(Валерий Сойфер)
Опубликовано в журнале Континент, номер 141, 2009
В четырнадцати милях от Белого Дома, в пригороде Вашингтона, тридцать лет назад возник новый университет. Он был назван именем Джорджа Мейсона, чья Декларация легла в основу т. н. Билля о правах — т. е. первых десяти поправок к Американской конституции. В короткий срок это учебное заведение стало знаменитым — не только потому, что здесь начали преподавать ведущие сотрудники правительства США, но и потому, что ряд богатейших людей Америки решили оказывать вузу финансовую поддержку — и это при том, что речь шла отнюдь не о частном учебном заведении, а об Университете штата Вирджиния. Среди таких спонсоров оказался и Кларенс Робинсон, пожертвовавший многомиллионную сумму с условием: на эти средства университет будет искать по всему свету специалистов с международной репутацией по разным дисциплинам — такие профессора будут называться Кларенс Робинсон Профессорами (Clarence Robinson Professors) и читать лекции в основном студентам начальных курсов, а не аспирантам.
Так появились Робинсон Профессора, и вскоре одним из них стал русский писатель Василий Аксенов.
Он полностью соответствовал статусу «Робинзонов», начал вести курсы русской прозы и поэзии и проявил себя непревзойденным преподавателем. Меня избрали Робинсон Профессором через несколько лет, наши офисы располагались рядом, и теперь мы обязательно дважды в неделю виделись в университете (ВП читал лекции по вторникам и четвергам) и по нескольку раз в неделю, в промежутках между лекциями — или у нас, или у него дома. Мы стали друзьями.
Еще живя в Союзе, я часто слушал по «Голосу Америки» полуночную передачу «С того берега», которую вел Василий Павлович в его особой, совершенно неповторимой интонации задушевного рассказчика, искреннего и дружественного, благородно возвышенного и тонкого. Теперь в университете, время от времени посещая его лекции, я сразу же вспоминал те передачи: профессор Аксенов был так же красив своей искренностью и расположенностью к студентам, так же умел заражать любовью к великой литературе России. Его лекции о серебряном веке русской поэзии были обращены в сегодняшнее время и переплетались со спорами, ведущимися в американской интеллектуальной среде о необходимости сплава сегодняшнего прогресса и традиций, о поиске прекрасного в атмосфере урбанистической, технологической и практически заостренной действительности. Он переводил стихи русских поэтов (английским Аксенов владел не просто свободно, — он мог и любил изъясняться изящно и красиво), приводил массу примеров из разных произведений множества авторов. Я ловил себя на мысли, что прошедшие через его лекционные курсы пара тысяч студентов-американцев (а может быть, и больше) навсегда сохранят в памяти и в душе уважение к русской литературе — ту ауру любви к своим предшественникам и коллегам, которой заражал Аксенов. В его классы каждый семестр неизменно записывались несколько десятков студентов (это было необычно — ведь у преподавателей специальной кафедры русского языка в Университете было не больше 10–12 студентов, они ревновали к славе Аксенова-лектора, но конкурировать с ним не могли).
По-моему, на второй год своей работы Робинсон Профессором я нанял себе в помощницы девушку-американку, которая сносно объяснялась по-русски. Она была из небогатой семьи и готова была прирабатывать где угодно. Василий Павлович пригласил ее помогать и ему несколько часов в неделю, и тут я узнал еще одну, до этого ускользавшую от меня вещь. Ким (так звали нашу помощницу) стала получать от Аксенова списки книг, нужных ему для подготовки к лекциям. По понедельникам и средам она подбирала в библиотеке эти англоязычные книги, и они ждали Василия Павловича на стеллаже в моем кабинете; во вторник и четверг все стопки оказывались на его столе, и он прорабатывал их к текущей лекции. Я убедился, что Аксенов методично и исступленно (долгими часами!) готовится к каждой из дежурных лекций, читает все новые и новые источники, пополняя и без того немалый запас знаний. Лекции его блистали многочисленными ссылками, историческими фактами, сопоставлениями, а иной раз и неожиданными экскурсами в, казалось бы, далекие сферы. Насколько я знаю, он не готовил подробных текстов — механически оттарабанить заранее записанную лекцию было не в его обычае. Фразы, которые он произносил, были тщательно продуманы, но рождались спонтанно. Я уверен, что, если бы эти аксеновские лекционные экспромты (хорошо и добросовестно подготовленные) были записаны и опубликованы, литературоведение обогатились бы многими новыми открытиями.
Этот стиль глубоких размышлений над изучаемым материалом Аксенов постарался внести в студенческую жизнь. Он не устраивал экзаменов в обычном смысле, а просил своих студентов в конце семестра написать на темы услышанного литературное произведение страниц на 10–15. В результате у него скопилось великое множество этих тетрадей, и он собирался в конце концов превратить все это в книгу мыслей американского студенчества.
Конечно, он продолжал много писать, и мне было интересно узнать хоть что-то о его писательском опыте. Нередко он ошарашивал меня вопросами, вроде бы не имеющими отношения к нашей жизни. Однако спустя некоторое время в его новых книгах я вдруг обнаруживал пассажи на темы, которые мы по его инициативе обсуждали. Вообще он мне много раз говорил, что работа профессором не иссушает мозг, а относительно небольшая нагрузка «Робинзонов» оставляет достаточно времени для творчества. Он засаживал себя за рабочий стол с раннего утра (чаще всего, как он говорил мне, с шести часов) и писал минимум полдня. Это объясняет феноменальную успешность Аксенова-писателя: ведь он выдавал новые книги каждый год!
Году в 92-м или 93-м мне позвонил из Москвы приятель, работавший помощником Б. Н. Ельцина, и передал просьбу президента: написать прошение о возвращении отнятого у нескольких вашингтонцев российского гражданства. Меня просили переговорить на эту тему с Аксеновым и Ростроповичем. От подобных переговоров в отношении себя я отказался сразу по очень простой причине: меня лишили советского гражданства, не спрашивая на то моего согласия, — значит, и возвратить мне его могли, не понуждая меня просить об этом. Но Василий Павлович, узнав о предложении Ельцина, загорелся сразу же. Потом ему с женой удалось с помощью заместителя московского градоначальника Сергея Станкевича вернуть отнятую в советские времена квартиру, потом в Вашингтоне появился замечательный посол России Владимир Петрович Лукин, установивший дружеские отношения с Аксеновым… Постепенно созрело решение вернуться в Россию.
И вот сегодня его не стало. Уже несколько человек из Университета звонили мне и делились простой и такой горькой мыслью: как нам будет всем не хватать замечательного профессора Аксенова, как много он оставил о себе теплых воспоминаний и у профессоров университета, и у студентов, каким важным был вклад в американскую интеллектуальную жизнь этого выдающегося русского писателя и преподавателя.
Валерий Н. Сойфер,
профессор Университета имени Джорджа Мейсона
Фэйрфакс, США
6 июля 2009 года