Опубликовано в журнале Континент, номер 149, 2011
2. Игорь Виноградов
«Православный» фундаментализм — или
смерть?
Берегитесь лжепророков,
которые приходят к вам
в овечьей одежде,
а внутри суть волки хищные:
По плодам их узнаете их.
Мф 7:15-16
1
[…] Церковь, как все знают, отделена у нас от государства.
Но никто никогда не отделял и не может отделить Церковь от
общества, которому она несет свое слово и жизнь которого призвана преображать в
духе любви, правды и добра. Прежде всего — образом и примером собственной
своей жизни. А потому и обществу не может не быть жизненно важно то, какой
именно образ являет собой миру ее жизнь.
К чему напоминаю я эти прописные истины?
А к тому, что надо смотреть правде в глаза, и если истины
эти и вправду истины, то тогда и Церкви нашей, и обществу давно пора уже бить
тревогу. И — во все колокола. Ибо слишком много уже сделано для того,
чтобы тот образ, который Церковь являет сегодня собою нашему обществу,
пребывающему в жесточайшем духовном кризисе, все чаще обращен сегодня к миру
чертами не просто малопривлекательными, но и прямо пугающими.
И даже — зловещими, способными вызвать глубочайшую тревогу и у
верующих, и у неверующих.
Я имею в виду появление в России силы, которая все более
уверенно и нахраписто обустраивается внутри церковной ограды и все агрессивнее
присваивает себе безапелляционное право говорить непременно от имени всей
Русской православной церкви. И даже — чуть ли не от всего православия в
целом. Я имею в виду то раковое образование, раскинувшее свои щупальца по всей
земле, а ныне принявшееся разбухать и в нашей Церкви, природа которого во всем
мире четко фиксируется понятием религиозного фундаментализма.
С тем, что это такое, мы, современные
люди, знакомы, впрочем, вовсе не по теоретическим определениям. Нас образовала
на этот счет сама жизнь — Ирак и Югославия, Ирландия и Афганистан. Они
научили нас безошибочно распознавать лицо религиозного фундаментализма, не
прибегая к справочникам и не заглядывая в историю термина, в сегодняшнем своем
наполнении достаточно далеко ушедшего уже, кстати, от своего первоначального
значения. Реальная практика XX века давно отучила нас и от наивности искать
разгадку этого феномена в какой-либо специфике тех собственно религиозных
доктрин, под знаменами которых фундаментализм может выступать. […] Ибо суть
любого фундаментализма отнюдь не в этих доктринах самих по себе. [А в том,]
что, какая бы вера ни была написана на знамени того или другого
фундаментализма, это всегда вера, вооруженная топором. И против всех
остальных вер или неверия, и — в первую очередь — против любых
отклонений от установленных образцов собственной веры. […]
Именно в этом — самая суть любого фундаментализма.
Именно здесь он, собственно, только и начинается. А потому именно топор с тем
религиозным знаменем, которое на нем закреплено, а вовсе не само по себе это знамя,
и есть единственно адекватный, подлинный, честный его символ и опознавательный
знак. И в этом-то, кстати, и состоит его принципиальное отличие от того же,
например, религиозного консерватизма или традиционализма —
просто консерватизма и традиционализма, пусть даже самых упрямых и замшелых, но
все же не утверждающих себя через насилие. […]
Религиозный фундаментализм — это, в сущности, всего
лишь псевдорелигиозная разновидность куда более широкого явления нашего века,
обнимающего собой весь круг современных тоталитарных движений вообще. А потому
и подлинные его истоки следует искать в куда более универсальных, отнюдь не
религиозных энергиях, которые движут теми, кто реально организует и направляет
ту или иную фундаменталистскую стихию. И если даже какая-то часть людей,
входящих в такое сердцевинное ядро любого фундаменталистского движения (не
говоря уж о массовом «человеческом материале»), и заблуждается в отношении его
реальных целей и смысла, обу-реваемая, скажем, все тем же субъективно вполне
искренним религиозным фанатизмом, — дела это не меняет. Ибо в реальных
своих целях и вожделениях, в действительном своем содержании любой современный
фундаментализм — исламский ли, протестантский или католический — это
прежде всего куда более земная и мощная сила безудержной, прущей напролом, все
на своем пути сметающей воли к власти. Это неуемная, испепеляющая жажда
нынешних «великих инквизиторов» любых религий и конфессий безраздельно
властвовать над умами, душами и волей не только своего верующего «стада», но,
по возможности, и над всем обществом, над своей страной. Если только (в самых
дальних и тайных мечтах) — не над всем миром. […]
Вот почему для всего человечества знамена фундаментализма и
предвещают всегда именно насилие, кровь, провокации и терроризм — все эти
непременные следы и плоды всякого его появления, из каких бы краев света ни
обращал он к нам свою зловещую личину. […]
2
Вот этот-то раковый вирус и добрался,
наконец, до России. Многие удивляются — как, каким образом? Ведь еще каких-нибудь
десять лет назад никто о религиозном фундаментализме у нас вроде бы и не
слыхивал?..
Но ведь то было десять лет назад, когда
Церковь наша и шагу не могла еще ступить без разрешения очередного
уполномоченного по делам религии и без соответствующих согласований на тайных
свиданиях в КГБ. Какие уж тут «воля к власти» и разборки с инославными или
внутренними врагами, когда дай Бог уцелеть было хотя бы в том униженно-убогом
состоянии, в каком обреталась она тогда и при каком само пребывание в ней не
только никаких блистательных жизненных перспектив ни перед кем не открывало, но
обещало одни лишь неприятности!.. Правда, это оборачивалось зато и весьма
отрадным эффектом фильтра: за исключением тех, кого засылали в Церковь со
специальным заданием, в нее шли, как правило, по чистому велению сердца.
И — с готовностью быть верными этому велению несмотря ни на что. Тогда
ведь президент и высшие сановники страны не выстаивали еще со свечами в руках
службы великих церковных праздников, а государство, оказавшееся вместе с обществом
в опасном идеологическом вакууме, не обращало еще к Церкви свои растерянные
взоры. И на щедрые деньги властей не возводился еще грандиозный державный
собор, и не разрешалось еще Церкви беспошлинно торговать даже водкой. А сама
она — как град не только небесный, но и земной — не привыкла еще
видеть себя в роли почти государственного ведомства, а церковные иерархи —
ощущать себя персонами поистине державной важности, в государственной табели о
рангах ничуть не ниже каких-нибудь министров, генералов или сенаторов…
Так что же удивительного, что, когда начались все эти
перемены в положении Церкви, с нею тоже стало происходить нечто похожее на то,
что хорошо нам знакомо, например, из истории той же пресловутой нашей «партии
нового типа»? До октября всего лишь крохотная кучка одержимых заговорщиков,
превратившаяся после захвата власти в правящую силу, — не она ли тут же,
сразу же, стала неудержимо внутренне меняться и разбухать? И отнюдь не только
благодаря новым фанатикам, но чем дальше, тем все больше за счет людей, очень
хорошо понимавших, какие возможности сулит им принадлежность к этой правящей
силе…
Последствия — известны.
Мне скажут: то партия, а то Церковь.
Разве можно равнять? Но что, разве Церковь — это град только небесный, но
и не земной тоже? И разве населяют его не земные люди, подверженные всем
соблазнам и слабостям человеческого рода? Будь иначе, не было бы и той реальной
истории христианства со всей его святостью и со всеми его ужасами, о которой
можно, кажется, и не вспоминать. Не надо заблуждаться: едва наша Церковь вышла
на дорогу не только общественного, но и государственного признания, как через
широко открывшиеся двери духовных семинарий и академий в нее сразу же хлынул
поток очень энергичной молодой поросли, который состоял, конечно же, вовсе не
из одних лишь тех, кто радостным сердцем стремился только к святости служения
Богу. Да и перед старыми «кадрами» Церкви — включая даже и лучших,
пришедших когда-то в нее по чистому зову сердца и готовых вроде бы к любым
испытаниям, но за долгие годы согнутости, унижений и страхов коммунистических
времен тоже успевших уже от всего этого если не сломаться вообще, то смертельно
устать, — перед ними тоже замаячили перспективы такой небывалой ранее
соблазнительности, которой под силу было одурманить даже и самые стойкие когда-то
сердца. Так что же удивляться, если уже через несколько лет после того, как
начало меняться положение Церкви, в составе ее иерархов, клириков и ближайших к
ним церковных активистов стал очень быстро формироваться слой, оказавшийся вполне
подходящей почвой для того, чтобы принять в себя семя фундаменталистского
соблазна «воли к власти» и дать ему прорасти?..
3
И он не заставил себя долго ждать — родной наш,
доморощенный наш «православный» фундаментализм, рожденный такой дразнящей, так
остро будоражащей возможностью стать чуть ли не государственной духовно-идеологической
властью в стране!
Конечно, для этого ему нужно было
прежде всего, чтобы вся Церковь в целом стала по своему духу однородной и ему
покорной. Но ведь что для этого требовалось? Богатый международный опыт (и не
только он) подсказывал: прежде всего — впечатляющий образ врага, жаждущего
гибели Церкви и тем способного мобилизовать и сплотить ее воедино против себя.
А вот уж из-за чего дело никак не грозило застопориться! Да их хоть пруд пруди
уже вокруг было — всех этих протестантских, католических и прочих
прозелитистов, сбежавшихся из-за разных рубежей на дармовщинку объявленной
в России свободы совести — отнимать хлеб насущный у родной Церкви на
собственной ее, канонической ее территории!.. А сколько нахлынуло в Церковь
разного рода неообновленцев, которые принялись толковать о каком-то
творческом духе православия и возмечтали не просто приходить в храм на службы и
требы, а еще и жить какой-то совместной, общинной христианской жизнью братства
и любви, заниматься миссионерством, обращать в православие все новых и
новых — и притом молодых по преимуществу — россиян! От них-то более
всего и исходила угроза, что искомому сплочению церковного люда в единое
фундаменталистское церковное «стадо» будет оказано упорное сопротивление. А
ведь только его общей «соборной» мощью и можно было пытаться загипнотизировать
государство и пробовать повести за собою всю страну, униженную и духовно
растоптанную победившим Западом… К ногтю же их всех, этих носителей латинских,
неообновленческих и прочих ересей — нещадно обличать, гнать и травить
их всех как злейших врагов Церкви, готовящих ей гибель!..
Необходимое идеологическое оснащение для этого?
Но ведь и здесь мировой опыт
фундаментализма тоже не оставляет без помощи! Просто нужно взять самые святые,
самые дорогие и для верующего, и вообще для российского человека понятия и
ценности и начать всеми способами убеждать общество, что именно означенные
враги Церкви и выступают их кощунственными отрицателями и разрушителями… […]
Впрочем, если читатель, не слишком
знакомый со всей этой материей, сам пожелает убедиться, что набросанная мною
жутковатая эта картинка вовсе не плод фантазии, а самая доподлинная реальность,
пусть заглянет он тогда в газеты «Радонеж», «Русь державная», «Русский
вестник», «Православная Москва», в выпуски брошюрок «Антихрист в Москве»,
«Православие или смерть», «Сети обновленного православия»; пусть послушает он
радио «Радонеж» и посмотрит по ТВ хотя бы несколько выпусков передачи «Русский
дом». Он быстро опробует здесь полный набор всех дежурных блюд нашей
«православной» фундаменталистской кухни. От систематических обливаний грязью
убитого за свою православную веру отца Александра Меня, этого «зачинщика» всего
нашего «церковного модернизма», — до столь же безграмотных и не менее
характерных «разоблачений» зачисляемого (когда требуется) по тому же разряду
знаменитого православного богослова и проповедника митрополита Антония (Блума).
От духовной реабилитации и чуть ли не канонизации «святого старца» Распутина,
«спасавшего» Россию, до духовного же изничтожения всяческих Соловьевых,
Булгаковых и Бердяевых, Россию «губивших». От непрерывных истерик по поводу
латинянских и прочих еретических экспансий и вообще всемирного жидомасонского заговора
против России (с печатанием составленных по соответствующим «агентурным данным»
поименных списков нынешних тайных российских жидомасонов) до, конечно же,
постоянных и особо поносных потоков всяческой лжи по поводу «неообновленческих»
и «сектантских» столичных храмов святых Косьмы и Дамиана (священники Александр
Борисов и Георгий Чистяков) и Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках (о.
Георгий Кочетков). Их тысячные приходы, известные во всем мире своей творчески
активной христианской жизнью и по всей России имеющие многочисленных
сторонников, — это и есть ведь сегодня едва ли не главная для нашего
фундаментализма преграда к тому, чтобы подмять под себя всю Церковь.
Заметьте — я говорю ведь вовсе не о нормальной
церковной полемике со священниками Георгием Кочетковым, Александром Борисовым
или Георгием Чистяковым по поводу, например, частичной русификации в их храмах
богослужебных текстов, связанной с особыми миссионерскими задачами их приходов,
или по поводу каких-то иных — того же рода — особенностей их
литургической практики, никогда, впрочем, не выставляемых в качестве эталона
для всей Церкви. И уж тем более — в качестве требований какой-то всеобщей
в ней реформы. […]
Но если бы речь шла именно о таких [–
серьезных —] обсуждениях и спорах!.. Нет, перед нами «полемика», при
которой из каждого слова так и брызжет яд ненависти к оппоненту (своему брату
по Церкви, а то даже и по прямому священническому в ней служению)! Это
«полемика», которая ведется на уровне только таких квалификаций, как «вожак
и его стая», «антицерковная деятельность», «доносчики и
клеветники» (к тому же «по преимуществу люди еврейской национальности»),
«еретики», «заговорщики», «клятвопреступники», «философия
богоотступничества или подновленного язычества», «христопродавцы»,
«околоцерковные хулиганы и уголовники, поставившие себе только одну
цель — разрушение Церкви», «ослепленная и озлобленная толпа», «ведомая»
и «подзуживаемая» своим «вожаком», проповедником «раскольнической
ереси», — и т. д., и т. п. И приходится признать, что в этом
отношении от таких «профессионалов» нынешней «православной»
(фундаменталистской) «гласности», как, к примеру, вчерашний обозреватель
советского ТВ, а ныне ведущий программы «Русский дом» г. Крутов, не так уж
сильно отличаются и такие вчерашние интеллигенты, а ныне священники, как, к
примеру, гг. В. Асмус или В. Вигилянский.
Скажите-ка: может быть, кто-нибудь из
них (равно как и любой другой «полемист»), раз уж так беспокоит их происходящее
в обличаемых ими храмах, воспользовался постоянно обращаемыми к ним из этих
храмов приглашениями самим побывать там? Может быть, кто-то из них совершил-таки
столь, казалось бы, нормальный, естественный, отнюдь не героический
поступок — побывал на службах у того же о. Георгия Кочеткова, посмотрел и
послушал, как они проходят, познакомился с прихожанами, порасспрашивал их о
жизни прихода и, главное, попробовал по-братски, то есть с презумпцией доверия
к искренности собеседника и любви к нему, как и положено между собою христианам
(тем более священникам), поговорить с самим отцом Георгием, лично обсудить с
ним спорные проблемы, попытаться переубедить, а то даже и усовестить его, если
уж это покажется нужным? И только после этого и принимать на себя
ответственность давать ему и его храму какие-то квалификации в печати, по радио
или на ТВ?..
Заверяю — вопрос чисто риторический. А потому и имею
право — и даже обязан — квалифицировать всю эту «полемику» именно
так, как я ее квалифицирую. Сколь бы, предположим, субъективно искренни ни были
те же священники В. Вигилянский или В. Асмус в своем религиозном рвении и в
своем несогласии с теми или иными действиями и мнениями священников Георгия
Кочеткова, Александра Борисова или Георгия Чистякова, всегда, повторяю,
выражавших готовность к личным встречам со своими оппонентами и к обсуждению с
ними всех их возражений и аргументов.
Но и я ведь вовсе не с этими их аргументами и собственно
богословскими мнениями здесь спорю. Для этого есть много других возможностей, и
тот же журнал «Континент» всегда открыт для таких обсуждений и не раз публично
приглашал на свои страницы любых оппонентов того же о. Георгия для серьезного,
спокойного, незаушательского изложения своих возражений по существу и даже для
прямой беседы с ним за одним круглым столом. Только и в этом случае никто
почему-то так и не пожелал нашим предложением воспользоваться… […]
4
И все-таки, — может усомниться, пожалуй, иной
читатель, мало знакомый с нашей церковной жизнью, — не слишком ли я
преувеличиваю? Пусть даже иные авторы всего того газетного, радио- и ТВ-непотребства,
о котором я пишу, и вправду обуреваемы фундаменталистскими страстями и планами,
но ведь мало ли, в конце концов, всякой чуши и самой злобной непотребщины и
вообще выливается на нас в наше плюралистическое время со страниц нашей
плюралистической прессы?
Все ведь это, в конце концов, лишь слова, слова, слова… […]
Но как бы не так. Не забудем, в какой стране мы живем и из
какой страны нынешняя наша страна вместе со всеми нами и с нашей Церковью
вышла. Неужели можно предположить, что наши отважные трубадуры фундаменталистского
топора, еще каких-нибудь десять лет назад неслышно сидевшие по своим углам,
осмелились бы даже на самые скромные свои эскапады без одобрения и поддержки
своего начальства — и не только негласной? Неужели можно думать, что,
когда на книжных прилавках церковных магазинов и множества московских храмов вы
непременно находите ту же газету «Радонеж», вовсе не являющуюся официальным
церковным изданием, это делается без всякого ведома Московской патриархии?
Разумеется, это еще не самое страшное. Но, дорогие мои
соотечественники, — ведь в том-то и дело, что и головы начали уже
лететь — если не физически, то церковно-административно. А этого вполне
достаточно — времена ведь тоже сегодня изменились. Да и лиха беда начало.
Я лично, например, очень удивлюсь, если, в конце концов, отыщется-таки след
убийц о. Александра Меня. Но совсем не удивлюсь, если он потянется именно в
фундаменталистское какое-нибудь укрывище. Всякому слову соответствует и свое
дело. А за делами, соответствующими фундаменталистским словам, дело тоже давно
уже не стоит.
Или вы, может быть, сочтете, что когда осенью прошлого года
всемирно известного нашего иконописца архимандрита Зинона, создателя школы
современной русской иконописи, получившего за это Государственную премию России
(и пожертвовавшего, кстати, ее именно общине «кочетковцев» — этой
«озлобленной» толпе «разрушителей Церкви»), запретили в священнослужении и
выгнали вместе с братией из его монастыря только за то, что он позволил
католическим гостям, приехавшим к нему из Италии учиться православной
иконописи, отслужить, как они просили, литургию и причастился вместе с
ними, — может быть, вы сочтете, что факт этот, порази-вший весь мир,
никакого отношения к нашей теме не имеет? И акцию эту произвели какие-то
доброхоты и волонтеры из околоцерковных газетных листков, а не прямое церковное
начальство?[1]
А когда в начале 1997 года в Херсоне были сначала тоже
запрещены в священнослужении, а затем вовсе извержены из сана протоиерей Иоанн
Замараев, еще три священника и протодиакон Сретенского храма, община
которого — самая крупная и самая молодая в городе, — что, вы думаете,
вменялось им в вину? Да именно то, что и здесь, в Москве, вызывает одну только
бешеную ненависть нашего фундаменталистского «православия», — то, что херсонские
«неообновленцы» эти тоже осмелились осуществить перевод богослужения на более
понятный язык и постарались сделать так, чтобы участие прихожан, особенно
молодых, и в богослужении и вообще в церковной жизни стало более полным,
пронизанным духом более сознательной и свободной церковной соборности, братской
любви и общинной активности.
И что же, весь этот тоже чисто фундаменталистский разгром
снова учинило никакое не священноначалие и Московская патриархия никакого
отношения к нему опять-таки не имела? Так же, как ни при чем она была и в 1994
году, когда была расформирована тысячная (!) община храма Сретения иконы
Владимирской Божьей Матери бывшего Сретенского монастыря и вместе с ее
священником о. Георгием Кочетковым фактически выгнана в соседний храм Успения в
Печатниках, который уже имел свою общину и где все еще обитал тогда Музей
морского флота? Причем не было там и ни одного приходского помещения, где можно
было бы продолжить работу огласительного училища, Высшей православной школы,
православной гимназии, детского сада, приходской библиотеки, иконописной
мастерской и воскресной школы, которые тоже были буквально вышвырнуты из
помещений бывшего монастыря, где они до того располагались, — с
выкидыванием со второго этажа икон и книг…
Разумеется, того, на что рассчитывали и чего с тайным
вожделением ждали и вдохновители, и особенно исполнители всей этой грубой
провокации во главе с игуменом Тихоном (Шевкуновым), поселившиеся в
освобожденном для них монастыре, не произошло. «Раскольники» не ушли в раскол,
отец Георгий и его община подчинились распоряжениям священноначалия и принялись
обживать новый храм, освобождая его постепенно от пришельцев и приводя в
пригодный для богослужений вид. Так что теперь, через три с половиной года, и
его можно, наконец, тоже попытаться отнять. Тем более что община не только,
оказывается, не уменьшилась, но разрослась уже до двух с лишним тысяч прихожан,
а религиозно-просветительская и катехизаторская работа братства, сумевшего-таки
отыскать новые помещения (для их приобретения люди жертвовали, как во время
войны, последним — вплоть до обручальных колец), обрела еще больший
размах, и теперь уже только вновь приводимых в Церковь стало до тысячи человек
в год! Как же можно такое и дальше еще терпеть?!
5
И вот была предпринята новая грандиозная провокация,
обернувшаяся в конце концов трагедией. […]
В течение нескольких последних лет о.
Георгий и церковный совет его храма настойчиво просили патриархию снять
негласный запрет на рукоположение в священники и диаконы нескольких давно
подготовленных к этому кандидатов от общины и братства «Сретенье» — для
дальнейшего их служения в храме, имеющем такую громадную общину. Это могло бы
существенно облегчить чрезвычайно напряженную ситуацию с богослужениями, когда
о. Георгию (страдающему тяжелой формой диабета) все приходилось делать одному и
только причащать на каждой службе не менее трехсот-четырехсот, а по праздникам
и по семьсот-восемьсот, а то и по тысяче прихожан. Ситуация в Москве, где и в
куда менее многолюдных храмах служат обычно по два, если не по три-четыре
священника, просто беспрецедентная!
Но все эти долгие годы церковное начальство никак не
внимало таким просьбам. Пока, наконец, несколько месяцев назад, 23 апреля 1997
года (в страстную среду!) не был прислан вдруг в храм Успенья в качестве второго
священника (без всяких, разумеется, предварительных бесед на эту тему с
настоятелем и приходским советом) молодой, только что рукоположенный о. Михаил
Дубовицкий. Случилось даже не то, чего всегда опасались «раскольники и
смутьяны», — что патриархия сама пришлет им человека, не только плохо
знакомого, вероятнее всего, с особенностями службы и общинной жизни в их
приходе, но к тому же еще и заранее недоброжелательно к ним настроенного.
Реальность оказалась еще хуже: прислали человека (расположенного к тому же, как
обнаружилось позднее, к душевным отклонениям) с новой — прямой и
очевидной — провокационной миссией.
Разумеется, я не присутствовал, когда о. Михаил получал
наставления от пославшего его в Печатники начальства. А потому не могу
предлагать читателю это утверждение как достоверно известный мне факт —
равно как и придавать такой статус и некоторым другим вещам, о которых придется
говорить. И я хорошо помню русскую пословицу: «Не пойман — не вор».
Но я прожил достаточно долгую жизнь,
захватив и сталинские времена, и хрущевскую оттепель, и застой, когда был
разгромлен, в частности, «Новый мир» А. Твардовского, где я тогда работал. И
жизнь эта многому меня научила. А потому и беру на себя ответственность
высказать то, в чем не позволяет мне сомневаться весь опыт моей жизни и о чем
говорить будет уже совсем не актуально, когда архивные разыскания каких-нибудь
потомков наших, может быть, и раскроют некоторые тайные механизмы сегодняшних
событий. Да неужели и вообще кто-то может всерьез предположить, чтобы молодой
священник, только что окончивший провинциальную Курскую духовную семинарию и
вдруг направленный в самый крупный московский приход, сам, на свой собственный
страх и риск, осмелился бы с первых же дней своей службы в известном во всем
мире храме, на виду у сотен людей грубо прерывать настоятеля во время
богослужения, делать ему замечания во время проповеди, не выполнять его
указаний по ведению службы, читать вслух прихожанам, не внимая его
предупреждениям, сомнительного происхождения околоцерковную литературу явно
подстрекательского содержания, отказываться причащать исповеданных настоятелем
прихожан и, наконец, отказаться признать действительность и самих совершаемых
настоятелем евхаристических таинств? И даже и вообще отказаться причащаться
вместе с общиной? Иными словами — делать все, что явно призвано было
вызвать в храме какой-нибудь громкий скандал, за который можно было бы
уцепиться, чтобы начать репрессии. Этого ведь только и ждали фундаменталистские
листки и радиоголоса, уже начавшие кричать о том, как «травят» в «сектантском»
храме «православного» батюшку, желающего служить по «канонам»…
К счастью, уже наученная прежним горьким опытом община
быстро поняла, чего от нее ожидают. И не поддалась ни на одну из этих
провокаций, продолжая относиться к о. Михаилу с предельной лояльностью и
пытаясь всячески его облагоразумить. Так что, в конце концов, всем стало
достаточно ясно, что миссия его явно проваливается. И на горизонте даже
замаячила «угроза», что патриарх, всегда опасавшийся церковных нестроений, как
раз, может быть, и отзовет о. Михаила, что не могло, естественно, не всполошить
вдохновителей всего этого безобразия, у которых добыча, похоже, уходила из
рук… Значит — требовалось какое-то резкое движение.
И вот 29 июня, в день Всех русских святых, о. Михаил опять
не пожелал выполнять указания настоятеля, а затем вообще отказался продолжать
ведение службы и попытался выбежать во всем облачении на улицу (для чего —
догадаться уже было нетрудно, учитывая, что в двух шагах от храма в Печатниках
расположен тот самый Сретенский монастырь, откуда под руководством его игумена
Тихона (Шевкунова) несколько лет назад были вышвырнуты прихожане о. Георгия и
братство «Сретенье» и откуда с самого начала службы о. Михаила в Успенском храме
к нему постоянно прибывала «группа поддержки», о чем фундаменталистские листки
и радиоголоса даже и не стеснялись сообщать со всей откровенностью). Когда же
о. Михаилу предложили сначала снять облачение, а потом уже уходить из храма,
он, попытавшись еще несколько раз выйти из храма, отправился, в конце концов, в
алтарь и, пользуясь тем, что царские врата были закрыты и собиравшиеся на
литургию прихожане (дело происходило в промежутке между утреней и литургией) не
могут видеть, что там происходит, стал там бесчинствовать и кричать, что к нему
применяют насилие (хотя никто и пальцем его не тронул), требуя вызова милиции.
Что и было сделано. […]
Милиция, вызванная по требованию
самого о. Михаила, прибыла, но тут же убедилась, что никакого насилия над ним
не совершается, но что сам батюшка как раз «несколько не в себе». О чем старший
лейтенант, возглавлявший наряд, лично и объявил прихожанам, выйдя к ним из
алтаря. Наконец, кто-то вызвал-таки «скорую психиатрическую помощь», и врач ее
действительно зафиксировал состояние острого психоза, требующее немедленной
принудительной госпитализации, которая под наблюдением милиции (и под крики
«группы поддержки», тотчас прибывшей из соседнего монастыря, о том, что
«православного батюшку убивают») и была проведена в присутствии сотен прихожан,
с ужасом наблюдавших за происходившим и молившихся о несчастном о. Михаиле, так
страшно кем-то «использованном»… Он был доставлен в 14-ю психиатрическую
больницу, где его осмотрели и госпитализировали и откуда поздно вечером (когда
он несколько успокоился и был признан более не нуждающимся в госпитализации)
его, по усиленным настояниям делегации, за ним прибывшей, отпустили вместе с
нею домой.
И вот — новый, хотя явно еще не
финальный, акт этой драмы. На следующий день «практически здоровый» (как
сообщило ТВ г. Крутова) о. Михаил оказался почему-то (уже дома) в тяжелейшем
состоянии, вызванный частный врач (не психиатр) заподозрил симптомы явной
передозировки введенных, судя по всему, о. Михаилу каких-то сильных
психотропных препаратов; он был отправлен в больницу (но опять почему-то не
психиатрическую) к известному врачу-священнику г. Берестову, который уже через
два дня выступил в программе у г. Крутова и заявил об обнаруженных на о.
Михаиле следах сильных «избиений». Прочие органы «православного»
фундаментализма тоже подняли, разумеется, новую мощную волну клеветы на о.
Георгия и его приход, оповещая мир о том, что «неообновленцы» приступили к
«уголовным методам»: избили (!) в алтаре (!!) священника (!!!), нанеся ему
«тяжкие увечья» (!!!!), и не гнушаются, оказывается, как в былые советские
времена, запихивать здоровых людей в психушки и т. п. По срочному запросу (от
1 июля) архиепископа Арсения, викария Московской епархии, управляющего ее
делами, в тот же день был направлен в патриархию подписанный начальником
отделения милиции (высылавшего 29 июня наряд) грубо состряпанный
лжесвидетельский рапорт о якобы имевшей место драке в алтаре между о. Михаилом
и о. Георгием; рапорт на следующий же день поступил на стол к патриарху, и
соответственно проинформированный святейший тут же подписал распоряжение и указ
о запрещении о. Георгия (до завершения расследования) в священнослужении и
отстранении его от обязанностей настоятеля[2]. И
только 11 июля была назначена, наконец, и комиссия по расследованию, состоящая
почти сплошь из давних рьяных «доброжелателей» прихода. Не потому ли об
образовании этой комиссии о. Георгию и общине храма в Печатниках было сообщено
тоже только еще через десять дней?..
6
Авторы всей этой клеветы и лжесвидетельского милицейского
рапорта, на основе которых и были наложены на о. Георгия и его приход
превентивные запреты, еще будут, я уверен, стоять у позорного столба. Ибо есть
не только десятки живых очевидцев свершившейся драмы, готовых дать под
церковной и любой другой присягой свои показания, напрочь опровергающие всю эту
ложь, но существует, к счастью, и неоспоримое документальное свидетельство о
событиях 29 июня. Уже после первых опытов общения с о. Михаилом, когда
стало ясно, с какой целью он прибыл в храм Успения и чего можно в связи с этим
ожидать, о. Георгий и церковный совет решили неукоснительно фиксировать на
видеопленке ход всех служб в храме — дабы, случись что, можно было бы
противопоставить любым возможным спекуляциям на этот счет действительно
неоспоримую документальную картину случившегося. Такие видеопленки
имеются — и среди них и та (я ее видел), которая зафиксировала
происходившее в храме 29 июня (в частности, и выступление перед прихожанами
милиционера, прямо противоположное рапорту начальника отделения). Существуют и
записи в журнале психиатрической больницы, сделанные при приеме о. Михаила и
показывающие, что ни следов избиения на нем никаких не было (тем более
«увечий»), ни психотропных препаратов ему никаких не вводили. Существует,
наконец, заключение контрольной врачебной комиссии, подтверждающее законность
действий и, значит, диагноз врача «скорой помощи» («шизофрения, острый дебют»)
и необходимость принудительной госпитализации.
Все это, несомненно, будет еще предано гласности, ибо
оболганный и оскорбленный приход вовсе не намерен молча глотать всю эту ложь.
Мне же остается сказать по поводу всей этой собственно фактической стороны дела
разве лишь еще следующее. […]
Не побоюсь поручиться: даже в случае самого несправедливого
и неблагоприятного [для общины о. Георгия] решения община храма в Печатниках
подчинится любому решению патриарха, даже если останется и несогласной с ним. И
подчинится именно потому, что людьми этими, вопреки всем истерическим наветам
фундаменталистской прессы, будто их снедает жажда во что бы то ни стало
«разрушить» Русскую православную церковь и создать вместо нее «свою»,
«параллельную», движут совсем другие цели и стимулы. Это ведь как раз те, кто
жаждет вытолкнуть их в раскол и навязать свою волю всем остальным, именно и
пытаются подменить Русскую православную церковь своей — не то что даже
«параллельной», а прямо ей противоположной «православно-фундаменталистской».
[…]
Не допустить же, чтобы Русская православная церковь
превратилась в бронированный бункер русского «православного» фундаментализма,
все мы, сегодняшние ее члены, можем, только оставаясь внутри, но отнюдь не
выходя из нее. Даже пусть самой на общем нашем фоне малой, но все же живой и
действенной своей частью. И вот этого-то больше всего как раз и боятся
те, кому Церковь нужна только в одном-единственном качестве — послушного
фундаменталистского стада. Оставить в целости и сохранности источник такой
непрерывной духовной «заразы», такого постоянного сопротивления
фундаменталистскому «огосударствлению» церковной власти, как община храма в
Печатниках?..
Вот почему так усиленно и пытаются сегодня либо разогнать и
уничтожить ее как единое соборное целое, либо вытолкнуть в раскол.
Вот почему именно на этом и сосредоточены сегодня все
главные усилия нашего «православного» фундаментализма, именно здесь впервые с
такой наглядностью и так масштабно и рискнул он себя обнаружить, так откровенно
выказал свою личину.
И вот почему именно в этом —
действительный общественный и общецерковный смысл сегодняшних событий вокруг
общины храма в Печатниках. А вовсе не в том, что «какие-то там попы
передрались», как, с легкой руки иных легковесных светских журналистов, все еще
полагают, вероятно, многие.
Вот этот-то истинный смысл, эту очень серьезную
общественную значимость предпринятого против общины храма в Печатниках
фундаменталистского похода и важно, крайне важно, наконец, всем нам, россиянам,
и верующим, и неверующим, со всей отчетливостью сегодня осознать.
Осознать, что «православный» фундаментализм — это и в
самом деле, стало быть, никакой уже ныне не фантом. И отнюдь не один только
газетный бандитизм.
Осознать, что «православный» фундаментализм — это
сегодня вполне реальная уже и очень опасная сила, способная на прямые действия.
И что действия эти она способна осуществлять именно через тех, кому и дано в
Церкви право действовать.
А это значит, что «православный» фундаментализм уже и
сегодня имеет весьма могущественных своих представителей в самых высоких
церковных сферах. И это тоже очень важно сегодня понять и разглядеть, хотя,
конечно, разобраться в тайнах не только мадридского, но и российского
патриаршего двора, не менее неукоснительно и тщательно охраняемых, всегда было
достаточно трудно.
Но — не безнадежно. Тем более что иные из этих
эмиссаров, хотя, может быть, еще и не самые главные, весьма опрометчиво
поспешили уже и сами обозначить себя в этом качестве с более чем достаточной
откровенностью.
Разве, действительно, это не от архиепископа Арсения,
викарного управляющего Московской епархии, получал о. Михаил все время
указания, как ему себя вести и что делать в храме, куда был им направлен, о чем
сам же посланец не раз и проговаривался? Разве это не архиепископ Арсений,
обладающий ныне при патриархе почти коржаковскими полномочиями (и проделавший
сходный при нем путь), отказался принять для беседы прихожан храма в
Печатниках, когда те об этом его просили, — без мирян-де разберемся, не их
это дело (это епископ-то — о своих мирянах!)? Разве это не он заявил
церковному старосте храма в Печатниках, когда тот попытался рассказать ему, что
же в действительности произошло в храме: «Ну, это ваша версия, а у нас своя»?
И разве это не о. Владимир Диваков, возглавляющий
канцелярию патриархии, то есть лицо тоже совершенно официальное, уже успел, не
дожидаясь никаких комиссий, публично озвучить по радио «Радонеж» эту «их»
версию, полностью совпадающую с клеветническими инсинуациями по тому же адресу
в газетке с тем же названием?
А автор этих инсинуаций, все тот же игумен Тихон
(Шевкунов), не раз уже прославивший себя своим фундаменталистским «православием»
и тоже отнюдь не простой во всей этой истории «исполнитель», — разве не он
со всей возможной откровенностью сформулировал и главную цель всей этой
кампании: «Этот Карфаген лжи (т. е. община в Печатниках. — И. В.)
должен быть разрушен!»…
Конечно, тут сразу же встает вопрос: а что патриарх? […]
Вовсю работает церковная комиссия по
расследованию событий 29 июня, на
заседания которой неоднократно вызывались уже и староста, и алтарники, и другие
свидетели событий, направившие свои письменные показания на имя патриарха. Но,
судя по тому, что разговаривают там с ними, по их рассказам, только в том
стиле, который памятен всем нам по былым общественно-партийным и иным допросам
и «расследованиям» коммунистических времен, а весь смысл этих бесед лишь в том,
чтобы во что бы то ни стало «расколоть» допрашиваемых и заставить их признаться
в заранее инкриминируемой им (неважно — существующей или несуществующей)
вине, — судя по всему этому, ожидать от комиссии какой-либо объективности
весьма трудно.
Другие подразделения нашего церковного и околоцерковного
фундаментализма и помогающие ему структуры тоже работают, не покладая рук. Так,
переданные самим приходом храма в Печатниках только в милицию и только в
церковную комиссию по расследованию две копии видеопленки, зафиксировавшие
происходившее в храме 29 июня и в качестве следственных материалов не
подлежащие иному использованию и тем более опубликованию до конца
расследования, тотчас же неизвестными путями оказались на ТВ. И специально и
тенденциозно вырванные из контекста отдельные их кадры в соответствующем
освещении были использованы для очередной клеветы в программах «Русский дом» и
«Криминал».
Продолжают свою кампанию и
фундаменталистские листки, публикуя очередные «документы» и «отклики», из коих
особенно поражает своей неотличимостью от былых «сам не читал и не видел, но
хочу заклеймить» перепечатанное из «Независимой газеты» сразу же и
«Радонежом», и «Православной Москвой» обширное «письмо» матушки (супруги
священика В. Вигилянского) и по совместительству «религиозной поэтессы» Олеси
Николаевой. […]
Районная прокуратура без всяких
объяснений по существу дела отказала приходу храма в Печатниках в рассмотрении
его протеста по поводу очевидно лжесвидетельского характера той милицейской
«справки», которая, как я уже упоминал, была послана в патриархию. Так что
приходу пришлось отправлять теперь протест в следующую прокурорскую
инстанцию — окружную.
Зато само отделение милиции, «задействованное» в событиях,
начало, наконец, проявлять активность и прислало следователя для окончательного,
видимо, приведения в непротиворечивый порядок своих отчетов о том, что же
произошло на самом деле в Печатниках 29 июня этого года. […]
Но патриарх — молчит. Все еще пока молчит. Не
встречался он еще и с о. Георгием, который отправил ему письмо с просьбой
принять его до того, как будет вынесено о нем окончательное решение. И
неизвестно, примет ли. Не приходится сомневаться, что вокруг патриарха кипит
поистине лихорадочная работа, направленная на то, чтобы склонить его в «нужную»
сторону. И потому-то с каждым днем и становится все очевиднее, что чудовищная,
наглая провокация против храма в Печатниках — это и в самом деле вовсе не
какой-то спонтанный, случайно вспыхнувший инцидент, а заранее спланированная,
хорошо продуманная, а теперь — на сегодняшний час и в сегодняшней
ситуации — приобретшая для нашего фундаментализма характер поистине уже и
решающей попытки сломить, наконец, возродившийся в нашей Церкви живой,
творческий дух православия — дух живой, деятельной любви, веры и свободы,
мешающий нашим «великим инквизиторам» от фундаменталистского «православия»
окончательно подмять ее под себя.
Оттого-то и мобилизовано ныне для этого всё и вся.
Оттого-то срочно набранная очередная когорта «православных»
батюшек-«подписантов» и вопиет опять громогласно к патриарху, со слезами моля
его исторгнуть, наконец, из Церкви этого зарвавшегося вождя новой тоталитарной
секты, применяющей психотропные средства…
Всего полгода назад, в 90-м номере «Континента», я позволил
себе предложить вниманию читателя в числе других материалов, посвященных 175-летию
со дня рождения Достоевского, и свои «Два этюда о Достоевском». И во втором из
них («От Шигалева — к Великому Инквизитору») попытался показать, что в
«Братьях Карамазовых» Достоевский предугадал возможность появления (уже после
неизбежного крушения социалистической шигалевщины, которая, предчувствовал он,
выстроит-таки, видимо, на какое-то время в России и в мире свою социалистически-атеистическую
«вавилонскую башню») нового и еще более опасного социального режима —
нового псевдорелигиозного «муравейника» Великого Инквизитора, который освятит
свое дьявольское царство именем Христа: «И тогда уже мы и достроим их
башню… и солжем, что во имя Твое»… И я писал тогда в этой связи, что
поразительное это предупреждение Достоевского еще вчера могло казаться всего
лишь вольной художественной фантазией и метафорой, но уже «сегодня, когда мы
живем в посткоммунистической России и наблюдаем, как на духовную жажду людей,
обманутых миражом социалистической идеи и потянувшихся к религии, официальная
Церковь отвечает все более мощным, жадным и торопливым сращением с
господствующей властью номенклатурно-криминальной мафии», — уже
сегодня эта «метафора» начинает «все громче и тревожнее звучать тем
колоколом, который завтра, может быть, будет звонить по всем нам...»
Похоже, что сегодня, в сентябре 1997 года, мне остается
лишь повторить эти слова — и, увы, уже с куда большим основанием. […]
А это значит, что и в самом деле, дорогие сограждане, пора
бить самую громкую тревогу во все колокола.
И раньше всего — в церковный колокол. Иначе уже завтра
он и в самом деле может начать звонить уже по всем нам — и верующим, и
неверующим.
1997, №
3 (93)
Примечание от редакции (2011)
Девяносто третий номер «Континента» вышел
в свет в начале октября 1997 года, и в статье «“Православный” фундаментализм
или смерть?» могла быть представлена, естественно, только та информация,
которая касалась событий, ограниченных этим сроком. Находим полезным поэтому
хотя бы кратко проинформировать наших читателей о том, как же в дальнейшем
развивалась эта показательнейшая история, практически не завершившаяся и
сегодня. Вот ее основные вехи.
Уже 8 октября 1997 года (то есть к концу
работы комиссии, назначенной патриархом) 18-е отделение милиции в результате
проведенной проверки вынуждено было принять постановление об ОТКАЗЕ в
возбуждении уголовного дела по факту нарушения общественного порядка в
Успенском храме 29 июня 1997 года, дезавуировав тем самым отправленную в
патриархию собственную лжесвидетельскую справку от 1 июля и таким образом
официально признав, что никто о. Михаила Дубовицкого в тот день не бил и
насилия к нему не применял. А вскоре — по результатам работы
специально назначенной медицинской комиссии при Министерстве здравоохранения
РФ, признавшей действия врача психиатрической помощи во время событий в
храме правомерными, — отказала в возбуждении уголовного дела как по
факту насилия, так и по факту недобровольной госпитализации о.
Михаила Дубовицкого в психиатрический стационар и Мещанская межрайонная прокуратура.
Тем не менее, по завершении работы
назначенной им церковной комиссии патриарх уже 9 октября, то есть еще до какого-либо
ознакомления с решениями всех этих специально привлеченных к расследованию
официальных правоохранительных и медицинских органов, издал указ, полностью
подтверждавший как прежнее извержение из сана и запрещение в священнослужении
о. Георгия Кочеткова, так и все прежние прещения «участникам избиения». И лишь
спустя почти три года, 13 марта 2000 года, прещения эти были сняты, а о. Георгию
разрешено совершать богослужения в качестве заштатного клирика. После этого
весной 2000 года под председательством о. Сергия Правдолюбова была создана т.
н. московская комиссия по изучению богословских взглядов о. Георгия
Кочеткова, заключение которой было передано патриархом на рассмотрение в
Синодальную богословскую комиссию. Синодальная комиссия под председательством
митрополита Минского Филарета работала до октября 2001 года и пришла к выводу о
некоторых «неточностях» и о
«неправомыслии» ряда положений в книгах о. Георгия, хотя и не нашла, что
все это может быть квалифицировано в качестве какой-либо «ереси». Тем не менее,
комиссия не сочла возможным и использование рассмотренных трудов о. Георгия в
катехизаторской практике, предложив ему отказаться от их распространения. О.
Георгий согласился с выводами комиссии, утвержденными патриархом, и заявил, что
примет их к исполнению. С тех пор никаких дальнейших разбирательств его
взглядов со стороны патриархии предпринято не было, но и на прошение о. Георгия
патриарху предоставить ему «возможность посильного пастырского служения в
одном из московских приходов» ответа до сих пор не поступило. В результате
этого его двухтысячная община, изгнанная из Успенского храма в 1997 году, вот
уже в течение 15 лет лишена своего прихода и имеет возможность причащаться у о.
Георгия лишь тогда и там, где ему как заштатному клирику время от времени
удается сослужить в тех или иных храмах Московской и других епархий РПЦ.
Дополнительную информацию по теме читатель может получить из
материалов, напечатанных ниже в этом же разделе под общей шапкой «Дело отца
Георгия Кочеткова», а также из обзоров «Основные события церковной жизни
в зеркале прессы» в № 109, 110 и 121 «Континента», размещенных также на наших
страницах в архиве «Журнального зала»: http://magazines.rus.ru./continent/.
[1] См. об этом подробнее ниже — в
материалах этого же раздела под рубрикой «Дело архимандрита Зинона».
[2] Кроме того, «до принесения искреннего
покаяния в содеянном» были запрещены «к принятию Святых Христовых Тайн и
к участию в богослужении» (то есть отлучены, таким образом, от Церкви)
прихожане, «принимавшие участие в надругательстве над священнослужителем и
его избиении».