Опубликовано в журнале День и ночь, номер 11, 2005
НОВЫЕ
КАЛЕНДАРНЫЕ
ПЕСНИ
ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ
Изображу ль фонарики ночные,
На бледных скулах брызги ледяные
И заплутавший, пьяный в дым патруль?
Осенней ночью город умирает,
Из памяти озябшей ускользает,
Как из кармана олимпийский рубль.
Но это все не суть. Теперь важнее
Пройти насквозь бетонные аллеи,
Где бродит заплутавшийся трамвай,
Где, вялые, побрякивают фары,
Где спят тоталитарные кошмары,
Где дождь, как вождь, идет по головам –
Найти предел асфальтового круга,
Стального, словно сон. С каким испугом
Ты смотришь на юродствующий свет,
В котором виден плащик твой, и урны,
Поваленные набок, и котурны,
Отброшенные наспех им вослед.
Ты видишь, как легко моей ладони
Держать полмира; как на темном фоне
Белеет что-то страшное; как век
Кончается на этом самом месте,
Скользит по востроглазой, мокрой жести
И гаснет возле утомленных век…
В БОЛЬНИЦЕ
Я последний, кто помнит небо
Золотым. Но послушай, где бы
Раздобыть небес килограмм,
Чтоб с тобою, малышка-Муза,
Умотать – да не из Союза,
А подальше – ко всем чертям.
Просто, знаешь, старые раны.
В эту ночь из любого крана
Тянет известью и золой.
Теплой кровью полна мензурка…
Как ты смеешь, дешевый урка,
В эти игры играть со мной?!
Я еще не погиб, а может,
И вообще не погибну. Боже,
Как Твой промысел справедлив!
Наше войско осталось пешим,
Командир за трусость повешен –
Мне-то что, я покуда жив.
Отчего ж мне этого мало?
Отчего не язык, но жало
Я боюсь ощутить во рту?
Утешаюсь посильной лаской –
Золотою поддельной краской
Вкруг запястья веду черту.
Но отныне, по крайней мере
Мне известно, какие двери
Не запрет и этот замок,
Кто лежит в отдельной палате,
Кто забыл о погибшем брате
И на помощь придти не смог.
Кормчий Крови! Тускнеют звезды,
Так вели ледяные весла
В загустевший спустить раствор,
Чтоб с усилием выплывая
Из запретного, злого рая
Я увидел Тебя в упор!
* * *
Над городом, над гаванью пустой!
Единственное имя назови,
Блесни своей подвижной наготой.
А мы меняем молодость на жизнь
По курсу двадцать восемь к одному,
И нам не интересны миражи,
Колеблющие праздничную тьму.
Там вместо звезд – раскрашенная твердь,
Там не луна, а дуло у виска.
Но зыблется, не может догореть,
Бежит неопалимая строка!
КИНО
Двадцать первое шоссе,
в зале гаснет свет.
Мы на белой полосе,
нас в помине нет.
Закрываются глаза,
ты не видишь, как
светит смерти бирюза
сквозь веселый мрак.
Но никто не виноват,
это наша страсть
бьет впотьмах и наугад,
это нам пропасть.
ПАПИРОСЫ
Весь день шатался по проспекту,
курил, бездельник, папиросы,
глазел, зануда, на витрины,
весь день я думал о тебе.
Жара и в городе и в мире,
на всех часах +28,
раскалены все телефоны…
И вот кончается “Казбек”,
и вот картонные ворота
под вечер выцветшего неба
уже захлопнуты.
И снова
мы этой книги не прочли,
и никуда не улетели,
нигде не встретились –
но где бы
нам было встретиться на этой
полоске выжженной земли?
ПИСЬМО
Двадцать девять коротких слов,
и еще одно, сверх программы.
Слишком мало для книги снов,
слишком много для телеграммы.
Но достаточно для письма,
завершающего десяток
обещаньем свести с ума,
или просто сменить порядок
ожиданья даров простых,
предвкушенья большой награды…
Слишком частой для остальных,
слишком редкой для тех, кто рядом.
* * *
сумрак сумраку режет подметки
мы вовсю еще молодые
вот бутылку дешевой водки
осушили и как живые
и глядим в окно электрички
как там ночь неужели мимо
а в карманах ключи и спички
мы придумали псевдонимы
пролетающим перелескам
и теперь все пространство наше
вдруг поднимется занавеска
вдруг в окно кто-нибудь помашет
ПРОВОДЫ ЗИМЫ
Откроем, конечно, забрало,
прикроем тяжелое тело.
Как долго зима умирала
и знать ничего не хотела!
Незнание – это привычка,
а знание – это засада.
У пьяных ломаются спички,
а трезвым огня и не надо.
На празднике нового леса,
растущего вровень с подошвой,
обнимемся без интереса,
расстанемся не заполошно.
* * *
Желтые листья лежали на черной земле.
Я наступил в этот круг и подумал: пропал.
Лучше бы крашеный клоун сыграл на пиле,
Лучше бы гири подкинул заправский амбал.
Лучше бы я заступил за границу сукна
И оказался внутри миллиона зрачков,
Чем после выпитой дести сухого вина
В послеполуночный час ковылять без очков.
Но и веселый прожектор, погасший вдали,
В силах помочь мне
не больше невидимых звезд –
Кроме стареющих листьев и черной земли
Нет ничего, что могло бы погибнуть всерьез.
НОВЫЙ ОГОНЬ
О лебеде белом, о Леде, без дела галдящей,
что все начинается плохо, что пахнет провалом
вскипали твои фотоснимки.
Огонь настоящий
до времени медлил, и полночь все не наступала.
В такой вот манере мы выжили
в восьмидесятых,
мы выжрали все, что горело
назло справедливым запретам.
Так стоит ли слишком жалеть
молодых и крылатых?
Один из них ангел, другой стал тяжелоатлетом.
Простые слова отыскались на запертых полках.
А полночь не бьет,
продолжается праздничный вечер.
Огни в зажигалках, январское небо в осколках
надежно хранятся.
И скоро отпразднуют встречу.
г. Барнаул