в русской сетевой и бумажной периодике четвертого квартала 2008 г
Опубликовано в журнале Континент, номер 139, 2009
Библиографическая служба “Континента”
Религиозная мысль
в русской сетевой и бумажной периодике
четвертого квартала 2008 г.
О покаянии церкви за исторические грехи
Портал Credo.Ru 18 декабря 2008 публикует большую статью Н. Барановой “О покаянии в Русской Православной Церкви за грехи, совершенные в истории”. Эта статья, как замечает в предисловии автор, писалась несколько лет и во многом вдохновлена опытом покаяния послевоенной Германии, показавшим, что позитивные изменения возможны не только в теории, но и на практике. Причины Катастрофы 1917 года сокрыты, прежде всего, в исторических грехах, совершенных в церкви, а прекратить негативное развитие событий может только церковное покаяние, — утверждает Баранова, подкрепляя свой вывод многочисленными ссылками на российских новомучеников, исповедников, духовных писателей ХХ века.
Вот некоторые из цитат, приведенных в статье:
…Мы все больше и больше понимаем суждение людей того времени и времени более позднего,.. которые говорят, что именно церковь была главной виновницей этой Катастрофы. Она… трагическим и роковым образом не успела изменить в себе и вокруг себя — в народе, в стране, в культуре, во власти — все то, что вело к катастрофе… Сейчас многие, восстанавливая церковную жизнь, возрождают ее по нормам XIX века (лишь XIX века!), — это страшно, страшно именно потому, что за XIX веком как раз и последовал семнадцатый год. Не хотим же мы, чтобы на нашу страну катастрофы обрушивались дважды — ведь выдержать это уже не будет никаких сил! (о. Георгий Кочетков).
“Время начаться суду с дома Божия” (1 Петр 4:17) …Все стороны церковной жизни… предстали перед судом Нового Завета… Этот суд был страшный, потому что почти ничто не могло устоять <…> И суд Божий обрушился на тех, кто своей жизнью осквернил имя Его. И наше дело — не судить, наше дело понять, что и мы с вами повинны в этом церковном разорении, мы — рядовые верующие люди” (арх. Сергий (Савельев)).
В то же время, замечает Баранова, Русская Православная Церковь в целом пока не признала события 17-го года судом Божиим над собою. А канонизация новомучеников — в отсутствии ответа на их призыв к покаянию — ничего не значит сама по себе.
Исследуя тексты таких духовных писателей, как сщмч. прот. Сергий Мечев, свт. Афанасий Ковровский, мч. М. А. Новоселов, архим. Сергий (Савельев), А. К. Горский, Н. А. Сетницкий, архим. Спиридон (Кисляков), прот. Григорий Петров, П. К. Иванов, прот. Павел Адельгейм, автор отмечает, что мысли их созвучны и во многом почти буквально повторяют друг друга.
Какие же грехи, приведшие к Катастрофе, выявляет в церкви соборный голос новомучеников, исповедников и духовных писателей ХХ века?
Первый и главный — забвение Христа: Хотя лично Христа христиане устами своими считают Своим Богом,.. но что касается Его учения, то… христиане… своею жизнью стали прямо во враждебное к Нему отношение” (арх. Спиридон (Кисляков)). Причем, как считает арх. Спиридон, государство сознательно и целенаправленно на протяжении Константиновского периода русской истории искажало в своекорыстных целях подлинное вероучение церкви. Забвение Христа привело к размытости границ церкви, и во время революционных испытаний, стихийно, через гонения совершался процесс определения этих границ. Скорби углубляют ров между верой и неверием; переводят колеблющихся… между Христом и миром на ту или другую сторону,.. размежевывают области Христа и антихриста, приуготовляют настоящих слуг Тому и другому (мч. Михаил Новоселов).
Второй грех — отсутствие просвещения в церкви, когда в центре служения просветителя оказывается не Христос, а кто-то или что-то иное. Речь красивая и ловкая, оперирующая христианскими терминами, но смыслом христианским не наполненная, представляет собой серьезную опасность <…> Расплатой за подобные “проповеди” становятся искалеченные судьбы. Плод такого “просвещения” — атеистическая страна.
Третий грех — искажение принципов единства и соборности в церкви. Церковное единство неминуемо разрушается, если епископ впадает в прелесть относительно своего служения… перестает отличать себя от Христа Спасителя… Богочеловечество подменяется человекобожеством.
Автор приводит мысли о. Павла Адельгейма:
Устав РПЦ допускает в управлении епархией “соборное содействие клира и мирян”. Но в действительности епископ правит единолично… Дисциплинарное право епископа… ничем не ограничено и не предусматривает контроля… Епархиальный архиерей избирается Священным Синодом, получая о том Указ Патриарха… Назначая епископа, Синод не принимает во внимание мнение клириков и мирян его будущей епархии. Они обязаны подчиниться воле Синода и принять чужого, совершенно неизвестного им человека в качестве отца, оказывая ему сыновнее доверие… Избрание патриарха… также осуществляется в закрытом заседании. Такая практика отменяет принцип всенародного, соборного избрания патриарха, учрежденный Поместным Собором 1917/1918 годов.
Определение Поместного собора 1917/1918 годов гласит: “В Православной Российской Церкви высшая власть — законодательная, административная, судебная и контролирующая — принадлежит Поместному Собору <…> Однако Устав 2000 года исключает из компетенции Поместного собора “законодательную”, “контролирующую”, “административную” и “судебную” власть. Компетенция “высшей власти”, которая “принадлежит Поместному Собору”, в пункте 1-м неконкретна. Устав 2000 передает высшую “законодательную и судебную” власть Архиерейскому собору, а “исполнительную” — Патриарху и Синоду… Новый статус Архиерейского собора делает Поместный собор лишним органом власти”. Власть в РПЦ на данный момент… сконцентрирована в руках узкого круга архиереев.
О. Павел обобщает и положение прихожан: Они непричастны к управлению приходом, лишены участия в обсуждении проблем приходской жизни и практики, отстранены от церковной инициативы и творчества (о. Павел Адельгейм. “Догмат о Церкви…”)
Четвертый грех — ошибки церковно-государственных отношений. Арх. Спиридон (Кисляков) говорит о подлинном смысле знаменитых слов IV века “Сим победишь!”: Эти слова… тождественны и однородны… с третьим искушением Христа в пустыне: “Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их,.. если Ты поклонишься мне, то все будет Твое” (Лк 4:6-7). Так в лице императора Константина члены церкви столкнулись с искушением властью, выдержали ли они его? О. Спиридон, пишет Баранова, отвечает на этот вопрос однозначно: “Увы! Христиане четвертого века не устояли перед соблазном этой дьявольской идеи,.. они слепо обманулись, с открытыми объятиями они приняли ее за откровение неба и вследствие этого подверглись страшному провалу.
По мнению арх. Спиридона, фактически и исторически слияние церкви и государства совершилось в 314 году в Арле на соборе, когда епископы предали анафеме всех, кто из христианских, религиозных принципов отказывался служить в армии. С момента, когда христиане дали свое согласие на участие в военных действиях, прекратились и гонения. Прежде мир ненавидел их, гнал, мучил,.. а теперь сами христиане своею исключительною дьявольскою жесткостью… заливают весь мир человеческою кровью.
Итогом многовековой церковно-государственной “симфонии”, как указывает статья, стало забвение Евангелия. Неудивительно, что на момент революции управление церкви оказалось в руках беспомощных или недостойных людей (О. Сергий (Савельев)).
Пятый грех — нарушение этических норм в церкви. Современное христианство, пишет Баранова, живет более политикою мира, чем Христом, более язычеством, чем нормами Евангельской жизни. Причины этого — отсутствие практики научения верующих основам христианской этики.
Практика доносов, существовавшая в Русской Церкви на протяжении нескольких сотен лет, достигла своего апогея в ХХ веке, когда был явлен редчайший в истории пример самоуничтожения нации. Арх. Сергий (Савельев) пишет о том, как он впервые оказался в среде духовенства: На всех были маски, и что скрывалось за ними, оставалось неизвестным. Все опасались друг друга. Не доносчик ли? Не агент ли? Это опасение неотступно преследовало всех,.. поэтому в общении друг с другом все были предельно осторожны” (арх. Сергий (Савельев)).
Арх. Сергий разводит понятия Церкви как непорочного Тела Христова и церкви как организации: Церковь создал Христос своею Пречистою Кровью. Она — совершенное и непорочное Тело Его и находится вне власти человека. А внешнюю церковную организацию создают люди, и она отражает на себе их нравственное достоинство. Чем дальше эти люди отстоят от Христа и чем порочнее их жизнь, тем порочнее организация, которую они создают <…> Такую организацию можно ликвидировать, но ликвидация ее не затронет существа Церкви даже в ничтожной степени.
Шестой грех — профанация (т. е. подмена цели и смысла) служения. Святитель Афанасий Ковровский в середине ХХ века возвращается к мысли свт. Феофана Затворника о необходимости скорейшего перевода богослужебных книг: Исправление церковных книг — неотложное дело. Надо не только то, чтобы православные умилялись хотя бы и непонятным словам молитвословий. Надо, чтобы и ум не оставался без плода <…> в настоящей церковной разрухе в значительной доле повинны мы тем, что не приближали наше дивное богослужение, наши чудные песнопения к уму русского народа.
Арх. Спиридон говорит о вреде “утаивания” от народа евхаристических молитв (как известно, эти молитвы обычно не читаются на Литургии вслух). А также о профанации канонизации, когда церковь в угоду государственной власти включала в ряды своих святых бесчисленное множество царей, князей, всякого рода вельмож с их женами и детьми. Упоминает он и о широко распространенной практике массового причастия Святыми Тайнами солдат, которые затем шли убивать; о “проповедях”, вдохновляющих на зверское истребление врагов; о подтасовках Евангельских текстов и исторических фактов с целью оправдания народной бойни и придания ей религиозно-нравственного характера.
Свящ. Павел Адельгейм говорит о профанации приходской жизни: Община безучастна к радости брака, рождения и крещения <…> Крещение и венчание совершаются безлюдно, словно украдкой, “за углом”. В опустевшем храме, как “частная треба”, совершается рождение христианина в Церковь и его воцерковление. В чем смысл воцерковления?
Находясь в ссылке, о. Сергий Мечев, писал своей общине: Ныне храмы, воздвигнутые руками человеческими, разрушаются, но в покаянной тоске по ним поднимаются храмы, созданные руками Божиими. Огоньки смиренного мученичества вспыхивают повсеместно <…> В покаяльных храмах отходящих душ их возносятся… молитвы за грехи всей церкви,.. — церкви, не нашедшей в себе, даже в годину исключительных бедствий, целительных слез покаяния.
Баранова задается вопросом о возможных конкретных путях покаяния в современной России и честно признает, что таких путей пока не видно и нам доступно лишь усилие на объединение в молитве о даре прощения и покаяния, просвещения и обновления российских церкви и общества.
В заключение статьи Баранова приводит мнение историка Филиппа Буббайера, метко заметившего: Часто, когда люди говорят много о том, что нужно покаяться, они хотят, чтобы покаялся кто-то другой. Однако, считает д-р Буббайер, изменения всегда начинаются с самого себя, нельзя требовать изменений от другого человека.
Церковь с большой и маленькой буквы
Книга “Церковь с большой и маленькой буквы”, подписанная псевдонимом Священнослужители N-ской епархии, появилась в конце прошлого года на сайте “Uusi kotimaa — Новая родина”. Тогда же отрывки из нее были опубликованы в “Новой газете” (№ 65) под заголовком “Марксизм-ленинизм живет и побеждает в церкви”. Авторы сообщают, что их работа задумана в качестве своего рода дополнения к книге прот. Александра Борисова “Побелевшие нивы”, а также к трудам иерея Павла Адельгейма “Догмат о Церкви в канонах и практике” и монахини N “Плач третьей птицы” (последняя книга также опубликована на сайте “Uusi kotimaa — Новая родина”).
Свою работу авторы начинают с определения слова “Церковь”, замечая, что почти все современные богословы сходятся во мнении, что известное определение Церкви как “общества верующих…” (т. е. людей) неприемлемо. Оно не включает в себя ни сонма праведных душ в ином мире, ни ангелов,.. а также не указывает на характерную особенность органичности и единства самого общества. Определение, данное “священнослужителями N-ской епархии”, таково: Церковь есть органическое единство во Христе всех разумных существ (людей и ангелов), устремленных к Богу свободной волей. И лишь к этой нерукотворной Церкви (воистину, святой и непорочной) можно прилагать понятие Церкви с большой буквы.
Из всех недостатков церкви с маленькой буквы в первую очередь отмечена проблема разделенности. Церковный раскол авторы считают провиденциальным: Господь рассеивает строителей Вавилонской башни, определяя множество языков, чтобы возникло затруднение в общении между племенами,.. сохраняя тем самым человечество от гораздо больших бед, чем разобщенность народов… В разделении церкви вполне допустимо видеть предотвращение значительно большего зла… К чему же могло бы привести организационное единство Церкви под властью одного папы или патриарха? Думается, что в этом случае кто-либо из людей, облеченных столь великой и ответственной властью, мог бы не выдержать искушения князя мира сего… Земная церковь могла бы превратиться в нечто подобное вавилонской башне… На этот момент указывал когда-то свт. Киприан Карфагенский, объясняя необходимость единой Церкви во множестве епископов: “Епископов для того и много, чтобы в случае уклонения от истины одного принимали другие на себя заботы о стаде Христовом”.
Отсюда следует вывод о бесплодности и даже смехотворности попыток искусственными, механическими приемами соединить разделенные Богом церкви…. Действительно, по словам протестантского теолога Карла Барта, “единство Церкви не достигается, а обнаруживается”. Почти о том же в начале XIX века говорил и русский православный митрополит Платон (Левшин): “Наши перегородки между церквями до неба не доходят”. Но все же пока лучше нам оставаться хромыми и разобщенными, нежели во внешнем единстве со всех ног устремиться в геенну. Таким образом, в отношении современного экуменизма… сама собой напрашивается своего рода инверсия слов Спасителя (Мф 10: 9): что Бог разлучил, человек да не сочетает. Однако же парафраз этот отнюдь не исключает взаимного доброжелательного отношения друг к другу церковно разлученных, в том числе и религиозные диалоги.
Следующий вопрос, который поднимается в книге: кого или что винить в церковно-государственных трагедиях? Авторы с тревогой отмечают, что сегодня крушение двух православных империй — Византийской и Российской — интерпретируется у нас в довольно причудливом ракурсе. Оказывается, — пишут они, — держава Ромеев в XVI веке пала оттого, что просто обратила свой взор не на восток, то бишь на Русь, а на тлетворный капиталистический Запад. Затем благополучно и закономерно следуют националистические подтексты, отдающие душком обыкновенного фашизма в русской “православной” упаковке.
Обосновывая христианский взгляд на события мировой истории, авторы книги отсылают к двум фрагментам Священного Писания: “торгу” Авраама с Богом о десяти праведниках в Содоме (Десяти праведников там не нашлось, и города погибли (Быт 18: 23–32)) и новозаветным пророчествам Спасителя: Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида!.. (Мф 11: 21 и далее), — и приходят к выводу, что состояние мира держится не в силу каких-то договоров и всевозможных конгрессов, а только лишь благодаря молитвам единиц молитвенников за весь мир.<…> Бывает, как только уходит всего один праведник в мир иной, так сразу общий национально-духовный баланс изменяется, и начинаются катаклизмы…
Таким образом, по мнению “священнослужителей N-ской епархии”, крушения Израиля, Византии и России объясняются тем, что их общегосударственная духовная интенция отклонилась от неба до какой-то особой критической отметки. Для предреволюционной России — это “оскудение преподобного” за помпезной ширмой церковного и державного благолепия, это омертвение догмата, это парализующий консерватизм церкви, воспринятый, унаследованный и ловко спародированный большевиками. Авторы книги напоминают, что прот. Георгий Флоровский прямо указывал на преступную “гербаризацию” церковных догматов как главную причину революционного низвержения Православия в России. Связь тут проста: над тем, что не развивается,.. нависает угроза отмирания.
Переходя к осмыслению сегодняшней действительности, авторы книги отмечают, что освобождение церкви от семидесятилетнего атеистического плена не означало, увы, освобождения от “большевистского синдрома”. Через двадцать лет исхода РПЦ из “советского Египта”, пишут они, мы видим полное отсутствие внутренних изменений… Церковь с маленькой буквы продолжает оставаться… все тем же старым котлом, собранным из осколков после взрыва и тщательно задраиваемого по всем осколочным швам. Создается такое впечатление, что идеалом всех членов современной русской церкви является полная реставрация во всех деталях того, что когда-то разлетелось на куски, подобно, например, восстановленному в Москве храму Христа Спасителя. И нередко молодой неофит, обратившись к семинаристу с вопросом о том, стоит ли поступать в семинарию, слышит краткий, но очень содержательный ответ: если хочешь окончательно потерять веру, — поступай.
…И если на рубеже 90-х годов ХХ века, узнав о том, каким гонениям подвергалось Православие в советское время, многие, даже далекие от Церкви люди испытывали к ней искреннее уважение, переходящее в пиетет, то сейчас оно сменяется все более и более отрицательным отношением, переходящим в прямое осуждение и неприязнь, — резюмируют авторы.
Какие же пути исправления ситуации? В первую очередь необходима гласность. Ведь коли мусор… все равно не утаишь, то не лучше ли посветить на него фонариком, чтобы затем ставшее явным сразу вымести вон с Божией помощью… Ведь авторитету западного христианства вовсе не повредило покаяние папы Иоанна Павла II в причинении людям страданий такими уродливыми явлениями в недрах церкви, как крестовые походы, ультимативный прозелитизм и инквизиция. Не повредили и опубликованные у нас недавно явные антиклерикальные статьи… папы Бенедикта XVI, написанные им еще в статусе о. Йозефа Ратцингера… Не унизило западную церковь и признание многочисленных фактов педофилии в среде высшего духовенства, а также непосредственное участие в реабилитации их жертв. Наоборот, объявление подобных пороков церкви с маленькой буквы, свидетельствующее о правдолюбии объявляющих, повышает ее авторитет в глазах многих христиан, да и не христиан тоже. Думается, гораздо хуже было бы для католиков продолжать шествовать путем утаения того, что всем известно и очевидно. Здесь действуют те же законы, что и в личной религиозной жизни: сугубым грехом является замалчивание греха и упорствование в нем.
Авторы приводят и такой пример. В книге “Воспоминания тюремного священника”, изданной в 1912 году, архимандрит Спиридон рассказывает о своих беседах с множеством баптистов и мусульман из числа заключенных. Как правило, все они начинали с поношения православной церкви и всех ее чад за нечестивый образ жизни. Батюшка все это молча выслушивал и искренне с болью и сокрушением соглашался, потому что возразить было нечего. Но проходило совсем немного времени, и эта правда, молитва и молчание приносили свои плоды: собеседники сначала исповедовались, а затем почему-то некоторые из них становились православными.
Свою работу “священнослужители N-ской епархии” заключают такими словами: Зависит от нас, произойдет ли в церкви надлежащее освобождение от большевистского духа и наследия, падение крепостных оков и органические изменения к лучшему, или же ее вместе с государством постигнут бедствия раскола и безумного обновленчества. Однако то, каким образом внешне, реально все это может произойти: пошлет ли нам Промысл Божий некоего патриарха-освободителя или начнется череда реформ, объявляющих и обличающих весь наш церковный сор и копоть с последующим очищением и благим обновлением — сие неведомо. Трудно сейчас представить, как именно оздоровить отношения между пастырями и паствой на многих приходах, как установить контроль за действиями архипастырей в епархиях и требуется ли введение института церковных судов. Ясно только, что главными определяющими здесь являются внутренние, никакими приборами не измеряемые показатели. Речь идет об общем количестве духовного света в сердцах членов церкви и количестве жажды власти в тех же самых сердцах. Без улучшения именно этих параметров и без того, что можно назвать церковной гласностью, всевозможные директивы, циркуляры и указания смогут только лишь слегка видоизменить негативные проявления в церкви, да и то не в позитивную сторону. Нам же остается лишь надеяться все-таки на лучшее и делать все возможное, начиная, прежде всего, с себя самих, т. е. с заповеданных нам дел личной религиозной жизни и пастырского служения.
Церковь и постмодерн
1. Симуляция религиозности
Сайт “Богослов ру” 24 декабря 2008 публикует интересную статью Дмитрия Разумовского “Рождество в эпоху постмодерна”. Подзаголовок у этой статьи весьма красноречив: “Устав бороться с религией, секулярный мир избирает новую тактику: симуляцию религиозности”.
Статья начинается с характеристики эпохи постмодерна: в постиндустриальном обществе произошла подмена реальности “гиперреальностью”, в которой образ реальности полностью поглотил саму реальность. <…> Образ более не отражал окружающую реальность, не извращал ее и не маскировал ее отсутствие, как это происходило на предыдущих этапах истории, а просто вытеснил, встав на ее место… главным производителем реальности становится телевидение,.. завладевшие реальностью телевизионные образы и создают тот мир, в котором живет человек постиндустриальной эпохи.
Человек, существующий в таком “мире подмен”, лишь скользит по культурной поверхности, не углубляясь в смыслы. Рождество Христово — сердце христианского мира Европы, ее литургического календаря. И имитационный модус реальности проявляется здесь особенно ярко. Главным героем праздника Рождества Христова является сегодня Санта-Клаус, рождественский дед, в котором очень трудно узнать и даже упомнить святителя Николая Мирликийского (протестантизм отказался от идеи почитания святых, в католическом литургическом календаре сегодня святой по имени Николай также не встречается). Образ Санты закрепился в культурном сознании благодаря рекламному логотипу компании Coca-Cola. Родина Санта-Клауса — Америка, — по Бодрийяру, “главный симулякр современности”.
Обычай празднования памяти святителя Николая в Америку принесли… новые жители голландских колоний, где Sinterklaas (святитель Николай) почитался как небесный покровитель Нью-Амстердама (будущий Нью-Йорк). В основу визуального образа было положено изображение Санта-Клауса американским художником-графиком шведского происхождения Хеддоном Сандблумом, разработавшим в 1931 году первый проект образа “рождественского деда” по заказу компании Coca-Cola. Это и предопределило судьбу образа Санта-Клауса. Образ святителя Николая стал использоваться для рекламы напитка, ставшего настоящей “иконой” американской экспансии (фабрики по производству кока-колы, отмечает Разумовский, в обязательном порядке строились в зоне присутствия США, с чем связан факт запрещения напитка в странах соцлагеря, а также некоторых исламских государствах).
В сегодняшнем глобальном мире образ Санты остается ярчайшим продуктом новой символической реальности, призванным обслуживать “рождественскую индустрию”. Пользуясь терминами отцов философии постмодерна, можно сказать, что Санта-Клаус выступает как главный образ-симулякр глобального общества спектакля, “работающий” на вере человека в Чудо: Окруженная рождественскими образами праздничная иллюминация, особая романтическая атмосфера, соединенная с ностальгическими личными воспоминаниями, подарки, семейный очаг создают иллюзию восстановления утраченной целостности, возвращения Золотого века за счет актуализации глубинных архетипов сознания, все еще хранящих память о главном Чуде Истории — Чуде Рождества Христова…
Однако, как указывает автор статьи, центральным “сюжетом” праздника Рождества остается потребление. И в таком виде он завоевывает мир: Китай, Камбоджа, некоторые арабские страны. В рождественский “Konsumrausch” (потребительское безумие) постепенно впадает Япония. (Впрочем, в культурном пространстве Японии возник и проект альтернативного праздника, главным героем которого стал “Дзента-Клаус”, соединивший в себе мотивы дзен-буддизма с установками экологического сознания, результатом чего стал призыв сделать Рождество “Днем без покупок”.)
Проблематичность идентификации сущности праздника Рождества ведет к своеобразному “развенчанию” образа Санты, обнаруживая главную интуицию, согласно которой под маской может скрываться далеко не безобидное лицо.
Эпоха постмодерна уже не ищет границ трансформации образа Санта-Клауса, так как поставлена под сомнение сама возможность какой-либо идентичности, — утверждает автор. И в качестве примера приводит инициативу нью-йоркского предпринимателя Рона Гомпертца, предложившего новый праздник Крисмука, объединяющий христианское Рождество и иудейскую Хануку. Вполне логичный проект для цивилизации, осознающей себя сегодня как “иудео-христианская”, — замечает Разумовский.
Но нарастает и сопротивление. Наиболее радикальный пример — проект американца Арта Конрада, установившего во дворе дома белый крест высотой 4,5 метра, на котором был распят Санта-Клаус. Конрад разослал своим друзьям открытки с фотографией распятого, которую сопровождала подпись: “Санта умер за твою MasterCard”.
Автор заключает: В плюралистическом “хаосмосе” эпохи постмодерна традиция празднования Рождества и связанный с ней образ Санта-Клауса вбирает в себя горизонт потенциальных превращений, возможных в мире совершившейся “деконструкции”, в котором любая идентичность понимается как маска… Карнавал под маской поста — один из образов трансформации, претерпеваемой христианской культурой в “постметафизическом” мире, в котором неполиткорректными и подозрительными выступают любые намеки на такие понятия, как Центр, Исток, Истина. <…> В “обществе спектакля” карнавал становится одной из главных стратегий культуры, направленной на демонстрацию “веселой относительности всего”…
2. “Постмодерн в церковной ограде”
Так называется доклад Бориса Колымагина на конференции “Духовное противостояние пустоте в церкви и обществе”, опубликованный газетой “КИФА” (№ 14) и порталом Кредо. Автор доклада считает, что Русская Православная Церковь стоит сегодня перед задачей новой модернизации и что эта модернизация будет разворачиваться в постмодернистском контексте.
В России постмодернистский взгляд на реальность нередко подразумевает скандал (своеобразной квинтэссенцией такого подхода стала выставка “Осторожно, религия!”). Но, замечает Колымагин, в постмодернистском ключе охотно работает и сама церковь. Многие жесты и культурологические ходы постмодернистов были повторены в церковной ограде, хотя исполнители и не всегда понимали, что работают в новой парадигме. К таким жестам докладчик относит, например, аутодафе из книг Александра Меня и о. Иоанна Мейендорфа, устроенное в 1998 году в Екатеринбургской семинарии, а также схожую московскую акцию 2005 года, когда “Идущие вместе” и Союз православных хоругвеносцев выкидывали книги Владимира Сорокина в бутафорский унитаз. В том же ряду Колымагин упоминает арт-проекты наместника Сретенского монастыря арх. Тихона (Шевкунова), чей фильм “Гибель империи. Византийский урок” — типичный постмодернистский симулякр.
История с вытравливанием из Сретенского монастыря миссионерской общины отца Георгия Кочеткова, по мнению докладчика, также несет черты постмодернистского перформанса. Как и недавняя публичная молитва арх. Тихона на паперти собора в память о том, как он восемнадцать лет назад молился перед закрытыми дверями храма, куда его “не пускали злые кочетковцы”.
К объектам постмодерна Колымагин относит и софринские поделки, штампы иконописи, тиражирование итальянского клиросного пения и многое-многое другое. Но постмодернизм, замечает он дальше, не сводится лишь к скандалу. Постмодернизм соединяет совершенно разные культурные конструкции… благодаря комментариям и комментариям на комментарии. Постмодерн вобрал в себя архаику, легко вписался в новую культурную ситуацию и фундаментализм. Не только среди “модернистов”, но в самых тихих, традиционных приходах можно найти постмодернистский дискурс — в поведении прихожан, в проповеди священника, в храмовом убранстве. Постмодернизм со всеми его плюсами и минусами становится средой обитания, — делает вывод автор.
…Конечно, радикальный отказ от этики, от духовной вертикали не позволяют Церкви ввести постмодернизм в церковную ограду, как это произошло с модернизмом веком раньше, — замечает Колымагин. Хотя здесь с ним можно было бы и поспорить. Как можно было судить по многочисленным публикациям, именно радикальным отказом от этики характеризовалась широкая пиар-кампания по выборам нового предстоятеля РПЦ. Да и сам Поместный собор предстал в зеркале СМИ одним великолепным постмодернистским медиа-перфоменсом, воскрешающим столетние традиции русской реальности от октябрьской революции до последних съездов КПСС и президентских выборов с их буйством предвыборных технологий.
Колымагин все же смотрит в будущее с оптимизмом: Элементы постмодерна присутствуют в жизни многих церковных общин, и они не всегда несут негативные коннотации… Постмодернизм допускает не только деконструкцию, но и реконструкцию. Иначе говоря, внутри постмодерна можно осуществить проект модернизации. И здесь с автором доклада можно полностью согласиться. Кажется, именно это и предстоит сегодня Русской Церкви и самой России.
3. “Протестантско-православный синтез в эпоху постмодерна”
В заключение остановимся еще на одном достаточно типичном взгляде на проблему постмодерна. Это опубликованный порталом Credo.Ru доклад профессора Духовной академии Содружества евангельских христиан России, доктора философских наук, пастора Сергея Мезенцева на конференции “Кризисные явления в современном российском протестантизме и способы их преодоления”.
Постмодернизм, говорит Сергей Мезенцев, — это культурная эпоха, стремящаяся “ужиться с хаосом” и отрицающая христианство за его притязание на истинность. Если модернисты видели в христианстве своего врага или во всяком случае противника, то постмодернисты в полифонии (многоголосии) мировоззренческих учений христианство как серьезного оппонента не воспринимают. Постмодерн безразличен к христианству, ибо вообще отрицает возможность истины как соответствия наших знаний объективной действительности. Понятия “Бог”, “истина”, “нравственность”, “вера”, “грех”, “добро” и т. п. перестали быть абсолютными (как время и пространство в теории относительности Эйнштейна), превратившись в пустые словарные единицы. Учение Христа воспринимается как нечто архаическое… или как утонченный элемент культурного гедонизма...
Мезенцев констатирует: Мы теперь можем свободно говорить об Иисусе Христе, но нас большинство людей не понимает. Из-за отсутствия единого понимания языка современные люди в принципе неспособны понять друг друга. Истина оказалась расколотой на многие не связанные между собой фрагменты (“у каждого своя постоянно изменяющаяся мораль”, можно сказать “все истинно”, или “все ложно”), а люди разделились на группы по интересам, по извлечению прибыли, выгоды, пользы, удовольствий.
В России ситуация постмодерна, как водится, проявилась в самой грубой, вульгарной форме. Вместе с тем русская культура имеет свои особенности, отличающие ее от западной. Мезенцев заостряет внимание на “славянофильской” и “западнической” парадигмах русской мысли, говорит о самоидеализации и “силе самоосуждения”, свойственной русской культуре, вспоминает слова Достоевского: “Сила самоосуждения… указывает на то, что в обществе есть еще силы. В осуждении зла непременно кроется любовь к добру, негодование на общественные язвы, болезни предполагает страстную тоску о здоровье”.
Итак, с одной стороны, максимализм и расколотость самой русской мысли, с другой, — глобальный хаос постмодерна, размывающий последние устои. Где же решение проблем?
Необходимо преодоление вавилонского столпотворения, главной болезни современной цивилизации, суть которой в том, что смысл слов приписывается исключительно человеческому языку, — считает Мезенцев. Богоборчество сегодня облеклось в завуалированную форму имяборчества… Но он убежден в том, что дело не проиграно: вода льется и на наше колесо, и чем дальше, тем больше. Автор приводит известное высказывание немецкого физика Вернера Гейзенберга: “Первый глоток из сосуда естествознания порождает атеизм, но на дне сосуда нас ожидает Бог”.
Вторая проблема, на которую указывает Мезенцев, — взаимодействие с православием. У нас общий враг — грехи человеческие. Но мы, к сожалению, много сил и энергии расходуем на борьбу друг с другом, замечает он. И евангельским, и православным христианам необходимо объединить усилия. Необходимо сближение православия и протестантизма путем соединения духовного и материального, иррационального и рационального, внутреннего и внешнего, любви к Богу и любви к ближнему, православного богословия и богослужебной практики и протестантской этики, образа жизни. Этот синтез должен быть в достаточной степени “родным и близким” русской культуре, “русскому характеру”.
* * *
Заканчивая обзор, отметим нечто общее, характерное, на наш взгляд, для всех представленных материалов. Все авторы обнаруживают понимание проблем, стоящих перед миром, страной, церковью, человеком, все готовы искать общее направление путей выхода из кризиса, но в конкретном воплощении мы оказываемся, увы, лишь перед бесконечным рядом вопросов. И, пожалуй, единственное ясное на этом пути осознание — необходимость начать с себя.
Видимо, специфика нашего времени такова, что к каждому оно обращено конкретно. И если мы действительно живем в мире, мудрость которого потерялась в знании, а знание в информации (Т. Элиот), и оттого слова его потеряли всякий вкус и смысл, все-таки у каждого каждый миг существует возможность развернуться и начать свой путь возвращения.
Что же до невозможности проповеди в “ситуации постмодерна”, то и слова Спасителя в Его время не многими были услышаны. Но свою последнюю, полную победу Он совершил в безмолвии Воскресения. В мире, как и наш, переживавшем глубокий нравственный кризис, растерявшем всю свою веру и своих богов, в мире, в котором, как и в нашем, обесценились и потускнели все слова и смыслы, самой лучшей проповедью стало даже не слово, а свет воскресения на лицах первых христиан. И кажется, именно этого света больше всего не достает христианам нынешним.
Обзор подготовил Владимир Можегов