Опубликовано в журнале Континент, номер 139, 2009
Владимир МОЖЕГОВ — родился в 1968 г. в Воркуте, окончил Академию кино и телевидения в Санкт-Петербурге. Публиковал работы на религиозно-философские, культурологические, историософские темы в “Московских новостях”, “Литературной газете”, “НГ-религиях”, в “Русском журнале”, журнале “Политический класс”, “АПН”, обозрении “Радонеж”, альманахе “Илья” и др. В “Континенте” публикуется с 2007 г. Живет в Волоколамске.
Владимир МОЖЕГОВ
После выборов
Записки на полях о патриархальном будущем
Две тысячи восьмой год всеми своими событиями, символическими и не очень (смерть Солженицына, грузинская война, мировой финансовый кризис), объявил об окончании “длинного ХХ века” и о приходе новой, еще неведомой эпохи. Перед совершенно новой реальностью оказалась в начале 2009 года и Русская Церковь. До сих пор лишь патриарху Алексию II удавалось своей мягкой примирительной политикой удерживать в едином поле движения ее разнонаправленных векторов: апокалипсические страхи фундаменталистов, вожделения бизнесменов и политиков, свободолюбивые порывы либералов. Со смертью патриарха это тонкое равновесие нарушилось. Все пришло в движение, да какое! Энергичная схватка за власть с применением изощренных политтехнологий, использованием административного ресурса, обильным сливом компромата и мочением конкурентов явила настоящую “икону” российских выборов как таковых.
Нижеследующие очерки посвящены прошедшим выборам, их результатам и первым шагам нового Патриарха. Первый очерк написан еще до Архиерейского и Поместного соборов, остальные после. Впервые в сокращенном виде большая часть этих заметок была опубликована в интернете на ресурсах civitas.ru, baznica info, credo ru и АПН.
I. Патриарх эпохи постмодерна
Итак, предвыборная “страстная” подходит к концу. Копья ломаются, главным образом, вокруг имени нынешнего местоблюстителя. Митрополит Кирилл — безусловная медийная звезда, рядом с которой другие иерархи выглядят бледно. Однако словосочетание “патриарх Кирилл” режет слух большинства нормальных церковных людей. А “модернизация православия”, о которой говорят в связи с именем местоблюстителя, вызывает ощущение паники. Впрочем, что такое “нормальный церковный человек”? Эта темная трясина, завороженная реминисценциями тысячелетнего византизма, — сама по себе большой и безнадежный вопрос.
Есть, однако, нечто, очевидное всем. Прочных ассоциаций митрополита Кирилла с Михаилом Горбачевым и его перестройкой не может избежать даже такой яростный апологет местоблюстителя, как Андрей Кураев. Ассоциации прочные, отношения двойственные. Вспомнишь безнадежный синедрион переживших свой век и потихоньку сходящих в могилу старцев ЦК и моложавого, амбициозного генсека, обещающего запустить процесс, и задумаешься. Начать и углубить было конечно необходимо, но уж слишком слабо (как типично кухонный интеллигент) наш прошлый “кризисный менеджер” представлял себе — как и куда (как бы хорошо через пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали различные мелкие товары, нужные для крестьян)… И главное — на какую глубину все прогнило. Процесс, конечно, пошел, а в какую сторону, — реальность подсказывала Чернобылем…
Туда и обратно
В конце 2005 года на богословской конференции РПЦ, посвященной (что символично) эсхатологии, я тоже был очарован митрополитом Кириллом. На фоне старорежимных старцев моложавый архиерей смотрелся ярко и стильно, говорил осмысленно и убедительно. Говорил, главным образом, о “выходе церкви из гетто” и необходимости защиты традиционных духовных ценностей от “духа глобализма”. Вскоре эти идеи оформились в декларацию “О правах и достоинстве человека”, в которой действительно много было и о правах, и о достоинстве, и о человеке. Немножко, правда, все это подвисало в какой-то пустоте. И вообще, обертоны “симфонии церкви и государства” в риторике митрополита Кирилла звучали уверенней. Заметна была и тенденция: чем в более официальные рамки облекались эти идеи, тем большим облаком дипломатического тумана они покрывались. Наконец, в принятых на Архиерейском соборе 2008 года “Основах учения РПЦ о достоинстве, свободе и правах человека”, в которые они окончательно вылились, в лучах симфонии и торжественном гимне нерушимой смычки церкви и государства утонули и достоинство, и права, и свобода, и сам человек.
Свита играет короля
Со времени той памятной богословской конференции я старался внимательно следить за восхождением митрополита Кирилла: тесные сношения с внешнеполитическим ведомством Сергея Лаврова… Саммит религиозных лидеров в Москве (ставший главной причиной взрыва епископа Диомида)… Благословение “Русской доктрины” и презентация “Православной цивилизации” прот. Всеволода Чаплина… Зачистка медийного пространства и суд над журналистом “МК”, доктором исторических наук, агиографом церкви Сергеем Бычковым… Раскол в Сурожской общине, большую роль в котором сыграл еще один выдвиженец митрополита Кирилла — епископ Венский Илларион.
Нельзя обойти вниманием и удивительного Кирилла Фролова, лидера движения “политических православных”, ответственного за уличную политику ОВЦС. (Именно он, приведя “Наших” к Храму Христа Спасителя, вывел ситуацию на Архиерейском соборе, низвергнувшем Диомида, за границы здравого смысла. А во время празднования 1020-летия крещения Руси в Киеве был со скандалом выдворен с территории Украины за то, что в центре Киева срывал плакаты с изображением Вселенского патриарха Варфоломея)1.
Так, менее чем за четыре года команде митрополита Кирилла удалось перессориться со всеми православными церквями, чуть не потерять Украинскую церковь и поставить на грань внутреннего раскола саму РПЦ. И если бы не действия патриарха Алексия II, успевшего перед своей кончиной съездить в Киев и на Фанар, встретиться с патриархом Варфоломеем и другими православными патриархами, возможно, сегодня для РПЦ была бы потеряна и Украина, и отношения с мировым православием зашли бы в окончательный тупик.
Власть кольца
Фундаменталисты бросают местоблюстителю обвинения в экуменизме и ереси. Думается, что все это более-менее чушь. Думается, что и о. Андрей Кураев, когда он сравнивает митрополита Кирилла с Горбачевым, оттеняя последним интеллект первого, несколько перегибает палку. Способности “кризисного менеджера-2” налицо, но ум этот, легко берущий на вооружение последнюю модную теорию и летящий над водной гладью истории бодрой водомеркой, — ум не философа, но политика. Политика — прежде всего.
И католики, если таковые ведутся на “экуменические симпатии” нынешнего местоблюстителя, будут, думаю, разочарованы. “Соединение Церквей не создают, но обнаруживают”, заметил как-то Карл Барт. Что же обнаружит “гордый взгляд иноплеменный” при новом вожде “политического православия”? Политику, одну только политику, и ничего кроме политики. Ни любви, ни дружбы, ни боли за разделенных братьев.
Итак, кто же он, митрополит Кирилл? Умелый политик, талантливый софист, владеющий дискурсом всех политических тусовок и партий, способный отстаивать любые взгляды и идеалы, умеющий обаять любую аудиторию, но в решающий момент — полыхнуть черным бриллиантом ярости, сметя с дороги всякого, кто посмеет встать на его пути (что так ярко показала история с епископом Диомидом). Кажется, это качество обнажает и главную его черту.
Желание власти само по себе еще не есть зло. Существует особый талант и особые интуиции власти. Существует и особая харизма лидера, требующая власти как возможности своей реализации. Нравственная дилемма возникает тогда, когда встает вопрос: ради чего? И, увы, очень часто на этих весах перевешивает человеческое “я”. Искушение власти оказывается слишком сильным для немощной человеческой природы.
Говорят, гении и злодеи лепятся из одного материала. Патриарх Кирилл — не великий гений и не великий злодей. Но, конечно, ему тоже было предложено это искушение. И, наверное, этот человек, обладающий несомненной харизмой лидера, действительно был призван Провидением для важного церковного дела. Но, как это часто бывает, искушение властью пересилило. (В этом смысле владыка — типичный “падший гений”, явление очень характерное для Руси, где самым ярким из примеров такого рода служит Иван Грозный).
И, конечно, митрополит Кирилл не случаен. Нельзя не видеть, что этот зачарованный холодной звездой своего величия, беззаветно влюбленный в свою “роль в истории” церковный вождь совершенно адекватен нашему времени. Нельзя не заметить, как идеально описывает он постмодернистскую парадигму современного нам “общества спектакля”, с его тотальной властью масс-медиа. И как, в то же время, закономерно закругляет он эпоху столетней трагической истории Русской Церкви со всеми ее голгофами, отречениями, искушениями, служением антихристам-большевикам и мамоне.
И если попытаться описать его образ (именно образ, ибо сердце человека глубоко и его мы не вправе судить) одним словом, то, наверное, лучшим окажется не “экуменизм” и не “ересь”, а очень хорошее православное слово прелесть. Да, прелесть, как она есть.
Человеческое, где же человеческое?
Что же ждет Церковь при патриархе Кирилле? Один из “молодых технократов”, певцов нашей “консервативной революции”, заметил недавно, что если нельзя избрать в патриархи архимандрита Тихона Шевкунова, — остается митрополит Кирилл. Это замечание хорошо отражает и настроения нашей церковной среды и ситуацию в целом.
Действительно, архимандрит Тихон и митрополит Кирилл — две самые яркие фигуры нашего церковного постмодерна, но общего между ними не слишком много. Идеал первого — православная сталинократия (духовно близкая радикальному большевизму Диомида), идеал другого — церковь как успешный торговый бренд, политический проект, конкурентоспособный на внешнем рынке. Один яростной проповедью “грядущей Византии” окучивает сегодня силовые ведомства и ФСБ, другой светом амбивалентного умеренно-олигархического консерватизма озаряет генеральную линию партии.
Последние двадцать лет две эти современные церковные ипостаси тихо разлагали друг друга под мягкой властью патриарха Алексия II. Нынешний харизматичный лидер неизбежно станет катализатором всех процессов. Таким же, каким в свое время стал Горбачев в масштабах целой страны.
Конечно, не вовсе буквально. Горби был великой “птицей Говорун”, и все же он был идеалист. Он искренне верил в себя и был, при том, мягок и человечен, и тем — симпатичен. Олицетворение социализма с человеческим лицом — таким мы помним лучшего Горби. Его ли вина, что в лице русского социализма (насквозь мечтательно-инфернальном) ничего человеческого в итоге не оказалось? И, конечно, не этому кремлевскому мечтателю было справиться с теми полчищами русских бесов, которых он так легкомысленно вызвал.
Митрополит Кирилл, прежде всего, жесткий прагматик, исполненный волей к власти и не идеалист вовсе. Но хватит ли его воли и обаяния, чтобы справиться с легионами матерых тысячелетних православных бесов, которых его жажда преобразований неизбежно поднимет из глубокой мутной трясины нашего религиозного сознания?2
Владыка Кирилл слишком амбивалентен, и это самое слабое его место. Люди, хоть в чем-то до конца уверенные, всегда будут на поле веры его переигрывать.
Но, пожалуй, единственное, о чем можно говорить наверняка, — скучным это патриаршество точно не будет.
Ангел вострубил
Ну, а все-таки? Каким мог бы быть человек, способный вывести Русскую Церковь из ее сегодняшнего системного кризиса, не допустив раскола? Имена “спасителей Церкви” называют сегодня самые экзотические (вплоть до того же архимандрита Тихона Шевкунова и даже дьякона Андрея Кураева). Лично мне видится на месте патриарха спокойный, уравновешенный, просвещенный консерватор, хорошо (но не скандально) известный, уважаемый и фундаменталистами и либералами, занятый не политикой, а серьезной социальной работой, и, главное, способный повернуть Церковь лицом к народу.
Увы, такого человека сегодня не видно. И выбор, по существу, лежит, условно говоря, между безликим (и многоликим) Черненко (то есть той же агонией, лишь отодвинутой на несколько лет) и катастрофичным Горбачевым. Так что ангел, видимо, все-таки вострубил, и значит, перед нашими глазами открывается сегодня самая интересная, волнительная и поучительная страница истории Русской Церкви (да и русской истории в целом). И, наверное, мы ее заслужили.
II. По следам православного нигилизма
Послесловие к собору или еще раз в защиту этики
Два месяца между кончиной предшествующего и выборами нового патриарха, наполненных кипением страстей, основательно взбаламутили Русскую Церковь. Не утихли страсти и по окончании Собора. Бурное ликование победителей сменилось горячими призывами к “охоте на ведьм” и рассуждениями о “неизбежности репрессий”. И сегодня Русская Церковь продолжает пребывать в состоянии неясного томления и предчувствии больших перемен.
Столетний дождь
Рискну сказать, что судьба нашей Церкви в последние 20–30 лет очень напоминает судьбу дореволюционной интеллигенции. Как в 70–80-х годах ХIХ века жажда нравственных преобразований вела русскую интеллигенцию в революцию, так же точно в 70–80-е годы ХХ века из удушающей атмосферы позднего застоя, а позже — из постсоветского хаоса приходили (и в большинстве своем — именно интеллигенты) в Церковь. В то время в трагедии сергианства и бюрократические перипетии имперского “ведомства православного исповедания” вникали мало. В сознании большинства неофитов Церковь представлялась чем-то нездешним, овеянная романтическим ореолом гонений и мученичества. Но уже 90-е были напоены “борьбой за Церковь” — борьбой, порой крайне ожесточенной (вспомнить хотя бы, как казаки Тихона Шевкунова изгоняли общину кочетковцев из Сретенского монастыря). Это было время разгула черносотенных братств, пиратской вольницы и мутных апокалипсических пророчеств. В 2000-е нечесаные фанатики и акулы-бизнесмены уступили место вальяжным бюрократам, а на церковном лике все ярче стали проступать родимые пятна традиционной “симфонии”. Наконец, в середине 2000-х новый пассионарный толчок выплеснул наружу юную плеяду “консервативных революционеров”, молодую гвардию “политправославных миссионеров”, на чьих “штыках” и пришел к власти патриарх Кирилл.
И здесь уместно вспомнить то, что писал о трагедии русской интеллигенции Георгий Федотов: “1907-8 — годы крушения первой русской революции и исчезновения интеллигенции как духовного образования. В течение столетия, точнее, с 30-х годов, русская интеллигенция жила, как в Вавилонской печи, охраняемая Христом, в накаленной атмосфере нравственного подвижничества. В жертву морали она принесла все: религию, искусство, культуру, государство и, наконец, и самую мораль”... Как русская литература “(быть может, единственная христианская литература нового времени”) кончается с Чеховым и декадентами, так интеллигенция кончается с Лениным. Грех интеллигенции в том, что она поместила весь свой нравственный капитал в политику, поставила все на карту, в азартной игре, и проиграла. Грех не в политике, конечно, а в вампиризме политики, который столь же опасен, как вампиризм эстетики или любой ограниченной сферы ценностей. Политика есть прикладная этика. Когда она потребовала для себя суверенитета и объявила войну самой этике, которая произвела ее на свет, все было кончено. Политика стала практическим делом, а этика умерла, была сброшена, как змеиная шкурка, никому не нужная”3.
Кажется, нечто подобное произошло и в сознании нашего новейшего “церковного призыва”, что особенно зримо явили события прошедшего Собора.
Религия против этики
Федотов писал свою статью в 1940 году в Париже, в момент современного ему “церковного возрождения” и нравственного кризиса эмигрантской среды, накануне великой войны. Стоит оценить актуальность парадоксальных, на первый взгляд, выводов философа: в борьбе с обезбоженной моралью русская православная мысль попыталась создать религию без морали. Или такой: в планах нашего церковного строительства этике места не предусмотрено.
В чем же причины этого странного казуса? Федотов видит их в “генетическом коде” православия. Дело в том, что в сердце православной жизни традиционно лежат молитва и таинство. На все вопросы: как жить? и что делать? — церковному человеку отвечают устав и аскетика. Но между аскетикой и этикой имеется кардинальное отличие. В сфере аскетики (где главным является послушание и ежедневное усилие) почти не остается места для выбора и поступка. И при выходе в мир эта система отказывается работать. Вот как об этом пишет Федотов: “В нравственных конфликтах от личности требуется высшая степень объективности: забыть о себе, даже о своем духовном благе, чтобы выполнить то веление правды, с которым Бог обращается к ней. Аскет не привык к такой “внешней” установке, она кажется ему слишком “мирской”. Святой (который уже выше аскетики), конечно, найдет выход во всяком жизненном конфликте. Но средний монах скорее запутается в них. Большинство из нас не монахи, а люди мира. Но привычка смотреть на конфликты мира глазами аскета убивает их нравственное значение (подчеркнуто мною. — В. М.). Существует тенденция уклониться от решения, уйти в тот внутренний мир, где все заранее решено. Внешние поступки признаются заранее малоценными. Там, где аскетика оставляет без помощи, там вступает в свои права жизненная рутина, т. е. рабствование законам мира. Как о Пушкинском поэте, о современном христианине можно сказать:
И средь детей ничтожных мира
Быть может всех ничтожней он.
С той только разницей, что для него нет оправдания, как для поэта в творчестве. В своей религиозной жизни он питается чужими вдохновениями, и единственную доступную для него сферу свободы и творчества — в нравственной жизни — он игнорирует, обходит, предоставляет язычникам.
В этом ключ ко многим слабостям и неудачам нашего церковного возрождения. Здесь объяснение нашей немощи, какой-то бесхребетности, которая поражает при сравнении с активностью злых сил нашей эпохи. Даже христианская молодежь, воспитанная нами, отличается бессилием в исповедничестве, в проповеди, в защите христианства. Что же говорить о старших “умудренных” или утомленных жизнью. Дух компромисса, — оцерковленный, он называется, как известно, “икономией”, — надо всем господствует. За отсутствием привычной власти мы ищем опоры в “общественном мнении”, в политических силах, если не в партиях, на каждом шагу предавая наше “свидетельство” ради национального, политического и бытового консерватизма. Живя в обстановке безмерной свободы, мы отказываемся ею пользоваться. Вместо того, чтобы вести сильных, будить спящих, звать к покаянию и новой жизни, мы идем с ними, стараясь не отставать, — к общей яме.
Какие перспективы для будущего? Какие надежды на сопротивление еще неведомой, но, наверное, тоталитарно устремленной власти, которая потребует в рабство себе всего человека?”
Опасения Федотова оказались пророческими. Известно, как много, в том числе религиозно убежденных эмигрантов, с началом войны пошли вслед за Гитлером. А к процитированному остается добавить лишь тысячелетнее иждивенчество в железных объятиях “симфонии”, выработавшее особый характер нашего духовенства, полный раболепия и сервильности (“запуганным сословием” называл послепетровское духовенство Г. Флоровский). Вспомним, как в “Дубровском” у Пушкина деревенские священники бегут от назревающей смуты, прикрывая свое бегство словами: удались от зла и сотвори благо… Не твоя беда, чем бы дело ни кончилось,.. — яркая сценка, показывающая, откуда растут и лицемерие, царящее в церковной среде, и та пропасть, что лежит между храмом и живой жизнью.
Но стоит лишь, почувствовав за спиной мощь государства, шагнуть за церковную ограду, и… переступить через этику оказывается так же просто. Только честь и достоинство во внешем мире легко заменят спесивая надменность, гордость своей “миссией” и наглый напор (с вечной подозрительностью и поиском врагов там, где надо лишь набраться мужества и посмотреть на мир честно и прямо).
Хорошо помню, как в начале 90-х, находясь в глубоком внутреннем кризисе, подойдя к дверям храма и прочитав вывешенные на входе “вопросы готовящимся к исповеди”, я был поражен полным несоответствием той драмы, которую переживала моя душа, и этим нескончаемым реестром: не курил ли? не пил ли? не оставлял ли молитвенного правила? Вряд ли можно надежнее угасить дух человека, сердце которого потревожено Христом, чем, прилежно последовав этому указателю.
И вот результат: стоящие в наших храмах — сплошь погасшие светильники с наскоро наброшенными на глубоких сердечных ранах и душевных расколах покрывалами компромиссов, а вокруг — толпы “духовных графоманов”, потерпевших фиаско в аскетическом подвиге, но преисполненных амбициями, — те, из кого и рекрутируются армии церковных нигилистов. В зависимости от темперамента и развития, они выбирают сегодня один из двух станов наших церковных лагерей, условно говоря, “фундаменталистский” и “миссионерский”. Первый, более брутальный, питающийся больше страхом и подменяющий этику уставом, а живую жизнь апокрифическим “преданием” (вроде жидомасонского заговора, царебожия и проч.), и второй, более рафинированный, находящий себе оправдание в “служении Церкви” и спокойно переступающий через этику, как досадную преграду на пути к “высшей цели” (которая, как известно, оправдывает средства)4.
Главной же и общей чертой обоих лагерей является отрицание “всего, что не мы”. В этой роковой для нас черте сказывается, как замечает Федотов, “безудержность русской натуры, плохо воспитанной, не привыкшей к сложности жизни и не умеющей зараз держать в уме более одной мысли”.
Крах на биржах
Беспрецедентной схваткой духа “воинствующего имморализма” с духом “тотального компромисса” и стали прошедшие выборы. Вспомним лишь несколько самых характерных и ярких их эпизодов.
В самый разгар предвыборной кампании бывший шеф налоговой службы А. Починок помянул на “Эхе Москвы” давний “табачно-водочный скандал”. Починок высказался в том духе, что водкой и табаком (а также “мерседесами” под видом машин скорой помощи) церковное начальство, конечно, торговало (“все, кто входит в состав священного синода, так или иначе участвовали в делах 1990-х годов. Это жизнь…”), но от называния конкретных имен постарался уклониться (избави Бог вмешиваться в церковные дела)…
Имя митрополита Климента (бывшего в то время заместителем главы ОВЦС и председателем штаба по гуманитарной помощи) из уст чиновника все-таки прозвучало… И было тут же подхвачено имиджмейкерами митрополита Кирилла как доказательство полной реабилитации последнего. Причем Кирилл Фролов с энтузиазмом размазывал по стенке владыку Климента, а дьякон Андрей Кураев заметил, что, вообще-то говоря, такие вещи без благословения свыше не делаются: “Его (митрополита Кирилла. — В. М.) имя постоянно поминают в связи с “табачным скандалом”. Но разве его подпись стоит под соответствующими обращениями во властные органы? Думаю, что это была та ситуация, когда митрополит по-монашески взял на себя чужую ответственность, чтобы не подставлять под удар критики того, чье имя в общественном мнении тождественно имени всей Церкви”5.
Так обнаружилась главная тенденция всей кампании: поднимать котировки претендента номер один, не щадя ни конкурентов, ни репутации почившего патриарха, а пусть бы даже и всей Церкви. Что и вылилось, в итоге, в ту тотальную “игру на понижение”, которая так изумила и оскорбила все церковное общество. В многочисленных статьях с патриаршего сана срывались одна за другой все мистические ризы. Утверждалось, что патриарх не должен быть ни символом святости, ни гарантом истины (католическая ересь!), ни молитвенником, а если и мистиком, то исключительно “в придворно-византийском смысле этого слова — “тайным советником” императора, “сокровенным переговорщиком””6. А в конце концов, — просто чиновником, администратором, одним из двух сотен таких же серых бюрократов, но, в отличие от них, — менеджером успешным и эффективным.
Ударную пиар-кампанию (на всех ведущих ТВ-каналах и печатных СМИ звучало только имя митрополита Кирилла) поддерживали недвусмысленные внушения. На предсоборном заседании Святейший Синод пригрозил сторонникам митрополита Климента санкциями (показал “желтую карточку”, как изящно выразился о. Андрей Кураев). А съехавшимся на Собор архиереям совершить правильный выбор призвана была помочь когорта хунвейбинов-“нашистов”, свезенных на пяти автобусах к храму Христа Спасителя и скандирующих лозунги в поддержку митрополита Кирилла.
Уже после голосования Архиерейского собора, все еще страшась “епископского бунта”, заранее объявили клятвопреступниками (почему не мыслепреступниками?) всех, кто станет на Поместном соборе голосовать не так, как было договорено: “Вопрос в том, сколько клятвопреступников будет на Поместном соборе. Ибо многие делегаты от клира, монахов и мирян, конечно, обещали своим епископам, что будут голосовать по их указке. А вот исполнят ли они свое обещание — баааальшой вопрос” (о. Андрей Кураев).
Остается добавить, что ведущие оппозиционные сайты на время проведения Собора были во избежание эксцессов профессионально обрушены, всякие дискуссии на самом Соборе (прошедшем, как говорили, “в режиме блиц-криг”) задушены в зародыше, а вместе с ними — дух церковной свободы, мира и единства.
Новое платье короля
Результаты Собора оказались одновременно блестящи и сокрушительны. “Миссионерская партия” победила, но какой ценой? Ценой уничтожения последних ростков церковной демократии, дискредитации церковной власти и (что, может быть, самое печальное) патриаршего сана, уважение к которому в церковном народе упало до отметки “менеджер”.
При этом церковный мир оказался фактически расколот на два враждующих лагеря. В этой ситуации десакрализация, развенчание, “расколдовывание” патриаршего сана может иметь особенно опасные последствия. Ведь до сих пор лишь его “царское сияние” и положение Алексия “над схваткой” помогало сохранять мир. (Произошедшее было, конечно, неизбежно: ведь и сама пресловутая “святость сана” до сих пор держалась лишь на романтических иллюзиях, которым, как видно, пришло время окончательно развеяться.)
Однако в печальной памяти 1993-м, возможно, лишь символическая роль патриарха как примирителя враждующих лагерей помогла избежать полномасштабной гражданской войны. Никакой политической силы у патриарха, конечно, не было, и прибегли к нему как к последнему средству, ни на что, в общем, особо не надеясь. Да и трагедии избежать все равно не удалось. И все же тем, что все обошлось относительно малой кровью, страна обязана и этому белому клобуку, на миг мелькнувшему меж лагерями готовых броситься друг на друга врагов. Что-то, видимо, сработало на генетическом (мистическом?) уровне: патриарха в глубине души устыдились.
Но… балансирующую на грани раскола страну в силах был сдержать патриарх — символ святости. А может ли насквозь мифическое (я бы даже сказал, метафорическое) самосознание нашего народа дать себя увлечь образу “патриарха-менеджера”? Намекают на способность святейшего Кирилла заговорить “марш пустых кастрюль”, если ситуация вдруг начнет выходить из-под контроля. Но если за разговорами о “миссии” и “социальном служении” так ничего, кроме пиара и “технологий”, не обнаружится, с популярностью очередного нашего “эффективного менеджера” произойдет то же, что в свое время произошло с популярностью Горбачева и Ельцина. И никакие медиа-технологии уже не помогут.
В свое время Борис Годунов, чтобы дотянуться до царского трона, сделал последней ступенью к нему учреждение патриаршества на Руси, посадив на церковный престол своего ставленника Иова. Спустя четыреста лет наши искусные политтехнологи путем медийных спекуляций плавно опустили котировку достоинства патриаршего сана до той ступени, чтобы на него смог взойти “патриарх-менеджер”. Не так ли замыкается круг? И не эту ли роль — завершителя “константиновской парадигмы” в истории Русской Церкви — суждено сыграть нынешнему патриарху?
Апофеоз беспочвенности
Остановимся еще немного на корнях болезней, изнутри разлагающих нашу Церковь. В своей работе “Православный нигилизм или православная культура?” Федотов пишет:
“Полезно вдуматься в трагедию древней Руси, ибо в ней заложены отдаленные корни русского нигилизма… Православная Русь получила из Греции неповрежденную чистоту веры и сохранила ее. В своей духовной жизни она явила миру высокий образец христианского подвижничествоа, еще не вполне уясненного для нас самих. В своем религиозном искусстве она обнаружила несомненную гениальность. Она сумела создать могучее государство, о которое разбились враждебные волны и с Запада и с Востока. Одного не имела Русь: культуры, мысли. В этой области она не пожелала учиться у греков, не подняла факел, брошенный погибшей Византией, и осталась в младенческой поре сознания. Она забыла слова апостола: “Не будьте младенцами по уму”. В результате, когда столкнувшись с “умом” в лице Запада, Русь оказалась перед ним безоружной. Неизбежный для ее существования процесс усвоения западной техники для варварских и простых (не в добром смысле) умов превратился в духовное рабство и отречение от своей традиции”.
Не то же повторилось и в 60-х? — спрашивает Федотов, показывая, как недостаток духовной культуры привел к расцвету нигилизма в России. “Жалки были враги (не выше коммунистических идеологов), но и перед ними не устояли”. Но ведь то же самое (в поистине катастрофических масштабах) повторилось и в начале ХХ века, и в его конце, когда пережившие свой век партийные геронтократы были сметены молодым напором жадной и не отягощенной “комплексами” комсы.
Не то ли самое мы видим и в процессах, будоражащих Русскую Церковь сегодня? В том, культивируемом новыми “православными нигилистами” повальном упростительстве, которую Федотов назвал “злокачественной болезнью, каким-то раком, разъедающим некогда цветущий и богатый организм русской культуры”, которая “в условиях революционной катастрофы, истребления культурного слоя в России… грозит вообще культурным срывом России, превращением ее в безбрежное и серое, — допустим, православное и демократическое, — Пошехонье”.
Бездумно копируя сегодня западную мысль (разговоры о “православной цивилизации” — подражание Хантингтону) и католические идеи (нам нужен наш молодежный “Опус Деи”, как говорят сегодня идеологи “кирилловской партии”), вожди нашего очередного “православного возрождения” упускают главное — этическую составляющую западной мысли. Ведь католики (на своих путях тоже, конечно, не избежавшие катастрофических срывов) исторически занимались все же реальной миссией и реальным социальным служением, — вспомним хотя бы историю знаменитого московского доктора Гааза.
Наша же епископская партия еще со времен татарского ига заняла крайне двусмысленную позицию по отношению к своему народу. С укреплением Москвы татарская ориентация сменилась на московскую, отношение же к народу почти не менялось (редкие светлые образы вроде св. Сергия Радонежского и митрополита Филиппа были лишь светом во тьме, который та не могла объять). Наконец, в начале ХХ века, оправдав расстрел крестного хода рабочих к царю 9 января 1905 года, Святейший Синод подвел итоговую черту как русской империи, так и “ведомству православного исповедания” при ней, засвидетельствовав полное моральное банкротство7.
Социальной революции оставалось лишь смести пустую оболочку. А в 30-е, отрекшись от мучеников — епископов, священников и мирян, тысячами уничтожаемых ОГПУ, оклеветав лидеров мирового христианства, сергианская верхушка вообще поставила себя вне Церкви.
И сегодня, отвечая на католическую “мистику папства” православной “мистикой государства” (пресловутая “Русская доктрина”), а на западное миссионерство — “атомным православием” (“проповедью”, подкрепленной ядерными боеголовками), действуя по принципу “цель оправдывает средства”, деятели новейшего “политправославия” продолжают все ту же безоглядную игру. К чему это приведет? К строительству под торговым брендом “Православие” империи новой грандиозной духовной подмены? Или к новой социальной революции, сметающей очередную “мерзость запустения” на святом месте?
Пузыри земли
В заключение еще раз вернемся к началу нашей “молодежной революции”. На рубеже 80-х именно молодежи удалось создать, возможно, самое яркое и честное явление культуры конца ХХ века. Явление это, носившее, может быть, не слишком удачное, но весьма символичное название “русский рок”, для многих и многих, задыхающихся в системе тотальной лжи и всеобщего фарисейства, стало глотком свежего воздуха, островом спасения, маленькой церковью (“и больше нет ничего, все находится в нас”) и дверью в христианство. Судьба “молодежной революции” оказалась традиционно печальна. Сначала окученный и прирученный КГБ, потом развращенный признанием и мамоной, русский рок кончился как явление с концом Перестройки.
Осмысление очередного русского крушения вновь заставляет вспомнить (слегка перефразировав) печальный вывод Федотова: в жертву морали (а, вернее, яростной искренности) новые рок-революционеры принесли все: религию, искусство, культуру и, наконец, и самую искренность.
И сегодняшняя суета новых политтехнологов, “православной комсы” вокруг неформальной молодежи и молодой генерации рокеров — того, что от этого явления осталось (ни дать ни взять Голиаф, пытающийся “миссионерствовать” Давида), — кажется лишь ярким символом, замыкающим очередной круг русской трагедии (поистине, русского рока!) приручением и “удушением в объятиях” последних ростков правды, чести, любви, выстраданных тем поколением. (В том же ряду — разговоры о введении “православной культуры” и необходимости “нравственного возрождения”, исходящие от людей, которых гораздо легче представить себе хватающимися при слове “культура” за пистолет.)
И вновь слова философа кажутся пророческими: “И теперь — трагедия нашего времени. Поколение, своими исканиями, болью, грехом и покаянием выведшее русскую мысль на дорогу православной культуры, с тревогой смотрит на будущее. Если светильник его после него окажется в руках православных нигилистов, что сулит завтрашний день? Сумеют ли они отстоять это сокровище, все значение которого им самим непонятно, от ударов врага? Снова, в который раз, крепость православной культуры на Руси будет сдана без боя. За семинаристом ханжой идет семинарист-кощунник, не может не прийти, по закону исторического возмездия (подчеркнуто мною. — В. М.). Доколе же будет продолжаться эта бессмысленная карусель? Всякому долготерпению есть конец — даже Господа Бога. “Бог волен из камней сих создать детей Аврааму”. Индусы и китайцы придут и возлягут с Авраамом и московскими угодниками в то время, как на месте святой Руси будет расстилаться духовное болото”8.
Кажется, сегодня это духовное болото бурлит сильнее и причудливее, чем когда бы то ни было. Реалии нашего церковного постмодерна уже являют нам некое “новое христианство” с ликом орденоносного Брежнева и перманентным духом комсомольского активиста (вот, пожалуйста, телеканал “Союз” — “православный” аналог журнала “Корея”). И на что здесь можно надеяться? Что в наших увлеченных “политическим вампиризмом” православных комсомольцах вдруг заговорят сознание и совесть? Что “кончив Лениным”, наши церковные вожди вдруг вспомнят о Христе? Или что возникнет сила, способная (пройдя между Сциллой и Харибдой “диамидовщины” и “политправославия”) возглавить подлинное христианское возрождение?
Увы, как показывает история, религиозный человек являет наименьшую способность к покаянию и самосознанию. “Бога любят святые и грешники. Религиозные люди Бога не любят и при случае распинают Его”, как точно заметил прот. Александр Шмеман. Но в любом случае, нет у нас и другой надежды, кроме той, о которой он же говорил: “Не пора ли нам …вспомнить этот сердцевинный парадокс христианства — что побеждает в нем только крест, его непобедимая, непостижимая сила, его единственная красота, его дух захватывающая глубина. Не пришел Христос спасти нас ни силой, ни внешней победой, но заповедал нам, чтоб мы знали, какого мы духа, чтоб была в нас сила крестная… Слабость христиан почти всегда в том, что они сами не верят в свое добро и, когда приходит час борьбы со злом, противопоставляют ему такое же зло, такую же ненависть, тот же страх. …Пора оправдать добро, и это значит — снова поверить в его силу, в его внутреннюю Божественную непобедимость. Пора миру, лежащему во зле, противопоставить не чудо, не авторитет, не хлеб, как в легенде о великом инквизиторе Достоевского, а тот ликующий облик добра, любви, надежды и веры, от отсутствия которого задыхается человечество. И только тогда, когда мы в самих себе оправдаем добро и поверим в него, начнем мы снова побеждать”.
III. Первая энциклика патриарха,
или Торжество толерантности
Профилактика раскола
Проповедь патриарха Кирилла 8 марта в Неделю Торжества Православия в храме Христа Спасителя привлекла пристальное внимание и вызвала немало шума. Что и понятно. Если предыдущие выступления святейшего были так или иначе детерминированы предвыборной борьбой и официальным церемониалом, то эта речь стала, по сути, первой его живой реакцией на реальность уже в качестве полноправного патриарха РПЦ.
А реальность, что и говорить, не простая. Разница между положением в РПЦ в бытность патриарха Алексия и сегодняшним примерно та же, как между Российской империей накануне февральских событий 1917-го и после октябрьского переворота.
Если положение патриарха Алексия “над схваткой” и “сияние сана” более-менее обеспечивали мир враждующих церковных лагерей, то в лице владыки Кирилла к власти в РПЦ пришел яркий партийный лидер, к тому же “менеджер”. Сами выборы (и вправду, больше похожие на византийский дворцовый переворот) подняли градус вражды до еще небывалой отметки. А грязи за время предвыборной гонки из партийных недр вылилось столько, что в ее потоках захлебнулась и без того малохольная “православная этика” (причем тон задавали именно “кирилловцы”).
Как поведут себя, придя к власти, “политправославные миссионеры” (из стана которых громко слышны призывы к расправе с “церковными несогласными”)? Как поведут себя проигравшие фундаменталисты, угрожающие расколом?
Опасности раскола в РПЦ и была, собственно, посвящена речь патриарха Кирилла в неделю Торжества Православия.
Немного об основах тоталитарной демократии
Конечно, сравнение праздничной проповеди новоизбранного патриарха с “папской энцикликой” достаточно условно. Первая энциклика папы Бенедикта (которую он готовил по меньшей мере год) представляет собой серьезный богословский труд. Речь святейшего слишком “на злобу дня”, слишком импульсивна. И все же, если не по форме, то — по сути, сравнение оправдано. Поведение и слова двух лидеров христианского мира будут, конечно, сравнивать, — это хорошо понимает предстоятель Русской Церкви. Отсюда — подражание, желание выглядеть не хуже. Да и в целом, ревность патриарха Кирилла к папе Бенедикту (как и его попытки настроить жизнь РПЦ по католическому образцу) слишком заметна. А поскольку собственных традиций социальной активности Русская Церковь не имеет, то и вполне оправданы.
Пока, правда, получается, примерно то же, что с заимствованием европейской демократии. Новые “формы жизни” вводятся тоталитарными методами (да и наполняются все больше тоталитарным содержанием). В результате рождаются “пародии на демократию”, вроде того же “политического” или “атомного” православия, “хамовнического богословия”9 и т. п.) Ничего иного получиться и не может, поскольку, копируя формы, совершенно игнорируют основы, на которых они стоят, и прежде всего — законность.
Но начнем с приятного.
Добрый еретик, милосердный отступник
Первая энциклика папы Бенедикта ХVI называлась “Бог есть любовь” и была посвящена любви во всех ее проявлениях. Неожиданное обилие слов “Христос” и “любовь” приятно удивляет и при первом чтении речи патриарха Кирилла (из уст наших иерархов куда привычней слышать о “вреде толерантности”, “симфонии с властью” и прочем “экономическом богословии”). Здесь чувствуется несомненное влияние папы Бенедикта, и влияние благотворное.
В одной части речи предстоятеля РПЦ это особенно заметно. Патриарх вспоминает Ария, самого крупного в истории “православного еретика”: “Он был проповедником, мудрецом, богословом. Его имя было чрезвычайно авторитетно в Константинополе… было много людей, готовых пойти за Ария на смерть.
И еще нужно помнить, размышляя на тему ереси и разделения, что основные еретические движения древности были связаны с попытками оградить православие, сохранить его чистоту, дать людям более ясное понимание догматов. Арию казалось необходимым приблизить понимание Воплощения к менталитету, знаниям, мироощущениям тогдашних людей… Арий был движим добрыми намерениями защитить веру, как он себе ее представлял”.
Это будто калька с энциклики папы Бенедикта, который говорил, правда, о Юлиане Отступнике, но также поминал того добрым словом: “Шестилетним ребенком Юлиан был свидетелем убийства своего отца, брата и других родных гвардейцами имперского дворца; он обвинил в этом зверском поступке — правильно или ошибочно — императора Констанция, выдававшего себя за великого христианина. Вследствие этого он раз и навсегда утратил доверие к христианской вере. Став императором, Юлиан решил восстановить язычество, древнюю римскую религию, одновременно реформировав ее так, чтобы она действительно могла стать движущей силой империи.
Осуществляя эту задачу, он в значительной степени вдохновлялся христианством. Он установил иерархию митрополитов и священников. Священники должны были способствовать любви к Богу и ближнему. В одном из своих писем он признается, что единственным аспектом христианства, поразившим его, была благотворительная деятельность Церкви. <…> Юлиан считал, что “галилеяне”, — так он называл христиан, — завоевали свою популярность именно таким образом. А потому им следовало подражать в этом и даже превзойти их. Тем самым император подтверждал, что милосердие было решающей особенностью христианской общины, Церкви”.
Желание понтифика усовестить христиан таким мощным аргументом понятно (и то правда: единственный совестливый византийский император, и тот — Отступник).
Но “почувствовать разницу” подходов удобней всего в выводах. Папа Бенедикт из сказанного выводит следующий приоритет: “Милосердие для Церкви — это не какой-то вид деятельности…: оно является неотъемлемым выражением самое ее сущности”.
Патриарха Кирилла же его рассуждения ведут вот куда: “Что же такое ересь? Как ересь можно отличить от допустимого в Церкви разномыслия? Как отличить еретика от ревностного православного христианина, желающего защищать и хранить чистоту своей веры? Есть только один способ. Всякая ересь порождает раскол, а где раскол, там нет любви”.
Лично я разницу ощущаю уже на уровне физиологии. “Милосердие — выражение сущности Церкви” — что может быть яснее и проще?! Пытаясь же вникнуть в смысл второй фразы, чувствуешь, как в районе живота образуется некая неопределенность, и все вдруг куда-то летит, не обретая опоры.
“Есть только один способ. Всякая ересь порождает раскол, а где раскол, там нет любви” — это какая-то тонкая словесная эквилибристика, из которой не так-то просто выбраться. И все же попробуем.
Во-первых, не всякая ересь порождает раскол. Ересь может до поры до времени просто разлагать истину изнутри. Но, будучи выявлена и осуждена, она ведет, в конце концов, к… отлучению еретиков.
А что же раскол? Великий раскол между Восточной и Западной церквями довольно долго (практически весь следующий век) воспринимался как обычная ссора, каких и до того было не мало. И потом еще долгое время никаких претензий догматического характера стороны друг другу не предъявляли (лишь грозили да обзывали нехорошими словами). Да и, наконец, явившись (вернее, всплыв из глубины времен), претензии эти оказались, в сущности, смехотворны. Из всего исторического скарба (пение аллилуйя на Пасху, использование пресного хлеба в евхаристии и т. д.) до сегодняшнего дня дожили лишь пресловутое “филиокве” и “папский догмат”. Но первое — классический теологумен (богословское разночтение), второе же относится к области экклесиологии (то есть церковного устройства, но не вероучения)10. Получается, никаких догматических претензий католикам предъявить невозможно, раскол, однако, на лицо. (Католики, будучи догматически скурпулезны, и называют нас схизматиками, то есть раскольниками, но не еретиками — чувствуйте разницу.)
Проблема раскола в данном случае не в ереси, а, скорее, в “доброй традиции” тысячелетней ненависти, вошедшей в плоть и кровь христианского мира. Католиков принято ненавидеть, ибо “так завещали отцы”. В этом проявляют себя вкус и здоровый консерватизм православной жизни.
То же можно сказать и о нашем родном расколе. Спор Никона и Аввакума шел (несколько, конечно, утрируя) на уровне традиционной “распальцовки” (двое- или троеперстие?). Ни в каких ересях аввакумовцы Никона даже не обвиняли, а прямо называли Антихристом (что и было главной интуицией раскола). Тот же в ответ рубил им правые руки и вырезал языки (дабы не повадно было крестиццо двумя перстами и блядословить по чем зря). Любовь, как видим, на лицо, а вот, кто бишь еретик, — разобраться не можем до сих пор.
Итак, не всякая ересь порождает раскол. И не всякий раскол есть ересь.
Корректней было бы говорить о разделении. Например, так: всякая ересь порождает разделения, а где разделения, там нет любви, — звучит уже гораздо приемлемее. Но святейший патриарх жертвует правдоподобностью ради усиления тезиса в нужном ему направлении. Что ж, понятный ораторский прием. Но вывод папы Бенедикта мне все же более по сердцу: милосердие — сущность Церкви. Стало быть, где нет милосердия, нет и Церкви.
Но чтобы не кончать эту главу так уж в наглую лаям бясословнаго латынника, напомню тезис величайшего православного святого ХХ века Силуана Афонского: единственный способ распознать присутствие Духа Божия в человеке — любовь к врагам. Если есть любовь к врагам — есть Дух Божий в человеке, а если нет, то, как говориться, — и се ля ви…
Никогда и ничего
Обратимся теперь к еще одному тезису патриарха Кирилла. “Однако следующее, второе тысячелетие по Рождестве Христовом также дало примеры множества попыток разделить Церковь, исказить православное вероучение. Эти попытки не прекращаются даже до сего дня. И потому для нас день Торжества Православия — это не столько подведение некого итога борьбы с ересями в первом тысячелетии, сколько повод еще раз обратиться с горячей молитвой, чтобы никакие разделения и отступления от истинной веры не поколебали единства Церкви Божией”.
Эта фраза содержит весьма выразительную логическую ошибку (или, что вернее, пример тонкого политического лицемерия). Второе тысячелетие по Рождестве Христовом открывается, как мы хорошо знаем, грандиозным расколом мирового христианства на Восточную и Западную церкви. “Церковь Божия” в первом тысячелетии — это еще единая Церковь, а “Церковь Божия” во втором — это уже две отлучившие друг друга части некогда единой Церкви (ну или одна из этих церквей, кому что нравится). В любом случае, “Церковь” в начале и “Церковь Божия” в конце этой фразы не тождественны друг другу. На лицо прямое (вернее, уклончивое) передергивание. О чем вообще речь? Что не было раскола? Что не было Запада?
Патриарх Кирилл сглатывает оглушительную катастрофу, отцеживая ее каким-то невнятным множеством попыток разделить Церковь, исказить православное вероучение, и, как ни в чем не бывало, на финишном вираже выходит на неколебимое единство истинной веры, горячей молитвы и всеобщего единения.
И если православных от того, чтобы ощутить все богатство благоухающих ароматов этой фразы, спасает традиционная вялость мысли (мы, как говорил поэт, ленивы и нелюбопытны), то для католиков (в сознании которых мы все еще остаемся единой Церковью, находящейся в состоянии раскола) слова “не поколебали единства” должны звучать (в общем контексте фразы) чудовищной фальшью. И хотя она и сдобрена “горячей молитвой”, квинтэссенции ее желчи и горечи никакая “молитва” заглушить не может. Ибо ложь эта сознательная, “политкорректная” (где-то даже я бы сказал, вполне толерантная). И особливо звучащая для умеющих читать между строк.
Для католиков (чуть заговорщицки, жалостливым, слегка оправдывающимся шепотком): вот видите, как нам тяжело, как мы не можем говорить правду, как нам приходится бояться этих вот ужасных фундаменталистов, давайте же продолжать, как прежде, горячо молиццо… и т. д.…
Затем, поворотясь к фундаменталистам, широко улыбаясь, зычно и громко: ну, блядины дети, убедились, что мы энтих латынников ваще за людей не призна-ем, они вааще нихто, их даже, можно сказать, и НЕ БЫЛО НИКОГДА, хе-хе…
Православие или жизнь?
Обратимся теперь к самому сердцу речи патриарха Кирилла, к тем словам, которые вызвали особенно бурную реакцию.
“Если мы встречаемся с человеком, который утверждает, что борется за чистоту Православия, но в его глазах опасный огонь гнева, ему везде чудятся еретики, он готов идти на бой и на разделение Церкви, он готов поколебать основы церковного бытия, якобы защищая Православие; когда в человеке, возглавляющем еретическое учение, мы не находим любви, а находим только гнев, то это первый признак того, что это волк в овечьей шкуре — подобно Арию, Несторию и многим другим, которые горячо проповедовали, не имея любви в сердце, и были готовы ради своей правоты идти на разделение церковной жизни <…> Если из уст такого человека мы слышим потоки брани, порой даже грязи, которые обрушиваются на Церковь и ее служителей, если мы слышим горячие призывы к борьбе, к разделению, к спасению Православия даже до смерти, когда мы слышим такой возглас и такой лозунг: “Православие или смерть”, — нужно опасаться этих проповедников.
Никогда Господь не говорил: “Мое учение или смерть”. Ни один апостол не говорил: “Православие или смерть”. Потому что Православие — это жизнь вечная, это радость во Святом Духе, это радость жизни; смерть же — это тлен, это результат грехопадения и дьявольского действа. И сейчас у нас появляются, время от времени, лжеучители, которые соблазняют народ призывами спасать Православие, спасать его чистоту, которые повторяют этот опасный, греховный и внутренне противоречивый лозунг: “Православие или смерть””.
Лозунг “Православие или смерть” — это лозунг православных зелотов. Черное знамя с этими словами уже много лет реет над находящемся в осаде мятежным монастырем Эсфигмен на Афоне, насельники которого обвиняют верхушку Греческой церкви в экуменизме и предательстве Православия. Адресат обращения святейшего, таким образом, предельно прозрачен: это адепты проигравшей партии фундаменталистов-диамидовцев (духовных диверсий которых он сегодня вполне обоснованно опасается). Этим, однако, ясность и исчерпывается. В остальном слова патриарха полны все тех же двусмысленностей и неожиданных инверсий.
Начнем с того, что хотя Христос действительно не говорит слов “православие или смерть” (что и понятно, Он все же Христос, а не Че Гевара), само трагическое противостояние зла и добра в мире и абсолютная бескомпромиссность борьбы между ними подчеркивается в Евангелии постоянно: Будь верен до смерти… Кто не со Мной, тот против Меня… Кто любит отца или мать больше Меня, не достоин Меня… Оставь мертвым хоронить своих мертвецов, и т. д.
Людям, которые были свидетелями падения Силоамской башни, раздавившей несколько горожан, Он говорит: Если не покаетесь, все также погибнете… То есть если и не “православие или смерть”, то “покаяние или смерть” Спаситель почти выговаривает.
То же говорят и апостолы: Мы каждый день умираем… Все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились… и проч. И, в конце концов, каждый из них собственной смертью подтверждает свою веру. Вначале Сам Христос, а за Ним — и его ученики.
(Квинтэссенцией этого мироощущения — эта прекрасная ветхозаветная фраза: сильна, как смерть, любовь.)
“По-христиански жить нельзя, по-христиански можно только умирать”, — так афористично и точно выражает это мироощущение арх. Софроний Сахаров, ученик преподобного Силуана Афонского, которому, в свою очередь, Господь сказал следующие, облетевшие сегодня весь христианский мир, слова: “Держи свой ум во аде и не отчаивайся”. Как видим, и оптимизм этой формулы не столь прямолинеен, как у патриарха Кирилла.
Итак, трагическое свойственно христианству изначально. Просто так взять и освободить одно от другого невозможно. Это будет уже не христианство, но либо “православный съезд молодежи в Лужниках” и “православное ток-шоу” на ТВ, либо, что вернее, прямо по Солженицыну: бравурные марши днем и черные воронки ночью.
Конечно, лозунг “православие или смерть” — лозунг отчаяния. И дух, которым дышит он, — лишь экстремистское искажение максималистского духа христианства. Но ведь само это искажение является лишь реакцией на видимый теми же фундаменталистами духовный компромисс и гедонистическое разложение церковной верхушки… И вот, пока одни ворочают миллионами в роскошных апартаментах на берегу Москва-реки, другие облекаются во вретище и… И вот вопрос: с кого Христос, когда придет судить этот мир, спросит строже? Так, может, лучше “в консерватории что-то поправить”, а не валить с больной головы на совсем уж отчаявшиеся? И проявить действительную любовь к этим людям, а не посылать им кукиши и угрозы в перевязанной праздничной ленточкой подарочной упаковке под любимые песни о самом главном?
Правило левой руки
Забавно, что лозунг “православие или смерть” иногда используют и сами “политправославные”. Правда, у них он звучит по-постмодернистски бодро (в одной обойме с такими, как “решения Святого Синода в жизнь!”, “враг будет разбит, победа будет за нами!” и проч. в том же духе). И читается скорее, как “Кирилл или смерть”, то есть как откровенная бутафорская клоунада (чем на самом деле и является). (Недавно, например, Кирилл Фролов, цепной пес патриарха Кирилла, как он сам себя любит называть, в эйфории победы объявил себя и своих соратников спецназом Святой Троицы, чем вызвал немалое оживление и бурный взрыв креатива в православном рунете.)
С другой стороны, потоков брани и грязи со стороны соратников митрополита Кирилла за время предвыборной кампании на Церковь и ее служителей вылилось столько, что, как говориться, чья бы корова мычала… Тот же Кирилл Фролов, левая рука новоизбранного патриарха, уже успел оскорбить, проклясть и “отлучить” (и не по одному разу) добрую половину известных в церкви людей, но согласится ли он примерить на себя слова своего вождя?
Хотя, вот ведь и Спаситель говорил: пусть левая рука твоя не знает, что делает правая… Нет, все же глубокая это вещь — православие: глазами не увидеть, мозгами не понять…
Свет мой, зеркальце…
Говорят, в каждом тексте есть некое зеркало (надо только уметь найти), в котором целиком отражается его автор. В исследуемом нами таким “волшебным зеркалом” стала, по-моему, следующая фраза:
“В глазах этих людей вы не найдете любви, там горит дьявольский огонь гордыни, стремление к власти, к разрушению церковного единства. А внешне все может рядиться в добрые одежды, прикрываться благочестивым обликом, пользоваться почитанием определенного круга людей”.
Не правда ли, ровно то же фундаменталисты могли бы сказать про самого нынешнего патриарха, припомнив ему и историю с Диомидом, и все безобразия, творившиеся на Соборе. И разве не сами эти выборы с откровенным шантажом и запугиванием делегатов и удушением всякой соборности привели к разрушению церковного единства и к этим, в итоге, полу-растерянным речам а-ля достиг-я-высшей-власти?11
Rex complex
И вот в чем мне видится главное различие между двумя лидерами христианского мира. Папа Бенедикт в книге, написанной им в 1968-м, и в своей энциклике 2006 года — это все тот же самый человек, разве что помудревший с годами12.
А сколько совершенно противоположных вещей успел наговорить патриарх Кирилл только за последние два месяца? Так, чтобы заручиться поддержкой на выборах арх. Тихона (Шевкунова), ему, выступая в Сретенском монастыре, пришлось присягать на верность учению арх. Илариона (Троицкого), утверждающего “в своем замечательном труде “Христианства нет без Церкви””, что на свете существует только одна-единственная Православная церковь, а католики и протестанты вовсе даже не являются христианами.
Конечно, во всем этом являет себя главный порок официального православия, его “царский комплекс” — тотальное безоглядное лицемерие, особенно чудовищный опыт которого явил эксперимент Сталина, известный как Сергианство.
Вынув из мрака горстку иерархов, опутав их сетями роскоши в вымирающей от голода стране, “лучший друг всех верующих” посадил их в один тесный “аквариум”, где они были вынуждены, сослужа и улыбаясь друг другу, непрерывно доносить друг на друга, петь заздравные гимны антихристу и в лицо тысячам мучеников распинаемой Церкви заявлять об отсутствии гонений… (По сравнению с этим, поистине, адским опытом русских иерархов и иудейские первосвященники, распявшие Христа, покажутся сущими детьми.) Но ведь кто-то должен был взять на себя и эту “миссию” (а ведь за это местечко в аду еще нужно было остервенело драться, угрызая, что есть силы, конкурентов). Люди эти поистине достойны самой острой жалости и самой сердечной молитвы. И есть ли такое сердце и такая молитва, которые могут их отмолить?
Новая генерация русских иерархов выросла в этой среде и из этого опыта. И сегодня мы, возможно, наблюдаем последнюю стадию развития этой смертельной болезни, выражающейся, прежде всего, в той роковой атрофии органа, которым слышится боль народа; болезни, уходящей глубоко в татарское иго, когда купленные привилегиями и избавленные от дани епископы молитвами за хана-царя и удушением всякого народного сопротивления захватчикам ковали то будущее Русской Церкви (да и России в целом), в котором мы сегодня и пребываем.
Конечно, Бог никогда не оставлял нас до конца (были у нас и митрополиты Филиппы и патриархи Тихоны). Не оставит, будем верить, и впредь. Но психологический портрет нынешнего патриарха все ж очевидно ближе портретам узурпатора Годунова и великого гордеца Никона, результатом деятельности которых стали смута и раскол.
Потому и не получается у патриарха Кирилла походить на папу Бенедикта, хотя он и старается изо всех сил. Ведь чтобы что-то дать, нужно это что-то сначала откуда-то взять. А откуда ж это что-то взять? Кругом (и сверху и снизу) лишь человеческое, слишком человеческое… Разве что занять у нищего монаха Диомида? Ох, просветил бы Ты, наконец, наш разум, Господи…
О чем не сказал?
Понятно это равнение на папу Бенедикта, это желание не ударить лицом в грязь перед заносчивым Западом (мы, православные, чем мы хуже? Он — о любви, и мы — о любви)… Но, положа руку на сердце, — зачем нам второй папа? Зачем миру еще один клон католичества (к тому же ущербный и не жизнеспособный, ибо не признает ни этики, ни чести)?
Мир нуждается не в католическом двойнике и не в “альтернативном папе”, а в одном-единственном православии, таком, каково оно есть: Троицецентричном, в отличие от Христоцентричного католичества; в Восточной вере с ее глубоким мистицизмом, способной “низводить Бога на землю”…
Лишь этой разностью в единстве мы могли бы быть полезны друг другу. Ведь Православие могло бы одарить живой водой Духа слишком иссушенный и интеллектуальный Запад. А католики, в свою очередь, могли бы помочь нам обрести те законные этические основания, ту дисциплину мысли, без чего наше родимое Православие — что ведро без дна, сквозь которое пропадает втуне вся низводимая им благодать… Не равнение и соревнование (догоним и перегоним) с папой Бенедиктом, а христианская любовь, о которой так много и подчас даже убедительно рассуждает наш новый патриарх, могла бы еще спасти мир от тотального кризиса духа…
Кстати, о чем-то в своей первой “энциклике” святейший все же забыл сказать. Ах да, вот о чем: любовь — это постоянное самопожертвование. Любовь нужно понимать “в смысле пути, постоянного исхода из замкнувшегося в себе “я” к его освобождению через самопожертвование и именно так — к обретению себя и открытию Бога: “Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее”, говорит неоднократно Иисус в Евангелиях… Он описывает этими словами сущность любви и человеческой жизни в целом”13.
IV. Патриарх Кирилл: Все идет по плану…
Часть первая. Pro et Contra
Первые шаги на новом посту, сделанные патриархом Кириллом, показали, что надежды его сторонников и опасения его противников были не напрасны. Патриарх взял резкий старт. Ясно заявил приоритет молодежной политики и миссионерства и стремительно вошел в свет высшей политики. После встреч и речей в Туле можно констатировать, что процесс перестройки и перезагрузки РПЦ запущен и уже не остановим.
О возможных сценариях этого процесса поговорим ниже. А пока стоит немножко осмотреться, чтобы понять: откуда начинает патриарх Кирилл? Кто сегодня его поддерживает, и кто является его противником?
Pro et Contra — 1
Как мы помним, на Архиерейском соборе митрополита Кирилла поддержала лишь половина епископов (97 — “за” и 101, — если собрать все прочие голоса, — “против”).
Кто был за владыку Кирилла? Во-первых, немногочисленные, близкие ему по духу “модернисты”. Во-вторых, те, несколько более многочисленные, умные епископы, которые испугались митрополита Климента (старого партийца, функционера, члена клана Капалиных), а в его лице — всего самого затхлого и позавчерашнего в Русской Церкви. Умные разводили руками и говорили: выбирать не из кого, ну не Капалина же, это вообще кошмар! И из двух зол выбрали меньшее.
За митрополита Кирилла позиционировалось в итоге и то безмолвное большинство, которое испугалось… самого митрополита Кирилла, — человека харизматичного, решительного и чрезвычайно жесткого (чтобы не сказать — жестокого), в руках которого сосредоточены и все церковные связи с властью и прессой.
Против владыки Кирилла выступила, прежде всего, проигравшая ему партия климентийцев-фундаменталистов с окраинных епархий. А также та часть умных епископов, кому действительно дорога Церковь и кто опасается превращения ее в ток-шоу с единственной поп-звездой в зените.
Наконец, надо иметь в виду, что и вышепоименованное безмолвное большинство, панически боящееся митрополита Кирилла, латентно несет в себе и вирус противодействия и с радостью метнется под любую другую “сильную руку”, лишь только представится удобный случай.
Pro et Contra — 2
Опустимся теперь этажом ниже и посмотрим, как обстоят дела в церковной ограде.
За нового патриарха здесь — прежде всего “птенцы гнезда Кириллова”, его “молодая гвардия”, миссионерское воинство, явление весьма яркое, пестрое и неоднозначное (в ЖЖ уже появилось сообщество, специально занимающееся изучением этой новой церковной фауны14).
За патриарха Кирилла — и та горящая миссионерским задором молодежь (неофиты, пришедшие в церковь в 2000-е), что радостно повизгивает сегодня в ЖЖ. Как правило, это экзальтированные девушки, побежденные обаянием святейшего, но попадаются и юноши — честные Кибальчиши, горячие сердцем и тем глубоко симпатичные, но, увы, младенцы разумом, всадники без головы. И тут же, рядом, — ядовитые тучи всевозможных авантюристов, карьеристов и проч., давно почуявших, куда дует ветер.
Неофиты, пришедшие в 90-е, позиционируются, скорее, против патриарха Кирилла. Однозначно против него выступают и всевозможные фундаменталисты, романтики-царебожники всех мастей, приверженцы “старой веры” (аввакумовцы-диамидовцы), певцы Иоанна Грозного и Григория Распутина. С большой опаской относится к новоизбранному патриарху и немногочисленная церковная интеллигенция, имеющая глаза и уши и способная отличить волка от овцы.
Но сердцем антикирилловской оппозиции является плеяда молодых священников и монахов, пришедшая в Церковь в начале 90-х. Эти мушкетеры православия, Павки Корчагины, монастырские подвижники — духовное ядро Церкви (также, увы, сильно зараженное фундаментализмом).
Наконец, здесь же — те пассивные массы “непоминальщиков” из церковного народа (мыслепреступники, сурово, потупив взоры, молчащие при пении “О Великом господине и Отце нашем святейшем патриархе Кирилле”), которых, судя по приватным беседам с батюшками на местах, — половина активных прихожан.
Мушкетеры короля против гвардейцев кардинала
Пора сделать промежуточный вывод. Сегодня сторонников и противников Кирилла примерно поровну и среди церковной элиты и среди простого народа. Примерно поровну среди них дураков, умных, честных, хитрых и никаких (последних всегда и везде оказывается подавляющее большинство). Разве что на стороне святейшего больше всевозможных проходимцев, которых всегда больше там, где пахнет деньгами и властью.
Популярность патриарха Кирилла в церковных кругах крайне двусмысленна и неоднозначна.
Одни действительно надеются на (очевидно, необходимое всем) обновление церковной жизни. Другие (клирики и миряне, так или иначе задействованные в структурах РПЦ), вынуждены подчиниться новому патриарху, поскольку им просто есть что терять. Третьим действительно дорого единство Церкви, и они готовы принять любую власть со вздохом смирения (по грехам нашим)… Другие ведут себя подобно послениконовскому патриарху Иоакиму, который, будучи еще келарем Новоспасского монастыря, на вопрос царя “како веруеши?” простодушно отвечал: “Аз-де, государь, не знаю ни старые веры, ни новыя, но что велят начальники, то и готов творити и слушати их во всем”.
Что же до простого церковного народа, как всегда индифферентно-безмолвного, то ему, в сущности, совершенно все равно, что сегодня вливается в его уши. Именно на эту аморфную массу и рассчитывает пришедшая к власти партия как на буфер, в котором задохнется возмущение и ропот оппозиции.
Если же говорить о настоящих сторонниках и противниках Кирилла, то главный сюжет нашей церковной драмы будет, скорей всего, разворачиваться в духовном противостоянии между гвардией “политправославных миссионеров” и монастырскими подвижниками-пассионариями, готовыми умереть “за единый аз”.
Достиг я высшей власти. Pro et Contra — 3
Ситуация, как видим, крайне неопределенна сверху донизу. Настолько, что мнение о новом патриархе разделило даже наш дуумвират царей-правителей. Говорят, команда Путина изначально поддержала митрополита Климента. Но, поддавшись уговорам Медведева с супругой (горящей неофитским огнем и находящейся под всецелым обаянием владыки Кирилла), Путин не стал вмешиваться в процесс, оставив все на Божью волю.
Митрополит же Кирилл как человек предусмотрительный сделал все, чтобы от любых неожиданностей этой самой воли себя обезопасить. Любая случайность, всякий риск (где и могла проявить себя воля Провидения) с мчащегося “в режиме блиц-криг” Собора были им тщательно устранены.
И сегодня недавний местоблюститель празднует заслуженную победу. Он не только занял патриарший престол, но и обеспечил себе положение несменяемого, пожизненного державного “православного папы”. Поместный собор (единственным решением которого, кроме утверждения владыки Кирилла патриархом, стала добровольная отмена своего права выдвигать кандидатуры в патриархи) фактически сам себя отменил15.
Почувствовав силу нового вождя, оппозиционные епископы (во главе с главным конкурентом митрополитом Климентом) смирились с поражением. Перед патриархом Кириллом склонились и фундаменталисты (такие как арх. Тихон Шевкунов). Власть торжественно подает ему руку. На любую критику нового патриарха в официальных СМИ наложено жесткое вето. А из передач РТР мы уже начали узнавать, что именно будущему патриарху Кириллу принадлежит главная роль в примирении Русской и Зарубежной Церквей, освобождении РПЦ из большевистского плена, ее невиданном расцвете последних лет и проч., и проч., и проч. Добрые лучистые глаза патриарха Кирилла испытующе смотрят на нас с рекламных щитов МКАДа, напоминая о вечном: Big Brother is watching you!
Положение патриарха Кирилла кажется прочным, а его будущее — безоблачным. Курс и слова нового православного лидера не встречают сколько-нибудь заметного противодействия ни внутри РПЦ, ни во вне, открывая перед ним самые радужные перспективы преобразований.
Часть вторая. Сценарии
Оптимистичный сценарий. Православный коммунизм
Главный тезис программы новоизбранного патриарха — симфония с властью в рамках единой “православной цивилизации”, главные принципы которой излагает протоиерей Всеволод Чаплин: “У Государства должна быть духовная миссия”; “Церковь, народ и власть — одно целое”; “Сильная центральная власть, личность и народ — едины” (“Пять принципов православной цивилизации”). В идеале же симфония предстает в виде верховной власти Триумвирата Стратегического, Военного и Церковного Госсоветов (“Русская доктрина”).
Нетрудно разглядеть за всеми этими постмодернистскими аллюзиями развитого социализма и насущную цель: сакрализацию бюрократии16.
Для душевного спокойствия бюрократии, уже восстановившей свою полную власть в стране, сегодня жизненно необходимо моральная легитимация, которую в прошлое время ей давала броня советской идеологии. На этот насущный запрос и отвечает предложение (естественно, на взаимовыгодных условиях) патриарха Кирилла. РПЦ дает власти “легитимацию небес”, а также державную идеологию в церковно-славянском окладе (“Русская доктрина”), получая взамен полное матобеспечение и положение идеологического “великого кормчего” нации в триумвирате (власть — армия — церковь).
Конечно, вся эта бронзовеющая на глазах “православная цивилизация” целиком остается в общемировой парадигме постмодернистского “общества спектакля”, но с пикантной экзотикой в виде рушников, утренней молитвой (вместо физзарядки) по ТВ, крестами над кремлевскими башнями и неизменным лобным местом. И с традиционно ведущим идеологическим “мессиджем” — противостоянием Западу.
Похоже, что святейший получил сегодня карт-бланш на строительство православного коммунизма (Царствия Божия) в отдельно взятой стране. И это вполне логично, учитывая, что он, возможно, самый глубокий и последовательный в сегодняшней политической элите марксист. (“Он ведь изучал эти труды до тонкостей, тогда как мы лишь по цитатам учили”, как замечает старый друг новоизбранного патриарха, бывший консул представительства СССР в Женеве Вадим Мельников17.)
И можно понять легших сегодня под патриарха Кирилла фундаменталистов. Революции и перевороты — это все же хлопотно и рискованно. А радостный грядущий “день опричника” — вот он, не за горами.
Что же до папы и католиков, то святейший ясно дает понять, что никакие католики ему даром не нужны. Он сам хочет быть папой — альтернативным и православным. И в качестве такового согласится даже на подобие Собора, на котором даже будет дозволена полная свобода дискуссий (кроме, конечно, темы личной власти вождя и его генеральной линии).
Однако подобный сценарий вызывает и большой скепсис. Достаточно посмотреть на нашу выросшую в “свободном полете” молодежь, чтобы понять всю безнадежность этой затеи. Ведь и слабым местом остро ностальгируемого ныне брежневского “развитого социализма” (постмодернистским ремейком которого и мыслится “православный коммунизм”) было полное отсутствие смысла и веры в него. Даже с помощью всех сегодняшних медиа-технологий слишком долго гнать гомерическую пургу православного брежневизма в условиях глобального мира и интернета вряд ли возможно. И вряд ли наш очередной коммунизм, буде даже построен, простоит дольше, чем войдут в зрелый возраст сегодняшние “готы” и “эмо”. Впрочем, на век нынешней бюрократии хватит. А там, как говорится, — хоть потоп…
Уж не хочет быть она царицей…
При том, что власть охотно идет навстречу новому патриарху в его геополитических мечтах, есть у нее виды на него и при менее оптимистичном развитии событий. Власть держит сегодня патриарха Кирилла на скамейке запасных, надеясь опереться на него, если рейтинги Путина с Медведевым начнут резко падать (что, собственно, уже и происходит).
Но здесь возникают два вопроса: есть ли что-то за душой “диалогибельного (что за волшебное слово!) партнера для власти” (как позиционируют патриарха его имиджмейкеры), кроме медийной формы, оболочки, облака обаяния? Есть ли у него настоящая сила, чтобы призвать народ к повиновению в случае смуты? И второй вопрос: захочет ли он сам играть ту роль, которую для него пишут?
То, что мы знаем, заставляет задуматься.
Официальные СМИ рисуют картину всенародной поддержки нового патриарха. Это, конечно, чушь. Народ курит “план Путина” и думает о святейшем примерно так, как, слегка ерничая, пишет об этом о. Андрей Кураев: “Бородатый мужик, видно, что свой, русский, говорит что-то непонятное о Боге и на Борю Моисеева не похож”. Этого для популярности сегодня вполне достаточно. Понятен и интерес к патриаршей интронизации (за которой, как сообщали в новостях, по двум главным каналам следило 40% телеаудитории): “Мужик на золотом троне в шапке в брюликах — такое, может, раз в жизни только и увидишь”. Но это еще вовсе не означает всенародной популярности. Большинству, как всегда, — абсолютно фиолетово, и довольно сомнительно, что патриарху Кириллу удастся отвоевать в народном сердце место Аллы Пугачевой или Филиппа Киркорова. Любовь народа — штука иррациональная и весьма прихотливая, о чем вздыхал еще Борис Годунов.
Но еще меньше вероятность того, что новоизбранный патриарх захочет плясать под чужую дудку. Слишком уж грандиозны его амбиции. И план святейшего будет, пожалуй, позабористей плана Путина.
Желание стать третьим человеком в стране (после Путина и Медведева) и строительство православного коммунизма — только начала этого грандиозного плана. В мечтах нового патриарха — возглавить (на штыках российской власти) мировое православие (этому геополитическому проекту посвящены трепетные сношения с МИДом). Но и это еще не все. Патриарх желает стать лидером “великого кольца цивилизаций” (то есть, конечно, — традиционных цивилизаций), проекта, премьерой которого стал пресловутый “Саммит религиозных лидеров в Москве” (породивший феномен Диомида). А затем возглавить (уже предполагаемый и продвигаемый сегодня) Совет религий при ООН…
Дальше, по-видимому, начинается уже клиника (не самый, на мой взгляд, последний из возможных сценариев). Ибо страсть властолюбия имеет тенденцию пожирать человека до конца, а патриарх Кирилл остается заложником своей “сверхчеловеческой” харизмы (действующей неотразимо, особенно на женщин). Сегодняшние козыри на руках открывают ему головокружительные перспективы (а какие исторические аллюзии воскрешают! Григорий Распутин, Александра Федоровна и Ники).
Но на старого разведчика Путина все эти “комбинации” впечатления, вероятно, не производят. И его опасливое отношение к новоизбранному предстоятелю понятно. Как человек, профессионально разбирающийся в людях, Путин не может, конечно, доверять патриарху Кириллу. Тем более что с публикой, подобной той, которая клубится вокруг нового предстоятеля РПЦ, ему уже приходилось иметь дело в романтических 90-х. Как человек государственный, он не может не понимать, какими опасными последствиями для страны чревато и безоглядное властолюбие патриарха. Наконец, как человек трезвый, он не может не задать себе однажды простой вопрос: если в феврале 1917-го Святейшему Синоду хватило трех дней, чтобы вчистую отречься от царя-помазанника, которому Русская Црковь служила добрые полтысячи лет, то чего он сам может ожидать от “патриарха-менеджера” в самый час Икс?
Пессимистичный сценарий
То, что сам патриарх Кирилл испытывает страх перед расколом, показала и его речь в неделю Торжества Православия. В результате чрезмерно жесткого захвата власти трещина прошла сверху донизу церковного мира. И в самом предстоятеле РПЦ ощущается сегодня некоторая растерянность. С одной стороны, призывы к “охоте на ведьм” и “танцы в масках” опричников-миссионеров, с другой, — хороводы “кровавых мальчиков” и тревожные ожидания “самозванца”…
Власть святейшего слишком зависит от того, куда нынче дует ветер (в том числе ветер настоящей власти и настоящих денег). И все здесь может измениться в один момент. А от раскола РПЦ (в условиях ее совершенной встроенности во властную вертикаль) недалеко уже и до раскола элит, способного породить сценарии самые экзотические.
Утопический сценарий
Но предположим невероятное. Патриарх Кирилл смиряет свои амбиции. Церковь в результате реституции становится крупнейшим собственником и, способная сама себя обеспечить, выбирает независимость и свободу: ей больше незачем находиться на содержании у власти.
Гвардия миссионеров-опричников обращается в милых ягнят, а в брутальных фундаменталистах просыпается милосердие. Русская Церковь поворачивается лицом к народу, с изумлением открывая для себя лица — не общее выраженье каждой Божьей твари. Священники и миряне самоотверженно бросаются спасать детей и стариков, отчаявшихся и одиноких, освобождая в окружающее пространство мегатонны благодати. Народ, видя чудесный пример, пробуждается к деятельному христианству. Начинается духовное возрождение, захватывающее все пласты жизни страны. К России и ее духовности с интересом начинают присматриваться Европа и Америка. Мир заворожен красотой православия. Силою вещей исцеляется тысячелетний раскол мирового христианства. Вспомнив о своих духовных корнях, Европа восстанавливает свой Великий христианский кодекс. Ее надменная гордость своим культурным превосходством и постмодернистское уныние сменяются радостным и вдохновенным служением ближнему. Европа объединяется в христианской миссии просвещения и помощи миру. Ее духовное пробуждение начинает благотворно влиять на окружающие страны и народы, умиротворяя даже воинственный ислам. На земле воцаряются мир и благоденствие…
Но — стоп, стоп, стоп. Кажется, мы несколько увлеклись, забыв о главном. Всякий человек — заложник своего окружения. И даже если патриарха Кирилла и посетит Божественное откровение, вряд ли ему удастся вырваться из круга представлений своих сторонников и своих врагов. Потому рассмотрим сценарий более реалистичный.
Реалистичный сценарий
Перестройка РПЦ будет нарастать. А с нею и гласность, без которой невозможна модернизация (зачем что-то модернизировать, если и так все замечательно?). Полу-откровенность святейшего (которую мы уже отчасти слышим) вызовет неизбежное полу-оттаивание церковного официоза. То одна, то другая часть правды начнет всплывать наружу, причем уже не из уст ошельмованных церковных диссидентов, а из официальных источников, подтачивая последние крохи доверия в церковном народе.
При этом нужно понимать, что сегодняшнее наше православие представляет собой скорее своеобразный протестантизм (каждый верит так, как бог ему на душу положит), единство которого заключено лишь стенами храма. Некоторым гарантом стабильности и единства выступают тут исключительно и только лень, мрак и глубина невежества. Стоит все это чуточку осветить, за одну ниточку потянуть, и полезет такое…
Надо учитывать и полный отрыв церковной бюрократии (исключая, может быть, некоторые деревенские приходы) от народа. И полное неведение высшей церковной бюрократией ситуации на местах. Нужно представлять себе, что преобразования пойдут именно так, как они обычно у нас и идут (достаточно вспомнить борьбу со староверами Никона или борьбу с виноградниками Горбачева). Нужно понимать, что первыми жертвами “кампании по чистке рядов” станут самые бескомпромиссные, а наиболее выигрышные позиции займут духовные наследники патриарха Иоакима (что велят начальники, то и готов творити).
В итоге преобразования могут вылиться (и остановить это будет уже не в воле патриарха: их необходимость будет диктовать сама реальность) в новые внутрицерковные гонения, почище большевистских. С другой стороны, эти преобразования могут оказаться и единственной надеждой Русской Церкви на грядущее исцеление (подобно тому, как в ХХ веке, при откровенном предательстве сергианской верхушки, Церковь выжила кровью мучеников).
В целом же все это вновь погружает нас в традиционный русский дуализм чудовищного настоящего и мечтательного упования на светлое будущее.
Притча о неразумном богаче. Заключение
Итак, подведем итог. Сегодня положение патриарха Кирилла кажется прочным, а его будущее — безоблачным. Но человек предполагает, а Бог располагает… И все мы помним слова Господа, обращенные к несчастному богачу, сказавшему в сердце своем: “Сломаю житницы мои, и построю новые большие прежних, и соберу туда все добро мое, и скажу душе своей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы, покойся, ешь, пей и веселись!”…
Другими словами, бывает всякое, и может случиться, что эпоха патриарха Кирилла окажется не менее яркой и не более длинной, чем эпоха Михаила Горбачева — прошлого нашего “кризисного менеджера”.
Наконец, понимая, что сегодняшняя ситуация в Русской Церкви есть лишь некое духовное зеркало и глубинное отражение ситуации в стране в целом, стоит задать себе и такой вопрос: не станет ли маленькая “оранжевая революция”, блестяще проведенная митрополитом Кириллом, тем “лекалом”, по которому станут расчерчиваться события уже в масштабах целой страны? И что может ожидать нас в ее результате?
Сноски:
1 Подробнее обо всех этих событиях см. Можегов В. Диомидиада. Анатомия раскола. — “Континент”, № 137.
2 Вот, пожалуйста, не успели отгрохотать бури Собора, как епископ Пермский и Соликамский Иринарх выступил с открытым письмом против толерантности (и преподавания ее в школах) как страшной западной заразы.
3 Федотов Г. В защиту этики.
4 Достоевский устами своего “подпольного человека” довольно едко высмеял этот “синдром деятельного человека”: “Все непосредственные люди и деятели потому и деятельны, что они тупы и ограниченны… они вследствие своей ограниченности ближайшие и второстепенные причины за первоначальные принимают, таким образом скорее и легче других убеждаются, что непреложное основание своему делу нашли, ну и успокаиваются. А ведь это главное. Ведь чтобы начать действовать, нужно быть совершенно успокоенным предварительно и чтоб сомнений уже никаких не оставалось. Ну а как я, например, себя успокою? Где у меня первоначальные причины, на которые я упрусь, где основания? Откуда я их возьму? Я упражняюсь в мышлении, а
следственно, у меня всякая первоначальная причина тотчас же тащит за собою другую, еще первоначальнее, и так далее в бесконечность… А попробуй увлекись своим чувством слепо, без рассуждений, без первоначальной причины, отгоняя сознание хоть на это время; возненавидь или полюби, чтоб только не сидеть сложа руки. Послезавтра, это уж самый поздний срок, самого себя презирать начнешь за то, что самого себя зазнамо надул. В результате: мыльный пузырь и инерция”….
5 “Я помню обращение патриарха Всея Руси в середине 1996 года… когда он действительно писал, что церковь резко увеличилась <…> у нее не было совершенно средств, и самый простой вариант — попросить квоты на подакцизные товары. И тогда правительство пошло на это… Было сначала официальное обращение патриарха… Председателем штаба по гуманитарной помощи тогда был Климент… Он участвовал в создании АКБ “Пересвет”, коммерческого банка. Мы с ним, честно говоря, серьезно воевали. Была тогда веселая история с водой “Святой источник”, замечательная безналоговая водичка, и мы с ней два года боролись, пока не победили… Потом была комиссия патриархии по гуманитарной помощи… и ею опять командовал Климент. И он же входил в состав правительственной комиссии по гуманитарной помощи как глава штаба РПЦ по этой гуманитарной помощи. <…> Схемы были
простыми. Посылаем под видом гуманитарной помощи то, что бедные люди особо не потребляют… шли и подакцизные товары, и табак, и алкоголь, шли Мерседесы… Посылают, говорят, санитарный автомобиль, — что это такое. 600-й Мерседес, а нем наклеен изолентой такой красный крест. Потом он отрывается, и все в порядке…
…три раза, вдумайтесь, три раза пришлось реформировать правительственную комиссию по гуманитарной помощи, пока не был наведен порядок… Я помню, что зачеты в стране остановились только после издания приказа… по-моему, в январе 1999 года… А до этого момента схемы существовали.
…льгота всегда приводит к страшным последствиям… Алексий построил храмов больше, чем любой патриарх за всю нашу историю. Церковь действительно стала мощной… Но, естественно, на содержание такой махины нужны огромные средства. И самый простой вариант, который приходит в голову, — дадим льготы, и пусть сами крутятся. Но вокруг каждой льготы возникает куча прилипал-посредников… кто знает, сколько тогда реально этих подакцизных товаров ввезли. По моим прикидкам, только по каналу, связанному с церковью, в страну в то время приходило процентов 10 табака…
Церковь… получила, допустим, миллионы долларов, а вокруг исчезли десятки… Это всегда идет лавина фирмочек вокруг, которые ввозят, машут одной и той же декларацией, и так далее… никакой электронной системы учета деклараций не было. Компьютеров не было. И по одной и той же декларации товар ввозился по сотню раз”.
(Починок А. Табачные акцизы: как это было. —
“Эхо Москвы”, 21 января 2009 г.)
6 Кураев А., дьякон. “Патриарх Кирилл” — пора привыкать?
7 Василий Розанов в своей книге “В темных религиозных лучах” приводит речь казанского епископа, произнесенную всего через две недели после побоища 9 января. Вот один из самых ярких ее отрывков: “Не довольствуясь оскорблением царского имени путем устного и печатного слова, путем лжи и клеветничества, душегубы-революционеры не убоялись поднять бунт против Царя и правительства мирных тружеников — рабочих людей, сознательно обмануть, подкупить, насильственно оторвать их от честного труда и подставить эти невинные жертвы под выстрелы военной силы, которая призвана, которая должна была рассеять мятежную толпу”.
У Розанова речь эта вызывает следующий горестный вопль: “Она — незабываемый памятник “Истории русской церкви” и пусть в качестве такового украшает ее могилу, — уже не далекую могилу!
8 Федотов Г. Православный нигилизм или православная культура?
9 Эвфемизм “Хамовническое богословие” (“православный” аналог “Басманного правосудия”) обязан своему появлению тем же политправославным активистам, пообещавшим в ходе развернувшейся в ЖЖ дискуссии сдать своих оппонентов в Хамовническое РУВД, где им на доступном языке объяснили бы суть их богословских заблуждений.
10 О “римском примате” нынешний папа в своей книге “Введение в христианство”, написанной в 1968 году, рассуждает так: “Условие “кафоличности” выражает епископальное устроение Церкви и необходимость единства всех епископов: но Символ (веры. — В. М.) не содержит указания на то, что это единство сосредоточено в одном центре, в епископской кафедре Рима <…> В Риме, где возник наш Символ, эта идея воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Однако верно то, что такое свидетельство не принадлежит к числу первоначальных элементов понимания Церкви, фундаментальных принципов ее устройства. Основные элементы Церкви — это прощение, обращение, покаяние, евхаристическое общение и коренящееся в нем единство и множественность: множественность поместных Церквей, которые остаются Церквями лишь благодаря своей принадлежности к организму единой Церкви. Содержанием же единства следует считать, в первую очередь, Слово и Таинство: Церковь едина оттого, что едины Слово и хлеб. Епископальное же устроение выступает на втором плане как средство осуществления этого единства (подчеркнуто мною. — В. М.) Оно не является самоцелью, но находится на уровне средств, служащих осуществлению единства поместных Церквей в себе и между собой”.
А вот мнение С. Аверинцева: “Римский примат… как простое первенство римской кафедры перед всеми остальными кафедрами есть само по себе определение Вселенских соборов, признаваемых и католиками и православными… В поздневизантийские времена… православные полемисты не отрицали примата Римской кафедры как принципа. Они говорили так: “К несчастью, папа еретик, поскольку он верит в исхождение Духа Святого от Сына. Как только он перестанет быть еретиком, мы сейчас же все поклонимся ему в ноги, признаем его неотменное первенство над всеми нами”. Только полемисты XIX века стали отрицать римский примат в принципе”.
В той же книге (“Введение в христианство”) о. Йозеф Ратцингер признает неразработанность в католичестве учения о Святом Духе, говоря, что это учение “не могло найти себе настоящего места; оно влачило жалкое существование, погрузившись отчасти в отвлеченные тринитарные спекуляции, отчасти в чисто назидательные рассуждения и не выполняя никакой определенной функции для христианского сознания”.
11 Медиа-технологии, которые помогли митрополиту Кириллу одержать победу, имеют ведь и обратную сторону: будучи всегда на виду, невозможно скрыть главную страсть души. Многое дала возможность увидеть и телетрансляция Собора. У меня, например, до сих пор стоит перед глазами тот момент, когда после изнурительного “как бы на полчаса” молчания был, наконец, объявлен победитель и состоялось облачение новоизбранного патриарха. Каким нескрываемым торжеством озарилось вдруг его лицо! Признаюсь, волосы у меня на голове слегка зашевелились в этот момент, а на ум стали приходить сцены из “Великого инквизитора” и “Краткой повести об антихристе”… А следом вспомнилась интронизация Бенедикта ХVI. Как новый папа, беря на себя свой крест, сгорбился чуть не до земли, как будто превратился в точку, единую молитву под чудовищным грузом принимаемой им на себя ответственности…
12 Вот, например, что пишет о тех же христианских ересях Й. Ратцингер в своей книге “Введение в христианство”: они — “не просто надгробные памятники тщетных человеческих усилий, глядя на которые мы можем убедиться, сколь часто человеческая мысль терпит провал. Каждая ересь — это, скорее, шифр некой непреходящей истины, которую мы должны рассматривать в единстве с другими, положительными утверждениями и которая кажется ложной лишь в обособленности от них. Иными словами, все эти утверждения — не столько надгробия, сколько строительные элементы одного Собора, и полезны они, разумеется, не сами по себе, а как детали, встроенные в нечто большее, точно так же, как позитивные формулировки имеют значение лишь в той мере, в какой одновременно осознается их недостаточность”.
13 Папа Римский Бенедикт ХVI. Энциклика “Бог есть любовь”.
14 См.: http://community.livejournal.com/politpravoslav.
15 Вот как об этом, в жанре административного восторга, повествует арх. Петропавловский и Камчатский Игнатий (Пологрудов), отвечая на вопросы радио “Радонеж”: “Поднимается митрополит Филарет и говорит: “Прошу слова. Мое имя внесено в список кандидатов на Патриарший престол. Во имя нашего единства, дабы не поощрять разделения, разномыслия, я снимаю свою кандидатуру. Я прошу прощения у тех, кто отдал свои голоса за меня. Проголосуйте, пожалуйста, за нашего местоблюстителя”. Воцарилась, что называется, мертвая тишина. Собор замер. И тогда возникла ответная волна единения. Пошли предложения о том, что и Собор отказывается от того, чтобы выдвигать свою кандидатуру. Ведь по чину, по последованию, по процедуре Собор мог выдвинуть несколько своих кандидатур. Но Собор отказался от этого. Вот это мне запомнилось, наверное, больше всего”…
А Эрик Лобах (Патриарх как политик — АПН, 30 января) то же “всеобщее единение” описывает в несколько ином жанре: “Если шутка одного моего друга о том, что рядом с замироточившей Иконой в Храме Христа Спасителя другая Икона должна была зааплодировать, и является кощунственной, то (если все же не брать в расчет того, что речь идет об Иконе) мысль довольно-таки справедлива. Собственно говоря, на выступлении вновь избранного Патриарха перед участниками Поместного собора аплодисменты от присутствующих и так раздавались после каждого слова. Нет, не после каждого сказанного предложения Святейшего, а буквально после каждого слова”.
…Кстати сказать, многие, писавшие о чудотворной иконе Божией Матери “Умягчение злых сердец”, замироточившей после избрания патриарха, вспоминали, что подобное мироточение имело место в 1999 году, накануне взрыва жилых домов в Москве, а также — в день гибели подводной лодки “Курск”.
16 Воцерковление партии власти находит новые неожиданные формы. Так, “Независимая Газета” в статье “Партия власти расшифровала Библию” (20 января) сообщает об интересной инициативе государственно-патриотического клуба “Единой России” и фонда “Русский предприниматель”, обсудивших на территории Даниловского монастыря документ под названием “Инициатива “ДЕКАЛОГ-ХХI” и проблемы нравственного возрождения российского общества”. В ходе обсуждения собравшиеся, — как пишет газета, — пришли к выводу, что политика руководства страны полностью соответствует библейским заповедям. Экспертный совет фонда “Русский предприниматель”, обратившись к десяти заповедям, выявил полное соответствие внутренней политики России вечным истинам. К примеру, первая заповедь расшифровывается как “уважение к этическим ценностям”, которое “приобретает особую актуальность в контексте становления и укрепления демократической государственности России”. А заповедь “Не пожелай жены искренняго твоего…” истолкована следующим образом: “Основой новой социальной этики должна стать философия разумного потребления”. К тезисам “ДЕКАЛОГА”, замечает газета, была также приложена реклама телефильма о Николае II, в котором анонсировалось участие председателя Государственной Думы РФ Бориса Грызлова.
17 Мельников В. Для меня он — просто Кирилл. — МК, 30 января.