Из материалов сборника «Память»
Опубликовано в журнале Континент, номер 152, 2013
Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», принятое 14 августа 1946 года, было первым в ряду послевоенных «руководящих указаний» по вопросам литературы и искусства. Они были призваны пресечь робкие тенденции к раскрепощению духовной жизни, спонтанно возникшие в военные годы, и «освежить» в памяти интеллигенции жесткий партийный курс 1930-х годов.
Из писателей главными жертвами нападок стали А. А. Ахматова и М. М. Зощенко, которым августовское постановление закрыло путь к любым публикациям на несколько лет. […]
Сама кампания по разгрому литературы началась с доклада секретаря ЦК по идеологии А. А. Жданова, сделанного им перед партийным и писательским активом Ленинграда в Смольном. На одном из этих двух собраний, состоявшихся между 15 и 20 августа 1946 г., и побывал автор публикуемого рассказа.
Рассказ Д. Д.
В середине августа 1946 года секретарь Ленинградского отделения Союза писателей А. Прокофьев[1] и редакторы «Звезды» и «Ленинграда» В. Саянов и Б. Лихарев с ближайшими сотрудниками были приглашены в Москву на совещание. В день их возвращения домой в редакцию «Звезды» рано утром явился А. Еголин и представился заведующей редакцией Е. Карачевской как назначенный из Москвы сюда на работу. Заведующая редакцией не удивилась — так бывает. В редакции никого из литературных работников в эти часы еще не было, кроме Д. Золотницкого из «критики». Еголин пригласил его в редакторский кабинет. Расспросил о работе, о том, о сем, между прочим задал вопрос и о Зощенко — понравился ли его рассказ про обезьяну. Золотницкий, ничего не подозревая, отвечал, как и подобало сотруднику журнала, в котором работаешь: рассказ как рассказ, всем нравится, «в общем ничего, читается хорошо». Еголин поблагодарил, и на этом беседа кончилась.
Явившиеся позже В. Саянов, Б. Лихарев, Д. Левоневский, П. Капица ничего о московском совещании не рассказывали, а на все расспросы отвечали загадочно: «Завтра всё узнаете». Все предполагали какие-нибудь реорганизационные перемены в журналах.
На другой день были розданы всем приглашения в Смольный на собрание. Зощенко, потом говорили, тоже приходил в секретариат Союза за билетом, но ему вежливо, под каким-то предлогом, отсоветовали ходить.
В начале пятого мы шли в Смольный. Кончался серый августовский день. Шли, еще ничего не зная. Каждый говорил о своем.
Первые же минуты в Смольном насторожили (я там никогда до этого не был). Исторические залы, трехкратная проверка документов, большое число приглашенных писателей, работников газет, кино, радио, издательств, общая атмосфера торжественности и строгости придавали всему не только деловой характер, но и чего-то большего.
Докладчик вышел справа, позади сидевших, в сопровождении многих лиц. Он шел спокойно, серьезный и молчаливый, отделенный от зала белыми колоннами. Он был в штатском[2]. В руках папка. Его волосы под сиянием электричества блестели. Казалось, он хорошо отдохнул и умылся. Все встали. Зааплодировали. Он поднялся на трибуну.
Собрание началось в пять.
Как обычно, вслух выбрали громкий президиум. Даже чуточку посмеялись — писатели забыли назвать своего Прокофьева. Докладчик улыбнулся, сказав тихо что-то смешное. Торопливо успокоились. Президиум сел. Сдержанный шумок затих. Докладчик секунду помолчал и заговорил.
И через несколько секунд началась дичайшая тишина. Зал немел, застывал, оледеневал, пока не превратился в один белый твердый кусок.
Доклад ошеломил. Писательнице Немеровской стало дурно. Она хотела выйти, бледнея, встала. Шатаясь, пошла между рядов. Ей помогали. Вышла в боковой проход, дошла до входной двери, но… ее не выпустили. Огромная белая дверь зала плотно закрыта, двое часовых с винтовками по бокам. Оказывается, выход из зала запрещен. Немеровская присела где-то в задних рядах. При упоминании в постановлении фамилии Марии Комиссаровой ее муж, Николай Браун, сидевший в президиуме, побелел и начал беспокойно искать ее глазами среди сидевших в зале. Александр Прокофьев, секретарь Ленинградского отделения Союза, всё узнавший еще в, Москве, сидел красный, с головой, ушедшей в плечи.
В перерыве, как водится, кое-кто окружил докладчика — каждый со своей просьбой и нуждишкой; всегда есть такие, кто никогда не забывает, чья рубашка ближе. Колпакова потом всем хвасталась, как она таким образом добилась ускорить издание своей залежавшейся очередной книги по фольклору.
В прениях выступили немногие, в том числе и Николай Никитин, но из-за своего волнения неудачно: один раз перепутал имя и отчество ответственного докладчика — в зале раздался смешок; в другой раз сказал: «С этой эстрады, с которой великий Ленин провозгласил…», — слушатели зашумели, зашикали. Он покраснел, запутался и, оборвав себя на какой-то короткой фразе о собственном состоянии, сконфуженно сошел с трибуны.
Уходили с собрания молча. Шел первый час ночи.
В августе ночи уже темные. Смольнинский сад стоял в осенней серой дымке. Тускло расплываясь, горели электрические шары фонарей. Листва еще не облетела, но в саду было тихо — неподвижные деревья будто невольно прислушивались. Со ступенек высокого парадного входа не раздавалось ни слова, ни шепота. Несколько сот человек выходили из здания медленно и бесшумно. Так же молча прошли длинную прямую аллею до пустынной в этот час площади и молча разъехались на последних троллейбусах и автобусах.
Всё было неожиданно и непонятно. Согласиться сразу было трудно. Единственная мысль: значит, сейчас так нужно.
Через несколько дней доклад в смягченном виде опубликовали в газетах[3]. В редакции газет и журналов посыпались торопливые письма людей, согласных с постановлением. Июльский номер «Звезды», где была напечатана зощенковская «Обезьяна»[4], задержали, хотя небольшая часть тиража уже разошлась. Рассказ вынули. Номер перепечатали и выпустили сдвоенным с августовским, со статьей Л. Плоткина «Проповедник безыдейности — М. Зощенко». Главным редактором журнала (до этого был просто «редактор») временно был назначен А. Еголин с совмещением работы в ЦК; он стал раз в месяц приезжать в Ленинград. Редакционную коллегию «Звезды» расширили. В нее вошли: Б. Лавренев — ведать отделом прозы, он тоже начал наезжать из Москвы; вызванный из армии В. Друзин возглавил отдел критики, Е. Кузнецов — отдел искусств, А. Прокофьев — отдел поэзии, Б. Чирсков — драматургии. К каждому были приданы редакторы.
Журнал «Ленинград» прекратил свое существование.
Зощенко заболел. Он заперся у себя дома на канале Грибоедова. Его покинули друзья. Перестали звонить по телефону. Если он выходил на улицу, знакомые старались его не замечать. Домашняя обстановка, и без того беспокойная, осложнилась.
Анна Ахматова держалась стоически. Известно, что женщины ленинградскую блокаду во время войны переносили относительно легче мужчин. Первую она претерпела в Ташкенте, вторую — личную — здесь.
1978, № 17
[1] После полной смены редколлегии
«Звезды» в августе 1946 г. (с № 7-8) А. А. Прокофьев —
единственный из старого состава — сохранил свое место в новой редакции.
[2] Автор отмечает штатский костюм А.
А. Жданова, так как во время только что оконченной войны тот носил мундир
генерал-лейтенанта.
[3] «Смягченный вид» («Ленинградская правда», 21.09.1946)
представлял из себя выражения типа: «Зощенко,
как мещанин и пошляк», «только подонки литературы могут создавать подобные
“произведения”», «пусть убирается из советской литературы», «Не то монахиня, не
то блудница, а вернее блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой»,
«Журнал “Звезда” … стал журналом, помогавшим врагам разлагать нашу молодежь»,
«весь сонм буржуазных литераторов, кинорежиссеров, театральных режиссеров
старается отвлечь внимание передовых слоев общества от острых вопросов
политической и социальной борьбы и отвести внимание в русло
пошлой безыдейной литературы и искусства».
[4] Рассказ М. М. Зощенко «Приключения
обезьяны» впервые был опубликован в детском журнале «Мурзилка»,
1945, № 12 под названием «Приключения обезьянки» и с некоторыми изменениями
перепечатан в разделе «Новинки детской литературы» журнала «Звезда», 1946, №
5/6 (а не в № 7, как сообщает Д. Д.). Постановление обычно связывается с
судьбами только двух журналов. Однако на деле оно коснулось всей литературной
периодики. «Мурзилка», например, поплатился за
«Приключения обезьянки» почти полной сменой редколлегии. В нее вплоть до
№ 7 (1946 г.) входили С. M. Алянский, А. П. Бабушкина
(ответственный редактор), В. В. Бианки, Ю. А. Васнецов, В. В. Лебедев, С. В.
Михалков, А. К. Покровская, К. А. Федин, И. И. Халтурин, К. И.
Чуковский, Е. Л. Шварц. На обложках №№ 8/9 и 10/11 состав редколлегии и
имя ответственного редактора отсутствуют. В новом составе, объявленном в № 12,
сохранились только В. Бианки, В. Лебедев и С. Михалков. В содержании
журнала также произошли перемены — в сторону более ярко выраженной
«идейности», строгости и меньшей сказочности. Например, была оборвана
публикация сказки К. И. Чуковского «Приключения Бибигона»…