Опубликовано в журнале День и ночь, номер 11, 2005
СТРЕМЕННАЯ ЧАРКА
* * *
Веду оседлый образ жизни:
Копаю, сею, что-то жну.
Места суровы и капризны,
Одна надежда на жену.
Хожу в поблизный лес на сходку.
Грибы, пернатые, озон…
В охотку ем и сплю в охотку
Под кронами, как Робинзон.
Страну не вижу и не слышу.
Пропала без вести страна.
Сейчас вскарабкаюсь на крышу,
Авось, узнаю, где она.
На время поднимусь над бытом,
Над садом, даже над собой,
Держащим разогретый битум,
Вступившим с вечной гнилью в бой.
Потом предамся наспех зелью,
Поскольку тошно трезвым жить,
Готовый за родную землю
в бурьяне голову сложить.
* * *
На фоне пробегающих пейзажей
Маячит уходящая натура.
Вон тополя абстрактная структура,
Для красоты был раньше он посажен.
На заднем плане – горное цунами.
Под козырек шлагбаум – снято вето…
А трещина все шире между нами,
А между нами больше все просвета.
* * *
“Раскинулись ляжки широко…” –
Пел, глоткой дрожа, хулиган.
Дул с пустоши местный сирокко,
Сверкал самодельный наган.
Все было путем, все в порядке.
Военную тягость деля,
Ходили в атаку на грядки,
Кольцом окружали поля.
Зорили покойные гнезда,
Рассыпавшись по камышу,
За что у пернатых, хоть поздно,
Прощенья за всех нас прошу.
Теперь вот кладу в землю тезку…
С боков отвлекает меня
Такая же сирая в доску
Чудиновская ребятня.
* * *
Переливчатая перепонка
Стрекозиного крыла.
На просветной голове опенка
Пяденица расцвела.
Мотыляется в уловной сетке
Мотылек – не мотылек.
Навидях вороны, две соседки,
Перешли на грязный слог.
У сворота вроде топонима
Я стою – глаза вразбег:
Мчит, ползет, летит, шныряет мимо
Сер, лилов, беленек, пег…
* * *
Пьяный в Стеньку Разина,
Зашибленный сосед
Бьет жену орясиной,
Ремня как будто нет.
Не княжна, но женщина,
Туманней надо быть.
Вон Есенин с меньшими
Дружил, не то чтоб бить.
Варварами, гуннами
Злотворными живем…
Бабы – не чугунные,
Они нужны живьем.
* * *
Как от Того до того…
В бане пили “три семерки”,
По одной на одного.
Полетев с полка, не с полки,
Сел на каменку один.
От футболки до нацболки
Смысл для трезвого един.
На Руси, а не в России,
Удивительный народ.
Только грешному разине
Бог с устатка не нальет.
* * *
Расширяю кровеносные сосуды
В странном обществе халявным коньяком.
Что за люди, утонувшие в посуде? –
Только Путин – на портрете – мне знаком.
За окном во мгле Россия еле-еле
Держит форс, не чуя в клокоте страстей,
Что ее давно пропили и проели
По заулкам внуки сукиных детей.
* * *
Еще не слЕтнела вода.
Мост покосился от аварий.
В лесу возливо, как всегда,
И сам он, будто авиарий.
Под кронами почти темно.
Белеют сучья, как стропила.
А речка небо заодно
С парящей птицей утопила.
Похоже, нет лица на мне:
В кустах зеленого коралла
Лежит оно себе на дне
Куском античного каррара.
* * *
Шершень витязем в тигровой шкуре
Рядом с бабочкой гарцует у цветка.
Пьяный май и все у них в ажуре,
Даже романтично, но слегка.
Мается в касатиках косарка,
В загнанной кобылке на стожок мощей.
Продоль колеи вода – не жарко
Жутко скрытным обитателем хвощей.
Бью земле поклоны паки, паки.
Дом чиню, обломки прячет купина.
Вольные объявятся собаки
И на них свои напишут имена.
* * *
Моя корневая система
На южно-уральской земле
Давно прижилась и не тема
Для кухонных толков во мгле
Угарного чада и дыма…
Но эти стихи все равно
Дописывать необходимо,
Хоть глядя с надежной в окно,
Где вправду не лето, а осень
Капризного календаря,
Где яблоки, падая, оземь
Лбы в кровь расшибают зазря.
* * *
Пили брагу на махорке –
потрясающий итог:
Восемь баб, один Егорка
махом выстроили стог.
Пели песни, обоюдно
гребнем рылись в голове.
Лытки кверху – так уютно
подремали на траве.
Мужики по всей Европе
гнали немца в свой загон.
Бабы матом не по злобе
крыли жизненный закон:
Мол по этим, как Егорка,
школа плачет столько лет,
Мол без мужней ласки горько,
срок идет, а счастья нет.
СТРОКА
“Сиплый мык тоскующей скотины” –
Кто-то прочитает у Годины.
Между прочим, сам я, врать не стал,
Где-то у кого-то прочитал.
Сиплый мык – корова за стеною.
Снег по окна, полночь, но с луною.
Мамы нет, сестра со мной одна,
А отец известно где – война.
Мама возит на быках солому,
Дровни ползают, как по сырому.
Сплю и вижу: мамина рука,
Шарю ложкой подле чугунка.
Сиплый мык тоскующей скотины.
Ассоциативные картины
Вызывает грустная строка,
Даже модернистская слегка.
* * *
Одуванчик солнце пьет и редкой
Бабочкой любуется притом.
Я прозявил срок и занят редькой,
Лирику оставив на потом.
Изрозна подбористая липа
Помавает листиками, либо
Тень бросает поперек плетня.
Я спешу посеять редьку, ибо
Только хрен родится у меня.
Стаятся разорные вороны.
Лихоманят мыши, прут в схороны
Все, что ни приглянется – беда.
Избочь речка морщится, сквозь клены
Слышится толкучая вода.
* * *
Дождь ворожат? – над суемным ором
Самолеты чище воронья…
Лысый одуванчик под забором
Доживает век среди репья,
Вялый, покосившийся, в котором
Обреченность видится моя.
* * *
Стременная чарка на дорогу.
След подков на бархатной пыли…
Выкипела напрочь понемногу
Родовая кровь – века прошли.
Не письмо турецкому султану,
А прошенье местному царю
Я пишу: любить, мол, не устану
И покорнейше благодарю.
По округе, будто по Парижу,
Бродят ряженые казаки.
В закордонном Запорожье слышу
Хохот предков, скорби вопреки.
* * *
Сапоги дорогу знают,
Пусть и топают себе.
По бокам стоит лесная
Сумрачность, как свет в избе.
Из-за выгора деревня
Наступает спрохвала.
Вскачь болотная царевна
Мимо ратника прошла.
Может я, а может кто-то,
Так, лирический герой,
Самовольная пехота,
Догоняющая строй.
* * *
Не скажу наверняка.
А.Кобенков
С лунным бликом у плеча
Бродит в парке, вдоль аллеи
Тень по грязи волоча.
Не живой давно, не мертвый,
Одинокий, как и я.
Рядом город искрометный
Очумел от бытия.
Небо дырами зияет?
Бог многоочито зрит?
Тот, кто говорит, – не знает,
Знает кто – не говорит.
* * *
Белая лошадь в натуре
стоит на лугу
гипсовым памятником
нашему детству.
Подойду, пожалуй,
спрошу:
не было ли в ее роду
такой же,
но с красной звездочкой
на лбу
и редким именем
Метелица?
В голодный послевоенный год
социалистического реализма
мы колхозом съели беднягу,
сломавшую передние ноги
по безответственной вине
ответственного дурака.
г. Челябинск