Опубликовано в журнале День и ночь, номер 11, 2005
1.
26 апреля 1970-какого-то года Толян Походяев – второй летнаб Бичегонского оперативного отделения Красноярской базы авиационной охраны лесов, собрал поутру возле балка-вагончика, приспособленного под бытовой склад, четырех мужиков из пожарно-десантной группы своего брата Юрия Походяева во главе с ее командиром и поставил перед ними задачу:
– Вот что, товарищи десантники, хотя пожароопасный сезон еще не начался, хватит даром хлеб есть. Сегодня после обеда вылетим на патруль. Патрулирование лесных массивов, охраняемых нашим оперативным отделением, которому первым в авиабазе присвоено нынче звание комсомольско-молодежного, будем осуществлять на территории Приангарья, в частности на границе с Иркутской областью. Вот туда сегодня и полетим. Конкретно, в район притока Ангары – реки Чуня…
– Какое еще патрулирование?! – вякнул было старший десантник Коренков Мишка, только что окончивший в Красноярске курсы инструкторов пожарно-десантной службы и всего пару недель назад прибывший к месту назначения. – В лесу еще не везде снег сошел.
– А вы, Коренков, помолчите, – оборвал Мишку летнаб. – Вы, хоть и старший десантник, в авиационной охране лесов первый год работаете. И всех особенностей нашей службы еще не знаете. Так что, лучше послушайте, что говорят старшие и по опыту и по должности… И не только говорят, а между прочим, и пишут.
И Толян, добыв из внутреннего кармана летнабского френча сложенную газету, развернул ее.
– Вот, пожалуйста, свежий номер Бичегонской районной газеты “Ангарская правда”. За 25 апреля. То есть, вчерашняя… Вот, читаю, – черным по белому: “Каждое лето, едва сойдет снег в приангарской тайге, воздушные пожарные начинают свою дозорную службу. Под их охраной около полутора миллионов гектаров бесценного ангарского леса… Но вовремя обнаружить и потушить пожар – мало. Одна из главных задач – создать такие условия, при которых он вообще не мог бы возникнуть. Вот почему к нынешнему пожароопасному сезону мы начали готовиться, когда в приангарской тайге еще лежал снег, – говорит начальник Бичегонского оперативного отделения Красноярской базы авиационной охраны лесов. – Провели большую агитационно-массовую работу. Проверили лесосеки, везде навели порядок…”
Толян сложил газету и зыркнул на парней из под козырька гэвээфовской фасонной фуражки. – Вот!.. Начальник говорит, газета пишет, а мы в Бичегонах бока отлеживаем. Ни разу еще на патрулирование не вылетали.
– Да успеем еще за лето налетаться, – встрял Колька Зюзин – самый младший по возрасту – только что отслуживший в армии и самый вздорный характером, успевший уже “поцапаться” едва ли не с половиной личного состава оперативного отделения.
– Не рассуждать!.. – рявкнул Толян. – Это в армии, перед “дембелем” вы, товарищ Зюзин, в “дедах” ходили, а здесь пока что – “салага”… Так что, всем выполнять команду!
Коренков Мишка с Походяевым Юркой – братом-близнецом летнаба, несмотря на то, что познакомились всего пару недель назад, уже успели сдружиться и понимали друг друга с полслова. Вот и сейчас они недоуменно переглянулись и, подняв брови, скорчили рожи один другому. Мол, чтобы все сие могло значить?..
Один только Кешка Безуглов, коренной Бичегонский житель, лет под сорок от роду, имевший манеру при разговоре глядеть на своего собеседника с ироничным прищуром, чему-то загадочно ухмыльнулся. Он вообще притащился на отделение как-то странно снаряженным – с большущим, туго набитым рюкзаком за спиной и, вместо казенных кирзачей, обутым в резиновые болотники. Будто не на патруль, а на рыбалку собрался. Толян, кстати, и остальным троим тоже переобуться велел, не в болотники, правда, коих в бытовом складе вообще не было, а просто в резиновые. Мол, там, куда вы летите, места могут встретиться низменные, болотистые. Так что, в резиновых-то сподручней будет. “Сподножней!” – тут же уточнил Зюзя.
Иннокентий же, когда парни, переобувшись, выбрались из вагончика, закурил и, отозвав в сторону Юрку, стал ему что-то вполголоса говорить.
Мишка, глядевший на них, видел только, как у Юрки сперва удивленно поползли вверх рыжие брови, а потом тот хмыкнул и, понимающе, закивал.
Толян, распорядившись и прочитав нотацию десантуре, поднялся по широкому крыльцу в отделение – новехонький, из свежего, еще сочащегося смолой, бруса большой дом с мансардой, только в прошлом году построенный впритык к летному полю, вместо старой, уже разваливающейся хибары. А уже минут через пять из гаража, рядом с отделением, выехала “полуторка” и, подкатив к балку, остановилась.
– Грузите! – крикнул, высунувшись из кабины, водила.
Тут уже Юрка взял на себя командование. Поднявшись с Кешкой в балок, они выкинули оттуда четыре спальника, четырехместную брезентовую палатку, увязанную шнуром из парашютной стропы, выволокли, упакованную в чехол, двухместную надувную лодку – “резинку”, вынесли двадцатилитровую алюминиевую канистру и рулон полиэтиленовой пленки. А в последнюю очередь Юрка вынес двустволку 16-го калибра с небольшим патронташем – подсумком.
Скомандовав Мишке с Зюзей: “Все в кузов!”, пошел с Инокентием в отделение, откуда они вскоре вернулись с тремя РЛО – ранцевыми лесными опрыскивателями. Погрузив все и сами забравшись в кузов, мужики дождались, когда из дверей отделения появится с планшеткой в руке Толян, займет место рядом с водителем и, наконец, тронулись.
Ехали недалеко. На другой конец, летного поля, где на вертолетной площадке, уже в полной готовности к вылету, желто-зеленой стрекозой с провисшими лопастями несущего винта стоял их МИ-4, и его командир – коренной сибиряк, ангарец чеченской национальности, чьи родители были сосланы сюда ещё “отцом всех народов”, да так и прижились в Бичегонах, Бек Булат выглядывал из пилотской кабины, по обыкновению скаля в усмешке белые, как фарфор, зубы.
Погода была почти по-летнему теплой. Высоко в безоблачном голубом небе летел АН-2, а под ним, один за другим раскрывались и одуванчиками парили над летным полем купола парашютов. Шла последняя перед пожароопасным сезоном тренировка парашютистов-пожарных.
Толян поднялся в “вертушку”. Десантники быстренько перегрузили свою поклажу из кузова “полуторки” в салон МИ-4 и влезли сами, закрыв за собой дверцу бортового люка. Уселись вдоль борта на откидных алюминиевых сиденьях. Толян же взгромоздился на ступеньки, ведущие в пилотскую кабину, так что башка его была в ней, а парням внизу оставалось любоваться только начальственной задницей.
– А тут-то что? – спросил Мишка, сидевшего рядом Юрку, ткнув носком резинового сапога в канистру.
– Как, что?! Гэсээм, конечно… – ответил тот.
– Горюче-спиртовые материалы! – фыркнул Зюзя.
– А на кой черт нам горючка, если мы даже “Дружбу” – мотопилу то есть, с собой не взяли? – не отставал Мишка.
– А зачем лишнюю тяжесть с собой таскать?! Наша “дружба” там будет, на месте. Не разлить водой!.. Прилетим, узнаешь, какая! – загадочно ухмыльнулся Юрка.
Мишка недоуменно пожал плечами. Ему сразу в этом их вылете почудилось что-то неладное. Во-первых, почему на патрулирование полетело всего четверо – меньше половины десантной группы?.. И даже спусковые устройства с собой не взяли. Опрыскивателей – всего три… А вместо этого нахапали совсем ненужных вещей. Ну, допустим, лодка с палаткой могли еще пригодиться. А вот, рулон полиэтиленовой пленки и Кешкин неподъемный, неизвестно чем набитый рюкзак, они-то для какой надобности?..
У него складывалось впечатление, что заранее готовилась высадка в тайгу сроком на несколько дней. В то время, как задача обычной патрульной группы – всего лишь обнаружение и ликвидация в самом зародыше точечных очагов пожаров. Для чего ни палатки, ни спальных мешков, ни резиновой лодки в общем-то и не требовалось… Другое дело, когда огнем охвачены десятки, сотни, а то и тысячи гектаров тайги. Когда лесным пожарным неделями приходится жить в походных условиях, ночевать в палатках, переправляться или сплавляться на лодках по таежным речкам.
Но, как им говорили на курсах, на борьбу с такими пожарами мобилизуют силы в десятки и сотни раз более многочисленные и технически оснащенные. Да и откуда сейчас взяться в лесу пожарам, даже и точечным, если в низинных местах все еще лежит снег?..
Но тут как раз наверху, над салоном “вертушки” зажужжал стартер, рыкнул и зарокотал двигатель. Лопасти несущего винта, сперва как бы нехотя, а потом все быстрей завращались, и парням через иллюминаторы стало видно, как они уже почти слились в гладкий круг. “Вертушка” оторвалась от земли, набычась пролетела сколько-то на “бреющем” вдоль взлетно-посадочной полосы и взмыла вверх. Потом МИ-4 сделал вираж и, набирая высоту, лег на курс. Судя по руслу Ангары, петлявшей внизу с правого борта, летели они на юго-восток. Через час с небольшим полета на высоте восьмисот метров “вертушка” начала потихоньку снижаться, и пошла строго над Ангарой. Пролетели над каким-то поселком, неподалеку от которого в Ангару с юга впадала какая-то речка, повернули и пошли над ней. Один берег речки был низким, поросший ельником и березняком, зато другой – обрамлен сплошной грядой сопок, заросших высоченными лиственницами.
Минут через пятнадцать полета, внизу, на узкой полоске берега между рекой и сопками показалась какая-то хибара. Вертолет описал над ней круг и завис. Судя по всему, экипаж высматривал площадку для приземления. Выбрал, наконец, пятачок ровной суши метрах в ста от лесной избушки и посадил вертолет туда.
– Выгружайтесь! – скомандовал Толян, высунув из пилотской кабины голову.
– А пожар-то где?! – озадаченно спросил Мишка. – С “вертушки” ничего видно не было.
– Приказано, значит надо! – за Толяна, ухмыляясь, ответил Юрка. – А пожар?.. Раз пожарные прилетели, – будет!
2.
Парни быстренько выбросали на землю свои манатки, пригибаясь под вращающимися лопастями винта, оттащили от вертолета. Тот сразу взлетел и, сделав прощальный круг, умотал.
– Ну что, мужики, новоселье пойдем справлять! – командование высадившимися невесть зачем, в неведомом им краю десантниками взял на себя почему-то не Походяев – инструктор группы, а Кешка.
Разобрав поклажу, кроме лодки, РЛО, и оставив вместе с ними на берегу почему-то канистру с ГСМ, парни потянулись гуськом к избушке. Оказалась она охотничьим зимовьем. Довольно просторным. Как раз с парой широких лежанок, излаженных из обтесанных сверху жердей. С железной печкой. Даже деревянный пол в избушке был настлан. Тоже из обтесанного жердевника.
Еще подходя к зимовью, Мишка обратил внимание на какое-то подобие скворечника, прилаженного на трехметровой высоте к стволу лиственницы, растущей неподалеку. Только скворечник был раз в десять больше обычного и снабженный, вместо дупла, обычной дверцей, запертой на засов.
– Что это? – спросил Мишка у Походяева.
– Лабаз, – ответил тот. – Зимой охотники добычу в нем держат. В зимовье-то тепло – печка топится. Мясо проквасится. А в лабазе оно, как в холодильнике. И зверь не достанет. Вишь, как высоко приколочен-то.
Едва успели обустроиться на временном месте жительства – наготовить дровишек для печки, распаковать и расстелить на лежанках спальники, Юрка скомандовал: “Ну что, товарищи десантники, пора приступать к тушению пожара!”
– Где пожар-то?.. Какой? – недоуменно переспросил Мишка. Колька Зюзин тоже озадаченно повертел башкой.
В ответ Юрка попросту отмахнулся от непонятливых подчиненных и, приказав: “За мной!”, пошел туда, где они оставили на берегу лодку, канистру и РЛО. Мишка с Зюзей переглянулись и, пожав плечами, потянулись за командиром.
– Накачиваем! – опять скомандовал Юрка, пнув сапогом, упакованную в брезентовый чехол, надувную лодку.
Вытащили ее из чехла, разложили, накачали насосом. Надули резиновые подушки-сиденья. Положили зачем-то на днище канистру. Вставили в резиновые уключины весла. И, придерживая за бортовые шнуры, столкнули лодчонку в воду.
Юрка пристально посмотрел на Мишку, все еще не “врубившегося” в суть этой загадочной процедуры, тут же перевел взгляд на Зюзю и, скомандовав ему, “Садись!”, влез в лодку сам. Приказал Мишке: “Жди здесь!” и, вынув одно весло из уключины, оттолкнулся им от берега. Минут через десять лодка, снесенная немного течением, приткнулась к другому берегу речки. Парни вытащили лодку на песчаный закосок и, впереди Юрка с канистрой, за ним следом Зюзя, начали продираться в глубь зарослей тальника, туда, где на пригорке стояло несколько березок и елей.
Отсутствовали минут пятнадцать. Потом, уже по проторенной ими тропе, вышли на берег, сели в лодку и переправились.
Никак не отреагировав на вопросительный Мишкин взгляд, Юрка достал из лодки пустую уже, по всему судя, канистру и пошел с ней к зимовью. Через минуту вышел, держа в руке пистолет-ракетницу и, подойдя к парням, закурил. Ничего не понимающий Мишка тупо уставился на ракетницу в его руке.
– Сейчас будет тебе пожар! – хмыкнул Юрка и, приказав, – Грузите РЛО в лодку. – вскинул ракетницу и выпалил. Почему-то не вверх, а поперек реки. Красная ракета, описав дугу, и еще не погаснув, упала на тот самый пригорок, поросший березняком и молодым ельником.
Ничего не произошло… Юрка, скривив удивленно губы, выкинул из ствола ракетницы пустую гильзу и вставил новый патрон.
На звук выстрела из зимовья вышел Кешка и тоже уставился на тот берег. Юрка поднял ракетницу и выстрелил в том же направлении второй раз.
– Есть!.. – Сразу же заорал он.
На том берегу реки враз вспыхнуло пламя, охватив почти весь пригорок, потом потихоньку улеглось, но следом послышался треск горящих деревьев.
– Все, парни, в лодку!.. В бой с огненной стихией! Ликвидируем очаг лесного пожара в самом зародыше…
И парни, побросав в лодку РЛО, и сами втроем едва уместясь, в двухместной “резинке” спешно переправились на тот берег.
Только тут до Мишки стало кое-что доходить. Но для чего нужно было разыгрывать этот спектакль, он пока так и не понял.
А на вершине холма вовсю полыхал огонь. Правда, был пожар не опасным. С одной стороны продвижение огня ограничивала реке. А с трех других – горящий холм облегало болото, за которым собственно и начинался лесной массив. То есть сцена для разыгрываемого спектакля была выбрана с умом и удачно.
Поработав сколько-то ранцевыми опрыскивателями, затоптав тлеющий мох ногами, то есть “ликвидировав пожар в самом зародыше”, парни присели на валежину перекурить.
– Ну, и что сей сон значит?! – в упор глядя на Юрку, спросил Мишка. Тот ухмыльнулся.
– Ну, ты, брат, тупой и еще тупее… Неужто до сих пор не дошло?.. Ты, поди, думал, что мы и впрямь на патруль летим? Как бы не так… На рыбаловку! Ты думаешь, чего Кешка-то в своем рюкзаке сюда припер?.. Сети!.. Вот, вечером выставим, а утром с уловом будем.
– Чего сети-то… – встрял Зюзя. – Надо было на патруль шматок шнуровой взрывчатки взять. Вон сколько ее на складе ВВ без толку валяется. То-то порыбачили бы. И никаких сеток не надо. Знай, собирай добычу.
– Нет уж, товарищ Зюзин, – охолонул его Юрка. – Мы не какие-нибудь злостные браконьеры. Мы люди совестливые…
– А рыбнадзора Прохорова не боитесь? – перебил Мишка. – Лов рыбы в эту пору, да еще сетями, категорически запрещен. Явное браконьерство же… Застукают, мало не покажется!
– А при чем здесь Прохоров?! Это не его территория.
– Как, не его? – удивился Мишка, уже не раз слышавший о свирепом нраве и неумолимости Бичегонского рыбнадзора.
– А так!.. – ехидно осклабился Юрка. – Мы сейчас не в Бичегонском районе находимся. И вообще не в Красноярском крае, а в Иркутской области. Так что Прошке твоему сюда вход заказан.
У Мишки брови от удивления взлетели едва не до шевелюры на лбу.
– А-а… как мы в Иркутской-то области оказались? – заикнувшись, спросил он.
– А так… Патрулировали свои леса на границе с соседями, видим, на их территории – дым столбом. Ну, как не помочь людям?! Лес-то, он ведь везде свой – государственный… А вдруг еще и на охраняемый нами лесной массив пожар перекинется… Главное в нашей работе, что: “вовремя обнаружить очаг загорания и устранить!” Вот, мы это и сделали. Глядишь, про этот наш подвиг и в газете опять напишут. Может быть, даже в ихней “Иркутской правде”.
А если по делу, Мишка, за которым мы сюда прилетели, то пожар этот вот нам для чего был нужен. Сунется сюда, скажем, ихний рыбнадзор, либо менты: “Чего, мол, голуби, вы тут делаете?” У нас алиби налицо. А вот, мол, чего: “Лесной пожар обнаружили и вовремя ликвидировали. Так что, скажите спасибо. Еще и благодарность выпишите! А денежное пособие уж и не просим. Мы люди скромные… А надыбают, не дай Бог, мережи, так и тут отговорка есть. Откуда, мол, нам знать, чьи они… Сами распустили своих бракашей, вот и ловите… А мы тут ждем, когда за нами вертолет прилетит.
– Ну и ловкач, ну и пройдоха! – подумал Мишка. – Недаром кличка у него “Прохиндеев”. – Хотя понимал, что спланировал всю эту браконьерскую операцию вовсе не инструктор десантной группы гражданин Походяев и даже не его брат – летнаб, а кто-то из начальства и рангом повыше и хитроумней. Ну, да ладно!..
Успешно справившись с лесным пожаром, парни опять погрузились в лодку и переправились на свой берег. Забрав РЛО, пришли в зимовье, где Кешка уже растопил печурку и сварганил обед из конской тушенки с рожками, скипятил и “по-купечески” заварил чай. С чувством исполненного долга, со вкусом, не торопясь, пообедали. Повалялись на нарах, застланных спальниками, переваривая пищевое довольствие. А ближе к вечеру стали собираться на свой браконьерский промысел. В бездонном Кешкином рюкзаке оказалось целых пять сеток длиной от двадцати до полста метров с разнокалиберной ячеей, походный топор в чехле и складная саперная лопатка. Положив три сетки и топор в лодку, Кешка с Юркой спустили ее на воду, и усевшись сами, стали сплавляться вниз по течению к “уловам, которые они заметили еще с вертолета”, как объяснил Юрка.
– Слушай, откуда у Иннокентия все это? – спросил Мишка Зюзю, имея в виду содержимое Кешкиного рюкзака.
– Скажешь тоже… “Откуда!” – фыркнул Колька. – Думаешь, если фамилия у него Безуглов, так, стало быть, ни кола, ни двора?.. Как бы не так. Один из главных куркулей Бичегонских. Таких в добрые-то времена раскулачивали. Изба – пятистенок! Скотины – целое стадо: корова, бык, телка, лошадь. А что снастей рыболовных!.. Ты думаешь, сетушки-то эти, фильдекосовые, – все что у него есть?.. Хрен вот! Капроновых еще штук десяток! Так те-то он берегет. Браконьер известный. Лодок-то у него, окромя ангарки, еще и казанка с “Вихрем”. Вот так-то!.. А ты – “откуда?..” Оттуда!
Пока Юрка с Иннокентием плавали, Мишка с Зюзей стали кумекать, как бы заглянуть в лабаз на лиственнице. Вдруг там чего хранится?! “Лазов” – то есть приспособлений для спуска парашютиста по стволу дерева, если купол парашюта при приземлении зависнет на его кроне, у парней, естественно, с собой не было. Да хоть бы и были, толку-то от них в данной ситуации – нуль! Влезть по стволу, конечно бы, влезли, а вот в дверцу лабаза не заглянешь. Она от ствола-то в метре. Тут нужна была только лестница. А хозяева-то как лазили?.. Значит, лестница где-то есть. Возле избушки – нету. Стало быть, от незваных гостей где-то спрятана. Стали кусты вокруг зимовья обшаривать. Ну, так и есть, вот она лежит, голубушка, на ребре, прислоненная к молоденькой лиственнице. Притащили на место, поставили. Полез Зюзя. Мишка внизу, задрав голову, придерживал лестницу. Колька скинул со щеколды дверцу лабаза, заглянул внутрь. Сказал: “чего-то тут есть”. Протянул лапу и выволок оттуда мешок до половины чем-то набитый. Запер дверцу. Спустился. Загнув края, вскрыл мешок. Заглянул в него. К чему-то принюхался и заорал: “Есть добыча!”
– С чем он, мешок-то? – спросил Мишка.
– А вот с чем! – ответил Колька и, запустив в мешок руку, вытянул большой, размером чуть ли не в четверть буханки, ровнехонько вырезанный кус коричневого с чернинкой мяса.
– Медвежатина копченая, понял?! И ни капельки не испортилась. Тепла-то еще толком не было, вот протухнуть и не успела… Так что пока эти хреновы браконьеры чего добудут, а мы уже с тобой, Мишка, добыли.
– Но, ведь это даже не браконьерством, а воровством пахнет! – Попытался усовестить Зюзю Мишка.
– Какое там воровство?! – хохотнул Колька. – Экспроприация излишков!.. Думаешь, если бы те добытчики мало медвежатины домой уперли, они бы эту заначку на лето протухать тут бросили?.. Как бы не так… А ты такой клич слыхал?! “Грабь награбленное”. Ты, поди, думаешь, хозяева лабаза-то лицензию на этого мишку брали, либо шатун на них невзначай выбрел, вот и завалили его?.. Ан, нет! С шатуна всей поживы – шкура да кости. А тут, вишь, Михайло Потапыч какой упитанный. Все лето на зиму откармливался. Мяско да сальце копил. А осенью изладил себе берлогу и прилег баинькать. Почивал себе спокойнехонько. Не мешал ни кому. А тут эти вороги и явись – бракаши злостные. Шест в берлогу заткнули и расшурудили, растолкали Потапыча. А как он из берлоги-то вылез, тут ему – ни в чем не повинному и конец пришел… А ты – “грабеж!..” Так, кто грабитель-то?
Спорить с Зюзей бесполезно было. Мишка понял это, как только с ним познакомился. Кого хошь оболтает и объегорит. Слова поперек вставить не даст.
Где-то, через полчаса вернулись с реки Юрка с Кешкой. Зюзя, расплывшись рожей в ухмылке, приветствовал их словами:
– Ну, что рыбачки, вы еще только сетченки выставили, а мы с Мишкой уже с добычей, – и показал на кучу копченой медвежатины, вываленной им из мешка на стол. Мужики помотали в ответ башками.
– Ни хрена себе!.. Из лабаза добыли?
– Из какого еще лабаза?! – хехекнул Зюзя. – Пока вы там, на речке шарашились, мы на охоту сходить успели, мишку вон завалили и мяска его накоптили.
– Ну, будет баланду травить! – укоротил Зюзю Юрка. – Видели мы, что лесенка к лиственнице с лабазом приставлена. А больше ниче там нету?
– А чего еще? – спросил Колька.
– Ну, шкурок каких-нибудь?
– Нету. – с сожалением ответил Зюзя.
– Как же, оставит кто-то шкурки собольи тут! – с усмешкой встрял Кешка. – Они мяса-то подороже… Хоть и копченого.
– А что, тут и соболя водятся? – с удивлением спросил Мишка – новичок в этой заповедной Приангарской тайге.
– А куда им деваться? – ответил Кешка. – Вот поживешь тут денька три, может, и сам увидишь. Шкурки-то у них сейчас, правда, негожие. Зимой их добывать надо.
3.
Первого в своей жизни соболя Мишка и впрямь увидел на третье утро их браконьерства. Родом-то он тоже был из Сибири. Только не восточной, а западной. С северного Приобья. И дичи и зверья всякого в тайге и лесотундре у них было навалом. А из пушных зверьков водились… ну, белки само собой, бурундуки, которых ни один из уважающих себя промысловиков пушнины и за добычу-то не считал. Горностаи… этих изобилие было. Поставит зимой, бывало, какой-нибудь добытчик пленки на куропаток, утром пошел проверить, глядь, снег кругом куропашьими следами истоптан, а силки, хоть некоторые и затянуты, да пустые. Разве что возле которого-нибудь головенка куропашья валяется. Зато горностаевых следов на снегу строчки. То тут, то там. Ясно, кто охотника-то ограбил.
Заходили в иную зиму помышковать с севера из тундры песцы, когда в родном ихнем Заполярье на грызунов неурожайный год был. Но это случалось редко.
А вот соболя совсем не было. Рассказывали, правда, бывалые мужики, что в незапамятные еще времена охотоведы пытались развести соболя и в Приобской тайге. Привезли, мол, сколько-то собольих семей из восточной Сибири и расселили тут. Но не прижился соболь. То ли тутошние природные условия для него не годились, то ли охотники-браконьеры из коренного туземного населения – ханты, манси да ненцы не дали расплодиться здесь дорогому гостю – искоренили его в зародыше. Им ведь закон не писан, поскольку читать они не умеют.
Недаром же говорилось в одной тутошней байке: “Приказ Юганскому народу – кедровый лес рубить нельзя!.. Нет, можно!” И все тут. И никакого спросу. Да и чего с них спросишь…
Сам Мишка охотиться еще сопляком начал. Тринадцати лет отроду. По закону в национальных округах Крайнего Севера иметь гладкоствольное охотничье оружие и промышлять с ним разрешалось с четырнадцати лет. Когда Мишке исполнилось тринадцать, его старшему дружку, который в седьмом классе уже учился, Иванову Сашке, по кличке Кулик, отец подарил свою “Ижевку” – одностволку 16-го калибра, а Сашка задарма почти, если не считать пяти крючков для ужения рыбы, отдал Мишке свою берданку 28-го калибра, переделанную еще его пращуром из японского карабина с десятком латунных гильз в придачу. После, правда, при ближайшем рассмотрении, выяснилось, что одна из них была с трещинкой, и годилась только на выброс. Но и на том было спасибо. Да еще какое! Мишка тут же разжился в долг у других дружков дробью, порохом, капсюлями, снарядил патроны и на другое же утро, а было это ранней осенью, в воскресенье со своим несмышленым еще щенком лайки Путькой направился на охоту за боровой дичью. Никакой дичи они не нашли, зато Путька облаял белку. Была бельчонка с лета еще не перелинявшая, с золотистым отливом рыженькая, и судя по ее повадкам, таким же еще ребенком, как Путька. Скакала себе, распушив хвост, с ветки на ветку. То, как бы дразня охотников, пряталась за стволом сосны и, высовывая из-за него мордочку, что-то цокала и нащелкивала. Явно, издевательское. Ну, и нацокала на свою голову. Когда вспрыгнула в очередной раз на сук, вся на виду, Мишка, дрожа от охотничьего азарта, поставил затвор берданки на боевой взвод, с грехом пополам прицелился и выстрелил. Несчастную бельчонку аж отбросило от сосны метра на полтора. Когда тушка ее упала на землю, Путька кинулся к ней и (откуда что взялось?!) принес хозяину. Мишка взял в руку теплое еще, невесомое почти, тельце с капельками крови на шерстке, подержал на ладони и почувствовал, как слезы потекли по его щекам.
Оглядевшись по сторонам, он нашел сушину с острым концом, выскоблил ею ямку и похоронил бельчонка. И когда Путька начал было лапами разгребать могилку, шуганул его.
А вот на уток и боровую дичь охотился Мишка почему-то без всяких укоров совести. Стрелял утчонок и на плаву и влет, куропаток, косачей и рябчиков – тоже по всякому, и… ничего.
Но когда, однажды зимой подстрелил выпугнутого Путькой из кустов зайца, и белый, сливающийся со снегом подранок, заковылял от них на трех лапах, вереща почти по-человечески “ай!.. ай… ай!..” совсем как ушибленное или обиженное кем-то дитя, Мишке опять стало не по себе. С тех пор на четвероногих он уже не охотился.
Так вот, про то как Мишка увидал первый раз соболя.
Рано по утру после первой их браконьерской ночи Юрка с Кешкой, даже не попив чаю, отправились на “резинке” проверять сети. А когда Мишка с Зюзей, растопив печку, только что сгоношили традиционный для авиалесоохраны завтрак из рожков с конской тушенкой и “купеческим” крепким чаем, добытчики воротились. Увы, с кислыми рожами. Добыча не шибко-то велика была. Килограммов этак с пяток рыбешки. И это за ночь! С трех сеток!.. Да и рыбешка-то не ахти какая. Сорога больше да окуньки. Ну, щурят пара еще. Один, правда, бульбан запутался. Вот уж красавец. Что твоя золотая рыбка. То бишь – серебряная. Широкий, как лапоть, толстый. Блескучий, что твое зеркало. Чешуя-то величиной с ноготь на большом пальце. Эку-то рыбину Мишка впервой увидел. У них в Приобье такой не водилось.
– Бульбан – по нашему, карп – по научному, – объяснили ему знатоки местной фауны, ихтиологи-браконьеры Кешка с Юркой.
– Так, карпы в прудах, да в озерах должны водиться, – недоумевал Мишка.
– Значит, вышел откуда-то, – сказал Кешка. – Вода же сейчас в реке поднялась, вот и подтопило озерко какое-то, либо пруд. Бульбан из него и вышел… Ну, да не до того сейчас – откуда он взялся. Об другом надо думать. Куда рыба-то подевалась?.. Тут ее раньше кишмя кишело. Разве что опередил кто-то нас? Ниже речку-то мережами перегородили?.. Вот и нету ей наверх ходу, – размышлял Кешка. – Либо она уже поднялась к местам икромета-то, к нерестилищам, а это уже отставшая пробирается…
– Вот что, мужики, – наконец решил он, – Я тут с “вертушки”, пока Бек площадку для посадки искал, еще место одно усек. На километр выше, примерно. Там друг за дружкой три, либо четыре шиверы, а перед ними такие улова – пальчики облизать! Вот куда, надо думать, рыба на икромет приходит… Давайте-ка, мужики, мы вот чего сделаем. Одну-то сетку с недобычливого этого места мы уже с Юркой сняли, да в мешке еще две лежат. Вот мы их все возьмем да и выставим на тех уловах. Хоть туда и добираться против теченья, зато обратно с грузом-то, с рыбой-то, скоренько будет. Правда, ежели туда с ночевой, придется еще и палатку взять… Зря мы, что ли ее сюда притащили? Вот и понадобилась.
Сказано – сделано. Едва отобедав все той же конской тушенкой с рожками, Кешка с Юркой, подкачав лодку и погрузив в нее палатку, пару спальников, мешок с сетками и суточным рационом еды, состоящим из увесистого целофанового кулька с копченой медвежатиной, и литровым термосом с чаем, выступили в поход – совершать очередной браконьерский подвиг. Кешка, как подчиненный, он же – ведущий шел берегом, тянул бичевой лодку против течения, а Юрка, начальственно развалясь в корме, правил веслом.
Вернулись они только к обеду следующего дня. И еще когда лодка подруливала к берегу у зимовья, по расплывшейся в ухмылке, веснушчатой роже Юрки стало ясно, что плавали мужики не зря. И мешок из-под сеток был полон рыбы, и на дне лодки валялось ее не меньше чем ведра на два.
– Вот, ханурики, как рыбачить-то надо! – поучал Юрка Мишку с Зюзей, перетаскивающих добычу к зимовью. – Это мы еще сперва одну сетку поставили не туда куда надо. Сейчас-то переставили, а это, считай, что всего двумя мерёжами добыли!
После обеда Юрка с Кешкой опять сели в лодку и поплыли проверять пару оставшихся ближних, недобычливых сеток. Вернулись быстро, а добыли рыбы на удивление богаче, чем на этом же месте вчера тремя сетками.
– Видно, ходу вчера рыбе не было, а сегодня, вишь вот, пошла… Может зря мы третью-то сетку отсюда сняли? – задумался Кешка. – Да, нет… Те то улова все одно добычливее… Ежели тут рыба мимо сеток пройдет, так в верхних запутается.
Мужики разобрали рыбу утрешнего и давешнего улова, выпотрошили, присолили, выкопали саперной лопаткой в неоттаявшей ещё толком земле яму, застелили её полиэтиленовой пленкой, положили внутрь мешок с рыбой, завалили землей и забросали ветками.
– Ну, Мишка с Колькой, хватит вам сачковать! – когда с захоронкой было закончено, сказал Юрка. – Сегодня ваша очередь на дальние улова с ночевой плыть. То есть ночевать-то там один Мишка будет. А Колька сегодня вечером, когда сетки проверите, и если улов добрый будет, рыбешку – в рюкзак, и с ним пешком к зимовью воротится. А то ночи-то уже стали теплые. Нечего добычу проквашивать.
Приказ начальника – закон для подчиненных. И малость передохнув, Мишка с Зюзей тронулись в верх по речке. Тянуть бичевой лодку вызвался сам Мишка. На что Зюзя с готовностью согласился. Вода в речке хоть поднялась, но пока не шибко, и берегом идти было удобно. Где-то – по песчаной с галечником береговой полоске, в иных местах и коренным берегом, в метр высотой нависающим над водой. В одной из прибрежных ямок, где по-видимому бил ключик, затопленной сейчас прибылой водой, Мишка, проходя мимо, вспугнул несколько харюзков, веретенцами метнувшихся по узенькой проточке в реку. В другой раз, низко, над самой водой, пролетела изготовившаяся сесть стайка уток, но, увидев людей, резко набрала высоту и повернула в другую сторону.
Переходя ложбинку, образованную выходом к реке глубокого лога между грядой сопок, Мишка притормозил возле четко отпечатавшихся в мокром песке свежих следов лося. Судя по всему, сохатый прибрел, либо переплыл с той стороны реки и по какой-то надобности направился логом в сопки.
Наконец, за одним из поворотов речки, в прибрежном кустарнике показался брезентовый тент палатки, которая вполне могла приютить на ночлег, не то что двоих, а если понадобится, и четырех человек.
Едва Мишка подтянул бичевой лодку к берегу, Зюзя выхватил из неё рюкзак до половины наполненный выделенным для них начальством, и в трое против указанного нахапанного Зюзей съестным пайком , и чуть не вприпрыжку, рванул к палатке.
– О, блин!.. – заорал он, отворачивая её полог. – С милой рай и в шалаше!
– С какой еще “милой”? – прервал его любовное излияние Мишка, затаскивая лодку на берег и переворачивая её вверх днищем, чтобы стекла вода, набрызганная волнами на перекатах. – Откуда “милой-то” тута взяться?..
– Дурак ты, Мишка… Хоть и старший десантник, – тут же возразил Зюзя. – Вот она в рюкзаке, милая-то… Жратва стало быть!
Зюзя, как всегда, был в своём амплуа.
– Какая тебе жратва?! – в свою очередь пресек его Мишка. – Давно ли обедали? Оголодал уже?.. Перекурим и сетки проверять надо. Гляди вон, на ближней-то половина наплавов уж притоплена.
Но переубедить Кольку Зюзина, когда дело касалось еды, а ещё пуще выпивки, было никому не под силу. Пришлось вместе с ним (чтобы он один всё не слопал) заняться “жратвой”. И только после этого наладились проверять сети. Из первой же выпутали с десяток сигов, пару щученок и нескольких окуней. А когда проверили третью, добычи набралось столько, что она едва влезла в рюкзак. Тут же, в последней сетке с крупной, не менее шестидесяти миллиметров, ячеей, запуталась рыбина в локоть величиной, которой Мишка допреж не видывал.
– Кто это?.. – спросил он, ошарашенный невиданной красотой.
– Таймень… Не знаешь что ли? – сказал Колька – Таймешонок ещё… махонький. Про таких у нас говорят: “Мы поймали два тайменя. Один – с вошь, другой – помене”. Взрослые-то они, знаешь, какие бывают?! Метра по полтора, а то и поболе… Глянь-ка, да тут и таймени, выходит водятся.
На берегу набили рыбой рюкзак, так что пришлось даже коленом придавливать, чтобы затянуть шнурок и застегнуть его. Поныв для порядку: “Бедный Коленька… И тут-то его, несчастного, околпачили, объегорили… то-бишь, обмишурили…” Что вот, мол, он, как вьючное животное, такой неподъемный рюкзачище на хребте тащи, а Мишка – гад, продрыхнет ночь на двух спальниках, а по утру, как барин, на лодке до зимовья сплавится, Зюзя взвалил рюкзак и, выматерясь на прощанье, уплелся. Но, оставшись один, Мишка и не думал заваливаться в палатку. Он долго еще слонялся по берегу, глядя как в отблесках солнца, заходящего за вершины елей на той стороне реки, на воде один за другим дергаются и тонут поплавки сетей. Как, нет-нет, да и всплеснет хвостом крупная рыбина, устремленная вековым зовом к местам нереста, не ведая того, что рвётся к своей погибели.
Лег спать и заснул он далеко за полночь. Пробудился же оттого, что поднявшееся уже высоко солнце, как прожектором просвечивало сквозь брезент палатки. Мишка сел, сбросив с верхней половины туловища спальный мешок, откинул полог палатки, высунул из неё нос и… аж захлопал глазами от удивления. На другом берегу реки по узкой полоске суши между водой и тальниковыми зарослями бежал… черный кот. Останавливался, прислушивался к чему-то, либо приглядывался и неспешно продолжал путь. Какой кот?! Откуда он тут? – изумился Мишка, если до ближайшего населенного пункта, по словам Юрки, которому Толян полетную карту показывал, не меньше ста верст… Бродячий что ли?.. Мышкует себе на воле и живет себе припеваючи… Только, зимой-то как?..
Всё ещё дивясь увиденному, Мишка выбрался из палатки, подкачал насосом ослабшую за ночь лодку и снарядился проверять сети. Без Зюзи это оказалось труднее. Одной рукой приходилось держаться за верхнюю тетиву, потихоньку продвигаясь вдоль сети, а другой выпутывать попавшую в неё рыбу. Выскребя так с пяток сигов и одну щучонку, Мишка добрался до середины сети, и тут его ожидало новое загадочное открытие. На сей раз – неприятное. В новехонькой ещё фильдекосовой крупноячеистой сети, в том её месте, которое приходилось прямо на стрежень реки, оказалась дырища в обхват диаметром.
Мало того, точно такая же дыра, на том же самом месте, была и на другой сети, которая стояла также поперек русла речки метрах в двадцати выше первой. И только третья, поставленная наискосок к берегу и недостающая дальним от него концом стержня, оказалась целой.
– Что за черт?! – думал Мишка. – Ну, ладно, в одну, допустим, могла крупная щука запутаться и, пока билась, такую дырищу разбарабанила. Так что?.. из одной сетки ушла – в другую влопалась?.. И в той – тоже самое?.. Чудеса в решете! То бишь в сетках… Поломав голову, снять дырявые сетки и увезти, либо оставить, Мишка решил – пусть стоят какие ни есть. Всё равно у Кешки в зимовье починить-то их нечем. А тут, глядишь, хоть и в дырявые, ещё какая ни на есть рыбешка запутается.
Приплыв к зимовью, и выгрузив из лодки свежедобытую рыбу, Мишка первым делом поведал своим компанейщикам про чудеса сегодняшнего его утра – кота бродячего и дыры в сетях.
– Ну, и дурень ты, Мишка! – тут же обсмеял его Зюзя. – Кот!.. Скажешь тоже!.. Соболь это! Понятно?.. Они тут стадами ходят.
А про дыры в сетях догадку свою Иннокентий высказал.
– Скорее всего, это крупный таймень прошел. Он же прет сейчас, как торпеда. Сетки-то наши фильдекосовые для него – тьфу! Он, поди, и не заметил их вовсе… А это ты правильно сделал, что не стал снимать их. Все одно завтра “вертушка” придет за нами. Так что, вечером всё барахло оттуда – и палатку и сетки забирать надо.
4.
Ближе к вечеру стали собираться в последний браконьерский вояж. На этот раз артель добытчиков – уже из трех промышлен возглавил сам Кешка. Вторым опять оказался Мишка. Третьим, само собой Зюзя. Но на этот раз, кроме привычного рюкзака и куска полиэтиленовой пленки, Иннокентий взял с собой ружьё – двустволку 16-го калибра с патронташем. На немой Мишкин вопрос, выразившийся в пожимании плечами и кривой улыбке, ответил: – Видел, там, на песке возле лога-то, следы лосиные?.. Это, стало быть, сохатые с той стороны наведываются. Видно, в логу солонцы где-то. Вот они по ночам и ходят, сольцы отведать. Соли-то у них организм требует. Так вот, как сетки-то снимем, так мы их, вместе с добычей, с Колькой пешком упрём. И палатку прихватим. У тебя там спальники останутся только. Ты в чехлы-то их упакуй да погрузи в лодку, и сам сплавляйся до лога, да там и схоронись где-нито. Авось, лоси ночью то снова на солонцы пойдут. Глядишь, и добудешь, чего-нито покрупней рыбешки…
– Правильно! – как всегда встрял Колька Зюзин. – Сам хвастал, что с тринадцати лет охотишься… Вот и добывай сохатину нам. А то всё рыба, да рыба… Обрыдла уж!
– Да нишкни ты! – оборвал Зюзю Кешка. – Я дело ему говорю… Правда, в патронташе-то всего один патрон с пулей, а остальные – дробью, пятеркой, снаряжены. Да, кто же на крупную-то добычу рассчитывал… Так, думал, утчонок хоть постреляем. А уток, вишь, нету. Зато сохатые, вот они – сами в котел идут!.. Только, Мишка, ножик не забудь взять. И если завалишь лося, первым делом шею ему перережь, где глотка, чтобы кровь-то лишнюю сразу выпустить, а то туша-то долго ещё кровить будет.
И Мишка, хотя и пожал снова плечами, послушно опоясался патронташем и нацепил на пояс казенный, остро отточенный охотничий нож в ножнах, какие десантникам выдавали взамен стропорезов.
Тянуть бичевой лодку вызвался на сей раз сам Кешка. Мишка пошел с ним берегом. Зюзя плыл в лодке. Когда они миновали лог, вслед за которым начался крутой яр, Кешка притормозил на нём и сказал Мишке: – Вот, здесь и схоронишься. Отсюда хорошо другой берег просматривается, а тебя самого-то сохатым снизу трудно увидеть будет.
Мишка кивнул, и они двинулись дальше. Проверили и сняли мерёжи быстро. Когда снимали дырявые, Кешка сказал: “Ну, конечно, таймень прошел… Кило, эдак, на двадцать!”
На берегу Иннокентий засунул мокрые сети в рюкзак, сверху положил рыбу. Колька разобрал палатку, свернул и увязал её. Кешка взвалил ношу на спину, на прощание хмыкнув: “Ну, ни пуха, тебе, охотничек, ни пера, одной сохатинки лишь!”
– А что делать то, если все-таки подстрелю? – спросил Мишка.
– Первым делом, я уже говорил, перерезать шею… А мы, как выстрел услышим – от лога-то до зимовья не далеко, сами к тебе придём. Так что ты только стереги добычу на месте.
Когда Кешка с Зюзей ушли, Мишка, не торопясь, скатал спальники и, зачехлив их, погрузил в лодку. Перекурил, и лишь когда солнце стало клониться к западу, отвалил от берега. Вихляя лодкой, чтобы не сесть на камни, миновал перекат перед яром, за которым уже начинался лог, и пристал к берегу. Вытащил “резинку” на берег, в кустики, взял ружьё и поднялся на яр. Отсюда и впрямь хорошо просматривался весь противоположный берег. Мишка сел на толстую валёжину, зарядил ружьё – правый ствол патроном с круглой пулей, залитой поверху воском, чтобы не выкатилась, а левый – патроном с дробью. Закурил, посмотрел на другой берег и загляделся…
Солнце ещё довольно высоко стояло в безоблачном небе, вода в речке просвечивала почти до дна, и деревья на другом, низменном, берегу, особенно там, где Чуня поворачивала, делая петлю, виделись хороводом, вышедшим из русской народной песни. Берёзки казались статными белоногими девчонками в светло-зеленых коротких платьишках, сосенки – молоденькими парнями, а угрюмые ели – деревенскими бабками в островерхих шалях, со строгим любопытством взирающими на молодежные шалости.
Мишкин же берег, где по обе стороны от выходящего к реке лога, Чуня была огорожена сплошной грядой сопок, поросших тридцатиметровой высоты, опушившимися уже, лиственницами, представлялся ему бархатным театральным занавесом. “Век бы тут вековать, – подумал Мишка. – Никакой тебе суеты, тишь да благодать…”
От безделья и с недосыпу он начал было уже задрёмывать и даже пересел на землю с валёжины, чтобы привалится к ней спиной, как к спинке стула. Но земля оказалась холодной, и пришлось вновь занять “боевую позицию” на валёжине.
Чтобы сбить дрёму, добыл из пачки “Севера” предпоследнюю папиросу. Но тут с реки подул ветерок и, чтобы он не загасил огонёк спички, Мишка отвернулся от берега. А когда, уже прикурив, вновь повернулся лицом к реке, папироса чуть не вывалилась у него изо рта. На том берегу стояли они… Лоси! Двое… Один передними ногами уже по колени в воде. Другой – лишь на половину высунувшись из прибрежных зарослей тальника.
Мишка, выплюнув горящую папиросу, судорожно схватил ружьё, прислоненное стволами к валёжине, на которой он сам сидел, осторожно взвёл правый курок, одновременно нажимая на спусковой крючок, чтобы взводимый курок не щелкнул.
Но эта предосторожность не помогла. Оба лося, вспугнутые, либо огоньком папиросы, либо резкими Мишкиными телодвижениями, круто задрали головы с навострившимися ушами. Задний лось тут же спятился и скрылся в кустах. А передний, взмыв на дыбки, собрался развернуться. И тут прогремел выстрел. Однако, и тот лось, в которого на вскидку выстрелил Мишка, разернувшись-таки, выскочил из воды и вбежал в тальник.
– Должен же я был в него попасть!.. Попал, явно! – лихорадочно думал охотник, соображая, что делать – переправиться на тот берег на лодке или бежать к перекату, чтобы перейти речку вброд.
– Через перекат! – решил он. – А то, пока я с лодкой шарашусь, уйдет подранок!
Перезарядив правый ствол патроном с дробью, он добежал до переката. Прыгая с камня на камень, то и дело оскальзываясь, набрав полные сапоги воды, выбрался, наконец, на берег. Добежал до того места, где в кустах скрылись лоси, и пригляделся. Один след – с погнутыми кустами тальника – вел вглубь берега, другой – вдоль него. Мишке даже приблазнилось, что местами на траве видна кровь. Сторожко ступая, он пошел по этому следу. Вскорости, у самой воды, тот оборвался. Мишка поднял голову, посмотрел на реку и остолбенел от увиденного. Раненый лось по шею в воде стоял возле яра под другим берегом. Вскидываясь на дыбки, пытался вскарабкаться на него, но тут же срывался обратно в воду.
Наконец, когда последние силы его иссякли, сохатый (теперь уже не оставалось сомнений, что лось ранен, и скорее всего, смертельно) смирился и просто стоял на одном месте.
– Мучается, бедняга, – подумал Мишка, и как был, во всей одежде и в сапогах, вошел в воду. Ее было уже по грудь, когда охотник остановился в трех шагах от раненого лося. Ступить ближе Мишка остерегался. Знал, что если лось, даже раненый, даже в воде, достанет его копытом, подранков в реке окажется двое.
Лось между тем, повернув к нему голову, огромными, и как казалось, молящими о пощаде глазами смотрел на своего убийцу. Из ноздрей вздувались, лопаясь, кровавые пузыри.
– Легкие я ему прострелил, – понял Мишка. Он взвел оба курка, приставил стволы к голове, под ухом, явно уже погибающего, сохатого и дуплетом выстрелил. Лось уронил голову, и все его массивное туловище боком выплыло из воды. Мишка, взявшись рукой за копыто умершего зверя, бредя по течению, по горло в воде, подтянул добычу на отмель в заливчике в устье лога. Там, положив на берег ружье, двумя руками с трудом вытянул голову и шею убитого им красавца сохатого на песок, вытянул из ножен охотничий нож и принялся перерезать ему горло.
Когда все было кончено Мишка, насквозь промокший, сел на берегу прямо на землю и стал ждать. Однако, на выстрелы никто из зимовья не спешил. “Дрыхнут и не слышали ни хрена” – понял он и, вернувшись к оставленной им на берегу лодке, стянул ее в воду и сел сам. Поплыл, дрожа всем телом от сырости, которой насквозь была пропитана вся его одежонка и шерстяные носки в сапогах, хлюпавших, стоило лишь шевельнуть ступням.
На реке, по сравнению с тем, чем Мишка любовался еще пару часов назад, скрадывая лосей, все переменилось. Заходящее багровое солнце, сполохами просвечивающее сквозь деревья на низменном берегу Чуни, очерчивало с заду, стоящие на нем ели, преобразив их из деревенских бабулек в судей и палачей святой инквизиции, облаченных в черные до пят халаты, заканчивающиеся островерхими капюшонами с прорезями для глаз. Эти “инквизиторы”, отражаясь в воде, казалось, так и тянулись к лодке. Березок в коротеньких девчоночьих платьишках вообще видно не было, а стена сопок, поросшая лиственницами, на крутом берегу реки из бархатного театрального занавеса превратилась в сплошной погребальный саван.
“Блажь это… мистика”, – понимал Мишка, но не выходили из памяти огромные глаза, с немым укором глядящие на него, и лопающиеся кровавые пузыри…
Это была последняя Мишкина охота. Больше он никогда не брал в руки ружья.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Ну, скажем, в конце Мишка, или же автор (кто их тут разберет?..) малость напутали. Года через четыре после описанных здесь событий, уже совсем в другом месте – в Прикамье, как-то по осени Мишку позвал с собой на охоту, на боровую дичь его дальний родственник заядлый охотник и рыболов Вовка Дерюгин. Мишка долго отнекивался. Мол, ни ружья, ни охотничьего билета у него нет, да и вообще со всякой охотой он давно завязал. Но родственник прицепился хуже репья. Ружей де, у него два. Одно старенькое – одностволка, оставшееся ещё с молодости. Другое – двустволка, доставшееся ему по наследству от покойного тестя, тоже охотника. А охотничий билет?.. Да кто его в лесу спросит?! А вдвоем-то на охоте всё веселей как-то. И добычу с кем обмыть будет. Он, Вовка, её голубушку-поллитровочку – уже прикупил, в холодильнике, вон лежит. Своего часа ждёт. Этим вот Мишку, в ту пору как раз крепко пьющего, и соблазнил. Рано поутру встретились на железнодорожном вокзале. Мишка был с маленьким рюкзачком, в котором лежала пара бутылок пива, да кое-какая закусь. У Володьки рюкзак был вдвое больше, и сверху из него торчал ружейный чехол.
– А второе-то ружьё где? – спросил Мишка, хотя никакого ружья ему вообще было не надо. Было бы, что другое в Вовкином рюкзаке – обещанное.
– Что я, дурак что ли, незарегистрированное ружьё на виду тащить?! – ответил Володька. – Ствол, вместе со своими двумя в чехол засунул, а приклад с ложей – в рюкзак.
Сели на электричку. Вышли на загородной станции неподалёку от реки Чусовой. Вовка, добыв из рюкзака чехол, вытянул из него стволы. И двустволка “Ижевка” и одностволка “Казанка” оказались одного калибра – 16-го. Вовка, достав из рюкзака приклады и ложи, быстренько собрал ружья. Вручив одностволку Мишке и выдав пяток патронов из своего патронташа, сказал: “Хватит с тебя и этого. Нечего браконьерить-то”.
Они разошлись. Вовка пошел лесом по одну сторону лога, спускающегося к Чусовой, Мишка другой стороной побрел.
Ни браконьерствовать, ни просто охотится, он даже не думал. Просто бродил по лесу, с наслаждением вдыхая свежий, настоянный на травах и хвое воздух, после “газовых камер” городских улиц, казавшийся просто медовым. Вспугнул разок стайку рябчиков, но выслеживать, куда они перелетели, не стал. Потом услыхал пару выстрелов с Вовкиной стороны лога и направился, не спеша туда, поглядеть, чем родственничек разжился.
Но разжился тот, как выяснилось, не шибко. Всего двух рябков подбил, и был злой.
– Ни черта дичи тут, Мишка, нет! – глянул на часы и сказал: – В три часа обратно электричка пойдет. А нам ещё до неё пожрать надо. Пошли. Выйдем по “железке” к полустанку, который поближе, там где-нибудь перекусим.
Они вышли к железной дороге километрах в полутора от ближайшей посадочной площадки.
– По ту сторону путей старая просёлочная дорога была. Там хоть присесть есть где. – сказал Вовка. – Пошли туда.
Они пересекли железнодорожные пути. Прошли полста метров березняком и вправду оказались на заброшенной проселочной дороге со старыми пнями по её сторонам. Уселись на пару, стоящих рядом, пеньков. Добыли из рюкзаков еду и выпивку. И только изготовились приложиться к ней как (бывают же чудеса) на заброшенный проселок со стороны железной дороги метрах в пятидесяти от охотников вышел… лось! И остановился, изображая собой соблазнительную живую мишень.
Мишка еле успел моргнуть, как Володька, переломив двустволку, выдернул из правого ствола патрон с дробью, вставил вместо него гильзу с “Жаканом” и вскинул ружьё.
– Ты чокнулся?! – прошипел Мишка и ударил сверху стволом “Казанки” по стволам “Ижевки”. Выстрел грянул, но пуля подняла фонтанчик земли всего лишь метрах в двадцати от стрелка. А лося и след простыл.
– Это ты чокнулся! – рявкнул Вовка, свирепо глядя на Мишку. – Добычу же верную упустили!..
– Да ты подумай, придурок, чего бы ты со своей “добычей” тут делать стал?.. Как бы ты её домой-то повёз? – вразумлял родственника-браконьера Мишка. – Тут ведь ещё и посёлок близко, увидит невзначай кто из местных, егерю настучит, а у тебя и лицензии на отстрел лося нет. Повяжут, и не расплатишься.
Вовка потихоньку угомонился. Но после того, как они опростали бутылку водки, заворчал снова. На сей раз, правда, уже беззлобно. Скорей для порядку.
– Сам не охотник, так хоть бы другим не мешал. А то и стрелять, поди, не умеешь…
– Не умею?! – скривился Мишка. – А ну, швыряй! – кивнул он на пустую водочную бутылку.
Вовка сгрёб ту за горлышко своей лапищей и запустил по крутой дуге в небо. Мишка же, вскинув “Казанку”, поймал летящую бутылку на мушку и, когда цель замерла на миг на излете, нажал спуск. Бутылка будто взорвалась в воздухе.
– Ишь ты!.. Кой-чего и впрямь можешь! – одобрительно хмыкнул Вовка.
Вот это и было последним Мишкиным выстрелом на охоте. Не верите?.. Спросите Вовку Дерюгина. Он-то соврать не даст… Но пить после этого выстрела Мишка ещё не бросил.
– Что толку-то в пустую стрелять?.. – думал он после. – В полную надо было!
Но кто же решится на такой подвиг?!