в русской сетевой и бумажной периодике третьего квартала 2009 г
Опубликовано в журнале Континент, номер 142, 2009
Библиографическая служба “Континента”
Проблемы российской современности
в русской сетевой и бумажной периодике
третьего квартала 2009 г.
Мы продолжаем знакомить читателей с актуальными публицистическими выступлениями (находя их в бумажной прессе и в Рунете), отличающимися либо оригинальностью и глубиной анализа, либо концептуальной четкостью, либо просто симптоматичностью. В этом обзоре предлагается изложение наиболее примечательных публикаций с сайтов apn.ru, apn-spb.ru, chaskor.ru, ej.ru, e-xecutive.ru, gazeta.ru, grani.ru, inLiberty.ru, liberty.ru, russ.ru, specletter.com, vz.ru, а также статей в бумажной прессе.
Общество
Алексей Верижников (“Современность по-русски” — E-xecutive, 29 сентября) характеризует нашу страну весьма некомплиментарно. Начиная с XVIII века Россия функционирует как общество, пытающееся осмыслить себя в рамках западного дискурса. Все основные политические, философские и литературные идеи пришли к нам с Запада, однако бытовая и политическая основа у нас восточного типа — та, что досталась от Золотой Орды. Так возникает коллизия двух идентичностей (культурной западной и политико-бытовой восточной). Русские, пишет Верижников, с удовольствием берут из корзинки глобализации яркие тряпочки, но оставляют на ее дне тяжелый кирпичик “западных ценностей” (индивидуализм, ответственность, верховенство закона). И не потому, что западные ценности им не нравятся из каких-то принципиальных соображений,.. а в связи с тем, что эти ценности никак не стыкуются с повседневными бытовыми реалиями. Например, в России сколь угодно долго можно кричать о “гражданском обществе” и “верховенстве закона”. Но если нужно решить вопрос в какой-нибудь инстанции, то лучше все-таки задействовать своего влиятельного знакомого (клановость) или постараться предложить взятку (коррупция). А если не задействовать ни того, ни другого механизма, то просидишь ты в длинной очереди несколько часов, нахамят тебе в лицо, и останешься ты при своих. И как резюме: наш народ любит перемены, но это должны быть перемены исключительно “карнавального” свойства — не перемены, а скорее, переодевания: “к черту старье!”, “такого больше не носят” — вот культурный код для осмысления понятия “современность” в России. <…> Погудел-повеселился, покричал-покуражился, повесил на гвоздик костюм арлекина, переоделся снова в спецовку/корпоративную униформу и пошел себе на завод/в присутствие удваивать ВВП и укреплять “суверенную демократию”.
В отсутствие независимых источников информации, пишет директор Аналитического центра Юрия Левады Лев Гудков (“Пропаганда: Безответственность власти” — “Ведомости”, 30 сентября), опросы общественного мнения фиксируют не столько динамику настроений и представлений общества, сколько эффективность государственной пропаганды. Каков же осадок этой пропаганды в общественном сознании? Если отбросить риторическую шелуху, отмечает Гудков, то реальные интересы власти сводятся к рутинизации изменений, имевших место за последние 20 лет, и удержанию власти. Начиная с 2003 года политическая стратегия имеет два основные направления: 1) симуляция политики модернизации при фактическом отказе от проведения основных институциональных реформ и 2) традиционалистская имитация “большого стиля” великой державы. Авторитаризм, отмечает автор статьи, особенно нуждается в традиционализме. Неверие в то, что жизнь может быть устроена иначе, чем в советском обществе, парализует всякое политическое действие <…> деисторизация или мифологизация массового сознания способствуют воспроизводству патернализма. Сохранение образа мудрой, стоящей над обществом власти,.. не предполагает каких-либо механизмов контроля, а значит, освобождает ее от ответственности перед населением. С этим связано пассивное выживание как повседневная жизненная стратегия, характерная для массовой адаптации к изменениям. Ни о соучастии в политике, ни о солидарной активности гражданского общества и речи не идет. Открытая конкуренция групп, институтов и политических сил подавляется образом общества как семьи, что предполагает также девальвацию частного, специфического существования, автономных ценностей любой подсистемы общества.
Можно посмотреть, пишет Гудков, как система пропаганды работает на отдельные участках, и попробовать оценить ее результативность. Вот, к примеру, систематически и настойчиво внедряемая в общественное сознание идея тихой реабилитации Сталина как великого государственного и национального деятеля, пусть и не лишенного отдельных недостатков. По данным центра Левады, сумма позитивных оценок роли Сталина составляла в 2001, 2006 и 2008 годах соответственно 38%, 36% и 31%; сумма негативных суждений оказалась 43%, 38% и 23%. Иначе говоря, уменьшилось число как тех, кто был настроен антисталински, так и тех, кто настроен просталински. Зато увеличилась общая масса равнодушных: количество ответивших “безразлично” и затруднившихся с ответом выросло с 18% до 47%. Это мнение стало доминирующим. Среди молодежи, тех, кто является главным объектом идеологической обработки, рост безразличных — самый большой: с 26% до 59%. (К слову, самой восприимчивой к действию пропаганды группой оказалась интеллигенция, а именно люди с дипломом о высшем образовании, сервильная и государственническая элита. В этой среде сталинские симпатии выросли с 20% в 2001 году до 31% в 2006-м). Можно сделать некоторые выводы о функциях того ведомства, которое связывают с сурковской пропагандой, — резюмирует Гудков. — Она не ведет к реабилитации тоталитарного режима или его вождей, она подрывает основы моральной оценки прошлого и настоящего, лишая смысла саму идею ответственности власти за проводимую ею политику. <…> нынешняя пропаганда направлена исключительно на поддержание состояния аморализма и беспринципности, равнодушия к общественным вопросам и проблемам, отчужденности от политики.
Специфический модус массового сознания фиксирует Виталий Портников в статье “Жизнь на “Курской”” (Грани.Ру, 4 сентября). Как известно, 25 августа была открыта после реконструкции станция “Курская — кольцевая” Московского метрополитена. До ремонта ее вестибюль украшали две строки из советского гимна:
Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил,
а теперь пассажиров встретили другие строки из той же строфы:
Нас вырастил Сталин на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил.
В связи со скандальным появлением строки со сталинским именем Портников пишет: никто не ожидал, что вот так, без многолетних дискуссий и согласований, без начальственного приказа появится уже забытая строка самого первого михалковского гимна под тяжелыми сводами подземки. А между тем, чему удивляться? Разве Россия только что приехала на “Курскую”? Разве не живет она на “Курской” все эти годы, лишь иногда выезжая на подмосковную дачу или в Анталью? Разве российское общество определилось в своем отношении к кошмару, происходившему в растерзанной большевиками стране все эти десятилетия? <…> Так что под сводами станции метро “Курская” написана не просто строка из позабытого гимна. Там выбита правда.
Конечно, продолжает автор, хорошо бы, чтобы и в церковь ходить, и Сталина любить, чтобы и генерал Деникин был наш герой, и маршал Ворошилов.., чтобы и крест, и партбилет, чтобы осудить злодеяния сталинизма прямо под памятником вождю. И главное — чтобы все это происходило одновременно. Портников диагностирует: Это раздвоение личности каждого бывшего советского человека, не желающего примириться с мыслью о позоре и кошмаре, в котором пришлось жить каждому из нас. Не желающего видеть, не желающего знать, не желающего каяться, не желающего жить завтрашним днем, в котором нет никакого Сталина, никакого советского гимна, никакой лжи, никакой крови, никакого желания подмять под себя, доказать, что прав только сильный, а удел слабого — рукоплескать и радоваться. И пока этого нового мира не возникает, огромная страна продолжает ютиться в подземельях метро, все еще веря, что искусственный свет старых ламп и каменные буквы большевистских лозунгов могут заменить настоящее солнце и настоящую правду.
Народную апологию сталинизма Евгений Ихлов в статье “Две дорожки к стенке” (“Ежедневный журнал”, 2 сентября) мотивирует двояко: У более старших — хрустальная мечта о расправах с ответработниками, толстосумами, инородцами и интеллектуалами. <…> У более молодых — почти эротические грезы о “пацанском” внешнеполитическом курсе: всем — показать зимовку раков, всех — на колени, сбросить на гадов бомбу. Но в любом случае, замечает Ихлов, это стремление к грандиозной и, возможно, последней в жизни нашей несчастной страны исторической катастрофе — массовому террору или полноценной войне. Автор прогнозирует: это случится совсем скоро, когда подсознательный ужас перед деспотизмом забудется и на сцену выйдут поколения next — свежие, как молодой редис, незатейливые, как грабли. И репетицию этого “нового прекрасного будущего”, по мнению Ихлова, Россия видела уже дважды: а именно то почти животное удовлетворение, которое охватило страну после ареста Ходорковского и после вторжения в Грузию. Вот только, считает автор статьи, народ-то способен пережить многое, да у нынешней правящей элиты исторических шансов нет ни при каких вариантах торжества сталинской внешней и внутренней политики: То, что останется после чисток и “точечных” бомбардировок, будет тщательно выкорчевано — либо народно-революционным правительством с его бесконечными списками на люстрации; либо оккупантами; либо (что они примут за великое счастье) администрацией натовских миротворцев с их дозированным гуманизмом и тщательной программой детоталитаризации.
Свое объяснение тому, почему так много людей столь сильно привязаны к Сталину, дает Денис Драгунский в статье “Точка идентичности” (“Частный Корреспондент”, 1 сентября). Он пишет: наш человек стал глядеть в Наполеоны. Он перестал быть равен самому себе. Он возмечтал о славе, богатстве и могуществе. То есть о власти. Всеобщей, глобальной, безграничной и беспощадной, что особенно важно. <…> Он стал в своих фантазиях сильным, жестоким и бестрепетным. Стал Сталиным в себе и даже отчасти Сталиным для себя, как сказал бы философ гегелевской школы. Но поскольку в реальности такое перевоплощение невозможно, наш бывший маленький человек нашел в недавней истории свою точку идентификации: образ вождя народов. А также точку зрения, обратите внимание. Почти все исторические и социальные суждения наших современников делаются как бы с властной вершины. Люди охотно становятся на место власти, которая, бедняжка, просто вынуждена была сгонять крестьян с земли, закрепощать рабочих на фабриках и бросать почти безоружных солдат навстречу гитлеровским танкам. Но они почти никогда не становятся на место тех, кого сгоняли, закрепощали, кидали на смерть. Люди в своих фантазиях “рулят и разводят” (виноват, “вяжут и разрешают”) кого-то другого, кого они сами за людей-то и не считают. Между тем это они сами и есть.
Совершенно иначе видится общество Илье Мильштейну (“Крот в пустыне” — Грани.Ру, 13 октября). Он считает, что в обществе снова возникает способность воспринимать начальственное вранье и подлоги как личное оскорбление. Такое впечатление оставил у автора осенний голосовательный марафон. Стране осточертело данное государство, — пишет Мильштейн. — Потрясенная кризисом, абсолютно отчужденная от власти Россия выглядит смертельно уставшей от унижений и тотальной пропагандистской лжи. <…> страна меняется. Страна в тоске наблюдает весь этот суверенно-демократический маразм. Однако вопрос “что делать?” пока остается без ответа. <…> Общество тычется вслепую, и перестроечный слоган “так жить нельзя” ныне заменен растерянным “а как вообще можно?”. Медведев — пустое место, жизнерадостный блогер, компьютерное дитя при жестоком, стареющем регенте. Регент надоел. Запрос на новых политиков очень силен, но они выдавлены из власти, придушены в зародыше, их нет. Ностальгические воспоминания о старых демократических брендах непопулярны, да и где они, эти бренды? <…> Обнадеживают лишь воспоминания. О временах тт. Долгих, Капитонова, Катушева, Соломенцева, Пельше и дорогого Леонида Ильича, которые казались вечными, но кончились так скоро и (бес)славно, что сегодня даже трудно представить, как мы жили при перезрелом, гниющем, заржавленном совке.
Об интеллигенции в России не весьма лицеприятно и, в сущности, весьма упрощенно рассуждает Виктор Мартьянов (“Взлет и упадок” — “Частный Корреспондент”, 7 августа). Он рассуждает так: в советское время интеллигенция, получив официальную прописку в общественной структуре советского общества, как отдельная социальная группа — прослойка между рабочими и крестьянством — достигла пика своего влияния, во многом формируя государственную идеологию. Служение власти, демонстративное отстранение от нее в виде “нейтральности” и аполитизма или же оппозиция власти представляли всего лишь различные тактики ее присвоения, накопления символического капитала и выполнения идеологической функции. Поскольку интеллигенция, как и любая социальная группа, исторически стремилась превратить свою образовательную, просвещенческую роль в функцию превосходства. В первую очередь это проявлялось в тактике морализации политики, что давало ей право на власть, право указывать, что хорошо, а что плохо для всего общества. <…> Однако ко второй половине ХХ века модернизация в целом завершилась, ее задачи были выполнены, общество преобразилось, а функция интеллигенции как прогрессора, агента индустриальной модернизации страны оказалась исчерпана. Интеллигентское просвещение “темного царства несвободы” более неуместно. Люди общества модерна в большинстве своем… не нуждаются в интеллектуальном менторстве. Более того, сама модель управления обществом электронной демократии является по своей сути предельно прямым взаимодействием власти и вышедших на арену публичной политики образованных масс, не нуждающихся более в интеллигенции как в общественных посредниках и “пикейных жилетах”. Ну вот и приехали. Чего-то важного, кажется, не схватывает Мартьянов в своем предмете.
Авраам Шмулевич на сайте АПН в статье “Россия: государственный компрадорский капитализм и интеллигенция” (10 августа) со своей стороны обращает внимание на то, что подавляющее большинство интеллигентов-интеллектуалов, духовенство всех официально признанных конфессий и даже политическая оппозиция чувствуют себя в существующей системе очень уютно и явно не желают никаких перемен, кроме, разве что, косметических. Отчего так? В России построен почти классический режим государственного компрадорского капитализма, — считает Шмулевич. — Причем экономическую основу его составляет не транзитная торговля и не производство чего-то возобновляемого (хотя бы бананов), но тупая продажа содержимого природных недр. Соответственно, и для того, чтобы оказаться в составе правящего класса этого режима, нужно обладать умением присосаться к “трубе”, оттолкнув ногами конкурентов. Остальные умения — излишни и даже вредны, так как отвлекают силы от главного. <…> Какова экономика, таков не только правящий класс, но такова и обслуживающая его интеллигенция, и “окормляющее” его духовенство и встроенная в систему этого класса “конструктивная оппозиция”. Система, в общем, получается гармоничная, все довольны. Проблема только с несознательностью масс. Глаз да глаз за ними нужен.
Сергей Шелин обращает внимание на беспамятство российского общества (“История так и не началась” — Газета.Ru, 19 августа). Путч 1991-го и дефолт 1998 года с одинаковой быстротой были забыты. Два главных события “лихих 90-х” почти полностью испарились из памяти нашей публики. Уже в 2001-м, к десятилетнему юбилею ГКЧП, 61% опрошенных россиян затруднились назвать хоть кого-нибудь из его членов. А каждый второй из тех, кто взялся отвечать, перепутал. Только 16% верно назвали хотя бы одну фамилию. Всего 4% опрошенных смогли тогда, например, вспомнить Геннадия Янаева, — между прочим, официального главу путча, провозглашенного и. о. президента СССР. Забыты и действующие лица из противоборствующего лагеря. Бурбулис? Челноков? Хасбулатов? Бакланов? Павлов? За вычетом Бориса Ельцина, все забыты с обеих сторон. Шелин замечает, что самое удручающее вовсе и не в том, что со временем симпатии к ГКЧП выросли. Дело в другом: общество, в котором есть разные мнения, уж точно живее, чем то, в котором никаких мнений нет; движение же происходило и происходит именно в сторону равнодушия. К 2006-му число не имеющих своего мнения об общественном вреде или пользе ГКЧП увеличилось до 58% среди всех опрошенных и до 67% среди молодежи. Постпутчевое поколение не столько одобряет или осуждает, сколько вообще не желает знать, из-за чего был сыр-бор. Точнее, по-своему знает: это, дескать, была обычная начальственная разборка-дележка, в которую зря втянулись рядовые люди, хотя к их делам она касательства иметь не могла. Более убогого и бессильного взгляда на грандиозные события 91-го года придумать просто нельзя. Наивный цинизм, утвердившийся у нас в качестве хорошего тона, — это вовсе не горький общественный опыт, за который он себя выдает, а наоборот, отказ от всякого опыта и готовность покорно подчиняться любым импровизациям начальства. И точно так же не был извлечен урок из августовского финансового обвала 1998 года, хотя он уж точно коснулся каждого. Однако перетерпели и расторопно забыли. Год назад, не получая подсказки, а просто услышав вопрос: “Какие события происходили в России в августе 1998-го?” — только 36% россиян дали более или менее верный ответ. Остальные забыли. Если же респондентам сначала напоминали о дефолте, а потом интересовались, сильно ли они от него пострадали, то память у многих начинала работать, но тоже своеобразно. В августе 1999-го, через год после обвала, 90% опрошенных сообщали, что в 1998-м они или их семьи пострадали, и лишь 7% заверили, что нет. А вот на пике жирных лет, в августе 2007-го, образ дефолта радикально смягчился: доля пострадавших от него упала до 51%, а число тех, кто ответил, что дефолт не причинил им ущерба, взлетело до 43%. Доля утверждающих, что они тогда не пострадали, уменьшилась в нынешнем августе, под напором свежих впечатлений, до 26%, в то время как число вспомнивших, что в 1998-м они-таки пострадали, поднялось сегодня до 59%. Но при всем при этом накануне нынешнего кризиса, демонстрируя гораздо более высокую, чем у начальства, способность предчувствовать обвал, широкая публика ждала развития событий с полной пассивностью и покорностью судьбе. Воспоминания о 1998-м оказались почти так же туманны и так же не превратились в общественный опыт, как и воспоминания о 1991-м. Если опыт не помнят, а уроки не извлекают, история ходит по кругу, раз за разом повторяясь.
Власть
Статья-манифест президента Дмитрия Медведева “Россия, вперед!”, впервые появившаяся на сайте Газета.Ru 10 сентября, вызвала немало откликов, которые частично оценивали реалистичность намерений власти, а частью — содержали оценки настоящего и проекты будущего, в чем-то совпадающие с видением президента, а в чем-то и расходящиеся с ним. Не будем ни пересказывать статью, которая есть в некотором роде факт действительности, ни реферировать отклики на нее, отправим читателя к сетевым и бумажным СМИ, которые представили панораму мнений.
Следует лишь заметить, что в прикремлевской общественности кипят споры о реальном содержании понятия “медведевский авангард”. Характерным образом обозревает ситуацию Тарас Бурмистров на сайте Либерти (статья “Креативный класс и “медведевский авангард”. К промежуточным итогам дискуссии интеллектуалов”). Он поясняет, что впервые словечки “авангард” и “авангардизм” в этом контексте зазвучали в статье Сергея Митрофанова на Либерти, где было сказано, что наша общественная жизнь должна сейчас принять характер — “в меру веселый, в меру раскованный, в меру парадоксальный, в меру авангардистский, в меру политизированный”. Примерно тогда же появилась статья Александра Морозова в “Русском журнале”, посвященная тому, что автор назвал “медведевским большинством”, способным “вытащить страну из господства теневой политики и связанной с ней коррупции, из доминирования корпоративной морали, из страха населения перед чиновничеством, а чиновничества — перед всесилием прокуратуры, действующей из политических или корпоративных интересов”. Еще громче эта тема прозвучала в интервью Глеба Павловского, в котором он сказал: “Я считаю, что идеальная политическая формула на будущее — медведевский авангард во главе путинского большинства! Это то, что нам сегодня нужно”. Одним из первых откликнулся главный редактор Либерти Вячеслав Данилов, написавший в своем блоге: ““Медведевский авангард” — это про нас, на самом деле”. Сам Бурмистров дает банальное пояснение: Когда Путин и “путинское большинство” нашли друг друга (а “путинское большинство” существовало в стране задолго до прихода Путина, это была прослойка людей, которая хотела “советской стабильности на несоветской основе”, — очень многочисленная, как позднее выяснилось), так вот, когда они нашли друг друга, это придало нашей государственной конструкции колоссальную прочность, но одновременно уничтожило едва ли не все возможности для общественной жизни в стране. Формула стабильности была найдена, но обе стороны так дорожили этой формулой, что предпочитали вообще ничего не трогать — даже и дороги на всякий случай не строить, вдруг что-то развалится по обочине. Но кризис заставил что-то делать для малого и среднего бизнеса. “Медведевский авангард” начал формироваться естественным образом, когда стало понятно, что Путин и не станет всего этого делать. А кому-то надо. Кому?
Кирилл Мартынов там же, на Либерти (“Авангард президента Медведева”) отвечает вполне дежурно: Кто должен вытаскивать Россию из того тупика коррупции и патернализма, куда мы загнали ее совокупными усилиями в последние десятилетия? Разумеется, речь идет о новом поколении, молодых гражданах страны. Именно они способны выработать инновационную модель поведения, а именно не участвовать в коррупционных схемах и не ждать подачек от государства. <…> Молодежь является — по крайней мере, потенциально — авангардом президента Медведева, социальной базой рывка, от которого зависит выживание и будущее страны. От нее теперь и ждут инноваций. Зато у упомянутого Данилова возникает уже выражение “принуждение к инновациям”. Ну и ну.
Евгений Гонтмахер (“Революции не будет — будет бунт” — сайт “Особая буква”, 25 августа) прогнозирует развитие кризиса. Цены на энергоносители вновь стали снижаться, отмечает он, — их кратковременный рост, откровенно говоря, был чисто спекулятивным. А это значит, что единственная опора и надежа выходит из-под контроля. Дальнейшее падение экономики вызовет падение социальных параметров. Люди поймут, что такое кризис. При развитии событий по подобному сценарию вполне возможно, что федеральные власти столкнутся с проблемой налогового сепаратизма. Зимой можно прогнозировать резкое повышение числа техногенных катастроф. Когда закончатся деньги на оплату отопления, все будут жить в долг — поставщики газа и мазута, заказчики тепла, потребители. Власти понимают, что в нынешних условиях перед Россией открыты две дороги. Первая: беспощадный бунт. Экономику раздирает кризис, политическая система разрушена, нет широкого обсуждения поглотивших страну проблем. Не зная, как жить и что дальше делать, люди возьмут в руки вилы и камни. Еще раз подчеркну: будет бунт, а не революция. Второй вариант — и он для нас желательный — это некая модернизация сверху. Причем это должна быть модернизация с премьером. <…> Понятно, что на премьере висит тяжелый груз прошлого — это и преследование Ходорковского, и зажим прессы, и уничтожение гражданского общества, и неадекватная внешняя политика. Но другого человека, способного как-то повлиять на ситуацию, у нас нет. По мнению автора статьи, премьер вместе с президентом должны развернуться лицом к проблемам, которые стоят перед Россией, и начать всестороннюю модернизацию. Иначе ситуация окончательно выйдет из-под контроля. Риски есть. Но ничего не делать — еще большие риски. Спасение экономики немыслимо без политической реформы. Вот в этом, извините, вся дурость нынешнего российского положения: на повестке дня у западных стран чисто экономические вопросы, мы же должны решать все сразу — перестраивать финансовую систему, возвращать к жизни гражданское общество, стимулировать развитие политической конкуренции. Кому, как не нашим двум главным начальникам, знать, насколько сложно проводить такого рода комплексные реформы. Тем более что ни одного удачного примера системного преобразования в российской истории, по сути, и не было. Реформы Александра II, Горбачева, Гайдара — все они по большому счету закончились провалом. Поэтому президент и премьер сейчас сидят и думают, что делать дальше. А общество молчит. За исключением маргинальной оппозиции типа Каспарова, на которую давно уже никто не обращает внимания, все ждут чего-то. Есть у россиян такая традиция: ждать, когда кто-нибудь первый что-то скажет. Если первый выкрик породит толпа — народ будет уже не остановить. Но “первые” у нас люди назначенные. Они-то и должны объяснить стране, в каком направлении двигаться. Хотя надо признать, что с принятием решения наши головы уже запоздали. Каждый день их молчания отодвигает выход России из кризиса на недели, если не на месяцы. Кризис становится все более структурным. Население деградирует — Медведев тут вдруг узнал, что люди много пьют. Процесс загнивания охватил всю социальную систему.
Одна из ключевых тем в актуальной публицистике — проблема либерального лоялизма, парадокс которого явил собой Гонтмахер. Андрей Пионтковский в статье “Безумство слабых” (Грани.Ру, 9 сентября) замечает: Восхождение Евгения Гонтмахера к высокой степени безумства, которое он с беспощадной честностью исследователя описывает online в своих блогах, — процесс трагический для личности ученого и публициста, но чрезвычайно познавательный и поучительный для понимания состояния нашего общества и его интеллектуальной элиты. <…> Полтора года Гонтмахер, а с ним и вся прогрессивная либеральная общественность вынашивали нелепый план медведевской оттепели при живом Путине. Как будто можно представить себе Хрущева, делающего доклад на XX съезде при товарище Сталине, не упакованном еще надежно в Мавзолее, а меланхолически попыхивающем трубкой в первом ряду президиума. Наконец, либеральная общественность в прошедшем августе не только очень ясно почувствовала холодок обвально накрывающего страну системного кризиса, но и осознала полную никчемность Медведева и абсурдность каких-либо надежд на него. И какой же вывод они сделали из своего неудачного хождения в медведевскую перестройку? С воплем Credo quia absurdum est! бросились они снова к той же конной статуе полуобнаженного мачо, которую только что готовы были оплевать. Почему же наши системные либералы-с, представители и наследники “ельцинской гвардии”, так обреченно идут сами и ведут страну на заклание, не отваживаясь выступить против путинско-медведевского режима, всю губительность которого для России они прекрасно понимают? Дело, на наш взгляд, не столько в их трусости, сколько в их ослепленности Властью, в их собственной кастовой принадлежности к верхушке режима, в психологии жертв-палачей, связанных общей идеологией, общим стилем жизни, общим происхождением их немалых состояний. Поэтому выйти за пределы кремлевского круга и обратиться к абсолютно чуждому и совершенно непонятному им “народу” для них немыслимо. Они так и будут цепляться за ускользающую видимость Власти или хотя бы иллюзию близости к ней, пока она не бросит их всех, одного за другим, как символы “проклятых девяностых” на колья праведного народного гнева.
Не веря в модернизацию сверху, тот же Пионтковский пишет (““Мы” и модернизация” — Грани.Ру, 7 сентября): Десятилетний юбилей путинского застоя (8 августа 2009 года) и последовавшая за ним серия техногенных катастроф стали символическим рубежом, закрывшим тему авторитарной модернизации, которая “не идет или идет плохо”. <…> Идея сильной полицейской вертикали <…> вызревала лет десять в умах “интеллектуалов”, мечтавших о российском Пиночете, который железной рукой поведет Россию к светлому будущему рыночной экономики. Такой проект имел бы шансы на относительный успех, если бы суть реформ сегодня заключалась в том, чтобы заставить обездоленное население рыть как можно больше каналов, котлованов и воздвигать “гиганты индустрии”. Так проводил индустриализацию России сталинский режим в первой половине XX века, похожими методами осуществляли свой рывок страны Юго-Восточной Азии в его второй половине. Но в XXI веке путинский проект был обречен на провал с самого начала. Экономика знаний XXI века — это экономика свободных творческих людей, живущих в свободной стране, в которой никакая сволочь не посмеет назвать их “нашей второй нефтью”. Маленький подполковник, обманутый холуями, драматически ошибся веком. Похоже, он уже это понял. Неслучайно его неудержимо тянет back in USSR, к Молотову-Риббентропу и Михалкову-Регистану, но так, чтобы непременно и с “Патек Филиппом”, и с Тимченко-Абрамовичем.
Близок к позиции Пионтковского Александр Рыклин в статье “Гонтмахеризация общественного сознания” (“Ежедневный Журнал”, 27 августа). Он анализирует тип либерала при власти. …большинство тех, с кем на протяжении последних двух десятилетий ассоциировались такие понятия как “свобода” и “либерализм”, сами оказались плотно встроены в ту властную машину, что 10 – 15 лет назад только набирала обороты, а теперь несет страну невесть куда. Впрочем, почему же невесть? Эти же либеральные идеологи объяснят вам, что, конечно же, в пропасть. Это такое условие игры — винтикам разрешено критиковать отдельные детали механизма. <…> Но только на том условии, что они продолжают исправно крутиться и обеспечивать надежную работу всего агрегата. Тогда на критику закрывают глаза — дескать, пусть себе клоуны болтают. <…> Много ли мы знаем примеров, когда кто-то из тех, о ком мы сейчас говорим, с гневом и брезгливостью отверг этот позорный контракт? Пожалуй, из фигур первого ряда — только Андрей Илларионов. А остальные с кудринским рвением бросились в объятия новых начальников <…> Да, у этих нынешних противные рожи, да — хамят постоянно, да — понаделали глупостей, да — закатали в асфальт все живое в России, да — поссорились со всем миром, да — украли все деньги в стране. Зато с либеральной обслугой расплачивались щедро и в срок. Но <…> за тощими годами замаячил всеобщий кирдык. Наши “либералы”, первыми почувствовавшие неминучую беду, опечалились, забеспокоились и стали бить тревогу. И нынче изо всех сил пытаются спасти режим, который хоть и унижал их постоянно, но все же кормил, поил, обувал и одевал. Теперь они ему советуют “модернизироваться”, пугая толпами с вилами. <…> Гонтмахер падает в ноги к крокодилу и на полном серьезе предлагает ему стать вегетарианцем. И в случае отказа предупреждает о серьезнейших последствиях для здоровья. Рыклин итожит: Люди все еще, слава Богу, чувствуют фальшь и продажность и реагируют адекватно — брезгливо отворачиваются. Беда в том, что прикормленные ручные “независимые эксперты” и “либеральные экономисты” намеренно выступают как бы от имени всего цеха. Чтобы замазать всех. Чтобы потом невозможно было отличить одного от другого. Чтобы в общественном сознании либералы Каспаров, Немцов, Илларионов и Милов сливались с либералами Чубайсом, Кудриным, Грефом и т. д. Чтобы между ними не было никакой черты. И в некотором смысле это удалось сделать. И люди больше не верят никому. <…> Мы много лет стеснялись провести эту черту. Но теперь уже пора. Потому что если этого не сделать сейчас, то завтра вдруг окажется, что мы действительно все были в “одной лодке”, в “одной команде”. И пока мы бились снаружи, они подтачивали изнутри… А я не хочу быть с ними в одной команде. По простой, кстати, причине — мне противно.
В статье “Посткризисное развитие: Пожар потушен, время строить” (“Ведомости”, 3 сентября) председатель совета директоров МДМ-банка Олег Вьюгин дает сжатую характеристику того тупика, в котором оказалась российская экономика. Кризис, прервав десятилетие непрерывного экономического роста отечественной экономики, высветил неустойчивость модели ее развития. Источниками ускоренного роста экономики в тот период были международный долговой капитал, привлекаемый компаниями для покупки или модернизации производственных активов, и рентные доходы от добычи и экспорта полезных ископаемых, направляемые на повышение государственного и частного потребления. Стоило сократиться спросу на международных сырьевых рынках и замереть глобальному рынку долгового капитала, как ВВП России за полгода упал на 10% и страна осталась без долгосрочных источников роста. Процветание нашей страны на притоке легко доступного долгового капитала и доходах, поступающих от эксплуатации природной ренты, не мотивировало бизнес, общество и политические элиты к созданию прочных институциональных основ устойчивого экономического роста, развитию конкуренции и творческого поиска. В такой модели крупные компании преимущественно занимаются перераспределением активов на заемные средства, а приоритет в экономической политике неизбежно отдается рентным производствам, развиваются государственные монополии, увеличивается хозяйственная роль государства, подавляется справедливая конкуренция. И вот вышло так, что институциональная основа для решения проблем у нас сегодня откровенно слаба. Рассчитывать, что в построении эффективных институтов регулирования нам удастся добиться кардинальных перемен в короткие сроки, видимо, не стоит. Тем не менее есть проблемы, решение которых нельзя откладывать. Речь идет о повышении эффективности государственного управления и о преодолении тенденции ухудшения правоприменительной практики. Вьюгин предлагает создать механизм публичной общественной оценки качества и эффективности работы государственных институтов, осуществляющих регулирование и функции правоприменения. В жизнеспособном обществе основным инструментом такого влияния являются СМИ, обладающие разумным ресурсом свободного изложения фактов и несущие ответственность за искажение предоставленной обществу информации. По этому пути и надо идти. В области внутренней экономической политики время переходить от оборонительных принципов к активной реструктуризации бизнесов и стимулированию на этой основе реальной конкуренции и притока прямых инвестиций в несырьевые секторы экономики.
По сути, статья Вьюгина камня на камне не оставляет от реалий экономического курса последних лет. О чем и пишет, к примеру, Кирилл Рогов (“Модель развития: Вертикальные грабли” — “Ведомости”, 23 сентября). В российской элите, отмечает он, практически сложился консенсус относительно исчерпанности той модели развития, которая сформировалась в последние 5 – 6 лет. Анализ ее управленческой и экономической несостоятельности и дает Вьюгин: “рентная и долговая модель развития” несовместима с инновациями и диверсификацией, подавляет конкуренцию, ведет к перманентному перераспределению активов, формированию госмонополий. И в конце концов ведет к накоплению критических дисбалансов между возрастающим объемом перераспределяемого богатства и снижающейся эффективностью экономической деятельности. Но, замечает Рогов, Вьюгин, как и Медведев, не дает оценки той политической системы, которая составляет неразрывное целое с описанной выше системой экономического перераспределения. Ключевое понятие, которое описывает основной принцип этой политической системы, — “вертикаль власти”. Это понятие, этот институт подменил собой другое ключевое понятие современного общества — “верховенство закона”. Вертикаль власти принципиально стоит над законом, рассматривает и использует закон лишь как подсобное средство своего функционирования и достижения своих целей. Между тем, Россия — большая и многоукладная страна; здесь никогда не работали и не работают классические авторитарные модели, основанные на сквозном прямом контроле сверху донизу. Приоритет вертикали власти над верховенством закона оборачивается тем, что беззаконие и манипулирование законом становятся основным принципом, пронизывающим всю систему общественных взаимоотношений сверху вниз. Вертикаль не способна транслировать вниз те или иные импульсы (например, импульсы модернизации), она транслирует лишь принцип своего существования. Попытка централизации политических прав на фоне чудовищного перекоса в структуре наших доходов неизбежно приводит к критическому перекосу всего государственного механизма — к болезненному возрождению тотального государства, выступающего и как главный распорядитель прав и ресурсов, и как конечный держатель псевдорыночных и социальных обязательств. Это не вопрос удачной или неудачной попытки централизованных реформ, это физический закон нашего государственного тела. Рогов резюмирует: Крупнейшие кризисы в жизни государств связаны, как правило, не с внешними шоками и не с циклическими кризисами, но с попыткой сохранить политический режим, экономическая основа которого уже подорвана. Попытка сохранить в новых условиях политическую модель, сложившуюся в тучные годы, когда доходы от внешней торговли в стоимостном выражении росли на 20 – 30% в год, а приток капитала увеличивался ежегодно в 1,5 – 2 раза, когда победоносное становление этой модели оплачивалось ежегодным ростом доходов населения на 10 – 15%, — это и есть главное антимодернизационное решение, главная угроза будущему страны. Хуже того — это грабли, на которые мы уже наступали при жизни нынешнего поколения.
Юлия Латынина в статье “Петрократия” (“Ежедневный журнал”, 6 августа) характеризует вынесенным в заглавие понятием тип общественного устройства в путинской России. Петрократия — это когда правящим сословием являются владельцы нефти и газа, власть используется для получения контроля над нефтью и газом и считается, что с помощью нефти и газа можно решить все внутренние и внешние проблемы. Латынина напоминает, что в ХХ веке нефть постоянно употребляли как геополитическое оружие, однако оружие это не абсолютное. Кремль знает это и делает необходимые выводы. СССР, сказано в статье, рухнул потому, что огромные нефтяные деньги впустую вкладывались в высокотехнологические отрасли. Кремль сделал вывод и ни в какие высокие технологии не вкладывает. Он вкладывает сразу в виллы, яхты и удовольствия. К тому же отсутствие высоких технологий в стране ведет и к отсутствию технической интеллигенции, которая, как показал опыт СССР 1991 года или свежий опыт иранских президентских выборов, первая выходит на улицу с протестом против диктатуры. СССР рухнул потому, что ввязался в войну в Афганистане. Кремль сделал вывод и отдал Чечню на откуп Рамзану Кадырову. СССР рухнул потому, что цены на нефть пошли вниз. Кремль сделал вывод и продолжает поддерживать международную напряженность, что, в свою очередь, ведет к росту цен. Эта часть путинской политики является совершенно прагматичной и циничной. Она позволит Путину удерживаться у власти бесконечно долго, хотя и ценой последующего исчезновения России из мировой истории. Но есть в политике Путина и иррациональные мотивы: тем, кто правит страной, важно чувствовать себя великими. Эти люди искренне полагают, что восстановление вертикали власти выражается в увеличении количества причитающихся им бабок; газовая труба в их необузданных мечтах предстает фаллическим символом, Вавилонской башней, с помощью которой они поимеют Европу. <…> В результате внешняя политика России выглядит как серия промышленных войн, которые Россия начинает и проигрывает. Латынина ищет смысл в этой иррациональности: в большинстве остальных петрократических режимов — будь то Иран, Нигерия, Венесуэла или даже бывший СССР — все-таки существует какая-то эрзац-идеология, объясняющая причины сравнительной отсталости страны и необходимости борьбы с Западом. В Иране это фундаменталистский ислам, в Нигерии это обличение белых людей-колонизаторов, в Венесуэле — обличение колонизаторов-янки. В одной России петрократия существует в чистом виде. Россия, согласно кремлевской идеологии, избрана не потому, что у нее есть чучхе, Коран или Маркс. Россия избрана потому, что у нее есть Газ. Психологическая потребность ощутить себя избранниками Газа и обожествить процесс получения бабок на оффшорный счет и приводит к комичным результатам. Основную же проблему автор видит в том, что такой России не нужны мозги, и они уезжают из страны. Нынешние власти это вполне устраивает — в отличие от Сталина, Путин не стремится к мировому господству. Зачем Кремлю мировое господство? Куда тогда продавать газ и откуда тогда завозить “Мерседесы”? Наоборот, чем больше мозгов покинет страну, тем легче будет внушить оставшимся, что Россия встала с колен. В условиях глобальной экономики этот отток интеллекта способен обеспечить отставание России навсегда.
Элла Панеях в статье “О деградации государства” (InLiberty.ru, 24 июля) констатирует: В современном обществе правительство, уж извините, никоим образом не единственный европеец. <…> В России же государство все ближе подходит к тому, чтобы остаться в стране единственным… Не азиатом, разумеется, не будем обижать азиатов. Единственным отморозком. Государство в России неизмеримо хуже населения. Средний милиционер хуже образован, хуже воспитан и намного более беспринципен, чем его среднестатистический ровесник. Средний чиновник намного менее организован, трудолюбив и честен, чем средний менеджер примерно того же класса. Средняя фирма на порядки более дружелюбна к клиенту, чем средний государственный офис. И настолько же эффективнее организована изнутри. Частный автобус чище государственного, даже если возит за те же деньги. И этот разрыв растет: люди в стране стремительно цивилизуются, а государство так же стремительно деградирует. Люди все больше ценят свое частное пространство, автономию, берут ответственность за свою жизнь на себя. А государство все больше в эту жизнь лезет.
Ведущий эксперт Центра политической конъюнктуры Автандил Цуладзе изложил системное видение политической ситуации в стране. Серия его статей стала, пожалуй, наиболее масштабным аналитико-публицистическим выступлением сезона. Остановимся на них подробнее. В обширной статье “Полураспад Системы, или Эпоха “волюнтаризма”” (“Ежедневный журнал”, 26 августа, 1 сентября, 21 сентября) он утверждает, что нынешняя политическая система крайне неустойчива, управляемость ее день ото дня падает, а тенденции к саморазрушению становятся все отчетливей. Связано это со следующими факторами. Во-первых, не удалось решить т. н. проблему-2008 — проблему передачи власти “преемнику”. Главным условием успешности проекта, — пишет Цуладзе, — было сохранение шаткого баланса сил между соперничающими властными кланами. Если Путин и был в чем-то эффективен как президент, то это в умении поддерживать баланс сил между очень разнородными частями правящей элиты. Но вместо смены одного сильного президента другим получилась совершенно другая конфигурация: слабый, декоративный президент при сильном неформальном лидере. Эта конструкция привела к нескольким опасным для системы в целом последствиям. 1. Институт президентства оказался дискредитирован в глазах общества, элит и даже на международном уровне. <…> Путин решает… задачу собственного политического выживания, но при этом основательно дестабилизирует саму систему. Бывший охранитель системы выступает в роли ее разрушителя. В этом смысле Путин — главный оппозиционер в стране. 2. Раздвоение власти привело к раздвоению “вертикали”. <…> Не случайно коррупционные явления в системе возрастают — чиновничий класс нервничает и спешит решить свои сугубо шкурные проблемы, поскольку уверенности в сохранении своих позиций нет ни у кого. 3. Сменилась основа легитимности власти. <…> Медведев избран, но не правит. Правит неформальный глава государства. Это означает, что вся система формальной власти, вся бюрократическая “вертикаль”, для укрепления которой было наломано столько дров, заняла подчиненное положение в отношении скрытой от общества системы неформальных отношений, “тайной власти”, подмявшей под себя власть официальную. Неформальную власть всегда возглавляет вожак, вождь. Именно с этим связаны резкие перемены в имидже Путина. Он позиционируется как вождь, предводитель, а не “чиновник № 1”, как он сам себя называл в годы президентства. В свою очередь, легитимность, основанная на вождизме, неизбежно влечет за собой такие “технологические ходы”, как беспрестанный поиск внутренних и внешних “врагов”, поскольку борьба с “врагами” — главное и по сути единственное оправдание власти вождя в современном обществе. Вождизм нуждается в постоянных войнах (реальных либо виртуальных). Путин олицетворял собой идею “стабильности”. Теперь он выступает в роли дестабилизатора общества, разрушителя выстроенного им же элитного консенсуса. Путин демонтирует власть бюрократии и делает это очень эффективно. 4. От представительной модели демократии (со всеми поправками на авторитаризм и проч.) за год-полтора страна перешла к модели прямой демократии. Есть вождь, и есть поддерживающий его народ. Формальные институты власти оказались полностью не у дел. Модель прямой демократии крайне опасна. Воля большинства далеко не всегда является благом. В кризисных ситуациях, в условиях ухудшения социально-экономического положения общество может легко превратиться в толпу, в которой доминируют примитивные и далеко не вегетарианские инстинкты. 5. Следствием перехода к модели прямой демократии является кризис лидерства в стране. <…> Лидеров, способных пойти при необходимости против общественного запроса, среди правящей верхушки сегодня нет. И Путин, и Медведев являются заложниками собственного популизма. <…> В отсутствие лидера страна оказалась во власти иррациональных импульсов, исходящих, прежде всего, снизу. Российское общественное сознание лишено каких-либо ценностных и идеологических ориентиров. Поэтому бал правят коллективное бессознательное, иррациональные страхи и фобии. Общество дичает и погружается в примитивное состояние. Путин весьма точно и адекватно отражает эти метания бессознательного. По его поведению можно судить о том, как далеко зашло дело. Но изменить он ничего не сможет. Он всегда плывет только по течению, он зеркало процесса, а не его творец. 6. Кризис лидерства неизбежно порождает общий системный кризис, одним из главных следствий которого является отсутствие стратегических целей развития страны и способов их достижения. Раздвоение “вертикали” и смена оснований легитимности власти привели к разбалансированию системы принятия политических решений. Система перешла в “ручной”, он же аварийный, режим управления. Но долго находиться на “ручном” управлении системы такого порядка не могут. Нынешнее время можно с полным основанием назвать периодом “волюнтаризма”, — пишет Цуладзе. — Метания Хрущева, пытавшегося адаптировать политическую систему к послесталинским реалиям, имели похожую природу. Отсюда ряд системных пороков. В России нет механизма мирной ротации элит, и это ведет к тому, что элитная борьба переходит в режим подковерной борьбы в византийском стиле. Элиты и контрэлиты ведут войну на уничтожение. Победитель получает все, проигравший теряет все. Поэтому в ситуации нестабильности возможны любые повороты: государственный переворот, развязывание новой войны, войны компроматов, аресты представителей конкурирующего лагеря и т. д. Другим системным пороком является нелегитимность собственности. Любой собственник может быть “зачищен” по произволу властей, уверенности в завтрашнем дне нет ни у кого. Поэтому российский бизнес носит спекулятивный характер, нацелен на получение больших и высоких прибылей, которые выводятся в безопасные офшоры. Никаких стратегических задач внутри страны бизнес перед собой не ставит. Такой бизнес не может быть надежной опорой ни для государства, ни для общества. В России пока легитимен только “вождь”. Но это весьма шаткая опора для государства. Цуладзе итожит: политическая система вступила в фазу полураспада. Крах системы отодвигается с помощью пиара, но, поскольку ни одна системная проблема не решается, ситуация становится все опаснее и непредсказуемее.
Анализирует Цуладзе и экономическую базу режима. Путин довольно скоро утратил вкус к экономическим реформам по либеральным рецептам. Социальная цена, которую пришлось бы заплатить за реформу ЖКХ, пенсионную реформу, урезание льгот и проч., представлялась слишком высокой. Идея сделать Россию конкурентоспособной, что Путин пытался позиционировать как “национальную идею”, не была подкреплена проектом модернизации страны. Новая — путинская — элита была занята проблемой передела собственности, старая — ельцинская — как могла отбивалась. Ресурсы политической системы уходили на “разруливание” процесса перераспределения командных высот в экономике. Не до модернизации было. Вера в теорию дорогих энергоресурсов вызвала к жизни новый проект — превратить сырьевой характер российской экономики из “минуса” в “плюс”. Сделать, по совету Дейла Карнеги, “из лимона лимонад”. После раздела ЮКОСа появился проект “энергетической империи”. Следствием экономических проектов Путина для экономики России стали: усиление сырьевой ориентации экономики; отсутствие достаточных вложений в модернизацию инфраструктуры; замена процесса диверсификации экономики показухой в виде “национальных проектов”, создания госкорпорации по нанотехнологиям (названным в народе “кукурузой Путина”) и проч.; откладывание давно назревших экономических реформ на неопределенное будущее; приоритет интересов “сырьевиков” над промышленниками и сельхозпроизводителями, в частности, в курсовой политике ЦБ. Это привело к существенному росту импортозависимости России. Амбициозные планы наращивания капитализации сырьевых компаний за счет дешевых иностранных кредитов резко повысили объем корпоративной кредиторской задолженности. Парадокс, но активы “энергетической сверхдержавы” оказались заложены западным банкам. С началом кризиса выяснилось, что российские сырьевые олигархи, украшавшие списки “Форбс”, были миллиардерами в долг. Теперь они просят денег у государства, чтобы “стратегические предприятия” не отошли иностранцам. Откладывание денег в “кубышку” Стабфонда лишило российскую экономику возможности внутреннего инвестирования экономического роста и переориентировало российские компании на поиск заемных средств на Западе. Стратегия построения “энергетической империи”, т. е. региональной сырьевой монополии, своим неизбежным следствием имела рост монополизма внутри России. Был взят курс на концентрацию ключевых экономических активов в единый “кулак”, чтобы обеспечить большую управляемость экономики и контроль над финансовыми потоками. Логичным было в этой связи и создание госкорпораций, решавших эту задачу на разных участках “экономического фронта”. Модель “свободного рынка”, с которой начинались российские реформы, сменилась моделью госрегулирования экономики как напрямую (увеличение доли государства в компаниях), так и опосредованно через неформальный контроль частных компаний влиятельными госчиновниками. Стратегические инвестиции в высокие технологии, в промышленность и сельское хозяйство, рассчитанные на “отложенный эффект”, уступили место погоне за быстрыми прибылями. Экономика России приобрела откровенно спекулятивный характер.
Цуладзе продолжает: в социальной сфере т. н. путиномика привела к росту разрыва в доходах между самыми богатыми и самыми бедными россиянами. Экономический рост сопровождался усилением расслоения общества, т. н. средний класс так и остался “прослойкой” в российском обществе. По разным оценкам, до кризиса он достигал 20 – 25%. Причем, большую часть “средних” в “путиномике” составляли госслужащие, сильно потеснившие менеджеров и предпринимателей. Социальная структура страны образовала “пирамиду”, в основании которой малообеспеченные и бедные слои населения, в середине “средний класс”, верхушка — богатые, на самом верху — сверхбогатые “хозяева страны” (по экспертным оценкам “хозяев” до кризиса было от 0,5 до 1,5%). Кризис ударил, прежде всего, по “средним”, поэтому теперь “пирамида” больше напоминает “кеглю” с выеденной “серединой”… Развитие малого бизнеса существенно отставало от темпов экономического роста, талантливые кадры предпочитали госслужбу или крупные компании. В период кризиса развитие малого бизнеса — один из способов снижения социальной напряженности. Но “путиномика” снизила предпринимательскую активность и мотивацию населения. Коррумпированная бюрократия, стремящаяся контролировать экономику на всех уровнях, не дает раскрыться предпринимательскому потенциалу россиян. Среду для развития предпринимательства в России нужно создавать заново. Без этого предпринимательский класс, класс мелких собственников, в стране не возникнет, а останется “прослойкой”. А без этого класса современную экономику создать не получится. Рост доли государства в экономике привел к тому, что значительная часть населения России материально зависит от государства. Это расширило и укрепило политическую базу режима, поскольку т. н. патерналистский электорат — это люди, которые “кормятся” с руки государства. Но “патерналистский электорат” является тормозом для развития страны.
По Цуладзе, монополистическому характеру российской экономики сопутствует монополизм в области политики. Путин действительно стабилизировал ситуацию в стране в том смысле, что привел в полное соответствие экономическую и политическую системы. Главным отличительным свойством монополистической системы (нынешний экономический строй России принято именовать “госкапитализмом”) является подавление конкуренции. Рынок делится между “своими” на основании неких элитных договоренностей. Система распределительная, а не конкурентная. “Свои” получают преференции (здесь тоже есть определенная иерархия), а “чужаки” зачищаются. Это закрытая экономическая система, которая управляется волевыми решениями, а не рыночными. “Госпланом” работает лично национальный лидер, управляющий процессом в “ручном” режиме. Отсюда и экономический волюнтаризм, который трансформируется в волюнтаризм политический. Закрытая экономика закономерно порождает закрытость политической системы, которая лишь повторяет принципы экономического уклада на “политическом языке”: подавление политической конкуренции, “зачистка” оппозиции, монополизация политической власти ограниченным кругом лиц, разделение властей вытеснено административной “вертикалью” и т. д. В общем, Россия больше напоминает вертикально интегрированный холдинг, чем современную развитую страну. Это громоздкая и примитивная конструкция. Разница между политическим и экономическим устройством современной России и ведущими западными странами такая же, как между будильником “Слава” и “Ролексом”. И тот, и другой показывают время. Но, как говорится, почувствуйте разницу. Архаичной экономике соответствует отсталая социальная структура. Тому и другому соответствует архаичная политическая система, деградировавшая за полтора года до примитивного вождизма. Все это “украшает” соответствующая псевдоидеология “вставания с колен”.
Сегодня, замечает Цуладзе, ведется много разговоров о модернизации, но это не более чем сотрясание воздуха. Возможно, чисто по-человечески, некоторым кремлевским чиновникам и хочется модернизации России. Но это противоречит их интересам, и они ничего для этого реально делать не будут. Сырьевой элите не нужна модернизация, поскольку последняя связана с большими капитальными вложениями и структурной перестройкой экономики, что не сулит скорых и верных прибылей. Модернизация мобилизационного типа в современных условиях невозможна, поскольку критерием эффективности экономической модели в современном мире являются не показатели выплавки чугуна и стали, а знания и технологии. Свободные, открытые экономики в этом отношении гораздо эффективнее. Они стимулируют развитие обществ, а закрытые монополистические системы сдерживают. Проблема в том, что нынешняя Система создавалась не под задачи развития страны. Система создавалась при Ельцине для приватизации “своими” людьми советской госсобственности. Задача Путина состояла в том, чтобы защитить накопленные капиталы и закрепить за правящей верхушкой не только экономическую, но и политическую власть. Это было сделано за счет “выключения” общества из политики и, в значительной мере, из экономики тоже. Просителями легче управлять, чем экономически активными и самостоятельными гражданами. В результате мы имеем фантастически неэффективную экономико-политическую модель, которая схлопывается в режиме реального времени. Когда элиты делили сверхприбыли, удалось как-то организовать процесс, чтобы не было лишнего шума, создать систему распределения благ. Когда пришло время делить долги и убыточные активы, система пошла вразнос.
Разбалансирование системы сегодня выражается во внешней политике страны, направленной на обособление России от остального мира. Прежде всего, от стран Запада, имеющих более развитые экономики и политические системы. Психологическая мотивация этой агрессии — страх перед намного превосходящим конкурентом. Экономических козырей нет, приходится шантажировать Запад военной “дубиной”. Таким образом, агрессивная внешняя политика Кремля является следствием краха “путиномики”, последним оборонительным бастионом обанкротившегося, в буквальном смысле этого слова, режима. <…> Авантюрный характер путинского экономического проекта в период экономического роста был скрыт. Теперь, когда ставки оказались биты, этот авантюризм проявляется во внешней политике, поскольку проект “энергетической империи” был завязан на внешнюю региональную экспансию. Поэтому Система отступает с боями в прямом и переносном смысле слова.
Кризис показал, продолжает Цуладзе, что в “чистке” нуждаются не только экономические, но и политические институты России. Осознание этого факта частью российской правящей элиты артикулировано в статье Д. Медведева на сайте Gazeta.ru и его выступлении на Ярославском форуме. Если вкратце выразить суть этих выступлений, речь идет о постепенной, растянутой во времени контролируемой перестройке российской экономики вкупе с косметической либерализацией политической системы. При этом по умолчанию предполагается, что нынешние элиты останутся при своих позициях и будут рулить страной еще лет этак …дцать. Проект медведевской “перестройки”, которая носит название “модернизация”, — считает Цуладзе, — не имеет шансов на успех. Это связано и с низким качеством неротируемой российской элиты. Смена элит возможна только через всевозможные брутальные сценарии: революции, перевороты и проч. То же самое и в бизнесе: кризис показал, что многие российские олигархи достигли уровня своей некомпетентности и, по идее, должны продать собственность за долги. Но этого не происходит. Кумовство, круговая порука, лояльность вместо профессионализма — таковы фильтры для отбора элитных кадров в России. Один из основателей советской социологической школы В. Шляпентох считает, что в России сегодня реализуется модель феодального общества. Главным звеном феодальной системы является слабая центральная власть, которая делегирует региональным баронам полноту власти на местах в обмен на лояльность “королю”. Принцип вассальной зависимости состоит в обмене лояльности на возможность творить произвол в “своих” латифундиях. Лояльность является ключевым понятием в феодальной системе элитных отношений. Система подбора кадров по принципу личной (вассальной) преданности тиражируется сверху до самого низа — вплоть до управляющего какой-нибудь жилконторы. Деградация системы неминуемо приводит к тому, что интересы закрывшейся в башне из слоновой кости бюрократии входят в противоречие с интересами общества. Система обслуживает саму себя. Бюрократия пытается подменить реальные проблемы общества сконструированными угрозами, чтобы отвлечь внимание населения, перевести стрелки на неких “врагов”. Нынешняя элита умеет манипулировать, но не умеет управлять. PR позволяет отодвинуть решение назревших проблем, но сам по себе он проблем не решает. Сейчас же и пиариться властям становится все труднее и труднее. Кризис беспощадно оголяет суть Системы, обостряет все заложенные в ней противоречия, катализирует приглушенные конфликты внутри элиты.
По оценке Цуладзе, одним из следствий разбалансировки Системы является тот факт, что внутри нее зарождается костяк новой системы. Этот костяк начинает формироваться вокруг Дмитрия Медведева. В коррупционной “вертикали”, выстроенной Путиным, Медведев, несмотря на президентский пост, занимает весьма скромное место. Его личные “владения” невелики, и перспективы их расширения у него нет. Путин и его “вассалы” делают все возможное, чтобы задвинуть Медведева на периферию. Феодальная система неформального контроля над госаппаратом и крупным бизнесом не оставляет Медведеву другого выхода для наращивания политического веса, кроме как через восстановление авторитета формальной власти и процедур. Кремлевская пропаганда настойчиво внедряла в массовое сознание миф о том, что Путин укрепил государство. Как всегда, тут не обошлось без лукавства. Государство в современном понимании, как нанятый налогоплательщиками бюрократический аппарат, Путин практически уничтожил, заменив его феодальным типом государства, которое построено на вассальной зависимости, стирании грани между личным карманом чиновника и госказной, сращивании бизнеса и власти в единое целое, практически безграничном произволе местных “баронов”, разрушении правового поля и проч. и проч. Сейчас ситуация предстает в истинном свете. Медведев олицетворяет “официальную” власть, которая в феодальной системе носит характер декорации. Путин воплощает и возглавляет систему феодальных отношений. Авторитет Медведева сегодня низок, поскольку “официальное” государство крайне слабо. Поэтому Медведев заинтересован в разрушении феодальной системы, т. к. только так он может стать президентом без кавычек. Однако борьбе с коррупцией сопротивляется не только “феодальная” бюрократия. Сопротивляется и т. н. патерналистское большинство, т. е., по дореволюционной терминологии, “крепостные”. Они не представляют себе жизни “на воле” без “барина” и поэтому цепляются за охранителя этой системы — Путина. Страх перемен в этой среде носит почти животный характер. Призрак 90-х годов выглядит пугающе. Соцопросы показывают, что большинство населения обходится примитивным набором скудных благ для удовлетворения физических нужд и не более того. Но современная экономика основана на постоянном провоцировании потребностей у людей, на завышении потребительской планки. Люди, обходящиеся картошкой и парой валенок, не могут быть мотором современной потребительской экономики. Запертое в “крепостном гетто” большинство, смирившееся со своей участью, закрепляет власть “феодалов” и, в то же время, ограничивает их возможности по извлечению прибылей из экономики. Архаичная экономика и социальная структура общества склонны к стагнации. Систему взбодрил внешний фактор — рост цен на нефть. Как только внешний фактор из благоприятного превратился в неблагоприятный, стали очевидны все недостатки феодальной модели. Парадокс ситуации в том, что “феодалы” уперлись в неприятный факт — с бедного, неприхотливого населения особых прибылей не выкачаешь. На Западе олигархи делают деньги на населении. Они извлекают прибыли из новых знаний, создаваемых учеными, которые позволяют в свою очередь создавать новые технологии во всех сферах человеческой деятельности. В России же источником богатства являются природные ресурсы, а население скорее обуза. Его приходится подкармливать на уровне физического выживания, чтобы оно не мешало “серьезным людям” пилить бабло. Нынешняя “феодальная” элита абсолютно потребительская. Вся эта затея с “вертикалью власти” была нужна для того, чтобы без проблем узким кругом делить деньги. Никакой “большой скачок” никого не интересовал. Весьма показательно, что критериями роста экономического могущества России для Путина служили показатели роста ВВП, которые действительно радовали последние годы. Но это всего лишь количественный показатель, который совершенно не отражает качественного состояния экономики. Путинскую элиту последнее мало волновало. Она была ориентирована на извлечение максимальной прибыли в минимальные сроки, и до определенного момента это удавалось. Сейчас эта система не работает. Перед страной новые задачи и вызовы. Старая система заточена под другие задачи и с новой ситуацией не справится. Она лишь затягивает столь болезненный для “феодалов” и “крепостных” момент начала коренных структурных реформ в экономике, в политике, в обществе, в идеологии. России предстоит очередная революционная, масштабная ломка, — пишет Цуладзе. — Многие этого боятся. Но история неумолима. Сейчас российскую правящую элиту можно разделить на две части: партию стабилизаторов и партию реформистов. “Стабилизаторы” — это чекистско-олигархический симбиоз, который был в наибольшем выигрыше от “путиномики”, а теперь оказался в наибольшем проигрыше… Модель их политико-экономического доминирования рухнула вместе с их активами. Они пытаются, используя политический ресурс, спасти свои капиталы и собственность и сохранить прежний баланс сил. Ничего из этого не получится, т. к. мировая экономика вступила в стадию глубинных трансформаций и прежней халявы уже не будет. К тому же агрессивная внешняя политика Москвы и растущая внутренняя нестабильность не добавляют инвесторам желания вкладывать в Россию. Слишком много рисков. Что касается “реформистов”, то это второй и третий эшелоны нынешней элиты, которые не особо шиковали при прежнем “барине” и, что особенно важно, не имеют перспектив усилить свои позиции, пока не “подвинут” “стабилизаторов”. Этот лагерь группируется вокруг Медведева. Он менее ресурсный, но гораздо многочисленней, чем кажется с первого взгляда. Представители этого лагеря считают, что реформировать экономику России надо не после кризиса, а для выхода из кризиса, т. к. для России последний обернулся крахом всей системы, всего политико-экономического уклада. Реформы в своем аппаратном измерении — это верный способ перераспределения власти и собственности. Оставить все как есть или менять систему? Путин или Медведев? Вокруг этих вопросов будут закручиваться основные политические сюжеты в обозримой перспективе. Но уже очевидно, что в ситуации системного кризиса конструкция “тандемократии” до 2012 года не дотянет. “Боливар не вынесет двоих”, как цинично заметил один из героев О. Генри. Однако при всем при этом элиты настолько уверены в том, что население будет покорно следить за их играми и ждать своей участи, что в пылу борьбы не задумываются о таком субъекте истории, как народ.
Итоги путинской десятилетки подводит в “Русском журнале” профессор политологии Кентского университета (Великобритания), представитель интеллектуального движения “красных тори” Адриан Пабст (“Итоги путинской эпохи. Год войны Медведева и десятилетие войны Путина”, 26 августа). Рост концентрации власти в руках Кремля и Белого Дома не только ослабил независимость правосудия и законодательных органов, но еще и подорвал эффективность государственных агентств, выявил слабость и усталость администрации, — считает П. — Вертикаль власти уже не усиливает ответственность центра за результаты проводимой политики, но лишает Центр жизненно важной информации об истинных нуждах населения и влиянии текущего политического курса. Путинская система властвования… привязывает пост Президента к геоэкономическим интересам, которые в большой степени зависят от мировой экономики, не подвластной контролю Кремля. Не слишком отличаясь от средневекового короля, мистер Путин руководит группой “баронов”, которые награждаются за верность долей государственного богатства, особенно в виде контроля за крупнейшими корпорациями, находящимися в ведении государства, такими как “Газпром” и “Роснефть”, а также губернаторскими постами. Это объединение политических и экономических интересов делает российское государство особенно уязвимым к внешним ударам — к глобальному финансовому кризису и резкому падению цен на энергоносители и сырье. На мировой арене внешняя политика Путина колебалась между активностью и пассивностью, конструктивным сотрудничеством и враждебным вмешательством, дипломатией “мягкой силы” с такими бывшими недругами, как США и Китай, и демонстрацией “жесткой силы” с такими бывшими советскими республиками, как Украина и Грузия. <…> Путину больше всего импонируют игры в геополитику, в сферы влияния “крупных держав”, свойственные XIX веку. По Пабсту, история будет судить десятилетие Путина у власти по факту отсутствия реальных экономических реформ. Его политика не смогла избавить Россию от симбиоза необузданного мирового “свободного рынка” и сверхцентрализованного бюрократического государства. <…> наследие мистера Путина будет восприниматься в лучшем случае как неоднозначное, а в худшем — как упущенная возможность перевести Россию на лучший экономический фундамент. Способность изменить эту ситуацию и определит президентство мистера Медведева и его шансы остаться на второй срок на посту президента в 2012 году.
На сайте АПН Павел Святенков дает свою оценку примечательному десятилетию в статье “Мой маленький фюрер” (11 августа). У него выходит, что Путин создал диктатуру, но не бюрократии, а бюрократа. Путинская бюрократия как коллективное целое, в отличие от сталинской, слаба, неэффективна, труслива и малоспособна к управлению страной. Но на этом фоне возрос и расцвел отдельный бюрократ. Ибо путинский режим гарантировал бюрократу неприкосновенность и право на самодурство. Возникла чудесная ситуация — каждый отдельный бюрократ превратился в своего рода мелкого феодала — со своим двором, челядью. И, разумеется, “ндравом”, которому не следует препятствовать. Святенков вспоминает: в нацистской Германии был сформулирован “фюрер-принцип”, в соответствии с которым государством должен был руководить единый вождь — Адольф Гитлер. Но он стоял во главе пирамиды других, мелких фюреров, каждый из которых в зоне своей ответственности распоряжался единолично. <…> В России путинской поры восторжествовал принцип “маленького фюрера”. Конечно, нацистская идеология тут не при чем. “Маленький фюрер” возникает там, где слабость и круговая порука бюрократии приводит к всесилию Бюрократа. <…> Его первый признак — безгрешность. Сегодня он делает то, а завтра противоположное. Но всегда с многозначительной миной на лице. <…> Второй признак маленького фюрера — деловитость. Маленький фюрер всегда занят “дэлом”, но никто не знает, каким. Точнее, у дела всегда есть громкое название, но эффект и смысл его всегда будут ускользать от прямого взора. Например, “модернизация инноваций” на деле может быть обычной кражей котлет из общественной столовой. Но маленького фюрера все равно можно узнать по вниманию к мелочам. Например, при проведении армейской реформы он уделит непропорциональное внимание смене простых портянок на батистовые. Или закупке за рубежом особо хищных аквариумных рыбок, которые неизбежно придут на смену нашему подводному флоту. Наконец, третий признак маленького фюрера — позитивность. Этот, по утверждению автора, — самый ужасный: Решительно во всем — в гладе, хладе и падении метеорита маленький фюрер способен разглядеть грядущую эффективность и зажиточность. Наш герой такой оптимист, что если выпороть его плетьми да сослать на каторгу, он и тут усмотрит очередной повод для неизбежного расцвета “менеджмента инноваций”. <…> Маленький фюрер, скромный трудяга, есть истинное лицо путинской эры. И он единственное, что от нее останется. <…> Он — истинное наследие Путина, “путинское большинство”.
Свой взгляд на ситуацию в России почти замолчавший ныне публицист Станислав Белковский резюмировал в виде семи тезисов в статье “Инструкция для Барака Обамы” (“Ежедневный журнал”, 6 июля). 1. Сегодняшняя Российская Федерация, вопреки представлениям многих политиков и экспертов, не имеет ничего общего с покойным СССР. Больше того: РФ является самым антисоветским государством в мире. СССР базировался на: социализме, государственной собственности, коллективизме, религиозном поклонении марксистско-ленинскому учению и его создателям, государственном патернализме, низком уровне коррупции, экспорте коммунистического проекта, стремлении к военно-политическому доминированию в сопредельных странах и регионах. РФ базируется на: капитализме, частной собственности, тотальном индивидуализме, культе денег и религиозном поклонении деньгам, отказе от традиции государственного патернализма, сплошной коррупции на всех уровнях власти — от Кремля до сельской администрации, стремлении к обеспечению бизнес-интересов правящей элиты по всему миру. Советские символы и атрибуты, приватизированные нынешним поколением властителей России вместе с заводами и трубопроводами, используются исключительно в рекламных целях: главным образом, чтобы соблазнять, успокаивать и гипнотизировать русский народ. 2. Власть в России не принадлежит ни Дмитрию Медведеву, ни Владимиру Путину. Власть принадлежит крупному капиталу — бенефициарам “большой” и бесплатной приватизации советского наследства. И деньгам как таковым. Такой режим можно назвать монетократией. Путин и Медведев — функции и символы этой власти. Первый должен был в свое время придать легитимность режиму, который сложился в России в основном в середине — второй половине 1990-х годов. И он сделал это. Второй должен способствовать легализации правящей российской элиты на Западе… 3. Нынешние правители России — не враги демократии и свободы. Они просто не верят, что такие ценности, как “демократия” и “свобода”, реально существуют, кому-нибудь нужны и полезны. А верят они — во всесилие тандема “деньги + технологии”… 4. Российские властители не мыслят ни политическими, ни геополитическими категориями. Потому не надо у них спрашивать, какова их стратегия в отношении Ирана или сопредельных стран бывшего СССР. Они сами не знают. Нет таких политических позиций, которые они в принципе не готовы были бы принести в жертву в обмен на достойную, с их точки зрения, компенсацию. 5. За последние 90 лет Россия еще никогда не была так слаба, как сегодня. Формально Кремль жестко контролирует страну, однако “вертикаль власти” — миф и блеф: страной реально правит коррупция, которая может вовсе не учитывать кремлевские пожелания. Влияние на территории своей бывшей Империи Москва утратила полностью <…> Фактический контроль над большей частью Северного Кавказа — потерян. Вооруженные силы деградировали технологически и морально. Постсоветская модель экономики, основанная на экспорте сырья и импорте всего остального, стремительно идет к краху… 6. В России практически нет политической оппозиции, которая могла бы прийти на смену нынешнему режиму. Многие официальные критики Кремля — от ультралибералов до коммунистов — интегрированы в нынешнюю властную систему посредством коррупции и более всего боятся открытой политической борьбы. При этом в стране растут протестные настроения. Но, не имея легальной политической надстройки, протест возможен только в форме бунта, бессмысленного и беспощадного. 7. Если вы слышите от представителей российской элиты какие-то откровенно завиральные идеи — например, о придании рублю статуса международной резервной валюты или превращении Москвы в столицу мира, — не думайте, что за этим стоит некая хитрая кремлевская игра. Чаще всего за этим стоит дремучая некомпетентность, которой поражен государственный аппарат современной РФ. Это закономерно: более 10 лет правящая элита России сознательно исключала из системы людей сильных и талантливых, но не полностью управляемых, — с целью уменьшения внутриэлитной конкуренции и консервации правящего режима. Результат налицо. Прежде чем серьезно относиться к отдельным проявлениям кремлевского/околокремлевского абсурда, вспомните, например, что Кремль до сих пор считает Оранжевую революцию на Украине следствием американского заговора; что буквально до начала ноября 2008 года правители России искренне верили, что президентом США станет Джон Маккейн, поскольку, по их мнению, черный быть американским президентом не может; что после 4 ноября 2008-го в российских околовластных кругах можно было часто услышать рассуждения о том, что Барака Обаму скоро убьют, как Джона Кеннеди, и президентом США станет Джозеф Байден, ради чего, собственно, “Обаме и дали выиграть”. Они всерьез так думают.
Белковский резюмирует: Для Запада в целом и Америки как сверхдержавы сегодня страшна не сильная Россия, которой уже нет. Страшна слабая Россия, которая идет к распаду собственной государственности. Если гигантская территория между Восточной Пруссией и Уссурийской тайгой станет неуправляемой, Запад и Америка получат много дополнительных проблем посложнее, чем ядерные программы Ирана и КНДР. Поэтому очень важно вести мониторинг российского ослабления, чтобы катастрофа не стала неожиданностью.
Мнения о перспективах существующего режима, впрочем, полярно разделились. С одной стороны, апологет системы Виталий Иванов на сайте Взгляд (“Кто “подвел” оппозицию?”, 19 августа) воспевает стабильность статус-кво, мотивируя неизбывность нынешней власти тремя причинами. Власть, во-первых, сформулировала и реализовала антикризисную программу. Социально-экономическая ситуация в стране полностью контролируется. И нет никаких оснований ожидать, что она выйдет из-под контроля. Это сейчас главное. Сценарий “Новочеркасск-2009” остался примером неудачной “экспертной” страшилки. Во-вторых, власть не позволила раскачать и развести себя на те самые демократизаторские реформы, прекрасно отдавая себе отчет, что грипп нельзя лечить купаниями в проруби. Никаких “пактов Монклоа”, никаких “XIX партконференций”, никаких “внеочередных свободных выборов” и прочих глупостей. Что до народа, то он тоже не настроен раскачивать лодку. Лучше потерпеть и подождать, чем распускать язык и руки. Да и Запад не заплатит оппозиции (а кто ж нынче работает без бабок, резонно вопрошает Иванов). Потому что на Западе тоже кризис. Потому, что дестабилизировать ядерно-энергетическую державу, особенно сейчас, себе дороже.
С другой стороны, критически мыслящие публицисты — от Андрея Пионтковского до Николая Петрова — прогнозируют закат путинской России.
Николай Петров в статье “Пузыри земли русской” (Грани.Ру, 2 октября) полагает, что беспрецедентная активность во властных верхах и среди экспертов (Валдай-клуб, Ярославский форум, статья, выступления и интервью президента Медведева, заявления Суркова, Юргенса, бесконечные по этому поводу комментарии со всех сторон) — все это вместе взятое выдает прежде всего нервозность и неуверенность Кремля, где сквозь прежнее пьянящее ощущение всевластия пробивается понимание, с одной стороны, необходимости что-то предпринимать, а с другой — неспособности что-либо делать при нынешней конфигурации системы. Это ситуация двойного паралича: верховная власть парализована высоким рейтингом и желанием во что бы то ни стало его сохранить; остальные элементы системы парализованы в силу самой ее конструкции, где любое новое действие блокируется необходимостью согласования на самом верху. <…> Складывается революционная ситуация совсем не по Ленину: низы вполне могут жить по-старому, верхи не хотят ничего менять, проблема с серединой — средним управленческим и бизнес-звеном, которое ждет и начинает уже требовать перемен. Но как же тогда гиперактивность, с которой начиналась статья? А это, пишет Петров, — активность переливающихся всеми цветами политических пузырей, активность бесконечных знаков, намеков, советов, предположений, которая ограничивается самым поверхностным слоем политического планктона. Здесь нет комбинаций, это все одношаговые ходы, не имеющие под собой ни основательной проработки, ни последствий. Это выхолощенная “митинговая демократия” шляхты при безвластном и бездеятельном короле и заигравшихся экономических магнатах. При нынешнем обилии дискуссионных площадок поражает как отсутствие серьезного продукта, предлагаемого к экспертному и общественному обсуждению, так и безрезультатность, отсутствие установки на то, что дискуссия выльется в какие-то действия.
На сайте “АПН Северо-Запад” (28 сентября) Димитрий Саввин в статье “Сумерки карликов” выражает уверенность в том, что конец нынешнего россиянского режима неизбежен и близок. Сомневающиеся в этом выдвигают, замечает Саввин, два тезиса: 1) Режим не рухнет, ибо нет никаких “революционеров”, организованных в партию; 2) коноводы РФ вознамерились весь свой подведомственный бардак радикально модернизировать. Однако Саввину эти аргументы не кажутся убедительными. Главной угрозой нынешнему паразитическому режиму он считает сам этот паразитизм: Нельзя воровать до бесконечности — когда-нибудь кончится то, что можно разворовывать. Любой паразит жив до тех пор, пока жив его “хозяин”, за счет соков которого он питается. В конце концов, бык дохнет, а с ним вместе гибнет и бычий цепень. За девяностые и нулевые годы были растрачены почти все имеющиеся ресурсы: человеческие, военно-политические, технические. Одна ситуация — 1) исчезновение профессионалов (истощение человеческих ресурсов), и 2) технический износ (истощение технических ресурсов) — наблюдается практически везде. Дав массу убедительных и не очень убедительных примеров, Саввин итожит: Суть системного кризиса проста: все пропито и продано, отламывать уже почти не от чего. Одно Пикалево режим проглотить смог: приехал “гений руководства”, организовал подвоз денег, и все. Но на очереди сотни новых Пикалево, а денег подвозить неоткуда. По мнению автора, мы стоим на пороге мощного коллапса, сопоставимого с событиями начала 90-х гг. Неизбежно чрезвычайное ослабление власти; причем, в отличие от 90-х, неистощенных финансовых и технико-экономических ресурсов, которыми можно было затыкать постоянно образовывавшиеся прорывы,.. нет. Стало быть, процессы распада в РФ будут проходить теперь интенсивнее, чем в начале 90-х. Это и означает — крах режима. Саввин не верит в возможности нынешней власти что-то изменить к лучшему. Подобное рождает подобное: паразитическая система рождает интеллектуальных паразитов, способных лишь делать попурри из чужих идей, тем самым нивелируя их совершенно, и выдавать полученное за ключ к решению всех проблем. <…> никакой реальной программы модернизации (творческой, конкретно-позитивной программы) у Медведева нет. А если бы и была... Система ориентирована только на “освоение” материально-финансовых ресурсов. Ничего другого она не умеет и не хочет. Любое указание, идущее сверху, которое хоть как-то может зажать мздоимцев и дармоедов, будет просто саботироваться, либо трактоваться как санкция на создание очередной дармоедской комиссии… с жирным бюджетом. Саввин прогнозирует: Впереди у нас Смута. Смута, прямо скажем, не детская. В ближайшие 3 – 5 лет по всему пространству РФ мы будем видеть распад экономики, радикальное ослабление власти, и поверх всего этого — цунами народной ненависти по отношению ко всему, что исходит из Кремля. В этой ситуации любой враг издыхающего режима будет восприниматься народом как альтернатива существующей кошмарной реальности. Паралич государственной инфраструктуры, пишет автор, приведет к тому, что целые районы просто останутся без всякого управления. <…> вакуум власти будут закономерным образом заполнять своими силами, на основании “обычного права”. Вывод же Саввина довольно эксцентричен: от распада и рек крови нас спасут некоторые элиты восточноевропейских стран, разрабатывающие сейчас проект, нацеленный на сохранение России.
Гарри Каспаров в серии статей “Россия после Путина” подводит итоги десятилетия и размышляет о перспективах страны (“Ежедневный журнал”, 19 августа, 1 сентября, 7 октября). Он пишет: всем более-менее объективным наблюдателям, даже соблюдающим лояльность режиму, ясно, что сохранить статус-кво в России уже практически невозможно… Россия безнадежно проигрывает в глобальной конкуренции — и с каждым годом это отставание только усиливается. В таких условиях у нашей страны нет другого выбора, как либо измениться, либо исчезнуть с карты мира. Каспаров полагает, что основополагающие характеристики “путинского режима” определились уже во времена Ельцина. Конечно, тогда еще существовали политическая конкуренция и свобода слова, приводившие к определенной самостоятельности регионов и относительной честности выборов. Однако все это должно было неизбежно исчезнуть в процессе окончательного формирования системы. Возобладал иезуитский подход Чубайса — демократические процедуры де-юре сохранить, но при этом выхолостить по максимуму. Главными технологиями при таком раскладе становятся виртуальные пиар-кампании, сопровождающие массовые фальсификации в процессе голосования. Цена этих “издержек” оказалась чересчур высокой, а захвативший сознание прогрессивной общественности броский лозунг “Бабло побеждает зло” неизбежно превращал деньги, причем нажитые любым способом, в имманентную категорию добра. Несостоятельными оказались предсказания либералов, что все язвы эпохи первичного накопления капитала в России зарубцуются с выходом на авансцену нового поколения бизнесменов и зарождающегося среднего класса. <…> те, кто добился коммерческого успеха благодаря правильно раздаваемым взяткам, оказались совершенно не заинтересованы в установлении одинаковых для всех правил честной конкуренции. А выросший на нефтяных дрожжах средний класс только и мечтает о сохранении статус-кво, ассоциирующегося у него с гарантированной халявой. Связка правящих “либералов” 1990-х годов с силовиками 2000-х была неизбежной. Режим был бы не прочь отказаться от услуг “либералов” в правительстве, но прагматизм перевешивает. Без них никуда: они необходимы и для собственных “больших дел”, и для поддержания хотя бы видимости экономического благополучия страны. Таким образом, утверждает Каспаров, существующий в России режим по праву можно назвать “ельцинско-путинским”. Но если при Ельцине модель системы, условно, соорудили из гипса, то при Путине ее уже отлили из бронзы, окончательно утвердив принцип верховенства исполнительной власти, власти президента и его приближенных над всеми остальными ветвями власти и над обществом. С появлением на вершине власти Дмитрия Медведева возникла новая модификация ельцинско-путинской системы. А через год выяснилось, что его функция вовсе не в реальной либерализации российской жизни (на что некоторые питали надежды), а лишь в юридической лакировке абсолютно бесправной российской действительности. Юрист Медведев выполняет важную задачу легализации всего “освоенного” за минувшее время номенклатурой. Ожидание медведевской оттепели оказалось всего лишь “полезным идиотизмом”, активно используемым властью. Далее Каспаров замечает: У этого режима нет определенной идеологической базы, он мозаичен. Для него установки “мочить в сортире” и “свобода лучше несвободы” совершенно не противоречат друг другу… принципиально только сохранение в своих руках собственности и полный контроль над финансовыми потоками. Тут повсюду царит круговая порука — этакая возведенная в абсолют номенклатурная омерта (“кодекс чести” у мафии. — Е. Е.). И превыше деловых качеств ценится лояльность — по этому принципу ведется подбор руководящих кадров на всех уровнях. Режим разнолик — в нем при желании можно найти элементы авторитарных и тоталитарных конструкций разных эпох. <…> Вспоминается Умберто Эко с его списком четырнадцати “типических характеристик Вечного Фашизма”… “Конек” режима — неустанная идеологическая обработка населения. В отличие от топорной советской пропаганды нынешняя старается охватить разные части общества: Для каждой аудитории у власти есть свои “знаковые” пропагандисты. Для одной Шевченко, для другой Проханов, для третьей, самой привередливой, — Сванидзе и Радзиховский. Но по всем направлениям денно и нощно обществу внушается мысль, что, даже если все плохо, достойной альтернативы правящему режиму нет.
Каспаров призывает к созданию полноценной, внятной общей концепции борьбы против режима в целом. Против режима, чья неадекватность историческим вызовам, стоящим перед Россией, с каждым днем становится все более очевидной. Режима, неспособного справиться с коллапсом социальной и промышленной инфраструктуры, не обновлявшейся с советских времен. Режима, безучастно наблюдающего за крахом военной реформы и бытовыми трагедиями основной части офицерского корпуса, но при этом постоянно укрепляющего силовые структуры подавления гражданского протеста и создающего частные корпоративные армии. Режима, при котором проблема чеченского сепаратизма плавно переросла в новую кавказскую войну всех против всех. Режима, который рассматривает аллергию на кровь, как рудимент лузерской психологии.
Далее Каспаров анализирует, какие решения по преодолению тяжелейшего кризиса российской государственности предлагаются по всему идеологическому спектру радикальной оппозиции. Это неприемлемые для него идеи националистов, это проект конституционной монархии, представленный Станиславом Белковским, это левые идеи, не собранные в цельную концепцию и по большей части обращенные в прошлое: в лучшем случае — к Марксу, в худшем — к Сталину А что же с либеральным проектом? Тут Каспаров различает либералов системных (опору правящего режима) и несистемных и формулирует общий принцип: Современный российский либерализм может стать самостоятельной политической силой только в том случае, если раз и навсегда откажется от навязываемой ему гайдаро-чубайсовской родословной, возьмет базовые ориентиры из гуманистического наследия Андрея Дмитриевича Сахарова и будет опираться на опыт широкого демократического движения 1989 – 91 годов. Речь должна идти о возрождении той гуманистической, антибюрократической, интернациональной концепции, которую отстаивала в 90-х Галина Васильевна Старовойтова.
Излагает Каспаров и собственную программу. Это обширный и яркий в критической части текст. По мнению автора, правящему в России режиму нечего противопоставить ни ползучей китайской аннексии наших восточных земель, ни стремительно разворачивающемуся на южных рубежах пассионарному наступлению воинствующего ислама. Здание нынешней российской государственности прогнило насквозь и восстановлению не подлежит. В “музей восковых фигур” должна как можно скорее отправиться Россия ельцинско-путинская. Задача, которую предстоит решать в постпутинской России, Каспаров формулирует так: сохранение государственного ядра русской цивилизации. Ключевые параметры перезагрузки: резкое усиление власти законодательной за счет уменьшения полномочий власти исполнительной; ликвидация номенклатурного всевластия, базирующегося на бесконтрольной выдаче всевозможных квот, лицензий и разрешений; неукоснительное соблюдение федеративных принципов; перенос тяжести на мэрско-муниципальный уровень, где должны быть сосредоточены реальные финансовые и управленческие рычаги; гарантии правового единообразия во всех, без исключения, российских регионах. Нормализация политической жизни в России должна начаться с созыва Учредительного Собрания, которому предстоит определить форму государственного устройства и предложить для всенародного обсуждения на референдуме проект новой Конституции. Деятельность государственной машины должна стать подотчетной обществу и направленной на создание достойных условий жизни для всех граждан России. Далее у Каспарова следуют немаловажные подробности, которые мы здесь не излагаем, отсылая любопытствующих читателей к первоисточнику. Процитируем лишь еще немногое: В сложившихся сегодня условиях любая форма активного взаимодействия с режимом, будь то участие в “выборах” или согласие войти в формируемые властью псевдообщественные организации, является как минимум косвенным соучастием в совершаемых преступлениях. <…> Режим не может существовать в вакууме, и появление критической массы людей, отрицающих его право на произвол и насилие, может качественным образом изменить ситуацию. Главной задачей является поиск форм самоорганизации граждан, недовольных существующим положением вещей <…> Нет никакой гарантии, что эта деятельность окажется востребованной буквально завтра, но… мы должны бежать марафонскую дистанцию, зная, что в любой момент могут объявить забег на стометровку. И к моменту этого, внезапно объявленного старта мы должны сохранить достаточный запас сил и энергии, скорость и резкость, чтобы не потерять ориентировку, оказавшись затянутыми в стремительный водоворот событий.
Михаил Делягин в статье “Россия после Путина: Секрет развития — замена клептократии здравым смыслом” (“Ежедневный журнал”, 8 июля) прогнозировал развитие кризиса в стране темпами, которые не подтвердились, и предсказывал в отдаленной перспективе революцию заместителей начальников департаментов — то есть внутрибюрократический переворот, в ходе которого произойдет прорыв к власти представителей третьего-четвертого эшелонов современной бюрократии. При этом, по Делягину, произойдет реструктуризация правящей бюрократии. Страх перед хаосом, разверзающимся в результате пренебрежения общественными интересами, сделает новых руководителей страны относительно ответственными — и приведет к оздоровлению государства. Если их компетентности не хватит для решения проблем или если чувство страха окажется недостаточным для их ответственности — российская цивилизация погибнет еще при нашей жизни. <…> Если же чувство страха будет достаточным для закрепления ответственности, а компетентность нового руководства — для решения проблем, мы выйдем на путь авторитарной модернизации. С ущемлением прав и свобод граждан не большим, чем сейчас, но зато с ущемлением их прав не для коррупции, а для модернизации. <…> В результате разумная социально-экономическая политика обеспечит рост благосостояния, который постепенно обеспечит демократизацию общества, и Россия пойдет путем, условно говоря, Южной Кореи. Нужна, пишет Делягин, новая оппозиция: это не будет правая, левая или патриотическая в чистом виде сила, но сила, выражающая синтез этих ценностей, который уже давно происходит в нашем обществе. Эта сила будет опираться не на какую-то абстрактную идеологему, но непосредственно на здравый смысл — не на то, что разъединяет народ России, а на то, что объединяет нас всех в единую, несмотря ни на что, историческую общность. <…> Таким образом, будущее нашей Родины во многом зависит от того, удастся ли нам активизировать, ускорить формирование политической силы, опирающейся на интересы российского народа, а в идеологическом выражении — на здравый смысл.
С присущим ему фаталистическим скепсисом анализирует возможные варианты политического кризиса в России Леонид Радзиховский (“Взрыв? Нет, разложение” — “Ежедневный журнал”, 6 августа). Размышляя о том, что же означает словосочетание “гибель России”, журналист приходит к следующему выводу. Гибель России сегодня означает нижеперечисленные вещи: Бесправие. Коррупция как единственный метод госуправления. Прогрессирующее отставание от передовых технологических стран. Деградация науки. Дебилизация общества. Паразитически-сырьевая экономика. Потеря авторитета во внешнем мире. Политический и социальный застой. Отсутствие “проекта”, “плана”, перспективы, попросту говоря — надежды. <…> Ну да, — пишет Радзиховский, — мы — погибли. Но это не больно. И вообще, это не результат, это — процесс. “Мягко, приятно, не прерывая сна”. Ничего сверх этой программы “вялой гибели” — не ждите. <…> Култыхаться себе в то более глубоком, то более мелком нефтяном болоте и квакать — то самодовольно-рокочуще (100 долл./баррель), то тоненько-раздраженно-жалобно (40-50 долл./баррель) — можно неограниченно долго. Ни на целостность, ни на суверенитет, ни на иные аксессуары нашей невинности никто не покушается. Главное, чтоб из труб текло. А что там внутри болотца — никому и дела нет. <…> Ввиду отсутствия альтернативных моделей и энергии в обществе страна и дальше живет “по исчерпанной модели”, машина “едет юзом”. Или, если угодно, стоит и гниет. Это как посмотреть. “Энергетическая держава”, лишенная социальной энергии, и дальше будет ворочаться в своей энергетической яме. Да и вообще это вопрос термина: Можно привлечь внимание угрожающим “погибли!”, можно пожать плечам — “живем мы так”.
Иногда, однако, Радзиховский все же пытается найти субъекта перемен в современной России. В поисках силы, хотя бы теоретически способной что-то изменить в обществе, его морали, его политическом сознании, Радзиховский доходит до Русской православной церкви (“Воскресение”, “Понедельник” — “Ежедневный журнал”, 22 и 27 июля)). Первая ласточка — антисталинские речи главы Отдела внешних церковных связей архиепископа Илариона. Владыка произнес абсолютно беспощадный антисталинский текст — без малейших “с одной стороны, нельзя не сознаться, а с другой — нельзя не признаться”. Сказано было: моральный урод, чудовище, палач, режим, как нацистский. Радзиховский задается вопросом, что означает это выступление для РПЦ в целом и будет ли продолжение? Следуют и другие вопросы: Может ли Церковь излечить страну от… атеизма-сталинизма? Может ли она воскресить страну?.. Захочет ли? Захочет ли отказаться от собственного державничества — и излечить Россию от болезни циничного державнического “патриотизма”? Воскреснуть — и воскресить, — пишет Радзиховский, — Вот исторический вызов, который стоит сегодня перед патриархом. Разрывая со своим сталинским прошлым, РПЦ показывала бы, что она рвет пуповину, связывающую ее с государством. Обретает свободу. И это же сразу бы изменило всю атмосферу в стране: впервые люди бы увидели реальную, мощную организацию, независимую от государства! Да, это был бы целый моральный и социальный “геологический переворот”.
Возражая Радзиховскому в том же “Ежедневном журнале” (“Соломинка или гиря?”, 27 июля), Игорь Яковенко пишет: вся тысячелетняя история нашей страны доказывает: православие и РПЦ как его главный институт — это гири на ногах России, пытающейся время от времени ползти к прогрессу. <…> Православие жестко встроено во власть и именно ее, а не паству, имеет источником своего авторитета и легитимности.
Для Николая Сванидзе (“Кадыров VS Пугачева. Чистая победа” — “Ежедневный журнал”, 28 сентября) борьба за мальчика, Дени Байсарова, между его матерью К. Орбакайте и отцом Р. Байсаровым — повод выйти на более общие проблемы. Журналист полагает, что в этом частном деле проявляется скрытая логика социальных процессов: Разумеется, не Кристина Орбакайте с Русланом Байсаровым тягаются в Грозненском суде. Нет. Это Алла Пугачева меряется в Кремле с Рамзаном Кадыровым. И исход этой неравной схватки предрешен. <…> Поражение Байсарова будет воспринято в Чечне как личное поражение Кадырова. Это было бы, конечно, некритично, но он не может такого допустить. И не допустит. И Кремль (точнее, Белый дом, Кадырова курирует лично Путин) этого не допустит. <…> Российская власть расплачивается по чеченским счетам и в прямом, и в переносном смысле. То, что казалось еще относительно недавно абсолютным успехом — найден сильный человек, который за полное право делать в республике все, что захочет, способен скрутить ее в бараний рог и взять под контроль, — обернулось своей обратной стороной. Да, Кадыров — сильный и контролирует Чечню. Но только Москва слабая и не контролирует Кадырова. Не ему теперь диктует условия — он их диктует. И он не боится российской власти. Напротив, российская власть его боится и имеет для этого все основания. <…> Москва сейчас неспособна, не в состоянии ни в чем перечить Рамзану Кадырову. Надоест ему быть вольною царицей, а он уже сейчас имеет в Чечне ничем не ограниченную власть, захочет стать владычицей морскою — станет. Чечню роднит сегодня с Россией только безудержное казнокрадство, и оно же удерживает Чечню в России. Обмелеют, иссякнут молочные реки — и Кадыров сыто отвалится от кормящей груди. И тогда никто и ничто его уже не удержит.
Андрей Колесников в статье “Гламуризация дуумвирата” (Газета.Ru, 18 августа) производит рассуждения культурологического свойства. Явления народу, поведение и манеры нынешнего дуумвирата на отдыхе в Сочи он сравнивает с тем, что запечатлела кисть художника А. М. Герасимова на картине “И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов в Кремле” (1938), в простонародье — “Два вождя после дождя”, и с фотографиями Брежнева и Косыгина на отдыхе. У Герасимова высшее руководство страны, одетое явно не по погоде в шинели (зеленая листва на панораме города четко указывает на лето), сумрачно бродит по лужам под тревожными тучами. А представители дуумвирата на официальной съемке нынешних дней гораздо более оптимистично прогуливаются по номенклатурной набережной и строго охраняемому галечному бережку, улыбаются, носят красивые темные очки и демонстрируют замечательную летнюю одежду явно не от отечественного товаропроизводителя. <…> Там железный сумрак сталинизма, здесь солнечные деньки… только вот чего? Кризиса? Поведение дуумвиров на отдыхе резко контрастирует с ситуацией в экономике страны. Президент за рулем дорогого автомобиля — живая иллюстрация к другому классическому произведению: “Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями”*. <…> Вскоре после совещания у президента по борьбе с пьянством глава правительства на глазах у изумленной публики пил пиво. Жаль, неизвестно какое. Так бы получился классический product placement. <…>. Официальная съемка Леонида Ильича Брежнева тоже демонстрировала успехи начальства в обустройстве собственного отдыха. Но все было как-то скромнее: Ильич в купальной шапочке, не замочив голову, медленно плывет под пристальным взглядом отфыркивающегося охранника; Леонид Ильич с Викторией Петровной режутся в домино… Брежнев в летнем костюме смотрит вдаль; Брежнев в летнем костюме целует в десны руководителя братской партии — тогда ведь тоже отпуска были рабочими. Самой замечательной и любимой самим Леонидом Ильичом была фотография Владимира Мусаэльяна 1971 года, где советский лидер, стоя на палубе яхты, смотрит в морскую даль, на носу темные очки, сам в заграничном спортивном костюме, волосы красиво уложены. “Здесь я похож на Алена Делона”, — хвастался генеральный секретарь. Удивительно, но это правда. <…> Что, собственно, пытаются доказать имиджмейкеры широким народным массам, представляя наших сегодняшних вождей в формате светской хроники, хотя и несколько дистанцированной от пира во время чумы на палубе “Авроры”, но такой же глянцевой и гламурной? Что они такие же, как все? Но “все” не покрыты легким загаром и не садятся оптимистично за руль черного отмытого авто. Что у нас в стране все хорошо? Или у начальства все хорошо — со здоровьем, благосостоянием, чистотой казенных помещений, чуть ли не пожизненно выданных им в пользование благодаря поправке в Конституцию о шестилетнем сроке? Народ у нас, конечно, апатичный и безразличный, но демонстрация нарочитого лакового благополучия и благосостояния руководителей страны не может не раздражать население бедной страны. <…> Власть у нас вообще стремительно гламуризуется: выступает в роли светских львов и львиц, пишет стишки к песенкам и романы из современной жизни, показывает городу и миру дорогие часы и ухоженных аристократических собак, помещает себя в интерьеры, годные для мировых архитектурных журналов. И это лишь усиливает впечатление дисгармонии с процессами, происходящими в реальной жизни — за стенами номенклатурных интерьеров и за пределами Садового кольца.
Россия и мир
Годовщину прошлогодней Кавказской войны отмечает Кирилл Бенедиктов (“Несколько слов о национальной гордости” — “Взгляд”, 26 августа). Патетическая риторика этой статьи воспроизводит магистральный сюжет официозной шапкозакидательско-изоляционистской идеологии. Когда развалился Советский Союз и Россия, не без помощи дорвавшихся до власти демократов, стала отступать перед “международным сообществом”, теряя одну позицию за другой, это воспринималось как неприятная, болезненная, но вполне закономерная капитуляция. <…> Россия добровольно сдала все, что могла сдать. Фактически победив в первой чеченской войне, отдала победу бандитам и отморозкам, захватывавшим роддома и школы. <…> Потом было вторжение ваххабитов в Дагестан и вторая чеченская война. <…> Воюя в Чечне и постоянно оправдываясь перед Западом за свою внутреннюю политику, на международной арене Россия продолжала отступать <…> А потом наступил день трех восьмерок. 08.08.08. Либералы кричат о том, что войну начала Россия, а маленькая миролюбивая Грузия только защищалась. На самом же деле, то есть — по Бенедиктову, Саакашвили просто был уверен: Россия не посмеет вмешаться. <…> Россия посмела. Она вступила в войну, и через пять дней 58-я армия была в пятидесяти километрах от Тбилиси. Это была победа, которой можно — и нужно — гордиться. <…> Признав Абхазию и Южную Осетию — без оглядки на “мировое сообщество”, — Россия показала, что она не нуждается ни в чьих советах и разрешениях. И это тоже повод для гордости. <…> Южная Осетия и Абхазия — друзья России. Маленькие, не очень влиятельные, но искренние. А дружба не измеряется в инвестициях. Год назад Россия защитила своих настоящих друзей и нашла в себе твердость пойти до конца, и признала их независимость, вступившись за них перед всем миром. Перед пресловутым “мировым сообществом”. И это реальный повод гордиться Россией.
Диаметрально противоположный взгляд на итоги войны предлагает редакционный комментарий Газеты.Ru “Безвыигрышная победа” (7 августа). Версия, что прошлогодняя война была спонтанным и вынужденным актом, а также, что целью ее было спасение жителей Южной Осетии и российских миротворцев, малоубедительна, сказано в статье, — особенно в свете переноса боевых операций на территорию собственно Грузии и последующего признания новых независимых государств. Тут, по мнению аналитика, приоткрываются иные намерения. А именно: 1) преподать урок внешнему миру и особенно Америке: пусть видят, что с Москвой шутки плохи; 2) приструнить СНГ, показав, что с работы можно уволить не только губернаторов, но и проштрафившихся президентов; 3) сплотить собственных граждан в едином порыве энтузиазма, а также презрения ко всей совокупности внешних врагов.
Удалось ли справиться с поставленными задачами? Что касается третьей из них, то лишь отчасти. Да, подавляющее большинство россиян (71% против 11%) до сих пор считают, что Россия правильно сделала, вступив в эту войну, однако сегодня одобрение это окрашивается уже не столько энтузиазмом, сколько фатализмом. С тем же, что признание независимости Абхазии и Южной Осетии пошло России на пользу, согласны меньше трети опрошенных. По части пункта первого можно смело утверждать: российского престижа на Западе пятидневная война тоже не укрепила — ни Евросоюз, ни Соединенные Штаты не согласились признать соседние с Россией земли сферой влияния Москвы. Чтобы великие экономические и военные державы отказались от своих базовых интересов, — полагает автор статьи, — нужно предъявить им гораздо больше силы и решимости, чем имеется в распоряжении официальной Москвы. Она же продемонстрировала, скорее, свои намерения. И проект, деликатно называемый “десуверенизацией Грузии”, так и остался проектом. И даже решение признать государственный статус отпавших от Грузии анклавов тут же сделалось ловушкой для российской внешней политики, заставив ее вести унизительную и безнадежную кампанию за то, чтобы их признал еще хоть кто-нибудь. Больше того — и это то, что касается второго пункта. Отказ России от принципа уважения территориальной целостности перепугал все постсоветские государства независимо от их режимов. После пятидневной войны, — сказано далее, — не только Союзное государство с Белоруссией, но и прочие эфемерные постсоветские структуры перестали существовать даже виртуально. За прошедший год почти все они предприняли какие-то страховочные действия, ища гарантий для себя на Западе, на Востоке или и там, и там… Поведение партнеров по Организации Договора о коллективной безопасности продемонстрировало, что члены этого, по выражению автора статьи, абсурдного “анти-НАТО” боятся России, то есть главного своего партнера, больше, чем потенциальных врагов. И в довершение всего, пишет Газета.Ru, Россия приросла двумя маленькими провинциями, одна из которых и впрямь хочет оформиться как отдельное государство (хотя теперь эта мечта от нее дальше, чем прежде), зато другая под руководством Эдуарда Кокойты ориентируется, скорее, на опыт кадыровской Чечни с ее внутренней бесконтрольностью и жизнью на дань, получаемую из Москвы.
Прошлогодняя война с Грузией была не просто глупостью, а глупостью очевидной — в том смысле, что страны СНГ тоже не слепые, — пишет Леонид Радзиховский в статье “Заранее объявленный финиш” (“Ежедневный журнал”, 20 июля). Если весь мир идет не в ногу, а одна Россия — в ногу, то что выберут страны СНГ? Правильно. Так что имперский эксперимент полностью провалился, а “геополитическая война”, о необходимости которой так долго кричали дугины-леонтьевы-прохановы, закончилась геополитическим поражением. И как результат — картина расползающегося СНГ: кто устремился к Китаю, кто к Турции, но все — от России. А иначе и быть не могло, считает Радзиховский: Бывшие республики СССР — от Эстонии до Туркмении — обрели каждая свою, органичную для себя “суверенную демократию”, “встали с колен” (в основном в 2000-е) и образовали на территории СССР “многополярный мир”, где нет и не может быть “диктата одной страны”. И тут уже ничего не зависит ни от России, ни от самих этих республик — как от ребенка не зависит его развитие: до старости ползать и гулить не будешь. Да и что Россия может предложить бывшим собратьям?. Военный союз? — Против кого?! Экономический союз? — При наличии ЕС с одной стороны и Китая с другой?! Культурный союз? — Так на кой черт им Голливуд “по Михалкову”, если есть настоящий Голливуд?! Может, тогда идеологический союз? — Это какой? “Россия для русских”?!. Или защита русскоязычных? Но, во-первых, рассуждает Радзиховский, это не сплочение со странами СНГ, а попытка раскола этих стран. Во-вторых же, Россия просто-напросто плюнула на русскоязычных — и не только где-нибудь в Туркмении, она плюнула на русскоязычных и внутри самой России. “Крутитесь как умеете” — отличный и честный лозунг, замечает автор статьи. Только для союза с кем бы то ни было подобные лозунги не годятся.
Александр Храмчихин в статье “Трезубец над Кремлем. Сценарий российско-украинской войны” (“Частный Корреспондент”, 7 сентября) показал, что в вероятной войне с Украиной Россия потерпит военное поражение: не российские войска войдут в Киев, а украинские — в Москву. <…> Реформа даром не прошла. России, для того чтобы просто создать в районе границы с Украиной группировку, эквивалентную по силам ВС Украины, понадобится, очевидно, не один месяц. Более того, обнуление наших обычных ВС в ближайшие годы сделает совершенно реальными ситуации, когда, например, Грузия вернет себе Абхазию и Южную Осетию, а Япония захватит Южные Курилы. Мы ответим ядерным ударом по Тбилиси и Токио? Есть подозрение, что все-таки нет. Ведь удар по безъядерным странам в ответ на захват ими совсем небольших территорий (причем в случае с Абхазией и Южной Осетией нам даже не принадлежащих) будет диким пещерным варварством, за которое Россия справедливо заслужит статус абсолютного международного изгоя и окажется в полной изоляции. Удар же по самим потерянным территориям будет варварством ничуть не меньшим. Тем более что в этом случае мы “освободим” радиоактивную пустыню…
История
Семьдесят лет назад началась Вторая мировая война. В апреле 2009 года Европарламент принял резолюцию, осуждающую преступления тоталитарных режимов, и объявил 23 августа (день, когда был подписан “пакт Молотова — Риббентропа”) “общеевропейским днем поминовения жертв тоталитарных и авторитарных режимов”. А в июле в Вильнюсе была принята резолюция ОБСЕ “Воссоединение разделенной Европы: поощрение прав человека и свобод в регионе ОБСЕ в XXI веке”. В резолюции через запятую перечисляются “преступления двух мощных тоталитарных режимов”, нацистского и сталинского, и поддерживается предложение Европарламента объявить 23 августа “общеевропейским днем памяти жертв сталинизма и нацизма”.
Державно мыслящий Кирилл Бенедиктов в статье “Историки на тропе войны. Политика памяти” (“Русский журнал”, 24 августа) опасается: ну вот, страны Центральной и Восточной Европы опять начнут требовать от России компенсации “ущерба от оккупации”! Опять начнутся спекуляции на трагедии голода 1930-х годов, а употребление в резолюции термина “геноцид” фактически даст международную санкцию фальсификаторам истории. Бенедиктов вообще считает, что резолюция ОБСЕ есть не что иное, как вмешательство во внутренние дела России. Рассуждает он так: коль скоро документ считает недопустимым “восхваление тоталитарных режимов, включая публичные демонстрации в ознаменование сталинистского прошлого”, то стало быть России отказано в праве проводить военные парады в честь Дня Победы. Дальнейшие соображения автора статьи можно свести к тому, что российскому государству следует оплатить деятельность историко-политических институтов, которые будут бороться с западными фальсификаторами. Из существующих ныне похвалы Бенедиктова заслуживает только фонд Александра Дюкова “Историческая память” — и это, несмотря на то, что деятельность Дюкова носит отчасти провокативный характер: так, он обрел широкую известность после заявления о том, что хотел бы “лично убить режиссера” латвийского фильма “The Soviet Story” (о сотрудничестве СССР и Третьего Рейха, Холокосте, депортациях и голодоморе) и “сжечь нахер латышское посольство”.
Андрей Мартынов в статье “Невиновных не бывает?” (“Русский журнал”, 21 августа) пишет: Понятие виновности может быть отнесено практически ко всем странам-участникам II Мировой войны. <…> Думается, что вместо взаимных претензий (зачастую обоснованных) было бы более продуктивно взаимное покаяние. И не только нравственно, но и политически. Редакция “Русского журнала” присоединяется к Мартынову: Сегодня самое время вспомнить, что невиновных тогда, 70 лет назад, не было.
Среди откликов на принятие резолюции ОБСЕ отметим статью Леонида Радзиховского “Красно-коричневые” (“Взгляд”, 24 августа). Резолюция не “воссоединила”, а успешно стравила части “разъединенной Европы”, — констатирует он, — российская делегация решительно выступила против. Российские политики утверждают: Уравнивать нацизм и сталинизм — это “надругательство над Историей. Да нет, пишет Радзиховский, это такие заявления — “надругательство” над Историей, логикой, здравым смыслом, а резолюция не содержит ничего, кроме самоочевидных банальностей. И пытаться отрицать эту очевидность так же смешно и глупо, как отрицать любую иную бесспорную вещь. В вильнюсском документе говорится про тоталитарные режимы — советский и нацистский. Радзиховский терпеливо и довольно пространно разъясняет, в чем состоит суть тоталитаризма. Не будем пересказывать всю статью, ограничимся лишь некоторыми цитатами. Можно зафиксировать и различия сталинизма-большевизма и нацизма, — пишет автор. — Их кратко сформулировал Гитлер. “Национал-социализм — это и есть большевизм, очищенный от интернационализма и совершенно чуждой ему (большевизму) гуманистической оболочки”. Впрочем, отмечает Радзиховский, Сталин и без гитлеровских “советов” де-факто отказался от главного в большевистском интернационализме — от идеи Мировой Революции. Высшим, “математически чистым” образцом тоталитаризма автор статьи называет приказ НКВД СССР от 30.07.1937 года, который устанавливал нормы убийств: На все края и области СССР спускались контрольные цифры — сколько надо посадить, сколько расстрелять в течение трех месяцев. Затем, как водится, пошло соцсоревнование, перевыполнение планов, продление сроков. Всего было расстреляно — только по этому приказу — около 800 000 человек. Но дело совсем не в количестве. Дело — в принципе. Расстрел не за конкретные (пусть даже фальшивые) преступления. Нет! “Чисто статистический расстрел” — расстрел людей в соответствии с заранее заданными цифрами. А ты — начальник НКВД — “набивай цифру” какими угодно трупами. Радзиховский цитирует мысль Сталина: “Смерть человека — трагедия, смерть миллионов — статистика”. Вот так и перерабатывались на утиль “статистические массы”, пишет он. А Гитлер эти начинания лишь “творчески развил”.
Никакого тоталитаризма в СССР не было вовсе, — во всяком случае именно так полагает прокремлевская общественность, пишет Александр Скобов в статье “Не было, но будет” (Грани.Ру, 2 сентября). Авторы новейшей школьного учебника российской истории (под редакцией А. Филиппова) уже в предисловии заявляют, что концепция тоталитаризма — “не инструмент познания, а орудие идеологической войны”, средство уничижения нашей страны через приравнивание ее к гитлеровской Германии. Сегодня, продолжает Скобов, чиновники от образования вообще “не рекомендуют” употреблять термин “тоталитаризм”. Сталинский СССР они предлагают определять как “общество повышенной мобилизации”, обусловленной необходимостью ускоренной модернизации перед лицом “внешних вызовов”. В самом деле, поясняет Скобов, массовые репрессии сами по себе не являются типологическим признаком тоталитаризма и советское государство было тоталитарным не только в сталинский период, а все годы своего существования. Но по масштабам уничтожения людей пальма первенства… принадлежит тоталитарным режимам, а именно сталинскому и гитлеровскому. Поэтому и само понятие “тоталитаризм” по праву ассоциируется с самыми страшными злодеяниями XX века. И кроме научного значения оно несет еще и вполне определенную эмоциональную, оценочную нагрузку. Признание советского строя тоталитарным — это напоминание о совершенных родным государством преступлениях.
Близкого сюжета касается Юлия Латынина. Ее статья “Кампания Примирения и Объяснения” (“Ежедневный журнал”, 1 сентября) посвящена выступлению Владимира Путина в польской “Gazeta Wyborcza”. Статья, посвященная 70-летию начала Второй мировой войны, по словам журналистки, представляет собой экспортную версию путинской идеологии, как “Лада” — экспортную версию “Жигулей”. Так, — пишет Латынина, — тезис об “эффективном менеджере Сталине” (для внутреннего потребления) заменен на экспортный тезис о “тоталитарном режиме”, от которого пострадали и русские, и поляки. Однако, по тонкому замечанию автора, “Лада” и в экспортной версии “мерседесом” стать не может и объяснять на страницах польской газеты полякам, что СССР вместе с Польшей боролся против Гитлера, а Англия и Франция ее предали, — это все равно как если бы премьер Швеции просветил русских по “Эху Москвы”, что Карл XII под Полтавой сражался против турок за свободу России, но был предан своим союзником Петром I. Далее Латынина пишет: в Кремле существует глубокое психологическое отождествление себя с участниками пакта Молотова-Риббентропа, причем сразу с обеими сторонами. Вся статья Путина… построена на том, что Мюнхенский договор (то есть трусость приличного человека перед людоедом) — это то же самое и даже хуже, чем пакт Молотова-Риббентропа (то есть сговор двух людоедов). И это не пиар, не пропаганда — это глубокое внутреннее психологическое убеждение Кремля, на котором и построена его нынешняя политика. Вся проекты Путина, все газопроводы исходили из того, что Европа — это трусы и болтуны, которых можно запугать или купить, как это сделал Гитлер в Мюнхене. <…> Однако после августа прошлого года выяснилось, что Европа все же усвоила уроки Мюнхена, а Путин ее недооценил, — как, кстати, и Гитлер. Латынина продолжает: Неоднократно в ХХ веке казалось, что демократия смешна, наивна, труслива, нерешительна, подла и проигрывает чугунным кулакам и медным лбам диктаторов, но каждый раз демократия выживала, а Гитлеры, Брежневы, Чаушеску, Милошевичи и пр. — рушились в бездну. Поразительно — но Кремль не усвоил урок. Там до сих пор так и не поняли, почему Четвертый Рейх в лице США не подписал с великим Путиным второй пакт Молотова-Риббентропа. Они искренне считают, что и вправду могут объяснить, что Грузинские Фашисты Напали на Мирную Южную Осетию, а Украина Сама Себе Перекрыла Газ. Увы! В отличие от классического оруэлловского тоталитаризма, навязывавшего двоемыслие всем, в открытом мире XXI века квазитоталитарные режимы уменьшились до экономически незначительных величин; они лгут в основном сами себе и все глубже погружаются в пучину персональной геополитической шизофрении.
Ну а Александр Гольц в статье “Кому досталась плесень” (“Ежедневный журнал”, 2 сентября) поймал премьера на лжи. Выступая 1 сентября в Гданьске на церемонии, посвященной годовщине начала Войны, Путин сказал: “Государственная дума РФ, парламент страны осудили пакт Молотова — Риббентропа. Мы вправе ожидать того, чтобы и в других странах, которые пошли на сделку с нацистами, было это тоже сделано. И не на уровне заявлений политических лидеров, а на уровне политических решений”. Гольц комментирует: Прозвучало красиво. Но все дело в том, что ни на уровне политических лидеров, ни на уровне политических решений современная Россия пакт Молотова — Риббентропа не осуждала. Он был осужден, но только съездом народных депутатов СССР в 1990 году. А это, как ни крути, была не Дума, не Россия, это был квази-парламент СССР — другого государства. Из этого Гольц делает следующий вывод: Теперь нет никаких сомнений, что российские лидеры потеряли всякое ощущение разницы между собственным враньем и реальностью. <…> Долгие годы абсолютного контроля над послушным телевидением обернулись тем, что российский нацлидер и его сотрудники всерьез уверились: они могут по собственной воле конструировать не только настоящее, но и прошлое.
Вообще, комментарии к путинским пассажам не менее красноречивы, чем сами пассажи. Так, Владимир Надеин в статье “Путин в Польше” (“Ежедневный журнал”, 3 сентября), начав с общей оценки (Десять лет безраздельной власти, десять лет безразмерной лести не прошли для Путина бесследно. Он полностью утратил способность слышать других и слушать себя.), обращается затем к выступлению премьера в Польше, в частности, производя рецепцию сказанной по поводу известных событий 1939 года фразы “А если кто-то ставит перед собой цель выискивать из этой старой и уже заплесневелой булки какие-то изюминки для себя, а всю плесень оставлять одной из участниц этого процесса, то ничего хорошего из этого не получится”. Ах, как много всего наболтано в этом уникальном хлебобулочном чуде! — замечает Надеин. — ослепительное невежество оратора: история принципиально не ведает черствых булок. Все, что с нами было — вечно свежий хлеб. Тут и выдающаяся душевная заскорузлость: 1939 год — незаживающая рана поляков. В растерзании родины для них ни изюма, ни плесени — только реки родной крови, не просто ничуть не забытой, но еще и не запекшейся, алой и дымящейся. Тут и кухонная мелочность: вон как ревниво подсчитал, кому изюм, кому плесень. Тут и политический склероз. Вспомни, что ты же вещаешь не просто в теплый осенний день, а в круглую годовщину вероломного нападения страны, где ты начальником, на страну, где ты гостем. Тут и политическая близорукость: колкостью и язвительностью нельзя строить отношения с одной из крупнейших стран Европы. Тут и вершина пацаньей самовлюбленности. Привык изъясняться полуматом перед восхищенной отарой тонкошеих вождей, вот и здесь брякнул тупым экспромтом на виду у совсем другой аудитории. И далее: Владимир Путин отметился непреклонными претензиями на управление историей. Это не беглое впечатление о пристрастиях нашего лидера. Путин действительно не понимает, что президенты и премьеры — люди в управлении временные, а порою и случайные и лишены каких-либо прав на руководство астрономией, химией, филологией и другими фундаментальными науками. <…> Он не видит разницы между историей, которая суетливая пропаганда, и историей, которая просто наука. Отсюда его искренность, которая вызывает оторопь у собеседников, не прошедших курсов путинского новояза. <…> Польский визит показал глубинную причину того, почему десять лет правления Путина завершились глухой международной изоляцией России. Если бы не бомбы, доставшиеся по наследству, и не газ, доставшийся от Бога, с нами просто перестали бы говорить. Курс международной политики России нацелен в тупик, квалификация руководителей ее дипломатии не выдерживает критики. Проще говоря, Путин делает то, чего он делать не умеет.
Ценой больших натяжек приходит к оптимистической апологии Путина и нулевых Александр Морозов в статье “Двадцатилетие конца истории” (“Русский журнал”, 5 августа). Автор благодушно смотрит на итог двадцати лет. Лидеры делали ошибки (они перечислены), а народ — в конечном счете, получается, что “народ одолел”. <…> В ХХ веке русским — я имею в виду “народ отдельных судеб” — есть, за что уважать себя. И есть “с чем предстоять перед другими народами”. С колоссальными жертвами мы пережили/победили в войне, пережили/победили — “советскую систему”, “пережили/победили двадцатилетний транзит”. Да, с большими потерями. Криво, косо. Но — главное — САМИ. Вот это нас, собственно, и роднит с другими народами. С другой стороны, Морозову почему-то кажется, что колоссальным личным, осмысленным усилием Путин вернул Россию в 1989 год, исправив ошибки Горбачева и Ельцина. И он продолжает теоретизировать так: Пройдя через обморочное постсоветское двадцатилетие, попав в 2009 году наконец-то в 1989 год, теперь главное — не проскочить с разбегу “точку возврата”. <…> Теперь нам всем предстоит от 1989 года пойти вперед. А не назад. Но другим как бы путем. Пусть это будет контур, похожий на “серебряный век”, а не на контур “комсомольских 1930-х”. В итоге получается, что из опыта двадцатилетия народ у Морозова вынес одно: В конечном счете, побеждает дистанция юмора — с беззлобной иронией и коренным недоверием зрелый человек думает о “властях”. Опыт жизни заключается в том, что власть — “никогда не хороша”. Бывают при власти хорошие люди, да и они — портятся. Они себе “портятся”, а народ живет, растит детей, а затем и внуков. Какой-то бедный, однако, опыт…
Персона
Слава Тарощина в статье “Апология Андреевой” (Газета.Ru, 25 августа) дает характеристику ведущей программу “Время” на Первом канале ТВ Екатерины Андреевой в связи со слухами об ее увольнении. …величественная Екатерина III (у нее в предшественницах Екатерина II и Фурцева) — знак и символ эпохи. Придя в главную программу страны почти одновременно с Путиным, она со временем стала таким же гарантом стабильности, как и сам Владимир Владимирович. Когда-то Светлану Сорокину отстранили от “Вестей” за то, что сообщение о начале первой чеченской войны она сопровождала слишком выразительным осуждающим взглядом. С Андреевой ничего подобного произойти не может. Она не просто первая и главная отличница Первого канала, которой доверяют святое — вести на пару с Сергеем Брилевым задушевные многочасовые разговоры с народом хоть нынешнего президента, хоть предыдущего. Екатерина — само олицетворение державной поступи нашего отечества. Ошибаются те, кто полагает, что Андреева — всего-навсего диктор. Она виртуоз, профессионал из профессионалов, способный ежевечерне кормить свою паству если не откровенной ложью, то вечной полуправдой. И все это с замороженной полуулыбкой на устах, с не меняющимся годами выражением лица, с ровными интонациями в голосе, лишенном эмоциональной окраски. Люди, наделенные столь редким даром, сейчас очень востребованы. <…> Так что легче вообразить, что рухнет Останкинская башня, чем уволят Андрееву. Тарощина обобщает: Каждый день младшие братья и сестры Андреевой тратят массу сил на то, чтобы не прояснить важные события нашей общей жизни, а, напротив, максимально их затуманить. Мы видим лишь следствие, но ничего не знаем об истинных причинах и мотивах. И это по умолчанию всех устраивает. ТВ регулярно и целеустремленно продолжает унижать зрителей, отбирая у них право на полноценную информацию (об аналитике уже давно и речи нет), но никто при этом не кричит: отечество в опасности! Зато отсутствие привычной картинки, то есть гладко зачесанной, в чем-нибудь немарком и непременно приталенном Андреевой, вызывает шквал откликов.
Статистика
Газета.Ru в заметке “Царь-батюшка Путин” 15 сентября информирует о результатах опроса Левада-центра “Путин: 10 лет у власти”. Владимир Путин за 10 лет нахождения у власти оправдал надежды 58% россиян. Так или иначе разочарована результатами руководящей работы Путина лишь четверть населения, еще 11% говорят, что никаких надежд на ельцинского преемника и не возлагали. Но ответы на вопросы об изменениях за прошедшее десятилетие в конкретных сферах создают ощущение, что ничего хорошего от Путина не ожидало большинство российского населения, а вовсе не десятая часть скептиков и пессимистов. Почти три четверти граждан полагают, что за две путинские пятилетки ухудшилась или осталась без изменений ситуация в здравоохранении, в образовании, в ЖКХ, что меньше стало возможностей устроиться на хорошую работу и получать достойные деньги. Больше половины считают, что не вырос, а то и снизился (36%) уровень жизни населения. Подавляющее большинство находят, что стало не лучше, а то и хуже с законностью, безопасностью, социальной защищенностью. Однако при недовольстве уровнем социальной защищенности половина граждан уверяют, что при Путине удалось в какой-то мере решить социальные проблемы в стране (речь идет обо всем сразу — об уровне жизни, ценах, безработице, обеспеченности жильем), а 38% утверждают, что уровень жизни их семей за 10 лет вырос. И пусть почти столько же граждан — 36% — кричат, что при Путине им не стало жить лучше, а 27% уверяют, что стало хуже, чем было прежде. Почти 40% россиян, улучшивших семейное материальное положение, получивших возможность купить лишнюю (или первую) котлету, брюки, холодильник, машину, квартиру (нужное подчеркнуть), составляют твердый костяк путинского электората, ядро тех, кто однозначно предпочитает путинскую стабильность “лихим 90-м”. И пусть еще более небезопасными стали дороги, чаще текут крыши и лопаются трубы, хуже учат в школах и все более платной становится “бесплатная” медицина (47% видят ухудшение во всех этих сферах по сравнению с 90-ми), падает мораль и культура (на это сетуют 44% опрошенных). 78% опрошенных считают, что государство (читай — руководители, чиновники) должно больше заботиться о населении. Именно эта патерналистская модель отношений между государством и гражданами большей части россиян кажется идеальной. 80% опрошенных прямо говорят, что “большинство не сможет прожить без опеки государства”. Только 13% граждан готовы проявлять инициативу и самостоятельность. Примерно столько же (16%) обеспокоены тем, что “в руках Владимира Путина сосредоточена сейчас практически вся власть в стране”. И 63% уверены, что это идет на благо России.
Обзор подготовил Евгений Ермолин
* Для тех, кто не узнал цитату, — это из «Золотого теленка» (ред.).