Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 145, 2010
Алексей КАЩЕЕВ — родился в 1986 году в Москве. Окончил Российский
Государственный Медицинский университет. Работает врачом-нейрохирургом в
спинальном отделении НИИ Нейрохирургии им. Н. Н. Бурденко. Стихи
публиковались в «Новой газете», журналах «День и ночь», «Континент», «Новые писатели», «Пролог»,
«Студенческий меридиан», альманахах «Новые имена», «Новые писатели»,
«Очарованные словом», «Так начинают жить
стихом», сборниках «Братская колыбель», «Илья-премия – 2004» и др. Живет в
Москве.
Алексей
КАЩЕЕВ
Куда нам плыть?
* *
*
сентябрь
светила пусть поспят
дождям
настала смена
и негры мокнут и скорбят
у
крыши РУДНа
в
моем районе осень мрак
для Тропарево это
сезон
поганый точно как
зима
весна и лето
нет
в жизни смысла в смерти же
есть
смысл но банальный
во
всех районах я уже
не
говорю о спальных
храни
меня мой талисман
от девятиэтажек
от
лесопарковых полян
от
стройплощадок даже
храни
меня от санузла
от
кухни и от спальни
храни
меня от зла от зла
а
лучше от печали
о вещая моя печаль
что
делать мне с тобою
пропить
нельзя а бросить жаль
свое
ведь не чужое
продам пожалуй в полцены
всем
тем кому занятны
вся
эта явь все эти сны
а
может и бесплатно
трем
мокрым неграм или вам
пришлю
посылку к дому
быть
может вы живете там
где что-то по-другому
* *
*
Вот,
наконец, пора и мне читать стихи по кругу.
Мы
слово наше, как бутыль, передаем друг другу.
Я
тут бывал: вот мы сидим за столиком коротким,
И
холл гостиничный залит провинциальной водкой.
Того
я знаю, этих — нет, вон с той у нас бывало.
Есть
также гении вокруг – как правило, немало.
Один,
конечно, графоман, другой пройдоха резвый,
Есть
самый пьяный среди нас, и есть, конечно, трезвый.
Здесь
кто-то слушает меня, а кто —
закончить просит.
А
вон тому пора блевать — гляди, его выносят.
А
этот, ты читал его, с той черненькой весь вечер.
Вон
он, гляди, ловкач какой,
Своею
тощею рукой
ей
обнимает плечи.
Зачем
нам жить? Куда нам плыть? Сидим, как на могиле.
Вон
этот с черненькой ушел, — а мы тут что забыли?
И
слово гулкое мое все к потолку взлетает.
Зачем
оно туда летит? Зачем оно?
Не
знаю.
* *
*
Шаверма у Беляево
не та: похоже, добавляют меньше мяса.
Салат несвеж, и с огурцом беда, а
кетчуп жидок, как эритромасса.
Хозяин новый — он всему виной.
Тот,
прежний, был интеллигентный малый.
Здоровался я мысленно с тобой, когда
ходил домой, один, усталый.
Куда ты подевался? Разорен
был
бизнес твой проклятым конкурентом?
Уехал торговать в другой район?
Сменил
самсу на ящики с цементом?
Сражен ли ты бутылкою пивной?
Добит стаканом водки на банкете?
А, может быть, вернулся в край родной
и
ныне в Бухаре, Баку, Ташкенте?
Где ты, где ты? Где здания вокруг?
Где
тот троллейбус, что уже не ходит?
Где, наконец, коллега твой и друг,
чинивший обувь при любой погоде?
Нет ничего. Но те
же небеса, и то же солнце из тумана брезжит.
Другие лица — те же голоса, листва
другая, – но деревья те же.
Другой маршрут, — но мы с тобою те,
рука
в руке, фаланга на фаланге,
И та ворона, сидя на шесте, глядит на
нас разумно, словно ангел.
* *
*
Закури
на прощанье кальян, накупи сувениров.
Выпей
местного пива, дивясь безобразию цвета.
Постреляй
по мишеням лучом электронного тира.
Съешь
египетских сладостей — вот и окончено лето.
Где
стояла красотка, закутавшись в тонкий хеджаб,
Продает
амулеты худой и облезлый араб.
И
пустыня за пляжем лежит, как шершавая паперть.
Два
немецких туриста снимают друг друга на память.
Ветра,
кажется, нет. Скоро вечер, и вспышка лихая
Освещает
пустые шезлонги, далекие горы.
Вы
стоите на пляже втроем и, в песке утопая,
Постепенно
сливаетесь с небом, землею и морем.
Мы
утонем в песке, фотографии тут не помогут.
Переселимся
в царство клювастого мрачного бога.
Мы
сгорим без следа, как горит медицинская вата,
Промелькнем
и погаснем, как вспышка фотоаппарата.
Только
морю известно, зачем существует прибой,
Для
чего он сандалии твои так упорно ласкает.
Посмотри
на меня, помаши на прощанье рукой.
Не
сутулься. Левее. Вот так. Улыбайся, снимаю!
* *
*
ВДНХ.
Октябрь. Штиль. Вот спицами литыми
Висит
над парком колесо с кабинками пустыми.
Недвижно
все. Молчит листва. Фонтаны спят, безводны.
Киоск
закрыт, и пива нет в его витринах потных.
Но
есть движение во всем: в ларьке, стоящем сбоку,
В
грудях колхозницы златой, всегда готовых к вздоху.
В
стреле ракеты, от грибка зеленой, как болото,
Хоть
птицей засранной, но все ж стремящейся к полету.
И
тишина, — но нет ее: в фонтанных кранах пляшет
Невнятный
звук, неясный стон и ритм военных маршей.
Так,
пролетая над страной, услышишь ту же ноту:
Земля,
земля, земля, земля, — и иногда болота.
Моя
земля, моя страна, от Хатанги до Бреста,
Всегда
готовая восстать, особенно не к месту.
* *
*
я
видел нетрезвые сны
про то как покинув маршрутку
плетусь
по столице страны
в каком-то районишке
жутком
с
тревогой гляжу на часы
тропинку
ищу меж сугробов
и
только созвездье весы
глядит
из-за туч как из гроба
куда за какие коврижки
направился
я идиот
спросите
об этом мальчишку
что
в доме напротив живет
он
знает он тоже когда-то
совсем
выбиваясь из сил
походкой
плохого солдата
из
дома в метель выходил
он
шел вдоль снесенного тира
сожженную
нес он тетрадь
покинув
чужую квартиру
покинув
покойную мать
и
мимо пустынной дороги
где
пробка теперь он без слов
идет и касаются ноги
моих
занесенных следов
* *
*
Февраль.
Загрязненное утро стремится запачкать башмак.
На Киевской это как будто совсем осязаемо так.
Я нынче вокзал изучаю, цепляя случайно плечом
То
грузчика с булкой и чаем, то бабку с тугим рюкзаком.
Отсюда
туда протекая, торгуясь, ища дураков,
Толпа
и меня увлекает, и я волочусь вдоль ларьков.
В
просвете меж свитером с пузом и курткой с пятном на
спине
Простая
быдланская муза с похмелья является мне.
По
пиву и по чебуреку! И мы, окрыленные впрок,
С
тобой перейдем эту реку, точней, пассажиропоток.
Туда,
где под призрачным солнцем, твоей повинуясь руке,
Корабль
одинокий несется по обледенелой реке.
* *
*
Прилежная
еврейская семья
летит
в Нью-Йорк. Курчавый длинный парень
Глядит
в иллюминатор, а за ним
Не
менее курчавая трава.
Там,
за стеклом имеют место быть
Два
облака и внуковская башня,
Да
человек на взлетной полосе.
Все
это потеряет после взлета
Свой
первозданный вид, оставшись лишь
Воспоминаньем,
тенью, каплей в море.
Сторонний
зритель скажет, может быть:
«Бывает
так, что родина бывает».
Подобное
испытываю я,
Когда
поеду с кладбища. Автобус
Придет
пустым. Я выгляну в окно:
Не
менее курчавая трава.
В
весеннем небе солнце освещает
Два
облака, а если глянуть выше,
Не
видно башни, а вот крыш полно —
Мой
самолет летит не вверх, а прямо.
Как
ни лети, не скрыться даже так
От родины, обжитой нами насмерть.