Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 140, 2009
Литературная гостиная “Континента”
Владимир САЛИМОН — родился в Москве в 1952 г. Окончил Педагогический институт. Автор четырнадцати поэтических книг, в том числе: “Уличное братство” (1989), “Невеселое солнце” (1994), “Красная Москва” (1996), “Бегущие от грозы” (2001), “Возвращение на землю” (2002), “Опрокинутое небо” (2004), книги избранных стихотворений “Раз и навсегда” (2003), “Счастливым происшествиям свидетель” (2006). Живет в Москве.Владимир САЛИМОН
Про точку и про запятую
* * *
за рекой во тьме кромешной слышатся,
иль колонны красных партизан
скрытно в направленье леса движутся?
Раздается только скрип колес
и впотьмах возницы бормотание,
словно забралась бедняге в нос
мерзкая букашка в наказание.
* * *
Его сорвать соблазн велик настолько,
что я накликать на себя беду
на самом деле не боюсь нисколько.
Поддамся искушенью я легко,
почти не окажу сопротивленья.
Я яблоко сорву и съем его,
за что во век не будет мне прощенья.
Надтреснул чуть у яблока бочок,
и сок по шкурке розовой струится.
Все налицо — наживка и крючок,
и рыболов, и глупая плотвица.
* * *
все природы живой недостатки,
приведу тебя в дом свой пустой,
пребывающий ныне в упадке.
Заливает полы лунный свет.
Стол в гостиной покрыт пылью лунной,
и ладошки младенческой след
меньше мелкой монетки латунной.
* * *
достаточно взмахнуть
сачком для ловли бабочек,
чтоб молодость вернуть.
Все сбудется, все станется.
И часу не пройдет,
как первой шоколадница
мне в сети попадет.
А вслед за ней капустница
вдруг порхнет из-под ног,
крапивница опустится
бесшумно на цветок.
* * *
по которой тянется пехота
полем, с медсестричками в обнимку,
лесом, напрямки через болота.
Я себе представил, как у Бога
испросить прощенья Русь святая
двинулась однажды, от восторга
все вокруг себя круша, ломая.
Верно, нет людскому морю краю,
Никогда оно не оскудеет.
Я за стариками поспешаю.
На моих глазах дитя взрослеет.
* * *
Пыль — все, что от него останется.
А гладь реки, поскольку полный штиль,
вдруг пленкой тонкою затянется.
Под ней, как молодые огурцы,
до срока в парнике созревшие,
пескарики, подлещики, гольцы,
на солнце малость одуревшие.
* * *
мятущихся в ужасе птиц,
и галка пролетная лает
на сбившихся в кучу синиц.
Бог знает, что все это значит,
но что-нибудь, наверняка —
дитя ли спросонья заплачет,
пугая меня, старика.
* * *
о чем-то важном, что есть силы.
Во тьме ночной меня печалят —
курантов бой, вождей могилы.
Детей, дотоле мирно спящих,
такое им присуще свойство,
при виде звезд, во мгле горящих,
охватывает беспокойство.
* * *
как на диком морском берегу,
голы камни, кусты скособочены,
и следы птичьих лап на снегу.
Как за селами высокогорными,
где никто с давних пор не живет,
так за башнями водонапорными
часто слава дурная идет.
* * *
проиграет нам горнист подъем,
яблоко ударит в бочку ржавую,
что стоит во мраке кверху дном.
Понемногу вспыхнет свет за стеклами,
но, когда под утро выйду в сад,
освещенный лишь цветами блеклыми,
то отпряну в ужасе назад.
Будто бы попал я в царство мертвое,
и меня, внезапно взявши в круг,
нечто, в точку мертвую упертое,
уж живым не выпустит из рук.
* * *
Скрытые от нас травою сорной,
берега речушки обнажаются
беспримерно мелкой, но проворной.
Я дотоле не имел понятия,
что у нас с тобой под самым боком
пышно расцветает демократия
в мире некрасивом и жестоком.
Здесь легко найдет себе прибежище
всякий человек с душою нежной,
тут ему и стойбище и лежбище,
и стаканов звон во тьме кромешной.
* * *
чуть отклонясь от вертикали,
как будто сделан на глазок,
не по лекале.
Он может быть сравним вполне
с произведением искусства,
серьезным кажущимся мне,
но без занудства.
* * *
все равно зима наступит.
Снег над лесом закружится,
и завертит, и закрутит.
У туристов с рюкзаками,
по дороге проходящих,
он скрипит под сапогами,
как пустой фанерный ящик.
* * *
и не думать, что в лесу
рады нам и зверь, и птица.
И не делать им козу.
И не лезть, как к малым деткам,
к ним со всякой ерундой,
не скакать во тьме по веткам
обезьяною седой.
* * *
для себя игольное ушко,
как электротехник в проводах
верный путь находит не легко.
Я сижу на каменном крыльце,
не боясь, что отморожу хвост себе.
У меня улыбка на лице,
так своей я радуюсь судьбе.
* * *
отдали птицам на съедение,
великое переселение
поскольку началось народов.
Я вдруг увидел на обочине
потерянную в спешке куклу,
чей взор померк, глаза потухли,
а кудри рыжие всклокочены.
* * *
Как будто зубы у покойника
стучат, как будто он смеется
ужасней всякого разбойника.
Скорее бы под одеялом
свернуться мне клубочком крохотным,
пока старик с лицом усталым
кует железо с диким грохотом.
Им сбиты клавиши вчистую.
Он бьет по ним с утра до вечера.
Про точку и про запятую
сказать мне в утешенье нечего.