(№ 147)
Опубликовано в журнале Континент, номер 147, 2011
Факты, свидетельства, документы
Виктор ТОПОЛЯНСКИЙ — родился в 1938 г. в Москве. Окончил 2-й Московский медицинский институт им. Н. И. Пирогова. Доцент Московской медицинской академии им. И. М. Сеченова. Автор нескольких монографий и ряда статей в области медицины, а также книги «Вожди в законе» (1996). Выступает как публицист в перио-дических изданиях, постоянный автор «Континента». Живет в Москве.
Виктор ТОПОЛЯНСКИЙ
Дело профессора Юдина
Понятие «дело» означало обычно труд, занятие, обязанность или должность, а среди купеческого сословия — прежде всего некое предприятие. Делом С. С. Юдина была хирургия, тогда как делом его отца — золотоканительная фабрика. После октябрьского переворота основным делом советских подданных стала неустанная борьба за построение светлого царства социализма и против его явных и скрытых врагов, а делом чекистов — выявление любого вида крамолы и суровое наказание тех, кого подозревали в несогласии с генеральной линией партии. Особое беспокойство у карательных органов вызывали соотечественники, способные думать самостоятельно и неординарно. Как инструктировал в 1922 году председатель ГПУ Ф. Э. Дзержинский своего заместителя И. С. Уншлихта, «на каждого интеллигента должно быть дело»[1].
К строгим предупреждениям партии о недопустимости «низкопоклонства» перед западной культурой, благодушия и утраты бдительности популярный московский врач Сергей Сергеевич Юдин (1891 – 1954) относился несерьезно, а то и с насмешкой. Неоднократно говорила ему мать: «Смотри, тебя посадят. Не посадили Павлова и Станиславского. Остальных всех могут»[2]. Не слушал. Может быть, считал, что ему, главному хирургу Института имени Н. В. Склифосовского, дважды лауреату Сталинской премии (1942, 1948) и действительному члену Академии медицинских наук (АМН) СССР (1944) репрессии не угрожают. Может быть, надеялся на то, что международное признание обеспечит ему безопасное проживание в сталинской империи. Ведь был он действительным членом Международного общества хирургов и членом-учредителем Международного колледжа хирургов; членом Парижского национального хирургического общества (позднее переименованного в Академию хирургии), Общества парижских хирургов и Каталонского хирургического общества; почетным членом Британского королевского общества, Ассоциации хирургов Великобритании и Ирландии и Лондонского медицинского общества; Американского колледжа хирургов и Ассоциации военных хирургов американской армии и флота; почетным доктором наук Сорбонны и Пражского университета. Тем не менее, пересекая Лубянскую площадь (тогда еще площадь Дзержинского) за рулем собственного автомобиля, каждый раз шептал: «Господи, пронеси!». Однако в Институте забывался и позволял себе всякие легкомысленные реплики, простодушно полагая, наверное, что среди его сотрудников доносчики не водятся.
Вечером 22 декабря 1948 года Юдин был в Большом театре, а в ночь на 23 декабря его арестовали. Чуть ли не на следующий день служба дезинформации населения распустила по Москве слух, будто он давно сотрудничал с британской разведкой и был пойман на аэродроме, когда собрался бежать в Лондон. В московских врачебных кругах обстоятельства его задержания излагали иначе: якобы опасаясь его охотничьих ружей, чекисты выманили Юдина из дома с помощью министра здравоохранения СССР, генерал-полковника медицинской службы Е. И. Смирнова. Тот позвонил Юдину после полуночи и попросил о срочной консультации какой-то важной персоны. Ничего не подозревавший хирург вышел на улицу и спокойно сел в присланный за ним автомобиль, доставивший его, однако, не к больному, а во Внутреннюю тюрьму МГБ на Лубянке.
На рассвете того же 23 декабря 1948 года взяли под стражу и уволокли во Внутреннюю тюрьму МГБ постоянную операционную сестру Юдина и наиболее близкого ему человека Марию Петровну Голикову (1910 – 1968). Там ее допросил сам министр государственной безопасности генерал-полковник В. С. Абакумов, после чего Голикову переправили в Лефортовскую тюрьму, где она содержалась до ноября 1949 года, испытав и карцер, и телесные наказания, и душевные муки очной ставки с Юдиным. По решению Особого совещания при министре государственной безопасности СССР утром 7 ноября 1949 года медицинскую сестру Голикову, «враждебно настроенную против советской власти» и уличенную «в преступной связи с английским шпионом Юдиным» отправили на восемь лет в Особый лагерь МВД СССР на территории Казахстана.
Юдина тоже поместили в Лефортовскую тюрьму, где за расследование его «шпионской деятельности» взялся полковник государственной безопасности В. И. Комаров. Бывший секретарь Абакумова, а с 1946 года заместитель начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР Комаров славился своим умением посредством чудовищной брани, кулаков и резиновой дубинки выколачивать из арестованных любые показания быстрее других мастеров заплечного ремесла. В качестве «забойщика» он трудился обычно в содружестве с «писарем» — полковником государственной безопасности Л. Л. Шварцманом, обладавшим высокой квалификацией по сочинению нужных начальству протоколов допросов. Не исключено, что полковник Комаров специализировался по «английским шпионам» с врачебным образованием. Во всяком случае именно он в 1947 – 1948 годах вышибал из арестованного заместителя министра здравоохранения СССР (после реабилитации директора Института сердечно-сосудистой хирургии АМН СССР) С. А. Колесникова признания «в содействии шпионам иностранных разведок».
За четыре месяца изнурительных допросов, сопровождаемых пыткой, лишением сна на протяжении девяти суток и прерываемых время от времени из-за возникавших у подследственного тяжелых приступов стенокардии, «забойщик» Комаров и его подручные вытрясли из Юдина немало признательных показаний. При занесении в протокол показания эти были лихо отредактированы лубянскими «писарями». По версии следствия, бывший главный хирург Института имени Н. В. Склифосовского на протяжении ряда лет снабжал британскую разведку не подлежащими разглашению сведениями о положении в СССР, а в годы Второй мировой войны — информацией о боевых действиях на отдельных участках советско-германского фронта. Кроме того, Юдин передавал иностранцам (между прочим, союзникам по антигитлеровской коалиции) собственные труды (в том числе, опубликованные еще до войны) по военно-полевой хирургии, поддерживал «преступную связь с некоторыми высшими командирами Советской армии» (особенно с главным маршалом артиллерии Н. Н. Вороновым), высказывал окружающим «клеветнические измышления» о советском строе и даже «протаскивал» антисоветские взгляды на собрании медицинских работников Москвы. Протоколы допросов Юдина от 4 января и 15 января 1949 года, содержащие «искренние признания» хирурга в его «шпионских» контактах с анличанами и столь же криминальных беседах с главным маршаллом артиллерии, Абакумов направил Сталину[3].
Такого букета обвинений другим заключенным было бы вполне достаточно для безотлагательного расстрела, но Юдина пощадили. Более того, по распоряжению министра государственной безопасности Абакумова арестованный хирург получил бумагу, ручку, чернила и совершенно противоречащую тюремным правилам возможность заполнить вынужденный досуг творческой деятельностью. За 27 месяцев заключения в одиночной камере (с мая 1949 по август 1951 года) Юдин написал несколько медицинских работ (прежде всего монографию «Переливание посмертной крови», удостоенную Ленинской премии в 1962 году) и мемуары о светлых днях его молодости, озаглавленные им «X. 1919 — “Захарьино” — III. 1922». Надо полагать, что эти воспоминания помогали ему отвлечься от мрачной действительности и тягостных переживаний, связанных с бессмысленным и незаслуженным заточением.
Довольно быстро выяснилось, что ограниченного числа листов обычной белой бумаги, периодически выдаваемой заключенному по указанию министра, Юдину не хватает, поскольку его продуктивность, к удивлению следователей, оказалась намного выше, чем кто-либо мог ожидать. Тогда ему позволили приносить в камеру тонкие квадратики желтоватой бумаги, строго по счету вручаемой узникам Внутренней тюрьмы перед входом в туалет, и оставлять у себя обрывки более плотной серой бумаги. На воле в такую грязновато-серую бумагу заворачивали дешевую колбасу или сыр в продовольственных магазинах; Юдину же доставляли в ней продукты из тюремного ларька. И туалетная, и оберточная бумага промокала, чернила на ней расплывались. Однако Юдин писал очень аккуратно и разборчиво, не оставляя чернильных пятен и не исправляя (может быть, даже не перечитывая) свой текст. Обрезки туалетной и оберточной бумаги с фрагментами будущих книг он склеивал манной или овсяной кашей, либо скреплял стебельками от веника, которым во Внутренней тюрьме подметали пол. Законченные рукописи Юдина следователь хранил у себя в сейфе.
Иных прецедентов преобразования одиночной тюремной камеры в своеобразный профессорский кабинет в сталинской каторжной империи, по-видимому, не было. Неслыханная по тем временам милость всесильного Абакумова могла бы объясняться его желанием сохранить лучшие хирургические руки столицы для карательного ведомства. Однако более вероятно другое предположение: в условиях подготовки к Третьей мировой войне труды Юдина по переливанию посмертной крови приобретали чрезвычайно важное военно-стратегическое значение.
В своей рукописи о переливании трупной крови (перепечатанной на Лубянке в двух экземплярах, один из которых следователь представил, очевидно, непосредственно Абакумову) Юдин отмечал высокую эффективность этой методики, опираясь на собственный опыт массового ее использования в 1941 – 1945 годах, и подчеркивал: «Главнейшей своей будущей задачей автор считает дальнейшее расширение источников и базы для повышения количества заготовляемой трупной крови»[4]. Теперь оставалось только открыть специальную фабрику для «добычи» (по выражению самого Юдина) и консервирования трупной крови. Однако, дабы шпионы государств, входивших в «агрессивный блок НАТО», не попытались выкрасть секреты многолетних разработок Юдина, самого хирурга надлежало содержать в строгой изоляции, хотя и в относительно приемлемых для него (с точки зрения чекистов) условиях, до тех пор, пока в советской пенитенциарной системе не будет создана «шарашка» для получения и консервирования таких запасов посмертной крови, каких хватило бы на весь период предстоящей войны.
За два с половиной года тюремного заключения Юдин резко похудел и ослабел, но надежды на освобождение не утратил. Первым признаком грядущих перемен в его удручающе монотонном существовании стало неожиданное назначение ему в июле 1951 года дополнительного питания — ежедневной кружки молока. Какие обстоятельства подвигли тюремную администрацию на столь удивительную щедрость, узнику знать не полагалось.
Между тем 2 июля 1951 года подполковник государственной безопасности М. Д. Рюмин накатал донос на своего министра Абакумова, назвав его «опасным человеком для государства»[5]. Необыкновенный извет поступил к Сталину незамедлительно. Уже 4 июля Абакумова извлекли из кресла министра, а 12 июля возбудили против него уголовное дело по статье 58 – 1«б» Уголовного кодекса РСФСР (измена Родине, совершенная военнослужащим) и навсегда упрятали за решетку. Вслед за ним взяли под стражу начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР и троих его заместителей, в том числе полковника Комарова. Исполнение обязанностей начальника следственной части по особо важным делам поручили подполковнику Рюмину[6].
На еще недавно беспросветном положении Юдина кадровая чистка среди руководящих сотрудников МГБ СССР сказалась очень скоро: 1 августа 1951 года следователь сообщил арестанту, что отныне ему разрешено заказывать себе еду по собственному желанию и вкусу. Как стало известно из опубликованных в Новосибирске фрагментов его дела, 2 августа Юдин обратился к дежурному офицеру Внутренней тюрьмы с просьбой давать ему ежедневно на завтрак яйцо взамен картофельного пюре и на ужин — винегрет из свежих овощей вместо супа, а также предоставить ему возможность заваривать по утрам и вечерам «настоящий чай». Через пять дней, 7 августа, Рюмин, перехватив из внезапно обессилевших рук Абакумова функции благодетеля заключенного хирурга, переслал начальнику Внутренней тюрьмы заявление Юдина с указанием: «Просьбы последнего необходимо удовлетворить и в дальнейшем выдавать ему сахар, масло, белый хлеб и зелень. Кроме того, разрешить ему лежать днем, дать удлиненные прогулки и книги»[7].
Одновременно с улучшением питания с 1 августа возобновились допросы заключенного профессора, продолжавшиеся до 8 февраля 1952 года, но без рукоприкладства, многосуточного лишения сна и омерзительной ругани. На всякий случай для надежного изобличения «английского шпиона» Юдина спецконвой притащил в Москву из Особого лагеря МВД СССР заключенную Голикову.
В первом протоколе допроса Голиковой, проходившего на протяжении пяти часов 6 ноября 1951 года, зафиксированы пять вопросов следователя относительно «антисоветских» взглядов Юдина и пять ее стереотипных ответов: «О Юдине и его антисоветских проявлениях я больше ничего не знаю»[8]. В протоколе второго допроса, начатого в 21 час 05 минут 9 ноября и законченного в 1 час 20 минут 10 ноября, записаны уже семь вопросов о «террористических намерениях» и «вражеских высказываниях» Юдина и семь ее ответов: «Мне абсолютно ничего не известно», или в 1948 году «я показала неправду»[9]. На допросах 16, 23 и 27 ноября ее заставили все-таки изложить нужную следователям информацию о встречах Юдина с одним из его гимназических друзей и с несколькими советскими военачальниками. Однако 30 ноября она вновь заупрямилась и объявила: «Я некоторые факты придумала, полагая, что таким образом облегчу свое положение»[10]. Не исключено, что в последующие дни ее основательно запугали, поскольку на допросе 4 декабря и на заранее отрепетированной очной ставке с Юдиным 19 декабря она дала требуемые следствием показания.
Самого же Юдина за шесть с половиной месяцев нового витка следствия вызывали на допросы (помимо трех очных ставок с другими репрессированными) 48 раз то ежедневно, то с недельным перерывом, то в светлое время суток, то поздним вечером. Иногда допрос затягивался до глубокой ночи, а несколько раз начинался в 0 часов 30 или 50 минут и завершался через 2 – 4 часа. Однако в протоколе отражались далеко не все вопросы следователя и ответы арестанта; о чем они говорили, например, 22 декабря (за два часа ночью были заданы два вопроса и получены два ответа) и 27 декабря 1951 года (согласно протоколу, за почти четыре часа ночью был задан один вопрос и получен один ответ), осталось в сущности неизвестным. Рекордным в этом отношении стал последний допрос 8 февраля 1952 года, начатый в 22 часа 30 минут и оконченный в 4 часа ночи; в его протоколе зафиксированы два элементарных вопроса следователя и два коротких ответа Юдина.
Как видно из приведенных ниже наиболее содержательных протоколов, внимание следствия по-прежнему привлекали политические симпатии и антипатии Юдина, а также его контакты с одним из британских журналистов, послом Великобритании в СССР и с зарубежными врачами. Наряду с этим выяснялись его взаимоотношения с родственниками и сослуживцами, друзьями и коллегами. Принципиальное значение придавалось его знакомству с такими погибшими в период Большого террора «врагами народа», как военный изобретатель Л. В. Курчевский (1890 – 1937), тесно связанный с маршалом М. Н. Тухачевским (1893 – 1937); знаменитый терапевт Д. Д. Плетнев (1871 – 1941), осужденный 13 марта 1938 года на 25 лет тюремного заключения по делу «антисоветского правотроцкистского блока» и расстрелянный 11 сентября 1941 года в лесу под Орлом; нарком здравоохранения РСФСР и СССР Г. Н. Каминский (1895 – 1938) и его заместители В. А. Кангелари (1884 – 1937) и М. Г. Гуревич (1890 – 1937).
Хоть Юдин и отказался от части прежних показаний, выбитых из него полковником Комаровым, того, что он рассказал о своем социальном происхождении и своих либеральных убеждениях, было вполне достаточно для обвинительного заключения, сшитого пусть недоброкачественно, зато по лекалам сталинской диктатуры. Короче говоря, налепить на прославленного хирурга стандартный ярлык с той или иной формулировкой по статье 58 Уголовного кодекса РСФСР никакого труда не составляло, но сперва надо было вытянуть из него (равно как из других заключенных) некую информацию, способствующую максимальной загрузке лубянского конвейера.
Между тем Рюмину, обласканному Сталиным и получившему 4 октября звание полковника и должности начальника следственной части по особо важным делам и заместителя министра государственной безопасности 19 октября 1951 года, предстояло срочно оправдать высокое доверие отца всех народов и лучшего друга всех чекистов. Поскольку подчиненные свежеиспеченного полковника усердно собирали всякий словесный мусор для компрометации заместителя военного министра Н. Д. Яковлева, начальника Главного артиллерийского управления И. И. Волкотрубенко и заместителя министра вооружения И. А. Мирзаханова, самому Рюмину казалось весьма заманчивым присоединить к вышепоименованным потенциальным преступникам главного маршала артиллерии Воронова. Пару лет назад Абакумов уже попытался упрятать Воронова в тюрьму и с этой целью послал Сталину протокол допроса Юдина от 15 января 1949 года, но санкции на арест главного маршала артиллерии так и не дождался. Поразмышляв до марта 1950 года, генералиссимус распорядился только передвинуть Воронова с поста командующего артиллерией Вооруженных сил СССР на скромную должность президента Академии артиллерийских наук.
Теперь Рюмин поручил своим следователям наскрести хоть какие-нибудь улики для изобличения Воронова в антисоветских помыслах, а еще лучше — в его участии в еще никому не известном военном заговоре. Однако Юдин на допросах 15 и 25 октября 1951 года держался стойко и ничего предосудительного о главном маршале артиллерии не сообщил. Пришлось Рюмину к арестованным в феврале 1952 года Яковлеву, Волкотрубенко и Мирзаханову добавить всего лишь двоих — генерал-майора инженерно-технической службы А. Н. Акназарова да инженер-полковника Р. М. Овсищера[11].
Осечка с покаранием маршала Воронова Рюмина если и огорчила, то ненадолго. Какое действительно имела значение одна мелкая неудача, когда перед начальником следственной части по особо важным делам возвышалась столь грандиозная цель, как подготовка государственного погрома всех буржуазных еврейских националистов. Необходимый опыт для выполнения этого задания партии, правительства и лично товарища Сталина полковник Рюмин накопил, принимая посильное участие в фальсификации следственных материалов по делу «Шпионского центра» в Еврейском антифашистском комитете[12]. Однако осенью 1951 года, когда полковник взялся за дело «врачей-вредителей», ему понадобились негласные консультанты, обладавшие медицинскими познаниями. Вот тут Юдин преподнес ему поистине бесценный подарок, заявив на допросе 18 августа 1951 года о своих «антисемитских настроениях» и обвинив коллегу В. С. Левита (профессора, ответственного редактора журнала «Хирургия», генерал-майора медицинской службы и заместителя главного хирурга Советской Армии в 1941 – 1950 годах) в «еврейском национализме»[13].
В отличие от некоторых советских чиновников, прибегавших к юдофобской фразеологии как к проверенному способу самосохранения, Юдин был антисемитом с детства — подлинным, кондовым и прямолинейным, никогда не скрывавшим свою ксенофобию от окружающих. Свидетели по делу Юдина рассматривали его как «великодержавного шовиниста и ярого антисемита»; в частности, было известно, что в 1943 году он прилагал немало усилий к тому, чтобы не допускать на службу в Институт имени Н. В. Склифосовского возвращавшихся в Москву после эвакуации врачей-евреев[14].
Что поведал Юдин следователям о других коллегах неарийского происхождения на ночных допросах, в частности, 22 и 27 декабря 1951 года и 8 февраля 1952 года, осталось неизвестным. Можно лишь отметить, как Рюмин отблагодарил заключенного хирурга за сотрудничество. По признанию самого Юдина, именно Рюмин с лета 1951 года вел его дело, не раз лично его допрашивал и лично же объявил ему о замене расстрела «за измену Родине», как запланировал первоначально полковник Комаров, ссылкой в город Бердск Новосибирской области сроком на десять лет[15]. Но тот же Рюмин «при личной аудиенции» в последние минуты пребывания хирурга в Лубянском застенке сказал ему, что Новосибирский филиал Академии наук СССР сможет возбудить ходатайство о возвращении Юдина в Москву, «хотя бы уже через полгода». «Это его подлинные слова, — писал впоследствии Юдин брату. — Разумеется, я не рассчитываю [ни] на их буквальное осуществление, ни на столь короткие сроки. Однако в том учреждении, откуда я выходил, не принято давать особо обнадеживающих посулов и обещаний»[16]. Тем не менее прощальное замечание Рюмина имело под собой определенное основание, поскольку 5 марта 1952 года он направил в Новосибирское управление государственной безопасности свое предписание: «Не чинить препятствий Юдину к занятию научно-исследовательской работой, разрешить ему для этой цели посещение города Новосибирска. Поставить в известность руководство Новосибирского филиала АН СССР о том, что МГБ СССР не имеет препятствий к занятию Юдина научно-исследовательской работой»[17].
Ранним утром 12 марта 1952 года Юдина вывезли в легковом автомобиле из железных ворот МГБ СССР прямо на Кузнецкий мост. По просьбе хирурга, любезные чекисты немного покатали его по городу для осмотра высотных зданий, а потом доставили на Казанский вокзал, где ему вручили толстую папку с его тюремными рукописями и откуда он отправился к месту ссылки в сопровождении жены, сына и офицера государственной безопасности. На четвертые сутки пути он очутился в Новосибирске. Заранее предупрежденные о его прибытии местные чекисты усадили профессора с домочадцами в свою машину и без задержки подбросили их в сонный Бердск. Там уже сняли для Юдиных комнату в добротном деревянном доме; туда же предупредительные чекисты перевели 200 тысяч рублей Сталинской премии, не полученной хирургом в 1948 году[18].
Позаботился Рюмин и о Голиковой. По его предложению Особое совещание при министре государственной безопасности 29 апреля 1952 года снизило ей «меру наказания» с восьми до пяти лет с отбыванием указанного срока в общем (а не в Особом) концлагере МВД СССР[19]. Ни с точки зрения обычного здравого смысла, ни с позиций советского законодательства невозможно было понять, почему Юдина, по делу которого томилась в заключении его операционная сестра, сослали под Новосибирск, а Голикову загнали в один из Пермских (тогда еще Молотовских) концлагерей. Такой вердикт не соответствовал ни формальной, ни даже аффективной логике, но вполне увязывался с карательной психологией самых компетентных и всемогущих органов.
Пока Голикову перевоспитывали на лесоповале, Юдин постепенно восстанавливал свое здоровье в заштатном Бердске. В конце мая 1952 года он, испросив разрешение местных чекистов, переселился в Новосибирск и начал работать хирургом в областной больнице, а в конце ноября того же года умчался в Москву по срочному вызову из МГБ СССР. На Лубянке его дожидался помощник начальника следственной части по особо важным делам полковник А. В. Ливанов. О чем беседовали в звуконепроницаемом кабинете всемирно известный хирург и незаметный полковник государственной безопасности, встречаясь ежедневно на протяжении трех с лишним недель, да еще в самом разгаре следствия по «делу врачей», что пожелал услышать «чуткий и внимательный» чекист и какие обязательства взял на себя профессор в ответ на обещание «коренных перемен» в условиях его научной работы[20], — об этом Юдин никому, ничего и никогда не рассказывал.
С полковником Рюминым ссыльный хирург больше не сталкивался. Всего лишь несколько месяцев Рюмин, временно возведенный в ранг ведущего специалиста по решению еврейского вопроса в СССР, потрудился, не покладая мозолистых рук, над созданием разных дел антисемитской направленности, как вдруг надоел Сталину и 13 ноября 1952 года был отрешен от занимаемых им должностей. Его отстранили от заплечных забот так быстро, что он не успел даже завести дело на профессора Левита, который проходил по показаниям Юдина как «еврейский националист» и материалы в отношении которого Рюмин собирался выделить в отдельное производство[21]. Свыше двух месяцев партийное руководство подыскивало для фактически отставного полковника новое место службы; 2 февраля 1953 года его назначили, наконец, старшим контролером Министерства госконтроля СССР, через полтора месяца, 17 марта, арестовали, 7 июля 1954 года приговорили к высшей мере наказания, а 22 июля расстреляли[22].
После смерти Сталина, когда в стране наступила оттепель, Голикову отпустили на волю по амнистии. В апреле 1953 года она вернулась домой. Реа-билитировали ее определением Военной коллегии Верховного суда СССР 10 октября 1957 года[23].
Юдина освободили из ссылки 5 июля 1953 года по телефонному звонку заместителя министра внутренних дел СССР; 8 июля профессор прилетел в Москву. Его восстановили в должности главного хирурга Института имени Н. В. Склифосовского и поселили в недавно построенном высотном доме у Красных ворот, а реабилитировали постановлением Особого совещания при министре внутренних дел СССР 13 августа 1953 года[24]. Через 11 месяцев после возвращения в Москву он скоропостижно умер в результате очередного тяжелого приступа стенокардии.
Потеряв самого близкого человека, по квазиуголовному делу которого ей довелось отбыть в заключении четыре года и пять месяцев, Голикова собрала все рукописи Юдина и все опубликованные им труды, перепечатала их на пишущей машинке и несколько пухлых папок с выверенным ею текстом этих работ сдала в редакцию хирургической литературы «Медгиза» (позднее издательство «Медицина»). Для подготовки к публикации обширного наследия Юдина была образована, согласно советским традициям, редакционная коллегия из двух друзей покойного (действительных членов АМН СССР И. В. Давыдовского и А. В. Мельникова) и двух его учеников (профессоров Д. А. Арапова и Б. С. Розанова), директора Института имени Н. В. Склифосовского М. М. Тарасова и главного редактора «Медгиза», действительного члена АМН СССР Н. Н. Приорова. Трудоемкие обязанности редактора-составителя члены редакционной коллегии без колебаний уступили медицинской сестре Голиковой.
Трехтомник «Избранных произведений» Юдина вышел в свет в 1960 – 1962 годах. Еще одну созданную в заключении работу Юдина, озаглавленную им «Источники и психология творчества», редактор-составитель Голикова дополнила его лекцией «Образы прошлого и силуэты некоторых военно-полевых хирургов» и сдала в набор 18 июля 1967 года. Через год эта книга, напечатанная тиражом 15000 экземпляров под названием «Размышления хирурга», поступила в магазины и разошлась в считанные дни.
В 1966 году, чувствуя себя, по-видимому, не совсем здоровой, Голикова принялась искать надежное укрытие для тюремных рукописей Юдина. Кто-то посоветовал ей выбрать с этой целью Отдел рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина (ныне Российской государственной библио-теки). Разумным советом Голикова не пренебрегла, к тому же какими-либо сведениями о других архивах не располагала. Она переложила каждую страницу драгоценных для нее манускриптов полупрозрачными листами вощенной бумаги, применявшейся обычно для компрессов, и вместе с перепиской хирурга и своими пояснительными записками (фрагментами своих воспоминаний) передала на постоянное хранение в Отдел рукописей, сформировав тем самым архивный фонд Юдина. Так в 1967 году завершилось дело Юдина, открытое долгой декабрьской ночью 1948 года.
УТВЕРЖДАЮ АРЕСТ САНКЦИОНИРУЮ
Министр госбезопасности Заместитель Генерального
Союза ССР прокурора Союза ССР
Генерал-Полковник Генерал-лейтенант юстиции
АБАКУМОВ ВАВИЛОВ
28 декабря 1948 года. 28 декабря 1948 года.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ[25]
(на арест)
Город Москва, 1948 года, декабря 28 дня.
Я, зам[еститель] нач[альника] След[ственной] части по Особо важным делам МГБ СССР полковник КОМАРОВ, рассмотрев материалы в отношении ЮДИНА Сергея Сергеевича, 1891 года рождения, уроженца города Москвы, русского, беспартийного, сына фабриканта, главного хирурга Института имени Склифосовского, действительного члена Академии медицинских наук СССР, полковника медицинской службы, —
НАШЕЛ:
Имеющимися в распоряжении МГБ СССР материалами, ЮДИН С. С. изобличается как враг Советского государства, английский агент, на протяжении ряда лет снабжавший английскую разведку шпионскими сведениями о Советском Союзе.
На основании изложенного, руководствуясь ст[атьями] 145 и 158 УПК РСФСР, —
ПОСТАНОВИЛ:
Юдина Сергея Сергеевича подвергнуть аресту и обыску.
Зам[еститель] нач[альника] След[ственной] части по Особо важным делам
МГБ СССР — Полковник Комаров
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[26]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 1 августа 1951 года <…>
Вопрос: В числе ваших близких связей, как известно, был Очкин Алексей Дмитриевич. Вы давно его знаете?
Ответ: Очкина Алексея Дмитриевича я знаю с детских лет. В 1902 – 1905 годах вместе с ним я учился во 2-й гимназии в Москве. В последующем до 1920 – 21 годов с ОЧКИНЫМ я никакой связи не имел и встретился с ним вновь после гражданской войны, когда он уже работал хирургом в Кремлевской больнице. С тех пор вплоть до последних лет я поддерживал с ОЧКИНЫМ, как со своим старым знакомым, дружеские отношения.
Вопрос: Что вам известно о социальном прошлом ОЧКИНА и его деятельности до Октябрьской революции?
Ответ: Из какой семьи происходит ОЧКИН и чем он занимался до революции, я не знаю. Мне известно лишь, что в прошлом ОЧКИН был женат на сестре К. С. Станиславского — дочери или племяннице крупного московского фабриканта АЛЕКСЕЕВА, с которой он, ОЧКИН, разошелся вскоре после окончания гражданской войны, женившись на дочери врача-психиатра УСОЛЬЦЕВА.
В начале 1920-х годов от кого-то из своих знакомых, от кого именно, сейчас не помню, я слышал, что в период гражданской войны ОЧКИН служил врачом у белых, в кавалерии МАМОНТОВА. Сам же я с ОЧКИНЫМ на эту тему никогда разговоров не имел и в отношении его прошлой деятельности мне больше ничего неизвестно.
Вопрос: Уточните, в чем состояли ваши отношения с ОЧКИНЫМ?
Ответ: ОЧКИН был одним из близких моих друзей. Мы часто встречались в семейной обстановке, бывая друг у друга в гостях, и не раз совместно выезжали на охоту. Примерно в 1935 году в одну из поездок в автомашине на охоту с женами, когда ОЧКИН сидел за рулем, с нашей машиной произошла авария, в результате которой у моей жены был поврежден позвоночник. ОЧКИН, чувствуя свою ответственность за это событие, стал очень тепло относиться к моей семье, и наши взаимоотношения стали еще более тесными и близкими. При встречах мы много беседовали на научные, медицинские темы, по семейно-бытовым и разным другим вопросам.
Вопрос: От ОЧКИНА, как от близкого вам человека, вы, очевидно не скрывали свои антисоветские взгляды?
Ответ: Я не помню случая, чтобы в моих беседах с ОЧКИНЫМ когда-либо затрагивались вопросы политического характера. ОЧКИН мне известен как вполне советский человек и каких-либо предосудительных разговоров с ним я никогда не вел. ОЧКИН гордился тем доверием, которое ему оказывалось как главному хирургу Кремлевской и Боткинской больниц, и тем, что именно ему поручалось лечение видных партийных и советских деятелей.
Вопрос: Что рассказывал вам ОЧКИН о своей работе в Кремлевской больнице?
Ответ: Со слов ОЧКИНА мне известно, что в 1936 или 1937 году он вместе с академиком СПАСОКУКОЦКИМ оперировал в больнице Кремля генерального секретаря коммунистической партии Испании Хозе ДИАСА, что за эту операцию он был награжден орденом Ленина, автомашиной и 30-ю тысячами рублей. ОЧКИН мне рассказывал, что после этого он был на приеме у Сталина,и подробно передавал мне содержание своей беседы с ним.
В последующие годы ОЧКИН о своей работе в Кремлевской больнице, о том, кого ему приходится лечить или оперировать, мне ничего не рассказывал и явно уклонялся от разговоров со мной на эту тему. ОЧКИН говорил лишь, что в послевоенные годы он не раз выезжал за границу, сопровождая МОЛОТОВА при его выездах на международные конференции и заседания.
Вопрос: Какие связи ОЧКИНА среди иностранцев вам известны?
Ответ: По этому вопросу я могу сказать только то, что в период с 1928 по 1948 годы многим иностранным делегациям врачей, посещавшим Институт имени Склифосовского, я рекомендовал по их просьбам посещение Боткинской больницы как одной из лучших в Москве и говорил иностранцам, что главный хирург там ОЧКИН. Из числа таких иностранцев, как мне известно, Боткинскую больницу посещали в 1929 году французский гинеколог Жан Луи ФОР [Faure], а в 1938 или 1939 году делегация французских хирургов во главе с бывшим министром здравоохранения Франции СЕЛЬЕ [Sellier]. Однако, встречался ли с ними ОЧКИН, я не знаю, поскольку разговоров с ним по поводу связей с иностранцами у меня не было.
Вопрос: С кем, кроме вас, ОЧКИН поддерживал близкие отношения?
Ответ: Старым другом ОЧКИНА является художник ЖЕЛТУХИН Борис Васильевич, бывший помещик, коннозаводчик и кавалергард, судимый в 1920-х годах за спекуляцию поддельными картинами. В течение многих лет ЖЕЛТУХИН добывал для картинной коллекции ОЧКИНА картины фламандской и голландской живописи. В связи с этим ЖЕЛТУХИН был частым посетителем квартиры ОЧКИНА.
Много лет ОЧКИН поддерживал дружеские отношения с хирургом из города Калинина УСПЕНСКИМ Василием Васильевичем, неоднократно ездил к нему в гости в город Калинин и встречался с ним в своей квартире, когда тот приезжал по какому-либо поводу в Москву.
Из числа близких связей ОЧКИНА я знаю также академика САВИНЫХ Андрея Григорьевича, директора Томской хирургической клиники. В 1941 – 1942 годах в период эвакуации ОЧКИН проживал в квартире САВИНЫХ в городе Томске.
Вот все, что я имею рассказать в отношении ОЧКИНА. Свои показания о нем я могу дополнить лишь тем, что ОЧКИН, как мне известно, является хорошим, опытным хирургом-практиком. Но как научный работник ОЧКИН ничем особенным не выделялся, серьезных научных открытий или работ он не имел.
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[27]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 18 августа 1951 года <…>
Допрос начат в 0 часов 05 минут
Вопрос: Профессор ЛЕВИТ Владимир Семенович вам известен?
Ответ: Да. С ЛЕВИТОМ я познакомился примерно в начале 1920 годов, когда мне приходилось встречаться с ним на съездах хирургов в Москве и Ленинграде. В те годы ЛЕВИТ проживал в городе Иркутске, где заведовал кафедрой хирургии в медицинском институте. В 1924 или 1925 году при содействии своего брата — бывшего заместителя заведующего Мосздравотделом ЛЕВИТА Юрия ЛЕВИТ В. С. занял должность заведующего кафедрой хирургии 2-го Московского медицинского института, где он и работал вплоть до последних лет. Вместе с тем, начиная с 1942 года, ЛЕВИТ является заместителем главного хирурга Советской армии.
Вопрос: В чем выражались ваши отношения с ЛЕВИТОМ?
Ответ: Как я уже говорил, с ЛЕВИТОМ мне неоднократно приходилось встречаться на съездах и конференциях хирургов и руководящих медицинских работников как до войны, так и в послевоенные годы. В 1930-х годах ЛЕВИТ несколько раз бывал у меня в квартире по поводу работы Московского хирургического общества, председателем которого он являлся в то время. В 1944 году я не раз встречался с ЛЕВИТОМ как с заместителем главного хирурга Советской армии на 1-м Белорусском фронте, в городах Бобруйске и Гомеле. Надо сказать, что отношения между мною и ЛЕВИТОМ были неприязненными.
Вопрос: Почему?
Ответ: Во-первых, я считал, что ЛЕВИТ недостойным способом — с помощью своего брата — занял кафедру хирургии во 2-м Московском медицинском институте. К тому же по своей научной эрудиции и хирургической квалификации ЛЕВИТ, как мне казалось, не мог претендовать на подобную должность. Я отрицательно относился к ЛЕВИТУ еще и потому, что его руководство кафедрой хирургии было бездарным. В данном случае я имею в виду отсутствие у ЛЕВИТА и его помощников по кафедре серьезных научных работ и его неумение отобрать и подготовить научные хирургические кадры. И, наконец, другая причина нашей взаимной неприязни заключалась в том, что для меня давно было ясно, что ЛЕВИТ — еврейский националист, а он, в свою очередь, очевидно, знал о моих антисемитских настроениях.
Вопрос: Что вам известно о националистической деятельности ЛЕВИТА?
Ответ: С давних пор ЛЕВИТ постоянно как в печатных работах, а также в устных выступлениях и частных разговорах всячески восхвалял и отдавал предпочтение ученым еврейской национальности, будь то советским или зарубежным. ЛЕВИТ благоволил и преклонялся перед научными авторитетами лишь из числа евреев и при любом случае (в научных вопросах) делал ссылки преимущественно на них. Используя свое служебное положение, ЛЕВИТ бесцеремонно подбирал сотрудников как в свою клинику, так и в редакции журнала «Хирургия» и медицинской энциклопедии, где он занимал должность редактора, главным образом из числа лиц еврейской национальности. Насколько мне известно, ЛЕВИТ отобрал себе в ассистенты и помощники исключительно евреев. Такая же тенденция наблюдалась в деятельности ЛЕВИТА и на 1-м Белорусском фронте в 1944 году, куда он выезжал как заместитель главного хирурга Советской армии. Пользуясь своей властью, ЛЕВИТ способствовал устройству и продвижению фронтовых медицинских работников из числа евреев на более выгодные для них должности и рекомендовал представлять их к правительственным наградам. Вот все, что я могу показать о националистических проявлениях ЛЕВИТА.
Вопрос: Охарактеризуйте деятельность ЛЕВИТА в области здравоохранения.
Ответ: Я знаю ЛЕВИТА как весьма посредственного хирурга. Хирургическим талантом он не обладает. Примерно в 1947 году вновь назначенный главный хирург Советской армии ЕЛАНСКИЙ мне рассказывал, что он хотел освободить ЛЕВИТА от должности заместителя главного хирурга армии как не соответствующего по своим качествам этой должности, но не смог сделать этого в связи с тем, что у ЛЕВИТА, как говорил ЕЛАНСКИЙ, есть влиятельные покровители.
В то же время ЛЕВИТ мне известен как в достаточной мере эрудированный профессор, каковым он и проявил себя на посту председателя Московского хирургического общества и редактора журнала «Хирургия».
Фактов преступной деятельности ЛЕВИТА в системе здравоохранения я не знаю. Но должен сказать, что ЛЕВИТ крайне отрицательно относился к открытому мною новому методу лечения огнестрельных переломов, несмотря на то, что этот метод был удостоен Сталинской премии и находил широкое применение в хирургических подразделениях действующей армии и тыла. Отрицательное отношение ЛЕВИТА к моему методу проявлялось не только в наших академических спорах, но и в том, что ЛЕВИТ, используя свое служебное положение, многократно дискредитировал этот метод лечения раненых и даже позволял себе прекращать его применение в госпиталях, где этот метод уже привился. Так было, в частности, в 1944 году на 1-м Белорусском фронте. После моего отъезда оттуда ЛЕВИТ, как мне рассказывали в 1945 – 1947 годах бывший главный хирург фронта ПОПОВ, бывший начальник санчасти фронта БАРАБАНОВ и ряд других военных хирургов, объезжал фронтовые гос-питали, где я в течение 4-х месяцев работал, и отменял установленную мною методику лечения раненых, дававшую весьма хорошие результаты. Особенно же меня изумлял тот факт, что взамен моего метода ЛЕВИТ выдвигал и проводил в жизнь устаревший и отживший метод поднадкостничного удаления кости почти целиком, дававший из ряда вон плохие результаты.
Вопрос: Чем объяснить такое поведение ЛЕВИТА?
Ответ: Я на этот вопрос ответить затрудняюсь. В отношении принципов лечения огнестрельных переломов, особенно бедер, между мною и ЛЕВИТОМ были неоднократные острые столкновения в 1944 – 1945 годах на пленумах и ученых заседаниях, а также совещаниях у бывшего начальника Главного санитарного управления СМИРНОВА, специально созывавшихся для решения этого вопроса.
Вопрос: Что вам известно о связях ЛЕВИТА с иностранцами?
Ответ: В отношении связи ЛЕВИТА с иностранцами я никакими данными не располагаю. Могу сказать лишь о том, что ЛЕВИТ в довоенные годы бывал в заграничных командировках. В частности, в начале 1930-х годов он выезжал в Германию. Большой интерес ЛЕВИТ всегда проявлял к немецкой хирургической литературе, отдавая ей предпочтение перед другими иностранными изданиями. Больше ничем дополнить свои показания о ЛЕВИТЕ я не имею.
Допрос окончен в 3 часа 30 минут
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[28]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 11 сентября 1951 года <…>
Допрос начат в 13 часов
Вопрос: В числе ваших близких связей, как известно, был КУРЧЕВСКИЙ Леонид Васильевич. Вы давно его знаете?
Ответ: КУРЧЕВСКИЙ мой старый, близкий друг. Я знаю его с детских лет по учебе во 2-й гимназии в Москве.
Вопрос: В чем выражались ваши взаимоотношения с КУРЧЕВСКИМ?
Ответ: После Октябрьской революции с КУРЧЕВСКИМ я долгое время не встречался и не имел о нем никаких известий. Потом я встретился с ним случайно в 1932 году, когда КУРЧЕВСКИЙ являлся директором крупных оборонных заводов под Москвой. С этого времени как старые друзья я и КУРЧЕВСКИЙ очень часто бывали друг у друга на квартирах, совместно не раз ездили на охоту. Близкие, приятельские отношения я поддерживал с КУРЧЕВСКИМ вплоть до момента ареста его органами НКВД в 1937 году.
Вопрос: Причины ареста КУРЧЕВСКОГО вам известны?
Ответ: За что был арестован КУРЧЕВСКИЙ в 1937 или 1938 годах, я не знаю. Мне было известно со слов КУРЧЕВСКОГО, что он был близок с ТУХАЧЕВСКИМ, работал под его непосредственным руководством в области вооружения Красной армии.
КУРЧЕВСКИЙ арестовывался и ранее, в 1920-х годах, и некоторое время находился в ссылке в Соловках. То ли от самого КУРЧЕВСКОГО, то ли от моего брата ЮДИНА Петра я слышал, что в 1920-х годах КУРЧЕВСКИЙ был репрессирован в связи с тем, что свое изобретение (пушки без отдачи) он продал немцам.
Вопрос: Какие другие преступные действия КУРЧЕВСКОГО вам известны?
Ответ: В отношении преступных проявлений КУРЧЕВСКОГО мне больше ничего не известно. <…>
Допрос прерван в 18 часов
ЮДИН (подпись)
Допросили: Пом[ощник] нач[альника] След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — полковник СОРОКИН
Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[29]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 14 сентября 1951 года <…>
Допрос начат в 14 часов 20 минут
Вопрос: Профессор ЕГОРОВ Михаил Аркадьевич вам известен?
Ответ: Да, ЕГОРОВА Михаила Аркадьевича я знаю очень давно. Вместе с ним я учился в 1911 – 1915 годах в Московском университете. В период Отечественной вой-ны ЕГОРОВ был главным хирургом одного из военных госпиталей в городе Москве.
Вопрос: Что вам известно о его социальном прошлом?
Ответ: По этому поводу я ничего не знаю. Хотя мои отношения с ЕГОРОВЫМ, как бывшим моим приятелем по университету, были дружескими, однако встречался я с ним очень редко, лишь на совещаниях в хирургическом обществе и когда он вызывал меня как консультанта в те московские больницы, где он работал в качестве хирурга.
Вопрос: Какие факты антисоветских проявлений со стороны ЕГОРОВА вам известны?
Ответ: Ничего компрометирующего и предосудительного в отношении ЕГОРОВА я не знаю.
Вопрос: С его братом ЕГОРОВЫМ Борисом Аркадьевичем вы были знакомы?
Ответ: Нет, я даже не знал, что у ЕГОРОВА Михаила Аркадьевича есть родной брат. Припоминаю, что на некоторых врачебных консилиумах в поликлиниках мне приходилось слышать фамилию профессора-терапевта ЕГОРОВА, но личного знакомства с ним у меня не было.
Допрос окончен в 15 часов 30 минут
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[30]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 4 октября 1951 года <…>
Допрос начат в 21 час 20 минут
Вопрос: ПЕЧКИНА Николая Николаевича вы знаете?
Ответ: Да, ПЕЧКИН мне известен еще с дореволюционных лет. В 1915 – 1918 годах он работал земским врачом в различных больницах Московского уезда и в тот период мне не раз приходилось встречаться с ним в Московской уездной земской управе на отчетах и собраниях врачей. Тогда же я встречался с ПЕЧКИНЫМ и в Никольской больнице под Москвой, где я работал врачом, а ПЕЧКИН приезжал в эту больницу к своему близкому другу главному врачу ИВАНОВУ Алексею Васильевичу (умер в 1935 году). В 1919 – 1922 годах ПЕЧКИН работал врачом в больнице в поселке Подсолнечное, в 50 км от Москвы и в это время мои встречи с ним происходили как в Подсолнечном, так и в больнице, в Захарьино, куда он приезжал опять-таки к А. В. ИВАНОВУ, работавшему тогда вместе со мной в этой больнице.
Вопрос: А в чем выражались ваши взаимоотношения с ПЕЧКИНЫМ в последую-щие годы?
Ответ: Работая в 1922 – 1928 годах в городе Серпухове, я в это время с ПЕЧКИНЫМ не встречался, но знал, что он работал тогда хирургом в Петровской лечебнице под Наро-Фоминском. Примерно в 1928 году ПЕЧКИН был переведен в Москву на должность ординатора Басманной больницы и в том же году в Москву переехал из Серпухова я, став главным хирургом Института имени Склифосовского. В Москве я продолжал поддерживать с ПЕЧКИНЫМ дружеские отношения, встречаясь с ним на консилиумах в Басманной больнице и изредка виделся с ПЕЧКИНЫМ в Ховрино у того же ИВАНОВА. Примерно в 1933 году ПЕЧКИН в числе группы врачей был арестован органами ОГПУ и затем в течение нескольких месяцев находился в ссылке на севере. Вскоре ПЕЧКИН из ссылки был освобожден, выехал в город Муром и с тех пор постоянно работает там хирургом в одной из больниц. Приезжая примерно раз в год в Москву, ПЕЧКИН всегда останавливался в моей квартире, поскольку до последних лет мы были друзьями.
Вопрос: В связи с этим вам, очевидно, известны политические настроения ПЕЧКИНА?
Ответ: Прежде всего следует сказать, что из рассказов близкого друга ПЕЧКИНА доктора ИВАНОВА А. В. мне известно, что в прошлом ПЕЧКИН являлся меньшевиком и играл в партии меньшевиков, как я понял из слов ИВАНОВА, немаловажную роль. С самим же ПЕЧКИНЫМ по этому поводу мне беседовать не приходилось и каких-либо более конкретных данных о прошлой меньшевистской деятельности ПЕЧКИНА я не знаю. ИВАНОВ мне говорил, что какие-то меньшевистского характера проявления наблюдались со стороны ПЕЧКИНА и в 1920-х годах в период его работы в Наро-Фоминском районе и что в связи с этим ПЕЧКИН якобы был переведен в административном порядке на другое место службы, в Москву.
Что касается характера моих бесед с ПЕЧКИНЫМ, то я откровенно заявляю, что в разговорах со мной он никогда антисоветских настроений не высказывал. Лишь из одного разговора с ПЕЧКИНЫМ в 1945 или 1946 годах я понял, что в свое время у ПЕЧКИНА было отрицательное отношение к политике коллективизации сельского хозяйства. ПЕЧКИН заявил, что его «брала дрожь от этой крестьянской реформы».
Вопрос: За что арестовывался ПЕЧКИН органами ОГПУ?
Ответ: Причины его ареста мне неизвестны. ПЕЧКИН говорил, что его и других врачей, репрессированных по одному делу с ним, арестовали необоснованно.
Вопрос: А разве ПЕЧКИН не рассказывал вам о своем участии в антисоветской организации?
Ответ: Нет. Был ли причастен ПЕЧКИН к каким-либо антисоветским группам, я не знаю. Мне известно было, что вместе с ПЕЧКИНЫМ были арестованы его друзья санитарный врач НИКИТИН Дмитрий, ХОДКОВ Владимир Николаевич — работавший последние годы в Институте имени Склифосовского, ХОЛИН Николай Константинович — работал после освобождения из-под стражи в больнице на станции Балашиха под Москвой, а также бывший терапевт Института имени Склифосовского КАЙЗЕР Валентин Карлович и ряд других врачей, всего 15 – 17 человек. Имел ли ПЕЧКИН с этими лицами какую-либо преступную связь я не знаю.
Вопрос: С кем, кроме вас, ПЕЧКИН поддерживал близкие отношения в последние годы?
Ответ: Близким другом ПЕЧКИНА являлся ХОДКОВ Владимир Николаевич, проживающий в Москве на Новобасманной улице. Приезжая из Мурома в Москву, ПЕЧКИН посещал запросто квартиру ХОДКОВА, с которым он был знаком в течение многих лет. Другие его связи по городу Москве за последний период мне неизвестны. Вот все, что я могу показать в отношении ПЕЧКИНА.
Вопрос: Верно ли вы показали, что ПЕЧКИН не высказывал вам свои антисоветские взгляды?
Ответ: Да, я повторяю, что бесед антисоветского характера у меня с ПЕЧКИНЫМ не было.
Вопрос: Вы вели с ПЕЧКИНЫМ разговоры по вопросу о терроре против руководителей партии и советского правительства?
Ответ: Нет, таких разговоров ни с ПЕЧКИНЫМ, ни с кем другим я никогда не вел.
Допрос окончен в 1 час 40 минут
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[31]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 10 октября 1951 года <…>
Допрос начат в 12 часов 25 минут
Вопрос: Следствие считает необходимым уточнить ваши биографические данные. Скажите — кто были ваши родители?
Ответ: Как я уже показывал, я родился в Москве в мелкобуржуазной семье. Дед мой ЮДИН Сергей Сергеевич был совладельцем торгового дома ЮДИНЫХ, занимавшихся торговлей военно-офицерскими вещами. Торговая фирма «братья ЮДИНЫ» имела в Москве, в Токмаковом переулке свою фабрику по производству офицерских вещей (погоны, портупеи, темляки), управляющим этой фабрики до 1907 – 1908 годов являлся мой отец ЮДИН Сергей Сергеевич. После смерти деда, примерно в 1909 году мой отец открыл металлотянульную [канительную] фабрику на Бакунинской улице по выработке серебренной медной проволоки. Владельцем этой фабрики (мастерской), в которой применялось около 15 человек рабочих и несколько надомников, отец являлся вплоть до Октябрьской революции. В годы Советской власти мой отец служил до дня смерти в 1925 году, письмоводителем в школе военной маскировки, а владельцами металлотянульной мастерской в этот период являлись мои братья Петр и Юрий ЮДИНЫ.
Вопрос: Ваши братья арестовывались органами Советской власти?
Ответ: Да, в 1928 году мои братья Петр и Юрий ЮДИНЫ, в то время владельцы металлотянульной мастерской, были арестованы органами ОГПУ и затем сосланы в Северный край сроком на три года. По возвращении из ссылки Юрий работал техноруком на одной из фабрик города Москвы и примерно в 1942 году был вторично арестован за хищение с фабрики серебра и осужден на 10 лет заключения в лагерь. Второй мой брат ЮДИН Петр Сергеевич последнее время работал в Москве аспирантом научно-исследовательского института водного транспорта.
Вопрос: А еще у вас были братья?
Ответ: У меня был третий брат — ЮДИН Глеб Сергеевич, служивший до 1918 года штабс-капитаном в царской армии. В 1918 или 1919 годах он умер в Москве от сыпного тифа. Других братьев у меня не было.
Вопрос: Теперь расскажите о себе. Чем вы занимались до Октябрьской революции?
Ответ: В 1909 или 1910 годах я окончил 2-ю Московскую гимназию и поступил на учебу в Московский университет на естественный, затем медицинский факультет. Должен отметить, что с 16-летнего возраста я жил на собственные заработки уроками, которые давал в частных домах у помещиков и фабрикантов. В 1914 году, в начале Первой мировой войны я добровольно поступил на службу в действующую армию зауряд-врачом так называемого передового отряда Красного Креста при гвардейской стрелковой бригаде. Через некоторое время я перешел на службу в 267 пехотный полк, в котором служил мой брат ЮДИН Петр командиром роты. В этом полку я служил вначале младшим врачом, а после того, как в 1916 году я сдал государственные экзамены в университете и получил диплом лекаря 1 степени, был назначен на должность старшего врача того же 267 полка. В июле 1916 года на фронте я был ранен и эвакуирован в госпиталь в Москву. На излечении я находился до лета 1917 года, после чего получил назначение в город Тулу в 40-й сводный эвакогоспиталь старшим ординатором хирургического отделения. Там в Туле меня и застала Октябрьская революция.
Вопрос: Как вы восприняли Октябрьскую революцию?
Ответ: В то время, а также и в течение ряда последующих лет я совершенно не знал программы и целей большевистской партии и в связи с этим Октябрьскую революцию воспринял с недоумением. Что касается моих политических настроений в тот период, то они на протяжении многих лет воспитывались газетой «Русские ведомости» — органом московской профессуры преимущественно кадетского направления, которую (газету) я читал ежедневно. Сочувствуя кадетам, при выборах в Учредительное собрание я не колеблясь голосовал за кадетскую партию «Народной свободы», хотя сам никогда ни в одной политической партии не состоял. Тогда я был уверен, что государственное устройство будет установлено Учредительным собранием, и был чрезвычайно удручен, когда это учреждение прекратило свое существование в результате революционных событий. Точно так же я был удручен последовавшим далее убийством бывших членов Государственной Думы и лидеров кадетской партии ШИНГАРЕВА и КОКОШКИНА. Все это не привлекло моих симпатий к происходившим под руководством большевиков событиям, но я считал, что «крайние течения», под чем я подразумевал действия анархистов, левых эсеров и большевиков, в свое время войдут в нормальное русло.
Допрос прерван в 18 часов
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[32]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича (продолжение)
от 10 октября 1951 года <…>
Допрос возобновлен в 21 час 40 минут
Вопрос: Чем вы занимались после Октябрьской революции?
Ответ: В 1918 – 1919 годах я продолжал работать в эвакогоспиталях в городе Туле и одновременно был хирургом Тульской земской больницы. Осенью 1919 года я демобилизовался с военной службы и поступил в хирургический санаторий Управления «Центропленбежа» в поселке Захарьино, под Москвой. В Захарьине я работал хирургом до марта 1922 года, затем был избран на должность заведующего хирургическим отделением больницы при фабрике «Красный текстильщик» в городе Серпухове. Там я работал до 1928 года, т. е. до момента избрания меня главным хирургом научно-исследовательского Института имени Склифосовского Мосгорздравотдела. В этой последней должности я работал до дня моего ареста в декабре 1948 года. Кроме того, следует отметить, что в период работы в Институте имени Склифосовского я по совместительству работал в других медицинских учреждениях Москвы.
Вопрос: Каких?
Ответ: С 1929 года и до начала Отечественной войны я руководил кафедрой хирургии в Центральном институте усовершенствования врачей, имея с 1930 года звание профессора. В 1942 – 1946 годах я был старшим инспектором Главного Военно-санитарного управления Советской армии в звании полковника медицинской службы. Вместе с тем, начиная с 1943 года я заведовал кафедрой хирургии в Медицинском институте Министерства здравоохранения РСФСР. В 1944 году я был избран действительным членом Академии медицинских наук СССР.
Вопрос: Ранее вы показывали, что неоднократно выезжали за границу. Уточните, в каких странах вы бывали?
Ответ: В 1923 году я выезжал в Берлин с целью приобретения для больницы рентгеновской аппаратуры. Пробыл я в Берлине 5 – 6 дней и потом возвратился обратно в Советский Союз. Второй раз я выезжал за границу в научную командировку в США в 1926 году. В Америке я находился около двух месяцев, бывал во многих городах, где посещал хирургические клиники. По пути в Америку я останавливался в Лондоне, Ливерпуле (Англия), Квебеке и Торонто (Канада), а при возвращении — в Париже. В общей сложности эта моя заграничная поездка продолжалась около четырех месяцев. Третий раз я выезжал в научную заграничную командировку в 1929 году во Францию, будучи уже главным хирургом Института имени Склифосовского. Был я тогда в Париже, где выступал с докладами в Академии хирургии. В конце 1932 года в Париж я ездил еще раз, делал там доклады и лекции по хирургии в различных медицинских учреждениях. Из Парижа я выезжал на автомобиле в Испанию (в Барселону и Мадрид), где пробыл 8 – 10 дней, а также ездил в Лондон для работы в Лондонской медицинской библиотеке. В этот раз я пробыл за границей примерно два месяца. После этого в заграничные командировки я больше не выезжал, если не считать мое пребывание в действующей армии в Польше и Германии в 1945 году и вызов меня в 1946 году в Вену для консультации по поводу болезни маршала Конева.
Допрос окончен в 1 час 20 минут
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[33]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 15 октября 1951 года <…>
Допрос начат в 12 часов 05 минут
Вопрос: Назовите своих близких знакомых среди высшего командно-политического состава Советской армии?
Ответ: У меня было много знакомых среди военно-медицинских работников, в частности, я был близко знаком с генерал-полковником СМИРНОВЫМ — бывшим начальником Главного Военно-санитарного управления Советской армии.
Вопрос: Следствие интересуют прежде всего ваши связи не с медицинскими работниками, а среди высшего командного состава Советской армии. Говорите, с кем из таких лиц вы имели встречи?
Ответ: Один раз в январе 1944 года я имел встречу с маршалом ЖУКОВЫМ.
Вопрос: Где это было?
Ответ: На командном пункте 5-й Гвардейской армии под городом Кировоградом, куда я выезжал в служебную командировку вместе со своей медицинской бригадой. От командующего армией генерала ЖАДОВА мне стало известно, что в районе Кировограда намечается большое сражение. В связи с этим я попросил ЖАДОВА разрешить мне быть в таком месте, где бы можно было своими глазами видеть бой. Он пригласил меня к себе на командный пункт. Неожиданно для меня на командном пункте 5-й Гвардейской армии появился ЖУКОВ, и там я встретился с ним. ЖУКОВ очень тепло меня принял и, пока он находился на командном пункте, все время был занят разговором со мной, как с гостем, академиком. Я, ЖУКОВ и ЖАДОВ сидели втроем в землянке и несколько раз выходили наверх смотреть, как идет артиллерийская подготовка. Затем ЖУКОВ угощал меня завтраком. Все это продолжалось 30 – 40 минут.
Вопрос: О чем вы беседовали с ЖУКОВЫМ?
Ответ: Темой нашего разговора в основном было предстоящее наступление советских войск. Вместе с тем я делился своими впечатлениями об артиллерийской стрельбе в Первую мировую войну. Когда я сказал, что такого сильного огня, как здесь, я никогда не видел, ЖУКОВ заметил: «Это еще пустяки, сейчас у нас здесь 198 стволов на километр, а у меня под Киевом было 250».
Вопрос: Кроме разговоров на военные темы, о чем вы говорили с ЖУКОВЫМ?
Ответ: Других разговоров с ЖУКОВЫМ у меня не было, и больше я с ним не встречался.
Вопрос: А с ЖАДОВЫМ вы когда познакомились?
Ответ: Впервые я встретился с ЖАДОВЫМ в начале января 1944 года на фронте под Кировоградом. 5-й Гвардейской армии, которой командовал ЖАДОВ, я оказывал содействие в хирургическом обслуживании, и в связи с этим армейский хирург меня представил ЖАДОВУ. До этого я ЖАДОВА не знал.
Вопрос: С кем еще вы были знакомы из высшего военного командования?
Ответ: В числе моих знакомых был также главный маршал артиллерии ВОРОНОВ, который являлся моим пациентом. С ВОРОНОВЫМ я познакомился в конце 1939 или в начале 1940 года в Центральном военном госпитале в Москве. Начальник госпиталя МАНДРЫКА меня пригласил тогда на медицинскую консультацию к ВОРОНОВУ в связи с его заболеванием после автомобильной катастрофы, случившейся с ВОРОНОВЫМ во время польской кампании в 1939 году. В дальнейшем я еще раза три консультировал ВОРОНОВА в Центральном военном госпитале, и однажды во время Отечественной войны меня приглашали к ВОРОНОВУ на большой медицинский консилиум в Кремлевскую больницу.
Вопрос: В госпитале вы виделись с ним наедине?
Ответ: Нет, в госпитале у ВОРОНОВА я всегда был вместе с МАНДРЫКОЙ, рентгенологом и другими врачами.
Вопрос: Где еще вы встречались с ВОРОНОВЫМ?
Ответ: В период Отечественной войны, примерно в 1943 – 1944 годах, три-четыре раза я посещал ВОРОНОВА по месту его службы в Главном артиллерийском управлении на Солянке, в Москве.
Вопрос: Чем были вызваны эти посещения?
Ответ: На службу к ВОРОНОВУ я ездил по собственной инициативе, обращался к нему с просьбами предоставить мне самолет для поездок с медицинской бригадой на фронт по командировкам Главного санитарного управления Красной армии. ВОРОНОВ два или три раза предоставлял мне самолет «Дуглас» из числа машин, находившихся в его личном распоряжении, и дважды по моей просьбе давал мне вагоны для перевозки на фронт моих ортопедических столов и медицинского персонала.
Вопрос: Почему именно к ВОРОНОВУ вы обращались по этим вопросам, а не в Главное военно-санитарное управление, которое командировало вас на фронт?
Ответ: Тех транспортных средств, которые предоставлялись для моих бригад по линии Главного военно-санитарного управления Красной армии, было недостаточно.
ВОРОНОВ же, имея в своем личном распоряжении несколько «Дугласов», мог, как мне казалось, без особых затруднений выделить для меня один самолет. Поскольку других знакомых, располагавших такими возможностями, у меня не было, я и обращался именно к ВОРОНОВУ.
Вопрос: Кто присутствовал при ваших встречах с ВОРОНОВЫМ у него на службе?
Ответ: Никто. ВОРОНОВ принимал меня в своем кабинете наедине.
Вопрос: Какие вы имели разговоры с ним при этих встречах?
Ответ: Разговоры с ВОРОНОВЫМ у меня были самые разнообразные, но в основном они касались моих поездок в действующую армию и моих личных просьб о предоставлении самолетов и вагонов для поездок на фронт.
Вопрос: Только ли по этим вопросам вы беседовали с ВОРОНОВЫМ?
Ответ: ВОРОНОВУ я рассказывал также о тех трудностях, которые мне приходилось испытывать при постройке изобретенных мною ортопедических столов, которыми снабжались медицинские учреждения Красной армии. В частности, я говорил ему, что эти столы изготовляются отдельными частями на разных предприятиях Щербаковского, тогда Ростокинского, района Москвы. При этом я высказывал ВОРОНОВУ недовольство тем, что изготовление моих столов организовано плохо и идет очень медленно. Выражая свое возмущение по этому поводу, однажды я как-то сказал ВОРОНОВУ такую фразу: «Это же “совдепия” какая-то!»
Вопрос: Какой смысл вы вкладывали в эти слова?
Ответ: Я имел в виду неразбериху, которая существовала, с моей точки зрения, в период военного коммунизма.
Вопрос: Неразбериху вы олицетворяли с советской властью?
Ответ: Не с советской властью вообще, а лишь с периодом военного коммунизма. ВОРОНОВУ я выразил свое недовольство бюрократическим отношением к производству ортопедических столов в период войны и в связи с этим произнес слово «совдепия». Эту фразу, конечно, не следовало бы произносить в разговоре с маршалом, но она сорвалась у меня с языка, будучи вызвана теми затруднениями, с которыми мне приходилось сталкиваться при изготовлении ортопедических столов.
Вопрос: Что ответил ВОРОНОВ на ваши высказывания?
Ответ: ВОРОНОВ сказал мне тогда примерно следующее: «Не в одном вашем ведомстве существуют трудности и неразбериха. У нас тоже (я понял — на артиллерийских заводах) есть масса неполадок, неудобств и разгильдяйства. Но сейчас не время этим заниматься, сейчас война. Вот кончится война, тогда все переменится». Далее ВОРОНОВ добавил: «И у каждого будет свой дом, свой стол, своя кружка» или «ложка», что-то в этом роде. Эту последнюю фразу ВОРОНОВА я вспомнил после того, как ее напомнила мне на очной ставке ВОДОВОЗОВА Наталья, которой я в свое время передавал содержание моего разговора с ВОРОНОВЫМ.
Вопрос: Выходит, что в ответ на ваше заявление о «совдепии» ВОРОНОВ клеветнически отозвался о положении дел в стране. Так вас надо понимать?
Ответ: Нет, как я понял ВОРОНОВА, он говорил о неполадках лишь в своем артиллерийском ведомстве. Что касается моего заявления о «совдепии», то я точно не помню, было ли с моей стороны произнесено это слово в беседе с ВОРОНОВЫМ, ибо с тех пор прошло около 10 лет.
Вопрос: Как же так. Вы же только что сами показали, что именно это слово было сказано вами в разговоре с ВОРОНОВЫМ.
Ответ: Смысл был такой, я это не отрицаю. Видимо, слово «совдепия» я действительно называл.
Вопрос: Что еще вам говорил ВОРОНОВ?
Ответ: Больше никаких разговоров в этой части у меня с ВОРОНОВЫМ не было.
Вопрос: Но ведь вы сами ранее показали, что вы высказывали ВОРОНОВУ клеветнические измышления о положении в стране, а ВОРОНОВ посвящал вас в преступные замыслы некоторых командиров Советской армии, недовольных, как вы говорили на следствии, «политической обстановкой в стране».
Когда у вас были такие разговоры с ВОРОНОВЫМ?
Ответ: Антисоветских разговоров с ВОРОНОВЫМ у меня не было, и ни о каких недовольствах среди военных ВОРОНОВ мне не говорил. В ответ на мое возмущение по поводу препятствий в постройке ортопедических столов ВОРОНОВ высказался в том смысле, что сейчас идет война, страна испытывает трудности, кончится война, и все уладится. Вот так я его понял. Так я и показывал на следствии, когда меня допрашивал о моей связи с ВОРОНОВЫМ полковник КОМАРОВ. Однако мои показания были искажены, и в протоколах допроса им была дана КОМАРОВЫМ совершенно неправильная интерпретация. Подписал же я эти протоколы под воздействием суровых мер.
Вопрос: Каких мер?
Ответ: Я не хочу говорить, так как это будет жалоба.
Вопрос: Не жалоба, а ваше заявление. Отвечайте на поставленный вопрос.
Ответ: Прежде всего, допросы мои сопровождались непрерывной нецензурной бранью и угрозами. В течение девяти суток при первых допросах мне не давали спать. Шесть раз полковник КОМАРОВ ударил меня по лицу, заставлял лечь на пол, раздеться и грозил избиениями резиновой палкой. Я был в невменяемом состоянии.
Вопрос: Но ваши показания об антисоветских разговорах с ВОРОНОВЫМ зафиксированы не только в протоколах допроса. Вам представляется ваше собственноручное заявление о том, что ВОРОНОВУ вы неоднократно высказывали свои антисоветские настроения и что относительно недовольства среди военных и их намерений изменить политический курс в стране ВОРОНОВ сообщил вам поздней осенью 1942 года, когда вы посетили его на даче по Можайскому шоссе. Когда вы написали это заявление?
Ответ: Предъявленное мне заявление было написано мною после подписания одного из основных моих протоколов.
Вопрос: В то время вы были в полном сознании?
Ответ: Мне уже давали тогда спать, но у меня еще продолжались сердечные припадки.
Вопрос: То, что написано вами в заявлении, соответствует истине?
Ответ: Нет. Это заявление было написано мною под диктовку того же КОМАРОВА.
Вопрос: Между тем, от работников МГБ, присутствовавших при ваших допросах, известно, что заявление о ВОРОНОВЕ вы писали по собственной инициативе и без какого-либо нажима. Что же вы лжете?
Ответ: Я говорю правду, что это заявление было написано мною под диктовку КОМАРОВА. Помню, что по его настоянию я указал в заявлении, что антисоветский разговор с ВОРОНОВЫМ у меня состоялся на даче ВОРОНОВА, по Можайскому шоссе. Тогда как я не раз показывал КОМАРОВУ, что я не помню, где именно у меня был разговор с ВОРОНОВЫМ, когда последний бросил фразу, что после войны «у каждого будет свой дом, свой стол, своя кружка».
Вопрос: Но вы же были на даче у ВОРОНОВА?
Ответ: Во время Отечественной войны, не помню, в каком году, я один раз был на даче у ВОРОНОВА по Можайскому шоссе, когда он лежал с очередным припадком. На дачу меня, кажется, сопровождал адъютант ВОРОНОВА МИТЕРИН.
Вопрос: Сколько времени вы тогда пробыли у ВОРОНОВА?
Ответ: 20 – 25 минут. Я осматривал ВОРОНОВА один, присутствовала только его жена. Какие у меня были тогда разговоры с ВОРОНОВЫМ, я теперь не помню. Могу только одно с уверенностью сказать, что антисоветских разговоров с ВОРОНОВЫМ у меня никогда не было, и относительно недовольства среди военных ВОРОНОВ мне ничего не рассказывал. В моем заявлении написана ложь под нажимом КОМАРОВА.
Вопрос: Все, что изложено в вашем собственноручном заявлении, вы по существу рассказывали в свое время ВОДОВОЗОВОЙ Наталье, и она подтвердила это на очной ставке с вами.
Ответ: Фразу ВОРОНОВА насчет того, что после войны у каждого будет «свой дом, стол и кружка» я передавал Наталье ВОДОВОЗОВОЙ в одну из встреч с нею у меня дома или в ее квартире. Однако и ВОДОВОЗОВА на очной ставке со мной не интерпретировала это как какой-то военный заговор.
Вопрос: ВОДОВОЗОВА утверждает, что, ссылаясь на слова своего знакомого крупного военачальника, вы рассказывали ей о том, что среди военных существует группа недовольных, намеревавшихся изменить после войны положение в стране. Говорили вы ей это?
Ответ: Никогда ВОДОВОЗОВОЙ я этого не говорил и говорить не мог, потому что сам таких фактов ни от кого не слышал.
Вопрос: Как же вам верить, коль вы сами ранее подтверждали это и подписывали в протоколах?
Ответ: Показаний о том, что ВОРОНОВ или кто-то другой говорил мне относительно недовольства среди военных я не давал. После очной ставки с ВОДОВОЗОВОЙ я подтвердил только фразу ВОРОНОВА относительного того, что после войны «у каждого будет свой дом, свой стол, своя кружка». Эти слова ВОРОНОВА, как я их понял, не означали ничего плохого.
Вопрос: Уточните, в связи с чем ВОРОНОВ произнес эту фразу?
Ответ: В связи с тем, что сейчас из-за войны встречаются трудности, что ему, ВОРОНОВУ, трудно строить пушки, а мне — ортопедические столы. Вот кончится вой-на, тогда все наладится, и у каждого будет и стол, и дом, и кружка. Вот так я понял ВОРОНОВА. В моих же протоколах этим словам ВОРОНОВА было придано совершенно иное значение — как выдача мне ВОРОНОВЫМ какого-либо военного заговора. Неужели ВОРОНОВ, имея со мной знакомство как с врачом, вдруг стал бы говорить мне о недовольствах среди военнослужащих?
Вопрос: Он же знал, что вы вынашиваете антисоветские взгляды?
Ответ: Таких взглядов ВОРОНОВУ я никогда не высказывал.
Вопрос: Как же не высказывали? В разговоре с ВОРОНОВЫМ вы же допустили антисоветский выпад, клеветнически охарактеризовав положение в стране «совдепией», и таким образом раскрыли свое политическое лицо?
Ответ: Я не думаю, чтобы только по одному этому слову ВОРОНОВ мог сделать определенный вывод о моих политических взглядах и стал говорить со мной откровенно. Прошу мне верить, что я не стал бы выгораживать ВОРОНОВА, но я не могу кривить душой.
Вопрос: ГОЛИКОВУ вы знаете?
Ответ: Да, знаю. Это моя бывшая сотрудница, близкий мне человек. Вместе со мной она работала в Институте имени Склифосовского в течение 15 лет.
Вопрос: Вы имели очную ставку с ГОЛИКОВОЙ?
Ответ: Да, имел.
Вопрос: Что вы показывали на этой очной ставке?
Ответ: Я только подтвердил то, что выпалила ГОЛИКОВА скороговоркой, отвечая на вопрос КОМАРОВА.
Вопрос: А в чем она вас изобличала?
Ответ: ГОЛИКОВА говорила о каких-то ужасных, кошмарных вещах, о моих высказываниях насчет Политбюро и маршала ЖУКОВА, тогда как слово Политбюро я никогда не произносил в своей жизни. Я даже не знаю функций Политбюро.
Вопрос: Вы отвечайте яснее, какие именно показания давала ГОЛИКОВА на очной ставке с вами?
Ответ: ГОЛИКОВА сказала, что когда-то я ей якобы говорил о предстоящей смене советского правительства и Политбюро, о военном заговоре и в связи с этим называл будто бы фамилию ЖУКОВА. На самом же деле я ей этого никогда не говорил.
Вопрос: Но вы подтвердили ее показания и подписали протокол?
Ответ: Очная ставка с ГОЛИКОВОЙ была в то время, когда я допрашивался в очень тяжелых условиях и мог подписать, что угодно. Тогда мне было совершенно безразлично, что показывает ГОЛИКОВА, ибо она говорила не своими словами.
Вопрос: Не делайте личных умозаключений, а показывайте правду по существу ваших разговоров с ГОЛИКОВОЙ.
Ответ: Я, безусловно, не раз высказывал ГОЛИКОВОЙ свое глубокое сожаление, что маршал ЖУКОВ оказался в опале. Вероятно, я говорил ГОЛИКОВОЙ и о том, что ЖУКОВ «пал за бонапартизм», поскольку об этом мне было известно от генерала ЖАДОВА. Разговор с ЖАДОВЫМ относительно ЖУКОВА произошел у меня при следующих обстоятельствах. В 1947 или в 1948 году мне не раз приходилось встречаться с ЖАДОВЫМ в санатории «Архангельское», и к тому времени между нами установились хорошие отношения (в 1948 году, например, в день присуждения мне Сталинской премии, ЖАДОВ первым чуть свет приехал меня поздравить). И вот как-то вечером, гуляя с ЖАДОВЫМ в парке в «Архангельском» и разговаривая о политических событиях в Чехословакии, я, перескочив с этой темы, спросил ЖАДОВА: «Алексей Семенович, друг мой, скажите, что случилось с ЖУКОВЫМ?» ЖАДОВ замялся и потом буркнул только одно слово «За бонапартизм».
Вопрос: Что еще вам говорил ЖАДОВ по этому поводу?
Ответ: Больше ничего.
Вопрос: Однако после очной ставки с ГОЛИКОВОЙ 10 января 1949 года вы показали, что осенью 1947 года в санатории «Архангельское» ЖАДОВ, выражая свою преданность ЖУКОВУ, высказывал вам недовольство Советским правительством. Почему же теперь вы умалчиваете об этом?
Ответ: Мои показания о ЖАДОВЕ в протоколе допроса от 10 января 1949 года были сформулированы неправильно. На мой вопрос о ЖУКОВЕ ЖАДОВ ответил буквально одним словом «за бонапартизм» и ничего больше на этот счет не говорил. Антисоветских взглядов ЖАДОВ мне никогда не высказывал. Я показываю сейчас истинную правду.
Вопрос: Вы кичитесь своей правдивостью и в то же время стремитесь запутать следствие. То вы подписывали ряд протоколов и давали собственноручные показания, теперь же отрицаете даже то, что признавали на очных ставках.
Ответ: Я уже объяснил, в каких условиях подписывались мною протоколы в начале следствия. За то, что я их подписал, я три года нахожусь в тюрьме.
Вопрос: Три года вы находитесь под следствием потому, что не излагаете правдиво характер своей связи с определенными лицами и не хотите полностью рассказать о своих преступлениях перед советской властью.
Ответ: На вопросы, которые мне сегодня были поставлены, я показал всю правду, ничего не скрывая.
Допрос окончен в 14 часов 15 минут
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросили: Зам[еститель] министра гос[ударственной] безопасности
Союза ССР — Генерал-полковник ГОГЛИДЗЕ
В[ременно] и[сполняющий] о[бязанности начальника След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — полковник РЮМИН
Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[34]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 25-го октября 1951 года <…>
Допрос начат в 12 часов
Вопрос: О всех ли встречах с ВОРОНОВЫМ вы показали на допросе 15 октября с[его] г[ода]?
Ответ: На этом допросе я забыл назвать еще одну свою встречу с ВОРОНОВЫМ, которая имела место в мае или июне 1942 года в санатории «Архангельское», под Москвой. В то время я находился в «Архангельском» на излечении вследствие случившегося со мной инфаркта [миокарда], и ВОРОНОВ приезжал в санаторий, чтобы навестить меня. Помню, что о приезде ко мне ВОРОНОВА я был тогда заранее пре-дупрежден телефонограммой из дирекции санатория. Вскоре после этого ВОРОНОВ приехал в «Архангельское» в автомашине и сразу же навестил меня, желая осведомиться о моем здоровье. Мы вышли из помещения и в течение 15 – 25 минут прогуливались в крытой галерее бывшего Юсуповского дворца, поскольку в тот момент была гроза с сильным дождем.
Вопрос: О чем вы разговаривали с ВОРОНОВЫМ в «Архангельском»?
Ответ: ВОРОНОВ сообщил мне, что заключен договор с Англией (в газете об этом я тогда еще не читал) и что Черчилль дал обещание открыть второй фронт в 1942 году. Весь наш разговор касался в основном этих двух вопросов.
Вопрос: А еще о чем сообщал вам ВОРОНОВ в эту встречу?
Ответ: Других разговоров у меня с ним тогда не было.
Вопрос: А в отношении положения советских войск на фронте в тот раз с ВОРОНОВЫМ разве у вас разговора не было?
Ответ: Нет. Насколько я помню, в тот период серьезных операций на фронте не проводилось, и по этому поводу ВОРОНОВ мне ничего не говорил.
Вопрос: Но вы же сами на допросе от 29 декабря 1948 года показывали, что при встрече в санатории «Архангельское» ВОРОНОВ «подробно охарактеризовал положение советских войск на германском фронте и ближайшие перспективы военных действий».
Ответ: Мои показания относительно разговоров с ВОРОНОВЫМ в «Архангельском» были записаны в протоколе допроса от 29 декабря 1948 года неправильно. В действительности ВОРОНОВ о перспективах военных действий мне ничего в «Архангельском» не рассказывал. <…>
Относительно обещания Черчилля открыть второй фронт ВОРОНОВ мне говорил, а по поводу положения на советско-германском фронте мы с ним тогда не разговаривали. Мои показания по этому вопросу в протоколе от 15 января 1949 года также искажены теми, кто составлял этот протокол. Подписал же я этот документ под воздействием, как я уже показывал ранее, суровых мер. Должен сказать, что о положении советских войск на фронте или о каких-либо предстоящих боевых операциях ВОРОНОВ никогда мне ничего не сообщал.
Вопрос: Как же так. На допросе от 29 декабря 1948 года вы показали: «ВОРОНОВ однажды поставил меня в известность о предстоящих операциях советских войск- под Сталинградом». Почему же теперь вы заявляете, то таких разговоров у вас с ним не было?
Ответ: Относительно боев под Сталинградом разговор с ВОРОНОВЫМ у меня состоялся не в период подготовки или проведения Сталинградской операции, как это указано в прежних протоколах допроса, а в 1944 году, когда я встречался с ВОРОНОВЫМ у него на службе в Главном артиллерийском управлении, обращаясь к нему с просьбами о предоставлении самолета для поездки на фронт.
Дело было так. В одну из таких встреч с ВОРОНОВЫМ мы разговорились о военных событиях. Вспоминая прошлое, я как-то коснулся вопроса о боях с немцами под Сталинградом и сказал, что там был сильный артиллерийский огонь со стороны советских войск. На это ВОРОНОВ мне ответил примерно следующее: «Так недаром с этими боями связано празднование Дня артиллерии. Для заключительного обстрела группировки ПАУЛЮСА я смог тогда даже из-под Москвы подбросить артиллерию к Сталинграду». Вот в таком духе велся разговор о Сталинградских боях в кабинете у ВОРОНОВА в 1944 году.
Вопрос: Но ведь ранее вы показывали об этом иначе. Вы утверждали в начале следствия, как это видно из протоколов допроса, что разговор с ВОРОНОВЫМ о положении под Сталинградом у вас состоялся на даче у ВОРОНОВА в конце 1942 года и что информацию, полученную вами из разговора с ВОРОНОВЫМ, вы потом передали англичанину ЧОЛЕРТОНУ. Подтверждайте это!
Ответ: Факты, изложенные в первых моих протоколах допроса относительно разговора с ВОРОНОВЫМ о боях под Сталинградом, я категорически отрицаю.
Мои показания по этому вопросу были записаны тогда неверно. О боях под Сталинградом я разговаривал с ВОРОНОВЫМ в 1944 году. Как я теперь вспомнил, в период подготовки и проведения Сталинградской операции, то есть во второй половине 1942 года и в начале 1943 года, с ВОРОНОВЫМ наедине я вовсе не встречался. Уточняю, что не виделся я с ВОРОНОВЫМ у него на службе и в 1943 году, так как самолет для поездки на фронт, в Полтаву, а потом дальше, под Кировоград, как я теперь вспомнил, мне был предоставлен в декабре 1943 года не ВОРОНОВЫМ, а Главным военно-медицинским управлением Советской армии. Следовательно, никаких разговоров с ВОРОНОВЫМ о предстоящих боях под Сталинградом у меня быть не могло, и ЧОЛЕРТОНУ об этом я никакой информации не передавал. Что касается моего посещения дачи ВОРОНОВА, то я утверждаю, что никаких разговоров, кроме как на медицинские темы, у меня с ВОРОНОВЫМ там не было.
Вопрос: Когда вы были на даче у ВОРОНОВА?
Ответ: Как больного, ВОРОНОВА я посетил на его даче в конце осени или в начале зимы, но в каком году это было, я точно не помню. Кажется мне, что на даче у ВОРОНОВА я был в конце 1943 года, почти наверняка.
Допрос окончен в 17 часов 30 минут
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части по Особо важным делам
МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[35]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 3 ноября 1951 года <…>
Допрос начат в 14 часов 25 минут
Вопрос: Профессор ДАВЫДОВСКИЙ Ипполит Васильевич вам известен?
Ответ: Да, ДАВЫДОВСКОГО Ипполита Васильевича я знаю давно. Мы были знакомы друг с другом в течение примерно двадцати лет как научные работники. Многие годы ДАВЫДОВСКИЙ был профессором 2-го Московского медицинского института и с 1944 года являлся вице-президентом Академии медицинских наук СССР. Я тесно с ним был связан по научной работе в силу особой комбинации наших специальностей: я — как хирург, а ДАВЫДОВСКИЙ — патологоанатом.
Вопрос: Только ли по научной работе вы были тесно связаны с ДАВЫДОВСКИМ?
Ответ: Нет. Кроме того с ДАВЫДОВСКИМ мы были близкими друзьями и часто встречались в домашней обстановке. Много раз мы совместно выезжали на охоту, особенно в 1945 – 1948 годах. До войны, в 1939 году вместе с ДАВЫДОВСКИМ мы выезжали в Баку, где читали лекции и жили там в одном номере гостиницы, а потом совместно выезжали на охоту в Ленкорань, к иранской границе. В 1941 году я крестил в церкви дочь ДАВЫДОВСКОГО по просьбе его жены Натальи Васильевны, с которой я также был близко знаком.
Вопрос: Как от близкого человека, ДАВЫДОВСКИЙ очевидно не скрывал от вас свои политические взгляды?
Ответ: С ДАВЫДОВСКИМ мне часто приходилось вести разговоры на самые различные темы, в том числе и по политическим вопросам. Во время войны мы вместе однажды слушали английские радиопередачи у него в квартире и обменивались мнениями по текущим внутренним и международным событиям. Однако ничего предосудительного в наших разговорах не было. ДАВЫДОВСКИЙ мне известен как вполне советский человек.
Вопрос: А разве у вас с ДАВЫДОВСКИМ антисоветских разговоров не было?
Ответ: Нет, никогда ни я, ни ДАВЫДОВСКИЙ антисоветских взглядов в совместных беседах не высказывали. ДАВЫДОВСКИЙ очень осторожный человек, а я не мог высказываться в антисоветском духе, ибо вражды к советской власти у меня не было.
Вопрос: Но это неправда. На прошлых допросах следствие уже изобличало вас как врага советского строя показаниями ваших сообщников. И в данном случае вам зачитываются показания арестованной ГОЛИКОВОЙ о том, что с ДАВЫДОВСКИМ вы неоднократно вели разговоры антисоветского характера. Показывайте о своей антисоветской связи с ДАВЫДОВСКИМ.
Ответ: Показания ГОЛИКОВОЙ не соответствуют действительности, так как никогда антисоветских разговоров с ДАВЫДОВСКИМ, повторяю, у меня не было. Верно, что ГОЛИКОВА как близкий мне человек знала о моих дружеских отношениях с ДАВЫДОВСКИМ и вместе с нами не раз выезжала на охоту. Однако не было случая, чтобы при ГОЛИКОВОЙ я или ДАВЫДОВСКИЙ вели какие-либо антисоветские разговоры.
Вопрос: Скажите, в 1946 году в день выборов в Верховный Совет СССР вы выезжали на охоту с ДАВЫДОВСКИМ и ГОЛИКОВОЙ?
Ответ: Да, выезжал. Я помню, как тогда ДАВЫДОВСКИЙ торопился с охоты в Москву, чтобы принять участие в голосовании. Я же проголосовал в тот день рано утром еще до выезда на охоту.
Вопрос: На охоте у вас были разговоры с ДАВЫДОВСКИМ относительно системы выборов в Советском Союзе?
Ответ: Я помню, что ДАВЫДОВСКИЙ, торопясь в Москву, говорил, что ему надо еще голосовать, и добавлял: «Неудобно же мне явиться на избирательный участок под самый конец».
Вопрос: И все?
Ответ: Да, других разговоров с ДАВЫДОВСКИМ относительно выборов я не помню.
Вопрос: Арестованная ГОЛИКОВА М. П., говоря на следствии о ваших вражеских высказываниях на охоте в день выборов в Верховный Совет, показала: «…ЮДИН и ДАВЫДОВСКИЙ стали вообще охаивать выборы в Верховный Совет и клеветнически утверждать, что ничего в них демократического нет… процедуру выборов в Верховный Совет ЮДИН и ДАВЫДОВСКИЙ называли бутафорией». Вы что же об этом разве забыли?
Ответ: Не отрицаю, что относительно системы выборов в СССР у меня было неправильное мнение в силу моих либеральных взглядов, когда я считал, что при выборах в Советском Союзе имеются некоторые ограничения, в частности, нет возможности выдвижения любых кандидатур. Эти свои взгляды я высказывал ГОЛИКОВОЙ как близкому мне человеку. Но я никогда не отзывался о выборах в Советском Союзе в таком духе, как это показала ГОЛИКОВА. Приведенные показания ГОЛИКОВОЙ являются ложными, так как с ДАВЫДОВСКИМ у меня не было никаких антисоветских разговоров по вопросу о выборах в Верховный Совет СССР, как и вообще каких-либо антисоветских высказываний. <…>
Вопрос: Вам известно социальное прошлое ДАВЫДОВСКОГО?
Ответ: Из выступления ДАВЫДОВСКОГО на юбилейном заседании по поводу его шестидесятилетия в 1946 или 1947 году я знаю, что отец его был священником в Ярославской губернии. Относительно ДАВЫДОВСКОГО я могу еще сказать то, что жена его (вторая) Наталья Васильевна — донская казачка, из зажиточной семьи, является племянницей первой его жены, с которой ДАВЫДОВСКИЙ развелся в 1930-х годах. <…>
Допрос окончен в 18 часов 15 минут
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[36]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 12 ноября 1951 года <…>
Допрос начат в 13 часов 20 минут <…>
Вопрос: С бывшим наркомом здравоохранения Каминским вы были знакомы?
Ответ: Да, Каминского я знал в 1930-х годах как наркома здравоохранения.
Вопрос: Какую связь вы с ним имели?
Ответ: Я бывал у Каминского на приемах по вопросу получения разрешения для поездки в заграничную командировку, встречался с ним на медицинском съезде в Ленинграде. Один раз я видел Каминского в клинике у Бурденко. Однажды Каминский со своей женой был у меня в клинике, в Институте имени Склифосовского, где присутствовал на операции. Мои отношения с Каминским носили служебный характер.
Вопрос: И только?
Ответ: Никакой другой, кроме служебной, связи с Каминским у меня не было.
Вопрос: Что вам известно о преступной деятельности Каминского в области здравоохранения?
Ответ: По этому вопросу я абсолютно ничего не знаю. Относительно причин ареста Каминского органами НКВД у меня был как-то разговор с профессором Очкиным. Это было много времени спустя после ареста Каминского. Очкин мне сказал, что со слов бывшего наркома внутренних дел Ежова, с которым Очкин встречался как с пациентом, ему, Очкину, известно, что Каминский являлся в свое время агентом-провокатором царской охранки. Вот все, что я имею рассказать следствию о Каминском и своей связи с ним.
Вопрос: А с бывшим директором Института имени Склифосовского Вольбергом какие у вас были отношения?
Ответ: С Вольбергом я был знаком только в тот период, когда он являлся директором Института Склифосовского в 1935 – 1937 годах (примерно). Встречался я с ним только в служебной обстановке, если не считать одного-двух его посещений моей квартиры, когда он навещал меня как больного в период моей болезни. С Вольбергом я имел только служебные, но дружелюбные отношения. Он, например, всегда считался с моими мнениями по вопросам строительства в Институте имени Склифосовского.
Вопрос: Антисоветскую связь с Вольбергом вы имели?
Ответ: Нет. Каких-либо антисоветских отношений ни с Вольбергом, ни с кем иным у меня не было. В откровенные беседы с Вольбергом, а особенно по политическим вопросам, я никогда не вступал, видя, как он окружал себя в Институте лицами еврейской национальности, которые ко мне относились враждебно. <…>
Допрос окончен в 17 часов
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[37]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 13 ноября 1951 года <…>
Допрос начат в 20 часов 40 минут
Вопрос: Уточните, когда вы познакомились с английским раздведчиком ЧОЛЕРТОНОМ?
Ответ: Мое знакомство с ЧОЛЕРТОНОМ началось с того, что я оперировал его по поводу острого аппендицита в Институте имени Склифосовского в середине 1930-х годов. В каком году это было, я точно не помню. Обстоятельства, при которых ко мне обратились для операции ЧОЛЕРТОНА, я также припомнить затрудняюсь. Несомненно, что и приглашение, и консультация осуществлялось через его секретаря ВОДОВОЗОВУ Наталью, которая, как потом выяснилось, была знакома с моей женой в годы юности.
Вопрос: В последующем вы часто встречались с ЧОЛЕРТОНОМ?
Ответ: После операции я навещал несколько раз ЧОЛЕРТОНА на дому. В течение последующих двух-трех лет ко мне неоднократно обращался ЧОЛЕРТОН, каждый раз через ВОДОВОЗОВУ, в связи с его хроническим нездоровьем. Так как мне вскоре стало ясно, что его болезнь требует терапевтического лечения, я рекомендовал ему обратиться к терапевтам. Но и лечившие ЧОЛЕРТОНА терапевты неоднократно ко мне обращались для повторной консультации. Когда стало ясно, что моя лечебная роль около ЧОЛЕРТОНА исчерпана, я не прервал с ним знакомства, а продолжал встречаться с ним в его квартире и один-два раза — на даче ВОДОВОЗОВОЙ в поселке Лианозово. <…>
Вопрос: Что вам известно о ЧОЛЕРТОНЕ?
Ответ: Мне было известно, что свыше 10 лет ЧОЛЕРТОН был в Москве в качестве корреспондента английской консервативной газеты «Дейли телеграф» или «Дейли мейл». В течение всего этого периода, кажется, бессменным его секретарем была ВОДОВОЗОВА Н. Д. Мне также известно, со слов ЧОЛЕРТОНА, что до приезда в СССР он был английским корреспондентом во Франции. Я знал также, что, находясь в Советском Союзе, ЧОЛЕРТОН женился на советской гражданке и имел от нее дочь.
Вопрос: Охарактеризуйте политическое лицо ЧОЛЕРТОНА.
Ответ: Я никогда не заводил с ЧОЛЕРТОНОМ политических разговоров, равно как и ЧОЛЕРТОН никогда ко мне не обращался с политическими вопросами. Тем не менее я знал, что ЧОЛЕРТОН представитель реакционной английской газеты и как таковой он не мог бы служить многие годы, если бы не держался взглядов, соответствующих во всех отношениях политическому курсу этой газеты. Хотя прямых разговоров на политические темы у меня с ЧОЛЕРТОНОМ не было, тем не менее я не мог не улавливать его политических взглядов и вкусов в его неоднократных рассказах о жизни и буржуазных порядках во Франции, где он проживал ранее, и в Финляндии, куда он вывез свою жену и дочь.
ЧОЛЕРТОН не скрывал от меня своего предпочтения к буржуазным порядкам, противопоставляя их советской действительности. В целом политическая физиономия ЧОЛЕРТОНА была, конечно, мне ясна не только по его служебному положению, но и по его собственным взглядам. Это были взгляды представителя английских реакционных кругов.
Хорошо помню, как в 1939 году, после нападения гитлеровской Германии на Польшу, ЧОЛЕРТОН, касаясь предшествовавших советско-германских переговоров, высказывал в связи с этим свою озлобленность против советской страны и Советского правительства. Особенно же ЧОЛЕРТОН был озлоблен, когда по ходу международных событий советские войска вступили в Западную Белоруссию и Западную Украину. Его ненависть к советскому государству была для меня настолько очевидна, что я прекратил с ним встречаться, особенно после того, как увидел у него в квартире на стене вырезку из английской газеты с гнусной карикатурой, затрагивающей честь советской страны и вождя советского народа.
Вопрос: Разве после 1939 года с ЧОЛЕРТОНОМ вы больше не встречались?
Ответ: Конечно, я с ним встречался и после 1939 года, но, насколько я помню, эти встречи возобновились только после начала Великой Отечественной войны. <…>
Допрос окончен в 0 часов 15 минут
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[38]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 17 ноября 1951 года <…>
Допрос начат в 11 часов 15 минут
Вопрос: Когда вы узнали, что ЧОЛЕРТОНУ запрещен въезд в Советский Союз?
Ответ: Я узнал об этом от ВОДОВОЗОВОЙ Натальи летом 1943 года.
Вопрос: Что она вам сообщила?
Ответ: Она сообщила, что ЧОЛЕРТОНУ отказано во въездной визе и что в связи с этим, несомненно, ей грозят большие неприятности. Возможно, что она говорила это не мне, а моей жене, а я уже узнал от жены, точно сейчас не помню.
Вопрос: Вы, очевидно, понимали, что, видимо, неспроста советские власти не пустили ЧОЛЕРТОНА в Советский Союз?
Ответ: Несомненно, я знал, что ЧОЛЕРТОН больше 10 лет был в Советском Союзе, неоднократно ранее выезжал за границу и возвращался и что запрещение ему въезда на этот раз связано с какими-то серьезными военно-корреспондентскими соображениями.
Вопрос: Вы знали и о том, что вскоре после этого была арестована секретарь ЧОЛЕРТОНА ВОДОВОЗОВА?
Ответ: Конечно, знал. Об этом мне, повидимому, сообщила дочь ВОДОВОЗОВОЙ Майя. Однако о причинах ареста ВОДОВОЗОВОЙ я не знал и не предполагал, что ЧОЛЕРТОН занимался разведывательной деятельностью.
Вопрос: Но ранее вы показывали об этом совсем иначе:
«Обратный въезд в СССР ЧОЛЕРТОНУ был запрещен советскими властями. Я понял, что его разведывательная деятельность в Советском Союзе оказалась разоблаченной, и сожалел о потери друга, надеясь повидаться с ним в Лондоне, если мне будет предоставлена командировка за границу».
Помните эти свои показания?
Ответ: Мои показания по этому вопросу были тогда совершенно искажены. Я никогда не думал, что ЧОЛЕРТОН — разведчик. Запрещение ему въезда в Советский Союз я расценивал как следствие его статей, его искаженных информаций и неправильной оценки им военных событий. Что же касается до моих предположений о встрече с ЧОЛЕРТОНОМ в Лондоне, то я никогда таких предположений не делал.
Вопрос: Вы помните свой разговор с ВОДОВОЗОВОЙ Майей в 1944 году, когда вы ей сообщили о том, что имеете намерение поехать в командировку в Англию?
Ответ: Нет, такого разговора не могло быть, ибо во время войны я не собирался ехать за границу.
Вопрос: Но вы же говорили ВОДОВОЗОВОЙ, что хотите поехать в Англию и что вы там непременно попытаетесь встретиться с ЧОЛЕРТОНОМ?
Ответ: Я никогда этого не говорил. Если я поехал бы в Англию по командировке, что рассчитывал сделать после окончания войны, то ни в коем случае не рискнул бы встречаться с ЧОЛЕРТОНОМ как с личностью, чрезвычайно для меня опасной.
Вопрос: В чем именно опасной?
Ответ: Я знал, что ЧОЛЕРТОН как английский корреспондент был фактически выслан советскими властями за его деятельность в Советском Союзе. Разговоров с Майей ВОДОВОЗОВОЙ подобного рода у меня не могло быть.
Вопрос: Однако арестованная ВОДОВОЗОВА М. В. на допросе от 1 ноября 1951 года показала:
«Примерно в 1944 году в одну из встреч с ЮДИНЫМ в его квартире он как-то сообщил мне, что собирается ехать в командировку в Англию, и сказал, что там он непременно встретится с ЧОЛЕРТОНОМ и постарается выяснить у него причины ареста моей матери, а также намерения ЧОЛЕРТОНА относительно предпринятия мер к освобождению моей матери из лагеря».
Что вы теперь скажете?
Ответ: Показания ВОДОВОЗОВОЙ от начала до конца не соответствуют действительности. Разговора такого с ней у меня не было.
Вопрос: Вы показали, что не хотели больше встречаться с англичанином ЧОЛЕРТОНОМ, считая это для себя опасным, но тем не менее и после отъезда ЧОЛЕРТОНА из СССР вы продолжали поддерживать связь с англичанами?
Ответ: Да, после высылки ЧОЛЕРТОНА я встречался в Москве с английским послом КЕРРОМ и с англо-американской медицинской делегацией, приезжавшей в Советский Союз летом 1943 года.
Вопрос: Когда вы установили контакт с КЕРРОМ?
Ответ: Мое знакомство с английским послом КЕРРОМ произошло в самом конце 1942 года.
Вопрос: Связь с ним вы установили по своей инициативе?
Ответ: Я не могу припомнить точно, но знакомство это совершилось через ЧОЛЕРТОНА в связи с тем, что ЧОЛЕРТОН сообщил мне о своем разговоре с КЕРРОМ обо мне как о крупном хирурге и ученом, получившем Сталинскую премию за методы лечения раненых, и как о лице, могущем представить большой интерес для вновь прибывшего английского посла. Через некоторое время после этого разговора вместе с ЧОЛЕРТОНОМ я посетил КЕРРА в английском посольстве.
Вопрос: Это была ваша первая встреча с КЕРРОМ?
Ответ: Да.
Вопрос: Известно, что в последующем вы встречались с КЕРРОМ неоднократно. Перечислите все свои встречи с ним.
Ответ: Эти встречи были немногочисленны и всегда кратки. Четыре раза я был у КЕРРА в английском посольстве. В 1943 году КЕРР по моему приглашению приезжал в Институт Склифосовского смотреть мои операции. Кроме того, я встречался с КЕРРОМ на приеме англо-американской хирургической делегации в ВОКСе 5 июля 1943 года, затем на прощальном банкете 18 – 19 июля 1943 года в гостинице «Националь» при отъезде делегации из СССР. Я видел КЕРРА, но не разговаривал с ним, на официальном приеме в американском посольстве по случаю их национального праздника 4 июля 1945 года, а также вскоре после окончания войны — во французском посольстве.
Вопрос: Зачем вам понадобилось связываться с английским послом?
Ответ: Ныне я считаю это своей грубой ошибкой. Со слов ЧОЛЕРТОНА в свое время я понял, что КЕРР может оказать мне помощь в снабжении стрептоцидом, то есть препаратом, полезная роль которого для лечения раненых была только что установлена мной, и дефицитным в тех количествах, которые стали потребны. Добыча стрептоцида и была непосредственной целью моей первой встречи и моего знакомства с КЕРРОМ в конце 1942 года. Так как в эту пору в Москве находился английский министр иностранных дел ИДЕН, я надеялся, что КЕРР сможет реализовать доставку стрептоцида в кратчайший срок.
Вопрос: Разве вы были уполномочены советскими властями вести переговоры с англичанами о поставке стрептоцида?
Ответ: Нет, таких прав у меня не было. Я делал это по собственной инициативе, то есть самовольно, полагая, что снабжение моей медицинской бригады, а равно и войсковых частей, в которые мне приходилось выезжать на фронт, дефицитным стрептоцидом является очень важным делом.
Вопрос: Покажите, о чем вы беседовали с КЕРРОМ при первой встрече?
Ответ: При первом знакомстве моем с КЕРРОМ основная цель моя была, как я уже говорил, достать стрептоцид. С этого начался и на этом кончился наш разговор. Для того, чтобы мотивировать мою просьбу об экстренной присылке стрептоцида, я сообщил КЕРРУ, что мои научные работы по применению стрептоцида при уличных травмах, а также по испытанию его на раненых москвичах — жертвах авиабомбардировок показали исключительные качества этого препарата, как вспомогательного средства в хирургии открытых переломов. Я сказал КЕРРУ, что это открытие самое недавнее и еще дискутируется в академических кругах, и поэтому промышленность наша не рассчитана была на выпуск стрептоцида в стократном количестве в связи с новым применением стрептоцида для лечения раненых.
Выслушав мою просьбу, КЕРР спросил: о каком количестве стрептоцида мечтали бы вы лично для быстрейшей доставки его самолетом? Я сказал, что на первых порах меня удовлетворило бы количество, равное весу одного пассажира. КЕРР при этом высказал готовность помочь мне и обещал выяснить свои возможности как в приобретении стрептоцида, так и для его доставки. Это было основным содержанием разговора при нашей первой встрече. Кроме этого, мною и КЕРРОМ были высказаны с обеих сторон обычные фразы формальных любезностей. Других разговоров с КЕРРОМ в первую встречу у меня не было. Через полтора-два месяца после этого я получил от КЕРРА с нарочным на квартиру 70 – 75 килограммов стрептоцида, а через некоторое время на мое имя в Мурманск прибыло до 10 тонн стрептоцида, как о том я узнал от генерал-полковника Е. И. Смирнова.
Вопрос: Где вы встречались с КЕРРОМ второй раз?
Ответ: Второй раз я встретился с КЕРРОМ в 1943 году. Я принимал тогда КЕРРА в Институте имени Склифосовского, куда он приехал, чтобы присутствовать на моих операциях. КЕРР посетил тогда Институт по моему приглашению.
Вопрос: Что вы ему показывали в Институте?
Ответ: Я точно не помню, какие операции я делал в присутствии КЕРРА — либо искусственного пищевода, либо операции рака желудка, то есть демонстрировал мои наиболее удачные методы. Я не помню, что я мог еще ему показывать в Институте, ибо главным являлось, конечно, демонстрирование операции. Вокруг этого были и разговоры.
Вопрос: Научные работы в этот раз вы передавали КЕРРУ?
Ответ: Я не помню, но думаю, что нет, за ненадобностью.
Вопрос: Следствию известно, что за несколько дней до посещения КЕРРОМ Института вы в разговоре с ЧОЛЕРТОНОМ, приглашая к себе КЕРРА, обещали передать англичанам свою научную работу и чертежи ортопедического стола. Вы выполнили это свое обещание, когда КЕРР посетил вас?
Ответ: Чертежей ортопедического стола у меня не было, а были опубликованные в советской печати мои научные работы о лечении переломов, в которых было много рисунков самой операции в разных этапах, а также рисунки ортопедического стола. Передал ли я КЕРРУ эти брошюры в тот раз, я совершенно не помню. <…>
Допрос окончен в 15 часов 55 минут
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[39]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 13 декабря 1951 года <…>
Допрос начат в 21 час 40 минут
Вопрос: Когда вы выезжали в Америку?
Ответ: В Америке я был в научной командировке в 1926 году. Ездил я туда один по командировке Серпуховского уездного комитета партии и уездного исполкома в ознаменование полученной мною премии за книгу по хирургии. Вся сумма премии в 2000 рублей была выплачена мне в долларах. Пробыл я тогда в заграничной командировке более четырех месяцев, бывал в ряде городов США, где посещал хирургические клиники.
Вопрос: Какие связи вы завязали среди иностранцев в период пребывания в Америке?
Ответ: Находясь в США, я установил знакомство с рядом американских профессоров, главным образом, хирургов. Наиболее тесные отношения в Америке у меня были с братьями Мэйо Чарльзом и Уильямом, владельцами крупной хирургической клиники в городе Рочестере (штат Миннесота). В клинике Мэйо я работал в течение примерно двух месяцев. В Америке я установил знакомство и с такими хирургами, как Крайль из города Кливленда, Кушинг — профессор в Бостоне, Бэбкок — профессор в Филадельфии, Келли — профессор-гинеколог в Балтиморе и другими.
Вопрос: С кем из белоэмигрантов вы встречались в период пребывания в США?
Ответ: В Чикаго я имел одну встречу с бывшим профессором Петербургской военно-медицинской академии Максимовым, эмигрировавшим в Америку вскоре после Октябрьской революции. Познакомил меня в Чикаго с Максимовым мой прия-тель по учебе в московской гимназии Беркман Борис, проживавший тогда в Чикаго и работавший там врачом в частной больнице. Знакомство с Максимовым произошло на стадионе во время футбольного матча. Там Максимов рассказывал мне о своей жизни в Америке, в частности, говорил о том, где и как он проводит свой отпуск, работая профессором в одном из Чикагских университетов.
Вопрос: А вы что ему говорили?
Ответ: Отвечая на вопрос Максимова, откуда я прибыл, я сказал ему, что я — врач из Серпухова. Максимов в связи с таким моим ответом не проявил особого интереса ко мне, да и обстановка на стадионе не позволяла нам вести оживленную беседу. С другими эмигрантами в Америке я не встречался. Правда, в квартире у Беркмана я видел двух женщин, которые говорили по-русски и расспрашивали меня о жизни в Советской России.
Вопрос: И вы отвечали им в антисоветском духе?
Ответ: Что именно я рассказывал этим женщинам о жизни в Советском Союзе, теперь не помню. Одно только могу с уверенностью сказать, что каких-либо антисоветских разговоров ни с этими лицами, ни с Максимовым я не вел.
Вопрос: В распоряжении следствия имеются данные, что в период пребывания в Америке вы допускали антисоветские высказывания даже в своих публичных выступлениях. Покажите об этом.
Ответ: В Америке я действительно делал один доклад для врачей, посетителей клиник Мэйо по вопросу медицинской работы в Советском Союзе. Однако ничего антисоветского в этом моем докладе не было, наоборот, я давал положительную и хвалебную оценку условиям работы врачей в СССР.
Вопрос: Вам предъявляются изъятые у вас при обыске записи вашего доклада, озаглавленного: «Условия медицинской работы в России», на английском языке. С этим докладом вы выступали в Америке?
Ответ: Это мои черновые наброски при подготовке к моему докладу в клиниках Мэйо в Америке осенью 1926 года. Читал я доклад без письменного текста и данные записи имел как канву при подготовке к докладу.
Вопрос: Из этих записей видно, что в докладе своем вы протаскивали в отдельных случаях антисоветские взгляды. Рассказывайте правду о своих антисоветских проявлениях.
Ответ: Я считаю, что в этих моих записях антисоветских толкований нет, и в своем докладе я никаких антисоветских взглядов не протаскивал.
Вопрос: Вы показали, что в Америке встречались с Беркманом, своим другом. Он — белоэмигрант?
Ответ: Нет. Беркман выехал из России до Октябрьской революции: сначала он учился в университете в Вене, потом жил в Варшаве и уже из Польши выехал в Америку.
Допрос окончен в 1 час 20 минут
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. ЮДИН
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ОЧНОЙ СТАВКИ[40]
между арестованным ЮДИНЫМ Сергеем Сергеевичем
и свидетелем ГОЛИКОВОЙ Марией Петровной
от 19 декабря 1951 года <…>
Очная ставка начата в 15 часов 45 минут
Свидетель ГОЛИКОВА об ответственности за дачу ложных показаний предупреж-дена по статье 95 УК РСФСР.
Вопрос ЮДИНУ: В каких отношениях вы находились с ГОЛИКОВОЙ?
Ответ: Мария Петровна ГОЛИКОВА в течение 16 – 17 лет являлась моей сотрудницей по Институту имени Склифосовского. Она была неизменной участницей всех моих операций, где бы они ни производились. Помимо работы в операционной ГОЛИКОВА помогала мне в издательской работе, участвовала в моих поездках на охоту и была мне близким человеком. Отношения между нами были самые близкие, личных счетов мы никогда не имели.
Вопрос ГОЛИКОВОЙ: Правильно показал ЮДИН о ваших взаимоотношениях с ним?
Ответ: Да, правильно.
Вопрос ГОЛИКОВОЙ: Расскажите, какие вам известны факты антисоветских высказываний ЮДИНА.
Ответ: В 1947 или 1948 году, летом, как-то мы с Сергеем Сергеевичем ЮДИНЫМ вдвоем ехали на автомашине в Москве. На улице, где мы проезжали, движение было остановлено, и я обратила внимание, что в машине мимо нас проехал Молотов. Я сказала об этом ЮДИНУ, на что он заявил: «После того, как меня не пустили за границу, у меня появилась ненависть к ним».
Вопрос ГОЛИКОВОЙ: К кому «к ним»?
Ответ: Речь шла о Молотове, и, по-видимому, ЮДИН имел в виду членов правительства. Я сказала тогда ЮДИНУ, что он очень устал и поэтому так болезненно реагирует на все, что ему нужно идти у отпуск.
Второй факт. Это было тоже после Отечественной войны. Вместе с художником КУДРЯВЦЕВЫМ я и ЮДИН ездили как-то в Третьяковскую галерею. Когда мы подъехали к зданию галереи, ЮДИН, указывая на скульптуру Сталина, сказал: «Причем здесь у галереи Сталин? Ведь создал же эту галерею не он, а Третьяков». КУДРЯВЦЕВ тут же возразил ЮДИНУ, сказав, что если бы не Сталин, может быть, не было бы у нас и Третьяковской галереи.
Затем был такой случай. Проезжая как-то мимо здания МГБ в автомашине, это было примерно в 1947 году, летом, ЮДИН, показав на это здание, сказал мне: «Вот на этом учреждении у нас все держится».
Вопрос ЮДИНУ: Вы слышали показания ГОЛИКОВОЙ?
Ответ: Да, слышал.
Вопрос ЮДИНУ: Подтверждаете ее показания о ваших антисоветских высказываниях?
Ответ: Я ни одного из этих фактов не помню. Вместе с тем, поскольку ГОЛИКОВА была самым близким мне человеком, я не могу себе представить, чтобы она могла меня оговорить.
Вопрос ГОЛИКОВОЙ: Вы можете напомнить ЮДИНУ другие детали и обстоятельства, при которых имели место эти его антисоветские высказывания?
Ответ: Когда ЮДИН заявил, что он стал ненавидеть членов правительства, мы ехали с ним по Садовой улице или пересекали ее, но это было около площади Маяковского, летом. Помню еще, как в ответ на его высказывание я сказала, что он дошел до такого состояния, что болезненно реагирует на все, что ему необходимо идти в отпуск.
По поводу второго факта. Я хорошо помню, что мы подъезжали тогда к зданию Третьяковской галереи. Чтобы не повредить колесо автомашины, ЮДИН смотрел в окно и в это время увидел скульптуру Сталина, которая стояла недалеко от нас. В связи с этим он и произнес эту фразу относительно главы правительства, которую я уже называла.
Третий факт около здания МГБ имел место, когда мы с ЮДИНЫМ ездили куда-то по поводу проекта реконструкции Института имени Склифосовского.
Вопрос ЮДИНУ: Теперь вы намерены дать правдивые показания об этих фактах?
Ответ: Верно то, что мы с ГОЛИКОВОЙ вдвоем ездили в машине очень часто. Были не раз случаи, когда при этих поездках по Москве мы видели проезжавших мимо нас в автомашине руководителей партии и правительства. Подтверждаю также и то, что я неоднократно высказывал ГОЛИКОВОЙ мои огорчения и обиды в связи с тем, что мне не разрешались выезды за границу.
Вопрос ЮДИНУ: Вы высказывали не огорчения, а, как показала ГОЛИКОВА, свою ненависть к руководителям партии и правительства. Об этом и показывайте.
Ответ: Категорически заявляю, что никогда отказы к моим поездкам за границу я не относил к руководителям партии и правительства, хотя по поводу разрешения мне выезда за границу я неоднократно писал письма на имя Молотова и Жданова. Я никогда не испытывал ненависти и злобы против членов правительства и высказывать ГОЛИКОВОЙ такие настроения не мог.
Что касается второго приведенного ГОЛИКОВОЙ факта, то я подтверждаю, что вместе с ГОЛИКОВОЙ и художником-реставратором Третьяковской галереи КУДРЯВЦЕВЫМ я к Третьяковской галерее ездил много раз. В этих случаях машину я всегда ставил у ворот, около скульптуры Сталина. Я мог сказать тогда что-нибудь по поводу неудачного расположения скульптуры, но такого факта, как показала ГОЛИКОВА, я не припоминаю и заявляю, что никакого антисоветского выпада в разговорах по поводу скульптуры Сталина никогда не делал.
Относительно третьего факта. Мимо здания МГБ вместе с ГОЛИКОВОЙ в автомашине я проезжал очень много раз. Признаю также, что органы МГБ я считал главным и руководящим учреждением в жизни страны. Это учреждение мне казалось страшным. Возможно, что в таком духе у меня был разговор с ГОЛИКОВОЙ, и я говорил ей, что от этого учреждения многое зависит, но конкретного факта, который приводит ГОЛИКОВА, я вспомнить не могу. Не скрою, что, проезжая мимо здания МГБ не только в тот раз, а в течение долгих лет, я каждый раз мысленно твердил: «Пронеси господи», — поскольку неоднократно испытывал чувство опасения возможного ареста.
Вопрос ЮДИНУ: Такие опасения вы испытывали не без основания?
Ответ: У меня были основания к этому хотя бы потому, что я имел связь с англичанами. <…>
Вопрос ГОЛИКОВОЙ: Вам известно, когда и какие научные работы ЮДИН передавал иностранцам?
Ответ: Я знаю один факт, когда ЮДИН передал свою научную работу иностранцам. Это было летом 1943 года, когда в Москву приезжала англо-американская медицинская делегация. ЮДИН, как он мне говорил, хотел, чтобы напечатали его работу за границей на английском языке, но чтобы не делали в этой работе из него первого автора по гипсовым повязкам, как говорил ЮДИН, и чтобы не умаляли роль Пирогова. Он, ЮДИН, сам перевел свою статью на английский язык. Работа эта называлась «Лечение огнестрельных переломов». ЮДИН приложил к ней рисунки ортопедического стола — своего изобретения — и рисунки Пирогова, которые мы сфотографировали из книг, и все это мы отвезли с ЮДИНЫМ в гостиницу, кажется, «Националь», где проживали тогда члены англо-американской делегации. Подъехав к гостинице, ЮДИН сам отнес эту работу (небольшой сверток в форме трубки) в гостиницу. Когда он возвратился в автомашину, то сказал, что никого не застал, а передал все не то швейцару, не то какому-то другому служащему гостиницы для передачи то ли англичанину ТЕЙЛОРУ или же американцу КАТЛЕРУ, точно не помню.
Вопрос ЮДИНУ: Такой факт был?
Ответ: Во время пребывания в Москве англо-американской делегации, желая отправить для публикации на английском языке мои научные работы, о которых я неоднократно показывал следствию, я пробовал хоть часть этих работ отослать с самими делегатами. Но, так как перевод оказался незаконченным и непереписанным, то этого сделать мне не удалось. Три работы были пересланы мною позднее через Майю ВОДОВОЗОВУ в английское посольство.
ГОЛИКОВА правильно говорит о моей небольшой статье о лечении огнестрельных переломов, где я подчеркивал роль Пирогова как истинного автора метода гипсовой повязки. Я ездил с ГОЛИКОВОЙ в гостиницу «Националь» и пытался передать эту работу, но передать тогда не удалось, ибо мы не застали самих делегатов. В гостинице работу я тогда не оставил. Эта работа была переслана потом через Майю ВОДОВОЗОВУ. <…>
Вопрос ГОЛИКОВОЙ: Что вы знаете относительно переписки ЮДИНА с ЧЕРЧИЛЛЕМ?
Ответ: Во время войны ЮДИН мне говорил, что он хотел написать ЧЕРЧИЛЛЮ письмо, чтобы поздравить его с рождеством. Я знаю, что ЮДИН получил потом одно письмо от ЧЕРЧИЛЛЯ. Это было после избрания ЮДИНА членом английского королевского общества. По окончании войны, после того, как ЮДИН не получил разрешения на поездку за границу, он мне говорил, что напишет письмо ЧЕРЧИЛЛЮ по этому поводу, а тот, в свою очередь, получив письмо ЮДИНА, обратится в отношении его просьбы в советское правительство, и тогда ему, ЮДИНУ, разрешат поехать за границу наверняка.
Вопрос ЮДИНУ: Обращались вы к ЧЕРЧИЛЛЮ в отношении своего выезда за границу?
Ответ: ГОЛИКОВА совершенно правильно показала, что я собирался и действительно послал в конце 1943 года ЧЕРЧИЛЛЮ поздравление с рождеством и новым годом, мотивируя свое поздравление тем, что он и я были избраны в один день членами королевского общества. Точно так же ГОЛИКОВА верно показала, что через некоторое время я получил от ЧЕРЧИЛЛЯ благодарственное письмо. Что же касается показаний ГОЛИКОВОЙ о моем якобы намерении обратиться к ЧЕРЧИЛЛЮ за ходатайством и помощью в выезде за границу, то подобная мысль мне не могла в голову прийти уже по одному тому, что ЧЕРЧИЛЛЬ перестал быть главой английского правительства, когда я собирался поехать за границу осенью 1946 года. Я не мог придумать подобной нелепости обращаться к ЧЕРЧИЛЛЮ за какой-то помощью.
Вопрос ЮДИНУ: Но ведь в свое время к английскому послу КЕРРУ вы обращались за помощью в отношении осуществления проекта реконструкции Института имени Склифосовского и не считали это нелепостью?
Ответ: Совершенно верно, в одну из встреч с КЕРРОМ в английском посольстве я обращался к нему с просьбой замолвить слово при случае у Молотова для того, чтобы мой проект реконструкции Института имени Склифосовского, с которым Молотов был знаком, нашел бы дополнительное продвижение. Ибо я имел в виду широкое взаимное усовершенствование в области хирургии, обмен опытом и стажерами между СССР и Англией. Так что смысл в этом я усматривал. Но, как я уже показал ранее, я в полной мере понял бестактность этого своего поступка, ибо таким образом я позволил себе оказать давление на членов Советского правительства со стороны иностранного дипломата. Считаю это своей грубейшей ошибкой. Насчет разговора с ГОЛИКОВОЙ о письме к ЧЕРЧИЛЛЮ после войны, поясняю, я, может быть, и сказал это ГОЛИКОВОЙ, но только в шутку.
Заявление ГОЛИКОВОЙ: Помню, что это письмо к ЧЕРЧИЛЛЮ ЮДИН собирался написать после того, как его не пустили за границу. Это было после войны.
Очная ставка окончена в 17 часов 30 минут
Протокол очной ставки нами прочитан, показания с наших слов записаны правильно.
ГОЛИКОВА ЮДИН
Очную ставку провели:
Зам[еститель] начальника След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — подполковник КОНЯХИН
Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
Пом[ощник] военного прокурора войск МГБ СССР —
подполковник юстиции Новиков
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[41]
арестованного ЮДИНА Сергея Сергеевича
от 14 января 1952 года <…>
Допрос начат в 13 часов <…>
Вопрос: ТАКАНОВУ Анну Дмитриевну вы знаете?
Ответ: Да, знаю, как врача-хирурга Института имени Склифосовского. Отношения с ТАКАНОВОЙ у меня были только служебные, иногда, очень редко, она участвовала в моих операциях в качестве ассистента. Личных счетов с ТАКАНОВОЙ у меня не было, за исключением того, что ей, по-видимому, было известно мое пренебрежительное к ней отношение как к очень слабому специалисту и о моих неоднократных требованиях ее освобождения.
Вопрос: Характеризуя вас антисоветским человеком, свидетель ТАКАНОВА А. Д. на допросе от 30 ноября 1951 года показала, что вы преклонялись перед иностранщиной, расшаркивались и лебезили перед иностранцами, посещавшими Институт имени Склифосовского, что на врачебных конференциях вы всячески выпячивали иностранных авторов, не упоминая советских ученых. (Выдержка из показаний ТАКАНОВОЙ зачитывается). Были такие факты?
Ответ: ТАКАНОВА правильно показала, что на утренних врачебных конференциях в Институте я, рассказывая о прочитанных мною выдающихся работах французских, американских, шведских и других ученых, часто делал ссылки и приводил цитаты из этих иностранных научных работ и лишь попутно указывал на аналогичные работы советских авторов, если таковые (работы) бывали. Этим самым я преследовал цель держать врачей в курсе выдающихся научных работ иностранных авторов. Это делалось мною не из-за преклонения перед иностранщиной, которого с моей стороны никогда не было и о котором ТАКАНОВА дала неправильные показания. Советских же авторов подробно врачи читают сами. Неверно показала ТАКАНОВА и о том, что я будто бы «лебезил и расшаркивался» перед иностранцами, посещавшими Институт имени Склифосовского. Таких фактов в действительности тоже не было, а ТАКАНОВА не знает ни одного иностранного языка.
Вопрос: В отношении характера ваших выступлений на врачебных конференциях в распоряжении следствия имеются показания и свидетеля ИВАНОВОЙ Д. С. — бывшего врача Института имени Склифосовского. На допросе от 10 декабря 1951 года она показала: «На ежедневных утренних конференциях врачей хирургической клиники мне часто приходилось слышать высказывания ЮДИНА, содержавшие его восхищение достижениями медицины и отдельных ученых-медиков за границей. В его выступлениях проскальзывало пренебрежительное отношение к достижениям советских ученых».
Свидетель ИВАНОВА тоже, скажете, показала неправильно?
Ответ: Еще раз подтверждаю, что на новейшие лучшие иностранные работы я часто ссылался на утренних врачебных конференциях в Институте на основе только что прочитанных мною статей в иностранных журналах. Я считал это своим долгом руководителя и профессора. Пренебрежительного же отношения к отечественной науке, к советским ученым я не имел. Показания свидетеля ИВАНОВОЙ по этому вопросу являются вымышленными.
Вопрос: Скажите, в своем рабочем кабинете в Институте имени Склифосовского вы имели национальные флаги иностранных государств?
Ответ: В 1943 году к приезду англо-американской делегации врачей и к приему этой делегации в Институте имени Склифосовского я в своем рабочем кабинете вывешивал три государственных флага: советский, изготовленный моей женой, американский, который я привез из Америки еще в 1926 году на память, и английский, изготовленный мною лично к приему англо-американской делегации в Институте. Вывешивал я эти флажки в связи с тем, что принимал в Институте официальную делегацию английских и американских врачей. Делал я это, как обычно, чтобы выразить внимание к иностранной делегации и к представляемым этими делегатами нациям. После того, как англо-американская делегация уехала, я эти флажки через некоторое время снял и положил в шкаф в своем кабинете.
Вопрос: Но свидетель ТАКАНОВА показала, что иностранные флаги вы выставляли в своем кабинете и по окончании Отечественной войны. С какой целью вы это делали?
Ответ: Эти показания ТАКАНОВОЙ неверны. После войны в своем кабинете никаких иностранных флагов я не выставлял ни разу.
Вопрос: В 1946 году перед выборами в Верховный Совет СССР вы запрещали вывешивать плакаты и портреты в хирургическом отделении Института?
Ответ: Нет. Таких запрещений я никогда не делал.
Вопрос: Вам зачитываются показания свидетеля ТАКАНОВОЙ о том, что в 1946 году перед днем выборов в Верховный Совет СССР вы приказывали снять в 3-м хирургическом отделении плакаты, а также портреты руководителей партии и правительства. Признаете это?
Ответ: Такого факта никогда не было. В 1946 году я сам принимал активное участие в предвыборной кампании, будучи основным докладчиком на двух общерайонных митингах, и не мог допустить такого поступка, о котором показала ТАКАНОВА. Поясняю, что портреты членов правительства в хирургической клинике тогда не вывешивались, а были плакаты с портретами академика БУРДЕНКО, баллотировавшегося по этому избирательному округу.
Вопрос: Свидетель ТАКАНОВА показала, что ваши антисоветские тенденции проявлялись и в вашем отношении к коллективу и общественным организациям Института имени Склифосовского. (Показания зачитываются). Расскажите сами об этих фактах.
Ответ: Эти показания ТАКАНОВОЙ также являются вымышленными. Отношения с коллективом Института имени Склифосовского у меня были самые хорошие. К медицинскому персоналу по-хамски, как это говорит ТАКАНОВА, я никогда не относился и подхалимства среди сотрудников Института не насаждал. <…>
Допрос окончен в 17 часов 10 минут.
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. Юдин.
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[42]
арестованного Юдина Сергея Сергеевича
от 22 января 1952 года <…>
Допрос начат в 11 часов 55 минут <…>
Вопрос: Скажите, с кем из работников Института имени Склифосовского, кроме Голиковой, вы поддерживали близкие отношения?
Ответ: Из числа сотрудников Института имени Склифосовского у меня были близкие дружеские отношения с моими старшими ассистентами Розановым Борисом Сергеевичем, Араповым Дмитрием Алексеевичем, Петровым Борисом Александровичем, Бочаровым Аркадием Алексеевичем и другими врачами.
Вопрос: В чем выражалась ваша связь с этими лицами?
Ответ: Розанов и Бочаров являлись близкими мне людьми, с которыми я имел самые тесные и дружественные отношения не только по работе в Институте, но и в домашней обстановке. Мы бывали друг у друга в квартирах, а с Розановым иногда вместе выезжали на охоту. В домашней обстановке я часто встречался и с Араповым и с Петровым, с которыми многие годы поддерживал хорошие близкие взаи-моотношения. Правда, в 1945 году, после моего возвращения из командировки на фронт, мои отношения с Петровым несколько испортились в связи с тем, что он в мое отсутствие и без моего согласия произвел большое переустройство в хирургических клиниках Института. Должен сказать, что мои отношения с Розановым, Бочаровым, Араповым и Петровым ни в коей мере не носили антисоветский характер.
Вопрос: А разве антисоветских разговоров с этими лицами у вас не было?
Ответ: Нет. Никогда антисоветских разговоров с этими близкими мне людьми я не вел и каких-либо антисоветских проявлений со стороны их никогда не замечал. С Розановым у меня были разговоры о текущих событиях, в частности, относительно происходивших в 1948 году дискуссий по вопросам биологии и музыки. Мы оба высказывали свое недоумение и сожаление тем, что подвергались критике музыкальные произведения Шостаковича, за которые он ранее был удостоен Сталинской премии, но делали это опять-таки не с вражеских, антисоветских позиций.
Вопрос: А какой характер носили ваши беседы с Араповым и Петровым?
Ответ: Поддерживая с Араповым и Петровым доверительные отношения, я вел с ними откровенные разговоры по многим вопросам. С Араповым, кроме служебных, хирургических вопросов, мы нередко беседовали о самых интимных домашних делах, и я был в курсе его личной, семейной жизни. Мне, например, было известно, что в свое время Арапов был близок с женой Поскребышева Брониславой Соломоновной, которая работала вместе с Араповым в институте эндокринологии и потом в 1930-х годах была арестована, как мне говорил Арапов, органами НКВД. Из своих разговоров с Араповым я помню и такой случай. Во время Отечественной войны, когда Арапов был главным хирургом Северного флота, в один из его приездов в Москву он мне как-то говорил, что ему усиленно предлагают вступить в ВКП(б), но он, Арапов, от этого отказывается. Свой отказ от вступления в ВКП(б) Арапов мотивировал тем, что в его возрасте вступать в партию уже поздно.
Что касается моих бесед с профессором Петровым Б. А., то мне приходилось вести с ним многократные разговоры как о работе хирургических клиник Института, об отдельных хирургах и научных работах, так и по многим другим вопросам служебного и бытового характера. Примерно в 1942 году, когда Петров являлся главным хирургом Черноморского флота и приезжал с фронта в Москву, он при встречах со мной сообщал некоторые военные сведения. Петров рассказывал мне о десантных операциях советских войск в Керчи и Феодосии, говорил о ходе боев при высадке десантов. Он рассказывал мне также о ходе военных операций в Новороссийске и при обороне Севастополя, сообщал относительно потопления в Черном море теплохода «Армения» и гибели большой группы врачей, эвакуировавшихся на этом теплоходе из Ялты. Некоторые из этих сведений о военных действиях в районе Черного моря мне тогда сообщала и жена Петрова Татьяна Сергеевна, со слов или из писем мужа.
Вопрос: А вы все эти сведения передавали англичанам, в частности, Чолертону?
Ответ: Нет, те сведения о ходе военных действий на южном участке фронта, которые я узнавал в 1942 году от Петрова и его жены, англичанам, и, в частности, Чолертону я не передавал. В тот период я много месяцев лежал больной, ни с кем из иностранцев не встречался. По выздоровлении же, когда я возобновил встречи с Чолертоном, эти сведения уже не представляли интереса. <…>
Вопрос: Расскажите правдиво, кому из своих близких связей вы высказывали в начале Отечественной войны свои настроения изменнического характера?
Ответ: Никогда я этого говорить не мог, так как подобных настроений у меня никогда не было. Наоборот, во время Отечественной войны я неоднократно высказывал среди своего окружения патриотические настроения. Ни от кого из своих знакомых высказываний изменнического характера я также никогда не слыхал. Единственное, что я знаю по этому поводу, это то, что мне в начале войны рассказывал кто-то из моих знакомых, что бывший профессор 1-го Московского института Фромгольд имел изменнические намерения, за что тогда же был арестован и осужден.
Допрос прерван в 17 часов 50 минут.
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. Юдин
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[43]
арестованного Юдина Сергея Сергеевича (продолжение)
от 22 января 1952 года <…>
Допрос возобновлен в 21 час 15 минут <…>
Вопрос: Профессора Плетнева Д. Д. вы знали?
Ответ: Плетнев мне был известен как профессор-терапевт еще до Октябрьской революции. В начале 1920-х годов один раз я возил на частный прием к Плетневу своего больного отца. В последующем мне неоднократно приходилось встречаться с Плетневым на консультациях в клинике Института имени Склифосовского, а также у него в клинике в 1-м медицинском институте. Через несколько лет после ареста Плетнева, его зятем художником Крымовым я был приглашен лечить жену Плетнева. Один раз по этому поводу я был в квартире у Крымова, где лежала больная Плетнева, но оперировать и лечить ее было уже поздно, и в связи с этим ее я больше не посещал.
Вопрос: Какой характер носила ваша связь с врагом народа Плетневым?
Ответ: Я встречался с Плетневым только в служебной обстановке. Помню как-то по приглашению Плетнева я делал доклад на заседании Московского терапевтического общества, председателем которого в то время был Плетнев (1930 – 1932). Ничего предосудительного в моих отношениях с Плетневым не было, да и личной связи с ним я не имел. В отношении каких-либо преступных замыслов и вражеских действий Плетнева до суда над ним мне абсолютно ничего не было известно. О вражеских, антисоветских намерениях или действиях других врачей и вообще медицинских работников мне также ничего не известно.
Вопрос: С кем из врагов народа, кроме Плетнева, вы имели знакомства?
Ответ: Примерно в 1935 – 1936 годах я два раза встречался с врачом Казаковым И. Н. (впоследствии расстрелянным) на больших обедах у народной артистки Держинской Ксении Георгиевны, которая лечилась у Казакова и с которой я поддерживал близкие, дружественные отношения. Я был знаком и с бывшими заместителями наркома здравоохранения Раковским Христианом, Гуревичем и Кангелари, которые были впоследствии арестованы и осуждены.
С Раковским я два раза встречался в Наркомздраве, в его кабинете, куда он меня вызывал для информации по хирургическим научным вопросам. Один раз Раковский и Броннер — бывший член коллегии Наркомздрава — были у меня на квартире, когда они сопровождали кого-то из французов, прибывшего в Москву, чтобы показать ему Институт имени Склифосовского и условия жизни советского врача. Поскольку я и моя жена говорили по-французски, Раковский и Броннер решили показать этому французу именно мою квартиру, где я угощал всех их завтраком.
С Гуревичем мне приходилось встречаться в 1932 году в Париже, где он занимал тогда руководящий пост в советском посольстве. Я консультировал Гуревича как врач по поводу перелома его руки и в связи с этим имел с ним встречи в посольстве. В период пребывания в Париже Гуревич один раз приглашал меня на совместную поездку в исторический замок Фонтенбло, куда мы с ним и ездили. По возвращении из Франции я был у Гуревича на приеме в Наркомздраве. <…>
С Кангелари я встречался в Военно-медицинской академии в Ленинграде, где он был начальником академии. Я обращался к нему по поводу применения моего метода переливания трупной крови, в частности, в военных условиях. По этому вопросу он провел особое заседание. Какой-либо преступной связи со всеми этими названными мною лицами у меня не было.
Допрос окончен в 0 часов 40 минут.
Протокол мною прочитан, показания с моих слов записаны верно. Юдин
Допросил: Ст[арший] следователь След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — майор И. МЕРКУЛОВ
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА[44]
арестованного Юдина Сергея Сергеевича
от 8 февраля 1952 года <…>
Допрос начат в 22 часа 30 минут
Вопрос: Вам предъявляется постановление о прекращении обвинения по ст. 58 – 11 УК РСФСР и о переквалификации обвинения со ст. 58 – 10 ч. I на ст. 58 – 10 ч. II УК РСФСР, т. е. в том, что вы в годы Отечественной войны, а также в послевоенный период среди своего близкого окружения проводили антисоветскую агитацию. Обвинение вам понятно?
Ответ: Да, понятно.
Вопрос: Признаете себя виновным в предъявленном обвинении?
Ответ: Признаю себя виновным лишь в том, что в силу своих буржуазно-либеральных взглядов я много лет, в том числе и в военные годы, имел ошибочные суждения по отдельным частным вопросам текущих событий.
Например, я считал, что однопартийная система выборов не дает возможности выдвигать каких угодно кандидатов в депутаты; или что творческая деятельность в науке, литературе и искусстве иногда и в некоторой степени якобы стесняется правительственными директивами или предрешается докладами, согласованными в ЦК; равным образом я считал, что в стране существует якобы диктатура партии и ЦК; я болезненно воспринимал: цензурные стеснения по отношению к моим научным работам, запрещение моего выезда за границу.
Я признаю, что этими ошибочными взглядами иногда делился с самыми близкими мне людьми.
Прошу мне поверить, что вынашивая эти взгляды и выражая их даже среди своего близкого окружения, я никогда не относился враждебно к советскому строю, к правительству и партии.
Допрос окончен в 4 часа.
Протокол записан с моих слов правильно, мною прочитан. Юдин
Допросил: Зам[еститель] начальника След[ственной] части
по Особо важным делам МГБ СССР — подполковник Н. Коняхин
УТВЕРЖДАЮ Обвинительное заключение
Зам[еститель] министра утверждаю. Дело направить на
госбезопасности СССР рассмотрение Особого
Полковник РЮМИН совещания при МГБ СССР.
15 февраля 1952 года Зам[еститель] Главного военного
прокурора генерал-майор юстиции
ВАВИЛОВ. 15. II. 1952.
ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ[45]
Министерством государственной безопасности СССР 23 декабря 1948 года был арестован ЮДИН Сергей Сергеевич — профессор, бывший главный хирург Института имени Склифосовского.
Следствием по делу установлено, что ЮДИН, будучи враждебно настроен к советской власти и являясь человеком проанглийской ориентации, в 1936 году познакомился с московским корреспондентом английской газеты «Дейли Телеграф энд Морнинг пост» ЧОЛЕРТОНОМ и поддерживал с ним преступную связь до 1943 года, когда ЧОЛЕРТОНУ был закрыт въезд в СССР как английскому разведчику (том I, л. д. 136, 150 – 154, 161; том 4, л. д. 28).
Общаясь с ЧОЛЕРТОНОМ, ЮДИН знал о его враждебном отношении к Советскому правительству, тем не менее часто встречался с ним у него на квартире, вместе слушал иностранные радиопередачи и высказывал ему свои антисоветские взгляды (том I, л. д. 136; том 2, л. д. 208 – 214; том 3, л. д. 34 – 36; том 4, л. д. 55, 147).
В годы Отечественной войны ЮДИН, беседуя с ЧОЛЕРТОНОМ на военно-политические темы, сообщал ему не подлежащие оглашению сведения о положении на некоторых участках советско-германского фронта, куда выезжал он в командировки как старший консультант Главного Военно-санитарного управления Советской армии. <…>
В ноябре 1942 года через ЧОЛЕРТОНА ЮДИН установил связь с английским послом КЕРРОМ, неоднократно посещал его в английском посольстве, поддерживал с ним личную переписку и отправил через него поздравительное письмо ЧЕРЧИЛЛЮ.
При встречах с КЕРРОМ ЮДИН рассказывал о своих поездках на фронт, а также самовольно вел с ним переговоры о расширении научной связи между хирургами Советского Союза и Англии. В конце 1945 года ЮДИН возил КЕРРУ в посольство проект реконструкции Института имени Склифосовского и просил английского посла оказать давление на Советское правительство в осуществлении этого проекта (том I, л. д. 282; том 2, л. д. 238 – 254; том 5, л. д. 36 – 37, 52 – 60).
Далее, в 1943 – 1944 годах ЮДИН через свою близкую знакомую ВОДОВОЗОВУ М. В. (арестована) трижды передавал нелегально в английское посольство научные работы по хирургии. Научные труды в области хирургии ЮДИН самовольно передавал и англо-американской военно-медицинской делегации, приезжавшей в Москву в июле 1943 года (том I, л. д. 138 – 142, 168; том 2, л. д. 255 – 259, 260 – 263, 267 – 269; том 3, л. д. 13 – 14; том 5, л. д. 36 – 49).
Помимо этого ЮДИН в 1945 году установил связь с бывшим американским послом в СССР ГАРРИМАНОМ, с которым встречался на официальных приемах у американцев, и принимал его у себя в Институте.
Как установлено следствием, американцы в 1947 году пытались через ЮДИНА приобрести разработанный в СССР препарат «КР» для лечения рака (том 2, л. д. 302 – 310; том 5, л. д. 87 – 88). <…>
Следствием также установлено, что в годы Отечественной войны и в послевоенный период ЮДИН, в силу враждебного отношения к советскому строю, высказывал среди своего окружения клеветнические измышления о советском строе и допускал враждебные выпады против руководителей Советского правительства (том 2, л. д. 73 – 74, 167 – 169; том 4, л. д. 35, 53 – 54, 180 – 181, 227 – 233).
Будучи допрошен в качестве обвиняемого, ЮДИН виновным себя признал, однако в последующем от показаний в части своих шпионских связей отказался, заявив, что его встречи с иностранцами носили лишь дружественный характер.
В совершенных преступлениях ЮДИН достаточно изобличается показаниями арестованных ВОДОВОЗОВОЙ Н. Д. (том 4, л. д. 1 – 116), ВОДОВОЗОВОЙ М. В. (том 4, л. д. 117 – 156), осужденной ГОЛИКОВОЙ М. П. (том 4, л. д. 170 – 240), очными ставками с ними (том 2, л. д. 326 – 346; том 3, л. д. 1 – 18, 21 – 52), показания-фми свидетеля ТАКАНОВОЙ А. Д. (том 4, л. д. 305 – 317), а также приобщенными к делу вещественными доказательствами (том 5, л. д. 4 – 90, 97).
На основании изложенного ОБВИНЯЕТСЯ —
ЮДИН Сергей Сергеевич, 1891 года рождения, уроженец города Москвы, русский, из семьи фабриканта, гражданин СССР, беспартийный, бывший полковник Советской армии, до ареста главный хирург Института имени Склифосовского, действительный член Академии медицинских наук СССР, —
в том, что:
на протяжении многих лет поддерживал преступную связь с иностранными разведчиками;
нелегально передавал за границу научные работы по военно-полевой хирургии;
среди своего окружения проводил антисоветскую агитацию,
то есть в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-I «б» и 58 – 10 ч. II УК РСФСР.
На основании ст. 208 УПК РСФСР следственное дело № 2027 по обвинению ЮДИНА Сергея Сергеевича направить на рассмотрение Особого Совещания при МГБ СССР.
Принимая во внимание, что ЮДИН является видным специалистом в области хирургии и учитывая его преклонный возраст, в соответствии со ст. 51 УК РСФСР, в качестве меры наказания ЮДИНУ С. С. предложить ссылку в отдаленные районы СССР сроком на 10 лет.
Зам[еститель] нач[альника] След[ственной] части по Особо важным делам
МГБ СССР — подполковник Коняхин
Выписка из протокола № 32-а[46]
Особого Совещания при Министре Внутренних Дел Союза ССР
от 13 августа 1953 года
|
СЛУШАЛИ |
ПОСТАНОВИЛИ |
|
6. Архивно-следственное дело № 100905 Следчасти по Особо важным делам МГБ СССР (пересмотр) — ЮДИН Сергей Сергеевич, 1891 года рождения, уроженец города Москвы, русский, гражданин СССР, сын фабриканта, беспартийный. Осужден 20 февраля 1952 г. Особым Совещанием при МГБ СССР за связь с иностранцами и антисоветскую агитацию в ссылку на 10 лет в Новосибирскую область. |
Постановление Особого Совещания при МГБ СССР от 20 февраля 1952 года в отношении ЮДИНА Сергея Сергеевича отменить, дело производством прекратить. ЮДИНА из ссылки освободить с полной реабилитацией. |
Начальник Секретариата Особого Совещания