Опубликовано в журнале Континент, номер 148, 2011
Библиографическая служба «Континента»
Проблемы российской
современности
в
русской сетевой и бумажной периодике первого квартала 2011 г.
Мы продолжаем знакомить читателей с
актуальными публицистическими выступлениями (находя их в бумажной прессе и в
Рунете), отличающимися либо оригинальностью и глубиной анализа, либо
концептуальной четкостью, либо симптоматичностью. В этом обзоре предлагается
изложение наиболее примечательных публикаций с сайтов echo.msk.ru, ej.ru, folksland.net, gazeta.ru, grani.ru, rossia3.ru, slon.ru,
svobodanews.ru, trud.ru, а также сетевых версий бумажных изданий или статей в
бумажной прессе (Ведомости, Российская газета, Труд).
Общество
Лев Гудков (Аналитический центр Юрия Левады) в статье
«Новогодний баланс: Без будущего» («Ведомости», 12 января), анализируя
общественные настроения, отмечает: 2010 год закончился на ноте растущей
неопределенности. Обычные массовые надежды на «все хорошее» в новом году
(получение высоких доходов, внутреннего покоя и удовлетворенности жизнью, новых
приобретений, большей свободы и защищенности) высказываются примерно с той же
частотой, что и в докризисный 2007 год. Однако в отличие от того времени
сегодня они сочетаются с высоким уровнем тревожности, коллективной
напряженности и накапливающейся агрессии. Вместе с тем едва ли не впервые за
все время наблюдений размеры абсолютной бедности сократились до минимума: доля
респондентов, говорящих, что их доходов (заработка, пенсий, пособий) не хватает
даже на еду, в декабре этого года сократилась до 9% (многие из них перешли в
категорию «нуждающихся» — тех, кто уже не подголадывает, но для кого
покупка одежды является серьезной проблемой; таких людей у нас сегодня 31%).
Государственные финансовые вливания (социальные выплаты, затраты на престижные
госпроекты, кредиты крупнейшим корпорациям и т. п.) в конечном счете действуют
в качестве обезболивающих средств или даже психологических плацебо, не влияющих
на лечение главных болезней страны, но ощутимо снижающих протестные настроения.
Люди ориентируются не на начальство, а на состояние своих семейных бюджетов. А
здесь баланс очень хрупкий и скорее отрицательный: по представлениям россиян,
прожиточный минимум в среднем на одного человека сегодня должен составлять не
менее 10 000 – 11 000 руб. в месяц (уровень абсолютной бедности,
по их мнению, начинается с дохода в 7200 руб.), тогда как душевой доход в семье
едва достигал 9100 руб.
Наиболее заметные изменения отмечены в
оценках положения дел у более продвинутых и обеспеченных групп населения.
Сильнее всего снизились доходы в Москве и крупных городах (об этом заявили
31 – 32% жителей мегаполисов), привычно самодовольная, сытая и
равнодушная, образованная и более информированная Москва заволновалась, а вслед
за ней — и другие большие города и региональные центры.
Экономическая нестабильность соединена с
острым чувством социальной уязвимости и отсутствия защиты. «Не чувствуют себя
под защитой закона» 58% россиян (в Москве эта цифра доходит до 73%, среди людей
с высшим образованием — до 66%). Именно сознание институциональной
хрупкости существования сегодня беспокоит людей больше всего. Три четверти
населения России относятся к высшему руководству с большим сомнением, привычно
оставляя свое собственное мнение для «внутреннего пользования». Незаметные в
начале 2000-х годов процессы интеллектуальной и моральной деградации общества
стали к концу десятилетия не просто явными, но и повлекли за собой необратимые
изменения. Очевидные для общества деквалификация и аморализм власти,
проявляющиеся прежде всего в расширении масштабов коррупции и произвола, не
могут не приводить к делегитимации персоналистического режима и всей системы
государственного управления. Нынешние замеры общественного мнения подтверждают
тенденцию последних 7 – 8 лет: авторитарный режим привел к упразднению
политики как сферы «общих интересов, участия и ответственности», что, в свою
очередь, стало причиной исчезновения из сферы общественного внимания
авторитетных в политическом или моральном плане фигур (разрыв между рейтингами
первых лиц и вторым эшелоном «политических лидеров» составляет от 5 до 10 раз,
а это значит, что кремлевская практика выжигает любых реальных конкурентов, а
не только оппонентов «системы»).
Общественная жизнь стала бедна событиями,
да и среди них все большее место занимают катастрофы, скандалы и преступления.
Люди не могут назвать ни новых книг, вызвавших общий интерес и дискуссии, ни
новых фильмов, ни телевизионных передач, заслуживающих внимания. За деградацией
публичной жизни просматривается общее снижение интеллектуального уровня общества,
девальвация культуры, нарастают коллективная апатия и бесчувственность. Все
увеличивающийся разрыв между центром и периферией обрекает бóльшую часть
страны на постепенное отупение и одичание. Такая провинция, составляющая
социальную базу российского авторитаризма, тянет за собой более развитое
меньшинство центра.
Впрочем, говорить о России как о неком
целом сегодня уже неправильно: социальная жизнь, как и в советское время, резко
разделилась на события, значимые для образованного меньшинства
(8 – 12% населения), для которого еще сохраняются высокие стандарты
оценок и вкуса, — и на то, что наполняет сознание большинства,
манипулируемого кремлевской пропагандой и информационной или развлекательной
попсой. Телевизионный образ страны оказывается все более и более призрачен и
неинформативен, теряя какую бы то ни было связь с проблемам повседневного
существования основной массы россиян. То же можно сказать и о рейтингах
политиков, в том числе первых лиц государства. После введения цензуры,
упразднения политики и подавления свободной конкуренции партий прекратились
дискуссии по проблемам развития страны, — соответственно, закончилась и
разработка представлений о будущем, оказались снятыми вопросы о цене проводимой
политики, а стало быть — об ответственности перед обществом
безальтернативных и выбираемых «лидеров».
Через все информационные рогатки и фильтры
пробиваются в общественное сознание лишь те события, которые нельзя скрыть: это
главным образом последствия стихийных бедствий, усугубленные некомпетентностью
правительства и высшего руководства, разоблачения коррупции, спровоцированные
борьбой разных клик в руководстве, и катастрофы. Именно такова в массовом
сознании структура важнейших событий прошлого года. Наименее упоминаемые
россиянами события (из списка в 35 наименований) — это события,
обсуждаемые не на ТВ, а в печати и интернете, то есть те, которым дается
свободная интерпретация и оценка. Выделяются здесь четыре момента, внешне не
связанные, но резонирующие друг на друга: жара со всеми ее тяжелейшими последствиями
и равнодушием властей, коррупционный скандал вокруг ведущего единоросса
Лужкова, Кущевка как модель России и, наконец, Манеж, показавший взрывной
характер и кумулятивный эффект недоверия к правосудию, потенциал массовой
протестной ксенофобии и антигосударственной агрессии. Справедливо говорят, что
путинский режим «опустил» страну. Но это лишь констатация фактического
состояния; напротив, отсутствие сопротивления со стороны общества требует
своего объяснения.
События последнего года привлекли внимание
общества к проблеме институционального насилия. Пока обсуждение идет вокруг
конкретных примеров, почти не затрагивая его смысл или природу массового
терпения. Менее сознается то, что насилие (в самых разных формах: от легального
принуждения, избирательного правоприменения до рейдерства или прямой
уголовщины) стало принципом социальности, нормой конституирования социальных
отношений. Как показывает Манеж, а ранее Кондопога и другие случаи, этот джинн
очень скоро обретает антигосударственную направленность, поскольку
клептократическое государство не в состоянии адекватно реагировать. Массовые
беспорядки в Москве — продукт одичания, но не цинизма. Искусственно
навязываемому фундаментализму не на что опереться, поскольку традиции,
определявшие некогда уклад жизни, сословные представления об этике, чести или
нормах поведения, были полностью разрушены еще в советское время. Поэтому
существующие институты насилия воспринимаются сегодня либо как привычное
принуждение, либо как полное беззаконие, как проявление безудержной жадности и
бессовестности тех, кто допущен к власти.
Андрей Колесников в статье «Что ж вы
молчите…» (Газета.Ру, 22 марта) резюмирует данные опросов: 48% россиян в
большей или меньшей степени не интересует политика. «Народ
безмолвствует» — эта строка из социального контракта с властью времен
высокой нефтяной конъюнктуры, несмотря на кажущиеся перемены, продолжает
действовать: безразличие в обмен на «комиссию» от углеводородной ренты,
распределяемой в рамках «капитализма друзей». Россияне не связывают
проблемы в политике с экономическими и социальными проблемами. Коррупция их
волнует, но не сильно, потому что она — часть повседневности. Словом,
народ к инерционному сценарию готов, а значит, можно продолжать движение сквозь
череду теперь уже шестилетних президентских сроков. Тогда откуда берется
Манежная площадь? Сколько еще станиц Кущевских способна породить вялая инерция
развития событий при безразличии, апатии и цинизме «партера», бывших граждан?
Колесников отвечает так: Инерция развития, убаюкивая общественное мнение,
сама себя пожирает. Отсюда и внезапность социальных и политических катаклизмов,
которые и не снились в пресловутые 90-е. Отсюда и вероятность развития событий,
про которые Василий Розанов когда-то сказал: «Русь слиняла в два дня». Примерно
столь же «неожиданно» развалился Советский Союз.
Дмитрий Быков в статье «Новое
русское казачество» («Труд», 7 апреля) по поводу того, что глава Росстата
Суринов сообщил, что в России может появиться национальность «сибиряк»,
отмечает: Ну вот, произошло: фактический полураспад России становится
юридической, статистической, паспортной реальностью. Это ужасно потому, что
ужасен любой распад, и прекрасно потому, что хоть кто-то в России становится
нацией. <…> Пока русские националисты решают, кто из них самый плохой и
тем самым более русский, примерно 20% населения России не хотят ассоциироваться
с этими «русскими», называют Россией все, что западнее Урала, а себя
идентифицируют как сибиряков. Этнически, конечно, у нас везде такая смесь, что
выделить фенотип сибиряка немыслимо. Но в нравственном и социальном смысле
сибиряк — тип сложившийся и в самом деле более успешный, нежели
среднерусский крестьянин. Он больше похож на казачество, которое ведь тоже
самим своим появлением говорит о том, что некоторая часть нации не хочет жить в
рабстве и готова служить престолу на основании личного выбора. Но
казачество, по Быкову, скомпрометировано желанием выстроить собственный
антураж, показательными криками «Любо, любо!» и прочей театральщиной. Вдобавок
против реальной силы казаки раз за разом оказывались бессильны.
Сибирячество — новая попытка оформить элиту нации, людей наиболее
способных и самостоятельных, в отдельный этнос. Все мы знаем, если хоть раз
бывали в Сибири, что главная особенность сибирского характера — самостоятельность,
отдельность, независимость. Добавьте сюда стойкость, выработанную постоянным
противодействием суровой природе, и строгую верность семье, потому что в
одиночку не выжить, и у вас получится тот самый идеальный русский, которого
растлила и унизила сначала царская, а потом советская власть. В Сибири было
свободнее — может, потому, что сюда отправляли ссыльных, а может, потому,
что все карьеристы отсюда умотали в центр.
Власть
На фоне скептиков и критиков характерно
выделяется оптимизм Сергея Караганова («России везет» —
Российская газета — Федеральный выпуск, 10 марта). Он пишет, что страна,
несмотря на все слабости ее модели развития, воспринимается как экономически
поднимающееся государство с перспективой стать еще более экономически мощным в
будущем. 90-е годы заложили выход России из тупиковой экономической системы,
губительной конфронтации почти со всем остальным миром. И при этом России
удалось сохранить ключевые внешние показатели мощи — место в Совете
Безопасности ООН, ракетно-ядерный потенциал. Не был отдан в иностранное
владение и управление и газо-нефтяной комплекс, ставший основой для
экономического подъема в следующем веке. За Россией остались и другие
традиционные показатели мощи — ее история великой европейской державы,
одно время даже сверхдержавы. За Россией осталась и великая культура, которая
создавалась всеми народами империи. За Россией остался, хотя и сократил сферу
применения, один из главных мировых языков — русский. Частичное
восстановление страны в «нулевые» было во многом рукотворным. Правда, цена
возрождения оказалась высокой. Чиновничеству было, похоже, сказано: воруйте, но
возрождайте развалившееся государство. Оно его частично возродило, породив
нынешнюю коррупцию в системе власти. Москва, проиграв первую чеченскую войну
политически, выиграла вторую. Хотя опять же чудовищной ценой. Чечня осталась в
составе России. Цепная реакция распада была предотвращена. К концу десятилетия
в августе 2008 года Россия еще раз победила. На этот раз задешево. Разгромив
Грузию, за которой стояли США и НАТО, Россия доказала политическую способность
жестко противостоять агрессорам. Остановив к тому же дальнейшее
расширение НАТО, угрожавшее большими неприятностями, если не большой войной.
Весьма умелой, считает С. Караганов,
стала и остается российская дипломатия. В начале «нулевых» она подавила в себе
стремление к открытому реваншу за унижения 1980 – 1990-х годов. После
11 сентября 2001 года США была протянута рука помощи. Сближение было предложено
и Евросоюзу. Но одновременно шла жесткая и в целом последовательная ревизия
правил игры, которые были навязаны России в годы ее революционного развала.
Кульминацией этой ревизии стала мюнхенская речь Владимира Путина 2007 года и
жесткий ответ Дмитрия Медведева в августе 2008-го. Но уже до них дипломатия
стала не ревизионистской, а цинично-прагматичной. Какой и остается по сей день.
Государство, немного разбогатев, уменьшив через ограничение демократии
возможности населения и политических сил требовать раздела доходов,
расплатилось с долгами, создало третьи в мире запасы финансовых ресурсов,
получило возможность тратить их на помощь, субсидии. Началась реальная военная
реформа, обещающая в случае даже частичного успеха создание боеспособных сил
общего назначения у государства, доказавшего готовность их использовать.
Выросли цены на энергоносители, другие минеральные ресурсы, металлы —
традиционные товары современного российского экспорта. Увеличился и будет
увеличиваться спрос на продовольствие. Россия получила рынок, стала
экспортером. Благодаря росту мирового спроса на сырье и экологию в России
начался экономический подъем, который, несмотря на повальные мздоимство,
лихоимство и казнокрадство, привел к росту жизненного уровня населения, которое
смогло после 90 лет лишений насладиться хотя бы и скромным потребительством.
Укрепилась социальная основа власти. И соответственно восприятие ее во внешнем
мире. А вот Европа и США слабеют. Еще немного, и мы их замочим в сортире!.. Ой,
это уже не Караганов. Это уже чье-то торжествующее подсознание. А Караганов пишет
утонченней: Источником увеличения влияния Москвы стала слабость других. Но
везение этим не заканчивается. Похоже, на руку нашей стране играет пока даже
резкое усиление Китая. С этой страной у России установлены дружественные
отношения. Другие державы опасаются дальнейшего сближения Москвы и Пекина. Это
увеличивает поле российского маневра. Сложилась уникально удачная ситуация. Все
конкуренты либо ослаблены, либо дружественны. От России зависит решение многих
ныне важных для них вопросов. Западная элита через свою прессу во многом
справедливо обвиняет Россию в том, что она проводит дипломатию XIX века,
оперирует устаревшими понятиями и методами. Но в этом новом старом мире
старомодная политика России оказывается гораздо более эффективной, чем можно было
бы предположить, оценивая ее саму или ее ресурсную базу. Наконец, России везет
в самом главном. В первый раз в истории у России нет внешних врагов, угрожающих
ее существованию. Караганов финиширует так: Остается надеяться, что везение
не изменит нашей стране до того, как общество и его правящий класс не очнутся и
не начнут проводить осмысленную политику по возрождению народа и страны. Пока
оправдывается русская поговорка «дуракам везет». Странноватый, конечно,
оптимизм. Или это такое чувство юмора?
Андрей Колесников в статье «Средства есть — цели не
надо» (Газета.Ру, 11 января) фиксирует: В России напрочь исчезло
целеполагание. Вот ради чего государство концентрирует в своих руках все больше
и больше экономических ресурсов? Никто не поверит, что для более эффективного
управления экономикой, потому что даже само начальство многократно поясняло,
что государство — плохой собственник. Значит, для распределения этих
ресурсов среди своих. А ради чего? Чтобы стать еще богаче? Куда уж дальше-то —
не слишком ли скучная цель? Зачем Владимиру Путину еще шесть президентских лет,
а затем еще шесть? Чтобы оставаться у власти. Хорошо, согласились. А зачем
оставаться у власти дольше, чем Брежнев? Чтобы «чужие» не отняли ресурсы у
«своих». То есть он хочет быть колхозным сторожем. Ради чего? Далее автор
рассуждает: По причине своей недоформулированности модернизация в стране
медвежьих углов и туалетов во дворах не сыграла роль идеи, цементирующей нацию
или приостанавливающей отъезд за границу лучших мозгов вместе с утечкой капитала.
Какая она, эта цель нового десятилетия? Нормальная жизнь? Но нас уверяют во
время всех возможных «горячих линий» и съездов правящей партии, что эта цель
достигнута. И ничего, что она достигнута для меньшинства, заплатившего за
благополучие своим конформизмом, в правила игры которого входят и цинизм, и
коррупция, и лизоблюдство. Какая еще может быть цель? Сверхдержава? Но
фантомные боли русского империализма сжирают слишком много ресурсов —
столько налогов никакой Алексей Кудрин не соберет. Можно поднапрячься, но
исключительно методами продразверстки. Иная цель: Россия — европейская
страна? Но те, для кого уже наступила стабильность, построили себе, любимым,
маленькую Европу и делиться ею с другими не очень хотят. <…> Мы хотим
быть одновременно и сверхдержавой, и европейской страной, и Россией для
русских, то есть придерживаемся своего Sonderweg, особого пути, не понимая, куда он ведет.
Мы словно бы хотим жить, как в гостинице «Националь» — чтобы и сервис был
европейский, и Кремль из окна видать, и, если что, можно на минутку с
монтировкой выбежать на Манежную, чтобы утвердить «русский порядок»…
На сайте Газета.Ру Юлий Нисневич в
статье «Номенклатурное проклятие России. Российской номенклатуре власть
нужна, прежде всего, для личного обогащения» (21 февраля) замечает: Сегодня
Россией правят не Путин или Медведев,.. а захватившие государственную власть и
национальные ресурсы номенклатурно-олигархические кланы, ставленником которых и
является двухголовый «Тяни-Толкай». И эти движимые жаждой сиюминутной наживы
мафиозные временщики толкают страну к краю пропасти, за которым —
кроваво-коричневый социальный взрыв с высокой вероятностью ее последующего
распада. Нисневич утверждает: Те, кто сегодня правят Россией, —
маргинальное социальное меньшинство, имя которому номенклатура.
Номенклатуризацию новой российской власти, которая в начале 1990-х годов
представляла собой конгломерат представителей демократического движения и
прогрессистской части советской номенклатуры, предопределили решения, принятые
еще в ходе революционных событий. Прежде всего, новая власть отказалась от
десоветизации государственного аппарата. Закономерно, что к концу 1993 года
из властных структур были вытеснены практически все «демократы первой волны».
Номенклатура интегрирует только тех, кто принимает правила и механизмы ее
жизнедеятельности. С другой стороны, начавшаяся в 1992 году «приватизация по-российски»
также носила преимущественно номенклатурный характер. Это подтверждает и ее
главный организатор Анатолий Чубайс. В ходе приватизации основным
механизмом формирования крупного и среднего российского предпринимательства
стала конвертация советских номенклатурных связей в собственность и ресурсы. В
2000 году, по данным социолога Ольги Крыштановской, правящая политическая
команда на 77% состояла из выходцев из советской номенклатуры и на 41% из них
же состояла так называемая бизнес-элита. При этом из оставшихся 59%
предпринимателей значительную часть составляли назначенные по номенклатурной
схеме «уполномоченные, или смотрящие за бизнесом» и выходцы из номенклатурных
семей. Приход к власти генетически связанного со спецслужбами Путина, в
полном соответствии с номенклатурным подбором и расстановкой кадров, привел к
резкому усилению притока во власть бывших сотрудников советских спецслужб,
которые, по выражению «их представителя во власти» Путина, «не бывают бывшими».
В результате нового номенклатурного призыва доля «людей в погонах» во
власти увеличилась вдвое и достигла 25%, а в высшем руководстве — 70%. При
этом, как отмечает Ольга Крыштановская, милитаризация власти привела к ее
«провинциализации» и «деинтеллектуализации». Кроме того, уже в 2002 году в
органах власти, несмотря на все публичные заявления Путина о необходимости
«отделения власти от бизнеса» и «равноудаления олигархов», доля ставленников
финансово-промышленных групп увеличилась в семь раз, а доля земляков,
соучеников и сослуживцев президента — в два раза. <…>
правящий
номенклатурно-олигархический режим расцвел пышным «чекистским» цветом.
В отличие от советской, российская
номенклатура лишена жесткого внутреннего стержня в лице КПСС. Поэтому
конкуренция кланов носит более хаотичный и непредсказуемый характер. А сама она
представляет собой нестабильную социальную среду, расколотую как по вертикали,
так и по горизонтали борьбой за власть и ресурсы постоянно мутирующих и
видоизменяю-щихся кланов. По
оценкам олигарховеда Якова Паппэ, сегодня насчитывается порядка
10 – 15 правящих номенклатурно-олигархических кланов, не считая кланы
регионального уровня. В отличие от советской номенклатуры, для которой, как
считал Михаил Восленский, основной целью была власть как таковая, хотя
советскому номенклатурщику «не чуждо все остальное, и он по природе отнюдь не
аскет», для российской номенклатуры основной целью служит личное обогащение. И
власть ей нужна, прежде всего, как инструмент для удовлетворения корыстных
устремлений.
Предварительные итоги президентства
Медведева подвел Александр Минкин на сайте «Эха Москвы» («Адресат
выбыл» — 27 января). Непосредственный повод — Давосская речь
президента. Он президентом почти три года. По-прежнему в очереди сто тысяч
бездомных офицеров. Где их жилье? Где независимый суд? Где-где? Во всяком
случае еще глубже, чем был. Коррупция? Ее рост ужасен. Заклинания не помогли.
<…> Сколково? Но при наших обстоятельствах из этой затеи не получится
науки, скорее воровство и пиар. Количество терактов за время правления тандема
выросло в разы. Они не остановят бегства ученых, не вернут суд в норму, они
угробят Россию, и дело это почти уже сделано. Продолжается уничтожение образования,
медицины… Главное же — уничтожается мораль. А ее не накачаешь из шельфа. И
не купишь ни в США, ни в Китае.
А Михаил Берг в
Ежедневном журнале пишет на свою главную тему, о Путине и его отношениях с
обществом («Дверь, которую нельзя открыть» — 28 января). Колокольчик.
Крошка Цахес. Обтерханная моль с глазами протухшей кильки. Капутин и Хапутин.
Володя малый, Ути-пути. Лилипутин. Туалетный Путенок. Люмбаго. Бессмысленно
подбирать ключи к двери, не веря, что дверь открывается. Бессмысленно пытаться
понять феномен Путина, отказывая ему в достоинствах. Я сам давно считаю, что
наш нацлидер — одна из самых зловещих фигур в русской истории, что
отрицательные качества Путина настолько перевешивают его достоинства, что о
последних можно было бы не говорить, если бы Путин не был столь любим, ценим и
уважаем значительной частью народа. <…> Путин с самого начала оказался
впору очень многим, потому что воспроизвел и продолжает воспроизводить живое
зеркало самообмана, вглядываясь в которое, человек без свойств обретает именно
те свойства, которые ему нужны для самоуважения. По Бергу, Правда
Путина, которую с самого начала увидели в нем многие, уставшие от
Перестройки, — он отомстит за нас, он накажет бесчестно возвысившихся
олигархов, он вернет былую справедливость и не позволит богачам унижать нас…
И Путин это постоянно подтверждал и подтверждает: возвращенным гимном,
оставшимся в армии обращением «товарищ», арестом Ходорковского и казарменным
юмором, угрозами Западу и заботой об имперских чувствах подданных, своим
глубоко простонародным лицом и столь же простонародным запасом слов. Кстати
говоря, Путин и есть та самая кухарка у власти, о которой мечтали большевики.
То есть они мечтали, конечно, не о кухарке, которая напортачит, как кухарка, а
о таком состоянии общества, когда даже кухарка не сможет ничего испортить. Но
Путин все испортил. Завел страну в страшный, грозящий почти неминуемой кровью
тупик. Стал лидером, совершенно лишенным стратегического видения истории и
допустившим, кажется, все наиболее непоправимые ошибки, какие только можно
допустить, если хочешь принести максимальное зло. Он, конечно, не хотел. Он
вообще был тем солдатом, который не носит в своем ранце маршальский жезл. Не
Наполеон. Человек без амбиций. Именно эта скромность и простоватость, которая
так нравится редеющему, но все равно внушительному числу его почитателей, и не
дала ему поставить перед страной и перед собой действительно грандиозные
задачи. Как слабый человек он хотел только вернуться в прошлое. То советское
прошлое, когда все, казалось, было понятно, когда могучий СССР внушал страх и
уважение всему миру, когда мы были имперской нацией, за что многие готовы были
отдать (и отдавали) такие мелочи, как социальное благополучие. Прошлое,
ностальгия — удел слабых духом. Но Путин и пришел в тот момент, когда
усталая, слабосильная, терявшая энергию страна истощила в очередной
неосуществившейся мечте все последние силы, капризничала и просилась на ручки.
На ручки к прошлому, столь славному и сильному. К прошлому, в котором Путин и
наиболее рутинная часть страны чувствовали себя намного лучше, чем при дедушке
Ельцине, «воре Чубайсе», «дерьмократах», свободных СМИ, программе «Итоги»,
обнаглевшей Чечне, ушедших в автономное плаванье бывших советских республиках и
пр. Вернуть прошлое, чтобы восстановить самоуважение, — вот что обещал
Путин… <…> Он не столько уловил чаяния подавляющего большинства,
которое не хотело больше идти вперед, хотя именно ельцинские реформы вкупе с
началом взлета нефтяных цен обещали если не скорую нормализацию на европейский
лад, то подобие какой-то нормы. Сил ждать уже не было. И не столько ответил на
призыв, сколько действительно был такой — скрывающий слабость за игрой
желваками, не умеющий мыслить будущим, обыкновенный советский человек, которого
случай вознес на вершину власти. <…> Эта была правда Путина, в которой он
был тверд, искренен, последователен, прост и откровенен, за что его любили и
любят. Эта правда была фальшивой, так как ни в какое прошлое с общим равенством
и ненулевой суммой Путин вести страну не собирался. Он обещал прошлое, он
постоянно показывал, как рьяно за него борется, но на самом деле не был никаким
левым патриотом, а был обыкновенным ставленником правых олигархов. Таких же,
как он, нуворишей, скрывающих свое истинное состояние, чтобы не разрушить миф,
созданный им вместе с его почитателями, которых обмануть нетрудно, пока они
сами рады обманываться. <…> Он играл на стороне друзей-олигархов, делая
вид, что играет за противоположную команду. И эта команда, которой перепадала
только пивная пена с нефтяных цен, продолжала рукоплескать, потому что сил
признать свои ошибки не было, нет и не будет. Увы, все пойдет самым плохим,
самым кровавым путем. Все будет сыпаться изнутри, заваливаться набок — от
обветшалости, нерациональности, ошибочности расчетов, глупых решений,
неоправданных надежд. Путин войдет в историю как… человек, обещавший
справедливость, а установивший такой уровень несправедливости, что у детей и
подростков глаза слезятся от ненависти и бессилия. Когда в заложниках самые
пострадавшие. Когда в ауте те, кто ему больше всего поверил.
Вадим Дубнов на сайте радио «Свобода» рассуждал о латвийском
сюжете в жизни страны и экс-мэра Москвы Юрия Лужкова (18 января). С той
же непостижимой непосредственностью, с которой Юрий Лужков завидовал бизнес-талантам
своей супруги, он, как простой гражданин, заполнил в латвийском консульстве
прошение о предоставлении вида на жительство <…> Лужков ищет ходы на Запад, опасаясь, что
родина от него откажется, то есть попросту посадит или как минимум разорит. Об
этом он тоже говорит с былой и неустрашимой прямотой. Опасается Лужков не
без оснований. И теперь мы можем посмотреть, как это бывает после слухов и
после краха — когда совсем не до стеснений даже тем, кто не больно
стеснялся и раньше. Ведь граждане страны и жители городов и губерний прекрасно
все знают про своих мэров, губернаторов и даже к Wikileaks откровенно
снисходительны: что он нового им расскажет про тандем? Но — спасибо
Лужкову: уже можно прокрутить перед глазами будущее кино. Про повсеместное
спасение счетов. Про поиски страны для укрытия. Про цену всем разговорам о
стабильности — и так всем известной, но пока без документального
подтверждения. Лужков ведь и в самом деле — предтеча. Он, не задумываясь,
расплатился за все былые обиды. Самому ему хуже уже не будет.
Оппозиция
На сайте «Эха Москвы» Евгений Гонтмахер
призывает: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке» (8
января). Перед фактом сползания страны к катастрофе, подавления и вытеснения
несогласных, пропагандистского оболванивая он провидит, что финал этой
национальной катастрофы — необратимая деградация и маргинализация
критически большой части народа. Отчего так? Оттого, что политическая
элита выстроила свою модель «желаемого завтра», в которой причудливо смешаны
и Запад с его ценностями, и нынешняя глубоко больная Россия. В основе этой
модели лежит несколько базовых посылов: 1. Запад очень комфортен для жизни,
если, конечно, иметь для этого финансовые возможности. 2. Финансовые
возможности для этого уже есть, но нужно сделать так, чтобы легализовать их на
Западе и — как более общая цель — стать частью тамошней… политической
элиты. 3. Население России должно оставаться лояльным по отношению к
своей политической элите <…>.
Что для реализации эти принципов нужно
сделать на практике? 1. В максимально возможной степени переплести
«свой» бизнес с иностранным. Для этого, во-первых, во что бы то ни стало
заманить в Россию западный крупный капитал в совместные проекты… и, во-вторых,
вкладывать российские деньги через всевозможные «прокладки» и офшоры в западные
бизнесы и недвижимость. Примерно так, как это делают Саудовская Аравия, Бахрейн
или Катар. <…> 2. Создать режим максимального благоприятствования
для приезда в Россию иностранных специалистов (невиданные для Запада зарплаты и
возможности для обогащения, снятие миграционных препон, создание специальных
изолированных заповедников для них типа Сколкова). Цель все та же: легализация
в наиболее развитых странах тех, кто это организует с российской стороны. 3.
…В светлый рай такого типа модернизации попадают далеко не все. Очевидно,
что в совместное с Западом экономическое пространство может быть вовлечен
только нынешний сырьевой сектор и близкие к нему производства: металлургия,
автосборка. Вместе с обслуживающими структурами (банки, страховые компании,
собственное здравоохранение и образование, индустрия досуга) это может
обеспечить какое-то подобие приличной жизни не более чем для 15 – 20%
российского населения. Из круга тех, кому повезет, выпадают пенсионеры,
преобладающая часть тех, кто занят в обрабатывающей промышленности,
общественном транспорте, сельском хозяйстве, армии, мелком бизнесе, а также
врачи и учителя, обслуживающие вот это «прочее» население. Но внутренняя
стабильность нужна как воздух, иначе и иностранный капитал не придет, и экспат
не приедет. Поэтому выход один: тем, кто не вписывается в узкие рамки западного
фрагмента российской действительности, нужно регулярно сбрасывать подачки ровно
в той степени, чтобы и не переборщить (а то ведь нарушится макроэкономическая
стабильность, и мы не будем вписываться в финансовые евростандарты) и в то же
время не доводить другую, не столь удачливую Россию до явного скотства.
Гонтмахер констатирует: Уже в конце 90-х и особенно в «нулевые годы»
когда-то очень способные и перспективные люди подсели на наркотик использования
власти в корыстных целях, — благо для этого появились мощнейшие финансовые
потоки. Те, кто не вписался в новую реальность, быстро вышли в тираж. А новых
людей в этот узкий круг впускать опасно: вдруг потребуют изменений в правилах
игры! Отсюда и тот политический застой, переходящий в деградацию, и нарастающая
эмиграция лучших (в том числе в старых советских традициях — внутренняя). Но
он уверен, что реализовать в России модель матрешечной модернизации,
когда в одной стране мирно уживаются наш собственный «золотой миллиард»
(простите, миллион) и все остальное население, нельзя. Деградация
государства достигла такой стадии, когда политическая элита, находившаяся в
плену миражей «вертикали власти» и «управляемой демократии», потеряла контроль
над происходящими в стране процессами. Власть на местах перешла к региональным
князькам и «авторитетам», которые взяли под свой контроль правоохранительные
органы. Взять под контроль этот хаос силами нескольких десятков человек
заведомо невозможно. Гонтмахер выдвигает идею нескольких колонн для
спасения страны. Это: 1. Открытый уличный протест. 2. Очевидный политический
сдвиг среди известных деятелей культуры, которые до этого, как правило,
занимали откровенно аполитичную позицию. Творческая интеллигенция, — а это
властители дум очень многих, — выходит из анабиоза «нулевых» годов. 3.
Организованная и, как правило, незарегистрированная демократическая оппозиция.
4. Та часть экспертного сообщества, которая не потеряла свою независимость (а
значит, и научную добросовестность). 5. И наконец, самая массовая пятая
колонна, которая, собственно говоря, и должна взять на себя основную тяжесть
спасения России. Это миллионы просто неравнодушных людей из всех общественных
слоев, усилия которых в итоге и должны переломить угрожающие тенденции
деградации и распада. Слияние в едином порыве всех этих колонн только и дает
шанс на спасение России и начало ее вывода в круг цивилизованных стран.
В чем-то главном согласен с Гонтмахером и Андрей
Пионтковский («Крошка Каддафи» — Грани.Ру, 28 февраля). Третий
раз за последнее столетие Россия стремительно втягивается в воронку распада
несостоятельной политической модели. Дважды этот распад сопровождался крахом
государства — Российской империи и Советского Союза. Необходима ювелирная
операция по удалению раковой опухоли путинизма, сохраняющая жизнеспособность
государственного механизма. Эта стоящая перед страной неотложная
экзистенциальная проблема может быть решена
только совместными согласованными действиями всей ответственной
оппозиции — людьми разных идеологических пристрастий. Об Иосифе Сталине и
Иване Грозном, господа-товарищи, можно будет доспорить как-нибудь потом —
в будущем российском парламенте или на лесоповале в районе Краснокаменска. А
сегодня надо заставить уйти нелегитимную, антинациональную, воровскую власть и
избрать конституционные органы государственного управления. При этой власти
выборов в России не будет. Будут только назначения. Они, собственно, уже
состоялись. На ближайшие 13 лет назначены: В. Путин — альфа-самцом; А.
Чапмен — дума-самкой; Д. Медведев — дима-скопцом.
О реформировании политической системы
рассуждает на портале Евразийского союза молодежи и Алексей Подберезкин
(«Идеализация демократии и третья сила», 2 – 4 апреля),
декларируя необходимость качественного отбора в ущерб формальной демократии. По
логике его суждений, споры внутри элиты не так важны, как формирование в России
«третьей силы», которая не представлена пока что в качестве «системной»
политической силы, но которая активно заявила о себе в декабре 2010 года на
Манежной площади в Москве. <…> Ее называют «националистами», даже
«фашистами», однако она в полной мере не принадлежит ни к националистам или
традиционалистам, ни, тем более, фашистам. Это та часть нации, которая является
приверженцем национальной системы ценностей, кровно и искренне защищает ее
национальные интересы. Масштаб ее влияния, энергетику и ресурсы правящая элита
явно недооценивает. Но именно эта третья сила будет в решающей степени влиять
на будущее России. <…> Русская «третья сила» — это не
бритоголовые дебилы, но и не безнравственные люди. Как правило, это
воцерковленные, глубоко принципиально и нравственные граждане, для которых
соблюдение определенных норм и традиций является не ритуалом, а чертой
характера. Будущее автор связывает с происходящим, как ему кажется,
синтезом традиционных российских ценностей и современных реалий. …часть
нации, сочетающая приверженность национальным интересам и ценностям, с одной
стороны, и учитывающая современные реальности, более того, реально, без
государства, даже вопреки ему, интегрированная в эти реалии, не растеряв своей
идентичности, с другой, — станет главной движущей силой национального
развития и модернизации. Это наш креативный класс. Ему и нужно передать
бразды правления. Повышение эффективности госуправления невозможно без
интеграции во властную элиту креативных групп населения. Креативный класс
должен превратиться в политическую силу. Эту систему Подберезкин определяет
как модель делиберативной демократии. Она позволит избирать во власть
лучших. Конкретные механизмы автор видит в создании института выборщиков, т. е.
отказе от прямых выборов, либо во введении монархического или авторитарного
режима, которые не будут зависеть от демократических процедур и, как следствие,
от всех их недостатков.
Петр Хомяков в статье «Заметки
о революции. Часть I. Оценка ситуации. Чекистские людоеды взбесились от голода»
(folksland.net, 18 февраля) констатирует: Ситуация в России вызывает все
большее и большее омерзение и тошноту. Маразм дорвавшихся до власти упырей и
ничтожеств просто зашкаливает. И все это на фоне растущих как снежный ком
проблем. Нетерпимость сложившегося положения ощущает на своей шкуре уже
бóльшая часть российских обывателей. А талантливые честные публицисты,
хотя и весьма далекие от радикализма, пишут об этом уже совсем открыто. Далее
автор прописывает сценарий революции в РФ. Тезисно: Подготовительный
период. Смена настроений масс и значительной части элит. Выполнено почти на
90%. Еще немного пропагандистских усилий, и на тандем будут плеваться, открыто
выражая свое омерзение на каждом шагу. Время окончательного установления
господства подобных настроений — конец весны. Внутриэлитные разборки и
демонстрация разброда в верхах. Уже идет вовсю. Еще пара месяцев продолжения
таких тенденций, и даже рядовые менты будут шкурой ощущать, что наверху разлад
и что их сдадут непременно. А значит, настала пора или для саботажа, или даже
для перехода на сторону революции. Далее. Некий инцидент, который приведет к
некоему аналогу Манежной. <…>
Сгодится любой. Как, кстати, сгодится и природно-техногенная катастрофа
достаточно большого уровня. Вот тут начинается раздвоение траектории возможных
событий. Первый вариант, это достижение массовости и радикальности протестных
акций с первой попытки. Второй вариант — последовательность таких акций с нарастанием
массовости и радикализма уличных акций. Далее. В обоих случаях, стандартная
«настоятельная просьба» мировых лидеров установить настоящую демократию. После
этого уже и дураку ясно, что тандем слит. И если Айфончик сам не уберет «Цапкá
всея Руси» быстро, то пойдет под раздачу вместе с ним. Власть перейдет к
военным. <…> И первый и второй варианты сценария революции должны
осуществиться в период с мая по август этого, 2011 года. Ошибусь — пусть
повизжат от счастья мои полуграмотные «оппоненты». Но не усердствуют в визге.
Все это так или иначе все равно осуществится не в 2011, так в 2012. Но по
любому 2013 Путляндия не переживет. <…> Изюминка заключается в том, что
улица по любому будет в основном националистическая и молодежная. А вот
переговоры от имени восставших масс будут вестись группой, где будут
преобладать либералы. Без националистов не будет улицы. Без либералов не будет
«настоятельной просьбы» «солидных людей» всего мира российским верхам «вести
себя демократично». Противоречие? Отнюдь. В Египте улицу обеспечивали
исламисты. И что, США и Европа об этом не знали? Знали, но уйти Мубараку, тем
не менее, «посоветовали». Так что все решаемо. Но самое интересное, как это
может быть решено в России.
Евгений Ихлов в статье «Мысли о немыслимом» (Грани.Ру,
31 января) также рассуждает о революционной перспективе. Сейчас, когда
разворачивается всеарабская демократическая революция, воочию видно, каким
будет финал путинизма. <…> Пятая русская революция не будет такой
трогательно «бархатной», «журнально-митинговой», декоративно-«оранжевой», но
напротив — очень жесткой, внезапной, буквально обвальной, как это было в
Румынии, Киргизии, Тунисе, Египте… Но зато и потенциально куда более
радикальной и за счет этого устойчивой к вырождению, чем демократическое движение
двадцатилетней давности. Предположив, что в ходе революции ксенофобская,
шовинистическая компонента быстро скукожится, что народ России вновь
поймет, что общность судьбы важнее общности крови и что у народа есть общий
враг — стреляющие в него каратели и пославшие их правящие ублюдки, Ихлов
однако рассматривает вариант, когда движущей силой Пятой русской революции
станет русский неонацизм, или революционный фашизм в духе «среднего» Муссолини.
По его мнению, и в этом случае революция вынуждена будет решать назревшие
проблемы. …первая историческая
задача, которую будет обречена решить Национальная (Нацистская)
Революция, — это полный разрыв России с имперским наследием и создание
русского этнонационального государства. Второй исторической
задачей является ликвидация той родовой травмы, которую до сих пор несет в себе
российское общество, уже 19 лет как на бумаге правовое и демократическое. Речь
идет о психологической травме «1937 года». Именно тот слепой и массовый террор,
чувство животного ужаса и беззащитности и породили деспотическую традицию
покорности и мазохистской любви к власти, на которой полвека держались
коммунисты и вот уже 10 лет зиждется путинизм. <…> Русский (в широком
социокультурном смысле) народ всегда будет оставаться психологически рабом, пока
он не избавится от генетического страха перед чекистскими расправами.
Демократическая эволюция могла бы покончить с этим страхом созданием реально
правового государства, в котором суд защищает невиновного, права
восстанавливаются, нет и не может быть политических репрессий, а силовые
структуры находятся под надежным гражданским контролем. Но этой эволюции нет.
Однако, зная звериную ненависть современных нацистов к чиновникам, «ментам»
(теперь, «полицаям», «поцам» — возможны варианты) и чекистам всех мастей,
необходимо отдавать себе отчет: если путинистский режим падет в результате
народного восстания, то на какой-то фазе расправ над правоохранителями избежать
не удастся. Если же в протестном движение будут доминировать
«манежно-приморские» настроения, то Национальная Революция приведет к массовым
линчеваниям. И именно эти ужасные картины расправ над уже беспомощными
вчерашними вершителями судеб на поколения вперед освободят русское общество от
страха перед государственной репрессивной машиной. Так будет решена вторая
историческая задача — ликвидированы психологические предпосылки к
воспроизводству деспотического варианта отношений между населением и властью. Третьей
задачей России является уничтожение такого явления, как «номенклатура», то есть
монопольно властвующая закрытая социальная корпорация, которая пополняет себя
только за счет «кооптации» и отличительной особенностью которой является
подмена разделения социально-политических функций распределением
социально-политических ролей. <…> Любая массовая революция ликвидирует
номенклатуру как монопольно властвующий слой, жесточайшим образом начнет
искоренять коррупцию, разгромит всю существующую систему выборов и партий.
Настанет период (пусть исторически и краткий), когда будет торжествовать прямая
демократия, а чиновник будет трепетать, как он трепетал в 1989 – 1992
годах. Национальная Революция (даже нацистская в своей основе) проделает это с
особой тщательностью и энергией. Так будет решена третья историческая задача
России — создание бессословного общества и десакрализация власти, что
является необходимым условием создания современной гражданской нации.
1985 – 2011
Дмитрий Шушарин в статье «Наследник
по кривой» (Грани.Ру, 9 марта) констатирует: Перестройка была попыткой
модернизации тоталитаризма, его переустройства на рациональных началах, отказа
от наиболее архаичных его черт. Спустя двадцать пять лет после первых шагов
Горбачева в этом направлении можно признать, что все удалось. За последнее
десятилетие окончательно преодолены демократические перегибы 90-х, которые
теперь выглядят как кризис роста неототалитаризма, пришедшего на смену
советскому строю. Шушарин предлагает вспомнить, на что была направлена
перестройка, — и посмотреть, что возникло спустя два десятилетия. Деидеологизация
всех сторон жизни: есть — даже власть вне идеологии, если не считать
таковой пронизывающие все общество прагматизм и утилитаризм. Преодоление
всевластия партийного аппарата: этого всевластия и в помине нет, «Единая
Россия» ничего общего с КПСС не имеет, вот сейчас, например, она служит
громоотводом. Ее поносят как партию жуликов и воров, и тем, кто реально правит
страной, это только на руку — отвлекает и обличителей, и потенциальных
конкурентов в ЕР, которые стали слишком много о себе понимать. Экономика вроде
рыночная, но свободного рынка нет. Она очистилась от планового маразма,
интегрируется в мировую хозяйственную систему под полным контролем власти. То
же и в политике. Нынешняя правящая элита обеспечила себе несменяемость без
репрессий, без уничтожения элиты оппозиционной. Выборы вроде есть, но выборной
демократии нет, как нет и электората — только население. Стремление к
независимости от электората характерно не только для власти, но и для
оппозиции. Это основа ее нового статуса. Она борется не за голоса избирателей,
как это бывает на свободном политическом рынке, а за квоты, выделяемые властью
для различных партий, как это бывает в распределительной системе. Менеджеров по
продажам заменяют снабженцы, политиков — политтехнологи. Нынешние
политические образования — не общественно-политические организации
(партии, движения и проч.) демократического общества с развитой парламентской
системой. И не то, что создается в период перехода от тоталитаризма к
демократии. Это формирующиеся вместе с неототалитарным строем, внутри него
псевдообщественные и псевдополитические организации, призванные интегрировать
элиту, отошедшую от власти или ранее на нее претендовавшую, в новую
политическую систему. Отделив ее при этом от остальной части общества.
Демоппозиционные политорганизации выполняют важнейшую функцию: отстаивая свою
монополию на оппозиционность, они лучше любого КГБ и агитпропа препятствуют
обновлению и развитию демократического политического сегмента. <…> Чуть сложнее получилось с языком неототалитаризма. Образ
тоталитарного общества, созданный исследователями — учеными и
писателями — прошлых лет, включает в себя непременную унификацию языка в
сочетании с двойничеством, ведущим к мыслепреступлениям. Весь перестроечный
плюрализм был всего лишь попыткой модернизации прежнего новояза, то есть новой
унификацией мышления. Оказалось, однако, что можно обойтись без новояза,
который просто так не введешь, ибо предварительно надо вышибить из людей память
о прежнем, живом языке. Эффективным оказался прямо противоположный и гораздо
менее затратный метод: позволить всем говорить на языке своих мелких и
мельчайших комьюнити, не допуская возникновения общего для всей нации
политического языка, на котором были бы сформулированы, в частности,
интегрирующие ценности и общепризнанные принципы государственного устройства.
<…> Сила неототалитаризма в способности использовать в своих целях любую
оппозицию — левую и правую, экстремистскую и умеренную. У всех свои ниши,
все довольны, всех устраивает деградационная модель экономического и общественно-политического
устройства. <…>Ни один государственный и общественный институт
современной России не имеет потенциала демократического развития. И главный
вопрос в том, к чему приведет осознание этого факта: к общественному унынию или
же к росту общественно-политической креативности.
В «Ежедневном журнале» Юлия
Латынина («Реформы 1991 – 1999», 19 января) пишет: Историческую
роль реформ 1991—1999 годов можно сформулировать очень коротко: они закончились
неудачей и привели к власти Владимира Путина. Любую реформу, как и любое
сражение, оценивают по результатам. Ельцин и Гайдар сражение проиграли. Все
остальное — это детали. Полководцы, мол, были замечательные, вот только
войско подкачало. Или пушки не на том фланге стояли. Отчего-то реформаторам
попались особо вороватые «красные директора» и «глупый» народ, который
голосовал против реформ. Латынина, в частности, задает вопрос: если
российский народ не годен для демократии, тогда зачем вводили демократию? А
если российский народ в принципе для демократии пригоден, как и любой другой,
то, может, дело было в реформаторах? Сравнивая российский опыт с эстонским,
автор указывает, что там, в Эстонии, была финансовая стабилизация. Крона
была прибита железными гвоздями к марке, а потом к евро. Соответственно,
экономически выгодно для… эстонских директоров было стратегически развивать
предприятие. Для российского «красного директора» в условиях гиперинфляции
экономически выгодно было воровать. Директор, который в 1993 году в России
думал о выполнении контрактов, был идиот. И далее: эстонцы быстро победили
преступность. То же самое, собственно, было и в Китае. Вот две
простых составляющих любой реформы: финансовая стабилизация, при которой
выигрывает тот, кто думает о стратегии, и сильная полиция, которая сажает тех,
кто думает не о стратегии, а о тактике. При наличии стабильной валюты и
сильной полиции наиболее выгодной бизнес-стратегией является
предпринимательство. В отсутствие стабильной валюты и сильной полиции наиболее
выгодной бизнес-стратегией является бандитизм. Ни стабильной валюты, ни сильной
полиции при Ельцине не было. Латынина задается вопросом: какая же реформа
была, если не было ни финансовой стабилизации, ни сильной полиции? Ответ
очень прост: была демократия. При Ельцине в России была демократия. Ни до, ни
после Ельцина ее не было. Можно сказать, что при Ельцине демократия в России
была, а государства не было. В результате страна попала в классическую ловушку
illiberal democracy. Нищие избиратели в нищей стране требовали не свободы
ведения бизнеса. Они требовали денег. Вдобавок в России существовало множество
групп интересов, порожденных нерыночным обществом и заинтересованных,
тактически, в сохранении, прежде всего, своего положения. Слабое правительство
вынуждено было откупаться от требований всех этих групп, раскручивая маховик
инфляции, давая бесконечные обещания и не выполняя и половины из них. И демократия —
то есть обязательство прислушиваться к мнению избирателей и групп
интересов — оказалась в этих условиях дополнительной гирей на шее реформ.
Демократия была, а государства не было, а в отсутствие государства никакая
демократия не бывает долгой. Автор напоминает про схожие прецеденты в
истории. Две самые очевидные параллели — это испанская революция 1931
года и Синьхайская революция 1911-го. В обоих случаях в некогда мощных, но
отсталых и сожранных дотла бюрократиями государствах к власти приходили
прозападные благонамеренные реформаторы. В обоих случаях дело кончалось
анархией и резней, компрометирующей само понятие реформы, и приходом к власти
диктатора — крайне правого Франко или крайне левого Мао. Как показали
последующие исторические события, дело не в том, что народ Испании не годится
для демократии, и не в том, что народ Китая не способен к модернизации. А в
том, что в некоторых исторических условиях реформу, как и рабство, следует
вводить железной рукой. Не Гоминьдан развалил Китай — это сделали триста
лет господства маньчжуров. Не Мануэль Асанья виноват в отсталости
Испании — правлению республиканцев предшествовало четыреста лет
деградации. И не Гайдар развалил Россию. <…> Не Гайдар столкнул Россию в
пропасть — это сделали коммунисты. Но он не сумел удержать падение. Не
Гайдар развалил Россию. Целью [Гайдара и Ельцина] было создание
демократической и рыночной России, и они своей цели не достигли.
Там же Латыниной
возражал научный сотрудник Института экономической политики им. Е. Т. Гайдара
Кирилл Родионов («О реформах и демократии», 31 января, 2 февраля).
Он делает уточнения. Комплексность российского транзита 1990-х годов
уникальна: в то время ни одна страна не совершала одновременно переход от плана
к рынку, от империи к нации и от тоталитаризма к демократии. Родионов,
похоже, уверен, что Гайдар с командой таки спасли страну от голода. Осенью 1991
года единственно возможным способом ликвидации угрозы гуманитарной
катастрофы было осуществление либерализации цен, внутренней и внешней торговли,
введение свободного рыночного курса рубля, заем кредитов у иностранных
государств и международных финансовых организаций для закупки импорта. Находит
автор и причины тому, почему не могла случиться финансовая стабилизация. Родионов
не согласен также с идеей о преимуществе авторитаризма для перехода к
демократии. Во-первых, слабость государства возникла вовсе не потому,
что Ельцин и реформаторы решили «поиграть в демократию». Осенью 1991 года у
российского правительства не было ни одного боеспособного полка, готового
исполнить приказ; не существовало ни государственной, ни таможенной границы
России; не было единой системы правосудия, не работали милиция и прокуратура; государство
просто-напросто не было способно выполнять свои функции. Однако и сам тезис
о необходимости авторитарного режима для реализации рыночных преобразований
вовсе не очевиден. Помимо традиционного указания на тот факт, что «на каждую
Корею приходится две Зимбабве», важно отметить следующее: наиболее успешными
переходными экономиками были те страны, которые в итоге совершили прорыв к
демократии. Сильное гражданское общество, конкуренция в политике стали важными
предпосылками успеха транзита в странах ЦВЕ. Самый трудный вопрос — о
Ельцине и Гайдаре как предтечах Путина — Родионов решает, перекладывая
максимум ответственности на Ельцина и общество в целом. Поражения либералов
на выборах 1995-го и 1999 годов были вызваны не разочарованностью общества в
реформах, а промедлением с их реализацией. После завершения конституционного
кризиса у правительства появилась возможность интенсификации рыночных
преобразований, однако этот шанс использован не был: на рубеже
1993 – 1994 годов президента в своей правоте убедили те, кто считал,
что народ устал от реформ и потому необходимо сделать «передышку». По большому
счету, в том, что в 1994 году не было использовано открывшееся окно
возможностей для проведения преобразований, лежит одна из причин кризиса 1998
года. И далее: Демонтаж демократических институтов, внедренных в начале
1990-х годов, имел место во всех постсоветских государствах (за исключением
трех прибалтийских республик), вне зависимости от формы правления —
президентской или парламентской. Переход к авторитаризму был результатом того,
что основными политическими игроками являлись, с одной стороны,
рентоориентированная номенклатура, для которой автаркия удобнее для реализации
коррупционных устремлений, а с другой, — пассивное общество, не имевшее
опыта жизни в условиях стабильно функционирующей демократии и оттого не
доверявшее демократическим институтам, легко поддававшееся соблазну поддержать
сторонников «порядка». Первые в силу информационной асимметрии, хорошей
организации и прямого доступа к административным и финансовым ресурсам легко
«обводили вокруг пальца» аполитичное большинство граждан, и авторитарный реванш
с неизбежностью происходил как продукт согласия элит при полном непротивлении
социума. Если бы в России в 1996 году президентом стал Зюганов, а в 2000
году — Лужков или Примаков, вполне вероятно, что события пошли по тому же
сценарию, что и при Путине, потому что это во многом объективный процесс, а не
вопрос конкретных личностей или институтов. Иными словами, Россия в любом
случае была обречена на какого-нибудь Путина, а Егор Гайдар тут не при чем.
О месте в истории Бориса
Ельцина
размышляли по случаю его 80-летия
Станислав Белковский в статье «Дело Ельцина живет и
побеждает» (slon.ru, 1 февраля) занялся развенчанием мифов. Изо всех
щелей снова воспроизводятся три основных мифа о первом президенте РФ: Ельцин
дал нам свободу; ельцинские реформы зашли в тупик; Ельцин ошибся, назначив
Владимира Путина своим преемником. Разберемся с этим по порядку. Что
касается свободы, то, как утверждает Белковский, Ельцин скорее получил
ее — вместе с нами, в конце 1980-х годов. Свобода и демократия достались
нам как скороспелые плоды краха коммунистического режима, исчерпавшего запас
своей прочности — экономической, идеологической, исторической. С осени
1991 года первый президент мучительно отвечал себе и стране на вопрос:
совместим ли режим, который он строит, со свободой и демократией? С 1993 года
ответ на этот вопрос уже был отрицательным. Стало ясно, что комплекс ельцинских
реформ в условиях демократии неосуществим, так как большинство избирателей его
не поддержит. Отсюда — и разгон парламента в 1993-м, и специфическая
технология переизбрания на второй срок в 1996-м, и операция «Преемник» в 1999-м,
для которой понадобились взрывы и война. С 1993-го Борис Ельцин последовательно
шел в направлении авторитаризма. И приход Путина — вполне закономерный
результат этого движения, а не ошибка в расчете направления/траектории. Еще в
первой половине 1990-х Ельцин начал принципиально менять опору своей власти. На
смену демократам первой волны, которые все еще требовали демократии и стали
потому анахронизмом, пришли бизнесмены, сформировавшиеся в ходе первого раунда
большой, адресной, бесплатной приватизации «по Чубайсу» (фактически — по
Ельцину). Люди, лишенные демократических сантиментов, которым нужна (была и
остается) не абстрактная свобода, а конкретный механизм обеспечения их
интересов с помощью государственного механизма (включая аппарат легитимного
насилия). Эти люди организовали переизбрание Ельцина в 1996-м, они же, в конечном
счете, выдвинули Путина и подготовили почву для операции «Преемник» со всеми
вытекающими из нее последствиями. Итак, Ельцин как раз мягко сделал все,
чтобы забрать у нас свободу, перейти от хаотической вольницы начала 1990-х к
современному «гламурному авторитаризму». Его преемники продолжают им начатое.
По поводу реформ Белковский утверждает: Комплекс
преобразований, который войдет в учебники истории как «реформы Ельцина»,
оказался беспрецедентно успешен. Реформы состоялись, причем почти в полном соответствии
с центральным изначальным замыслом. А замысел этот состоял в
десоветизации. В ликвидации остатков советско-имперского базиса/надстройки и
создании государства и общества качественно нового — по меркам
исторической России — типа. Реформы Ельцина должны были обеспечить переход
от государственной собственности — к частной, от бесплатных социальных
услуг для всех — к платным для платежеспособных, от автаркии — к
интеграции, от извечного коллективизма — к невиданному индивидуализму, от
примата идеологии — к власти денег. Наконец, от диктата ВПК — к
сырьевой экономике. Эти преобразования подразумевали качественное сокращение
избыточных социальных функций и систем государства (всеобщее образование,
фундаментальная наука). В целом можно сказать, что ельцинские реформы —
это переход от советского модерна к постсоветскому постмодерну. И это —
получилось. Причем в очень краткие по меркам истории — да еще не просто
истории, а русской! — сроки.
Наконец, о Путине. Владимир Путин —
главная кадровая удача Ельцина. Назначение Путина преемником — самый
безошибочный ход за всю карьеру первого РФ-президента. Во-первых, в полном
соответствии с приоритетами постмодернизма именно такой человек, как Путин, т.
е. фальшивый кагэбэшник и псевдосоветизатор, мог и должен был сделать
ельцинскую десоветизацию необратимой и безальтернативной. Путин преодолел
неполную легитимность власти, столь мешавшую Ельцину, путем восстановления
имперского (монархического) ритуала. И тем самым обеспечил политико-психологическое
пространство для последнего и решающего этапа ельцинских реформ. Скажем,
монетизация льгот и введение ЕГЭ были невозможны при самом Ельцине в силу
непопулярности президента: народ бы взорвался. При Путине все это проскочило, и
никто не взорвался, выступления немногочисленных противников ушли в равнодушный
песок. Во-вторых, Путин завершил начатое Ельциным движение к постмодернистскому
авторитаризму (т. е. такому типу авторитаризма, где одновременно нет ни
демократии, ни жесткой централизованной власти; бессубъектному авторитаризму,
где автократор может быть сколь угодно велик и сколь угодно мал, возникнуть в
любом месте национального пространства и так же исчезнуть), бестрепетно
возложив на себя всю полноту исторической ответственности за это свершение.
Отмазав тем самым от ответственности предшественника. Это благодаря Путину
многие искренне считают Ельцина демократом. В-третьих, преемник, вопреки
мрачной исторической традиции, не нарушил ни единого обязательства —
явного или неявного, сформулированного или подразумеваемого — перед
предшественником. Причин к раздраженному разочарованию преемником у Ельцина
не было. Его семью, вопреки распространенной легенде, не отстранили
от рычагов влияния. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на двух
крупных бизнесменов, которые считаются символами ельцинской семьи par
excellence — Абрамовича и Дерипаску. Борису Ельцину удалось сделать
нечто очень важное — создать династию. Эта династия сегодня находится у
власти и ведет страну ельцинским курсом. В этом смысле Ельцин по-прежнему остается
нашим президентом.
Несколько иной взгляд у Александра
Рыклина («Постюбилейное» — Ежедневный журнал, 4 февраля). Он
полагает: политический деятель масштаба Бориса Ельцина в первую очередь
должен оцениваться по тому политическому наследию, что он оставил после себя. А
про кого, как не про Ельцина, можно сказать, что гора родила мышь. Но мышь
оказалась злобной, кусачей и неимоверно жадной. И Ельцин умер, а мы теперь с
ней живем. И не знаем, как ее извести. За эти годы мышь превратилась в огромную
жирную крысу и наплодила легион других жирных крыс. И конца этому не видно… Рыклин
признается: в первые годы после отставки Ельцина время от времени меня
посещала наивная мечта: вот сейчас наш харизматичный дедушка очухается, придет
в сознание, оглядится вокруг и поедет в Кремль. И как рявкнет на преемничка,
как разнесет там все к чертовой матери. Но дедушка никуда не поехал и ни на
кого не рявкнул. То ли так и не очухался, то ли уже силенок не было… К Ельцину
все эти годы у нынешних кремлевцев отношение было сдержанное. А челядь (Сурков
и Ко.) так и вовсе стращала: смотрите, дескать, какой ужас и беспредел творился
в «проклятые девяностые». А нынче — встаем с колен, Олимпиаду проводим,
чемпионат мира по футболу и вообще… Но в дни ельцинского юбилея тональность
изменилась: тандем дружно признал «заслуги в деле демократизации». Младший
партнер открыл памятник на родине «первого», а мажоритарий поучаствовал в
мероприятии в Большом театре. И даже произнес соответствующие слова. Челядь
рукоплескала. И «семья» рукоплескала. Словом, все остались довольны.
Обзор
подготовил Евгений Ермолин