(№№ 80, 107)
Опубликовано в журнале Континент, номер 147, 2011
2. Лариса Пияшева:
«Либеральной реформы в России не было и в ближайшее время не предвидится»
2 а. Из интервью с Л. И. Пияшевой (апрель 1994 года)[1]
[…] Второй исторический этап — это приход Ельцина с его очень активным намерением провести экономическую реформу. Для этого и был приглашен Гайдар. И вот здесь начинается другая история. Делать реформу по переходу к совершенно новому типу экономики — к рыночной экономике — пригласили социалиста. Потому что здесь никаких других экономистов тогда не было. Я говорю о самом менталитете: люди, которые обучались здесь,— их менталитет все равно, чему бы они ни обучались, был социалистический, и недаром все они были членами КПСС. Гайдар тоже был членом КПСС. Более того, они были очень приближены к власти: «Правда», «Коммунист» — это все ведь не случайные вехи в биографии Гайдара. Представьте себе, например,— вот Буковский залетел бы на месяц поработать в журнале «Коммунист», — каково, а? Это была определенная группа людей, которые выросли в определенной среде, и их пригласили делать реформу. Они не поняли — они, в сущности, даже не думали о конечном результате того, что они должны были делать. Они не поняли исторической задачи, которая была перед ними поставлена. Потому что задача эта состояла в следующем: нужно было решить вопрос с экономической демократией. А вопрос экономической демократии— это прежде всего вопрос собственности и никакой другой. Этот только один вопрос — вопрос собственности.
— Но сама задача перехода России к рыночной экономике была поставлена правильно?
Да, я считаю, это был единственный путь для России. […] И здесь-то — в 91-м году — и встал основной и главный вопрос, вопрос о собственности. Вопрос о том, переходим ли мы действительно к рынку, то есть возвращаем ли мы обратно людям национализированную собственность или не возвращаем. И вот этот исторический вопрос Гайдар не решил. И он не решил его умышленно.
— Вы так думаете?
Да. И поэтому этот второй этап реформирования я бы обозначила так: прекращение реформ, начатых Горбачевым. В том смысле, что на этом новом этапе стояли уже иные, следующие задачи — прежде всего вопрос о собственности. Другого вопроса не было. Вопрос финансовой стабилизации, о котором говорил Гайдар,— этого вопроса не было. Финансовая стабилизация — это лечить деньги, а лечить деньги не надо. Достаточно было не печатать их так много, достаточно, чтобы была умеренность в кредитной политике, умеренность в обещаниях, которые раздавало государство, достаточно было сократить государственные расходы, приужать аппетиты аппарата, — и все это было в возможностях Гайдара и Ельцина, все это не нуждалось в кровопролитиях, не влекло за собой ни путча, ничего другого, потому что это были бы нормальные экономические меры, которые постепенно переводили бы общество в новый режим. Но Гайдар и его команда ничего этого не сделали, — они сделали антиреформу.
На мой взгляд, как это ни парадоксально, Гайдар просто прервал экономическую реформу, которую начал Горбачев. Одним простым способом: при Горбачеве налоги на кооперативы были 7%, три первых года они вообще почти ничего не платили, потом должны были платить 20%, а Гайдар сразу ввел 80%—по совокупности. Восемьдесят процентов — это налог, который задушил все. Со всем коммерческим сектором, со всеми кооперативами, со всеми честными частниками, которые хотели трудиться, было покончено. Это первый момент. Второй момент — он стал поддерживать кредитами военно-промышленные предприятия, ВПК. Это значит, что от мелких опять все забирали, все, что могли, а этим — отдавали в виде субсидий. Это значит, что он продлевал жизнь тех структур, которые, если бы нормально реформа шла, сами постепенно перестроились бы — кто-то разорялся бы, кто-то менял профиль, словом, началась бы уже в 91-м году структурная перестройка, если бы Гайдар не предпринял вот эти совершенно неправильные, неадекватные шаги…
— Эти неправильные, неадекватные меры заключались в том, что он ввел такие налоги, и в том, что предпринял либерализацию цен?
Самое основное — это то, что он отложил приватизацию. В 91-м году он сказал, что мы год будем только ее готовить, эту программу приватизации, и начнем осуществлять ее только через год. И год ее не проводили, в то же время выпустив цены, что было совершенно неадекватно положению дел. И сама программа приватизации была рассчитана на три года и носила многошаговый характер: сначала отдаем ваучеры, потом формируем инвестиционные фонды (теперь их укрупняют и делают суперфонды), потом эти ваучерные аукционы, которых люди вообще не понимают — что там делается. В общем, начался процесс не по приватизации собственности, а началось что-то такое, что по фантастичности было похоже на строительство социализма. То же самое начал Гайдар по переходу к рынку, — у него была программа, рассчитанная на десятилетия: кого-то куда-то по кусочку отпускать. И главное, что все это будут делать чиновники — они будут определять, какое предприятие подлежит приватизации, какое не подлежит, кого нужно разорить, кого поддержать. То есть, так же, как в этой стране строили социализм, так же намечалось и строительство капитализма: решая все вопросы за людей. Совершенно социалистический менталитет! И дальнейшее только подтвердило это. Ну, вот, скажем, идея постепенного выпускания цен: это все равно, что делать человеку операцию не за четыре часа, а за две недели: вначале разрезали — он полежал, потом посмотрели — он все лежит, давай дальше… Так же нельзя, человек же умрет! А у нас сначала выпустили цены на потребительские товары — это то, что касается нас всех лично, нашей жизни, а на все инвестиционные товары цены оставили прежние. А инвестиционные товары — это как раз та сфера, которая и есть сфера приватизации по преимуществу — средства производства, сырье, материалы. Надо было сразу все вместе выпускать, а у нас на потребительские товары выпустили, на сырье оставили, на часть сырьевых потом выпустили, на энергоносители оставили. В результате самая наша мощная отрасль — нефтяная, нефтеперерабатывающая промышленность, вообще энергетика — оказалась сейчас в глубочайшем кризисе. Вторая отрасль, которая всегда была в России важнейшей, — сельское хозяйство,— тоже в результате сегодня в тяжелом кризисе. Гайдар и не занимался сельским хозяйством как таковым, там реформа даже и не начиналась еще. То же самое и в промышленности. Слово «приватизация» — самое модное, оно всюду, и по ТВ, и в газетах, приватизация идет уже с 91-го года, сейчас 94-й, а я все время спрашиваю у всех людей, которых встречаю: «Вы — собственник? Что вы получили за этот период, что вам отдало обратно государство, которое всегда только забирало?» Ничего. Возврата собственности не произошло. Политические свободы вернули, а экономические — нет. Можно сколько угодно уверять людей, что они собственники, потому что у них есть ваучеры. Но ведь каждый знает: этот ваучер у него либо дома, либо он отнес его в посреднический инвестиционный фонд, который тоже является фактически аналогом государственной структуры. И кто-то — не исходный владелец ваучера — играет на этих ваучерах, имеет прибыль, чуть-чуть отдает тебе, кусочек этой прибыли, за то, что дал им ее получать, вложил сюда, а не в другое место. Но ведь собственниками от этого люди не стали!
Это со стороны человека. А со стороны предприятия? Вся чубайсовская приватизация заключалась в том, что в каждом предприятии создавалась доля государственной собственности, — это, как правило, контрольные пакеты акций. Другая часть собственности была отдана администрации предприятий, и это была достаточная доля. Еще одна часть была передана коллективам, причем в ряде случаев это была часть даже не голосующих акций, а просто вот — дали всем по акции, сказали — вы совладельцы предприятия, хоть это и смешно — какие это совладельцы? И наконец, часть этих акций продается через эти пресловутые ваучерные аукционы, где совершенно непонятно, что происходит, но ясно, что если кто-то хочет скупить эту часть, то созданная система, в которой те же самые ваучерные фонды сегодня так энергично укрупняются и контролируются, как раз и позволяет им это сделать. И получается на предприятии: государство — собственник, администрация — собственник, какой-то еще третий собственник и остальная распыленная часть. Меня интересует здесь вопрос только экономический: кому же все-таки принадлежит такое предприятие, кто проводит в нем инвестиционную деятельность, кто несет финансовую ответственность, кто распоряжается прибылью и каким образом, в соответствии с какими критериями? Ведь у государственного предприятия — одни критерии были: там большую часть прибыли забирали, маленькую оставляли, чтобы работники предприятия распределяли ее между собой, получали тринадцатую зарплату и т. п. стимулы к тому, чтобы работать лучше. А вся инвестиционная политика проводилась сверху, всю финансовую политику проводили сверху. Такова была прежняя структура. А в новой структуре, когда предприятие не принадлежит, в сущности, никому, стимулы разные. Стимул государственного чиновника сейчас — это стимул как можно больше получить за то или иное государственное содействие предприятию, а приобретенный капитал либо проесть, либо в заграничный банк положить. Стимул директора — тот же самый. Это не его предприятие, он знает, что он здесь все равно временщик. Стимулы третьего, стороннего участника? Ну, он заинтересован, разумеется, в получении дивидендов, но и только. Таким образом, получается, что все предприятия, приватизированные таким образом,— экономические импотенты. Они обречены на проедание самих себя, на уничтожение. У нас теперь самоедская экономика, — раньше мы говорили, что вся наша прежняя государственная экономика тоже была самоедская. Но там было распределение такое: науке — даем, культуре — даем, образованию — даем, здравоохранению даем, и вам, работающим, даем. Как-то все делилось. Сегодня происходит другое: они. может, и хотели бы давать всем остальным, но не хватает самим, — им самим хочется покупать себе «Вольво», еще что-нибудь и инвестировать тоже. В результате получается так, что вся страна стала криминогенной, каждый директор такого предприятия — он потенциально или фактически вор, он потенциально или фактически уклоняется от налогов, он все время нарушает все нормальные правила экономической игры, которые в результате должны вести к росту экономического благосостояния — каждого человека и страны в целом. А у нас, повторяю, теперь возникла экономика самоедская, где все проедается. Скажем, сырье, которое добывается, — а его добывается больше, чем раньше,— вывозится за границу, продается, а деньги остаются в швейцарских банках, сюда не возвращаются ни как инвестиционный капитал, ни как социальное благо для развития, например, нашей науки, образования и культуры.
Получается, таким образом, что страна пошла в полный разнос. И инициировано это было как раз гайдаровской командой. Ответственность за это полностью лежит на тех людях, которые взялись осуществлять такую реформу. Получается, что они оказались не подготовлены к той исторической роли, которую сами согласились и захотели играть. Поэтому произошла трагедия, Россия оказалась в страшной ситуации. И то, что их отставили, — это стопроцентно правильно, но похоже, что больной, которому они делали такую глубокую операцию, уже скончался, понимаете? Поэтому у людей и возникла ностальгия по старым временам, по той стабильности, которая была все же в том обществе, — ностальгия по зарплате в 130 рублей, которая означала, однако, гарантированное рабочее место. И главное, что была гарантирована жизнь: если ребенок заболел, его будут лечить в районной поликлинике, когда маленький ребенок — ясли, детский садик; можно пойти в театр, заплатив три рубя, кино — 25 копеек. Значит, есть лечение, есть работа, есть развлечения, есть социальная поддержка, если случилась беда, и есть маленький заработок. Так что сегодня люди начинают вспоминать, в чем-то тогда было лучше. Поэтому-то такой откат в настроениях рядовых людей. А что касается тех, кто у власти, то здесь просто ничего не изменилось: это та же номенклатура, те же люди, которые занимали посты тогда, — и что же спрашивать с этих людей, если в головах экономистов-академиков за эти восемь лет ничего не изменилось? Вы читали их материалы?[2] Для меня это была просто трагедия — прочитать их предложения. Эти люди восемь лет провели в заграничных поездках, они столько книг за это время прочитали, побывали на стольких конференциях, могли столько всего продумать, понять, осмыслить за это время, а впечатление такое, что для них время заморозилось, не было этих восьми лет: они ничего не поняли, они написали такую программу, какую писали восемь лет назад. И что тогда требовать с таких людей, как Черномырдин, которые просто воспитанники той системы? Не желая ничего дурного сказать о них, как о людях, нельзя же закрывать глаза на то, что и сознание их, и образование, и картина мира, как они себе его представляют, — все это было сформировано под влиянием той жизни, которой они жили. Они ничего другого сделать не могут и не смогут…
— Но Гайдар, оправдывая свою программу, говорит о том, что до его прихода в магазинах ничего не было, а теперь все есть. Проблема дефицита ликвидирована. И это ведь правда, не так ли?
Да, но я скажу так: проблема дефицита — это проблема цен и только. Никакой другой проблемы здесь нет. Если цены фиксированы — экономика дефицита. Если цены свободные — экономика потребительского достатка. В смысле достатка товаров…
— Но не обязательно возможностей их покупать?..
Да, это так. И вот цены Гайдар выпустил — это действие, которое было совершено 1 января 92-го года, это действительно было сделано, это действительно великий шаг, — теоретически, абстрактно говоря. И это было бы и фактически так при условии, если бы сразу началась структурная перестройка и, следовательно, начало промышленной стабилизации и роста. А структурная перестройка — это реформа собственности. Здесь была допущена та же самая ошибка, которую совершили поляки. Там тоже выпустили цены, причем финансовая стабилизация там была настоящая, не псевдо, как у нас. Там не разбрасывались деньгами, там сразу же очень жестко зажали, сразу добились конвертируемости национальной валюты. Но они считали, что приватизация — это долгий исторический процесс, спешить с нею не нужно, и они ее не начали. В результате что произошло с польской экономикой? Товары со всего света мгновенно хлынули в страну, купить в Польше сразу стало можно все, а местная национальная промышленность пошла вниз — начался экономический кризис.
— То же самое, что сейчас у нас?
Ну, конечно же. Польская промышленность оказалась перед фактом неконкурентоспособности и под угрозой банкротства. И чем дальше оттягивали реформу по приватизации, тем хуже становилось местной промышленности. И тем лучше было западным фирмам, которые снабжали Польшу товарами и услугами. То же самое произошло в России. Можно сказать так: гайдаровские реформаторы принесли в жертву национальную промышленность. Гайдар и его команда поставили перед собой задачу наполнить прилавки товарами. И для этого они хорошо знали рецепт — достаточно было выпустить цены и не мешать ввозить в страну товары из других стран. Это они и сделали — открыли рынки для Европы, Америки, Китая, Тайваня, Турции. Смотрите, ведь вся Россия заполнена иностранным продовольствием, ширпотребом, теперь уже электроникой, новый этап начался — машинами. И одновременно российский рынок оказался практически закрыт для собственной промышленности. Почему закрыт? Потому что предприятия были поставлены в такие условия, когда они, с одной стороны, уже не государственные, работающие по жестким программам: выпустил столько-то телевизоров, и государство их забирает, как это было раньше, — с другой, — они и не частные, когда частный стимул работает на выживание…
— Не поймешь, кому они принадлежат, да?
Да. Теперь дальше. Частное предприятие всегда стремится, как это обычно в рыночной экономике, к минимизации затрат, чтобы понизить цену и тем самым победить в конкуренции, как это вначале было. Если наш телевизор стоил 20 тысяч, а японский — 200, то естественно, что большинство людей покупало именно наши телевизоры. Я сама в период гайдровской реформы купила два «Рубина», домой и на дачу, потому что разница была разительная: двадцать и двести. У меня двести не было, а двадцать было.
Но в результате всей этой неразберихи с правом собственности наша промышленность так и не воспользовалась тем огромным преимуществом, которое она имела, — даже не дешевой, а просто даровой рабочей силой. В результате невероятного роста цен и инфляции людей, чтобы они могли выжить, пришлось практически брать на содержание, на пособие. Все это произошло именно потому, что не решились быстро провести процесс приватизации и вследствие этого сразу же реорганизации промышленности. Если бы просто отдали людям то, что было национализировано, — отдали практически, на деле, — то дальше они уже стали бы крутиться, как белки в колесе, все выжимать из собственности. Тут разные могли быть формы, и соответствующие программы разрабатывались, но суть в том, что отдача должна была произойти именно реальной собственностью, а не условная, как сейчас. И это должно было произойти до выпускания цен, потому что либерализация цен практически конфисковала у людей те сбережения, которые у них были и которые они могли употребить в ходе приватизации на приобретение той же собственности — через те же аукционы. Они могли начать что-то новое — свое дело. Это бы выросло, как грибы….
— А почему все-таки вы сказали, что Гайдар умышленно не решил проблему собственности и прервал реформы, начатые Горбачевым?
Потому что здесь возможны только два ответа, третьего я не вижу. Либо это полный непрофессионализм тех людей, которые такую программу придумали, и просто глупость. Либо они были, — я не хочу говорить в категориях «заговора», но либо они были очень сильно ангажированы кем-то, выполняли какой-то социальный заказ, который не имел отношения к экономическому возрождению России. Потому что они создали превосходные условия для того, чтобы ситуацией воспользовался западный капитал,— они держали своих и давали заработать тем. И не понимать этого, если у них хоть что-то есть в голове, они не могли. Еще раз: я не принадлежу к тем людям, которые говорят, что это был «заговор»…
— Западный? В интересах Международного валютного фонда?
Да… Но я вам хочу сказать, что они просто как бы приняли те правила игры и те идеи, которые были предложены, скажем, и Международным валютным фондом тоже. Но при этом я хочу поставить вопрос и так: а Международный валютный фонд — это что, он сам, что ли, без всякой стратегии работал? Или существует все-таки, скажем, ЦРУ, существует стратегическая политика США и Западной Европы?..
— Может быть, это был просто просчет гайдаровской команды, хотя и очень серьезный?
Нет, не думаю. Они сделали то, что хотели. Действительно, что нужно для Соединенных Штатов и для Европы с точки зрения промышленного капитала? Им нужны рынки сбыта. Ведь их основная проблема — у них четыре года экономических неурядиц, депрессия, кризис. Во всем мире происходит спад. А что такое западный спад — по сравнению с нашим? У нас просто не производят товары, падает промышленность. А у них — перепроизводство, некуда девать товары. И что мы имеем? Все, что у них перепроизведено, вплоть до какого-нибудь канцерогенного кофе, — все это здесь, все это продается за доллары, за нашу нефть. И все это — запущено нами.
И вот я задаю вопрос: умышленно это сделал Гайдар, что я должна покупать китайские майки или трусики, а не трикотажной подмосковной фабрики? Умышленно это или не умышленно? Злой это умысел или глупость? Но сделано это так, и я вынуждена покупать хлопок из Китая. Фактически мы работаем на то, чтобы создавать рабочие места в Китае. А что такое миллиарды долларов, переведенных из России на Запад и лежащих на их счетах? Это тоже наши рабочие места, на создание которых там эти деньги работают — вместо того, чтобы работать на создание рабочих мест у нас. Тем самым мы помогаем Западу выйти из их кризиса, мы решаем для них проблему сбыта перепроизведенных товаров, мы решаем им проблему занятости за счет самих себя.
К Черномырдину у меня этих вопросов нет, он этих проблем просто не знает. Гайдар эти проблемы знает, отдает в них отчет, — он учился, потом стажировался на Западе, читал западные учебники, он знает мировую экономику, понимаете? Поэтому я имею право предъявлять ему эти претензии и задавать такие вопросы. Я имею право предъявлять эти претензии к Чубайсу в отношении приватизации. Я считаю, что он умышленно не проводит приватизацию и только морочит голову всей стране, что он проводит ее. Не могу же я считать, что этому человеку место в психиатрической больнице, а не в Госкомимуществе, я не имею права так мыслить. Значит, он понимает, что он делает. А раз он понимает, что он делает, значит, он выполняет чей-то социальный заказ.
Или вот еще пример, — недавно прочитала в газете «Сегодня» — или, может быть, в «Независимой газете»? — что разрабатывается такая программа привлечения западных инвестиций: в случае, если будут какие-то политические катаклизмы и т. д.— то, чего все время боятся западные инвесторы, — и от этого нарушатся правила нормальной экономической жизни и инвесторы пострадают не по своей вине, мы берем на себя обязательство расплачиваться недвижимостью или землей. То есть — собственностью. Не знаю, принята эта программа или нет, в газете было написано вроде бы так, что чуть ли уже не принята. А что это значит? Псевдоприватизация по Чубайсу прошла, собственника у предприятий как такового нету, инвестиционные фонды, которые создавались и курируются чубайсовским ведомством, имеют контрольные пакеты акций, Госкомимущество, его структуры имеют большие пакеты акций, которыми они могут торговать…
— Причем ко всему прочему приватизировалось ведь всего 15% государственной собственности?..
Да, об этом уж я пока и не говорю. Я говорю только о том, что приватизировано. А здесь будет происходить следующее — по этим новым правилам игры, если они будут приняты. Теперь Чубайс готов будет продавать за доллары государственные доли собственности на предприятиях, — и начнется окончательное разворовывание России… Поверьте, я никакого отношения ни к красно-коричневым, ни к прочим «патриотам» такого же толка, которые все время кричат об этом, не имею. Но трудно не согласиться с ними: действительно, созданы все условия для такого грабежа…
— Да, картину вы нарисовали страшноватую. И никакого просвета вы в ближайшем будущем не видите?..
Нет. Придется, наверное, пройти через очень тяжкие времена, пока наконец, такой просвет появится…
— Ну что ж, Лариса Ивановна, остановимся пока на этой констатации. А о том, какой выход вы все-таки могли бы предложить из этой ситуации хотя бы гипотетически, мы поговорим еще раз, специально, если не возражаете. Спасибо вам за беседу.
1994, № 2 (80)
2б. Из интервью с Л. И. Пияшевой (март 2001 года)
[…] 1991 год… У меня нет никакой уверенности в том, что вся эта операция по приведению Ельцина к власти и по устранению Горбачева не была спланирована. Что все эти танки, с которых выступал Ельцин, все эти митинги не были акциями определенной части спецслужб и политического истеблишмента — очень грамотно исполненными акциями, потому что вызывали живейшее сочувствие и участие той огромной части людей, которые ждали демократических преобразований в стране и хотели жить в условиях и экономической, и политической свободы. И эта часть общества и посадила Ельцина на президентское место именно для того, чтобы он продолжал экономические реформы. А воткаков был замысел высшего эшелона власти, который разрабатывал эту конструкцию, я сказать не могу.
Объявлено было, что Ельцин пришел для того, чтобы провести либерально-демократическую реформу. И команда Гайдара была привлечена во власть тоже для того, чтобы осуществить эту либерально-демократическую реформу, о которой писали лучшие умы России, о которой многие десятилетия мечталось и диссидентам, и правозащитникам, и всем людям, болеющим за то, чтобы Россия перестала быть страной диктатуры, перестала быть тоталитарной, перестала быть социалистической страной, перестала быть неправовой антидемократической страной и т. д. 1991 год стал годом всех этих надежд и очень больших перспектив, когда по нравственной логике сложившейся исторической ситуации должна была начаться действительно великая либерально-демократическая революция, призванная ликвидировать горбачевские сомнения и половинчатость и вывести страну к нормальным условиям жизни в демократическом, правовом, свободном государстве со свободным обществом и рыночной экономикой. Вот для чего была приглашена команда Гайдара, — по крайней мере, так было объявлено обществу.
Гайдар, его сторонники и его последователи не раз говорили о том, что они осуществляли либерально-демократическую реформу, но не смогли осуществить ее в полной мере и так, как этого хотели, потому, что им помешали. Мешал хасбулатовский парламент, мешали коммунисты, мешали демократически настроенные экономисты типа Пияшевой. Вообще мешали все — и общество, и власть…
Но, уже теперь прочитав документы, программы, ознакомившись с замыслами гайдаровских реформаторов и сравнив все это с тем, что реально делалось, я совершенно отчетливо понимаю, что в правительстве Гайдара ни о какой либерально-демократической реформе и речи не шло. Речь шла о качественно других вещах — о том, чтобы произвести и сделать легитимным разгосударствление собственности и передать эту собственность высшей номенклатуре, — то есть самим себе. Это и было объективным смыслом реформ. Да и не только объективным. Это соответствовало изначальному замыслу: Гайдар в своей книге «Государство и эволюция» совершенно однозначно заявил, что задача заключалась в том, чтобы обменять собственность на власть: члены правительства отдают собственность номенклатуре в обмен на власть. То есть они получают власть, а номенклатура — собственность.
— Но они ведь и так имели власть. Они же — правительство…
Они не имели поддержки номенклатуры. И им нужно было провести какую-то реформу — ту грандиозную и колоссальную, которую ждали от них люди. Потому что если бы они ничего не делали, а просто занялись сразу прямым, открытым и откровенным номенклатурным переделом, очень возможно, что граждане (тогда еще демократически настроенные) попросту смели бы гайдаровское правительство вместе с Ельциным и революционные изменения, возможно, пошли бы дальше: пришло бы новое правительство, которое занялось бы реформами. Поэтому нужно было осуществить искусную имитацию, имитировать реформы, сделать вид, что это демократические реформы, и убедить основную часть общества, что правительство Гайдара проводит такие реформы, в результате которых людей ждут блага в будущем. И вот на это было потрачено очень много сил.
Еще раз вспомним. Реформа собственности. Это не был переход от государственной собственности на средства производства к частной. Это не была демократическая реформа, в результате которой основная часть населения превратилась бы в собственников. Низшие слои так и не превратились в собственников своих крошечных кафе, магазинчиков и киосков, на базе которых стал бы формироваться средний класс. Те, кто побогаче, поактивнее, пообразованнее и ближе к производству, не стали собственниками своих предприятий (сначала малых или средних, выпускающих товары и услуги, которых прежде не было). Крупная государственная собственность, пройдя стадию передачи в акционерную собственность, не перешла в статус частного капитала. Ничего этого сделано не было.
В 1992 году с введением гайдаровских налогов был положен конец горбачевским кооперативам и индивидуальной хозяйственной деятельности. К уже существовавшему налогу на прибыль прибавились НДС и еще целый ряд налогов, в результате чего возникли условия, в которых никакой малый бизнес выжить попросту не мог. На гайдаровских налогах буйным цветом расцвело явление, которое тогда называлось рэкетом. Выглядело это следующим образом. Если восемьдесят процентов своих доходов кооператор должен был отдать в виде налогов, а к нему приходил бандит и говорил: «Ты будешь платить сорок процентов, из них половину государству, половину мне», — то кооператор, естественно, соглашался.
— А как это мог сделать бандит?
Так формировалась коррумпированность системы. Истоком ее был сговор бандитов с налоговыми и правоохранительными структурами. При их согласии и попустительстве рэкетиры становились теневыми сборщиками налогов. Именно с этого момента началось активное формирование теневого бюджета, параллельного государственному. На начальной стадии это все было очень разобщено, происходили схватки и между самими криминальными структурами, и внутри их, между криминальными структурами и правоохранительными органами, между теми и другими и налоговыми органами. Потом все это потихонечку стало приходить в «норму», сращиваться, обретать форму отлаженного механизма перераспределения части средств помимо государственного бюджета в теневой бюджет. Этот бюджет был уже смешанным, это был бюджет и криминальных, и властных структур, и фактически управлялся он уже людьми президента Ельцина.
— Может быть, правильнее называть этот теневой бюджет не бюджетом, потому что бюджет — это все-таки некая официальная схема расходов и доходов? А это, скорее всего, просто карман…
Нет, я не случайно называю это термином «президентский бюджет» и чуть позже разъясню, почему. Но как ни называй, наполнение этого кармана обеспечивала в очень большой степени именно налоговая система. Мелкое и среднее производство могло существовать теперь только благодаря покровительству криминальных структур, которые постепенно перестали быть таковыми и превратились в официальные «крыши», на верхушке которых уже стояли органы ФСБ, МВД и т. д. Все теневые финансовые потоки уже были контролируемыми, все отдельные рэкетиры из системы были выкинуты. Сложился единый организованный криминально-коррумпированный механизм по формированию второго бюджета или, если хотите, кармана для третьих целей. Эти третьи цели — те цели, которые не имели отношения к прямому бюджету. Бюджет — это то, что берут у общества для неких общих целей — таких, как охрана границ, здравоохранение, социальные расходы, частичная поддержка производства и предпринимательства в особых отраслях вроде освоения космоса и т. п. Третьи же цели — это избирательные кампании, поддержание власти президента, оплата всякого рода президентского бизнеса, пиар и прочее подобное же…
— Вернемся, однако, опять к Гайдару, чтобы подвести некоторые итоги. Итак, давайте обозначим те главные шаги, которые он предпринял. Как их оценить?
Первый шаг, сделанный Гайдаром: 2 января 1992 года были выпущены цены. Если говорить о реформе как таковой, то выпускание цен — это как выпускание птички из клетки. Денег для этого не нужно, подготовки особой — тоже. Наполнить магазины товарами, как я уже говорила, ничего не стоило. Реформа, таким образом, не требовала никаких затрат, все это было уже прописано и подготовлено задолго до Гайдара.
— Но результатом этого стало немедленное и невероятное повышение цен…
Никакого невероятного повышения цен результатом этого не должно было быть, потому что цена — скажем, на колбасу — в государственном магазине при таком выпускании цен не могла превышать цены на колбасу на колхозном рынке. Предельная цена на все основные продовольственные товары определялась бы ценами колхозных рынков. В том случае, если бы команда Гайдара не предпринимала больше никаких шагов, все развивалось бы по этой схеме.
Простая экономическая задачка: существуют цены колхозного рынка на продовольственные товары, цены теневого рынка на промтовары, — и существуют государственные цены на товары, которых нет. Вопрос: на сколько повысятся цены в государственных магазинах в случае выпускания цен? Мой ответ на этот вопрос был и остается таким: государственные цены не могут быть выше рыночных, потому что если на рынке мясо стоит шесть рублей килограмм, а в магазине рубль восемьдесят копеек, но на рынке оно есть с восьми утра до шести вечера, а в магазине оно есть в течение получаса, а потом уходит под прилавок, то если в магазине мясо будет стоить тоже шесть рублей, оно будет тухнуть. Потому что на рынке за те же деньги можно купить мясо гораздо лучшего качества.
Таким образом, то бешеное, фантастическое повышение цен — на 2600%, если не ошибаюсь, — которое мы имели при Гайдаре, связано было вовсе не с самой по себе либерализацией цен, а с тем, что эта либерализация проводилась, во-первых, для государственных предприятий, тогда как свободные цены предназначены для предприятий частных, работающих в конкурентной среде. Во-вторых, либерализация была частичной, а в-третьих, вслед за либерализацией цен правительство почти сразу же начало наводнять рынок деньгами. То есть началась денежная и кредитная эмиссия. Так сложились три момента, которые определили гайдаровскую инфляцию, — частичная либерализация цен, отсутствие частной собственности и денежная эмиссия.
Для того чтобы прекратить галопирующий рост цен, Гайдар стал проводить дефляционную финансовую политику — изъятие денег из обращения: их печатали (одной рукой — Геращенко) и изымали (другой рукой — Гайдар) одновременно. Геращенко давал кредиты предприятиям для осуществления ими хозяйственной деятельности, а Гайдар с помощью роста налогов, сокращения бюджетных расходов, дорогого кредита, попыток ограничения роста зарплаты и пр. изымал деньги из обращения. За счет инфляционной составляющей росли цены, а за счет дефляционной — усиливался спад, экономика стала опускаться в большой экономический кризис: предприятиям не хватало денег для нормального воспроизводства, покупки оборудования, выплаты зарплат. И в результате проведенной таким образом ценовой либерализации, связанного с ней резкого роста цен, инфляции и дефляции были ликвидированы и все частные сбережения граждан, которые никто не индексировал. А заодно полностью обесценились и оборотные фонды всех предприятий.
— На что цены были отпущены, а на что — нет?
Были отпущены цены на продовольствие, промтовары и частично на сырьевые ресурсы. Не были опущены тогда — и не отпущены до сих пор — цены на энергоносители, на средства производства, на недвижимость, на землю и на транспортные тарифы. То есть все базовые цены остались социалистическими. В результате эта ценовая реформа принесла частичное высвобождение цен, но она не имела никакого отношения к тому, что именуется «свободными ценами» во всех мировых учебниках по экономике. При Гайдаре свободных цен не было, при Черномырдине свободных цен не было, нет их и при Путине. Земля вообще не является объектом купли-продажи. Все перечисленные базовые ценности продаются и покупаются только частично, только под контролем, но не являются объектами свободной, открытой купли и продажи. Поэтому ценовая реформа Гайдара может быть охарактеризована не как переход к свободным рыночным ценам — конкурентным ценам, ценам спроса и предложения, а как социалистическая реформа по повышению цен до предела возможностей спроса. Это было просто очень сильное повышение цен без определения границы. Если раньше повышали цены на 20%, на 40%, теперь их повысили настолько, насколько захотят сами товаропроизводители, имея в виду, что они повысят цены до цен спроса, после чего начнут работать спросовые ограничители, и, таким образом, цена станет равновесной.
Но для того, чтобы она стала равновесной, и нужно было, чтобы выпустили базовые цены, заложенные в стоимость любого товара. Базовые цены тоже должны определяться отношениями спроса и предложения и быть такими же рыночными ценами, как и на все остальное. Тогда бы и остальные цены стали рыночными, тогда бы граждане могли голосовать за производство тех или иных товаров своими кошельками. Но этого не произошло. А если цены на энергоносители назначались и контролировались государством, ни о каких свободных ценах уже и речи идти не могло, ценообразующий механизм не работал, и по отношению к базовым ценам могло происходить только повышение.
Нехватка денег — результат дефляционной политики Гайдара — вызвала спад производства. При этом надо сказать, что спад производства был запланированным шагом в стратегии реформ. Все так называемые прогрессивные экономисты, включая Шмелева, Гайдара, шведа Ослунда, Джеффри Сакса и др., исходили из того, что России не нужна ее экономическая база, что ее надо демонтировать, — и действовали по схеме: до основания разрушим, а потом построим. Строить же будем по программе Джеффри Сакса (а действовал Гайдар по этой программе) экономику сектора Б — экономику потребительских товаров и услуг; экономику, которая будет ориентироваться не на военное производство, а на гражданское; экономику, сходную с той, которая существует на Западе. Но надо при этом отметить, что по программе Сакса это строительство планировалось осуществлять на протяжении жизни одного-двух поколений. То есть на формирование инфраструктуры, которая соответствовала бы современной западной, ушло бы лет пятьдесят. А провести финансовую стабилизацию надо было в течение двух лет, и смысл ее (в концепции и в программе Гайдара) заключался в том, чтобы изъять из обращения лишние деньги и, по возможности, не печатать новых, сбалансировать бюджет, ликвидировать бюджетный дефицит.
Но, как показала практика, ни о какой финансовой стабилизации реально ни у Гайдара, ни у Черномырдина, ни в последующий период речи не шло. То, что делалось с финансами страны, можно назвать целенаправленной и умышленной финансовой дестабилизацией, посредством которой формировался механизм демонтажа, или ликвидации, российской экономики и российской промышленности. И наступил момент, когда более 50% всех предприятий стали убыточными. Это немыслимая ситуация ни для какой экономики, бюджет ни одной страны мира не выдержит экономики, в которой убыточно каждое второе предприятие. О каком социальном развитии может идти речь в стране, где все должны работать на то, чтобы поддерживать на плаву убыточные, паразитирующие предприятия?! А так как вовремя не было принято закона о банкротстве, не отработана сама процедура банкротства (существовали всякого рода псевдопрограммы: взаимозачетов, списания долгов, реструктуризации долгов и т. д.), правительству (по какой причине, не хочу даже обсуждать) было выгодно держать экономику в таком вот состоянии полураспада. И создание вот этих условий и называлось либерально-демократической реформой!
— А приватизация?
Приватизация собственности — это передача собственности в частные руки. Отдал собственность обществу — и оно само разберется, кто будет собственником, потому что, попав в частные руки, собственность продается и покупается и автоматически переходит из рук плохих хозяев в руки хороших, из рук случайных людей в руки тех, кто готов на базе этой собственности создавать то или иное производство.
Приватизация началась у нас через год после начала «либерально-демократической реформы». В 1992 году Гайдар говорил: к приватизации надо подготовиться, проводить ее нужно планомерно, не торопясь и осознанно, никаких скоропалительных шагов быть здесь не должно. Эта осторожность диктовалась самой логикой задуманной приватизации. А логика эта заключалась в том, чтобы не передать собственность народу, а найти способы разделить ее между нужными людьми. К тому же в результате решений, которые были приняты, часть собственности вообще была выведена из-под приватизации.
Приватизация должна была запустить процесс становления нормальной экономической системы. Это у нас был призван сделать ваучер. Чубайс, которому выпала судьба осуществить ваучерную приватизацию, был категорически против этой самой ваучерной приватизации и проводил ее в ущерб собственной концепции. Чубайс считал, что собственность надо продавать через аукционы. Ни Гайдар, ни Чубайс не хотели никакой ваучерной приватизации, но поскольку кроме них существовала Дума, существовал Закон о собственности, где прописана процедура, в соответствии с которой каждый человек должен был получить свою долю собственности, они были вынуждены со всем этим считаться, будучи не в силах отменить законодательство. Но они могли внести коррективы — и внесли их. Смысл их поправок свелся к организации дела таким образом, чтобы собственность не попала к гражданам. Ваучер стал формой имитации участия граждан в приватизации.
На деле это выглядело так. Людям раздали бумажки и объявили, что они чего-то стоят. Сто процентов государственной собственности оценили, разделили на число жителей России, получили по десять тысяч на нос, написали в ваучере: «10 000 рублей», — и каждому раздали. Но, как я уже говорила, из этих ста процентов половину вывели сразу, сказав, что приватизация второй половины общенародной собственности будет потом (Чубайс назвал эту часть «наш золотой запас», что в прямом и буквальном смысле действительно оказалось его и их золотым запасом). Таким образом, ваучер сразу же «похудел» до пяти тысяч рублей. Далее. В каждом приватизируемом предприятии акции разделили следующим образом: 50% в виде контрольного пакета акций сохраняется за государством, а 50% распределяется. Таким образом, ваучер реально стоил уже две с половиной тысячи рублей. Дальше. 5% собственности передавались директорату предприятий, — вычитаем из реальной стоимости ваучера и эту сумму. Затем часть акций (не голосующих) передавалась членам трудового коллектива, — и только часть должна была поступать в открытую продажу. Но если бы хотя бы эту долю собственности передали гражданам, они все-таки получили бы хоть что-то: меняешь ваучер на акцию предприятия, и, худо-бедно, но свою тысячу в год ты получишь.
Однако все было сделано по-другому. Чубайсом была создана сеть посреднических компаний для сбора ваучеров у населения — организованы чековые инвестиционные фонды (ЧИФы), куда граждане должны были внести свои ваучеры. По отношению к населению это была система чистой фальсификации — либо воровства, либо шарлатанства. Ни один чековый инвестиционный фонд не организовался сам: они все получили на это лицензию в ведомстве Чубайса. Дальше гражданам в результате очень широкой государственной рекламы предложили принести свои ваучеры в эти ЧИФы, причем было сказано, что сами граждане акциями распоряжаться не должны. За них это сделают специалисты ЧИФов, которые будут собирать ваучеры, участвовать в торгах, определять, акции каких предприятий покупать, и покупать эти акции. Предполагалось, что, принеся свой ваучер в ЧИФ, ты можешь быть уверен, что владелец чекового инвестиционного фонда приобретет на него акции и эти акции будут храниться в фонде, а ты будешь регулярно получать свои дивиденды.
Но как только ваучеры поступили в чековые инвестиционные фонды, хозяева фондов сформировали пакеты ваучеров и пакетами — в нарушение всех законов — стали продавать их директорам предприятий, которые хотели получить эту долю собственности целиком. Директора предприятий за счет средств своих предприятий, за счет государственной казны и т. д. скупали эти пакеты ваучеров и на них выкупали акции собственных предприятий. Сами ЧИФы, обязанные хранить ваучеры, обменивать их на акции или, на худой конец, хотя бы отдать полученные деньги законным владельцам, естественно, этого не сделали и очень скоро были закрыты. Так закончилась эта чисто мошенническая кампания.
Конечно, каждый гражданин теоретически имел право участвовать в приватизации любого предприятия. Ему говорилось, что во время торгов он может купить на ваучер акцию. Однако все торги были закрытыми, никаких граждан туда и близко не подпускали, туда не пускали даже крупных держателей ваучеров, если они представляли лагерь конкурентов. Потому что дальше распределение собственности шло по своим законам, и посторонним там нечего было делать. В результате такой операции граждане оказались выпихнутыми из процесса приватизации собственности, а официально им было объявлено, что они просто неправильно распорядились своими ваучерами и добровольно утратили свои шансы стать собственниками.
Как показала практика, хотя большинство ЧИФов были уничтожены и имена их владельцев никто уже не помнит, часть этих людей остались на этом рынке и создали на их базе новые акционерные финансовые компании — МММ, Чару, Тибет и проч. Фактически все они стали порождением схемы ваучерной приватизации. Но потом, когда они развернули свою деятельность в масштабах, превышающих всякие представления власти о допустимом, их решено было убрать с рынка. И они были убраны — совершенно насильственно, полностью были дискредитированы. Мавроди тогда арестовывали как мошенника…
— Но ведь в основе, в самом начале образования этих компаний, родившихся из ЧИФов, там и было мошенничество. Разве не так?
Мошенничество было с ваучером. А Мавроди, что очень интересно, ни у кого ничего не забирал. На этой базе он развил свою финансовую империю таким образом, что отдавал людям.
— Так откуда же у него деньги — не от ЧИФа?
Те, кто отдал ваучеры Мавроди, их не потеряли. Он выплачивал проценты, а потом, когда стал привлекать деньги, стал выплачивать настолько большие проценты по привлеченным деньгам, что те, кто играл в это до его ареста, получали очень большие доходы. Все говорили, что это халявные деньги. Но здесь все зависит от того, как на это посмотреть. Ведь и государственный банк привлекает деньги, обещая и выплачивая вкладчикам проценты — только маленькие. Мавроди тоже привлекал деньги и давал проценты — только очень большие. За счет чего возникали такие проценты? Утверждают: за счет привлечения других денег. Но существует же и другая правда — что привлеченные деньги он мгновенно реализовывал в акции предприятий. То есть он на эти деньги скупал собственность (благо, законом это не запрещалось), а так как это было очень выгодно и он был одним из немногих, кто участвовал в этих приватизационных играх (у него везде были свои люди), то покупка и продажа этих акций приносила ему большие доходы, позволявшие ему выплачивать людям вот эти баснословные проценты по привлеченным деньгам и продолжать наращивать свою силу. На эти деньги, что доподлинно известно, Мавроди не покупал себе домов в Испании, дворцов и самолетов. Доподлинно известно, что эти деньги он тратил на приобретение акций: в стране шла приватизация. Покупка акций — это инвестиция в то предприятие, акции которого ты покупаешь. Экономический смысл происходившего заключался в следующем: Мавроди собирал сбережения населения и полученные деньги инвестировал в российскую экономику. Вся вина его заключалась в том, что компания была слишком популярной, выросла до слишком крупных масштабов и стала конкурировать с государственной финансовой системой, потому что даже директора предприятий и министры стали отдавать туда деньги предприятий или корпоративные деньги с целью получить проценты лично для себя.
С финансовой пирамидой МММ покончил В. С. Черномырдин, когда Мавроди приобрел акции Газпрома. И доподлинно известно, что когда компания уже была разгромлена, офисы МММ были очищены, деньги, которые Мавроди собрал (говорят, что он украл, — но он ничего не украл!), забрала у него власть. В этой ситуации Мавроди был объявлен жуликом, потому что он прекратил выплачивать людям деньги. Но чтобы он вернул деньги, ему надо было дать такую возможность. Предположим, дальнейшую деятельность этой пирамиды могли бы запретить, но для этого совсем не надо было арестовывать Мавроди и громить его офисы. Анатолий Стреляный был свидетелем того, как громили офис МММ. Известен ведь и такой факт, что Мавроди предложил Черномырдину выкупить акции Газпрома. Он хотел получить деньги и рассчитаться со своими вкладчиками. Но позволь правительство ему это сделать, не получилось бы образа всенационального жулика!
Криминальная игра с ваучерами, затем игра с ЧИФами, потом финансовые пирамиды, на которые собирались все эти деньги, — все это нужно было «повесить» на кого-нибудь. Нужно было найти козлов отпущения. Ими и стали те несколько человек, которые раскрутили свои пирамиды по полной программе. Пирамида МММ, безусловно, должна была прекратить свое существование, иначе бы она включила в себя всю финансовую систему страны. Но она должна была и могла вполне нормально, естественно трансформироваться, понемногу начав сокращаться, снижая проценты по вкладам и т. д. Так что эту форму экономической деятельности я аферой назвать не могу. Афера была с ваучерами. Афера была с ЧИФами. А МММ не была аферой, это была финансовая пирамида — в том смысле, что она все больше и больше втягивала новых привлеченных средств, но Мавроди не обваливал свою пирамиду, он искал и находил способы привлечения дополнительных денег. Вина ли, беда ли его в этом или его финансовый гений? Это не мне судить. Но аферы тут не было никакой. Афера возникла после того, как, ликвидировав все финансовые пирамиды, ту же самую схему стали использовать для печатания государственных денег под названием ГКО. Вот это была уже чистая финансовая афера.
Идеологической подоплекой и экономическим обоснованием финансовой игры с ГКО была необходимость перехода от финансирования бюджетного дефицита через кредиты Центробанка к финансированию его же через привлеченные средства за счет ценных бумаг. Игра с ценными бумагами тоже строилась на том, что их покупателям обещали большие проценты. И само по себе это не заключало в себе ничего недозволенного или мошеннического, — об этом свидетельствует опыт большинства западных стран, где бюджетный дефицит тоже финансируется через привлечение средств населения, через государственные ценные бумаги. Так что и у нас переход на эту систему был экономически оправдан, и в 1994 году, когда это все только раскручивалось, большой угрозы в такой программе действительно не виделось. Масштаб бумаг ГКО был сравнительно небольшим, и в течение первого года все было вполне пристойно.
Но уже в бюджете 1995 года была записана операция под названием «стратегический маневр», которую я тоже определила бы как аферу. Эта операция заключалась в том, чтобы через массированный выброс ГКО в обращение привлечь огромное количество денег якобы для покрытия бюджетного дефицита, а в действительности для проведения избирательной кампании и приведения президента Ельцина на второй срок. Это был сговор между банкирами и властью.
«Стратегический маневр» заключался в следующем: в 1995 году ГКО печатается больше, в 1996 году — очень много, и продаются бумаги под любой процент; в 1996 году Ельцину обеспечивается победа на выборах, в 1997 году выпуск ГКО сокращается, а к 1998 году все приводится к первоначальному состоянию, к состоянию 1994 года, — то есть только на покрытие бюджетного дефицита. Но в результате полился поток дармовых денег, которыми можно было набивать собственные карманы, создавая бешеные состояния, по сравнению с которыми состояние Мавроди не стоит даже упоминания. И когда поняли, что с помощью этого механизма, не согласовывая с населением, можно собирать деньги со всей страны — с каждого предприятия, имеющего счет в банке, с каждого человека, имеющего сбережения, — остановить этот механизм стало уже невозможно.
Были избраны семь уполномоченных банков, которые покупали эти ГКО за счет тех денег, которые приносили частные лица (полагая, что будут иметь свои 3%, и не подозревая, что их вкладам грозит превращение в ноль), и тех денег, которые поступали в банк в результате всех проводимых банком операций и расчетов.
Наряду с этим была проведена, с моей точки зрения, абсолютно противозаконная авантюрная акция, обязывающая страховые компании, пенсионный и все другие фонды держать часть своего уставного капитала в бумагах ГКО. Таким образом, деньги фактически забирали у предприятий, у населения и у всех фондов.
Для чего?
Если всю собранную в 1996 году сумму принять за 100%, то на покрытие бюджетного дефицита ушло 30%, а 70% заново привлеченных средств были использованы для избирательной кампании Ельцина и для формирования частных капиталов лиц, участвовавших в этой афере. А участвовали в ней: № 1— Центробанк, № 2 — Сбербанк, № 3 — коммерческие банки плюс некоторые частные лица. В результате этой операции Ельцина действительно на трон посадили, его рейтинг с 6% подняли на положенную высоту — купили, оплатили, сделали, нарисовали (везде по-разному), то есть деньги частично и в самом деле израсходовали на выборную кампанию, но бóльшая их часть была вывезена из страны (это был один из каналов, по которым шел отток капитала). В 1997 году пора было остановиться. Но вместо того, чтобы прекратить игру, ее продолжили — уже с тем, чтобы поступления шли только в собственные карманы устроителей. На этих процентах очень сильно нажились люди из Центрального банка, из Сбербанка, частично из коммерческих банков и частные лица — в основном из правительства (список их в Прокуратуре есть, но Прокуратура его не оглашает). Если верить прессе, частные лица действовали по следующей схеме: член правительства на несколько месяцев выходит в отставку, как частное лицо берет многомиллиардный кредит в одном из банков (ему, разумеется, охотно этот кредит дают), покупает ГКО, получает по ним проценты, — а тогда проценты по ГКО были бешеные, 250 – 290% годовых, — возвращает в банк кредит, а на 190 – 200% с суммы, которую он брал, покупает акции — Газпрома ли, РАО ЕЭС, в данном случае неважно. Таким образом обесточивалась вся экономика. Немногие «частные лица», как пылесос, собирали деньги отовсюду, из этих же денег они выплачивали проценты по долгам. И в какой-то момент, когда в бюджете физически не было денег на то, чтобы выплатить очередной долг, они все это обрушили. Они устроили дефолт, тем самым «кинув» всю страну, все население — всех тех, кто думал, что имеет накопления, не зная, что в действительности происходит со сбережениями. Впрочем, люди не знали этого, потому что не хотели знать, хотя об этом многие писали, многие говорили, многие предупреждали. Я сама в 1995 году каждую неделю целый час говорила об этом по радио «Вокс».
Та же схема была с Евробондами, которые осуществлял и очень рекламировал Лившиц, — с той лишь разницей, что внутренние долги просто «кинули», а внешние, которые размещались под акции предприятий, были обеспечены реальной собственностью в России. Кто-то набил бы карманы, а стране пришлось бы расплачиваться реальными богатствами — предприятиями, нефтяными скважинами, территориями. Развитие схемы Евробондов, если бы оно продолжалось несколько лет и набирало обороты, привело бы к тому, что все, что здесь можно заложить, было бы заложено.
Дефолт не был следствием кризиса. Просто организаторы финансовой пирамиды ГКО в определенный момент обрушили ее и отказались выплачивать долги — и внутренние, населению страны, и внешние. Вся операция по раскручиванию и обрушиванию этой пирамиды была санкционирована людьми из МВФ, и заявление 17 августа 1998 года было сделано при прямом согласии МВФ. Но когда произошел дефолт, и Запад, и МВФ поставили большой вопросительный знак: никто не ожидал, что власть откажется выплачивать иностранные долги. Правда, расследование, которое велось Прокуратурой и комиссией Совета Федерации, выявило (этот факт подтвержден документально), что западные держатели ГКО и Евробондов были заранее предупреждены о предстоящем падении, и все, кому это было нужно, заранее сбросили акции. То же самое касалось части уполномоченных банкиров в России. Они просто нажились на этих акциях, вовремя избавились от них, а людям не выплатили ничего.
Таков в общих чертах механизм организованной командой Гайдара аферы государственного масштаба — аферы, экономически обоснованной и идеологически поддержанной прессой. И когда меня спрашивают: кто жулик — Мавроди или организаторы финансовой пирамиды ГКО, — я отвечаю, что, наверное, и Мавроди где-нибудь сжульничал, наверное, что-нибудь потратил и на себя… Но, полагаю, нелепо даже упоминать эти его грехи рядом с грехами наших реформаторов, организовавших пирамиду ГКО…
— То, о чем вы рассказали, рисует недавнюю историю России в совершенно непривычном, наверное, для некоторых наших читателей свете. Ведь многим казалось и сейчас кажется, что имели место просто определенные ошибки, пусть даже крупные, — но не более. Недаром до сих пор вполне благополучно существует и даже пользуется какой-то поддержкой избирателей партия «правых», которые опять готовы продолжать гайдаровские реформы. Что это — полная невменяемость или просто откровенная наглость? Ведь получается страшная вещь: приходится признать, что руководство страной захватила банда аферистов, которые элементарно ограбили страну. Получается, что вся система приватизации — это и есть не что иное, как совершенно отчетливое ограбление ими населения в свою собственную пользу…
Но перед тем, как мы перейдем к следующему, послегайдаровскому периоду, я хотел бы задать все-таки несколько уточняющих вопросов именно по его реформам. Чуть подробнее — в чем был смысл накачивания рынка деньгами в момент либерализации цен? Зачем проводилась дефляционная политика — понятно: надо было как-то добиваться хотя бы относительной финансовой стабильности. Но зачем нужна была денежная эмиссия?
Смысл денежной эмиссии состоял в том, чтобы ликвидировать сбережения. И у Гайдара, и у Шмелева, и у всех других экономистов его команды было убеждение, что существует денежный навес — избыток денежной массы. Они считали, что для стабилизации лишние деньги необходимо ликвидировать. А лишние деньги — это накопления населения; следовательно, нужно было ликвидировать эти накопления. Деньги можно было конфисковать — просто списать. Но это, как вы понимаете, непопулярная мера. Однако существовал и другой путь: деньги можно было обесценить с помощью денежной эмиссии. Если цены выросли на 2600%, на столько же уменьшилась покупательная способность населения. В 1990 году 30 тысяч рублей на книжке — это было состояние (6 тысяч стоила «Волга»): на эти деньги человек мог учить и лечить своих детей, отдыхать в течение многих лет, обеспечить себе безбедную старость и похороны. И те же 30 тысяч после проведенной либерализации — это была куртка, газовая плита и два платья. В конечном счете, эти 30 тысяч превратились в три рубля, на которые можно было купить батон колбасы. То есть через механизм денежной эмиссии у людей отняли их накопления. Отсюда и инфляция.
— А в чем был корыстный смысл этой акции?
Я думаю, что когда это все только запускалось, здесь не было прямого корыстного смысла. Здесь была, что называется, научная ошибка. Все с ума сходили по этим деньгам у населения. Всем казалось, что денежный навес — это то, что делает систему финансов разбалансированной.
— Стало быть, намерения провести какую-то либеральную реформу у того же Гайдара все же были?
Один раз я читала у Гайдара: надо выровнять стартовые условия для всех тех, кто будет участвовать в приватизации. Вот он, корыстный интерес, — забрать у людей те деньги, с помощью которых они могли бы участвовать в приватизации. Потом дать каждому по ваучеру, потом эти ваучеры забрать и таким образом лишить население всякой возможности участвовать в приватизации. Это и есть «равные» условия для всех. Кроме, разумеется тех, кто на этом сумел нагреть руки.
— Значит, формально целью была ликвидация разбалансировки, но реальный смысл заключался в том, чтобы не дать населению стать собственниками? А если бы реформаторы провели приватизацию по аукционам?…
Если бы в рамках той денежной массы, которая была, то есть по тем ценам, которые реально существовали на рынке собственности, они провели аукционы по всей стране, по всей этой собственности (то есть если бы правильно была проведена либеральная реформа) и продавали бы ее в частные руки, в этом случае реформа состоялась бы. Почему? Вот представьте: 2 января или там 2 марта объявляется: в эти полгода будет проходить приватизация, все будет продаваться — все предприятия, все магазины, все рестораны. Социально это нереально, потому что вся страна, выставленная на аукцион, — это уже из области дурного сна. Но экономический смысл в аукционах был бы — при условии, если бы это была массовая приватизация и если бы стартовые условия действительно были равны. И тогда Елисеевский магазин стоил бы, скажем, 100 денежных единиц, а магазинчик в Перово стоил бы 10 единиц. Елисеевский купил бы кто-нибудь из богатой номенклатуры, но магазинчик в Перово, — может быть, даже директор этого магазинчика.
— А был ли какой-либо реальный и корыстный смысл в либерализации цен?
Нет. Это было чистое непонимание экономических механизмов — того, что такое свободные цены и как они работают. Команда Гайдара совершенно искренне считала, что можно провести частичную либерализацию, а через несколько месяцев провести второй тур, потом третий, чтобы постепенно выпустить все цены. Но как только они выпустили часть цен, они попались в капкан, который сами же расставили. Не проводя приватизации, они не могли дальше выпускать цены.
— Почему?
Приватизация — это частная собственность, которая и продается, и покупается. Это свободные цены на всю недвижимость, на весь основной капитал, на здания и помещения. Такие цены образуются, только когда все это продается и покупается, когда это обретает статус частной собственности.Отсрочив приватизацию на год, команда Гайдара уже не смогла больше выпускать цены на недвижимость. Не проводя земельной реформы, то есть не пуская в оборот землю, нельзя было проводить дальнейшей ценовой либерализации. А земля не продается и не покупается. Средства производства не продаются и не покупаются.
— И так до сих пор…
Разумеется. Поэтому 2 января 1992 года, когда была проведена частичная либерализация цен и отсрочена приватизация, реформа остановилась. Не продажа либо передача в частные руки государственной собственности, не отказ от ликвидации государства как собственника, а передача всяческими способами этой собственности в руки номенклатуры, в корпоративно-государственную смешанную форму (разгосударствленную, но и государственную одновременно) — вот в чем был смысл гайдаровской реформы.
— Вернемся теперь к теме двух бюджетов, которую вы затронули как раз в связи с приватизацией. Приватизация была первым источником формирования теневого бюджета. Но вторым, очевидно, стало налоговое бремя на предпринимателей?
Совершенно верно. Линия налогов имеет две составляющих. Для того, чтобы продолжать жить в условиях смешанной экономики, в условиях, когда большинство предприятий убыточны, когда собственность не работает как частная и не дает соответствующих доходов, нужен большой бюджет, нужно много денег. Деньги можно взять с помощью налогов — это официальная часть, которая собирается у общества в бюджет для того, чтобы через бюджет поддерживать жизнедеятельность общества и обеспечивать экономическое и хозяйственное воспроизводство, одновременно обеспечивая социальную часть. Логика такая: чем больше налоги — тем больше денег в бюджете, тем больше средств для поддержания воспроизводства.
Теперь мы будем говорить о бюджете. Если бы бюджет был тем, что нам представляют, и все налоги, которые существуют, поступали бы в этот бюджет, через него можно было бы действительно решать все вопросы и проводить экономические реформы. Декларированной частью бюджетной реформы была ликвидация бюджетного дефицита и ликвидация инфляции. Это была положительная цель — как строительство коммунизма, светлого будущего: сбалансированный бюджет и отсутствие инфляции, что соответствует либеральным принципам в экономике. Но если посмотреть ежегодные цифры инфляции, мы увидим, что каждый раз реальная инфляция намного превышала запланированную: то есть денег выпускали намного больше, чем планировалось. Посмотрев на размер бюджетного дефицита, мы убедимся, что декларация о том, что бюджет должен быть сбалансированным, в течение всего десятилетия оставалась чистой декларацией. Ни разу бюджет не был сбалансированным, более того — бюджетный дефицит все рос и рос. Если же мы посмотрим третий показатель — динамику роста внутреннего и внешнего долга, мы увидим, во-первых, что она намного опережает рост бюджетного дефицита, а, во-вторых, что она просто чудовищно огромна. С объявленных горбачевских примерно сорока миллиардов долларов внешний долг за это десятилетие дорос до ста пятидесяти миллиардов долларов. Плюс еще примерно такой же внутренний долг государства.
В результате этой так называемой бюджетной реформы произошло следующее: государственные финансы разделились на две составляющие. Вначале — на большую составляющую государственного бюджета и государственных финансов, открытых и легальных, и небольшую теневую составляющую, которую я называю президентским бюджетом. А начиная с 1995 года — на все бóльшую часть президентского бюджета и все меньшую часть бюджета общественного. Финансовая система стала двухканальной: один канал обслуживал официальную общественную жизнь, а второй обслуживал то, что я называю третьими целями, — война в Чечне, финансирование генералитета, избирательные кампании, личные самолеты глав администрации, виллы за рубежом, личные счета. Все это составляло нелегальную закрытую часть системы государственных финансов. Все, что касается Думы, Совета Федерации, обсуждения в прессе, касается только верхней — открытой — финансовой системы страны. Пропорции сейчас примерно таковы: одна треть — общественные финансы, две трети — «президентский бюджет».
Предприятия, существующие сейчас в России, — все до единого — априори существуют в режиме ухода от налогов. Ни одно предприятие в такой системе налогов выжить не может. Официально общий совокупный налог со всеми социальными отчислениями составляет от 80 до 100% доходов. При этом часть предприятий уходит от налогов, но выплачивает их в какой-то доле, и эта доля поступает в бюджет по налоговым каналам. А теневая часть налогов, которая не выплачивается, не остается в чистом виде у налогоплательщиков (у налого-не-плательщиков), эта «отмытая» часть делится между теми, кто позволяет либо сам участвует в «отмыве». При этом общая сумма, затрачиваемая предприятием на налоги, значительно ниже официальной суммы налогов.
Существуют легальные и нелегальные формы освобождения от налогов. Каждое предприятие имеет «крышу». И это уже не рэкетирская крыша, как это было в горбачевские времена. Каждая «крыша», в свою очередь, имеет «крышу» в ФСБ. Соответственно нелегальные налоги делятся между этими двумя «крышами». И содержать систему таких налогов сверхвыгодно той системе, которая у нас возникла. Все экономисты пишут о том, что налоги не должны превышать 30%. Для развития страны нужны официальные налоги в 30%, и тогда ни «крыш», ни ФСБ, ни налоговой полиции — ничего этого не будет. У нас же идет конкуренция между двумя чашами весов — либо развитие страны, либо наполнение «президентского бюджета». А для последнего налоги должны быть 80% и повышаться из года в год. И бюджетные программы каждого следующего правительства и каждого следующего года, если их смотреть в динамике, предполагают повышение и введение все новых и новых налогов (мы говорим про все десять лет — пока до Путина).
Самая большая налоговая конфискация должна была произойти в результате реализации программы Кириенко. Там также была программа, которая называлась «Сокращение государственных расходов». Надо заметить, что из года в год власть объявляла о том, что нужно сокращать государственные расходы, надо сокращать государственный бюджет, а одновременно с этим та же власть наращивала налоговый пресс, чтобы брать как можно больше денег. И получалось так: денег у населения нужно брать как можно больше, а государственные расходы сокращать. Сокращение государственных расходов — это сокращение расходов на науку, на здравоохранение, на образование, на содержание солдат. Из года в год декларировалось, что социальные расходы сокращаться не будут, а будут сокращаться управленческие расходы. Из года в год социальные расходы сокращались, а управленческие росли. В результате программы сокращения государственных расходов означали сокращение расходов на общество. А параллельно вводились все новые и новые налоги, гербовые сборы и проч., — не буду перечислять их, не было разве что налогов за сбор грибов и за содержание в доме тараканов. И такая налоговая вакханалия развивалась с 1991 года, с гайдаровского НДС, на протяжении всего десятилетия. При этом каждый раз декларировалось, что нужно поощрять производителей, поэтому надо сокращать налоги на производителей и увеличивать налоги на граждан. Частично это проводилось. Но на самом деле это тоже была идеологическая фальшивка, потому что если бы действительно хотели снизить налоги на производителей, их надо было сокращать до уровня 30 – 40%.
Итак, как мы говорили, часть налогов поступает в государственный бюджет, который сокращается из года в год, расходы которого сокращаются, и граждане из этого бюджета получают все меньше и меньше. А идеология этого — опять рыночная, опять либеральная. В этом деле фигура номер один — Немцов. Он с этого начинал. Это жилищно-коммунальная реформа. Суть ее в следующем: люди платят налоги и получают из бюджета дотацию на оплату жилья; власть же решает сделать так, чтобы они платили за все сами, но налогов при этом никто не сокращает, зарплату никто не повышает и не индексирует. Получается двойной налог. То же самое с медициной — платная медицина. То же самое с образованием — платное образование. Это у них называется либеральным. Как на Западе. Они только упускают из виду, что на Западе, во-первых, нормальные налоги на производителей, во-вторых, нормальные зарплаты, и, в-третьих, на Западе структура финансовой системы устроена таким образом, что граждане имеют возможность из своих доходов учиться, лечиться, отдыхать, оплачивать свои дома и т. д. Там люди получают то, что производят, и у них не существует «президентского бюджета», который на две трети, — если не на три четверти, — сжирает то, что производит вся страна.
У нас налоги увеличивают, а то, что поступает из бюджета, сокращают. Деньги, которые собирают и которые не поступают в официальный бюджет, идут в теневой. На эти деньги живет высший российский класс, который получил собственность и государственные финансы. Параллельно с приватизацией собственности, которая была не приватизацией, а передачей собственности номенклатуре, произошла приватизация государственных финансов — то есть передача финансовых ресурсов той же номенклатуре. Номенклатура получила и собственность, и деньги, и власть — за счет того, что у населения забрали право на собственность. То есть либеральная реформа в результате лишила 90% населения возможности быть собственниками, а финансовая реформа лишила основную часть общества возможности распоряжаться деньгами, которые люди сами зарабатывают. Им не оставляют денег для инвестиций — их забирают, им не оставляют денег для развития. А развитие и инвестиции не осуществляются, потому что эти деньги вместо того, чтобы идти на развитие и на инвестирование, через президентский бюджет поступают на третьи цели. Теперь я называю их имперскими.
Это мы говорили о втором источнике наполнения президентского бюджета — о налогах и теневом их уходе. Первым была приватизационная система и ГКО. Третий — совершенно официальный и легальный источник теневого бюджета — освобождение от налогов своих людей. Кто получает бюджетные послабления, освобождения, реструктуризации и прочие льготы? — Газпром, РАО ЕЭС, то есть власть имущие. Система строится следующим образом: хозяин отрасли — обязательно член правительства, и чем выше отрасль, тем более высокое положение занимает ее хозяин. Вот Черномырдин, глава Газпрома, — он был премьер-министром страны. Таким образом, основные послабления, дотации, льготы имеют те, кто эти льготы сам распределяет. А налоговое освобождение — это бешеные деньги.
Газпром не работает под криминальной «крышей», он работает под собственной «крышей» правительства. И работает он таким образом, что у него совокупный налог составляет нужные 40%. Данных статических нет, но когда мы говорим о вывозе капитала, то вывезенный капитал — это капитал не официального бюджета и не предприятий, которые работают открыто. Его осуществляют те, кто работает в теневом секторе. Я не могу сказать, какая доля вывезенных нефти и газа является нелегальной, но я точно знаю, что часть нефти продается нелегально — в том смысле, что эти деньги не поступают в бюджет и оседают на счетах, которые являются корпоративными. Это не личные счета. Вот когда Черномырдину говорят, что он 4 миллиарда своровал, а потом говорят: 1 миллиард, — здесь один миллиард на личном счете, а три — на корпоративном. Корпоративный счет и есть счет президентского бюджета.
Есть бизнес, который контролируют коммунисты. У них то же самое — и за границей, и здесь существуют корпоративные счета, и коммунисты из корпоративных денег содержат КПРФ, Зюганова с его самолетами и путешествиями. Деление между демократами и коммунистами во власти сейчас абсолютно условно. Сейчас деление другое: кто какой собственностью владеет и кто из нее что получает.
Так что «президентский бюджет» формируется за счет теневого бизнеса.
— Наркотики — тоже теневой бизнес…
Вероятно, и они дают какую-то часть в этот бюджет, иначе бы наркобизнес просто не существовал.
Дело Березовского было — быть казначеем этого бюджета при Ельцине. Березовский формировал этот бюджет, распоряжался этими деньгами.
Ведь у нас существует сектор президентского бизнеса — со своими экономическими свободами, своей конкуренцией. И существует сектор легального — гражданского — бизнеса. Гражданский бизнес частично питает президентский и должен обеспечивать «социалкой» всех граждан. Президентский налогов не платит, деньги, получаемые от предпринимательства, образуются на ножницах цен, на налоговых освобождениях, на списании долгов, на невозвращении кредитов (под кого-нибудь из премьер-министров берутся бюджетные кредиты, осваиваются и не возвращаются, списываясь на внутренний долг. Это означает, что премьер-министр деньги освоил — построил виллу или завод открыл, а долг возвращать придется налогоплательщикам). Существующий институт внутреннего долга — это тоже одна из форм наполнения президентского бюджета. Получается двойное налого-обложение: из бюджета берутся деньги, которые взяты у налогоплательщиков, деньги осваиваются и записываются на налогоплательщиков еще раз. Таким образом, народу приходится вторично оплачивать то, что освоили наши премьеры, вице-премьеры, министры и чубайсовские собственники, так называемые эффективные инвесторы. Всю убыточность предприятий этих собственников списывают на внутренний долг. Внутренний долг растет, растет и внешний. Берутся и осваиваются кредиты. Кредиты, которые берутся в МВФ под реформы, не идут ни на развитие страны, ни в экономику, ни на инвестирование. Эти кредиты идут на содержание, поддержание и упрочение власти и на формирование собственности бизнеса власти. Власть эти деньги проедает, частично вкладывает в свои производства, а на общество записывается внешний долг — 140 миллиардов долларов…
— Понятно, что государство заинтересовано в том, чтобы быть «крышей» для крупных налогоплательщиков, и в организации больших финансовых потоков, текущих прямо в президентский бюджет. Понятно, что в том же самом заинтересованы владельцы крупных предприятий и целых отраслей. А как в этом отношении обстоит дело со средним и мелким бизнесом? Как ему удается выживать? За счет чего? Существует ли по-прежнему позволяющая уходить от налогов система криминальных крыш? И насколько ситуация вообще благоприятна для развития нашей отечественной промышленности?
До дефолта 1998 года малый и средний бизнес существовал в том полутеневом режиме, о котором я уже говорила. Все, кто выжил на этом рынке, выжили не в результате конкуренции, а в результате бандитского раздела сфер влияния и взаимоотношений с властью и налоговой полицией. Выжившие приспособились к условиям полулегального существования, смысл которого заключался в том, что минимально возможная часть доходов показывалась и перечислялась по налоговым каналам, а остальная часть доходов из-под налогообложения уводилась. Это позволяло малому бизнесу сводить концы с концами. Никаких серьезных накоплений капиталов для развития среднего и малого бизнеса не осуществлялось, потому что даже если в результате производственной деятельности такой капитал возникал, его нельзя было показывать. Инвестирование в строительство коттеджей происходило, но сразу становилось достоянием налоговых органов, и деньги, которые зарабатывались в этом секторе, приходилось так или иначе укрывать. Невозможность легализовать доходы, естественно, становилась фактором, который сдерживал развитие предпринимательства. Так продолжалось до дефолта. Затем ситуация изменилась.
2001, № 1 (107)