в русской сетевой и бумажной периодике четвертого квартала 2008 г.
Опубликовано в журнале Континент, номер 139, 2009
Библиографическая служба “Континента”
Проблемы российской современности
в русской сетевой и бумажной периодике
четвертого квартала 2008 г.
Мы продолжаем знакомить читателей с актуальными публицистическими выступлениями, отличающимися либо оригинальностью и глубиной анализа, либо концептуальной четкостью, либо, иногда, просто симптоматичностью.
Приметы времени анализирует Михаил Эпштейн, составивший рейтинг слов и выражений 2008 года (http://www. novayagazeta.ru/data/2008/color50/03.html; http://www.polit.ru/news/2008/12/26/elect.html; http://mikhail-epstein. livejournal.com/19263.html). Самыми популярными в прошедшем году оказались пять слов, а именно: 1) Кризис, 2) Коллайдер, 3) Великодержавность, 4) Война, 5) Коррупция. Появились следующие жаргонизмы и неологизмы: 1) Пазитифф (реакция неформального сообщества на всякий натужный пафос, наигранное веселье, коммерческий лоск и особенно на спускаемые сверху настроения “позитива”, требования героизации и опрекраснивания действительности; слово-дразнилка, пародия); 2) Обаманна (амбивалентное сочетание: Обама+осанна+обман); 3) Стабилизец (сращение “стабильности” с “концом”, точнее, сам “конец”, парадоксально вытекающий из стабильности, и передается гротескным, двукоренным словом). В графу “Выражение-2008” Эпштейн заносит следующие словосочетания: 1) Кошмарить бизнес, 2) Пилинг и откатинг, 3) Офисный планктон. В графе “Антиязык-2008” (т. е. язык извращенный, шулерский, пропагандистский, аморальный, передергивающий смысл высказываний, выдающий черное за белое, а белое за черное) обнаруживаются: 1) Принуждение к миру, 2) Подниматься с колен, 3) и 4) Замиротворить и миротворческие войска. Комментарии автора остроумны, заканчивает же он так: Это кризисный год под знаменем пазитиффа и великодержавности, когда чиновники кошмарят бизнес, а власть принуждает к миру другие страны, рывком поднимая с колен своих граждан, обреченных при этом опускаться в разряд новых бедных.
Кризис. Коллапс системы
Разразившийся экономический кризис сфокусировал вокруг себя многие проблемные темы. Социальные и политические аспекты кризиса, его последствия для сложившейся в России системы были в конце 2008 года в центре внимания аналитиков.
Андрей Колесников критичен по отношению к современности и чуть более оптимистичен по части будущего. Он заключает (“Возвращение государства” — Газета.Ru, 30 декабря): Взимая налоги с граждан, государство охотно тратит деньги на ремонт провалов рынка. Эти деньги <…> проваливаются в никуда, конвертируются в валюту, образуют тромбы в <…> финансовых системах, а главное — порождают иждивенческие настроения у предприятий и компаний, олигархов и граждан. За их же счет! При этом государство строит из себя заботливого отца, правда, иной раз позволяющего детям покапризничать. Скоро гламурные поселенцы Одинцовского района перекроют Рублево-Успенское шоссе и потребуют государственных дотаций на оплату счетов в ресторанах Барвихи, Жуковки и окрестностей. А что? Они тоже составляют стратегический, буквально таки золотой запас родины.
Однако работа в режиме ошпаренной кошки, замечает Колесников, — это тактика года прошедшего. На вопрос, каким будет год 2009-й, автор статьи дает следующий ответ: …на всех денег не хватит, и население, которое, может, и с ностальгической симпатией относится к государству-отцу, перейдет на более привычный режим опоры на собственные силы. Русского человека телевизор может убедить в том, что во всем виновата Америка. Но русский человек при этом твердо знает: одна жизнь в телевизоре, другая — в собственном огороде. И им не сойтись никогда.
Тот же Андрей Колесников в статье “Контракт эпохи низкой нефти” (Газета.Ru, 18 ноября) предвидит ревизию социального контракта, работавшего в течение нескольких тучных годов и формулировавшегося примерно так: Мы делаем вид, что обустраиваем вам почти европейских стандартов жизнь, вы делаете вид, что голосуете. И этот договор о взаимном безразличии и недоверии власть хотела бы пролонгировать. Однако проблема в том, что подобный общественный договор — это контракт периода высокой нефти, когда конъюнктура настолько благоприятна, что преимуществами и бонусами от нее пользуются все. Сколько ни воруй и ни разгоняй инфляцию — что-нибудь да достанется последней старушке. При этом необязательно проводить реформы. Отличительное свойство такого периода — кажется, что он будет длиться вечно. Но вот конъюнктура стала низкой, лоск и глянец нефтяной эры на глазах растворяются в воронке очистительного кризиса. Однако создается впечатление, что власть этого не осознала, начальство, как всегда, готовится к вчерашней войне, — пишет Колесников. А между тем надо думать о формулировании нового контракта, ведь жесткость режима не компенсируется его эффективностью и придется возвращаться к нормальной схеме общественного договора, многократно описанной классиками <…> Нет ничего проще, — считает автор статьи. — Как нет ничего сложнее, потому что новый общественный договор потребует восстановления институтов общественной дискуссии и реальной демократии. Только вот на восстановление утраченного, кажется, не хватает уже человеческого ресурса: с элитой, чьи мозги размягчены нефтью, а обоняние отравлено газом, строить демократию обратно — дело почти безнадежное. Так что во время и после кризиса будем жить без контракта — с разрушенным старым и несформулированным новым.
Никита Кричевский в цикле статей “Обнуление нулевых” на сайте АПН (13 октября, 12 и 17 ноября) анализирует развитие кризиса и стратегии выхода из него, используемые в разных странах. Относительно России его вывод таков: Согласимся с властью: единственное, что может поддержать нас в эти нелегкие времена — слепая вера в то, что где-нибудь через год мировой экономический кризис рассосется, нефть подорожает, а западные финансисты снова начнут выдавать российским олигархам дешевые кредиты. Не зря же президент Медведев убеждает нас в том, что сырье в следующем году будет дорожать. А так как всего этого, скорее всего, не случится, определимся с дном российского кризиса. В геополитической сфере — утрата контроля над частью территорий страны. В экономической области — корпоративные и потребительские дефолты, продажа части госпакетов крупнейших российских компаний или их переуступка за долги. В социальном контексте — стихийные народные недовольства, градус напряженности которых может быть любым. В отношениях власти и общества — усиление авторитаризма с активизацией репрессивного аппарата. Достичь дна стране по силам в 2010–2011 годах. Выплывем раньше — значит, повезло.
Там же 6 ноября Кричевский анализирует президентское послание и приходит к выводу: экономические тезисы президента сегодня не годны даже для внутреннего употребления (“Кризис, господа! Пять негодных тезисов президентского послания”). Тезис первый: во всем виновата Америка. Но еще недавно мы радостно сливались с американцами и другими “участниками глобальных рынков” в едином фондовом экстазе, принимая денежные пузыри за реальный экономический рост. Или Путин тогда ошибался? Можно, конечно, всю вину за внутренние российские проблемы свалить на американцев и не слушать доморощенных экономистов, но есть авторитетные международные институты, исследования которых много раз подтверждали: российская финансовая система далека от стандартов не только всех развитых, но и многих развивающихся стран. <…> К тому же капиталоемкость ВВП,.. рассчитанная Всемирным банком, явно указывала на то, что мы следуем в фарватере мирового фондового безумия, надуваясь вместе со всеми, а рвануть могло, что называется, в любое время и в любом месте… Впрочем, замечает Кричевский, Америку есть за что винить. За то, что взрыв американской ипотеки и последующий мировой финансовый кризис обрубили доблестным российским олигархам дешевое зарубежное финансирование и обвалили нефтяной рынок. Тезис второй: создаем новую финансовую архитектуру. Удивительны меры, предлагаемые президентом. Удивительны не новизной и актуальностью, а повсеместным распространением и тривиальностью. Кричевский напоминает, что, например, задача конвертируемости рубля была поставлена предыдущим президентом еще в Послании 2003 года. Слова, слова…. Прошло пять с половиной лет, а воз и ныне там. Что же до слов президента о том, что глобальные финансовые институты должны получить действенные возможности предупреждать возникновение кризисов, минимизировать их последствия, то здесь, замечает Кричевский, спичрайтеры дали маху: если б все было так просто, никаких кризисов не было бы и в помине. Увы, кризисы всегда возникают внезапно, и единственное, что тут можно сделать, — это создавать “подушки безопасности” на случай аврала. Тезис третий: Россия — страна инновационных грез. Кричевский обращается к статистике и показывает, что с 1992 года число научно-исследовательских организаций сократилось на 20,3% (проектных и проектно-изыскательских организаций — в 8,5 раза), численность исследователей сократилась вдвое, а удельный вес расходов федерального бюджета на науку в соотношении со всеми федеральными расходами в 1992 году был выше, чем в 2006-м. Тезис четвертый: экономика социальной сферы. Эта часть статьи отправляет нас и к посланиям медведевского предшественника, и к недавней деятельности законодателей. Многое из провозглашенного в начале нулевых, пишет Кричевский, так и осталось словами. И сейчас о социально-экономических проблемах, к примеру, о пенсиях, не было сказано ничего принципиально нового. Между тем в Послании, отмечает Кричевский, были обойдены стороной растущая инфляция, засилье продовольственного импорта, клиническая смерть некогда любимой ипотеки, продолжающаяся убыль российского населения, депрессивность многих российских регионов и другие социально-экономические проблемы. Хотя они-то в первую очередь касаются “и государства, и бизнеса, и каждого конкретного человека”. Видимо, сегодня — это неактуальные темы.
В серии новогодних статей “Ежедневный журнал” подвел итоги 2008 года.
Леонид Радзиховский в статье “Перезагрузка пустоты” (“Ежедневный журнал”, 2 января) резюмирует так: Яблоко кризиса упало на голову спящей и видящей имперские сны России — и от потрясения все увидели, что король голый. <…> Пальцы все еще веером (хоть и дрожат), морда по-прежнему ящиком (хотя и скосорылилась), но бабки — кончились. По мнению автора, система будет жить только потому, что некому ее скинуть. Конечно, “стена — да гнилая, ткни и развалится” — это всегда верно в России. Да только тыкать некому — “тыкальщики” еще более “гнилые”. Уничтожить Систему может лишь она сама — если РАСКОЛЕТСЯ. Ну так она и НЕ РАСКОЛЕТСЯ. Слишком силен инстинкт самосохранения… Изменений Радзиховский ожидает в 2011 году.
Дмитрий Орешкин в статье “2008-й как похмелье” (“Ежедневный журнал”, 3 января) полагает, что Путин прожил свой завершающий год и уже в 2009 клубок запоздалого прозрения, разочарования и ненависти совьется в умах соотечественников с непредсказуемым результатом. И поделом, считает автор. Послать бы Гитлереныша и всех-всех-всех его сказочных друзей в Краснокаменск для овладения основами экономической теории и трудовыми навыками швеи-мотористки. Ненадолго — лет этак на 8–10. Но умом понимаю, что это неправильное желание. Правильное желание — спускать на тормозах. Осторожно, чтобы не расплескалось. Слишком там много крови, гноя и дерьма. Сдерживайтесь, господа. Но не бойтесь. Это то немногое, чем мы можем помочь России выбраться из дурной бесконечности. Возвращаясь к прошлому году, Орешкин утверждает, что в отличие от США, Европы и Японии у нас кризис не столько финансовый и экономический, сколько кризис жизни на основе вранья. Завезен не из Америки, а из вчерашнего СССР. Так сказать, ухватив бога за бороду, В. В. Путин решил впрячь в свою державную повозку коня рыночной экономики и трепетную лань советской брехни. Чтобы еще разок с ветерком прокатить номенклатуру из силовиков, чиновников и примкнувших к ним идеологов. Только разогнались, а тут, как на грех, кончился овес сырьевой ренты. Используемая модель, пишет Орешкин, подразумевает, что граждане должны быть идиотами. Им прикажут сдавать валюту — они и понесли. Прикажут покупать ценные бумаги — все вмиг поголовно купили. <…> А теперь вот — не несут. Верят, кивают, врагов в клочки готовы порвать, но баблом, гады, не делятся. Сталина на них нет. Омещанилось население, заразилось губительным вирусом потребительства. Ему говорят — бери “Жигули”, а оно — хочу, мол, иномарку. Как с такими мерзавцами без спецназа? <…> Без расстрелов и Колымы путинская вертикаль все равно что Андропов, рыскающий по баням за трудовыми резервами. В этой связи 2009 год видится Орешкину как год острых рисков. Путин предчувствует близкую утрату власти и очень не хочет этого. Прогнозов у автора несколько. Один из возможных путей — прямиком к узурпации, полному отказу даже от кастрированных выборов, к чрезвычайному положению, чему-то вроде ГКЧП-2. Есть и другой вариант — аншлюс, маленькая победоносная война. Тоже неплохой вариант для сплочения нации и бесконечного пребывания у руля, — иронизирует Орешкин. — Но это крайние случаи. Хотя очень даже возможные. После Грузии ничего невозможного вообще не осталось. Но существует, по мнению автора статьи, и другой набор сценариев: Как-то они внутри себя договорятся, что-то подрихтуют, где-то гаечки отпустят, где-то подтянут, сальнички и прокладки поменяют. <…> Поползем со скрипом дальше, ремонтируясь на ходу… Пожалуй, так оно и лучше. Потихоньку, с рассолом и аспирином, подниматься с колен. Восстанавливая нормальное восприятие действительности. Но, пишет Орешкин, готовым надо быть ко всему. И, в любом случае, осадок от 2008 года останется. Как при позднем пробуждении с тяжелой идеологической похмелюги.
Психолог Леонид Кроль (kl_acc) в своем блоге, в заметке “Неотвратимые движения медного таза” (17 октября), обнаруживает у власти два кризисных подхода. Первый — это заклинания. Все плохое, хотя и сдержанно, но очевидно приписывается Им — Америке как наиболее видной части айсберга; все хорошее — соответственно, нам. Второе — раздача денег, от больших к маленьким и так — к мал-мала меньшим, но с соответствующей рентой, как официальной так и коррупционной. Далее автор замечает: Нетрудно догадаться, что при минимальных признаках паники так называемый народ, к которому справедливо относят и так называемых предпринимателей, с еще более так называемым средним классом, ломанется к банковским окнам и вообще куда-нибудь. Банки же, разумно предвидя, предполагают вывести что можно, а что можно попросить и тоже вывести. Впрочем, пока народу выдается нечто, что похоже на вчерашние деньги…
Об отсутствии доверия как определяющем социальном факторе говорит Сергей Шелин в статье “Вокруг России за 80 лет” (Газета.Ru, 17 декабря). Он сравнивает два кризиса в стране, 1928 года и нынешний. Исполняется 80 лет со старта так называемого великого перелома. А ведь “перелом” этот тоже был своего рода антикризисной политикой. К концу 1928 года, — пишет Шелин, — исчерпала себя политика колебаний, чередования пряника с кнутом, заигрывания с экономическими субъектами и верхушечных споров на экономико-философские темы. Власть месяц за месяцем взвешивала “за” и “против” и, наконец, решилась — железной рукой погнала народ вперед, через коллективизацию к строительству державной мощи. Из сегодняшнего дня это смотрится как смесь зверства с буйным помешательством. А вот те, кто был тогда вовлечен в процесс, не сомневались, что ситуация просто не оставляет им выбора. Да так оно и было. С тем уточнением, что эту ситуацию создали они сами. <…> Много ли тут сходства с сегодняшними нашими делами? Общая картина, конечно, другая, зато похожих фрагментов — масса. Тут и утопические цели, несоразмерные наличным средствам. И инстинктивная враждебность к свободному предпринимательству, делающая государственную политику заложницей государственного сектора. И деморализация ответственной части чиновничества. И отношение к подданным как к инструменту для решения поставленных руководством задач. Притом инструменту недоброкачественному. Разница в том, что у властей 1928 года денег не было. А у властей 2008-го их полно. Это располагает работать пряником, а не кнутом. Продолжать раздавать, даже если толку особого и не видно. По крайней мере пока нефтяные заначки не кончились. С другой стороны, 80 лет зря не прошли. И народ больше не склонен жертвовать собой. И начальство, можно сказать, подобрело. По меньшей мере, полюбило достаток и комфорт, а это сковывает энергию. Но что осталось прежним, так это паралич доверия <…> к системе, к правилам игры, к обязательствам властей, с которым люди, они же “экономические субъекты”, берутся за свои дела. В этом стержень обоих кризисов, что тогдашнего, что сегодняшнего. Эту проблему и предстоит решить. И желательно, не теми методами, что в прошлый раз.
Отсутствие доверия в отношениях власти и общества — это следствие их взаимного неучастия, по существу предусмотренного общественным договором, пишет Глеб Черкасов (“Последний спокойный год” — Газета.Ru, 30 декабря). В ситуации кризиса это ведет к осознанию ими отсутствия надежд друг на друга. …государство, где гражданам и их руководителям взаимно наплевать друг на друга, не слишком устойчиво и в любой момент может сложиться, как карточный домик. Поводом может стать совершенно незначительная мелочь. Но есть и другой вариант, считает автор. Власть и общество могут договориться по новой и по-новому. Правда, этого надо по-настоящему захотеть. И, кажется, 2009 год — последний, когда это еще можно сделать в сравнительно спокойной обстановке.
Эрнст Черный в статье “Принуждение к социальному миру” (Грани.Ру, 30 декабря) показывает, к чему приводит отсутствие доверия. Принуждение к миру становится нашей национальной идеей и традицией. В августе мы принуждали к миру Грузию. А пока принуждали, приключился с нами кризис. Говорят, экономический и финансовый, но это придумки. Просто наружу вылез серьезный кризис власти, которая, как было понятно уже давно, не умеет предвидеть последствий своих действий. Цены на нефть, наше единственное достояние, рухнули, а вместе с ними закончилось и спокойствие в стране. По России прокатилась первая волна протестов. Власти пришлось начинать новую операцию: принуждение к социальному миру. <…> Для этого остановили сокращение внутренних войск, отменили суд присяжных по делам, подследственным ФСБ, включая и дела о массовых беспорядках. Надо полагать, что под массовыми беспорядками подразумеваются протестные пикеты, митинги, шествия. <…> Владивосток уже понял, что “принуждение к социальному миру” будет жестким и бескомпромиссным. Те, кто умеет читать, тоже поняли: всех несогласных с национальным лидером — за решетку. И безо всяких там присяжных. Как и всех общающихся с иностранцами. В соответствии, как сказал национальный лидер еще в 2000 году, с уголовным законом.
Режим современной России Михаил Делягин назвал “сувенирной демократией” для избранных, которые в демократию не верят и держат свои активы на Западе (“Основы и конец “сувенирной демократии”” — “Ежедневный журнал”, 7 ноября). “Вертикаль” подобной сувенирной демократии, пишет автор, — это власть отнюдь не народа, периодически и частично сгоняемого на нелепый фарс под названием “выборы”, но лишь его “лучших представителей”, тех самых, чьими устами народ, по известному анекдоту, пьет шампанское. Причем имущественный ценз для этих лучших представителей неуклонно растет. В мае 2008 года некто Полонский, глава московской Mirax Group, строящей очень дорогое жилье для очень дорогих россиян,.. обозначил новый имущественный ценз, публично послав в ж[о]пу всех, у кого нет миллиарда долларов1. То, что никто из присутствующих… особо не смутился, свидетельствует об обоснованности подхода: это государство служит миллиардерам — и только им. Разумеется, не только тем, кто имеет этот миллиард в денежной форме, но и тем (и в первую очередь им), кто располагает административным эквивалентом этого имущественного ценза, то есть занимает соответствующее положение… <…> Так что баснописцы со Старой площади не лгут, когда называют себя самыми большими европейцами “в этой азиатской стране”, иронизирует автор: ведь если считать, что главное в европеизме права человека, то права человека, имеющего миллиард, в путинской системе в целом соблюдаются. Далее Делягин пишет, что за неимением реальной хотя бы двухпартийной системы (слишком мало людей имеют политические права в рамках “сувенирной демократии”) в России существует двухклановая. Место республиканцев и демократов у нас занимают “силовые олигархи” и “либеральные фундаменталисты”. К первым относятся такие же бизнесмены, как и олигархи ельцинской эпохи, только занимающие государственные посты и использующие для личного обогащения право государства на насилие. Вторые, контролирующие социально-экономический блок правительства, часть правоохранительных структур и некоторую часть либеральной оппозиции, исходят из абсолютного примата материального потребления над всеми остальными формами жизненной активности человека. В отличие от них “силовые олигархи” исходят из абсолютного примата потребления как такового, и в первую очередь его нематериальных, символических форм, и избыток средств, по их убеждению, должен быть направлен на удовлетворение собственного самолюбия. Именно это обстоятельство автоматически и превращает их в латентных — а в фазах обострения и в публичных — патриотов. Два описываемых клана, замечает Делягин, не только воюют друг с другом, но и обладают высоким потенциалом сотрудничества, что и позволило им совместно создать коалиционное государство, высшей формой развития которого стала нынешняя “тандемократия”, где две головы государства представляют два разных клана, а баланс между их интересами достигается в результате сложнейшей и запутанной системы “сдержек и противовесов”. Но такая система нежизнеспособна, считает Делягин. Рост благосостояния большинства кончился, так что нам предстоит пережить быструю консолидацию общественных интересов против интересов правящей клептократии и стихийное возникновение прямой демократии масс — против “сувенирной демократии” миллиардеров. Эта демократия масс, по убеждению автора, будет формироваться на левой основе из-за общей бедности и падения уровня жизни и будет интернациональной по духу, потому что тупиковость местечкового национализма осознали почти все, кроме прямых сотрудников соответствующих ведомств.
Мы создали мутанта — не социализм, не капитализм, а неведому зверушку, — пишет Андрей Пионтковский (“Смерть мутанта” — Грани.Ру, 16 декабря). — Сложившаяся в России экономическая система… обрекает страну на застой и маргинализацию. В то же время она обладает определенной локальной устойчивостью… что делает ее еще только более опасной. Мутант заматерел и буквально пожрал страну: он загнал все живое, что оставалось в российской экономике, в госкорпорации друзей премьера, гигантские карикатуры на южнокорейские чеболи, неэффективность которых привела к краху 1998 года <…> Кто-то называет эту “воровскую малину” бандитским капитализмом, кто-то — бюрократическим феодализмом. Пионтковский для краткости предлагает называть ее путинизмом. Далее автор пишет: такой сон в сугробе, рождающий чудовищ, мог бы длиться и дальше, но разразился кризис, схлопнувший пузырь путиномики. Этот кризис путинизма Пионтковский считает экзистенциальным. Без заоблачных цен на энергоносители и без западных кредитов под залог вздутых акций сырьевых компаний эта изначально исторически бесперспективная модель стремительно теряет даже ту свою локальную устойчивость, о которой говорилось выше. Попытки имитировать западные методы лечения дают обратные результаты. <…> Это уже не просто кризис путинизма. Это совсем другое слово — из шести букв. Это такая же смерть обанкротившейся общественной формации, как в 1917 или в 1991 годах. Третья в России за последнее столетие. Утешает здесь только одно: фарсовая природа путинизма, отсутствие за ним какого-либо идеологического проекта, чрезвычайно узкая его социальная база дают основания полагать, что его демонтаж может пройти в отличие от двух предыдущих случаев сравнительно безболезненно.
Через две недели в статье “Развилка-2009” (Грани.Ру, 30 декабря) Пионтковский пытается спрогнозировать развитие событий в политической сфере далее. Путинская клептократия исторически обречена, но уходить с политической сцены может по-разному. По Пионтковскому, в обстановке старательно выжженной путинизмом политической пустыни и полного отсутствия институтов гражданского общества исход будет определяться соотношением сил внутри правящей бизнес-бюрократии. К началу 2009 года в ней наметился раскол на две группировки, определяемые автором как национал-клептократы и глобоклептократы. Соответственно просматриваются два основных сценария-2009.
I. Победа национал-клептократов, т. е. чекистского “бункера” во главе с Путиным и его непосредственным бизнес-окружением (Сечин, В. Иванов, Чемезов). Сохранение в неприкосновенности воровской системы “капитализма для друзей”. Беспощадное подавление социального протеста. Добровольно-принудительное исчезновение Медведева и возвращение Путина на пост президента (досрочные выборы или введение чрезвычайного положения). Зачистка всех потенциальных оппонентов с использованием новой безразмерной редакции статей УК о шпионаже и измене Родине. Фашизация идеологического поля. Атмосфера осажденной крепости. Дальнейшее “вставание с колен” и попытки “собирания земель русских” на постсоветском пространстве. Историческая перспектива — крах максимум через 1–2 года, сопровождаемый распадом Российской Федерации.
II. Победа глобоклептократов. Здесь в качестве ключевых теневых фигур угадываются Абрамович, Волошин, Чубайс. В политической плоскости — добровольно-принудительное подписание президентом Медведевым указа об отставке премьера. Идеологически — осторожное блеяние… об “импульсе сверху” в направлении “увеличения элементов состязательности и конкурентности как в экономике, так и в политике”. Но в обстановке кризиса, пишет Пионтковский, уже и этого будет достаточно для взрыва социальной и политической активности, контролировать которую глобоклептократы окажутся не в силах и попросту исчезнут с политической арены. Далее в стране де-факто устанавливаются свобода слова и многопартийность… Медведев добровольно-принудительно распускает Думу и объявляет выборы в Учредительное собрание, после которых обещает уйти в отставку. Стремительно растет влияние левых, среди которых выдвигаются новые рабочие лидеры из регионов. В день созыва Учредительного собрания сценарий II расщепляется на две траектории. II. 1. Вооруженная группа крайне левых, получивших на выборах около 20 процентов голосов и оказавшихся в меньшинстве, разгоняет Учредительное собрание и провозглашает Великую Декабрьскую Социалистическую Революцию 2009 года. Россия возвращается в ту же петлю своего исторического времени. Новый цикл длится, разумеется, не 92 года, а значительно меньше и завершается распадом Российской Федерации. Вариант сценария II. 2. выглядит так: учредительное собрание формирует коалиционное лево-либеральное правительство, пользующееся доверием значительного большинства населения страны. Начинается медленный и трудный путь демократического возрождения России.
В статье “Третий Февраль” (Грани.Ру, 7 января) Пионтковский назначает решающие события на февраль: Он станет третьим Февралем русской истории после 1917-го и 1991-го. Третий раз подряд за последнее столетие рушится под собственной тяжестью несостоятельная политическая система. И дважды она упрямо восстанавливалась на тех же принципах несвободы, хотя и наряжалась каждый раз в новые идеологические одежды. Значит, дважды Февраль был не понят, и дважды шанс его был упущен. Каким же видят нынешний Февраль его архитекторы? — риторически спрашивает автор. Да, последует дозированная критика ошибок и злоупотреблений предыдущего режима, некоторые ошибки даже будут исправлены. Однако — никаких новых выборов в ближайшие годы (ведь этому незрелому народу нельзя доверять избирать начальство на свободных и справедливых выборах. Нельзя было в 96-м. Нельзя было в 99-м. Тем более нельзя сегодня). А дальше, пишет Пионтковский, те же самые телемордоделы, которые шили платье прежнего короля, начнут лепить из питерского юриста Дмитрия Освободителя и Медведева-Цхинвалского в одном флаконе. Приведут к нему попов с иконами. Посадят голенького на лошадку с болтающимся крестиком на шее. Но, предостерегает Пионтковский, вся эта декорация рухнет в первые дни... У безработных Сибири и Урала она вызовет рвоту и желание порвать кому-нибудь пасть. Давайте лучше вместе подумаем, как помочь Медведеву сыграть короткую, но выдающуюся роль в русской истории. Совершить то, что не удалось двум другим юристам — Керенскому и Горбачеву: довести страну до Учредительного собрания и выборов президента, сохранив социальный мир, правопорядок и самое главное — саму страну.
Николай Розов также исходит из убеждения, что надвигающийся системный кризис грозит катастрофическими последствиями вплоть до государственного распада и массового насилия. В своей статье “Кризис и ближайшие развилки российской политики” (ПОЛИТ.РУ, 22 декабря) Розов рассматривает различные возможности политического будущего страны и для начала прогнозирует ответ российской власти на рост трудностей. Под привычными лозунгами “сплотиться”, “сосредоточиться” и “не дать растащить”, — пишет он, — будут предприняты попытки нового витка централизации, огосударствления ресурсов, “укрепления вертикали” и т. п. По существу же это будет попытка перейти от слабого авторитаризма к диктатуре, которая поначалу приведет к некоторым “успехам”: жесткое подавление уличных протестов, шквал соответствующей телепропаганды на время “подморозят Россию”; уровень конфликтности и социального напряжения снизится на какой-то период, особо кричащие проблемы могут быть решены жесткими и решительными мерами. Рогов ожидает даже, что политика “восстановления порядка” вызовет в стране всплески энтузиазма и массовую поддержку. Только вот социальных руин все это не восстановит, процессы деградации продолжатся, и системный кризис будет надвигаться новыми волнами.
Однако, замечает Рогов, диктатура редко бывает долговечной и устойчивой — даже на период жизни правителя. В кризисное же время она оказывается весьма хрупкой политической структурой: слишком мало самостоятельных опор и слишком много недовольных. Для сохранного существования диктатуре необходим либо постоянный золотой дождь (как в Саудовской Аравии), либо регулярные чистки (как в сталинском СССР), либо практика тотального принуждения (как в Северной Корее). Розов рассматривает шансы для поддержания диктатуры в современной России: Золотой дождь, если и польется снова, то ненадолго, и наступление кризиса может только отодвинуть, но не отменить. Тотальное принуждение представляется невыполнимым. Даже у Андропова в начале 1980-х попытка “дисциплинировать” страну провалилась, а при новых разбалованных свободой и потреблением поколениях вряд ли за такую авантюру вообще кто-то возьмется. Остается третье — устрашение недовольных арестами, репрессиями, экспроприацией. Такую стратегию автор статьи считает более вероятной и уповает лишь на то, что соскальзыванию в черную дыру сталинщины воспрепятствует историческая память народа. Возможно, кто-то еще не забыл, что, однажды заработав, мясорубка начнет перемалывать и собственных инициаторов, не жалея ни начальников, ни рядовых исполнителей. Так что, как ни крути, выходит, что даже при временном сдвиге в сторону диктатуры продолжающийся системный кризис неизбежно приведет к ее разрушению. В итоге попытка закрутить гайки обернется тем, что сорвется резьба. Но что же будет потом? На обломках диктатуры, пишет Розов, образуется новый политический ландшафт. В течение какого-то периода за власть будут бороться несколько центров силы и именно здесь, полагает автор статьи, и ожидает нас главная развилка, которая предопределит политическое будущее России на многие десятилетия. Розов считает, что в этом случае не так важно будет, кто победит: главная интрига — каким образом будет вестись борьба, поскольку тут может быть лишь два варианта — либо война без правил, направленная на уничтожение противника,.. либо борьба по правилам, сговор, торг, пусть закулисный и закрытый, но предполагающий запрет на неправовое насилие. Понятно, что первый вариант безнадежен, второй же открывает “окно возможностей” для демократии, хотя от самой демократии еще очень далек. Розов пишет: Вместо расширяющейся пропасти, отделяющей нынешнюю авторитарную и стагнирующую Россию от реальной устойчивой демократии, способной к самоорганизации и модернизации, появляется узкая тропинка к важному промежуточному пункту — формированию автономных центров силы, способных к мирной конкуренции и сотрудничеству. Главную роль в формировании этих автономных центров силы Розов отводит не столько интеллигенции, сколько т. н. элите развития, к которой относятся успешные бизнесмены, чиновники, политики, офицеры армии и спецслужб, работники сферы медицины, образования и науки, муниципального и регионального управления (интеллигенция же с элитой развития не только пересекается, но может и должна служить ее голосом, поскольку именно интеллигенции принадлежит честь формировать общественный дискурс). Актуальными лозунгами в сегодняшней России, — пишет Рогов, — должны стать… неприкосновенность личности и собственности, а также независимость судебной системы…
Так что, согласно Рогову, первый и главный вопрос повестки дня — достижение широкого общественного согласия относительно недопустимости использования силы (правоохранительных, налоговых, полицейских и прочих органов) в борьбе с идеологическими и политическими противниками и конкурентами. Кроме того, предупреждает он, важнейшим принципом по-прежнему остается собственное ненасилие оппозиции, призывы к ненасилию даже среди справедливо разгневанного народа.
Второй пункт повестки дня, по Розову, — формирование автономных центров силы, способных к цивилизованному взаимодействию и мирной конкуренции по правилам честной игры. Автор статьи полагает, что наличие автономных центров силы откроет беспрецедентную в истории России возможность — выскользнуть из четырехсотлетней череды циклов, когда порядок обеспечивался авторитаризмом,.. а попытки либерализации проваливались, ведя к новым авторитарным откатам.
Профессор Европейского университета в Петербурге Владимир Гельман размышляет о том, что случится с режимом и с обществом по мере нарастания проблем (“Режим и граждане в условиях российского кризиса: уход, протест или лояльность?” — ПОЛИТ.РУ, 24 декабря). Сравнительные исследования авторитарных режимов показывают, пишет Гельман, что сами по себе ни глубина, ни продолжительность экономического спада не сокращают сроки пребывания режимов у власти. В ходе кризисов граждане могут либо (1) предпочесть сохранять существующий режим и поддерживать статус-кво (“лояльность”), либо (2) пассивно приспосабливаться к меняющейся ситуации (“уход”), либо (3) активно выступать против проводимого правящим режимом политического курса, а то и против режима как такового (“протест”). Россия встретила начало экономического кризиса на фоне слабого опыта протеста и неблагоприятных условий для его реализации. Высокий уровень поддержки режима и его лидеров сохраняется и по сей день. Но надо иметь в виду, — пишет Гельман, — что поддержка гражданами авторитарных режимов, подобных российскому, носит не диффузный, а специфический характер. Проще говоря, граждане поддерживают этот режим не потому, что он им нравится как таковой, а потому, что он приносит значительной их части материальные дивиденды (или хотя бы надежду на их получение). Такого рода поддержка своих сограждан для этих режимов больше всего похожа на отношения с девушками не слишком тяжелого поведения — пока им платят деньги, они готовы заниматься продажной любовью, а когда деньги у клиента заканчиваются, то заканчивается и продажная любовь. Поэтому если экономический спад в России… будет носить глубокий и длительный характер, то российскому режиму будет довольно тяжело сохранить лояльность граждан. А это означает, что спрос на альтернативы статус-кво неизбежно будет возрастать. По Гельману, такой спрос, скорее всего, будет носить по преимуществу антимодернизаторский характер и ориентироваться предпочтет либо на левые, либо — в худшем варианте — на агрессивно-националистические лозунги. Однако, считает Гельман, пока что перспективы массового общенационального протеста в России выглядят сомнительными: Для такого развития событий в стране нет ни общенациональных структур мобилизации, ни единой “мишени” протеста, ни… влиятельных лидеров, дезертировавших из правящей группы и способных этот протест возглавить и канализировать. По мнению автора, предпочтительным вариантом реакции на кризис со стороны российских граждан выглядит стратегия “ухода” (в разных формах — от ухода в маргинальный образ жизни или в криминал до возможного отъезда за рубеж); но такая стратегия возможна только при наличии соответствующих социальных и экономических ниш, предоставляемых режимом. Однако, отмечает Гельман, развитие кризиса делает подобные ниши все менее доступными и/или привлекательными, что, в свою очередь, может вынудить граждан к “протесту”. К тому же существуют и другие факторы, провоцирующие протест. Гельман пишет: Правящая группа, не без оснований рассматривая протест как вызов своему господству, жестко препятствует даже локальным проявлениям протеста… Однако при этом своего рода ахиллесовой пятой стратегии сдерживания является довольно низкий уровень репрессивности российского режима в сравнении с другими авторитарными режимами на территории пост-СССР. Российский режим на протяжении 2000-х годов практиковал “точечные” репрессии против своих противников, не требующие особых затрат, но весьма эффективные с точки зрения поддержания статус-кво. Но у российского режима нет непосредственного опыта применения массовых репрессий в отношении сограждан. Поэтому… если на улицы выйдет так много протестующих, что их разгон будет невозможен без массовых убийств,.. то сдерживание протеста со стороны режима может оказаться слишком дорогим. Хотя подобное развитие событий нельзя исключить (едва ли у правящей группы имеют место какие-либо моральные ограничения на сей счет), но его риски для руководителей страны весьма велики. Кроме того, следует учитывать, что репрессивные авторитарные режимы наиболее опасны прежде всего для представителей элитных и субэлитных групп — для них риск оказаться жертвами такого рода режима гораздо выше, чем у простых граждан. Автор рассматривает также возможности стратегий умиротворения и наступательного сдерживания.
На низкое качество российского общества как проблему в ситуации кризиса обращает внимание Михаил Бударагин (“Троечники” — Взгляд, 29 декабря). Общество, дезорганизованное, слабое и плохо понимающее, как обустраиваться в новых обстоятельствах, пытается найти какие-то механизмы внутренней самоорганизации, натыкаясь попеременно то на глухоту соседа по лестничной клетке, то на дубинки ОМОНа, — пишет автор, сокрушаясь, что единственной массовой идеологией в сегодняшней России стало потребление: у отечественного обывателя нет ничего, кроме механического пересчета своих и чужих денег и потребления продуктов масс-культа. <…> “Средний класс” не привязан к своему собственному статусу ничем: церковь, которая выковала западного буржуа, у нас все еще очень слаба и боязлива, семейные ценности — традиционный фетиш любого здорового бюргерства, купечества etc — опоздали лет на сто пятьдесят, образование попрано, преданность долгу, стране, монарху, корпорации — пустой звук, социальных связей почти не существует. Держаться не за что, корней нет. Автор прикремлевского ресурса и лоялист, Бударагин, похоже, близок к раскаянию: Надо было 15 лет изо дня в день учить общество, что деньги — единственная ценность, чтобы теперь решить втолковать ему обратное. Да и в самом деле, как теперь быть, если уменьшение потребительской активности, кроме экономических проблем, повлечет за собой массу социальных: и вся эта угрюмая и озлобленная масса, которая вчера привыкала снимать стресс шопингом, а позавчера училась водить иномарку, окажется перед лицом вопиющей пустоты. Новых вещей, которыми можно было бы заполнить пустое пространство, в ближайшее время не появится. И, как справедливо замечает Бударагин, самое-то страшное, что власти действительно не на кого больше опереться, кроме обывателя, который восемь лет исправно потреблял всевозможные блага, голосовал и смеялся шуткам Евгения Петросяна.
Общество
Татьяна Щербина (“Накануне” — ПОЛИТ.РУ, 25 декабря) полагает, что вместе с Солженицыным и патриархом Алексием ХХ век ушел парадоксальным образом в тот момент, когда по совокупности выраженных настроений политического официоза и массы Сталин восстал из ада в качестве успешного лидера, эффективного менеджера, бренда и имени России. И молодежь, совка не хлебнувшая, пошла писать о “стране, которую мы потеряли”, свободной и процветающей. Сегодня, мол, все боятся — потерять капиталы, работу, квартиру, быть убитым и выпасть из обоймы потребителей <…> А в СССР жили без денег, клевали зернышки, все было духовное, великое и могучее. Ну, нельзя было ругать власть — сейчас немножко можно, а толку? Закрытые границы — так территории СССР хватало для путешествий. Это пишут интернет-пользователи, родившиеся при Горбачеве и Ельцине, и тысячи их ровесников восторженно соглашаются. А то, что десятки миллионов посадили и расстреляли, а их дети и внуки, как дикари, “утюжили фирму”, чтоб “достать” джинсы или жвачку, что самым заветным словом было “импорт” — это навет. Кто ж теперь поверит, что в магазины, где продавались обычные по нынешним временам вещи, книги, продукты, сигареты, допускались только люди высшего и первого сорта — иностранцы? Щербина фиксирует еще один парадокс: Сегодня о вегетарианском брежневском совке мечтают только люди бескрылые, которым бы пойти на содержание к государству, ничего не делать и ни о чем не беспокоиться. Активные взыскуют борьбы с врагом вплоть до полного его уничтожения. Потому что враг — это другие, российское “я” привыкло мыслить себя в настоящем жертвой, а в будущем — на том самом месте, которое занимают сегодня его угнетатели. И ужасная судьба верных ленинцев и сталинских соколов ничему мечтателей не научила. <…> Парадокс в том, что один и тот же миф о золотой сталинской поре был, с одной стороны, спущен с высокого чердака через телеканализацию, а с другой — выработан как протест против сквотеров (что-то типа халявных обитателей. — Е. Е.) того же самого чердака. <…> мейнстрим мысли сегодня — это модель усовершенствованная: чтоб не интернационализм, а нацизм, как у Гитлера, и не атеизм, а атомное православие.
Плохо начался XXI век, продолжает Щербина. Почему-то все были уверены, что он станет веком благоденствия, “эрой Водолея”, конца света боялись только до наступления миллениума, а раз пронесло — решили, что теперь заживем. И зажили, пока не пришел Кризис с косой, не скосил цены на нефть, и теперь народ боится, что если возникнет массовый голод, то одних перестреляют как собак, а других заберут в рабство: строить беломорканалы и развивать науку в шарашках. А если посмотреть на ту поспешность, с которой баррикадируются на чердаке, невольно задумаешься: “уж не вынашивают ли там план мировой войны?” Той войны, которую задумывал Сталин, но первым осуществил Гитлер. Теперь опыт есть, — пишет Щербина, — гибрид Сталина с Гитлером и Иваном Грозным нежданно-негаданно оказался героем нашего времени.
Взгляд извне представлен статьей Марка Нексона и Кати Сваровской, которые делятся впечатлениями от российской атмосферы (“Россия: империя зовет” — “Le Point”, Франция, 23 ноября). Выходит так: Остались в прошлом мучительные воспоминания о распаде СССР, Россия-победительница вернулась. Экономический кризис не помеха патриотическому подъему: неприятие Запада, прославление славянской идентичности и православной религии, ностальгия по имперской России. Как знаки времени описаны казацкая школа под Ростовом (После прихода к власти Путина, казацкие образовательные учреждения появились по всей стране — сорок штук на сегодняшний момент. В два раза больше, чем пять лет назад.); телемочилово Запада в исполнении ренегата демократии Петра Толстого; Борис Соколов, покинувший свой вуз за статью, где он осудил войну в Грузии; новая телезвезда, антизападник Александр Дугин (“Многие представители Церкви, армии и секретных служб разделяют мое мировоззрение”, — говорит он строгим голосом. Его мировоззрение? Неприятие Запада. “Хватит нам навязывать Ваши ценности. У Вас индивид — центр мироздания. У нас же коллективное выше личного. Здесь корни нашей культуры”) и старая политическая лошадь ультранационалист Владимир Жириновский… А также лидер ДПНИ Александр Белов, прикремлевские “Наши” и “Мишки”. У власти в ее патриотическом “крестовом походе” есть весомый помощник — Православная Церковь, которая стремительно возвращает былое влияние. И сосуществует в полной гармонии с Владимиром Путиным. “Никогда еще между властью и Церковью не было таких хороших отношений”, — говорит священник Владимир Вигилянский, руководитель пресс-службы Московской Патриархии. <…> Церковь целиком и полностью придерживается официальной линии. Она совсем не осуждает молниеносную войну с грузинскими братьями по православной вере. “Когда Вас бьют по голове, приходится реагировать, — говорит священник Дмитрий Симонов, председатель синодального Отдела Московского Патриархата по взаимодействию с Вооруженными силами. — Грузинских военных обучали протестанты американцы и израильские генералы!” Как пишут авторы статьи, в идеологической “солянке” Кремля возник нежданный гость — Сталин. Он не очень-то согласуется с царистским культом и православной верой. И, тем не менее, отец народов вновь в чести. Путин, чей дедушка был поваром и стряпал для кровавого диктатора, дал зеленый свет. И вот Сталина уже обелили в школьных учебниках. Теперь его называют “эффективным менеджером” и “рациональным человеком”. Знакомят Нексон и Сваровская и с показательной статистикой: по данным опроса, проведенного Левада-центром, сегодня 82% россиян считают свою страну великой державой, восемь лет назад таких было только 30%. 77% россиян полагают, что их окружают враги, в 1988 году таких было всего 13%!
Власть
Оуэн Мэттьюс и Анна Немцова в статье “Доктрина Медведева” (“Newsweek”, США, 23 ноября) пытаются осознать своеобразие политического курса российского президента. Они приходят к выводу: Медведев разработал собственную, довольно радикальную программу, на удивление либеральную во внутренней политике, и все более воинственную — во внешней. Доктрина Медведева представляет собой амбициозный план по ремонту “сломавшегося” механизма российского общества и восстановлению позиций Москвы на мировой арене. …этот план предусматривает перекройку всей международной инфраструктуры в сфере безопасности и финансов на российских условиях. Один из способов добиться этих целей, по мнению Медведева, состоит в замещении — по крайней мере частичном — американского влияния в Европе российским, за счет сочетания военных угроз с использованием гигантских газовых запасов страны в качестве рычага влияния. Для начала он стремится покончить с вмешательством США и Европы в дела российского “ближнего зарубежья” и предполагает реструктурировать международную дипломатическую систему за счет преобразования Шанхайской организации сотрудничества… в блок по образцу НАТО. Среди других задач — превращение Москвы в один из мировых финансовых центров и создание газового картеля по примеру ОПЕК, в котором Россия… стала бы одним из ведущих участников. Авторы обращают внимание на то, что Медведев — юрист, чьи молодые годы прошли в либеральном Петербурге в эпоху гласности, и по сравнению с Путиным придерживается стиля более открытого и современного. Медведев, по мнению Мэттьюса и Немцовой, выступает за либерализацию экономики, демократию на местах и свободу слова, потому, что уверен: для нормального функционирования России нужен твердый политический контроль наверху в сочетании с чем-то вроде открытого общества внизу, подотчетностью чиновников и большей свободой для бизнеса. Медведев, по мнению авторов “Newsweek”, четко осознает суть проблем, с которыми сталкивается Россия — и не боится говорить о них вслух. <…> он резко критикует коррумпированную судебную систему и госаппарат — хотя и старательно избегает любых намеков на то, что при Путине эти проблемы не решались. <…> Во внешней политике Медведев тщательно заботится о том, чтобы не выглядеть “слабее” Путина. Путин часто говорил о “многополярном мире”. Но именно при Медведеве Россия дала понять, что международное право для нее — “что дышло”, введя танки в Южную Осетию и Абхазию. <…> После войны Медведев сделал следующий шаг, заявив о необходимости изменить основополагающие нормы международной дипломатии и признать “привилегированные интересы” России в странах, где вмешательство НАТО Москвой явно не приветствуется… Президент России явно утверждает советский тезис о наличии у Москвы своей сферы влияния. Впрочем, замечают Мэттьюс и Немцова, Медведев произносит все нужные слова, но они не особенно подкрепляются конкретными делами. <…> амбиции, озвученные на старте его президентства, уже не соответствуют реальному, все менее прочному положению России. К примеру, зависимость Запада от российского газа сегодня ослабла как никогда: российский газ составляет сегодня всего 6,5% от общего объема первичного энергоснабжения стран ЕС, и эта доля постепенно снижается. Так что Запад начинает осознавать, насколько пустопорожни некоторые из громогласных заявлений Медведева.
Авторы “Newsweek” резюмируют: Особых шансов переделать мир по кремлевским лекалам у Медведева нет — и скорее всего, большинство элементов его доктрины не переживет экономического спада в России. Но по крайней мере он, судя по всему, действительно верит, что “свобода лучше, чем несвобода”, и, пожалуй, решительнее, чем любой из его предшественников, пытается интегрировать Россию в мировую экономику и положить конец одолевающему страну “правовому нигилизму”.
Специфику взглядов президента Медведева пытается осознать и Андрей Окара (“Дмитрий Медведев и философия права” — АПН, 17 ноября). Оказывается, в своем первом президентском Послании Медведев демонстративно отказался от поминания всуе и цитирования Ивана Ильина (и это при том, что при президенте Путине Ильин был едва ли не самым востребованным автором цитат как патриотический публицист, чьи идеи как нельзя годились для обоснования “мягкого авторитаризма”, придания дополнительной легитимности властной корпорации и выстраивания “вертикали власти”). В первом Послании Медведева появляется новый идеологический набор — Петр Столыпин, Борис Чичерин, Николай Коркунов. Президент России цитирует Столыпина: Прежде всего, надлежит создать гражданина, и когда задача эта будет осуществлена, — гражданственность сама воцарится на Руси. Сперва гражданин, а потом гражданственность. А у нас обыкновенно проповедуют наоборот. То есть, делает вывод Окара, по мысли Столыпина — Медведева, “гражданственность” — “гражданское общество” — не относится к первоочередным задачам, эти вещи возникнут сами собой. Тезис Коркунова о том, что установление законности всегда чувствуется как стеснение произвола властвующих, работает на теорию правового государства, означающую в российских условиях ограничение прав властной корпорации и борьбу с коррупцией. Однако, замечает автор статьи, это вопрос воистину “гамлетовский”: как построить ограниченное правом (правовое) государство в стране, где только революция может ограничить всемогущество властной корпорации? Ну а тезис Чичерина о праве как условии истинно человеческого существования крайне важен для строительства новой правовой доктрины и новых основ правопонимания. Право, разъясняет Окара, не тождественно законодательству и должно апеллировать к высшим ценностям свободы и справедливости, а не к интересам и целесообразности кого бы то ни было. Отсюда вытекает извечный российский вопрос о значении и назначении государства: что такое “сильное” (фактически авторитарное) государство в наших условиях — становой хребет огромной страны, без которого она ослабнет и развалится, — или обуза, которая мешает народу и обществу развиваться? Окара пишет: Медведев покусился на “святое” — на краеугольный камень российской политической традиции — на абсолютную субъектность властной корпорации. Развитие темы о том, что “сильное государство не тождественно всесильной бюрократии” — это на концептуальном уровне допущение третьей альтернативы: сильного… государства, которое при этом не перемалывает своих граждан и всячески приветствует развитие их субъектности. Автор статьи согласен: Для полноценного развития… нужен новый курс, альтернативный и либеральному, и охранительному одновременно. Альтернативный, условно говоря, и Соросу, и Суслову. Разве не к этому же стремится президент Медведев? А вот это как раз неизвестно, пока же в первом послании нового президента лишь непрямо сформулирована необходимость такого… “третьего пути”. Но в нынешней России, — завершает свои размышления Окара, — похоже, приходится довольствоваться малым: остается подтянуть пояса и пристегнуть ремни на взлете. Чтобы не упасть вниз.
Михаилу Делягину президентское Послание представляется куда более революционным (“Первая попытка политической революции” — “Ежедневный Журнал”, 11 ноября): Послание Медведева содержит описание глубокой политической реформы. Точечные и вроде бы локальные изменения в совокупности меняют все содержание политической системы России, оставляя ее форму практически без изменения. Главные изменения — предложение президенту кандидатур губернаторов партиями, набравшими большинство на соответствующих региональных выборах, и постановка правительства под парламентский контроль (что является прямым ударом по Путину)… По мнению Делягина, теперь политические партии приобретают самостоятельный властный ресурс и начинают через Госдуму контролировать правительство. (Автор статьи особо подчеркивает, что президент употребил именно это слово — “контролировать”). По сути это весьма серьезный шаг к парламентской республике. Фиксируя и некоторые другие инициативы, Делягин резюмирует: Медведев идет путем Горбачева: не видя путей решения экономических проблем, он пытается найти выход из положения политическими преобразованиями, расширением общественных свобод. Но, предупреждает автор, данный путь, как показал опыт Советского Союза, является принципиально порочным и весьма опасным. Впрочем, нельзя не приветствовать самые первые шаги на этом пути, поскольку они способствуют нормализации общественной и политической жизни. С другой стороны, автору кажется, что демонстрация искренней веры Медведева в то, что поставленные им цели уже достигнуты: демократия построена, заводы строятся, государство доросло до социального, — это проявление глубокой оторванности от реальности — причем не отдельно взятого человека, но всей путинской государственности как таковой.
Павел Святенков (“Жалованная грамота единороссам” — АПН, 6 ноября) смысл Послания видит в том, что оно делает положение избирателей — чуть хуже, положение элит — чуть лучше, но в общем оставляет ситуацию как есть. Святенко пишет: Президент Медведев продемонстрировал свою готовность к реформам. С одной стороны. А с другой стороны — сугубую осторожность. Политическая система будет подвергнута незначительным усовершенствованиям, главная цель которых — укрепление установившего в последние годы в стране политического режима. Это и есть главная цель послания — “жалованной грамоты” единороссам.
Больше ценного находит в Послании Владислав Иноземцев (“Экспертократы против Дмитрия Медведева” — “Русский журнал”, 27 ноября). Главной линией, проводимой президентом, он считает курс на развитие правовой системы современной России — конституционализма, законности, — упрочение роли судебной власти, повышение ответственности госаппарата. Президент, по мнению Иноземцева, резко смещает основной акцент: абстрактному и набившему оскомину государственничеству противопоставляя патриотизм — “веру в Россию, глубокую привязанность к родному краю, к нашей великой культуре”, дополняемую “самым трезвым, критическим взглядом на отечественную историю и на наше далеко не идеальное настоящее”. Подобные заявления из уст первого лица, полагает Иноземцев, звучат почти революционно. Иноземцев упрекает русских либералов за то, что они не услышали (или не захотели услышать) изменившейся тональности российского лидера, в то время как сейчас он нуждается <…> в одобрении своих инициатив, прежде всего, с “правого фланга”. Другим направлением, выделенным в Послании, Иноземцеву видятся заявления о необходимости борьбы с чиновничеством и засильем бюрократии. Эти слова дорогого стоят — и общество сегодня должно самым решительным образом поддержать президента в “крестовом походе” против чиновничества, сковавшего развитие страны. Из недостатков Послания Иноземцев отмечает невнятность международного раздела: Куда пойдет Россия в международных делах — на этот вопрос в Послании, увы, не содержится прямого ответа.
Между тем, в Рунете постоянно обсуждается вопрос о степени независимости Медведева. Проще говоря, о том, кто в стране хозяин. Дискуссия на сей счет показательна. Если Станислав Белковский, например, утверждает, что президент вполне суверенен в своей политике (“Он царь или не царь?” — Грани.Ру, 19 ноября), то другие публицисты высказывают сомнения или откровенно иронизируют по этому поводу. Так, Илья Мильштейн (“Ждать царева возвращенья” — Грани.Ру, 11 ноября) пишет: Никогда в России такого не было: царь здоров, душевно бодр, давно достиг совершеннолетия, ходит на службу, как положено, в Кремль, но не правит. То есть понятно, что он довольно важный чиновник в государстве, повыше Грызлова, Миронова, Жириновского. Но не самый главный. А самый главный, подобно Мировой Закулисе, сидит в Белом доме и руководит страной. Чем Дмитрий Анатольевич занят, — трудно понять. Изысканиями в области сравнительной оценки свободы и несвободы? Для действующего политика это слишком отвлеченная работа. Борьбой с коррупцией? Этот зверь теперь размножается еще обильней, чем при национальном лидере. С правовым нигилизмом? Лучший способ покончить с ним — исполнять в должности президента свои прямые обязанности. Мильштейн резюмирует: как-то вчуже жаль Медведева. Не всякому удается стать президентом огромной страны — это как выиграть в лотерею двадцать миллионов американских рублей. И вот на тебе: цифры сходятся, и номер, и серия, а лотерейный билет уже подарен шефу на день рождения. Поневоле проклянешь такую удачу…
По мнению Андрея Пионтковского (“Споры спичрайтеров” — Грани.Ру, 17 ноября), политическая конструкция современной России оказалась подвешенной на ниточке путинского мифа: Путин — это действительно наше все. Это последний русский миф, бессмысленный и беспощадный. Если нашим врагам удастся перерезать эту ниточку в сознании миллионов россиян, страна погрузится в социальный хаос. Воцарится смятение в умах, сопоставимое с временами, когда “оказался наш отец не отцом, а сукою”. И, как нас об этом постоянно предупреждают наши самые глубокие политические мыслители, к власти прорвутся ужасные реакционные силы, какие-нибудь закомплексованные параноики, которые начнут всех подряд “мочить в сортирах”, “вешать за яйца” и “обрезать так, чтобы потом не выросло”. В связи с принятием первой поправки к Конституции РФ, увеличивающей срок президентства, автор пишет: смысл спецоперации в том, что Национальный Лидер должен как можно скорее покинуть с каждым днем все более разрушительную для его ауры непогрешимости нишу премьера и достойно и торжественно сменить действующего президента. <…> важно то, что Национальный Лидер сможет… всецело посвятить себя тому, что он больше всего любит, лучше всех умеет и на что крепко подсел многоканальный теленарод России, — на непримиримой и беспощадной борьбе с однополярным миром.
По Белковскому (“Он царь или не царь?”), русским людям был и всегда остается нужен не конкретный именной лидер, а легитимный царь. Который строго соблюдает монархический ритуал. Есть легитимный царь — есть и государственная, то есть уважаемая, власть. Нет царя — разруха и хаос. При этом личность царя — категория глубоко вторичная. Легитимен тот, кто сидит на троне. <…> Личный же миф Владимира Путина нужен вовсе не народу, а элитам. <…> в Путине все начала и концы. Вот уйдет В. В. — тогда совсем другое дело. Но он же никогда не уйдет. Слава Богу. Разным же влиятельным кругам на Западе этот личный миф Путина необходим, чтобы было кем пугать детей. <…> Медведевым же не попугаешь. Он мягкий слишком, интеллигентный почти. Когда миф слишком выгоден многим, он не вправе просто так скоропостижно умереть. Хотя и при своей президентской жизни Владимир Владимирович не то чтобы очень сильно правил страной. <…> Даже арбитром элитным, каковым его называли, Путин на самом деле был с огромным трудом: всем борющимся кланам говорил, как правило, нетвердое “да”, уповая, что своими силами победит сильнейший, а президент всероссийский все равно останется при делах… Когда же случались ситуации закритические, — В. В. и вовсе логически исчезал, доверяя решение Его Превосходительству Провидению. Хотя, бесспорно, В. В. умел иногда напрячься, когда речь шла о чистых активах и финансовых потоках. Но в этом смысле любая дерипаска была президентом ничуть не меньшим.
Что же остается Медведеву? Похоже, уже только одно: убрать наконец Владимира Владимировича с премьерского поста. Тем паче что состояться в премьерском качестве Путину… не удалось. Его правительство только одну операцию освоило: раздачу в единственно правильные частные руки последних финансовых РФ-резервов. Больше ничего не умеет. И не сумеет...
Тему развивает Андрей Пионтковский (“Он не царь” — Грани.Ру, 21 ноября). В архаичных политических культурах, классическим примером которых является сегодняшняя Российская Федерация, — пишет он, — чрезвычайно важная символическая, сакральная по сути роль отводится вождю племени. В глазах соплеменников он должен обладать магической способностью предотвращать засуху, покрывать как можно большее количество самок, помечать фекалиями племени какие-то новые территории. Если племя вовлечено в натуральный обмен, то требовать максимальное количество бус за добываемую племенем огненную воду и производимые им наконечники для стрел. Когда в силу объективных причин тележрецам уже не удается поддерживать в создаваемой ими виртуальной реальности миф об астральных способностях альфа-самца, в “элитах” племени возникает политическая дестабилизация, выражаемая известной формулой “оказался наш отец…” Вот примерно такая ситуация сложилась и в нашем Отечестве на фоне глубокого экономического кризиса. К тому же как раз в этот неприятный момент конкретный вождь очень некстати временно оказался на позиции ответственного прежде всего за провальную на ближайшие годы экономическую повестку дня. А у появившегося в результате всем известной комбинации потешного вождя остались такие выигрышные и тонизирующие племя функции, как ритуальное вставание с колен, брутальная демонстрация кузькиной матери и духоподъемная маркировка территорий. <…>
Мне… представляется, что Путин — это действительно наш последний миф. Изнасилованное племенное сознание устало от бесконечных фрустраций и вряд ли способно воспринять новую мобилизующую структуру. Лоббируемый коллегой сценарий из параллельной реальности закончится классической мизансценой: С. Белковский: Что же вы молчите? Кричите: “Да здравствует царь Дмитрий Анатольевич!” Народ безмолвствует.
По итогам “прямой линии” премьер-министра с РФ-народом на телеканале “Россия” (4 декабря) высказались многие комментаторы. Тот же Станислав Белковский в статье “Дурной премьер” (АПН, 15 декабря) в противовес тем, кто усмотрел тут новую победу Путина, пишет: страна увидела робкого студентика-троечника. Который явился с малолетнего бодуна на неподъемный экзамен по загадочному предмету. С нетвердыми виноватыми интонациями. По-собачьи грустною мордочкой. Горчайшими гефсиманскими вздохами перед неизбежно ошибочным ответом. У этого студентика был единственный шанс — разжалобить экзаменатора. Ничего другого не было ему дано в тот всенародный день. Крылатый металл звенел в путинском голосе лишь несколько раз, например: при рассуждениях об одном-двух заветных местах Михаила Саакашвили; в ответе про украинский газ и неуклонное съезжание с глузду; в разговоре о многопартийности, которая нужна Российской Федерации, как лесному зайцу — новый лазерный автостоп. Ну и, конечно, на тему “люблю все русское, особенно баню”… Во всем остальном — с Владимиром Путиным случилось то, что должно было случиться. Защитный президентский слой, оберегавший его от гамма-лучей истории восемь с лишком лет, — закончился и сошел. А остался лишь голый человек, бюрократ, пусть и высокопоставленный, но уже не Царь и никакой никому не Отец. Гладкие чувствованьица, общие места, невнятное дыхание, мятущиеся глаза. Удалившись с трона в обычный партер, экс-президент утратил магическую силу, какую так долго приписывали (и все еще приписывают) его потаенной личности.
Содержание общения Путина с народом Белковский видит в следующем: Общая схема разговора Путина с народом была простой и по-своему цельной. Они ему — вопрос: вот так у нас плохо идут дела, что же делать? Он им — ответ: жить не так плохо, а будет еще лучше; ладно, так и быть, чонить придумаем; а вообще, за все отвечают губернаторы и муниципалитеты, мы им все проблемы уже передали (без денег, разумеется, т. к. с деньгами и дурак сработает). Хотя коронным номером выступления стал, конечно, ответ про цены на бензин. Который у нас, в нефтедобывающей стране, не дешевеет, хотя нефть упала в 3 раза. И потому не дешевеет, что кто-то же должен компенсировать нефтяным компаниям снижение экспортной прибыли. И этот кто-то — вы, дорогие мои сограждане, умудрившиеся от большой стабильности купить зачем-то автомобиль. Стань пешеходом, говорит тебе Путин, и перестань беспокоиться о розничном топливе. <…> Что ж — может, с такими словами и надо входить в предвыборную кампанию, готовясь вернуть себе благодатный трон. Так, должно быть, думают все эксперты и аналитики, верящие в страшную эпическую силу разговора с Владимиром Путиным. <…> Но все-таки главное было не про бензин. Главное — это девочка Даша Варфоломеева. Из далекого бурятского села. Только полная этическая глухота и эстетическая слепота могли привести путинолюбивых комментаторов к мысли, что перед нами — гениальная политтехнологическая комбинация главы правительства. Давайте вспомним, как прозвучал вопрос. Дядя Володя! Скоро Новый год. Живем на бабушкину пенсию. Работы в деревне нет. Мы с сестрой мечтаем иметь новые платья… Я хочу попросить у вас платье, как у Золушки… Это почти цитата из Чехова, в пределе достигающая Достоевского. Жестяной гвоздь, убийственно вбитый в основание черепа трепещущего “нацлида”. И если Путин, вослед своим обожателям, этого тоже не понял, — тем страннее, дамы и господа. Потом, конечно, можно, везти девочку Дашу в Москву и водить на кремлевскую елку. Но гвоздь из головы уже не вынуть, как ни тряси. <…>
Что же из всего этого разговора следует? Первое. Народ утратил священный трепет перед Путиным, позволив себе задать премьеру вполне безжалостные вопросы. С Царем-Отцом так не разговаривают. Второе. Путин перед всеобщим лицом народа обнаружил бурную премьерскую несостоятельность. Третье. Премьер-министр точно показал населению РФ, кто за весь гигантский кризис отвечает: он лично, и никто иной. В общем, пойдя на “прямую линию” — но не президентом в эпоху экономического роста, а главным бюрократом в разгар кризиса — Путин изощренно замочил сам себя. И сортира не потребовалось.
Александр Хоц в статье “Каждая культура заслуживает своей судьбы” (Каспаров.Ru, 4 декабря) делится другим впечатлением. …в мизансцене Послания Федеральному собранию, чуть ли не самым интересным для публики было не оно само, а положение Путина в зале в момент выступления Медведева, — пишет он. — Лицо кланового вождя словно говорило телекамере и залу: “Мели, Емеля, строй из себя президента всея Руси, но кто ж не знает, что хозяин здесь я!” Застывший мглистый взгляд и брови насмешливым “домиком”, чудовищные облизывания и пережевывания губами в пафосный момент аплодисментов Медведеву… Вид лениво скучающего зрителя на тягомотном профсоюзном собрании… — это мимика, которая красноречивее любого комментария. По сути, Путин разоблачал лицом реальную фальшь ситуации… На экране маячило страдающее тело премьера, которого корежило и передергивало в ситуации формального подчинения. Пускай и временного, бутафорского, но подчинения. И это было лучшим подтверждением прогноза, что Медведев в президентах — не жилец.
Хоц, подобно Пионтковскому, утверждает, что именно кризис ускорит процесс возвращения Путина к полновластью. Рокировка жизненно необходима власти именно сейчас, пока кризис еще в начале, страна еще не пошла вразнос, а авторитет Кремля все еще шлейфом волочится и ковыляет за покойными ценами на нефть <…> Отсюда — мельтешение и беготня с медведевскими поправками в Конституцию и их блиц-утверждением. Совершенно очевидно для всех, что Медведев — слишком неадекватная кризису и рыхлая фигура, которую и лепили-то совсем не для этих штормов, а для политического штиля. <…> после утверждения поправок Медведев неизбежно… будет восприниматься элитой как отработанный шлак, место которого в “отвале”. <…> Вопрос: “когда?” незримо повиснет над Медведевым,.. отравляя ему жизнь перманентным дефицитом доверия. <…>
В доказательство своей правоты Хоц приводит следующие “явные признаки трупных пятен”: несменяемость элиты, коррупцию, пропаганду несвободы и мракобесие религиозной идеологии на службе у полицейской “стабильности”. Это диагноз, господа, — пишет он, — и никакая ваша “Раша Тудей” не отмоет “образ России” в мире ни за какие нефте-газовые “бабки”! Возвращение Путина на двенадцатилетний срок будет означать окончательный приговор европейскому будущему страны; и тогда уже ничто не спасет нас от колеи, ведущей на помойку истории.
Россия и мир
Две тысячи восьмой стал годом триумфа путинской внешней политики, — пишет в “Ежедневном журнале” Александр Гольц (“Пиррова политика”, 1 января). — Вдохновленный тем, что цены на нефть все перли и перли вверх, национальный лидер решил проверить на практике, готовы ли западные партнеры (а на путинском новоязе это ругательство, — поясняет автор) защищать ценности, которые сами они объявляли основополагающими. И выяснилось, что в своем глубоком презрении Путин был прав: на Западе сделали вид, что готовы рассматривать всерьез заявления Кремля о том, что развертывание американской ПРО в Европе и расширение НАТО представляют угрозу безопасности России. Иными словами, Путин убедился, что до тех пор, пока его действия не будут представлять реальной военной угрозы западным государствам, он может делать все, что хочет: “наводить порядок” на постсоветском пространстве, давить любой намек на политические свободы в России. Гольц добавляет, что путинская внешняя политика была отнюдь не бессмысленной, она вытекала из единственной и главной задачи Путина: он был чрезвычайно успешен в том, чтобы и внешнеполитическими средствами поддерживать контроль своей группировки над страной. Однако поскольку великодержавные амбиции Владимира Путина питались лишь высокими ценами на нефть, теперь, похоже, всем внешнеполитическим успехам пришел конец. Но означает ли это, что отныне российская политика станет более рациональной? Вот в этом Гольц не уверен. Не исключено, — пишет он, — что Путин захочет убедить сограждан, что нынешний кризис специально затеян, чтобы не дать России подняться с колен. <…> Окончательное превращение России в осажденную крепость, может быть, и позволит Путину продержаться у власти лишние полгода–год.
Красноречиво о внешней политике медведевской России отозвалась Юлия Латынина (“О решении непроблем” — “Ежедневный журнал”, 17 декабря): Обычно Россия оповещает о своих планах по пересмотру мирового порядка только зрителей ОРТ и РТР, так что другие страны оказываются просто не в курсе глобальных инициатив Путина, Медведева или Лаврова. К примеру, зрители ОРТ и РТР могут услышать, что президент Медведев приехал на саммит в Вашингтоне и там предложил переустроить систему мировых финансов. Однако в Вашингтоне об этом не знают: там вспоминают о Медведеве как о “странном парне”, который на следующий день после избрания Обамы президентом пригрозил разместить в Калининграде ракеты, а когда его спросили, почему он это сказал именно в этот день, он ответил, что не знал, что 4 ноября — такая важная для Америки дата.
Вообще же, по мнению Латыниной, российская внешняя политика очень проста. Мы решаем не те проблемы, которые есть. А те, которых нет. У России, пишет автор, реально существуют две крупные проблемы — Китай и Кавказ. Однако их мы не обсуждаем, зато мы охотно предлагаем помощь в решении проблем безопасности Европы. <…> Что мы будем делать, когда китайское правительство захочет защитить интересы нескольких миллионов китайцев на обезлюдевшем Дальнем Востоке? Иначе говоря, мы не решаем проблемы. Мы их создаем.
Илья Мильштейн, судя по всему, полагает, что во всех российских бедах виноват один человек — Владимир Путин, именно из-за него в ситуации кризиса Россия оказалась одинокой как никогда (“Одна в мире” — Грани.Ру, 31 декабря). Тут надо было очень постараться, но он справился. Сначала следовало явить миру это лицо с его сортирной лексикой и подлой войной. Потом необходимо было равноудалить свободу слова — так, чтобы при желании удавалось запретить употребление слова “кризис” на всех гостелеканалах. <…> Война, бесконечные шутки юмора и свистопляски на ТВ, пятиминутки ненависти с маньяком, уже узревшим ныне российские танки в Риге, многолетнее унижение богатых, бесстрашных и сильных — все это требовалось для того, чтобы превратить народ, как бы помягче сказать, в телезрителя. Чтобы этот народ послушно голосовал за кого скажут и с гоготом прокатывал всех, кто назван маргиналом и врагом. А в заботах о подрастающем поколении следовало выстроить молодежь в колонны и погнать на всякие митинги… Надо было рассориться практически со всеми соседями <…> следовало с такой силой тосковать по СССР,.. чтобы возненавидеть их всех. <…> следовало дойти до паранойи. Увидеть за спиной организаторов теракта в Беслане руку Америки. Поляков, требующих последней правды о Катыни, обвинить в русофобии. Поглумиться над британцами, пораженными первым в истории случаем локального ядерного терроризма. Весь Запад скопом объявить враждебным окружением и вести себя так, чтобы на Россию действительно взглянули как на неприятеля — правда, без чаемой ответной ненависти, но с презрительной, тревожной усмешкой. Эта кремлевская паранойя питалась нефтью и основывалась на чувстве абсолютной безнаказанности. Он действительно был уверен в том, что мир устроен просто. Из трубы льются деньги, цены на энергоносители растут, купить или запугать можно всех, и так будет всегда. Он знал, что любить его будут исключительно по месту проживания, зато горячо и верно. Большего ему и не требовалось. <…> И напоследок, дабы закруглить сюжет, нужно было спровоцировать новую кавказскую войну. Прямо по чеченскому образцу, только в данном случае выступить покровителями сепаратистов — словно в насмешку над собой, но с той же брутальной лексикой на устах. И гоняться потом по всему миру за своими друзьями с мольбой признать независимость Абхазии и Южной Осетии. И увидеть, чем кончилась эта победоносная война, если даже из мировых изгоев никто не спешит с поздравлениями освобожденным народам. 2009 год обещает стать очень тяжелым для России. <…> бывало похуже, но мы тогда казались другими. Если говорить о перестроечных временах, то страна возвращалась в человечество. Если об эпохе Ельцина, то становилась частью мирового порядка. С трудом, со скрипом, но Россия прорывалась к свободе и обретала достоинство европейского государства, стремящегося стать нормальным. Государством, которое десять лет подряд пресловутый западный мир пытался вытащить из исторического болота. Покуда не явилось миру это лицо с сортирной лексикой и подлой войной. Впрочем, и сегодня никто не желает нам гибели и не станет со злорадством наблюдать, как погружается на дно наш “Титаник”, когда, не дай бог, волны кризиса начнут перекатываться через борт. Но мир вздохнет с облегчением, если эти волны сметут за борт его — нашего национального лидера. Если хотя бы общая беда раскроет россиянам глаза на то, что с ними делали все эти восемь лет и как народ превращали в стадо. Начинается обратный счет времени, усугубляется одиночество, и судьба страны снова зависит от ее граждан.
Альтернативы
Россия будто бы специально была создана для того, чтобы посрамить все современные идеологии: национализм, социализм и либерализм, пишет Алексей Мазур (“Работа над ошибками” — Каспаров.Ru, 19 ноября). У каждой из этих идеологий в России были искренние, честные последователи-идеалисты и у каждой при этом — ужасное воплощение, заставлявшее содрогаться своих сторонников. Скажем, национализм никак не может определиться с тем, что же есть русская нация. Кто знаком с современным русским национализмом, — замечает Махуо, — тот знает, на сколько течений и групп он сегодня разбит. Православие или язычество? Русь или Россия? Этнос или империя? Пока что русский национализм чаще объединяет своих сторонников “против”, чем “за”. Русские социалисты не дали обоснованных ответов на вопросы: Если СССР — это удачная попытка построения социализма, то почему он развалился? А если неудачная, то почему она была неудачной и где гарантии, что “вторая попытка” будет лучше? <…> Как так получилось, что великие идеалы равенства, свободы и братства превратились в подвалы ЧК и сталинские лагеря? И как вышло, что движение, начатое искренними и пламенными борцами, закончили зажиревшие в привилегиях и погрязшие во лжи номенклатурщики? Для левых, играющих в “реальную политику”, остается два пути: либо отрицать факты, либо утверждать, что в СССР был неправильный социализм, а то и вовсе — не социализм (госкапитализм, например). Наиболее подробно Мазур разбирает судьбу либерализма. Построить в России общество, основанное на свободе и конкуренции как в экономике, так и в политике, общество, состоящее из граждан, принимающих ответственные решения, и правительства, отвечающего перед гражданами, — как будто прекрасная идея. Но что же получилось в результате попытки ее реализовать? Власть воров, тотальный обман на выборах, разложение всех моральных ценностей. И если в правительстве сегодня есть разделение на “государственников” и “либералов”, то оно в том, что одни считают, что больше прав надо дать ворам-чиновникам, а другие — ворам-бизнесменам. Либеральными же, — замечает автор статьи, — стало принято называть те меры правительства, которые перекладывают на плечи населения часть обязательств государства. Ужасно и самоощущение наших либералов-идеалистов: Россия, по их убеждению, — это какая-то неисправимая страна, переходящая от ужасов диктатуры к прелестям авторитаризма. Вечно безмолвствующий народ, преданный голубым мундирам, вечно врущая власть. История беспросветна. Вверху — тьма власти, внизу — власть тьмы.
Пытаясь разобраться в этом парадоксе, Мазур приходит к следующему выводу: Проявление гражданских добродетелей иррационально с точки зрения отдельного человека (а в наших условиях даже опасно), но без них гражданское (либеральное) общество существовать не будет. Непонимание этого приводит к тому, что между идеалом либералов и их политической практикой в России лежит не просто разрыв — бездна.
Политическая практика современных российских либералов — в центре внимания и Валерии Новодворской. В статье “Искусство быть предателем” (Грани.Ру, 19 декабря) она пишет: Либерал в мундире — это явление, свойственное путинской эпохе. Новодворская рассуждает о сотрудничестве и несотрудничестве с преступной властью, напоминая: Интеллигенция отвечает за все. И ее предательство губит ее же саму и создает нестерпимые условия для выживания мыслящих людей. По мнению Новодворской, преступной власть остается именно в силу того, что с ней не гнушаются сотрудничать специалисты, моралисты, бизнес и иностранные державы. <…> Чекистского режима в России не было бы вообще, если бы на службу к нему не пошли бы Чубайс, Кудрин и Греф, Улюкаев и Шохин, журналисты и нефтяники, бизнес и кинематограф. <…> Коллаборационизм Чубайса посадил в тюрьму и Игоря Сутягина, и Михаила Ходорковского. Его блестящая реформа РАО ЕЭС обеспечила выживание хунты… И вот одни интеллигенты идут в сообщники власти, другие именно из-за этого становятся ее жертвами. Теперь, — пишет Новодворская, — если Бог пошлет России еще одну перестройку, ни Никита Белых, ни Анатолий Чубайс нам уже не пригодятся. Пусть едут работать в Европу, а мы лучше американских менеджеров пригласим. Нам не нужны способности столь растленных, нравственно погибших людей. Когда все вокруг превращаются в носорогов, пишет Новодворская, программа-минимум заключается в том, чтобы оставаться людьми.
Гарри Каспаров в статье “Пространство для солидарности” (“Ежедневный журнал”, 26 декабря) рассуждает о платформе и перспективах нового оппозиционного движения либерал—демократов “Солидарность”, членом Бюро политсовета которой является. По его мнению, идеология “Солидарности” ближе всего к традиционной позиции “Яблока”, общее у них — отторжение олигархического прошлого, отказ от сотрудничества с режимом, социально-экономические аспекты программы. В “Солидарности”, — пишет Каспаров, — остались только те, кто убежден: возможность общения с путинским режимом сводится к обсуждению вопроса о его демонтаже. Но дебатируется вопрос о возможности совместных действий с левым и националистическим флангом. Без левых и патриотических сил, считает автор статьи, “Солидарность” становится субъектом политического действия, у которого нет контрагента и нет политического поля, в котором он существует. Не соглашаясь на взаимодействие с левыми и националистами, движение превращается в “либеральное гетто”, обрекая себя висеть в безвоздушном пространстве. Нам необходимо — пишет Каспаров, — отказаться от доставшейся нам в наследство от ельцинско-путинских “либералов” идеологии либерализма без демократии. Какими бы правильными, с точки зрения экономического либерализма, ни казались предпринимаемые авторитарной властью шаги, они неизбежно приводят страну в тупик — не только политический, но и экономический: свободная бизнес-конкуренция невозможна без конкуренции политической, без равенства перед законом, без разделения властей. Как ни парадоксально это звучит, “либеральное” государство 90-х (не говоря уже о путинском режиме) оказалось лишь реинкарнацией советской системы с ее монополией на идеологию, с ее наплевательским отношением к закону, с ее системой подавления инакомыслия. Поэтому отказ от сотрудничества с нынешней “советской властью” имеет своим логическим продолжением принятие взаимодействия с представителями всего спектра инакомыслия. Ведь только так, начиная с себя, можно разрушить традиционную установку на идеологический монополизм. Если реально просчитывать шансы на успех, то нельзя не понять, что нынешние экономические катаклизмы не оставляют правящему режиму надежд на благоприятный исход. И в момент политического краха путинской системы только совместные действия оппозиции могут позволить создать устойчивую конфигурацию правительства переходного периода и не ввергнуть страну в гражданскую войну. Только создав площадку для диалога разных идеологических групп общества, можно избежать перевода споров на язык оружия.
Трубадур Кремля Виталий Иванов усматривает в кризисном ландшафте только одно — близкую смерть либерализма (“У наших либералов нет будущего” — “Русский журнал”, 18 ноября). Либерализм и вообще-то, полагает официозный мыслитель, — явление русским людям органически чуждое — не совсем наш метод. Иванов пишет: Политическая конкуренция в нашей политической культуре — ценность не природная, не органическая, а привнесенная. А природные ценности — это единство, единство власти, целостность, централизация, лояльность. У нас в истории была пара периодов, когда мы пытались строить свою политическую систему как раз преимущественно на конкурентных началах, “как на Западе”. Ни к чему хорошему это не приводило и привести не могло. Все заканчивалось полным безобразием и приходилось долго наводить порядок. Но теперь порядок, слава те господи, наведен и все стало хорошо. Главное и основное достижение нашей политической системы, — продолжает Иванов, — стабильность. Предсказуемость. Управляемость. Все, что способствует сохранению, охранению этого — суть безусловное благо. Все, что не способствует, — соответственно… Смотришь на дату появления этой статьи — и думаешь: с какой планеты пишет наш автор, воспевающий достижения как раз тогда, когда от них уже почти ничего не осталось?
Прошлое и настоящее
Среди откликов на итоги телепроекта “Имя Россия” один из самых членораздельных принадлежит Алексею Рощину (“Победа доктора Джекила” — ПОЛИТКОМ.RU, 30 декабря). Автор статьи напоминает, что долгое время в рейтинге лидировал Сталин. И вот объявлен победитель: светлейший князь Александр Невский. Вот что пишет Рощин: Ставший “камнем преткновения” Иосиф Сталин в итоговой табели переместился на менее почетное, но тем не менее “призовое” третье место. Телепроект <…> выявил степень глубочайшего РАСКОЛА нашей страны. Выяснилось, что в стране НЕТ ни одной консенсусной фигуры; более того — символ страны служит не объединению, а наоборот — разделению <…> урок “телепроекта” однозначен, как бы ни пытались перепуганные неожиданным отблеском РЕАЛЬНОСТИ “телемэтры” этот урок затушевать и скрыть. Урок таков: символ ЭТОЙ страны — Сталин. То, что для кого-то повод для радости, для другого в той же стране — приговор. Победу Сталина волей-неволей подтвердил и финальный “итог” “голосования” — князь Александр Невский. Естественно, для 95% россиян князь не имеет ничего общего с историческим персонажем, о котором и без того сохранилось крайне мало достоверных сведений. Зато люди знают “киношного” князя из довоенного фильма Эйзенштейна с музыкой Прокофьева. То есть — знают СТАЛИНСКОГО Невского. Собственно, тот “Александр Невский” — это одна из составляющих имиджа Сталина, последовательно создаваемого всей мощью советской пропаганды <…> Теледеятели постеснялись поставить Сталина на первое место, — но их паллиатив не лучше: они водрузили на постамент вместо создателя — порождение его пропагандисткой машины, советский пиар-фантом, “Александра Невского”. Невский “от Сталина” — это, так сказать, сталинский “доктор Джекил”: молодой, широкоплечий, абсолютно русопятый (с внешностью красавца Черкасова) блондин с обаятельнейшей улыбкой. Мистер Хайд в данном случае — это, очевидно, сам Сталин: рябое, кривое, хромое, карликоподобное “лицо кавказской национальности”, с руками по локоть в крови — причем отнюдь не внешних супостатов. Сталина расщепили, как могли приукрасили — и в таком виде предъявили публике. Это не отменяет главного итога всего Проекта, не отменяет ДИАГНОЗА: Сталин победил.
Никита Соколов рассказывает о том, какие головокружительные превращения претерпевал в наших школьных учебниках образ отечественной истории (“Век сурка, или Краткая история коловращения российских учебников истории” — ПОЛИТ.РУ, 15 октября). Школьная история, — пишет он, — всегда повествование о национальной “судьбе”, имеющее целью сообщить юношеству некоторую “правду” о национальных героях и злодеях. Но беда, когда общество пытается усвоить себе образ собственного прошлого, несообразный с его настоящим положением и задачами. В таком случае нацию поражает настоящая душевная болезнь, чреватая опасными осложнениями вплоть до летального исхода.
В России, пишет Соколов, еще в 30-е годы XIX века в школьном курсе утвердилась схема, изобретенная Николаем Карамзиным. В рамках этой схемы история страны мыслится как история создания и укрепления могучего государства, что прямо связано с авторитарным характером власти, доказательством чего служит особая конструкция российской истории: Древняя (“киевская”) Русь представляется единым государством с самодержавной монархической властью, где всем распоряжаются великие киевские князья (эта древняя державность, вкупе с “добровольным призванием” варяжских князей составляют уникальную черту нашей истории и указывают, что и далее России уготован особый исторический путь). “Удельный период” (в советской версии — эпоха “феодальной раздробленности”) представляется эпохой страшного упадка и ослабления страны, следствием которого стало унизительное ордынское “иго”. Великие московские князья — единственные наследники древнерусской державы, — соединив весь русский народ под своим скипетром, положили твердые основания народного процветания, сулящие самые радужные перспективы на будущее, при условии сохранения незыблемой авторитарной власти, каковую российские подданные должны неизменно хранить, несмотря на все творимые этой властью по временам бесчинства и безобразия.
И хотя в науке, пишет Соколов, давно установился более реалистический взгляд на политическую систему Древней Руси, широкой российской публике остается практически неведомо, что русский народ в своем историческом творчестве создал помимо московского еще несколько государственных образований с совершенно разными политическими системами, развивавшими основы, заложенные в вольной Древней Руси. Галицкая Русь была непохожа на Новгород, а Москва — на Великое княжество Литовское и Русское, которое вообще в общедоступной российской литературе изображается как сугубо враждебное и чужеродное государство. <…> Все политические движения XV–XVIII веков, имевшие целью либерализовать авторитарную политическую систему, представляются прямо как “антигосударственные” или, по меньшей мере, корыстно непатриотические. А великая Смута — гражданская война начала XVII века между сторонниками и противниками утвердившихся на Москве опричных порядков — вообще оказывается борьбой с “иностранной интервенцией”.
Меняются времена, пишет Соколов, а карамзинская схема и по сей день служит доказательным фундаментом основных идеологем авторитарных властей: издревле могущественное государство идет особым путем, отличным от “европейского”; Россия тысячу лет живет в состоянии “осажденной крепости”, во враждебном внешнем окружении; в этих обстоятельствах единственным способом сохранить существование нации является концентрация всех ресурсов — как экономически-материальных, так и властно-идейных — в руках единого правящего центра, который один способен ими распорядиться наилучшим образом, избегая гибельных разногласий, неизбежных при любом общественном контроле; права человека второстепенны и ими можно и должно поступиться ради сохранения целого — “государства”, “нации” и т. п.; государство — главный защитник “осажденной крепости” — имеет полное право прибегать к насилию над инакомыслящими ради сохранения монолитного единства “народа”…
Соколов подробно описывает, как карамзинская схема победила в советский период. Однако на начальном этапе горбачевской “перестройки” произошел ее пересмотр, и господствующими сделались совершенно противоположные представления: государственная власть — не субъект истории, а продукт свободного творчества человека, преследующего в каждую эпоху разные цели; Россия — не “осажденная крепость”, а полноправный член мирового сообщества; всякий “особый путь” ведет к авторитаризму, бесправию и бедности; наиболее эффективный способ распоряжения национальными ресурсами — частная собственность при полной свободе личной инициативы; права человека неотъемлемы, а борьба различных партий — естественный локомотив развития общества; террор есть абсолютное зло, и насилие недопустимо; победа, одержанная ценой непомерных потерь и вопреки господствующей системе, никак не может служить доказательством эффективности этой системы, и т. п. В 1994 году вышли первые учебники российской истории, методологически основанные на подобном общественном консенсусе, в т. ч. учебник Игоря Долуцкого, при всех своих недостатках бывший действительным шагом к созданию учебника нового типа2. Но прошло еще немного времени, и учебники истории вновь стали переписываться и приводиться в соответствие с пожеланием властей и карамзинской традицией. Победителем министерского конкурса 2002 года оказался авторский коллектив под руководством Никиты Загладина. И хотя, по словам автора статьи, учебник Загладина представляет собой по существу бессмысленный катехизис, набор брежневско-сталинских аксиом, которые надо зазубрить и веровать “ибо нелепо”, до полного и открытого отрицания “перестроечного консенсуса” ему было еще далеко. Новый учебник не вполне угодил Кремлю, и 27 ноября 2003 года президент сформулировал задачу более отчетливо. На встрече с историками в РГБ Владимир Путин заявил: “в свое время историки напирали на негатив, так как была задача разрушить прежнюю систему… Сейчас у нас иная — созидательная задача. <…> учебники “должны воспитывать у молодежи чувство гордости за свою историю и свою страну””. И через пять дней, 2 декабря 2003 года, учебник Долуцкого был изъят из списка рекомендованной школьной литературы. Кремлевская же администрация изготовила новый продукт, который презентовала публике летом 2007 года. Пособие для учителей Александра Филиппова3… предложило новую модель прошлого… Его основные черты: история есть борьба “цивилизаций”, несходных социальных миров, уподобляемых животным организмам; Россия вновь представлена “осажденной крепостью”, находящейся в кольце врагов, главнейший и опаснейший из которых — США; из этого следует абсолютная неизбежность и необходимость “русской модели управления”, сопряженной с периодическими “мобилизациями” населения и сосредоточением ресурсов в руках авторитарного государства; террор оправдан как средство формирования эффективной элиты общества — класса людей, “преуспевших в невозможном”; победой во Второй мировой войне СССР обязан сильной государственной системе и лично мудрому Сталину. Короче говоря, это была уже знакомая “карамзинская модель”, только доведенная уже до карикатурной отчетливости.
Издержки от возвращения подобной конструкции в арсенал школьного воспитания очень велики, подводит итог автор статьи: Российский гражданин, знакомый только с “карамзинской” версией родной истории, а таковых, безусловно, большинство, не только получает совершенно извращенное представление о существе истории — свободной деятельности человека, — но и лишается причастности к великой и древней традиции российского “народоправства”. Не удивительно, что при таком представлении о прошлом либеральные идеи встречаются настороженно, как не соответствующие национальной традиции, поскольку, как выразился один популярный политик, “естественный путь для нас — самодержавие”.
Старовойтова
Прошло десять лет со дня убийства Галины Старовойтовой. Ее памяти посвящает Илья Мильштейн свою статью “Выстоять и погибнуть” (Грани.Ру, 20 ноября). Человек честолюбивый, пишет он, Старовойтова мечтала объединить демократов вокруг себя. И предпосылки к этому были. Но, с сожалением констатирует Мильштейн, она и сама знала, что дело это безнадежно: Слишком непреодолимы… были не политические разногласия, но личные счеты между погасшими звездами нашего либерализма. А новая эпоха, всех закатавшая под асфальт, уже не оставляла ей ни малейших шансов. И получилось, с горечью признает Мильштейн, что политическая смерть Галины Старовойтовой практически совпала с ее физической гибелью. Откат, контрреволюция, контрреформа больнее всего бьет по тем, кто стоял у истоков государственных преобразований. Они раньше других ощущают гниловатую атмосферу перемен, им слышнее ржавый скрип закручивающихся гаек. Рушится дело жизни, летит псу под хвост целое десятилетие, отданное политической борьбе. Галине Васильевне суждено было испытать это тягостное разочарование, и мучиться от бессилия, и выстаивать из последних сил. <…> Сегодня, в десятую годовщину ее гибели, остро жалеешь и ее, и себя, и всех нас. В путинской России, в атмосфере тотального маразма, так не хватает ее голоса, ее суждения, ее внятной, спокойной, убедительной речи. <…> Ведь будь она жива, чувство одиночества у ее сторонников и друзей было бы не столь горьким. Хотя бы потому, что ее присутствие облагораживало действительность и очеловечивало нашу жизнь, внушало надежду на перемену участи. Эта надежда была расстреляна десять лет назад, и время черного цвета заструилось по нашим жилам, и все, что случилось потом, следует воспринимать как должное.
Андрей Илларионов в статье “Человек эпохи освобождения” (Грани.Ру, 20 ноября) размышляет: В который раз перебираю в памяти имена и образы знакомых и известных людей — и не могу найти кого-то еще, кто бы мог достойно встать рядом с ними. Только они. Двое. Андрей Сахаров и Галина Старовойтова. <…> Два выдающихся российских интеллигента. Два невероятно цельных человека. Два бесстрашных героя, отдавших — в самом прямом смысле — свои жизни стране, своему народу. Два великих российских гражданина, своим существованием создавших эпоху. Эпоху, какую нам повезло застать. Увидеть. Вдохнуть. Ощутить. Эпоху свободы. Пройдут годы. Россия будет другой. Люди будут другими. И жизнь будет иной. Но в уголках нашей памяти навсегда сохранится это завораживающее, это захватывающее чувство освобождения. Ощущение растущей, крепнущей, расширяющейся свободы конца 80-х — начала 90-х. Свободы действия. Свободы слова. Свободы мысли. Ощущение новой эпохи, новой страны, новой жизни. Ощущение, которым во многом мы обязаны именно им. <…> У каждого свои воспоминания о Галине Васильевне. Она была и вдумчивым исследователем, и ярким политиком, и блестящим оратором, и заботливой матерью, и крупным государственным деятелем. Но сильнее всех этих картин в моей памяти стоит ее образ — умной, смелой, жизнерадостной и удивительно обаятельной женщины. Несшей и продолжающей — через годы, грязь и темень — нести теплый свет своей несчастной стране.
Ельцин
“Знамя” (№ 11) публикует политический портрет бывшего президента в исполнении Эргали Гера (“Мой Ельцин”). Сказано немало, местами спорно, часто остроумно. Он был очень живым. Но и рубил топором по живому. Он понимал музыку власти. Он разнуздал Россию по полной. Уберег ее от пожара и едва не потопил ее в мутных водах анархии. Он был нутряно близок к своему народу. …после Бориса Николаевича Ельцина истинно народных президентов в России не будет долго. Может, оно и к лучшему. Так завершает Гер.
Обзор подготовил Евгений Ермолин
Сноски:
1 Ср.: …на Международной каннской выставке недвижимости MIPIM, своих гостей президент Mirax Group Сергей Полонский на одной из вечеринок, где рекой лилось вино и шампанское стоимостью от 600 евро за бутылку, так приветствовал: “У кого нет миллиарда, могут идти в жопу”. — http://www. polit. ru/economy/2008/10/08/zastroi6iki. html. См. также дискуссию о высказываниях Полонского: http://tiomkin. livejournal. com/761432. html.
2 Долуцкий И. Отечественная история. ХХ век: Ч. 1–2: Учеб. для 10 кл. сред. шк. М.: Мнемозина, 1994.
3 Филиппов А. Новейшая история России. 1945–2006: книга для учителя. М.: Просвещение, 2007. Основные идеи этого наставления учителя преобразованы в учебник для детей: История России. 1945-2007: учебник для учащихся общеобразовательных учебных учреждений / под ред. А. А. Данилова, А. И. Уткина и А. В. Филиппова. М., Просвещение, 2008.