Опубликовано в журнале День и ночь, номер 11, 2005
Тих наш сад, закрытый от ветров плотным поясом яблонь, слив, рябин и вишен. И в этой благодатной тишине отрадно видеть недвижный сонм цветов, ликующих радужными бутонами, раскидистые грядки цветущей декоративной фасоли, ползучие усы огуречной тины, бледные, но упругие пучки сочного салата, пышные хвосты морковных зарослей. Воздух в саду недвижен и тёпел. Кажется, – все бури и ветра так далеко отсюда!.. И только в углу сада стоит высокая, гордая и беспокойная берёза. Даже в самую безветренную погоду макушка её, словно чуткий флюгер, отзывается незримым токам едва ощутимых верховых ветров, и в знойной тишине летнего полдня, когда молчат разморенные жарой птицы и не слышно даже горластых петухов, дремлющих в раскидистой тени сирени, берёза шумит и шумит своими трепетными, резными листьями.
Береза посажена давным-давно неведомым человеком, может быть первым хозяином этого старого дома. С тех пор не один раз сменились плодовые деревья в саду, ещё чаще менялась его ограда, а уж снегов прошло и цветов расцвело и увяло с тех пор и вовсе без счёта. Береза давно вознеслась над крышей дома, но каждый год, словно душа в вечность, продолжает тянуться всё выше, точно хочет достать вершиной своей летящие в небе облака. И шум её листвы, будто слабые отголоски далёких бурь, лишает меня безмятежного покоя, то и дело заставляя обращать взгляд вверх, туда, где рождаются ветра, дожди и грозы, и где в заоблачных высях кто-то незримый и могучий постоянно напоминает о вечной битве добра и зла, о бесконечном торжестве и превосходстве созидательного движения над сонным покоем.
Здесь, в тишине сада, где невольно забываешь все печали и горести, которыми переполнен мятежный мир, лишь одна эта береза, словно беспокойный метроном, шумом ветвистой кроны напоминает о том, что, может быть, где-то и теперь бушуют бури, стонут мачты странствующих по далёким морям и океанам каравелл, а грохочущие волны бьют и бьют в каменные стены материка, отмеряя чередой ударов своих минувшие и грядущие века.
Под берёзой, вросший в землю почти наполовину, лежит камень. Обычный, серый, неприметный, ничем особым не отличающийся от многих других камней, щедро разбросанных древним ледником по окрестным полям и лесам. Разве что мох и лишайник почему-то не приживаются на нём. Есть у него ещё одно свойство, – камень сей в буквальном смысле слова – камень преткновения. Когда перепахивают огород, то почти всякий раз иль лошадь об него запнётся, или плугом наедут при развороте, а однажды бедолага и труженик конь и вовсе на колени пал, крепко зацепившись за тот камень копытом. И плюёмся на тот камень, и чертыхаемся, но всё никак не доходят руки убрать его подальше от пашни. Жена, как только начинаем перепашку планировать, всякий раз берётся “пилить”.
– Что ты ходишь кругами руки в брюки! Давно бы уж собрался и скатил куда-нибудь заразу эту с огорода.
Я молчу, потому что от одного погляда на величину “злодея”, у меня уже начинает мучительно ломить спину и томный озноб усталости волной пробегает по всему телу.
– Что ты молчишь? Я тоже так умею кругами ходить! Гришка сказал, что больше не будет пахать наш огород, пока камень не уберём.
– Я думаю.
– И сколько лет ты ещё собираешься думать, думальщик хренов?..
И так из года в год.
Но вот как-то вдохновение ли пришло, или просто наступило то самое библейское время собирать камни, но, вооружившись ломом, лопатой и крепкой берёзовой вагой принялся я откапывать злосчастного каменюку. Окопал канавку вокруг, забил ломик под камень и попробовал качнуть его слегка. Не тут то было, – камень сидел прочно и даже не зыбался. Пришлось канавку углубить, сделать дырку для ваги, принести опорную чурочку, вставить вагу и всем весом своим повторить операцию. Камень чуть стронулся с места, но стало мне ясно, что в одиночку осилить его не удастся. Что делать? А тут, как говориться, и к ежу не ходи, а иди к соседу Феде. Здоровья и веса мне не занимать, но у соседа этакого же добра если и не вдвое, то раза в полтора больше, наверняка. Федя – парень крепкий и добродушный, отказывать не умеет, тем более, что обращаюсь я к нему за помощью не часто.
И вот мы с Федей, как те сказочные дедка с бабкой, провозившись со своей “репкой” около получаса, вытащили, наконец, многоцентнерный минерал из его векового лежбища и покатили подальше от огорода. Натужно кряхтя и стоня “Дубинушку” куляли камень через весь огород, через двор по тропинке, и так до самых ворот; выкатили за ворота, потом ещё чуть-чуть подальше, к городьбе и, пока в пылу и горячке, решили поставить его “на попа”, для украшения усадьбы.
Воздвигли!
Употели и ушомкались, как черти, но работой своей остались довольны. Сели на лавочку отпышкаться, и стали через открытое окошко намекать моей супружнице, что, дескать, за такой-то трудовой подвиг не мешало бы ей банкетировать нас чем-нибудь из холодильника, а к тому ещё огурчиков малосольных да сальца шматок в придачу… Жена слегка поворчала для порядка, но на уговоры поддалась.
Как же хорошо, как славно сидеть на скамейке среди деревенской тишины, чокаться изредка гранёными стопарями, похрумкивать малосольным огурцом, аппетитно дымить дешевой сигареткой и вести при этом неспешный разговор с любезным соседом, таким же праздным дачником, как и сам ты. А уж тем для разговора – словно комаров и, как те же комары, обитают они, эти темы, везде: в небе бездонном, неряшливо заплатанном лёгкими летними облачками, в соседнем лесу, в огороде, и даже в тех же облаках, наконец, плывущих медленно, словно мысли, как сказал когда-то поэт. Наша тема – камень, только что осиленный и воздвигнутый нами у дороги.
– Посмотри, – говорит Фёдор, – есть в нём что-то неземное, какая-то странная загадочность в обличье его присутствует, будто кто пытался изваять нечто сюрреалистическое при помощи плазменного резака.
– Да-а, – отвечаю я в тон ему, слизывая с вилки тонкий и нежный шматочек сала, – сейчас ещё по одной врежем, и покажется нам этот задумчивый булыган сфинксом египетским, не иначе.
– Нет, я серьёзно. Видишь – вот голова, а это нос… Стоп, подожди, подожди…
Федя поднимается, подходит к камню и начинает внимательно оглядывать и ощупывать его.
– Иди сюда, – машет он мне рукой, – смотри.
Я подхожу. На “спине” у “сфинкса” Федя нашёл два углубления, похожие на трещины, из которых хвостами тянутся потёки некогда расплавленного, а теперь чуть тронутого ржавчиной металла. Действительно, кажется, что пропустили камень через некое сопло ревущей турбины, и пламя той неведомой, огнедышащей турбины расплавило и вырвало наружу хранившийся внутри металл.
– Ты понял?! – Федя смотрит на меня ожившим, всё больше разгорающимся взглядом.
– Отчего козёл хвост поднял?.. – ухмыляюсь я весёлым вопросом.
– Да я серьёзно, чудик!
– А я тоже не шутю.
– Мы ж с тобой метеорит нашли, едрёна матрёна!
– Ух, ты! И взаболь, – перехожу я на родной псковский диалект. – Остались пустяки – найти контору по приёмке метеоритного лома.
– Пойдём, обмоем находку.
– Вот это другой разговор.
Мы снова усаживаемся на скамейку под рябиной, выпиваем, закусываем. Предвечерняя тишина царит над нашим сердечным скамеечным застольем. В притихшем безветрии только слабо шелестит вершина берёзы; кажется, что лепетом своим берёза силится рассказать нам о чём-то, но мы глухи к её говору, – людские страсти владеют нашими душам. Мы молча смотрим на “сфинкса” у дороги, и каждый, наверно, думает про себя: а вдруг, и правда!..
– А ты знаешь, сколько стоит килограмм метеоритного вещества? – неожиданно спрашивает Фёдор.
– Знаю. Дорого.
Федя машинально наливает ещё по одной, выпиваем.
Нам славно сидеть здесь, под рябиной, слушая деревенскую тишину и чувствуя себя первооткрывателями космического клада!.. А тишина звенит вокруг, словно далёкий и долгий звук колокола. Умом понимаешь, что тихо окрест, но неясный звук живёт в тебе, не стихая, и, лишь спохватившись и снова прислушавшись, соображаешь, что звон этот и есть та самая тишина, которая одновременно и густа, как сырой туман в предрассветной рани, и прозрачна настолько, что петушиный крик, долетевший сквозь неё из соседней деревни, чудится где-то рядом, будто бы за твоим огородом. Но только петушок тот, видимо, совсем маленький, чуть больше воробья.
Было это в позапрошлом году. А прошлым летом я приехал в деревню и удивился, – камня на месте не оказалось.
Вскоре на свою дачу прибыл и Федя, только в этот раз не на старом “Жигулёнке”, а на почти новом, сверкающем бежевым лаком “Опеле”. Зашел он ко мне поздоровкаться, и я первым же делом поделился с ним сногсшибательной новостью:
– Федь, ты заметил? Камень-то наш слямзили!
Федя слегка замялся, но тут же, взглянув чуть виновато, сказал:
– Ты не обижайся, Сань, это я.
– Ты-ы?! – глаза мои, видимо, сильно округлились. – А на фига он тебе?
– Понимаешь, есть такая штука – интернет…
И он в немногословном рассказе поведал мне, как нашел покупателя, как тот взял осколочек камня на экспертизу… Ну, словом, через пару месяцев подъехал сюда автопогрузчик, покупатель “отслюнявил” назначенную сумму и сделка состоялась.
– Что, и “Опель” оттуда? – спросил я, стараясь спрятать в голосе чувство лёгкой зависти.
– Ну, да.
Федя смущённо слазил в карман, достал худенькую пачку зеленых купюр и протянул мне.
– Возьми, Сань, только без обиды…
Когда я вскоре рассказал жене забавную историю о проданном камне, та долго и молча смотрела на меня, потом, сложив губы в грустную гримасу отошла к печке, заглянула зачем-то за печную заслонку и наконец изрекла с горьким сарказмом:
– Да-а, мужик! Как гляну на тебя, как резну плакать!
– Что такое? – изо всех сил я старался придать своему вопросу искреннее недоумение.
– Нет. Ничего. Только, – и тут голос её приобрел убедительную звонкость, – только если ты ещё раз скажешь мне своё обычное: “я думаю”, так вот – сходу вот этот вот самый сковородник, – она убедительно тряхнула увесистым печным сковородником, – об твою думалку в щепки изнахрачу! Так и знай.
“И зачем я ей всё рассказал? И деньги сдуру отдал!..” – подумал я с запоздалой досадой.
Вот так и закончилась эта странная история, и камень, словно в древней книге, отвергнутый однажды, чуть было не сделался камнем раздора.
г. Мурманск