий чай с водкой, потом водка с горячим чаем и огонь полыхнул по организму. Заломило отогретые руки, покраснело лицо. Когда краснеет лицо, то краснеет желудок.
– Почему трезвый? В моей фляжке есть. Наливай хорошим людям! Наливай себе и мне.
– Устал пить. Приморился. Отдохну маленько.
Земляк мой был красавец-гусар. Одни усы чего стоили. “Усы гусара украшают, усы гусара берегут”. При виде такого самца, женщины заканчивали, не успевая начать. Человек он был деловой, ля-ля разводить ему некогда, свидание назначал сразу в постель. Подумаешь… Может быть, я тоже парень форс-мажор, тоже могу ширинку на ходу застегивать, но неохота мне свой “хренометр” в каждую помойку совать.
Чем трезвее Ухо становился, тем больше мрачнел, а рот открывал, чтобы сказать очередную гадость.
– Легко тебе жить, – ты дурак. Веришь в духовные силы. Мистик. А вот я верю в себя. В свои силы.
– Значит так. Собери в кулак свою силу и свою задницу, и топай просеку рубить. Тропа заросла – не пройти.
За день он напластал куба два дров, из вырубленного тальника, уханькался к вечеру, лупанул весь котелок тушеных куропаток и завалился спать. Он настолько отрезвел, что от него уже понесло не только злобой, но смертью и ненавистью ко всему живому. Мы были из разных миров. Он был нужен этой планете как рвотный порошок – противно, но нужно. Как касторка, как два пальца в рот.
Я сидел у печи, помешивал угли, и раскладывал, по полкам полученные знания. Багаж был велик и не вмещался в периодическую систему. Нужен был еще один вектор.
Земляк резко вздрогнул во сне, сел. Так просыпаются люди с больным сердцем. Мокрый от пота, вонючий, он тяжело дышал:
– Что, суки, свободу почуяли? Сталина на вас нет. Он бы вам, блядям… И всех стрелять… Стоять, молчать… – Нет, трезвый он был хуже пьяного.
– Нельзя расстреливать. Пусть здесь помучаются, в земном Аду. Придумал – расстреливать. Жирно будет. Расстрелять – это как щуку в воду бросить.
– А… это ты. Опять ты. – Он уснул на правом боку.
В Афгане он стал наркоманом. Его спасла водка. Как горностай в моей избушке выселил мышей, как муравьи изгоняют тараканов из квартиры, так водка одолевает наркотик. А уж от пьянства – дело добровольное, – можешь “заштопаться”, можешь “квасить”.
Бесчеловечен человек. Он ничего не делает себе во вред. Наркотики – благо для человечества. Больным – облегчает страдания, а отбросы людей превращают в органическое удобрение. Скоро останутся чистые, помытые, благоухающие и сытые люди – цветы планеты. Они будут радовать друг друга, и наслаждаться жизнью. Как дельфины. Наркотик – прогресс человечества. Война – ускоряет развитие общества. Эпидемии уничтожают слабых. Жестокая планета.
Ни одна страна не может быть покорена, если сама этого не захочет, потому что женщина с задранной юбкой, бежит быстрее мужчины со спущенными штанами. Америка была счастлива, покориться испанцам, потому что ее цивилизация зашла в тупик. Туземцы друг друга уничтожали с большей производительностью, чем конквистадоры. Чингисхан легко покорил полсвета, потому что началось перенаселение планеты. Если он уничтожил один миллиард китайцев, то сколько же их было всего? Может быть, миллион? – не поверил я. “Не миллион, не сто миллионов, а один миллиард”, – сказал голос. – Ни хрена себе? – сказал я себе.
Проснулся от взгляда. Это не для слабонервных. Земляк смотрел невидящим взглядом, приподнимаясь с лежанки, замедленным движением, прямо как в кино, вынул кинжал из ножен.
– Приколю. Ну, все. Сейчас тебя при…
Выхватив охотничий нож, успел подставить клинок. Лезвия сошлись и начали впиваться друг в друга. Мой “мотор” работал, как бешеный, адреналин хлестал по организму. Разум отключился, все силы, все внимание было сдержать руку. Силен, мужичара.
– Корову продали? – прохрипел я.
– Корову?
– Деньги пропили?
– Спать, старуха, спать.
– Так это ты? – взгляд стал осмысленным.
– Нет, это не я. Это твоя совесть.
Вышел на улицу, организм вибрировал, “мотор” по-прежнему работал в режиме форсаж.
Ухо Куусинен тоже вышел, сел на холодный валун. Вернулся, принес рюкзак.
– Прихвати лодку, на берег меня оттартанишь.
Лежа в лодке плечом к плечу, отталкиваясь руками ото льда, мы перебрались на материковый берег. Он нашел в кустах карабин не потому что помнил, а потому что, многие лета прятал его в одном и том же месте. Высыпал из всех карманов патроны, отдал мне, вручил карабин.
– Держи. Память. На оленя – классная вещь. – Я покачал на руках оружие. Машина!
– Не поминай лихом. Больше не увидимся.
Он пошел, качаясь, прыгая с кочки на кочку. Не на электричку, а совсем в другую сторону. На север. В той холодной стороне нет жилья. До Северного полюса, до Канады. Он шел уверенно. Наверное, так ходил в атаку. Все решено, оговорено. Сомнений нет. Внутренний приказ – тоже приказ. После школы он поступил в училище, где учат убивать людей. Я конечно циник… фаталист, да. Но… не до такой же степени.
– Эй, – заорал я. – Приз. – Отстегнув фляжку, показал ему.
– Возвращаться плохая примета. Тундра дикая, знать пора.
– Лови.
Правая рука не поднималась, онемела. Левой рукой я швырнул фляжку. Он поймал ее в прыжке, как вратарь мяч. Лежа на боку, отвинтил крышечку и присосался, как теленок к вымени.
В полдень, сидя на крыше, я видел в бинокль, как он, обойдя озеро с северной оконечности, двигался на электричку. “Камуфляжка” четко просматривалась на белом фоне. Исчезла уверенная походка. Штормило мужика. Он шел “на автопилоте”. Опытные алконавты знают этот прибор.
Ночью пошел снег, он превратился в дождь. Дождь перешел в ливень. Ливень превратил лед в “сало”. Ветер разогнал “сало” по берегам, и вода снова заблистала тяжелой синевой под мраморным небом.
Подходил контрольный срок выхода из тундры. Если в назначенный день не появлюсь из вагона электрички, моя половина поставит на уши всю армию, МЧС, друзей и знакомых. Сам буду иметь бледный вид и макаронную походку. Люди моего поколения перевоспитанию не подлежат. Нас проще убить и сделать новых. Есть еще один вариант: свою сорокалетнюю жену обменяю на двух двадцатилетних.
Чесалось тело, хотелось тантрической любви. Вообще-то, курсы тантрической любви, как курсы английского языка, – это деньги, брошенные сучке под хвост. Без разговорной ежедневной практики, он забывается. Что касается Тантры, то партнерша тоже должна пройти эти курсы, иначе будет считать тебя извращенцем. Так что приходилось мне в Норильске говорить по-русски и любить по-русски. Не хотелось мне идти в этот город, хотя он похож на Лондон: туман, смог, дождь, холод. К сожалению, на этом сходство заканчивалось. Когда слышишь о нем “на материке” – Рай, как увидишь – Ад.
По утрам нужно бриться. Каждое утро. Раскладывать по карманам карандаш, блокнот, кошелек и презерватив. Презерватив я носил в нагрудном кармане у сердца, где раньше лежал партийный билет.
Проклиная Россию, Отец Небесный остановил свой взгляд на Норильске. Залитый дождями, а зимой засыпанный снегами… Творец прослезился и шепнул норильчанам как выскользнуть из покрывала общего проклятия. Послание услышали и генеральным директором выбрали американцев. Знающий производство и поцелованный Создателем в лобик, Джонсон удержал на плаву корабль Норильский комбинат. Но у нас всякое дело делается наполовину. Говорил Отец: “Западные люди тоже от проклятия освобождены. Поставьте на городское хозяйство немца”. Только слышали. Выбрали российского неудачника, который из кресла мэра сразу пересел на скамью подсудимых. Из тюрьмы руководить несподручно и город рухнул. Мерзость запустения опустилась на город. Город был похож на собаку брошенную хозяином. Голодная и холодная, она скулила под дверями комбината. Хозяин швырял ей объедки: “Жри и заткнись”.
Возвращаться из тундры с пустыми руками – плохая примета. Рыбы не было. Собрал закидушки, просушил сети, уложил в мерзлотник. С холма я рассматривал в бинокль пегую тундру. Стадо дикаря обнаружил в юго-восточной части. Засыпав в рюкзак патроны и прихватив карабин, пошел за мясом.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
У моря погоды много. Хорошей и разной. Умей ждать. Это был прогноз погоды. Потом радио забубнило новости. Хорошие из России, плохие из Европы, эсенегальские из СНГ и никакие из Норильска. Впечатляет. Но надоедает и утомляет. Радио висело надо головой, а передо мной за столом у печки сидел профессор. Самый настоящий, живой. Здесь и сейчас, в избе на острове озера Дуромой. Есть люди умеющие рассказывать. Захватывающе. Увлекаешься, попадаешься в сети разговора.
– Насколько я разбираюсь в теории относительности, Эйнштейн сам не понял, что сказал. Потом уточнил, что с женщиной в постели гораздо интереснее, чем голой задницей об горячую плиту. Это понятно, а “скорость света в вакууме, не зависящая от скорости движения источника и наблюдателя” – это непонятно. Если Эйнштейн прав, то один год жизни человека равен одному дню всего человечества и одной секунде в истории Вселенной. Получается, что семь тысяч лет от сотворения мира – это один день и одна секунда. Атлантида со своим народом и цивилизацией – тоже один день и секунда планеты Земля и Вселенной. А до них жили люди пулей прошибающие лбы мамонтам – это еще один день. Следующие, тоже проживут не более и оставят свои пирамиды и своего Сфинкса для загадки. Как кубик Рубика… В нашем Союзе неудачников, хоть разрешили говорить о том, что думаешь, а отшельник жил в Советском Союзе. В этой стране, как бы она не называлась, никогда не будут жить счастливые люди.
Тысячу лет христианству, и столько же лет горя, и нужды. Вера такая – страдать. Но я отвлекся. Профессор, а для вас отшельник, читал на лекциях следующее: “Климат планеты зависит от движения тектонических плит, в свою очередь от расположения плит зависит нахождение полюсов. Северного, Южного, магнитного. От полюсов, точнее, от центра тяжести, от его смещения, зависит какая зона, какой континент будет холодным или жарким. Если сделать поправки на океанические течения и просчитать математику в микровремени, то можно предсказывать погоду планеты.
Расчеты показывают, где в ледниковый период находилась Америка, Европа, Австралия. Сахара была цветущим, огромным пространством. На Таймыре, садили картошку, пасли мамонтов и доили динозавров. Вычислив потоп и сроки постройки Ноева ковчега…”
Вот на этом деле мужика и загребли. Он упомянул Библию. Мусульмане разгромили христиан. Остался последний оплот – Россия. Коммунисты разгромили последний оплот; два медведя в одной берлоге не живут. Система стукачества в индустриальном институте была очень развита. Профессора “замели”. Вызвали, куда следует, и высказали, что положено. Прошедший “Сталинские приюты”, он не выдержал. Студенты потеряли преподавателя, а остров приобрел отшельника. Впечатляет?
– Впечатляет, профессор. Извините, проведаю земляка…
Выбраться зимой из избы можно только через люк. Заносит ее снегом по самый конек.
Да… Разровняло берега и холмы, спрятало деревья. Ровное снежное поле, хоть боком катись. Типичная тундра. Мурлыкал дизель вездехода. Ухо Куусинен спал в унтах, накрывшись шубой. Упревал в жарком кузове. В двух состояниях он был спокоен: во сне и в дупель пьяный. Да и то не всегда. Лишь бы не задохнулся в кузове от жары и не замерз, вывалившись из вездехода.
Вообще-то, он по жизни был придурок, постоянно приходилось смотреть, чтобы он ласты не откинул. В детстве приехали к его старикам в деревню. Вечером угнали комбайн и поехали в соседнюю деревню на танцы. Потанцевать не получилось, потому что, схлопотав по соплям от местных, развернули оглобли назад. По дороге впендюрились в болото. Чтобы выбраться начали кидать под колеса новые аккумуляторы. Колхозный механик очень гордился, что их достал. Напрасно он гордился. Не повезло, погорячился. Нужно было срочно на складе спрятать, а не трепаться. Из болота мы выбрались лишь сунув под колеса все аккумуляторы. Еще порвали все ремни и шкивы, потому что включили сеялки и веялки. Пахать, так пахать. При этом Ухо был трезвый. Можно представить, каким он был, когда пьяный.
С виду – дурак, а так все понимает. Это он вездеход достал. По осени, я настрелял оленей, разделал и закидал в мерзлотник. Вывезти это – всегда была проблема. Но Ухо вездеход достал в частном предприятии, где директор оттягивался на Канарах, а делами заправляла главбухша. Чем он ее достал – не знаю, но вездеход – вот он, урчит, чувствуется мощь. Стоит рядом с избой.
Картошка в Норильске не растет, поэтому жители делятся на две категории: одни рыдают в жилетку, проклиная судьбу, жалуясь, что вся зарплата с северным “гарниром” уходит на еду, другие по осени заготавливают грибы и ягоды, солят рыбу и промышляют оленя. Не Голландия, но жить можно.
Ё-моё, размышлял я, остывая от услышанного. Считал, что отшельник – простой работяга, землекоп и никто о нем, ничего не знает. А вот, поди ж ты! Приходит сюда помянуть его ученик. А ученик этого профессора – вертолетчик, забрасывает сюда уголь и керосин. Мир Севера тесен. В сталинские времена Норильский институт имел лучший в стране профпреподавательский состав. Лекции читали академики. Учили вдохновенно, работали, как лошади, лишь бы не очутится обратно на нарах, под дудоркой (дудорка – карабин охранника зоны) вертухая, копытить за пайку. Но… и здесь были проколы. Усердие настораживает, инициатива наказуема в Союзе Неудачников и в сысыры. Да-а. Вот как очутился здесь отшельник.
Полыхнуло небо, и от края до края, от горизонта до горизонта развесились шторы северного сияния. Одна шторина подцепилась к радиовышке озера Боганет, другая, убежала к полюсу. Видел я фейерверки и салюты много раз и в разных странах. Они отдыхают рядом с этим зрелищем. Они – жалкое подражание.
Другое дело – долго не полюбуешься этой неземной красотой, переливами всех цветов радуги. Разум меркнет! Невозможно сфотографировать. Нужно ощутить, когда ты онемевший от восторга и дикого холода стоишь один на один с Космосом и тебе сигналит Вселенная с неба, передает информацию, а ты стоишь, разинув рот, дурак-дураком… Но здорово! Почему-то только в жуткие морозы эта красота, когда тебя хватает за нос, за щеки, а подбородок уже оледенел. И тишина. Только шорох полярного сияния, шепот звезд. Но это для поэтов, я то знаю, что замерзает и шелестит пар моего дыхания.
Мудр Ухо, как все пьяные россияне. Как бы он в сиську пьяный пролез в люк, спрыгнул, потом в темных сенях нашарил дверь. Мудр, дрыхнет в вездеходе, не шевелится.
– Куда это вы, профессор, лыжи навострили?
– На электричку. Ваш друг “просохнет” не скоро, а мне на работу…
– Если вы думаете, что он такой “загашенный” вел технику, то ошибаетесь. Утром поможете мне закинуть туши в вездеход, и я вас хоть до электрички, хоть до дома доброшу. Машина идет мягко, не нужно тряски и вибрации бояться, это она с виду грозная.
– Знаю. Слыхал. При таком раскладе запариваем свежий чай. В теории вашего отшельника было настолько много необычного, что мы лишь впоследствии осознали – какие это было идеи! Какой полет!
Заваленная снегом изба прогревается быстро, и сейчас в ней было жарко и душно. Открытая в сени дверь не спасала. В любом разговоре наступает момент точки.
– Все – это лирика, а признайтесь, профессор, притопали Вы сюда на лыжах, в сорокаградусный мороз не только помянуть преподавателя, царство ему небесное и земля Таймырская пухом. Для такого мероприятия не стоило поднимать задницу с дивана. И угля ваш товарищ вертолетчик забросил столько, что до лета хватит. Колитесь, господин преподаватель, по какому делу пришли. Мне скрывать нечего. Набил оленей, мясо вывожу. Поймают – штрафанут, а могут и посадить. Зато мои дети будут сыты.
– Мы в том возрасте, когда живут для детей… Ну, что ж. Откровенность за откровенность. Моему сыну “светит” от пяти до восьми лет. Но не это самое печальное. Он подрался с милицией. Они его сделают калекой на всю оставшуюся жизнь. Таковы правила. Понимаете… планирую, отсидку устроить ему здесь, на острове.
– Теоретически – возможно. Практически… Вам придется постоянно доставлять сюда продукты, на этом вас и вычислят. Озеро пустое, оно зимой не прокормит даже одного человека.
– Что вы предлагаете?
– Устройте его в рыболовецкую бригаду.
– Это реально?
– Тундра велика, озер много. Попытка не пытка.
Поселок Левинские Пески находился на другом берегу Енисея, аккурат, наискосок столицы Таймырского края. Обитатели жили, как все сельские жители Союза Неудачников: нигде не работали, но каждый день пили. На какие шиши? Еще одна загадка русской души.
Весной поселок затопило. Вертолетом эвакуировали женщин и детей. Мужики на лодках съехались к единственному двухэтажному дому и начали думать. Пока на Енисее взорвали заторы двумя контейнерами взрывчатки, дома затопило по самые крыши. В ходе дискуссий выяснили, что у одного рыбака дома осталась фляга браги. Решили спасать. Ныряли до посинения, но достали. Но она быстро кончилась. “Мужики, в сельпо продукты киснут”. Спасательная экспедиция разобрала крышу и потолок. Спасти удалось только водку. Ее и кушали, пока вода спала. Приехавшая комиссия списала в магазине все. Водку тоже. Стихия.
Разговор профессора с Назаром не клеился. Разный уровень интеллекта. Профессор не был достаточно образован и плохо воспитан, чтобы понять: Назар – потомственный рыбак. Вначале нужно налить, а потом вести задушевную беседу и уж тем более – деловые переговоры. А Назар был достаточно интеллигентен, чтобы внаглую потребовать водки. Я в чужие свадьбы не вмешиваюсь. Сосватал и в кусты, а вы уж там договаривайтесь на берегу.
– На Енисее рыбачить – ему отпадает сразу. Менты и инспектора документы, лицензии проверяют постоянно. На озера… Есть дальние точки. Есть такие места, что советской власти не было никогда, а нынче, и подавно медведь – президентом. Подумать нужно, – уклончиво отвечал относительно трезвый Назар. – Можем взять на дальнюю точку, но без пая. Будет упираться за харчи.
– Еще одна просьба. Мой сын – наркоман. Если бы вы его научили выпивать, то я бы его, впоследствии, вылечил. Пьянство излечимо, наркомания к сожалению…
– Алкашом его сделаем, – твердо пообещал Назар.
Вездеход, мягко покачиваясь на застругах, шел по белоснежной тундре. Ни кусточка, ни листочка, ровное поле, глазу негде остановиться. Я ориентировался на огни радиомачты озера Боганет. Вообще-то, на картах топонимика была другая. Озера назывались Октябрьское, Первомайское, Интернационал. Река Косая называлась “Путь к Коммунизму”. Помпезность не прижилась. Рыбаки, по-старинке, называли озера своими настоящими именами, кто, какое заслуживал. Огромное черно-синее небо было усыпано жемчугом звезд. В кабине тепло, профессор молчал, настороженно всматриваясь в даль.
– Где Ваш сын сейчас?
– НКВД приютило.
Я даже головой закачал. Парень форс-мажор. Из тех, кто ширинку на ходу застегивает. НКВД – это Норильский кожно-венерологический диспансер.
Длинными, полярными ночами перечитывал я многих философов. Что можно сказать? Чтиво, чуть интереснее советских газет. На весь батон всего одна изюмина, которую, автор рассматривает в фас, и профиль “абстрактно”, проекционно-эжекционно.
Воззрения отшельника озера Дуромоя были схожи с учением философа эпохи Ренессанса Пьетро Помпонацци. Собственно мыслей в мире мало. Десяток, не более, плюс десять заповедей. Всё. Мир убог, сер и сир – вот основной вывод. Наша жизнь на этой планете – командировка. Она коротка и ответственна. Прожить ее нужно так, чтобы, возвращаясь, домой, на тот свет, оставить кучу пустых бутылок и толпу женщин, не успевающих одевать трусы. Вот какая се ля ви, ами кошён.
Помпонацци запомнился трактатом “О бессмертии души”. Он писал: “Все в природе имеет причину. Мир подчинен вечному закону движения, все возникает, изменяется и гибнет. Это приводит к постоянному повторению. Борьба добра и зла – необходимы для гармонии мира. Социальное неравенство также необходимо для гармонии мира…” Я настолько охренел от его выводов, что запомнил наизусть. Ни фига себе, сказал я себе. Вот так гармония. Одна плачет, что суп жидкий, а другая, что жемчуг мелкий. А как же тогда равенство, братство и счастье? А как насчет гармоничной, то есть взаимной любви? Не согласный я. Я так понимаю, что взаимная любовь – это когда желания женщины совпадают с возможностями мужчины. Вообще, любовь – это вопрос настолько сложный, что нужно разделить ее на две части. Нижняя и высокая. Начнем с простого, с нижней. Когда я месяц в тундре, то, приехав в город готов наброситься на первую попавшуюся. Какие уж там чувства, только любовь, только любовь. Для нижней любви нужна женщина простая и общедоступная, как общественный туалет. Это про них пел соловей: “Любить иных тяжелый труд, а ты прекрасна без извилин”. С верхней любовью сложнее, но мне ль с моею красотой бояться одиночества! Высокая любовь – это состояние идеального энергетического обмена между мужчиной и женщиной. Когда это есть, то это – ой! Тогда даже наши недостатки превращаются в достоинства в восхищенных глазах предмета любви. А если дама холодна, как айсберг в океане любви, то даже наши достоинства превращаются в недостатки. И начинается конфликт, борьба разума с телом. Большинство людей мало знакомо с настоящей любовью. Некоторые видели, до других долетали брызги и очень мало, которых любили по-настоящему и взаимно. Это дано людям, которые были ангелами, но отброшены к нам за какую-то провинность, недосмотрел и невинный погиб, или еще какие там у них дела. Эти человеки – везунчики среди нас. Они живут полноценной жизнью, они хозяева судьбы. Они живут, а не мечтают о красивой жизни и высокой любви. Им бывшие друзья ангелы шепчут на ушко, как себя вести, а они умеют слушать и слышать. Их прошлая работа ангелами повышает интеллект. Все мы, остальные, не баловни судьбы, прем по жизни, как этот вездеход по тундре. Крошит стальными гусеницами все, что попадается.
Так, с любовью, худо-бедно, разобрались. Теперь о том, чем нас коммунистическая партия пичкала со школы: братство, равенство и счастье. Начнем с братства. Все люди братья, но не все братья люди. Вон брат Ухо мурло просунул в кабину из кузова.
– Партия, дай порулить! – заорал он.
– Началось. Да пошел ты на…
Морда помятая. Отчего мы колхозный комбайн в болото забурили? Оттого, что друг у друга руль вырывали: “Я поведу. Нет, я поведу”. Баранка туда-сюда, круть-верть. Комбайн хиль-хиль и впендюрился в болото.
– Тормози! – орал брат. А “выхлоп” у него…
– Не могу, снег глубокий. По такому насту, я этот танк с места не сорву.
– Тормози! – отлить надо.
– В углу кузова есть трубка, она наружу выходит. Надней надпись: “Мы и жо”. Засунь туда свой агрегат и открывай краник.
– Пробовал. Не получается.
– В трубку не влазит?
– Попасть не могу.
Профессор, молча слушавший нашу перебранку вдруг дернулся, показывая рукой, испуганно крикнул:
– Что это, что?
Чужой страх пугает больше, чем когда сам обнаруживаешь опасность. Я остановил машину, сбавил обороты, выключил фары. Дизель мерно и уверенно рокотал, передавая дрожь корпусу. Начали всматриваться в темноту.
– Полярные волки. Стая, – объяснил Ухо. – Свадьбы у них скоро. Если выйти без ружья, одни валенки останутся. – Свадьбы – дело серьезное.
– Это как?
– Как у людей. Что собачья свадьба, что волчья, что человечья, – кто кого сгреб, тот того и ого. Не ссы мужик, прорвемся. Ты лучше мене спроси: “Что я ужинал на завтрак?”
Перебрались в кузов, откинули столик. В тундре зимой разносолов нет. Строгали оленину прямо с туш, макали в соль, запивали водкой. Когда ешь мороженую оленину или рыбу чувство насыщения приходит не скоро. Три мужика могут пол-оленя навернуть. Легко. Зато весь день сытый.
– Почему водки мало? – возмутился Ухо.
– Назару отдали.
– Мы были у Назара?
– Ты что, такой “загашенный” был? Разве не помнишь, что обещал его детей в кадетский корпус устроить? Всех пятерых.
– У него же половина девчонок.
– За дочек обещал до самого генерал-губернатора дойти. Ты ведь к нему дверь пинком открываешь. Вы где воевали вместе?
– Где, где… Не нарывайся на рифму.
– Так вот. Ты обещал Назару, что лично создашь девичий кадетский корпус. Заспал?
– Где рыба? Назар меня без рыбы никогда не отпускал, – насторожился земляк. – Тут оленина кругом, ни одного рыбного хвоста. Ты не звезди, жеребец, а то в торец… Я пообещать фигню Назару не мог. Беззубая газета, порванный презерватив и офицер, дающий безответственные обещания…
– Понесло. Ты еще Устав прочитай.
Интересно, сколько книг прочел профессор, чтобы стать профессором?
– Господин офицер, сколько в мире книг и можно ли все прочесть?
– Отвечаю по порядку. Вначале на первый вопрос: сколько в мире книг? Записывай, – ковырял в зубах Ухо.
– Я в уме буду складывать.
– В твоем уме не поместится. Записывай. Сколько в море капель, сколько на небе звезд, сколько у цыганки на лобке волос.
– Складывать?
– Плюсуй. Записывай дальше.
– Охолонь трошки, компьютер перегрелся. Это сколько нужно бумаги, а леса-то, леса на эту бумагу.
– В тайге деревьев много. Перекусили, отлили, трогай!
Двигатель взревел, харкнул черной копотью. Я начал осторожно спускать машину с крутого берега реки Косая. Это место я хорошо помнил. Однажды, осенью закинул здесь удочку. Так, от не фиг делать, времени до электрички было достаточно. Теоретически я знал, что, скатываясь в Енисей, хариус здесь не клевал практически никогда. Но в тот раз хариус забил на теорию и практику. Поклевка была бешеной. Кончились черви, достал банку с перловой кашей, банку утопил, прицепил бумажку с “Беломора”. Стемнело. Поплавок не видно. Дергал на дрожь удочки. Подсекал наугад и вынимал, словно из бочки одного за другим крупных рыбин. Что такое рыбак в азарте, это знает только рыбак. Клев оборвался внезапно, словно кто-то спугнул стаю. Я поставил сети и лег спать под кустом. Какая электричка, какая семья или работа. Проснулся я, клацая зубами от холода. Иней на траве, туман над Косой. Рассвет, “дубак”. На другом берегу с берега скатился мужик и на четвереньках двинулся к реке. Подошел и, не поднимаясь, начал пить. “Хороши же вы были вчера, товарищ”, – это была первая мысль. “Товарищ” полез в воду и поплыл на мою сторону. Сон слетел, как утренний туман. Аккуратненько макая весла, я переплыл реку. Собрал в кучу сети, и шепотом сдул лодку. Хотел дернуть когти, но любопытство оказалось сильнее. Дошел до переправы медведя. Мама родная! Если бы этот зверь ходил в сапогах, то ему понадобился пятьдесят последний размер. Хорошо, что медведи сапоги не носят.
– Ой, что там, – опять закричал профессор.
– Слышь, мужик, я тебя выкину на хрен, – разозлился Ухо, но тут же заткнулся. Наперерез нам мчался вездеход. Судя по габаритам это, был маленький вездеходик с “газоновским” движком; трясло его, как суку за растрату. По сравнению с нами – мандавошка, но скорость выше. От погони не уйти.
– Командир, что делать будем? – честно говоря, я трухнул.
– Сухари суши. Сколько оленей настрелял? Лет на пять хватит?
– Должно хватит. Ты имеешь в виду тюрьму или жаркое? Что ты имеешь в виду?
– Что имею, что и введу. Что, козлы, как “очко” жим-жим, так сразу за командира признали. Значит так, слухай мою команду. Скорость не сбавляй, как ехал, так и ехай.
– Командир, кажется, мы влипли.
– Почему во множественном числе? – подал голос профессор.
– Я из его карабина оленей стрелял. Вас – за то, что не “стукнули” на нас кому следует.
– А кому следует? И когда бы я успел?
– Командир, прикажи открывать огонь по гусеницам.
– Отставить. На кой шайтан узбек война?
– Господа, давайте рассуждать логически. Если верить “желтой” прессе, у инспекторов нет ни топлива, ни зарплаты. Возможно, они сами за оленями поехали?
– Логично, мужик. Браво. Никто из вас не обратил внимание, что они движутся вдоль газопровода. Это осмотрщики труб. Отбой тревоги. Смена памперсов.
Наш вездеход взлетел на пригорок. Теперь я ориентировался на Норильск. Над городом стояли копченые облака. Смог. Норильск похож на Лондон. Ну, очень похож. Но издали. Убрав сектор газа, и потянув рычаги, осторожно свел машину по крутому берегу на лед озера. Отпустив фрикционы, врубил газа до отказа. Поплыли по ровному льду.
– Извините, но от Вас такой “выхлоп”. Не могли бы Вы дышать в стороны?
– Чиво-чиво… – взревел Ухо. Он был почти трезвый, а значит злой.
– Не рессорьтесь, господа, не рессорьтесь.
– Это не выхлоп. – Я остановил машину. Принюхался.
– Слышь, мужик, открой верхний люк и растворись без осадка, – вежливо, но с нехорошей интонацией попросил Ухо. – Осмотреться нужно.
– Люк?
– Ты что, никогда в вездеходе не ездил?
– Первый раз в жизни и, надеюсь, в последний. Отвратительно себя чувствую.
– Я хренею с этих русских, – удивился командир. – Во сельпо! Во тундра!
Мне наконец-то стали понятны его испуганные вскрики, напряженная поза, цепкий захват поручня… Мы открыли оба люка и осмотрелись. Запах газа был, но неправильный, не тот, что идет от конфорок плит. Мы переглянулись и захлопнули люки. Едва я тронулся, лед под нами осел. Такое же ощущение, когда самолет падает в “воздушную яму”. Тот же “мурашек” в помидорах; Я потянул правый рычаг.
– Стоп. Не вертухайся боец. Если лопнул газопровод… Где мы находимся? Это озеро Боганет?
– Нет. Боганет давно проехали. Ты разве не узнал? Лет десять назад мы здесь рыбачили зимой. Норилы перли на себе. Газ идет из озера. Здесь ила на десять метров.
– А-а. Так мы здесь норилили. Вспомнил. Теперь все понятно. Наливай.
– За рулем не пью.
– Руля-то нет. Быстро поднятая сигарета не считается упавшей. Рычаги вездехода – не руль авто. Наливай.
– Ты мертвого затрахаешь.
Я вывел машину на берег, поставил на продуваемое место и достал фляжку спирта.
– Господа браконьеры, – оживленно потер руки Ухо, – предлагаю тост! За успех нашего абсолютно безнадежного дела, которое мы несмотря ни на что и вопреки всему… Вопреки, даже здравому смыслу… – Понесло мужика. Мысленно я произнес другой тост. Долбаные мои детки. Если бы вы знали, как вашему батьке достается кусок оленины. Но вы никогда не узнаете, а оцените, когда у вас будут свои спиногрызы, и вы будете добывать для них хлеб. Вопреки закону и здравому смыслу. Ни один журналист, ни один писатель мира не был в волчьей шкуре браконьера. Стоп. Есть исключение из правила. Джек Лондон. Он посочувствовал американским браконьерам, захваченным российским крейсером. Освободил браконьерскую шхуну из плена.
Профессор разбавил спирт водой, полученное, теплое, молочного цвета пойло выпил, как лекарство. Мы с земляком выпили неразбавленный, и принялись закусывать сырым мясом.
Когда приголубили всю фляжку, Ухо завалился спать на тушах, у профессора закончилась нервенная дрожь, а я тронул машину с места. Руку положил на сектор газа, а рычаги оставил в покое. Вездеход дорогу знает.
– Простите, кем жена командира работает?
– Она окулист-гинеколог.
– Бедная женщина, как ей тяжело с таким человеком жить “Бедный профессор, если бы он знал, кем работает его жена, у него бы волосы встали дыбом не только на голове. Я задремал и очнулся от толчка. Хитрый вездеход не хотел подниматься на берег, а пошел вдоль русла реки. Пришлось его обругать. Он все понимает, этот послушный и сильный зверь. Выровняв курс, я уснул. Сапоги найдут дорогу. Мне снился Таиланд. Я ехал на слоне.
* * *
В марте на Таймыре все как у людей: день, ночь, утро, вечер, сумерки, рассветы. Солнце, отражаясь от кристаллов снега, слепит глаза, без темных очков – крышка. За неделю можно загореть лучше, чем за месяц в Сочи. Но нет желающих загорать в сорокоградусный мороз. Снег похож на сахар и скрипит под лыжами. Тундра ровная, как стол; снег сровнял берега, ущелья, озера и пригорки. Дуромой можно проскочить, не заметив. Единственный ориентир – сторожевая вышка “сталинского приюта”. За ней нужно высматривать печную трубу избы на острове. Труба стальная, высокая, толстая, никогда не заносится. Вход в избу через люк, который еще нужно найти и откопать. Потом по лесенке спуститься в сени и нашарить дверь в избу.
Еще издали, заметив, что из трубы шел дым, а рядом стояли лыжи, я плюнул от досады. Ни морозы, ни бездорожье, ни волки – ничто не пугает людей. То пьянь припрется, то бичи, то наркоманов желают пристроить. Всех бы перестрелять.
Лыжи были знакомые. Точно, как же я без земляка. Наша дружба, как сифилис, – неизлечима. Судя по результатам жизнедеятельности, обитал он здесь неделю и был при памяти. Раскопал лаз, сделал ступеньки к люку, прорыл траншею, чтобы солнце в окно светило. Я слышал, как он корячился в сенях, пытаясь выползти на белый свет, но плохо получалось, он выругался и затих.
– Обсади назад, – попросил я, опуская ноги в люк. – Не суетись, дай проползти.
– Скорей, ой, скорей, – говорил Ухо, распахнув дверь в избу и уступая дорогу. – Быстрее.
– Что случилось? – я не торопясь, раздевался и осматривался. Прибрано, протоплено. Хорошо. Советско-российский офицер почти трезвый. Но трясется.
– У тебя рука, что ли, болит? – спросил земляк.
– Нет.
– Тогда чего сидишь? Наливай скорее.
– Нету. Потому что ничего не принес.
– За такое можно в “табло” получить. Наливай, а то “пятак” откушу. Пургу гонишь. Юморист хренов.
Я начал искать на полках стаканы. Не нашел. Лежали стопочки и ковшик. Если наливать ему по стопочкам, рука устанет. Держа ковшик на весу начал булькать из пол-литры.
– Говори, когда хватит.
– Лей, лей. Я скажу, когда в бутылке кончится.
Зимой Ухо достал вездеход и помог вывезти оленьи туши. Услуга за услугу. Решил я вытащить его из дерьма. Была знакомая дама уже хлебнувшая замужество и истерики развода. Она была не в моем вкусе. Мне нравятся такие… как на картинах Кустодиева, а эта морила себя диетами и была худая, как велосипед. Занятия коммерцией шли ей на пользу. Все у нее получалось, все удавалось, все было путем, все было ладом. Но была одна проблема. Запутавшись во всевозможных “крышах”, обратилась в милицию, чем совершила ошибку многих российских коммерсантов. Начались проблемы. То дверь подожгут, то по телефону угрожают, а она дама одинокая, собственной тени начала бояться.
Позвонив, я долго ждал у дверей, поворачиваясь перед “глазком” то так, то сяк, зная, что меня разглядывают по монитору. Лязгнули затворы, щелкнули запоры, заскрипела стальная дверь.
– Чао. Почему так долго рассматривала?
– Ты птица редкая. Пока твое тело опознаешь…
– Где собака?
– Убили.
– Вот суки. Ладно. Понятно… Достают?
– Не то слово.
– Коврик собачий не выбросила? Принеси и положи на место. Помнится, просила ты хорошую собаку, верного друга. Нашел я тебе, что просила. Отныне, если кто-то на тебя косо посмотрит – он съест его живьем. Двери не запирай, я сейчас…
Из вездехода я вытащил тепленького и мокренького Ухо, вскинул себе на загорбок и занес в квартиру. Положив на собачий коврик, стянул унты.
– Сам он парень не плохой, только ссытся и глухой.
– Издеваешься?
– Если будешь хорошо кормить, поить и выпускать на прогулки, то лучшей охраны не найдешь. Перед тобой лежит советский офицер. Стреляет на звук и на запах.
– Смеешься? Или издеваешься?
– Какие шутки, когда две пули в желудке? Его если отмыть… Услуга за услуга. Подними мужика на ноги. Ты баба крутая, если у тебя не получится, то – все, крышка земляку.
– Вообще-то, я в ближайшее время в отпуск собираюсь, сторож понадобится…
– В Сочи полетишь?
– Сочи? Что ты, это же такая глухомань. Только Канары. Они как-то роднее и ближе.
На том мы и расстались. Похоже, за три месяца, она впервые выпустила его на прогулку одного. Был он отмыт, выбрит, ухожен и даже слегка трезв. Говорить было не о чем. Кого интересует чужое горе, когда своего до фига. Выпили, закусили и завалились на боковую.
Детство у нас с земляком было сложным: мы не знали кому верить. Учились читать по слогам в первом классе, по строчкам во втором и между строк уже в десятом.
Мама говорила – одно, папа – другое, в школе – третье. Бабушка друга, приехавшая погостить вынимала из газетного кулька клубнику: “Ешьте деточки”. Только бабушка из кухни, только мы рты разинули, как галчата, только глотку приготовили – мама: “Не ешьте дети, в газете свинец”. Только мама за порог – бабушка, она хоть слепенькая, но ушастенькая: “Ешьте деточки, клубничку, а свинец выплевывайте”.
Вспоминал сопливое детство, бестолковое отрочество, бесшабашное юношество и вот сейчас… И вот я отец. Иногда я ставил себя на место Бога и поражался его терпению, милости и прощению. На что я любил дочь и то, порою, не знаю, что сделал бы. Старшего сына я просто не любил, и он был виноват, даже когда не был виноват. Нет, до Господа мне как… до Бога.
Магнитная буря взрывала оба полушария. Хорошо бы успокоить их стопарем… Лень подниматься. Разногласия были постоянно. В школе говорили: “Не воруй, посадят”. Дома говорили наоборот: “От трудов праведных – не наживешь, палат каменных”. Самое забавное, что все были правы. Лишь став взрослыми, мы поняли: нужно жить своим умом. Нормальный человек – это тот, кто приспособился к законам общества, в котором живешь, тогда гармония.
Ухо проснулся поздно вечером. Открыв один глаз, он осмотрелся. В былые времена, осознав, что по-прежнему на этом свете, от тяжело вздыхал, типа: “Ничего не попишешь, придется похмелиться и жить дальше в этом дерьмовом мире”. Сейчас он проснулся не то чтобы жизнерадостным, но какие-то симптомы к жизни были во взгляде.
– Ты в сны и в приметы веришь?
– Угум, – мне не хотелось разговаривать.
– Если чешется в мудях, не получка ли на днях?
– Это народная примета. Непременно получка, очень большая и скоро. Иди, очередь занимай.
– Даже так? В таком случае, слухай ушами мою команду. Я очищу картошку, а ты – к мартену.
У “мартена” жарко. Пока натопишь ведро воды, пять коробов снега нужно притащить и два ведра пота с тебя сольется. Ухо двух налимов из сеней притащил.
– Где взял?
– Где взял, где взял. Купил. Видишь на озере вешки стоят, – он ткнул пальцем в окно. Там в лунках донки стоят. Будешь уходить, проверь добычу, донку сними и вот сюда, под лавку брось.
– Ты бурил двухметровый лед ради налимов? Ну, ты акробат, ну, клоун.
– Что ты понимаешь в налимьей печенке, – презрительно изрек земляк.
Наелись ухи, рыбных котлет, съели налимью печенку. Вкусно.
– Пора домой, – сказал Ухо, ковыряя спичкой в зубах.
Сталинские следователи и современные журналисты отучили русских задавать вопросы. Хочет человек о себе рассказать – сам расскажет, а начни пытать – свернется в клубок, как ежик. Но я все же осторожненько поинтересовался.
– Что тебе дома делать?
– Помыться, побриться, похмелиться, “палку” бросить. Работы непочатый край.
– Еще непочатый?
– Уже початый, но работы-ы.
Я видел, как он шагал мимо вешек, в сторону электрички. Упругий шаг, уверенное скольжение лыж спокойного человека. Давно не видел я его трезвую походку. Раньше я ему завидовал. Он проживал эту жизнь заново, повторно. Первый раз на черновик, а, родившись сейчас, начал ее с чистого листа, шагал по торной, знакомой тропе. Уже в детстве он не знал сомнений.
Три ангела были с ним. Первый показывал путь, второй оберегал от напастей, третий сидел на правом плече и давал мудрые советы. Отец Небесный наделил его красотой. В юности, не зная, что такое стыд, неловкость и застенчивость, он мог заговорить с любой красавицей и затащить, не мешкая в постель, чтобы утром мучительно вспоминать, у кого он, как зовут предмет любви.
Ладно, он был пьяный, но женщины были трезвые и не сожалели, что попали под его гипноз, более того, раскинувшись на “вертолете”, не проклинали. Весной, когда цветет сирень, в лирическом настроении вспоминали со щемящей грустью: “Ах, какой был мужик! Настоящий полковник”. Я же, блин, мучительно краснел, приглашая на танец. Вел в ресторан, всю ночь уговаривал, под утро обещал взять в жены. Мне давали – как кусок собаке, оправдываясь перед подружкой на следующий день: “Как отказать? Если бы ты знала, какой это зануда”.
* * *
Норильск занимает первое место в мире по количеству общественных туалетов. Он в каждом подъезде. Очень удобно. Особенно посетителям пивных баров. Этот ненавязчивый сервис слегка омрачал жизнь обитателей домов, заставляя быть внимательными при входе, чтобы не наступить в продукт жизнедеятельности.
– …Только “кран” открыл – дама входит. Что делать? Принимаю решение: пусть лопнет совесть, чем мочевой пузырь. Дама оказалась интеллигентной, подождала пока я… Так и познакомились, – рассказывал Ухо пока поднимались на четвертый этаж.
Открылась дверь, дама вопросительно посмотрела на нас.
– Привет.
– Привет.
– Зашли бутылочку у тебя распить. Готовь стаканы.
– А вы кто?
– Ты че? Мы с тобой в праздники… Узнавай. – Он повернулся в фас, в профиль. Женщина отрицательно покачала красивой головой.
– В праздники, вообще-то… Но я вас не могу вспомнить.
– Слушай, может мне штаны снять?
– А-а. Ну-у. Зачем же так сразу. Заходите.
Как много женщин захлопывая дверь перед мужчиной попросившим стакан, захлопывают ее перед своей счастливой судьбой.
Пока я мыл руки, земляк прогулялся по квартире и вернулся слегка озадаченный.
– Лопухнулись мы. То ли домом, то ли этажом. Короче, рвем когти?
Коньяк не пьют в подъезде, а на улице мороз. Решили остаться. Я тоже прогулялся по комнатам и понял – это дама не будет ожидать, пока мой друг ширинку застегнет. По специальной литературе на книжных полках, сейфом с гербом Советского Союза для оружия и документов; интерьеру и аппаратуре, я понял, что дама занимает высокий пост. Она сидит так высоко, что в сталинские времена из окна ее кабинета была видна моя родина – Колыма. Мужчиной здесь не пахло. Осмотрев на кухне богатства выставленных закусок, я еще раз убедился, что даму на работу возят на служебной машине. У нее хватило такта и ума ни о чем не расспрашивать.
Выпили по одной, по другой. Даже я чувствовал запах одинокой женщины. Ухо налил по третьей, дернул рюмку один, самостоятельно. Молча поднялся и ушел чисто по-английски: не поблагодарив и не попрощавшись. Только дверь стукнула. Мы с дамой переглянулись и засмеялись. Смех у нее был хороший.
– Ну, рассказывайте. Вы действительно ошиблись или шли наугад, искали, где выпить? Дело в том, что на праздники, мы с подружками так набрались… где-то ходили, гуляли, не помню, как домой добралась… – Мы говорили о том, о сем… Ни о чем. Мололи и смеялись. Рассматривали друг друга внутренним зрением. Нам было хорошо, нам было интересно. Душевная гармония двух, она или есть, или ее нет. Я не мог оторваться от нее глаз, а грудь была выше всяких похвал.
“Чем ночь темней, тем ярче звезды”. Чем больше разгребала она на работе человеческое горе, злобу, зависть, слезы, тем сильнее хотелось светлого и чистого. После трагической гибели мужа, она не встречалась ни с одним мужчиной. Ждала. Верила: наше от нас не уйдет. Нужно уметь ждать. Нужно уметь надеяться.
Когда-то мы были Богами. Белый, желтый, черный. Мы были Братья, Дети своего Отца. Сейчас мы частицы того целого, единого, который правил своим Миром, создавал свою Вселенную. И мы, эти частицы, когда-то единого, ищем друг друга здесь и сейчас. Мы радуемся, когда находим, мы чувствуем, мы едины. Мы – частицы одного Я. Мы – это Я.
Не мы выбираем, нас выбирают. На защите диплома ее выбрала тема: “Артур Шопенгауэр. Философ-пессимист”. Счастье иллюзорно. Страдание – неотвратимо. Наша жизнь – вечная неудовлетворенность. “Наш мир – наихудший из возможных”. Согласно закона “отрицание отрицания”, философ научил ее оптимистично смотреть на мир. Как неотвратимое страдание восприняла она гибель мужа, отсутствие детей и высокую должность. Согласно Шопенгауэра, каждый человек – это воля. Государство обязано уравнять все воли. Ей поручили это дело. Полное одиночество среди людей научили, что богатство – это пыль по ветру, нужно беречь, что имеешь, и не плакать, когда потеряешь.
Мы расстаемся с женщинами, когда тело высказало все, а душам не о чем поговорить. Нам было о чем… Как говорил сантехник дядя Вася: “Если не всматриваться пристально и не порхать ноздрей, – мир прекрасен. Ну, ежели смотреть философски, то он просто великолепен!” Особенно, когда есть, кому рассказать в постели как он великолепен!
* * *
– “В разобранном виде человек представляет собой кучку дерьма. Выбирается он при помощи все той же отвертки. Это я к тому, что говорили однажды: “Вы, конечно, дико извиняйте, но ваши дети бегают по моему потолку, и вы тоже иногда стучите”. Сосед мне: “Есть альтернатива – меняемся этажами. Тогда по вашему потолку будет стучать только дождь”.
Выбрал другой вариант – подарил ему свой ковер на его пол. Он мне достался при дележке. Это я к тому, что преданной, как собака, и верной, как собака, может быть только собака. Я тоже, конечно, онанизмом не занимался. В перерывах между пьянками. Пьянки мне даже больше нравились. Это я к тому, что пришлось однажды лечиться. Но гипнотизер был пьяный и загипнотизировал меня не в ту сторону. Пить я не бросил, но вдруг прорезался литературный талант. У-у-у. Как я начал писать!” – Это был известный алкоголик с большим стажем. В вытрезвитель его не брали. Сотрудники вытрезвителя были на содержании норильских пьяниц.
Самое смешное, что сидящий передо мной человек действительно был поэт и член Союза. В молодости он писал прекрасные стихи и входил в норильскую богему. От столичной она отличалась тем, что здесь никто никому не завидовал. Провинция не имеет права иметь таланты. Провинция обречена кормить бездарность. Он брел по берегу Доромоя, сверкая красной шевелюрой. Я узнал его, перевез на остров. В откормленном состоянии он был по-прежнему худ, высок и рыж. Был он вместо радио. На всех волнах передавали страсти-мордасти. Я начинал сочувствовать товарищу Сталину и понимать, за что он выслал чеченцев. Потом я сочувствовал чеченцам, понимая, что так жить нельзя. Как и все россияне я терпеливо ждал второго прихода Христа. Только он поведет куда нужно и все толково объяснит. И пойдем мы верной дорогой, товарищи, в правильном направлении.
Меня профессиональный алкоголик-поэт не узнал, ибо я в богему города не входил. Не пускали. Я единственный из них сумел разом завязать: пить, курить и писать стихи. Остальные не могли бросить портить бумагу и эфир. Поэт был инвалидом сексуальной революции и невольником собственного члена.
– Чего я тут? – уже который день пытался объяснить больше себе, чем мне, поэт. – Сидим на кухне. Она меня хоп кулаком по целовальнику. Никакого консенсуса. Я ее цап за кудри, она меня… А-а. Хорошо быть лысым. Одно у них неудобство – умываться дольше, мыла не напасешься. Отчего конфронтация – не помню. Выпили еще – опять консенсус. Жарко было. Она окно открывать – да сама и вывалилась. Я пошел, дай, думаю, первую помощь окажу… может, последнюю. Вышел, за перила держусь. Шел-шел. Устал весь, а перила не кончаются. Дай, думаю, напрямик. Перешагнул через перила… Хорошо, что внизу никого не было. Кусты растут под нашим балконом. Слышу, на лавочке бабки разговаривают: “Урожайная осень нынче, вон, как падают из нашего дома”. Эх, думаю сам себе, алиби никакого… В стране бордель, а страна без борделя, как квартира без ванной, тут я согласен с Марлен Дитрих…
Поэт в Норильске – не поэт. Промгород, пыль, газ, вонь. В лучшем случае, он может устроиться грузчиком. В худшем – приходили в редакции. Но в этом дендрарии их съедали сразу. Иногда там устраивали рыбалку на живца, особенно хорошо клевали молодых поэтов.
Поэт имел фигуру обезьяны и морду крокодила. При всем том его любили женщины. Практически он переходил от одной жены к другой. Сыновья, к счастью, не пошли по стопам отца. Они “катали” водку в гараже, который построил отец. Купили батяне ларек, но руководил он им своеобразно: приносил рюкзак пустых бутылок и уносил полные. Сыны ларек отобрали, купили ему в Москве квартиру и машину. В столице, когда пришло время сказать гадость о коммунистах, он долго тужился, вспоминая, что же плохого сделали еще Советы. Вспомнил. И облегчился на митинге. Потом подошло время воспоминаний как хорошо, как прекрасно было прежде. С этим было сложнее. Он тужился долго, но вспомнил и радостно выплеснул на страницы газет. Со временем суета столицы ему прискучила, машину он пропил сразу, квартиру немного опосля. На оставшиеся деньги прилетел в Норильск. Поэт не утомлял. Пьяная речь его не раздражала. Есть же такой обаяшка: бичара, а, поди ж ты… увидишь, улыбнешься и руку подашь, потому что сами часто не понимаем, о чем речь наша содержательная. К счастью, на этой планете все имеет начало и конец. Однажды закончилась водка. Допив мой одеколон и лосьоны, ушел на электричку.
Свершилось. Я остался один. Наша жизнь – это зал ожидания. Нужно уметь ждать. Я дождался. Достал с полки сушеные грибы, запарил на манер чифиря. Мухоморы собирал летом, сушил по рецепту. “На материке” я бы их в жисть употреблять не стал и врагу не подсунул. Смерть от них мучительна, но в моем удивительном краю нет ядовитых грибов. Как, впрочем, и рыбы с сальмонеллой. Ешь сырую – толще будешь, ешь больше – проживешь дольше. Нацедил алюминиевую кружку варева, отрезал кусок соленого омуля. Мой отец всю жизнь чифирил. Картина отца с кружкой и куском селедки по вечерам была привычна. Три глоточка, кусочек рыбки и снова щелканье косточек на конторских счетах. Колонки цифр были непонятны и магически притягивали…
“Улет” с мухоморов резкий, полный, как взлет самолета с палубы корабля. Теперь я знал, где находится моя капсула. Это была грань между чистилищем и нормальной космической жизнью. И тот же, уже знакомый голос: “Хочешь знать, что такое жизнь? Это фонарь на спине. Этот фонарь освещает уже пройденный путь. Так сказал Конфуций. Земля – это исправительно-трудовая космическая колония. Ад находится здесь. Центр ада – в России. Пока не достигнешь совершенства, будешь раз за разом рождаться здесь. А черти со сковородками – это пьяный бред. Похмеляться нужно своевременно… Каждый из нас дьявол для ближнего… и дальнего. Все ближние… и дальние – дьяволы для нас, для меня. Чем роднее, тем больше огня под котлом в котором кипит наша душа. А то там пугают геенной на том свете… Идиоты. Что есть боль тела перед душевной болью? Планета Земля клокочет от людской боли. На небе наш дом родной, там хорошо, он называется Рай – это название нашего настоящего дома родного!
Если есть Отец Небесный, то должна быть и Мать. Или мы сироты? Оттого и живем как-то не так, сикось-накось. Кровь, пот, несправедливость. Может быть, еще рано? Две тысячи лет назад мы не знали о существовании Всевышнего. Были там всякие Юпитеры, Зевсы, крокодилы… Потом пришел Христос и все объяснил…
Я остановил вездеход у края обрыва. Внизу петляла Косая. Берега голые, скалистые. Ветер сносил снег вниз, тромбовал. Что заставило остановиться – не знаю, следующим мгновением подал машину назад и в тот же миг снежный карниз рухнул вниз. Заглушил двигатель, вышел, глянул вниз и пот вытер. Мне стало жарко на сорокоградусном морозе. Летел бы я как ангел, а шмякнулся как…
Летом Косая извивается меж высоких берегов. В ее промежности растут деревья, прыгают зайцы и куропатки.
Тишина. Ослепительное солнце, высокое чистое небо. Только звук центрифуги двигателя все тиши и тише. Со стороны Дудинки гудки тепловозов и шум морского порта, где под выгрузкой стоят суда. Страха нет, когда знаешь, что нас в жизни ведут и охраняют ангелы, но был инстинкт самосохранения, выбрасывающий адреналин в минуты опасности.
Я осмотрел окрестности. Пойдя напрямую, рисковал проскочить остров на озере Дуромой. Заметенная снегом тундра была единым футбольным полем, лишь труба над избой торчала. Ориентир плохой. Придется двигаться на север вдоль русла до взорванного моста, там свернуть на запад… да, пожалуй, это гарантия, что выйду на остров.
Под мерное покачивание вездехода снова пошли мысли: “Придет время и появится Мама Небесная”.
О ее существовании известит еще один Сын Божий. А может быть Дочь. Но в отличие от Иисуса Христа, она поведет не через кровь, распятия и страдания, а через любовь и ласку – то, о чем мечтает всю жизнь человек. Она наведет порядок в доме, выровняет планету и не будет леденящей тундры и пустынь. Здесь, на Таймыре, вырастут яблоки. Человеки будут в том возрасте, когда придет пора учиться, а счастье – лучший университет.
г. Норильск