Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 138, 2008
* * *
на помин легки,
да вот тяжелы на подъем.
Мои земляки
у Помин-реки
за неподъемным холмом.
Помин-река,
как земля, широка —
топи, овраги, леса.
Как далеки они, как близки…
Еще очертания лиц резки,
внятны еще голоса.
Слышу, как за Помин-рекой
кличут меня земляки:
— Время уняться, принять покой
и точку в конце строки.
* * *
гаснет и уходит, зазывая
лоскутки энергии, — горят
фонари… Их мертвенная стая
в пыльном воздухе всю ночь парит,
занавеска плотная, сплошная —
решето сквозное, а не щит.
Сквозь нее в полсотне верст от дома
вижу я фонарь сторожевой,
там дозорный, юный, незнакомый,
топчется, хоть сонный, но живой.
Для тревог покамест нет причины.
Душный свет сочится сквозь гардины,
жаром ненависти дышит зной.
* * *
я прибежала в смрад пожара.
Москвы горячечной дары,
как будто за измену кара.
Пылает пыль. Ныряю в зной.
Помилуйте — где юг, где север?
Здесь, как в коробке жестяной,
зной заводной грохочет в гневе.
Скорее в ночь! Заснуть, стряхнуть
удавку дня, удушье жалоб!..
Сквозь веки вьется рваный путь
меж двух жаровен, двух пожаров.
Поколение
в тридцатых расстрельных годах?
Как сохранила нам жизнь столица,
одетая в кислые щи и страх?
Как угораздило нас уцелеть,
как не попали мы в черную сеть
в сороковых, пятидесятых
и прочих задушенных, смятых, распятых
коричнево-красных годах,
как спохватились, как превратились
в стареющих перелетных птах?
Как угодили мы в новый век,
резво отторгнувший нас,
наш колченогий за временем бег,
наш глаукомный глаз?
Все норовим отдалить второпях
крыльев последний взмах.
* * *
жар и озноб,
не влагу небесную, а сироп
лакаю из кружки,
но живу еще, может статься,
а то бы со мной не играла акация,
а то бы листвой кружевной
не склонялась бы над штакетником,
над желтизной-сединой
истрепанного плюща,
не окликала бы, трепеща:
— Дождь собирается,
собирается дождь,
погоди, и слово найдешь,
и себя найдешь…
* * *
Я вернулся в мой город, знакомый до слез…
О. Мандельштам
не вернулась — приехала на побывку.
С кем аукаться — ветер какой вас унес,
и какого вдогонку налаживать сивку,
и с какого вокзала помчаться вослед,
и с какой полосы подниматься за вами —
неужели нужны двадцать жалящих лет,
жарких зим, чтоб ночными, глухими задами
пробираться туда, где ни вас, ни меня,
где наш дом заслонился железной оградой,
от меня хладнокровно покой свой храня,
где уже ничего, никого мне не надо.
* * *
В оранжево-желтый сентябрь выползли боровики.
Когда это было?.. В Москву
лечу в черно-белом апреле,
в родной неприветливый город,
там дотошные старики,
отставшие от времени, жилье толстосумам сдавшие,
забиваются в электрички, боясь опоздать в концерт.
Все меньше их с каждым годом, с каждым днем
все ленивей и старше я,
и только для них везу
со стихами тощий конверт.
Апрель в Москве
взбрело в апреле снегопаду,
хотел он с маху одолеть
слепого паводка преграду.
Но по сугробам бил поток
холодного спитого чая,
он норовил подмыть порог,
со снегом вместе загребая
благих порывов вороха,
бессильных устоять до мая
Текли чернила по листу,
текли слова других не хуже,
прочь уносили маету,
чернели у порога лужи.
Доверчивый апрельский снег
распутицею занедужил.
* * *
электронная почта пуста.
Не пытай экран, полуночница,
в своей норке ты глуше крота.
Оторвись и выползи в сад —
он безветренный и смиренный,
что-то шепчет, как ты, невпопад.
не в пример тебе, откровенный,
чуткой зеленью оплетен,
точно давний малеевский клен,
над машинкой твоей склоненный
всей своей любопытной кроной.
Пред субботой
зной — держиморда,
зноя конвой
стоит над листвой.
Она-то, бедняжка, терпит
и не желает желтеть,
в зеленый приветливый терем
славки спешат залететь.
А мы с тобой носа не высунем
из каменного гнезда,
покуда в покрове синем
проснувшись, не вспыхнет звезда.
И снова холмом покатым
спешим туда, где нас ждут
затейливые салаты,
легкий семейный уют,
где пес тянет добрую морду,
песню свою поет,
где в окна участливо смотрит
прохладный распахнутый свод.
* * *
оно торопит меня —
мол, моему кораблю
плавать осталось полдня.
Но с капитанского мостика,
где я уже — не капитан,
а что-то вроде матросика,
который от моря пьян,—
не вижу ни ям, ни пропастей
ни кровожадных акул.
Только волна из-под лопастей,
только счастливый гул.