От тоталитаризма к фундаментализму
Опубликовано в журнале Континент, номер 138, 2008
Владимир МОЖЕГОВ — родился в 1968 г. в Воркуте, окончил Академию кино и телевидения в Санкт-Петербурге. Публиковал работы на религиозно-философские, культурологические, историософские темы в «Московских новостях», «Литературной газете», «НГ-религиях», в «Русском журнале», журнале «Политический класс», «АПН», обозрении «Радонеж», альманахе «Илья» и др. Живет в Волоколамске.
Владимир МОЖЕГОВ
Конец эпохи. От тоталитаризма к фундаментализму
Прошедший год стал для Русской Церкви во многом этапным (если не сказать — переломным). Начался он фильмом о. Тихона (Шевкунова), вызвавшим целую войну в информационном пространстве, продолжился скандалом и анафемами епископа Диомида, а завершился смертью Патриарха Алексия II, подведшей итог целой эпохе в жизни Русской Церкви… Все эти события, знаменательные не столько сами по себе, сколько знаменующие окончание неких процессов, заставляют нас обратиться к началам, то есть ко всей сложной и противоречивой истории Русской Церкви в ХХ веке.
Истории Диомидовского скандала была посвящена большая статья в прошлом номере «Континента». За время, прошедшее с этой публикации, история «чукотского адаманта» подошла к своему видимому разрешению. Диомид был извержен из сана, а новые его «воззвания», и до того не отличавшиеся разумностью, окончательно сбились в бессвязное бормотание (воистину, кого Бог хочет наказать, лишает разума). Но с крушением Диомида не стало менее актуальным признание дьякона Андрея Кураева, что Церковь сегодня балансирует на грани раскола, по масштабам сопоставимого с расколом XVII столетия. Диомид — не случайный эксцесс, и его громовые «анафемы» в день 90-тия расстрела царской семьи (напомню, что Диомид обвинил в «ереси цареборчества» всю иерархию Русской Церкви начиная с 1917 года) лишьвозвестили о давно назревающем кризисе доверия в РПЦ.
С одной стороны, ересь цареборчества, — конечно, бред. Сдругой, — нельзя не видеть, что стоит за этим вполне реальная тревога. В свое время сторонники Аввакума выражали свой протест в крайне одиозных формах, за которыми стоял, однако, абсолютно серьезный и тревожный вопрос: не есть ли нынешнее царство — царство подмененное, а никоновская церковь — церковь подмененная? Официальная церковь — не настоящая! — вот что кроется за безумной формой диамидовских анафем. И это достаточно серьезно. Этой догадкой дышит сегодняшняя тревога, так же, как дышала в ХVII веке. Эта догадка — и есть суть разразившегося кризиса доверия.
К трагическому разрешению конфликта планомерно вели как подталкивания и провокации друзей Диомида, так и реакция его врагов, потоки откровенной клеветы и идеологическое «мочилово», в чем особо постарались Кирилл Фролов, протоиерей Всеволод Чаплин и епископ венский Иларион.
В плане же реальном анафема патриарху (эта, скажем так, метафизическая наглость) означала только одно: отныне все позволено. А что такое «все позволено» в России, — объяснять не надо. «Казус Диомида» развязал мешок эола, из которого вырвались наружу все ветры внутрицерковной вражды, чукотские «анафемы» перессорили всех уже внутри враждующих лагерей. Это очень заметно по череде скандалов и публикаций, захлестнувших информационное пространство. «Взрыв Диомида» разбудил и ультраправых, и левых.
Однако над церковью задули и ветры гласности. Поводом разобраться в истории Русской Церкви в ХХ веке воспользовались самые разные издания — и сетевые и бумажные. Нижеследующие размышления — еще одна попытка такого рода.
I. Путем отречений, или Церковь для Сталина и Гитлера
1. «Сердце остановилось, пульса не слышно»
Первого октября, за несколько дней до заседания Синода, извергнувшего Диомида, организация «Союз Русского Народа» (где председательствует А. Турик и куда также входят небезызвестные К. Душенов и М. Назаров) обнародовала воззвание, в котором, солидаризируясь с епископом Диамидом, озвучила очередные обвинения в адрес иерархии. Помимо традиционного монархизма-антисемитизма-антиэкуменизма, воззвание содержало, в частности, напоминание о том, как в марте 1917-го Святейший Синод вначале «пошел на поводу революционного Временного правительства», а затем, в лице митрополита Сергия (Старогородского) «признал благотворность богоборческой большевицкой революции». «Самым отвратительным в Декларации митрополита Сергия о лояльности революционной богоборческой власти, — говорилось в воззвании, — было то, что он солидаризировался с “совецкой властью” в преследовании православных исповедников… Объявив их “государственными преступниками”, он тем самым фактически развязал богоборческим властям руки в истреблении своих православных собратьев».
Святые говорят: чтобы узнать свой грех, послушай, в чем тебя обвиняют. Воспользуемся добрым советом. Началом трагедии Русской Церкви в ХХ веке можно считать день начала Первой русской революции 9 января 1905 года. Василий Розанов, приводя в своей книге «В темных религиозных лучах» речь казанского епископа, произнесенную всего через две недели после расстрела Крестного хода рабочих к царю («душегубы-революционеры не убоялись поднять бунт против Царя и правительства… И подставить эти невинные жертвы под выстрелы военной силы, которая призвана, которая должна была рассеять мятежную толпу…»), сопроводил ее такими горестными (и во многом пророческими) словами: «Она (речь эта. — В. М.) незабываемый памятник “Истории русской Церкви” и пусть в качестве такового украшает ее могилу, — уже не далекую могилу! Горе! Горе! Но не виновен врач, который произносит: “Сердце остановилось, пульса не слышно”»…
А всего через несколько лет те же самые епископы, невозмутимо отрекавшиеся от собственного народа, будут также спокойно отрекаться от царя. Уже на следующий день после ареста «гражданина Романова» Святейший Синодвозгласит: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ея новом пути». Чем можно объяснить такое поведение?
Непростые отношения церкви и власти обусловлены были во многом извечной борьбой за право быть «наместником Бога» на земле. Церковь помнила и бунт Никона (священство выше царства!), и ответную реакцию Петра, упразднившего патриаршество и во избежание подобных эксцессов встроившего церковь в госаппарат. Еще митрополит Филарет Московский писал Николаю I: «Вы поставили церковь на колени,.. следующим будет ваш престол».Чуть ли не восторженно принимая отречение Николая II, церковь мстила царю за вековые унижения «синоидального плена». Была здесь, конечно, и личная обида. «В Синоде одни только животные» — это известное мнение императрицы о петербургских владыках и постоянные угрозы «дать Синоду хороший урок и строгий реприманд за его поведение», которыми она то и дело понукала своего «Ники», не способствовали, конечно, дружеским отношениям между царской семьей и иерархами, особенно после явления Распутина. Известно отчаянное восклицание митрополита Антония Храповицкого в ответ на возвышение очередного распутинского выдвиженца: «Скоро мы и черного борова произведем в митрополиты».
Итак, иерархия мстила не только царству, но и лично Николаю. И факт остается фактом: церковь палец о палец не ударила, чтобы защитить бывшего- царя, ходатайствовать о его освобождении, хотя рычаги влияния на Временное- правительство у нее были и за членов своей корпорации она активно вступа-лась. Вот суть «ереси цареборчества», которую инкриминирует Диомид сегод-няшним наследникам царского Синода, и вот откуда растет его «анафема».
Но оставим в покое «мистику самодержавия». Христианскую совесть смущает другое. Царь, в конце концов, сам отрекся от престола. Можно понять и свободолюбие архиереев и их революционный порыв. Но соглашаясь с судом над царем, отрекаясь от Николая, Синод снова слишком легко забывал о человеке. В 1905-м, благословив расстрел Крестного хода к царю, Синод, по сути, отрекся (вместе с царем) от своего народа. А ведь печаловаться за народ — прямое дело Церкви и ее обязанность перед Христом. Да и месть и злорадство — чувства совсем не христианские.
Так выглядит эта история, если взглянуть на нее по-евангельски просто. И можно, наверное, узреть определенную логику в мифах наших сегодняшних царебожников, наделяющих Николая II богочеловеческими чертами, а в русских синоидалах увидеть тех представителей иудейского синедриона, что предавали когда-то на смерть другого Человека и за то же, в сущности, преступление: за то, что «Он сделал себя богом», т. е. взял на Себя власть, которая Ему не принадлежала.
Когда-то Иван Ильин справедливо назвал Русскую революцию «духовным искушением», испытанием, которое «настигло всех: от Государя — до солдата, от Святейшего Патриарха — до последнего атеиста, от богача — до нищего» и которого никто, увы, не выдержал. Русская революция стала, по слову Солженицына, «великим позорищем» нации. И церковь — как духовное сердце этой нации — в полной мере ответственна за него.
2. Святой грех патриарха Тихона
В момент крушения империи честь Русской церкви, да и самое ее бытие были спасены служением патриарха Тихона. Читая сегодняшние инвективы Диомида, мы узнаем, что и патриарх Тихон, оказывается, недостаточно каноничен, поскольку ставится под вопрос его монархизм. В провозглашенной им анафеме 1918 года, утверждает Диомид, «нет ни единого слова анафематствования ни большевикам, ни советской власти, ни революции».Скорее всего, Диомид вовсе не читал воззваний патриарха,довольствуясь их пересказами в «Духе христианина». К слову сказать, сам мятежный епископ побоялся приехать даже на Архиерейский собор, прикрывшись липовой справкой, хотя единственное, что ему там угрожало, — обструкция от коллег по корпорации. Так ли держал себя патриарх Тихон? Вспомним, какие слова бросал он прямо в лицо большевистскому зверю в момент самой первой, самой лютой его ярости: «Гонение воздвигли на истину Христову… враги истины… и вместо любви… всюду сеют семена… ненависти… Опомнитесь, безумцы… То, что творите вы… поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому… и страшному проклятию потомства… АНАФЕМАТСТВУЕМ вас… Заклинаем… верных чад Церкви, НЕ ВСТУПАТЬ С ТАКОВЫМИ ИЗВЕРГАМИ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО В КАКОЕ-ЛИБО ОБЩЕНИЕ… противостаньте им силою веры… А если нужно будет и пострадать,.. зовем вас на эти страдания вместе с собою… и враги Церкви… расточатся силою креста Христова, ибо непреложно обетование: “Созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют ей”».Это слова из Послания Патриарха Тихона 19 января (1 февраля) 1918 года.
А вот выдержка из Обращения Патриарха Тихона к Совету Народных Комиссаров в связи с первой годовщиной Октябрьской Революции 25 октября (7 ноября) 1918 года: «“Все, взявшие меч, мечем погибнут”. Это пророчество Спасителя обращаем Мы к вам,.. называющие себя “народными” комиссарами… Вы разделили весь народ на враждующие… станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы… заменили ненавистью и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду <…> Хватают сотнями беззащитных… казнят без следствия и суда… епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем неповинных… Уже за-платили кровию мученичества многие… церковные проповедники…»
Да, надо признать, что и сам Патриарх Тихон не удержался на высоте своего первоначального праведного гнева. В актах 1923–1925 годов он уже признавал советскую власть и каялся в ее анафематствовании. Чекисты вынудили больного, находившегося под арестом патриарха вначале признать, что «Церковь аполитична и не желает отныне быть ни “белой”, ни “красной”», а затем и то, что «Церковь отмежевалась от контрреволюции и стоит на стороне Советской власти». Конечно, все прекрасно понимали, чего стои-ли Тихону эти слова. И соборное сознание Церкви не поставило ему их в вину. Но нельзя вслед за Георгием Федотовым не признать и того, что «из малого, легкого, почти “святого” греха патриарха, м. Сергий создал традицию — традицию лжи».
3. Был ли узурпатором митрополит Сергий?
«На Рождество 1924/25 года Патриарх Тихон составил завещание, в котором на случай своей смерти назначил трех кандидатов в местоблюстители. Первым кандидатом был указан митрополит Казанский Кирилл (Смирнов), вторым — митрополит Ярославский Агафангел (Преображенский) и третьим — митрополит Крутицкий Петр (Полянский). Патриарх Тихон скончался 7 апреля 1925 года. Митрополиты Кирилл и Агафангел в это время были в ссылках. (В 1933 году митр. Кирилл был ненадолго освобожден, менее чем через год снова арестован и выслан, а в 1937 году — расстрелян. Митрополит Агафангел освободился в 1926 году, когда церковное управление уже взял на себя митрополит Сергий (Страгородский).) В результате патриаршим местоблюстителем в апреле 1925 года стал митрополит Петр, но в декабре того же года он был арестован и сослан… и в 1937 году… расстрелян. Митрополит Сергий (Страгородский) был заместителем митрополита Петра и принял дела после его ареста», — такисториявыдвижения митрополита Сергия предстает в пересказе о. Александра Мазырина1.
А протоиерей Георгий Митрофанов в статье «Послания святого Патриарха Тихона»2 предлагает несколько иную версию событий. Находившийся под арестом Патриарх Тихон в мае 1922 года передал высшую церковную власть Ярославскому митрополиту Агафангелу или Петроградскому митрополиту Вениамину (Казанскому). Вениамин, отказавшийся сотрудничать с обновленцами, был вскоре расстрелян, а митрополит Агафангел оказался под домашним арестом. Считая себя законным правопреемником Патриарха Тихона, Агафангел 18 июня 1922 года принял решение обратиться ко всем чадам Русской Православной Церкви с посланием, в котором дал оценку происходящим в церковной жизни событиям и указал пути решения проблем, возникших в церковном управлении после ареста Патриарха… Понимая необходимость оповестить всех русских православных христиан о том каноническом основании, на котором основывались его теперь уже первоиераршие полномочия, святитель Агафангел предварил свое послание полным текстом грамоты Патриарха Тихона от 16 мая 1922 года, в которой арестованный Патриарх назначал митрополита Агафангела своим заместителем. Митрополит Агафангел подтвердил принятие на себя полномочий Патриаршего Местоблюстителя и дал каноническую оценку обновленческим органам церковной власти. «Между тем меня официально известили, — писал святитель Агафангел, — что явились в Москве иные люди и встали у кормила правления Русской Церкви. От кого и какие на то полномочия получили они, мне совершенно неизвестно. А потому я считаю принятую ими на себя власть и деяния их незакономерными». В это время, подчеркивает о. Георгий Митрофанов, к обновленцам примкнул и Сергий (Старогородский). Ясно сознавая, что большевики, устранившие из церковной жизни Патриарха Тихона и митрополита Вениамина, могут в любой момент расправиться и с ним, и желая не допустить разрушения канонического преемства высшей церковной власти в России, митрополит Агафангел предложил русским епископам единственно возможный в тех условиях путь сохранения каноничной церковной иерархии. Он предложил епископам, лишенным на время высшего руководства, управлять своими епархиями самостоятельно, «сообразуясь с Писанием, церковными канонами и обычным церковным правом, по совести и архиерейской присяге, впредь до восстановления Высшей Церковной Власти».Послание вызвало страх и ярость руководителей ГПУ. Вскоре тяжело больной семидесятилетний иерарх был осужден и сослан в далекий Нарымский край. Через три года, в апреле 1926-го, он был освобожден и вернулся в Ярославскую епархию.
Тем временем митрополит Сергий (Страгородский), арестованный в декабре 1926 года, в конце марта 1927 года неожиданно вышел из заключения и уже 18 мая сформировал в Москве «Временный Патриарший Священный Синод», который через два дня получил регистрацию в НКВД.
О согласии митрополита Сергия сотрудничать с советской властью о. Александр Мазырин рассуждает так: «У митрополита Сергия был выбор, по какому пути идти лично ему — по пути поиска соглашения с властью, или по тому пути, по которому пошел его предшественник митрополит Петр. Этот путь, несомненно, привел бы его туда же, куда и митрополита Петра: ссылки, одиночные камеры и, в конце концов, расстрел. Но это был личный выбор митрополита Сергия. С точки же зрения того, по какому пути пошло бы оставшееся в итоге в наличии руководство Русской Церкви, особых альтернатив в 1927 году не было.
Если бы митрополит Сергий выбрал путь бескомпромиссный, власть нашла бы другого иерарха, который бы принял ее условия. ОГПУ усиленно искало такого иерарха, вело переговоры сначала с одним, потом с другим, с третьим — в том числе и с митрополитом Кириллом, и с митрополитом Агафангелом. Им всем предлагались эти условия: подчинение внутренней церковной жизни тайному контролю со стороны безбожной власти в обмен на легализацию церковного управления. Был, например, тогда такой архиерей, как митрополит Тверской Серафим (Александров). Он как минимум с 1922 года был секретным агентом ГПУ, — сейчас уже опубликованы его донесения. В конце концов дошла бы очередь и до него, он бы согласился».
Не споря с этим, надо все же заметить, что у митрополита Сергия как заместителя митрополита Петра, законного местоблюстителя патриаршего престола, оставалась тень каноничности… У другого иерарха (того же Серафима) не было бы и этой тени. Епископы имели бы полное право ему не подчиняться. Согласие митрополита Сергия, таким образом, спасало планы ОГПУ по подчинению церкви.
Тот же о. Александр Мазырин в ноябрьском номере «Нескучного сада» в статье «Разделение РПЦ и РПЦЗ нельзя назвать расколом» признает, что в момент, когда Зарубежный синод заявил о прекращении административных отношений с митрополитом Сергием (1927 год), «главой Русской Церкви был не митрополит Сергий, а заключенный митрополит Петр…» Он признает также, что канонический статус митрополита Сергия в это время «был далеко не бесспорен. Он действовал как полноправный первоиерарх Русской Церкви, в то время как в действительности был тогда лишь временным заместителем заместителя патриарха. Причем сам патриарший местоблюститель митрополит Петр не одобрял действий своего заместителя, которые тот предпринимал с 1927 года, и настойчиво призывал его из ссылки “исправить допущенную ошибку, поставившую Церковь в унизительное положение”». На основании того, что в момент разрыва отношений с РПЦЗ главой Русской Церкви был не митрополит Сергий, а заключенный митрополит Петр, о. Александр Мазырин делает вывод, что разделение РПЦ и РПЦЗ не было расколом. Однако в таком случае снова встает вопрос о каноничности правопреемства митрополитом Сергием власти в Русской Церкви. Опубликованные сегодня документы (в частности, переписка владык Сергия и только что вернувшегося из ссылки Агафангела в 1926 году) позволяют сделать вывод об узурпации митрополитом Сергием власти3. А это в свою очередь ставит серьезный вопрос о каноничности нынешней иерархии, ведущей свою родословную от митрополита Сергия. Ясно, почему все здесь до сих пор покрыто таким густым туманом. Анафема Диомида и взорвала этот туман, привлекая внимание общества ко всем этим фактам и возвещая наступление гласности. А в клочках разорванного этим взрывом тумана открылась и та бездна, над которой застыла сегодня Русская Церковь.
4. Спасать путем предательства
В июле 1927 года появляется печально знаменитая «Декларация» митрополита Сергия, в которой он, клянясь в верности советскому правительству, горячо благодарил его за разрешение синоидальной деятельности. Тон старательности и преданности («…мы помним свой долг быть гражданами Союза “не только из страха, но и по совести”, как учил нас Апостол…») ничем не походил на акты патриарха Тихона (очевидно, что текст Декларации был составлен при деятельном участии НКВД). Декларация митрополита Сергия расколола церковный мир, но еще большим потрясением для церковной совести стало интервью владыки Сергия в 1930 году, в котором он прямо в глаза распинаемой Церкви утверждал, что «гонений на религию в СССР никогда не было и нет», а «репрессии в отношении верующих и священнослужителей применяются… не за их религиозные убеждения, а… за разные противоправительственные деяния».
Заявление митрополита Сергия повергло церковное сознание в шок по обе стороны границы. Заместитель местоблюстителя пошел на неслыханное доселе дело — отречение от мучеников. Но ведь мученики — это кровь Церкви. Может ли Церковь отречься от собственной крови? В свое время обновленцы выдвинули- тезис о «церковной контрреволюции», и случилось это именно тогда, «когда, — писал в 1931 году Георгий Федотов, — под угрозой казни были головы митрополита Вениамина, самого патриарха и… других исповедников. Желали ли обновленцы смерти мучеников? Конечно, нет. <…> Но ценой своего отречения от мучеников,.. они хотели спасти себя и — спасти Церковь. Спасать Церковь путем предательства — вот формула обновленчества. Теперь это формула ми-трополита Сергия, который в апреле 1930 года, в эпоху вновь поднявшегося терро-ра, заявил во всеуслышанье всему миру, что в России не казнят за религиозные убеждения и что расстреливаемые священники виновны в монархических происках»4.
Таково «свойство каждого ничтожного греха — оставлять за собой след: быть источником новых искушений, новых соблазнов», — замечает Федотов. Таково свойство греха и не ничтожного, — добавим мы. И не вправе ли мы, осмысливая все эти события, сказать, что? отвернувшись в 1905 году от своего народа, который призвана была спасать, отвернувшись в 1917-м от царя, кото-рого сама помазывала на царство, Русская Церковь в лице заместителя патри-аршьего местоблюстителя отрекалась теперь, по сути, от самой себя? Отныне руки у советской власти были развязаны. Всего несколькими годами ранее Синод с радостью встречал освобождение от «цезарепапизма». И вот по мученическому пути «помазанника» пошли тысячи русских священников и епископов, которых отречение митрополита Сергия лишало всякой защиты. И ради чего же жертвовал Сергий всей полной Церкви? Ради сохранения архиерейской службы! «По отношению к Церкви это было прямым предательством, — писал Г. Федотов. — Одним из самых роковых последствий нового раскола, внесенного в Церковь митрополитом Сергием, является утрата ею внешнего видимого центра. До сего дня, несмотря на множество отпадений и дроблений, оставалось явным видимое преемство иерархической власти, и вместе с нею основной ствол церковного древа. Воссоздание церковного единства мыслилось как возвращение отпавших к общению с этой преемственной иерархической властью, путем покаяния в грехе раскола. Так принимали в Церковь кающихся обновленцев. Ныне видимый иерархический остов церковного корабля разбит в щепы. Русская Православная Церковь является рядом сосуществующих православных общин. Единство ее может быть восстановлено уже путем всеобщего покаяния. Из него не исключаются и “чистые” противники митрополита Сергия, ибо свою чистоту им пришлось сохранить ценою раскола и восстания против законной церковной власти»5.
Таким образом, митрополит Сергий стал творцом самого страшного, еще не виданного в истории Русской церкви раскола, не исцеленного и поныне. И поныне Русская церковь остается «рядом сосуществующих православных общин», непрерывно злословящих и поносящих друг друга.И поныне ждет покаяния всех своих грешных и ломимых, разрозненных и разбросанных по всему миру частиц.
Но как же могло произойти, спрашивает Федотов, что «путь патриарха Тихона, столь благодатный для Русской Церкви, в своем последовательном развитии привел к ее развалу?»И отвечает, что виною всему стала именнороковая«последовательность»: «Компромисс допустим в определенное время и место, в определенных границах. Эти границы указываются внутренним тактом, духовной мудростью. За икономией и выше ее стоит нравственный и канонический закон, никогда не подлежащий отмене. Его нарушение может быть прощено в отдельном случае, но никогда не может быть обращено в принцип, в норму поведения». И вот тут-то и возникают уже приводившие-ся ранее слова о том, что «из малого, легкого, почти “святого” греха патриарха митрополит Сергий создал традицию — традицию лжи, которой, к счастью для России, не вынесла русская церковная совесть»6.
О. Георгий Митрофанов пишет в своей статье7, что в числе прочих епископов, отказавшихся признать власть митрополита Сергия, был и митрополит Агафангел. Понимая громадный авторитет владыки Агафангела, заместитель местоблюстителя сделал все возможное, чтобы сломить его сопротивление. И через год, уже смертельно больному, митрополиту Агафангелу пришлось признать свое поражение. Оставшись в одиночестве, он был вынужден вернуть свою епархию в подчинение митрополиту Сергию, отказавшись, однако, возносить имя последнего за богослужением и оставив за собой право игнорировать его сомнительные распоряжения…
Дальнейшее известно. Отречение митрополита Сергия от мучеников Церкви внутри России, отлучение Зарубежной Церкви и бессовестная клевета на руководителей мирового христианства лишали Церковь в России всякой защиты и развязывали большевикам руки.
Как известно, в 1943 году Сталин воссоздает Московскую Патриархию в ее традиционном синоидальном виде. Но еще за 12 лет до этого в статье «Русская Церковь или духовное сословие» Георгий Федотов писал: «Сергианское принятие государства в своем развитии должно привести к воссозданию государственно-послушной синоидальной церкви в России. Если возглавитель церкви приносит такие жертвы перед лицом власти гонителей, то каких жертв не принесет власти благосклонной, а тем паче власти христианской, обещающей Церкви свое покровительство(звучит крайне актуально сегодня, не правда ли? — В. М.). Сергианское направление грозит лишить Церковь плодов ее кровавого очищения. Столь мучительно разорванные узы с государством завяжутся вновь, и притом в самой невыгодной для Церкви обстановке. Снова политика, политиканство… защита неправды, социальной, политической, тем более опасная и соблазнительная, что она имеет под собою вековую традицию»…
Действительно, приходится признать, что ничего принципиально нового для бытия Русской Церкви в ее «сталинском возрождении» не было. Так же точно Грозный, задушив в лице митрополита Филиппа русскую святость, утверждал собственную церковь на своем имени («я — Бог земли русской»). Так и его преемник, Годунов, прокладывая себе дорогу к высшей власти, на камне «Третьего Рима» утверждал московское патриаршество, выбивая его подкупом и угрозами у константинопольского патриарха Иеремии. Так же и Петр I, пресекая папские амбиции московского священства, вращивал церковную бюрократию в государственный механизм, а Николай II, унижая синоидалов, поднимал над ними чудовищного Распутина.
5. Между «другом всех верующих» и «христолюбивым Адольфом»
Традиция лжи, взращенная митрополитом Сергием, расцвела в следующем большевистском патриархе Алексии (Симанском). Интересно, что если владыка Сергий еще раз во всеуслышанье удостоверяет свою ложь об отсутствии гонений на Церковь в 1942 году в книге «Правда о религии в России» (то есть уже после 1937 года и уничтожения сотен тысяч новомучеников — плодов собственного же, Сергия, отречения), то патриарх Алексий I умудряется делать то же самое в книге «РПЦ. Устройство. Положение. Деятельность» аж в 1958 году, то есть через два года после ХХ съезда партии! (Выходит, что реабилитации на ХХ съезде удостоились все жертвы Сталина, кроме священников, которые карались заслуженно.)
Авторы уже упоминавшегося воззвания «Союза Русского Народа» в защиту епископа Диомида пишут: «Иван Ильин в 1947 году в своей статье “Церковь в СССР” предупреждал, что МП создана большевиками (которых он считал коллективным Антихристом) с двоякой целью: способствовать духовно-политическому разложению белой эмиграции и РПЦЗ, вплоть до ее поглощения Московской Патриархией, утверждению антихристовой политической власти внутри страны и распространению ее влияния в мире».
Действительно, Иван Ильин в упомянутой статье писал, что «Сергий и Алексий были всегда терроризированными пленниками Сталина… они не договорились со Сталиным, а покорились ему». И называл патриарха Алексия«Патриархом вся Руси в роли сознательного политического провокатора у Антихриста». Описывая поездку патриарха заграницу, Ильин подчеркивает, что владыка Алексий, встречаясь там с эмигрантами и уверяя их, что Церковь в СССР вполне свободна, там самым провоцировал своих посетителей«выдавать себя с головой тайной полиции».
Впрочем, и само Зарубежье, столь принципиальное в осуждении большевистской церкви, совсем иное отношение являло к классово близким себе тиранам. Хорошо известно, что карловчане (РПЦЗ) поддерживали Гитлера с первых его шагов к власти и пользовались потом его неизменным покровительством. Так что предстоятель РПЦЗ митрополит Анастасий (Грибановский) недаром писал фюреру: «Не один только германский народ поминает Вас горячей любовью и преданностью перед Престолом Всевышнего: лучшие люди всех народов… видят в Вас вождя в мировой борьбе за мир и правду».
И пока с одного конца Евразии взвивались громогласные славословия кремлевскому горцу как «великому другу всех верующих», под чьим руководством православный народ объединится«во имя Христа… за попранные Гитлером идеалы христианства», с другого конца неслись дружные здравицы «Христолюбивому Вождю германского народа»,развернувшему «новый крестовый поход»против«антихристовой силы богоборцев, палачей и насильников, засевших в Московском Кремле».
Трагический фарс разворачивался во всей силе. «Будьте участниками в новой борьбе, ибо эта борьба и ваша борьба <…> “Спасение всех”, о котором Адольф Гитлер говорил в своем обращении к германскому народу, есть и ваше спасение… Настал последний решительный бой. Да благословит Господь новый ратный подвиг всех антибольшевистских бойцов… Аминь!» — такими словами приветствовал нападение Германии на Советский Союз первоиерарх Православной Церкви в Германии архиепископ Серафим (особенно умиляет этот «последний решительный бой», шагнувший в речь архиепископа прямиком из «Интернационала»).
Но и это был еще не предел. Из Кремля, со стороны «друга всех верую-щих», следовали экстазы еще более головокружительные. Там говорилось о «сатанинском лице немца», о «священной ненависти к врагу», которой (ненависти) «преисполнена Церковь»; о том, что «заповедь Христа о любви к ближнему неприменима к немецким убийцам, любить их абсолютно невозможно» (митрополит Николай); что «сердце христианина для фашистских зверей закрыто, оно источает только уничтожающую смертельную ненависть к врагу» (митрополит Сергий, послание от 24 ноября 1941 года). Так, отрекшись от крови мучеников, советские церковники колебали теперь самое основание Церкви, извращая заповеди Христа (как, к слову сказать, и предупреждал Достоевский в легенде о Великом Инквизиторе). Сердце христианина, источающее только уничтожающую смертельную ненависть к врагу, — есть уже, по сути, прямая апология Антихриста.
Конечно, было и другое. Так, мы знаем, что французское сопротивление в немалой степени было вдохновляемо русской православной эмиграцией. И имена матери Марии и других христианских исповедников навечно вписаны в анналы этого времени. Даже в среде советских всецело преданных Сталину церковников Бог сохранял Себе достойных иерархов. Вспомним хотя бы архиепископа Луку (Войно-Ясенецкого), который, получая в 1946 году Сталинскую премию за работы по гнойной хирургии, тихо, но твердо сказал, что сделал бы для своего народа гораздо больше, если бы не тюрьмы и лагеря, где ему пришлось провести большую часть жизни…
6. Гордиев узел
Такова канва событий, завязавших гордиев узел сегодняшних церковных проблем. Стоит ли удивляться, что воссоединение Русской и Зарубежной Церквей (с величайшей помпой отпразднованное) в самый разгар объединения было потрясено Сурожским расколом8, а затем и взрывом «епископа-динамита»?
Дело, конечно, не в заговоре «мировой закулисы», а все в том же Божьем законе: ведь церкви, хотя и соединились, но ни в служении другу всех верую-щих и христолюбивому Адольфу, ни в отречении от мучеников, ни в антихристианской проповеди так и не покаялись.
Недавний скандальный фильм Тихона Шевкунова, эта апология тоталитарной бюрократии, венчающаяся торжественным славословием Сталину, и особенно реакция «православной общественности», практически единодушно фильм поддержавшей, еще раз подтвердили, что и сегодня церковное самосознание остается насквозь пронизанным тоталитарной идеологией,- имеющей к христианству самое приблизительное отношение. И наверно не случайно именно эти «символы веры» предшествовали пресловутым «анафемам» Диомида. Смерть патриарха Алексия II предала всем этим событиям новое трагическое звучание. И в зависимости от того, кто станет следующим патриархом, «дело Диомида» может обрести еще и новую силу и новых сторонников.
7. Столп и утверждение истины?
Восьмого декабря «Ежедневный журнал» опубликовал небольшую статью Леонида Радзиховского «Столп»9, в которой известный публицист достаточно неожиданным образом снимает с Русской Церкви все обвинения в конформизме с властью. Обвинять в конформизме, утверждает Радзиховский, можно того, кто, являясь по существу кем-то другим, лишь по уклонению злой воли влечется к этому самому конформизму. РПЦ же — государствообразующая организация именно по своему смыслу, менталитету и миссии. Она является «системообразующей частью» государства, его духовной «крышей». Государство же, в свою очередь, «является системообразующей частью РПЦ». Так что речь тут о другом. Тут — не конформизм, тут — сущность.Потому и обвинять РПЦ в конформизме — нонсенс. «РПЦ, — пишет Радзиховский, — церковь с государственническо-патриотически-националистическим геномом», и главная ее цель — сохранение-расширение-укрепление государства и усиление своей в нем роли.
Взгляд неожиданный и по-своему безупречный. А действительно, ради чего ломать копья? Есть государство, есть естественная для него, адекватная ему идеология. Они однажды нашли друг друга, как мама с папой, у них есть общее дитя — народ. Иногда они ссорятся, папа пьет, дети отбиваются от рук. Но, в конце концов, все возвращается на круги своя. Так Богом установлено: семья — это святое. Да, один раз случился казус, практически развод в семье. «Большевики сделали ужасную вещь: полностью сохранили (да еще и подняли до небес) самодержавие (“диктатура Партии”), подперли его народностью — но грубо выкинули из этой связки “православие”» Короче говоря: «“Папа” бросил “маму” и детей забрал!», — пишет Радзиховский
Государство оттолкнуло Церковь, объявив ее своим врагом. И это была катастрофа. Утратив опору, РПЦ повисла«в духовном вакууме»,именно поэтому она так стремилась «воссоединиться с государством» — «пусть сталинским, пусть брежневским, пусть через тайную полицию, пусть через “безбожный ЦК КПСС”».Именно так понимала церковь свою миссию — «служить и помогать по мере сил государству», коммунистическому — так коммунистическому.Поэтому и симпатия к Сталину — не просто «дурь». Сталин опять (пусть из-под полы) «вставил» РПЦ во властную триаду. Вновь «приобщил» к Державности.
«Характерная в этом смысле фигура, — пишет Радзиховский, — патриарх Алексий I (1945–1970). Дворянин, монархист, председатель Тульского отделения “Союза русского народа”, перед революцией архиепископ Новгородский, он… вовсе не из голого конформизма пошел “в услужение большевикам”, стал возглавлять РПЦ “под контролем” полковника госбезопасности Карпова. Нет, это — помимо прочих соображений — патриотически-державнический инстинкт русского националиста… <…> Если угодно — Вера. Вера в свое предназначение, в свой долг перед Россией и русским народом». Ибо «государственная Церковь без Государства слепа есть»…
Эта же вера, по мнению Радзиховского, заставляет церковь и сегодня встраиваться в властную вертикаль, венчать новый, обоюдожеланный союз, поскольку в главном «государство и его церковь остались верны себе, своей истории, своему генотипу. Вертикаль. Авторитарность. Державность. Противостояние Западу».
Замечательно. Только причем здесь христианство? Действительно, христианство здесь оказывается ни при чем. Как парламент — не место для дискуссий, такРПЦ — не место для духовных прозрений, пишет Радзиховский, — «в них было бы что-то даже и “неприличное”, что-то просто не подобающее серьезным политикам и государственникам»... Христианство — это одно, а «Солидный Господь для солидных господ», согласно язвительному слогану, то ли придуманному, то ли у кого-то позаимствованному Виктором Пелевиным, — это совсем другое.
Да, взгляд Леонида Радзиховского — взгляд и трезвый, и точный. Взгляд человека, безусловно сочувствующего христианству, за которое в России действительно отвечало всегда нечто совсем другое, нежели корпорация духовенства: святые, поэты, художники, лучшие представители народа… В общем, культура. А раз непосредственного отношения к христианству церковная корпорация не имеет, то и судить ее надо по другим законам. По законам государства. А это, конечно, в корне меняет дело, освобождает корпорацию от ответственности. Это, в конце концов, — примиряет.
И все-таки при всей их трезвости и точности что-то в рассуждениях Радзиховского не так… Что-то смущает.
А как же Христос? Литургия? Евхаристия? А как же достойные священники, монахи, архиереи, которых и сегодня совсем не так уж мало? Нет, во взгляде Радзиховского кроется какая-то глубинная ошибка. Это взгляд человека сочувствующего, но внешнего Церкви. Корпорация корпорацией, но пока мы живем на земле, Христос и корпорация, Церковь и ее темный двойник будут сосуществовать рядом, в одном месте и времени, зачастую в одной душе и сердце. И пока Христос не оставил Свою Церковь, Он время от времени будет разбивать твердыни корпорации, чтобы явить Свою силу Жизни из-под покровов священной бюрократии.
А вот, кстати, и еще один красноречивый сюжет. В ноябре 2008 года газеты облетела новость: в деревне Комарово Ивановской области в одночасье целиком исчез православный храм Воскресения Христова. Церковь эта, надо сказать, простояла нетронутой двести лет, пережила революцию и войну. Службы, правда, тут давно не велись, но при условии проведения планового ремонта храм вполне мог бы ожить. Судьба, однако, распорядилась по-иному: здание приобрели в пользование некие «злоумышленники», посчитавшие, что гораздо выгоднее пустить его на кирпичи. «Работы нет, а жить-то на что-то надо», — оправдывались местные мужики, разобравшие храм в один день.
Похоже, время строительства храмов в России сменяется временем их деконструкции.
И еще один штрих к характеристике прошедшего года. Патриарх Всея Руси Алексий II скончался 5 декабря. В этот же день ровно 77 лет назад был взорван храм Христа Спасителя в Москве. О чем говорит нам эта рифма истории? Бог весть, но боюсь, что сулит она не слишком солнечное будущее Русской Церкви.
II. И Тихон великий нам путь озарил
Из конца года вернемся к его началу. Открывали этот удивительный год две предвыборные кампании (думская и президентская) и фильм архимандрита Тихона (Шевкунова) о гибели империи. В сентябре же все три события вновь были помянуты вместе — причем в качестве «Антисобытий года». Так решили участники неформального «Клуба телепрессы», присудившие фильму о. Тихона приз «за безбожную пропаганду», а обе предвыборные кампании признавшие «событием, которого не было».
1. О Византии, колхозах, Путине и не только
Об этом фильме мы уже писали10, и возвращаться к нему нет нужды. Но не меньший интерес представляет для нас личность самого о. Тихона и его мировоззрение. Возможность же познакомиться со всем этим поближе дает нам обширное интервью о. Тихона византийскому клубу «Катехон»11.
Начнем с двух высказываний о. Тихона о своем фильме.
Первое: «Даже мои знакомые военные из разведки позвонили и говорят, что крутят там у себя этот фильм по внутреннему телевидению. В Ген-штабе этот фильм дарили на каком-то юбилее с копирайтом Генштаба России. Заседание коллегии ФСБ началось с показа этого фильма, меня приглашали и Академия международных отношений, и Академия МВД, и многие институты».
И второе: «Собственно говоря, фильм был очень и очень “инженерно” для меня выстроен. Я его выстраивал в меньшей степени как поэт, а в большей степени как инженер. Этот фильм был для меня еще и особым экспериментом. Этот фильм лично для меня был сделан как партитура, в которой я четко заложил партии для всех: например, для “Эхо Москвы” — я ждал, как споет “Эхо Москвы”, и для других групп. Для меня было величайшее наслаждение, что все они четко пели по этой партитуре. Это было потрясающе».
Привлекают здесь, с одной стороны, свидетельства о. Тихона о «высшем уровне» общения и обращения его фильма, а с другой, — фактическое признание, что этот фильм — намеренная провокация и сделан не столько на радость и просвещение друзьям, сколько назло врагам. Иными словами, о. Тихон признается, что он совершенно сознательно развязал войну в информационном пространстве. То есть, стало быть, и несет всю полноту ответственности за последствия этой войны: кто сеет ветер, пожинает бурю.
Интересно, как в другом месте (интервьюер ставит вопрос о православности Сталина) о. Тихон делает еще более прозрачные намеки на уровень своего обращения в коридорах власти: «Ни одного свидетельства об этом (что Сталин молился в Кремлевских храмах. — В. М.) я не нашел, включая разговоры со всеми кремлевскими охранниками (sic! — В. М.). Вот когда была ситуация с Бесланом, я знаю точно, что Путин долгие часы молился в Кремлевском храме, и после того, когда уже были приняты все решения. Самые интересные сведения о Сталине мне рассказал его приемный сын — Артем, генерал, который недавно скончался… Вот он мне заявил, что считает Сталина православным человеком, хотя я не знаю, насколько он, Артем, сам может идентифицировать православного человека».
Начинает же свое интервью о. Тихон с рассуждений о завоевании Константинополя: «Завоевание Константинополя спасло православие греков. Ведь последние два императора и последние патриархи константинопольские были униатами. Конечно, были и противники Унии, но сколько бы они продержались? Мы видим нашу Галичину — там тоже были ярые противники, но светская власть сделала свое дело, и сейчас решить униатскую проблему на западной Украине очень сложно. Сталин попытался со свойственной ему решимостью что-то сделать, но в 1990–1991 году все вернулось на свои места, Уния снова завоевала все свои позиции, — потому что была в сердцах людей. Так что мы можем предположить, что через 40 лет, несмотря на все сопротивление “зелотов”, православных, — греки бы стали униатами!
Султан Мехмет больше всего боялся, что греки объединятся со своими западными христианскими союзниками-католиками и выгонят его из Константинополя… И поэтому он поставил именно того человека патриархом, который был принципиальным противником каких-либо связей с латинским миром, — это был Геннадий Схоларий. Он разрешил ему быть этнархом, духовным руководителем жизни своего народа, но запретил одно — никакого общения с латинянами; а это как раз то, что было нужно Геннадию Схоларию. Кстати, у Геннадия был очень интересный план сделать Мехмета и других султанов православными, крестить их, после чего Мехмету предлагалось быть следующим василевсом. И только благодаря вмешательству некоторых визирей это не было осуществлено… Отсюда весь трагизм. Однако, в конце фильма — все-таки мы видим русский храм, в котором стоят дети и взрослые люди, у них красивые, прекрасные лица, и для меня было важно, что мы в ответственности вот за эту Церковь и за этот народ».
В этом пассаже характерно все. И симпатии к «решительному Сталину», и симпатии к Мехмету и даже трогательное сожаление, что не удалось «сделать- Мехмета православным»(«Отсюда весь трагизм!»). И спокойное приятие унижений Церкви (зависимой от турок настолько, что турецкая власть даже ставит во главе ее угодного себе патриарха). И тут же рядом: «ответственность за эту Церковь и за этот народ», за эти «красивые, прекрасные лица»… Как-то странновато все это звучит, не правда ли? И какова логика! Ненависть к униатам оправдывает «решительность» Сталина, ненависть к латинянам — разгром Константинополя и насильственную исламизацию греков.
Следующий вопрос интервьюера как раз и касается «генетической ненависти», — только не нас — к ним, а их — к нам. Отец Тихон с удовольствием подхватывает тему: «Как это ни парадоксально, генетическая ненависть Запада к Византии остается до сих пор. Об этом говорят сами же западные политики и историки <…> от Тойнби до Петрарки, который писал о Византии с дикой ненавистью, хотя жадно воспринимал все из нее. <…> Они нас очень тяжело воспринимают. “Ничего понять не можем, но ненавидим” <…>
Я считаю, что здесь дело в следующем. Что такое был Запад до IV Крестового похода, разграбившего Константинополь? Помойка! Грязная, вонючая помойка — извините, но это так и было! Знаете, в каком веке появилась канализация в Париже — в XVIII, а в Лондоне — в XIX! Что такое был, скажем, самый большой город Европы XI века Регенсбург — 25 тысяч человек? А Константинополь — миллионник вместе с окрестностями, где канализация и водопровод — с IV века; охладительные системы; десятиэтажные дома с лифтами! Совершенно «бешеная» социалка, которая Западу даже не снилась! Когда Меровинги ездили на волах в домотканой грязной одежде в свои пещеры, которые они называли дворцами, византийский император жил во дворце, который был в десять раз больше Московского Кремля. С императорским троном — шедевром инженерного искусства, с органом и павлинами…
Тогда Западная Европа была захолустьем. И когда западные европейцы приезжали из Константинополя, у них был настоящий шок и они хотели только одного — его ограбить! И когда у них это получилось, когда они ограбили Византию… и очень талантливо все это награбленное развили, вот тогда у них все изменилось… У них в XI веке — 150 городов, а в XIII — 3000 городов… За счет бешеного, немыслимого грабежа…. А потом, когда у них началась стагнация… Колумб едет искать Индию, открывает Америку и снова происходит колоссальный грабеж. Западная цивилизация такова — ей нужен грандиозный впрыск.
Восточные империи существуют и развиваются совершенно иначе. Они — патронистические. Вот что такое был для нашей империи Вьетнам или Куба — да просто обуза! Мы просто любили Фиделя и Че, немножко получали оттуда сахарка, и у нас там была военная база. И всё. А остальное — мы сами в них вливали, в весь социалистический лагерь! Во всю Прибалтику и в Грузию в том числе! В этом смысле мы идиотская империя: вместо того, чтобы грабить и брать, — мы отдаем, доводим до нищеты свой народ. Но это патронистический тип восточной империи, и его надо немного реформировать».
Из этого широкого, целым мировоззренческим морем разливающегося мазка много можно почерпнуть. Но особенно привлекает начало этого могучего половодья. И попадись это интервью какому-нибудь прожженному фрейдисту, он чего доброго усмотрел бы в искренних признаниях о. Тихона чистейший родник бессознательной, на уровне родовой травмы, обиды, прорывающейся вдруг неудержимым: «Помойка! Грязная, вонючая помойка!» Ей-богу, не удержался бы злобина-психоаналитик, чтобы не указать, что кроется за всеми этими откровениями какая-то глубинная (глубже всякой мысли), безупречная (вот ведь как они нас ненавидят!), рождающая на уровне инстинкта благодарные ответные вибрации (это они, они во всем виноваты!), чувственная протоплазма, в которой смешались память об эдемской безгрешности и люцефирианская самовлюбленность. Порадовало бы фрейдиста и суждение о. Тихона о Ватикане: «Мне приходилось встречаться с одним мощнейшим ватиканским функционером. Я говорю ему — ну как вы можете признавать Filioque, ведь этой идеи не было в ранней Церкви, это явно поздняя ересь! И он — согласился! Дальше я ему говорю о Непорочном зачатии — ну зачем такое придумывать? И он соглашается! Он сдал все, вплоть до опресноков, но когда мы ему сказали о последнем — примате папы римского, то тут он отказался. И я понял серьезную вещь — они сдадут все, кроме первенства папы! Это важно понимать». (Иными словами, латиняне — априори враги, предатели и «функционеры». Врага надо знать в лицо. С ним можно даже общаться, чуть пригасив в сердце праведную ненависть. Естественно, при встрече с неколебимой правдой Православия враг, как ему и положено, начинает всячески юлить, отказываться и сдавать позиции. Однако последней своей сущности, своей вражьей личины он не отдает и стоит на ней твердо. Такова сущность зла!)
М-да, не устрашился о. Тихон читателя-психоаналитика, дал тому прекрасный повод для злословия; а ведь по сути и произнесено всего лишь нечто чистое, детское и почти повторяющее знаменитые слова К. Аксакова: «На Западе души убивают, занимаясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройствием; совесть заменяется законом, внутренние побуждения — регламентом», а «в основании государства русского: добровольность, свобода и мир»… Умри, Константин, а лучше не скажешь!
На самом деле души убивают, то есть отчуждают от Бога, от бытия, конечно- же, в любом месте земного шара: где-то абстрактным рационализмом, а где-то платоновским идеализмом, миром «чистых идей» (воплощенной абстрак-ци-ей), связывающим живую жизнь тотальным абсолютом. Но и там и здесь живая- душа найдет для себя выход, человек найдет Христа, если будет искать Его.
Однако в этом: «Помойка! Грязная, вонючая помойка!» —звучит самое сердце мира, трещит ядро «эго». Недаром именно к этим словам так прицепился бы наш гипотетический психоаналитик: здесь Августиновы два града «от любви к себе до ненависти к Богу, и от любви к Богу до ненависти к себе» расходятся непоправимо, и ничего с этим не поделать.
И все же, чтобы двигаться дальше, нам придется во всем этом немножко разобраться.
Начнем с того, что византийская империя возникла не сама по себе, хотя и практически «на ровном месте». И для того, чтобы построить Новый Рим, Константину пришлось ограбить Рим старый. А когда на империю хлынули орды варваров, вся очень гибкая политика Нового Рима (в то время столицы обеих — восточной и западной — частей империи) была направлена на то, чтобы перенаправить варваров на Запад. Фактически, Византия бросила варварам западную часть империи как кусок, пожертвовав им ради своего благополучия.
Меровинги, совершающие выезды на волах из пещер, в то время как византийский император живет во дворце с лифтами, инженерным троном, органом и павлинами, — образ по-своему замечательный, но довольно далекий от объективности. Меровинги — варвары, а византийцы — кичливые потомки греков-ромеев, отягощенные тысячелетней цивилизацией и культурой. Сравнивать их — все равно, что сравнивать культуру миссионеров и негров и гордиться своим превосходством над дикарями.
Что же сказать о патронистическом духе Восточных империй?Вспомнить разве картельные экспедиции Юстиниана и его наследников, ставшие причиной откола восточных провинций, с радостью ушедших под власть ислама, после чего Византия превратилась в крошечное государство, практически совпадающее с границами Константинополя?
А византийская социалка не означает ли всего лишьотчуждение византийца от живой жизни в тотальной зависимости от имперской бюрократии? И не в результате ли этого империя, несмотря на все свои несметные богатства, держа в своих руках всю торговлю между Востоком и Западом, оказалась столь слаба, а ее граждане столь малодушны, что сдались без боя в сотни раз меньшим (!) силам крестоносцев?
И «идиотизм» империи мы должны будем взять под защиту («мы идиотская империя: вместо того, чтобы грабить и брать, — отдаем»). Разве просвещение окраин — не есть идея империи (и самого христианства — нести свет благой вести народам)? И уж если даже языческие империи Александра Великого и Римская, связавшие мир единой эллинской культурой, законом и дорогами, по которым пошла затем по миру христианская проповедь, следовали своей идее, какими же должны быть империи христианские? Но именно этот «идиотизм», то есть самое христианское качество империи, не устраивает о. Тихона, и именно его ему хочется «немного реформировать».
Но идем дальше. Вот о. Тихон рассуждает об армии:«Василий II — император, который собрал огромный резерв, для него было ясно — нужно было преобразование армии. И он собрал деньги для создания армии нового типа — стратиотское ополчение. Это та же проблема, которая стоит и у нас. У нас непомерно раздутая армия, бессмысленно огромное количество танков — вместо действительно важных бомбардировщиков дальней авиации… Сократить армию и преобразовать ее — был вопрос важнейший для Василия II… Потом… на свою армию плюнули — окончательно ее разорили и занимались набором наемников… Поэтому, сейчас… исторический урок… этой военной реформы, является очень интересным. Как наши, действительно исторические предки справлялись… с теми же самыми проблемами… Я бы на месте генерального штаба заказал бы самое серьезное исследование по этому поводу».
Постараемся не обращать внимания на то, как, говоря об армии, о. Тихон обретает подлинное вдохновение. Заметим другое: как и раньше, во всем этом немалом по объему интервью имя Христа ни разу не помянуто. Но вновь каверзный психоаналитик подсказывает из-под локтя: а, может, в сердце отца Тихона звучит совсем иная литургия — гул стратегических бомбардировщиков? Увы, в наблюдательности нашему фрейдисту не откажешь: о. Тихон и впрямь об армии говорит куда охотнее, чем о Христе. С одной стороны, это, конечно, — театр абсурда, а с другой… Может, это и значит быть «духовником президента»?
А вот о «святая святых» — Третьем Риме: «Как наследники Византии, конечно, мы им, Третьим Римом, и являемся, несомненно… Может быть, действительно, так станется, что Россия окажется и останется единственным оплотом Православия… гарантом трезвого и святоотеческого православия. Ведь Константинопольский Патриарх… готов воссоединиться с католиками, если ему дадут второе место чести…Но Российское государство… является, к сожалению, секулярным, в отличие от греческого, являющегося религиозным…. Однако важно, чтобы не только мы себя называли Третьим Римом, но чтобы и другие нас так называли».
Итак,отметим, что идеалом государственного устройства утверждается здесь теократия, а Третий Рим становится почти синонимом РПЦ.
Еще об империи: «Все наше достояние — имперское достояние. Потому что как бы мы ни назывались, мы все равно являемся, были и остаемся Империей. Многие, конечно, этого не могут озвучить, поскольку сразу подымутся вопли, но я думаю, что большинство разумных мыслящих православных людей придерживаются этих взглядов. Церковная критика этого фильма тоже была, ее было не много, но была. Она была очень точечной, и это были именно те люди, для которых слова “империя” и “имперскость” ассоциируется с чем-то ужасным и отвратительным лично для них. Ну, ничего страшного. Они же тоже патриоты, тоже хотят, чтобы у России были какие-то блага, но они считают, что Россия должна быть даже не в современных границах, а меньше, что Россия не должна быть сильной, что мы не совсем дееспособны и нам нужна серьезная опека, нам желательно быть под протекторатом, под контролем Запада, чтобы мы чего-нибудь не натворили. Я утрирую сейчас, конечно, их мысль, но она, в конечном счете, именно такова»...
Продолжая эту мысль, о. Тихон логическим путем приходит к естественному выводу: враги фильма — это враги империи со всеми вытекающими. Но вот какое любопытное признание следует дальше: «Мне было бы очень интересно проследить положительный опыт созидания Империи! …Но как всегда, нечто позитивное намного тяжелее описать… Рассказать, как созидалась Империя, о принципах создания империи — очень бы хотелось. Но эти принципы создания земного государства порой очень жестоки. Поэтому, может быть, и не стоит подавать эту тему точно в таком же жанре и контексте. Позитивный, вдохновляющий опыт очень нужен, но я не знаю, какой мы опыт там найдем, кода мы туда залезем»…
Тут даже и обращаться к услугам психоаналитика не надо, — открытым текстом сказано: неизбежные и необходимые принципы созидания империи — это кровь и умолчание. В общем, вещи нам, увы, хорошо знакомые, так же, как и «вдохновляющий опыт» пропаганды вместо правды.
А вот что о созидании империи говорится чуть дальше: «Предшественники Юстиниана собрали огромный государственный резерв, который он использовал для строительства Софии, отстроил Константинополь, дал взятки направо и налево, присоединил огромное количество земель, подкупил всех, кого только можно, и собрал эту великую Империю»…
Теперь высокими государственными интересами оправдываются, как видим, не только кровь и ложь, но и тотальная коррупция, и нравственное разложение.
Наконец, разговор доходит до симфонии Церкви и государства, и здесь о. Тихон впервые вспоминает слово «любовь». Теперь это слово просто не сходит у него с языка: «Я скажу свое сугубо личное мнение. Все происходит на эмоциональном личностном уровне, всегда, все остальное — производное. Вот царь Иоанн IV Василевич так искренне воспринял идею своего личного помазания, что любое отклонение людей от этого он считал совершенно чудовищным. Раз он помазанник, то весь народ должен его любить как царя, Палеолога в каком-то колене, которому Господь дал власть. И когда он сталкивался с тем, что его не любят или критикуют, — для него это было просто психологическим потрясением, и всех, кто его не любил, он считал достойным любых кар, любой казни; он думал, что так борются за справедливость, за правду, за порядок. С его точки зрения, ну не должны жить люди, которые ненавидят помазанника Божьего и не слушаются его. Отсюда его конфликт с Митрополитом Филиппом. Это как Патриарх Никон и Алексей Михайлович, которые были из одного круга, были друзьями и бесконечно друг друга любили… Почему он (патриарх Никон. — В. М.) ушел? Он понял, что Алексей Михайлович больше его не любит, а значит, не осуществятся его проекты, которые могут быть осуществлены только в симфонии любви. И это была для него трагедия. Ведь в чем симфония должна быть между Церковью и государством, — прежде всего во взаимной любви! В том, что Церковь любит государство и государство любит Церковь! А когда любви нет, — все разрушается и обессмысливается. Вот в этом, мне кажется, и суть конфликта Митрополита Филиппа с царем.
Что касается церковно-государственных отношений, то… дело не в законах. Первые лица государства должны быть православными! По-настоящему православными! Тогда будут нормальными церковно-государственные отношения! Как только эти лица будут не православные, — какой бы мы ни выдумали закон, все будет плохо, вопросы решаться не будут. Вот и все».
Итак, «Церковь любит государство, а государство любит Церковь». Просто это такая любовь. Самые наглядные примеры которой: Грозный и Филипп, Алексей и Никон…
А вот и о любви к народу. Самое, пожалуй, замечательное место во всем интервью. «Вот у нас есть колхоз большой в Рязанской области, где-то 350 человек там живет. И я вам скажу — ситуация очень серьезная. Люди в основном неверующие, нецерковные, и только сейчас воцерковляются. Скажите, им воцерковляться некогда? Да после летней поры — времени сколько угодно! Ну, переделали свои дела, коров подоили, а дальше что им еще делать? Они ничего и не делают. Мы там уже 9 лет почти. Первое, что мы там сделали — на месте аптеки построили узилище (sic! — В. М.) и заточили туда тех людей, которые пьянствуют. Держали их по пять дней, пока не выветрится алкоголь, а потом везли их в город, там их подшивал, и они возвращались в деревню. Всю зиму — сиди и рефлексируй о чем угодно и сколько угодно. Но дело в том, что у них отшиблено желание мыслить, думать и что-то изменять… Мы богатый колхоз, у нас все как надо, и доярки знатные, и механизаторы знатные, и доска почета, мы предоставляем им все условия, повысили им зарплаты, до 15 тысяч рублей, а когда мы пришли, они по 4 года не получали зарплат вообще, все были спившиеся, с 10 лет и старше. Развлечение было только одно — просмотр порнографии по видеомагнитофонам — скидывались, ездили в город, брали на прокат кассеты. Вот вам наша романтизиро-ванная деревня. Да мы в шоке, в ужасе были, когда это все увидели. Мы и все мои друзья, начитавшиеся наших писателей-деревенщиков, Распутина, Шукши-на, вдруг попадаем вот в такое вот. Это действительно страшно. И молодежь вообще не хочет оставаться в деревне, что бы ты им ни предлагал. Уезжают в Рязань, в Москву, устраиваются охранниками на 4–5 тысяч рублей»12.
Вышеизложенное, признаться, озадачивает.
«У нас есть колхоз»… У кого — у нас: у Сретенского монастыря? У ФСБ?.. И 350 человек крепостных крестьян в придачу? «Узилище на месте аптеки», «повысили им зарплаты» — что все это значит?
Однако, что бы этот пассаж ни означал, читая его, невольно вспоминаешь, что вопрос наркомании в гитлеровской Германии решался точно такими же изящными методами. Ведь проблема наркомании, хотя и не в нынешних масштабах, существовала и в 30-е годы. Так вот Гитлер приказал выдавать наркотики нуждающимся — бесплатно, через аптеки. Для чего наркоманам, естественно, пришлось зарегистрироваться. А дальше, кажется, ясно: наступил день, и проблема чистоты нации в этой области была решена за несколько часов.
Однако не будем отвлекаться от интервью. Послушаем теперь, каковы суждения о. Тихона о миссионерстве: «Все то, что мы делаем, собираясь в небольшие кружки, разрабатывая наши идеи,.. — это сверхнеобходимо! До того момента, когда появится грядущий Константин, который государственными средствами начнет все это делать. Когда мы говорим о человеке, о некой малой общине — это одно. Когда же мы говорим о государстве — то этим должно заниматься государство. Везде это происходило только так. Что, до князя Владимира не было христиан? Были христианские кружки, собирались какие-нибудь христиане в Киеве, разговаривали и все. Пришел князь Владимир и что сделал? Вывел всех киевлян к Днепру, велел всем раздеться, зайти в Днепр — кто не зайдет, тот не друг князю, можно сказать «враг народа»… Потом приходят какие-то чернобородые греки и начинают бормотать что-то непонятное на своем греческом. И всё — выходите, вы теперь христиане! Казалось бы — какие христиане? Что, где, куда? А через 20 лет — Киево-Печерская лавра, преподобные отцы наши и т. д. Вот так это делается в государстве. <…> В Колорадо, 68% населения каждое Воскресенье ходит в храм… принципиальный вопрос: если ты не верующий, — ты никуда не попадешь, вот и все! Вот когда и у нас это начнется, вот тогда будет настоящее миссионерство на государственном уровне».
Еще один замечательный перл сознания. Действительно, в Киеве Русь пережила золотой век просвещения (чтобы в этом убедиться, достаточно по-читать полные высокого христианского гуманизма писания Владимира Мо-номаха). Но, говоря о крещении Руси, о. Тихон будто выкидывает всю последующую историю, словно не было ни геноцида половины страны при Иване Грозном, ни последовавшей за сим Смуты, ни катастрофического Раскола, ни революционной мясорубки, ни государственного атеизма. Из «крещения Руси» он сразу шагает в реальность современной Америки. Но Америка, как известно, взросла на протестантской этике, не пережив и десятой доли того кошмара (речь к тому же, заметим, идет о глубокой провинции, сохранившей не только протестантскую мораль, но и традиционный бытовой расизм), что пережили мы. И панацея предлагается все та же, ленинская: насильственное крещение, насильственное воцерковление, понижение в правах для неправославных… И, в перспективе, — упомянутое выше узилище?
В заключение еще одна цитата: «Из всех искусств для нас действительно важнейшим сегодня является телевидение! Почему я этот фильм сделал на центральном телевидении? Мне ведь говорили — давайте на “Спасе” — да не интересно мне на “Спасе”, для своих! Интересно и важно было сделать на государственном канале! При этом я понимал, что чисто религиозный фильм не нужен сейчас, он бы не воспринялся народом. В одном письме на фильм мне написали: я явлюсь коммунистом, но, посмотрев фильм, всерьез задумался о христианстве, потому что увидел много созвучного!»
Что ж, и вправду — в «христианстве» о.Тихона и коммунизме созвучного много.
2. Несколько замечаний психоаналитического характера
Познакомившись с некоторыми тезисами этого любопытного интервью, рискнем прибегнуть к помощи нашего виртуального психоаналитика и попросим его составить примерный психологический портрет архимандрита Тихона, что представляется нам не менее, если не более важным, нежели знакомство с самими этими тезисами. Тем более, что руководит нами в данном случае не праздное любопытство, а стремление к истине.
Попробуем пояснить на примере. Чем, скажем, были тезисы большевиков в 1917-м? Да ни чем иным, как произвольным нагромождением бессовестной демагогии. А вот в «ледяной, ненавидящей усмешке Ленина» (по выражению так много уже раз цитировавшегося здесь Георгия Федотова) заключалось зато все, что нужно было знать о большевизме. Так что, предлагая ниже психологический портрет Тихона Шевкунова (крайне, конечно, субъективный), мы вовсе не имеем мысли обидеть его или его сторонников. Мы хотим лишь уяснить себе суть дела.
Итак, что же мы могли бы узнать об о. Тихоне, взглянув на него цепким взглядом психоаналитика? Архимандрит явно неравнодушен к гению страха и бюрократии Сталину, хотя эмоционально ближе все-таки к Ленину с его идеями мировой революции. О. Тихона отличает авантюризм, мечтательность, хвастливость, перманентное недержание мысли, неспособность справиться с эмоциями — это хлестаковщина в чистом виде, характер очень русский. При этом ему удивительным образом удается совмещать инфантилизм (а, быть может, даже и жертвенность) Николая II, авантюризм Ленина и брутальность Сталина. Что же мы получаем в итоге?
Взглянем еще раз внимательно на составляющие этого миросозерцания. Прежде всего — это какая-то глубокая обида, из которой рождается возведенная в перл сознания ненависть, которой детерминировано здесь все. Две эти стихии — православие (понятое как идеальная идеология: «истинно, потому что верно») и ненависть — и рождают этот своеобразный православный большевизм, устремленный как к эмпирею — к Сталину, иконе, перед которой молится эта несчастная душа и на которую хочет она походить. Но, рождаясь из обиды и находя себя в ненависти, песня о. Тихона обращена к врагу, что делает самого автора этой песни очень зависимым.
Оттого душа, раздираемая двумя притягивающими ее силами — крутыми пацанами, на которых хочет она походить (ФСБ-шники и кремлевские охранники), и теми, кто ее обижает (либералы и интеллигенты), всегда так неспокойна и взбаламучена. Отсюда же и милитаризм, теократия, насильственное воцерковление, узилища для народа, понижение в правах для неправославных и преследование инакомыслящих. Все это та же извечная незащищенность, капризность так и не повзрослевшего сердца (очень русский, по сути, сюжет), ведущие к неизбежному срыву и надлому. Отсюда и узаконенные ложь, кровь, подкуп, страх и недоверие к жизни, желание спрятаться от нее если не в утробу матери, так за толстые каменные стены. Все это и находит выход в неожиданном изломе, исходе эроса в любви к госбюрократии, венчающем этот душевный космос.
Да простится нам этот вполне дилетантский психоанализ, но мы прибегли к нему, чтобы лишний раз убедиться в верности вот какой догадки. Ведь все это до странности напоминает портрет другого великого романтика, художника, большого мечтателя и ребенка в душе. Сравним все это с замечательными наблюдениями Джорджа Оруэлла:«…Гитлер не победил бы своих многочисленных соперников, если бы не обладал магнетизмом, что чувствуется даже в грубом слоге “Майн кампф” и что явно ошеломляет, когда слышишь его речи. Я готов публично заявить, что никогда не был способен испытывать неприязнь к Гитлеру… В нем явно есть нечто глубоко привлекательное… У него трагическое, несчастное, как у собаки, выражение лица, лицо человека, страдающего от невыносимых несправедливостей. Это, лишь более мужественное, выражение лица распятого Христа, столь часто встречающее-ся на картинах, и почти наверняка Гитлер таким себя и видит. Об исконной, сугубо личной причине его обиды на мир можно лишь гадать, но в любом случае обида налицо. Он мученик, жертва, Прометей, прикованный к скале, идущий на смерть герой, который бьется одной рукой в последнем неравном бою. Если бы ему надо было убить мышь, он сумел бы создать впечатление, что это дракон. Чувствуется, что, подобно Наполеону, он бросает вызов судьбе, обречен на поражение, и все же почему-то достоин победы…
Он также постиг лживость гедонистического отношения к жизни. Со времен последней войны почти все западные интеллектуалы и, конечно, все “прогрессивные” основывались на молчаливом признании того, что люди только об одном и мечтают — жить спокойно, безопасно и не знать боли. При таком взгляде на жизнь нет места, например, для патриотизма и военных доблестей. Социалист огорчается, застав своих детей за игрой в солдатики, но он никогда не сможет придумать, чем же заменить оловянных солдатиков; оловянные пацифисты явно не подойдут. Гитлер, лучше других постигший это своим мрачным умом, знает, что людям нужны не только комфорт, безопасность, короткий рабочий день, гигиена, контроль рождаемости и вообще здравый смысл; они также хотят, иногда по крайней мере, борьбы и самопожерт-вования, не говоря уже о барабанах, флагах и парадных изъявлениях преданности. Фашизм и нацизм, какими бы они ни были в экономическом плане, психологически гораздо более действенны, чем любая гедонистическая концепция жизни. То же самое, видимо, относится и к сталинскому казарменному варианту социализма. Все три великих диктатора упрочили свою власть, возложив непомерные тяготы на свои народы. В то время как социализм и даже капитализм, хотя и не так щедро, сулят людям: “У вас будет хорошая жизнь”, Гитлер сказал им: “Я предлагаю вам борьбу, опасность и смерть”; и в результате вся нация бросилась к его ногам. Возможно, потом они устанут от всего этого и их настроение изменится, как случилось в конце прошлой войны. После нескольких лет бойни и голода “Наибольшее счастье для наибольшего числа людей” — подходящий лозунг, но сейчас популярнее “Лучше ужасный конец, чем ужас без конца”. Коль скоро мы вступили в борьбу с человеком, провозгласившим подобное, нам нельзя недооценивать эмоциональную силу такого призыва»13.
Не правда ли, здесь ясно проглядывает тот психологический тип, который мы только что рассмотрели? Единственно, чего по-настоящему не достает о. Тихону — харизмы фюрера, его магнетизма и его веры (и слава Богу!). Гитлер — натура волевая, фанатичная, уверенная, жадная, идущая до конца. Он не только мечтатель, но и солдат. О. Тихон для солдата слишком мечтателен и бесформен. И в нем нет трагедии. Он хвастун и мечтатель, самозабвенно играющий в самолетики и простодушно гордящийся своей дружбой с кремлевскими охранниками. И в этом смысле он — истинное дитя постмодерна. Казалось бы, очередной «плюшевый мишутка», чего здесь опасаться? Однако! Вспомним сына сапожника Джугашвили, этот божественный парадокс истории. Так, может быть, наше инфантильное, постмодернистское время лучше всего и может выразить себя именно через такого вождя?
И еще одно. Очевидно, что идеи Тихона Шевкунова не просто идут вразрез с риторикой президента Медведева («свобода всегда лучше, чем несвобода»), но прямо, откровенно, агрессивно антиконституционны в каждом своем пункте. В роли «духовника президента» (в которой о.Тихон кокетливо себя позиционирует) — это, конечно, совершенный скандал. И сам о. Тихон это прекрасно понимает. Почему же он так безбожно подставляет себя и своих патронов? Да все потому же! Потому что — ребенок в душе! Скажем, о. Всеволод Чаплин тоже говорит немало глупостей. Но никому ведь и не приходит в голову ему верить. О. Тихону верят. И верят ему потому, что и сам он верит в то, что говорит (и в этом, кстати, он очень схож с епископом Диомидом). Идеология, которую озвучивает о. Тихон (Шевкунов), — своего рода православная сталинократия — пусть инфантильная, истеричная, бессильная что-либо объяснить и связать, но при том весьма напористая и, главное, понятная народу. (Так что в итоге внезапно оказывается, что если мы и ошиблись относительно конкретного человека, то все-таки получили, кажется, некий обобщенный портрет нашего среднестатистического воцерковленного современника, эдакого типового православного.)
В сердце всей этой идеологии — Империя. Беда же этой идеологии в том, что имя Христа никак здесь не артикулируется.
Но это и неудивительно. Попробуйте приложить имя Христа к любому из тезисов о. Тихона. Оно будет отскакивать, как противоположно заряженный магнит. Это — совсем другой полюс бытия.
Проблема, конечно, не в Империи. Империя как таковая — не есть зло. Империю воспевали и Данте, и Пушкин. Проблема в том, что Империя становится выше Христа.
Но когда Империя становится выше Христа, она неизбежно порождает фашизм.
III. В ожидании грядущего Константина
1. Вхождение фундаментализма
В 1933 году Георгий Федотов писал: «Нередко приходится слышать в наши жестокие дни: не то ужасно, что делают большевики, а во имя чего они делают. Можно было бы простить им кровь, если бы она лилась за Россию, простить насилие — во имя истины. Но большевистская идеократия есть сатанократия по самому содержанию ее идеи. Это двусмысленное утверждение содержит большую правду и большую ложь. Все зависит от того, как понимать это “во имя”. Если “во имя” означает рациональное, словесное исповедание догмата, то следует сказать: как ни гнусен большевизм, можно мыслить нечто еще более гнусное — большевизм во имя Христа. Методы ГПУ на службе церкви были бы в тысячу раз отвратительнее тех же методов на службе у безбожия, потому что есть внутреннее сродство между целью и средством, между верой и жизнью, между идеей и политикой. Оттого мы относимся с таким ужасом к увлечению большевистскими методами в христианском стане. Евразийство у власти, управляющее по большевистской системе, могло бы реабилитировать даже большевизм»14.
Злу (как и Добру) свойственно развиваться и раскрываться с каждым новым временем во все большей глубине, стремясь к абсолюту. Потому и развитие его в сторону, указанную Федотовым, кажется неизбежным и не удивительным.
О том же говорит и один из последних в череде скандалов в этом году случай с иконой Сталина, выставленной в храме святой Ольги в Михайловке (Стрельна) под Петербургом. Икона в Стрельне появилась полгода назад. Говорят, подобные изображения есть также в московских храмах — Никольском и Покровском — и в Свято-Покровском монастыре. На иконе, где Матрона Московская, благословляет Сталина на войну с немцами, отец народов изображен «весьма одухотворенно», как пишут газеты. «Конечно, нимба над Сталиным нет, — рассуждает в разговоре с корреспондентом «Новой газеты» прихожанин храма в Стрельне. — Но он так смотрит на вас с иконы, что хочется вытянуться по стойке “смирно” и сказать: “Простите, Иосиф Виссарионович”».
«Чувство, что Сталин — отец народов, отчасти и мой высокий отец, не покидало меня всю жизнь. У меня, кроме Небесного, было два отца: один — по плоти, а другой — отец народов. Я поминаю Иосифа Виссарионовича на всех службах, где это уместно», — говорит и настоятель храма игумен Евстафий (Жаков).
Скандал вышел большой, но в епархии к инициативе игумена отнеслись снисходительно. Симпатии к Сталину в Русской Церкви гораздо сильнее, чем к раздувающей подобные скандалы прессе.
Неудивителен и интерес к этим тенденциям у современных авторов. Так, Леонид Волков в статье, исследующей природу тоталитарных идеологий ХХ века («Долгий век кулачного человека. О фашизме, нацизме, ленинизме, сталинизме и модернизации в перспективе 2022 года»15),подводит читателей к следующему выводу: пришествие фашизма в сегодняшней России неизбежно, но не обязательно он должен кончиться гитлеризмом.
Действительно, в сегодняшней нашей реальности легко наблюдать обнаруженные Волковым предпосылки фашизма. Таковы, в частности, многообразные течения «консервативной революции». Сегодня мы видим калейдоскопическое многоцветье таких течений во всех аспектах — от интеллектуальных до «кулачных»: это и магическое евразийство Дугина, и этнический национал-социализм Белова-Поткина, и царебожнический фундаментализм Душенова — Диомида, и олигархический консерватизм Кирилла — Чаплина, и романтико-бюрократический сталинизм о. Тихона Шевкунова, и проч. и проч. Последний пример такого рода — идея протоиерея Всеволода Чаплина о православных патрульных формированиях, вроде советских народных дружин. Симптоматично, что на своем последнем съезде движение в сторону национального социализма обнаружила и КПРФ. Национальный социализм — звучит подозрительно знакомо, не правда ли? Есть у нас сегодня уже и всеохватная бюрократическая партия.
И все же непосредственная эволюция нынешней российской власти в фашистский режим представляется пока что сомнительной. Несмотря на всю державно-имперскую истерию последнего времени, у нас есть пока и Конституция, и недвусмысленная гуманистическая риторика («в центре — человек», «свобода всегда лучше, чем несвобода»и т. д.) из уст первых лиц государства продолжает звучать.
Настоящий фашизм требует все же вполне четкой антилиберальной идеологии. И такая идеология, как видим, у нас тоже уже есть, и совсем рядом с властью. Но прежде чем перейти к рассмотрению такого сценария, небольшое отступление в историю.
2. О мистических корнях фашизма и большевизма
Сегодняшнее обожание Сталина в нашей церковной среде (в каком-то смысле действительно отца-основателя РПЦ), а где-то и Гитлера (многолетнего духовного светоча РПЦЗ) заставляет нас внимательно всмотреться в мистические корни тоталитарных идеологий ХХ века.
О «белом фашизме», фашизме как «рыцарской идее», много и охотно рассуждал еще Иван Ильин. Но более прав, наверное,все жеГ. Федотов, утверждавший, что «весь мировой фашизм поднялся на ленинских дрожжах»16. Фашизм оказался слишком густо замешан на имморализме, провозглашенном Ницше и впервые столь зримо и мощно явленном в большевизме. Еще в 1909 году Томазо Маринетти, основатель футуризма и учитель Муссолини говорил: «Человек, испорченный библиотеками и затюканный музеями, не представляет больше ни малейшего интереса… Мы хотим воспеть любовь к опасности, привычку к дерзновенности. Хотим восславить агрессивность, лихорадочную бессонницу и кулачный бой… Мы воспеваем наглый напор, горячечный бред, строевой шаг, опасный прыжок, оплеуху и мордобой».
Фашизм есть реакция воли на измельчание человека в цивилизованном мире, на слабость человека культуры, примат воли над интеллектом («Фашистский дух — это воля, а не интеллект; всякая сила — есть моральная сила» — Джованни Джентиле). Наконец, на уровне политики это реакция «духа государства» на «дух либерализма»: «Либерализм похоронил культуры. Он уничтожил религии. Он разрушил отечества» (Ван ден Брук).
Высшая идея либерализма — человек. У государства тоже есть свой ангел, своя высшая идея — идея справедливости. Фашизм и выступает как ангел справедливости, как священная правда, реакция духа на попытку его разложения рафинированной культурой декаданса, мамоной, либерализмом и «жидо-большевизмом». Отсюда и обожествление государства у Муссолини (впервые, кажется, в ХХ веке употребившего эвфемизм «Третий Рим»). Мечта, Родина, Справедливость — эти священные слова написаны на знаменах фашизма. Но, более того, фашизм есть романтическая мечта о царстве света и справедливости, которую, в отличие от природной стихии большевизма, фашизм находит в духе государства. И устремлен он — в священное царство справедливости и света. Трубы фашизма звучат не только из античного Рима, но и из священной Валгаллы. Оттуда, освобождаясь от пут христианской морали (легенды говорят, что древние германцы-викинги крестились с мечом в руке; держа его, поднимается ницшеанский сверхчеловек. Это все та же мечта человекобожия, породившая и Нерона и Грозного.
Но и марксизм — не только экономика, но, прежде всего, философия истории (почему и оказался столь привлекателен для русских). Русский марксизм — это в первую голову вера, это смысл истории и ее разрешение. И Третий Интернационал Сталина, и Третий Рим Муссолини, и Третий Рейх Гитлера — лишь разные версии хилиазма, проекты построения царства Божия на земле.
И нельзя, конечно, не видеть эту мистическую близость тоталитарных идеологий, о сути которых Федотов писал: «Коммунизм, то есть общение, братство любви с нераздельным владением — “никто ничего… не называл своим” — родился вместе с христианством: это идеал жизни первоначальной христианской общины… Но что из него сделал механизм безбожного века? Национализм, гораздо слабее укорененный в христианстве, чем коммунизм, вырождается еще с большей легкостью. Та же судьба постигает все самые высокие ценности, когда они отрываются от животворящего Центра жизни. Наука вырождается в позитивизм, искусство — в эстетизм и, замыкаясь в себе, становится прибежищем демонических сил. Наша эпоха, поскольку это эпоха распада, порождает жестокий вампиризм восставших на Бога идей-ангелов»17.
В Русской революции 1917 года ничего фашистского, ничего «римского» еще не было (хотя и Георгий Федотов и Иван Ильин уже угадывали в большевизме черносотенные черты). Но в 30-х годах коннотации фашизма в СССР уже совершенно отчетливы. И тот же Федотов в 1935 году пишет: «Вчера можно было предсказать грядущий в России фашизм. Сегодня он уже пришел. Настоящее имя для строя СССР — национал-социализм. Здесь это имя более уместно, чем в Германии, где Гитлер явно предал национал-социалистическую идею. Сталин, изменяя коммунизму, становится национал-социалистом, Гитлер, изменяя себе, превращается в вульгарного националиста.… Кровное родство между фашистской группой держав, включая Россию, несравненно сильнее их национальных отличий: последние носят порой чисто символический характер».
Столь же определенно говорит Федотов и в 1938-м: «Сталинизм есть одна из форм фашизма»18.
Все тоталитарные режимы утверждают один и тот же тип человека — спортивный, антиинтеллектуальный, оторванный от почвы, замечает Федотов. Говорит он и о парадоксальном уничтожении всего национального («выветривании национального своеобразия») «консервативными» и «коммунистическими революциями» ХХ века: «Муссолини разрушил Италию совершенно так же, как Ленин Россию и, может быть, как Гитлер Германию».
Но «примеры гибели наций» случались и в прошлом. Так, указывает Федотов, перерождение классического грека в византийца (типы эти настолько далеки друг от друга, что их можно считать антиподами) произошло буквально за одно столетиебез всяких катастроф и завоеваний. Принятия христианства и острой ориентации Империи (то есть двух чисто духовных факторов) в IV веке оказалось достаточно, чтобы породить новый народ из элементов старого при полном сохранении государства и языковой традиции. Явление поразительное, замечает Федотов, угрожающее и современной Европе, особенно, России19.
Но, пожалуй, еще более поразительный пример перерождения духа (идеи) мы видим в царстве Ивана Грозного. Трагедия Грозного — это, конечно, не тот наивный исторический лубок, который рисует о. Тихон Шевкунов. Грозный — это предел византийской, римской идеи царства, идеи царя как наместника Бога. Грозный вдохновлен Римом, не только вторым, но и первым, языческим («мы от Августа-кесаря родством введемся!»). В его сумрачном и жестоком уме живет средневековая мечта о царстве (естественно, — добра и света). Он хочет видеть себя благодетелем, Христом. Но жизнь (заговоры!) вынуждают его превращать свою мифологическую реальность в поле Страшного Суда, который он и творит как законный бог этого мира. И вот мечта о царе-Христе в реальности претворяется в отчаянную манифестацию антихриста-человекобога — причем манифестацию, смиренно принятую народом: «То земной едет бог, то отец наш казнить нас изволит». Опричнина Грозного — это ангелы Страшного Суда, а Русь (в самосознании того времени — вся вселенная) — пространство этого Суда. Русь поделена пополам, и одна часть (земщина) подвергнута тотальному геноциду со стороны второй (опричнина). Это можно назвать гражданской войной и социальной революцией — с той только разницей, что уничтожаемая сторона даже не сопротивляется.
Так точно и революции ХХ века (и большевистская и консервативная), разрывая парадигмы модерна (разума и просвещения), оказавшиеся слишком тесными для стихий, заключенных в человеческом сердце, погружают общественные отношения в Средневековье и феодализм. И там одна отливается в формы «московского царства», душу другой, мятущуюся в стихийном вагнеровско-ницшеанском романизме, сковывают магические ритуалы СС (тоже своего рода опричнина — духовный орден).
Гитлер и Сталин кажутся отражениями друг друга. Разница между ними лишь в том, что один творил революцию, а второй ее подминал. Но и тот и другой всходят «на ленинских дрожжах» (как ненависть порождает страх и ответную ненависть). Оба они в этом смысле — птенцы «гнезда Ульянова». И явление обоих вовсе не кажется нам случайным. И Сталин и Гитлер совершенно неизбежны, как всякая доведенная до конца мысль.
От обожествления государства (римский идеал закона и гражданина) — один шаг до обожествления нации и ее фюрера (германский идеал индивиду-альной воли, где снова начинает звучать торжествующая музыка человекобо-жия). Воля Гитлера была неуклонна, почти как воля бога, воля фанатика, уверившегося в своей миссии спасителя мира и крайне при том мистически настроенного (известная история с копьем Лонгина для него очень характер-на). Гитлер — мистик, как и Иван Грозный и Николай II. Он олицетворяет собою такой же неизбежный апогей и конец идеи, каким для русского Средневековья стал Иван Грозный, а для русской империи — Николай Романов.
Не здесь ли смысл притчи, рассказанной Христом 2000 лет назад? Христа распяла высшая духовная власть (консерваторы-архиереи) и высшая светская власть (обожествившая себя империя). Но также и власть толпы, кричавшей «распни, распни», натасканного вождями демоса (фашизм — демократическая идея). Конечно, Пилат уступал не столько толпе (носительницей воли народа лицемерно объявляла себя Империя), сколько страху, внушенному первосвященниками. И Пилат сделал свой выбор. Как сделали свой выбор и архиереи, чьей задачкой был тоже вопрос о власти — духовной власти над народом.
Вопрос о власти (власти Бога и кесаря) разрешала в свое время и Россия, восходя на Голгофу сталинократии.
Но и это еще не конец. Есть еще уровень фундаментализма, есть демонизм религии. И это уже — драма ХХI века.
3. О грядущем Дне опричника
Итак, если вершиной русского Средневековья стал Иван Грозный, а вершиной русского модерна — Иосиф Сталин, то в какие же эмпиреи двинется наш постмодерн?
Кажется, настоящий ответ на этот непраздный вопрос может дать лишь полномасштабный кризис, в который все явственней входит сегодня Русская Церковь.
За последние несколько лет мы далеко продвинулись по этому пути. Бесконечными скандалами, срастанием с властью и бизнесом при почти полном отсутствии социальной работы и служения милосердия церковные власти умудрились настроить против себя большую часть общества, еще в 90-е относившегося к Церкви с симпатией. Интеллигенция, пришедшая в Церковь в 90-е, видя на месте Невесты Христовой бюрократическую машину, отшатывается от нее. В простом церковном народе преобладают алармистские настроения. До сих пор уважение к иерархии держалось лишь на личности Патриарха, который обладал достаточным авторитетом и тактом, чтобы сдерживать внутрицерковные распри, являя перед обществом более или менее достойное лицо Церкви. Но, кажется, сегодня такого человека больше нет. А значит, и новые волнения неизбежны. Причем уже на фоне всеобъемлющего экономического кризиса. По каким путям пойдет церковный кризис, будет во многом зависеть от личности будущего патриарха, поведения Церкви и людей, ее составляющих. И есть, конечно, большая вероятность того, что пойдет он по катастрофическому сценарию.
Но и полномасштабный кризис — еще не худший вариант. Церковная лихорадка может протекать тяжело, но станет, в то же время, и точным барометром, указывающим на духовное состояние Церкви и страны в целом. Она неизбежно породит и добросовестные, честные голоса из ее среды. (Только в состоянии кризиса, как свидетельствует история, Церковь оказывается способна выдвигать из себя митрополитов Филиппов и патриархов Тихонов.) И все в этом случае окажется, в конце концов, в руках Бога.
Но все может пойти и по худшему сценарию. Кризиса, конечно, постараются не допустить, загнать его вглубь. А сделать это, при полном отсутствии доверия, можно только одним способом — полицейскими мерами, административным ресурсом. Задушить «церковных несогласных», прижать прессу и оттянуть на какое-то время взрыв недовольства (как, например, это удалось после революции 1905–1907 гг.) будет, наверное, не так трудно. Подавляющая часть церковного народа, хоть и ропщет на власти, совершенно апатична, а немногие активные лидеры находятся под прицелом (К. Душенов, например, сегодня под следствием, и на М. Назарова накоплено немало компромата). И если сегодня светская власть еще, как правило, благоразумно устраняется от попыток втянуть себя во внутрицерковные разборки, то завтра, на фоне всеобщего кризиса и депрессии, когда «главное — не допустить паники», желание заткнуть рот «несогласным», зачистить информационное пространство может оказаться очень соблазнительным. А если церковные структуры и впрямь начнут шататься, если монастыри, где преобладают сегодня ультра-алармистские настроения, взорвутся очагами неповиновения, может статься — и неизбежным.
Но в этом случае отношения церковной бюрократии и власти перейдут на принципиально иной уровень. Это будет уже не «джентльменский союз» на почве защиты «общественной нравственности», а связанность «общей кровью».
Взрыва недовольства все равно, конечно, избежать не удастся. Но к тому времени, когда весь этот внутренний рак под «фигурой умолчания» окончательно вызреет, церковная и светская бюрократия окажутся сращены намертво. К тому времени и воцерковление госбюрократии (на ниве которой упорно трудятся сегодня о. Тихон, да и митрополит Кирилл) перейдет из неофитской стадии в стадию «заматерения» (как это случилось сегодня с «народными» и «интеллигентскими» неофитами 90-х). При том, что разные подозрительные учения вроде «Русского проекта» имеют здесь большой успех (о чем простодушно свидетельствует и о. Тихон Шевкунов). И можно представить себе, что начнет вылупляться из чрева бюрократии уже через пару лет под песни о «гибели империи».
(При этом, надо иметь в виду, что идеология и паства о. Тихона и митрополита Кирилла — совершенно разные: умеренно-олигархический консерватизм митрополита Кирилла — это, условно говоря, линия партии, а ультрадержавный империализм о. Тихона — силовики.)
Если же завтра пройдет вариант раздельного обучения православных, мусульман, евреев и атеистов, которого добивается сегодня церковное начальство, то свои первые результаты (разноплановую, разнонаправленную и зрелую ненависть) уже в масштабе целой страны может дать к тому времени и этот «культурный проект».
К мировому экономическому кризису, несущему с собой безработицу, обнищание, депрессию, добавим совершенно непредсказуемую ситуацию в мире, перманентно чреватую катаклизмами и локальными конфликтами.
Чего можно ожидать в такой ситуации?
В непосредственную фашистскую эволюцию нынешнего режима, как уже сказано, как-то не верится. В «консервативную революцию» масс верится также мало. Массы (пока еще) доверяют власти, помнят хаос 90-х и настолько индифферентны, ленивы и нелюбопытны, что не способны бороться даже за свои коммунально-жилищные интересы и предпочтут, скорее, тихо вымирать.
А вот реванш бюрократии — совсем другое дело.
Президент Медведев, даже если вся его гуманистическая риторика вполне искренна, остается сегодня заложником бюрократии (которая пока еще находится под жестким контролем В. Путина, но за завтрашний день никто поручиться не может). Все социальные инициативы высшей власти бюрократия встречает на местах тихим саботажем, до 90% бюджетов всех уровней просто разворовывается, и громадные деньги, идущие на нацпроекты, лишь в самом минимуме доходят по адресу.
И конечно, благословение и сакрализация бюрократии государственной церковью, дающая ей легитимацию небес (и одновременно глуша последние ростки совести, как сплошь и рядом мы наблюдаем в религиозных людях), ей гораздо приятнее, чем постоянные (хоть и бессильные пока) угрозы «борьбы с коррупцией». Бюрократия обрела сегодня былую силу, и, чтобы обрести полную власть, ей осталось до конца одеться в броню державной идеологии. И здесь упорный труд Тихона Шевкунова дает, конечно, плоды. А в народе над тем же усиленно работают М. Леонтьев, А. Дугин, А. Проханов, коммунисты и проч. «крепкие государственники» и деятели «консервативной революции», не сходящие с экранов ТВ.
Но под этой «державной броней» — все та же гниль, все та же тотальная коррупция, все тот же «церковный рак». Долго ли все это простоит? Да еще в условиях роста недовольства и активности движений, вроде ДПНИ, Движения против нелегальной иммиграции? А если еще угрозы о борьбе с коррупцией начнут исполняться и бюрократия почувствует реальный страх?
В таких условиях одно сильное потрясение, вроде еще одной маленькой победоносной войны или церковного раскола, может стать достаточным детонатором для полномасштабного раскола бюрократии и пресловутой властной вертикали. И в этом случае вся гуманистическая риторика окажется, конечно, мгновенно забыта. Тогда приход к власти и установление фундаменталистско-фашистского режима (с чаемыми Иваном Грозным, Иосифом Сталиным, «Днем опричника» и «ЧК во имя Христа») окажутся уже вполне реальными. И не только потому, что на это указывает логика событий. Но и потому, что другой исторической (и метафизической) бездны, в которую мы могли бы еще рухнуть, у нас просто уже не осталось.
4. Есть ли надежда на исцеление?
Реакцию фундаментализма мы наблюдаем, конечно, не только в России. Если в прошлом веке воля «недомодернизированного человека», захлебываясь в море всеобщей эмансипации, нащупывала почву на твердыне государства и нации, то сегодняшний «консерватор» в гораздо более обширном море постмодерна, взбаламутившем едва ли не две тысячи лет цивилизации, находит опору на тектонических плитах великих религий: ислама, христианства, иудаизма. Парад фундаментализмов разных типов (подобно фашитизации Европы 20-х — 30-х годов) — не это ли ожидает наш новый глобальный мир? Исламский фундаментализм на Востоке, православная империя «грядущего Константина» в России, либеральный тоталитаризм («Указующий Гуманизм», о котором предупреждал Солженицын) на Западе…
В России, где левая (марксизм) и либеральная идеи исчерпали себя в Февральской революции и Ленине (пережив короткий ренессанс в виде монетаристского большевизма 90-х), лишь протофашистская евразийско-византийская мечта Константина Леонтьева еще не отыграна в полную меру. Что касается ислама, то лично для меня символом пришествия фундаментализма стало даже не 11 сентября, а Беслан. Люди, убивающие детей во имя Милосердного Бога, — это уже та грань, за которой «не следует ничего».
В фундаментальной статье одного из самых ярких представителей нашего церковного постмодерна протоиерея Всеволода Чаплина «Пять принципов православной цивилизации» (представляющей собой эклектичный конгломерат из не до конца переваренных коммунистических лозунгов в церковном окладе) генеральный курс указан достаточно ясно — столкновение цивилизаций.
Сможет ли мир избежать новой глобальной войны? Не слишком заметно, что за последние сто лет он стал умнее. Но как ни мала эта вероятность, остается надеяться. Надеяться на возвращение смысла, возвращение «Великого кодекса» христианской Европы, возвращение подлинного христианства в России, преодоление тысячелетнего раскола и восстановление расколотого ядра христианской цивилизации — на все, что может принести исцеление нашему погрязшему в тысячелетних распрях и ненависти миру.
Сноски:
1 Иерей Александр Мазырин. Был ли оправдан компромисс митрополита Сергия с советской властью? Беседовала Юлия Данилова // «Нескучный сад». 2008, № 1.
2 «Церковный вестник». 2008, № 19 (392).
3 17 апреля (ст. ст.) 1926 года митрополит Сергий (Страгородский) написал письмо митрополиту Агафангелу Ярославскому, в котором пытался доказать незаконность его притязаний на местоблюстительство и просил владыку Агафангела отказаться от претензий на возглавление Церкви. 30 апреля (ст. ст.) митрополит Агафангел и митрополит Сергий встретились в Москве. Митрополит Сергий согласился на передачу церковной власти, но просил владыку Агафангела отсрочить вступление в должность Патриаршего Местоблюстителя до освобождения митрополита Петра. Однако через три дня митрополит Сергий отказался от передачи власти и написал митрополиту Агафангелу письмо, в котором объяснил, что при живом местоблюстителе — митрополите Петре он не может передать власть (хотя по завещанию патриарха имя митрополита Агафангела стояло до имени митрополита Петра). А 7 мая на недоумения митрополита Агафангела отвечал телеграммой: «…Я убедился в отсутствии Ваших прав. Усердно прошу: воздержитесь от решительного шага» (Источник: о. Вл. Цыпин, История Русской Церкви).
9 мая Местоблюститель патриаршего престола митрополит Петр пишет из тюрьмы письмо митрополиту Агафангелу, в котором приветствует его вступление в исполнение обязанностей Местоблюстителя. Еще через месяц митрополит Петр из тюрьмы послал владыке Агафангелу письмо, в котором подтверждал передачу ему местоблюстительства, но добавлял, что в случае невозможности или отказа воспринять власть права Местоблюстителя возвращаются к нему, а заместительство — к митрополиту Сергию. 13 июня 24 епископа во главе с Сергием выносят по делу митрополита Агафангела определение о предании его суду и запрещении в священнослужении. Митрополит Сергий ставит на этом определении резолюцию воздержаться от запрещения, «поскольку его выступление находит для себя некоторое извинение в получении письма митрополита Петра (Полянского)». Митрополиту Агафангелу предлагается в недельный срок отказаться от своих притязаний. В этот же день митрополит Сергий пишет митрополиту Агафангелу новое послание, в котором настаивает на своих правах на высшую церковную власть и объясняет причины, по которым он отказывается подчиниться и самому митрополиту Петру: «Митрополит Петр, передавший мне хотя и временно, но полностью права и обязанности Местоблюстителя и сам лишенный возможности быть надлежаще осведомленным о состоянии церковных дел, не может уже ни нести ответственности за течение последних, ни тем более вмешиваться в управление ими». И далее извещает митрополита Агафангела, что он предан архиерейскому суду за совершенное им антиканоническое деяние, приветствуя которое, митрополит Петр «сам становится соучастником его и тоже подлежит наказанию». «Вы объявили себя Местоблюстителем при живом законном Местоблюстителе, т. е. совершили деяние, влекущее за собою даже лишение сана». (Важно при этом помнить, что митрополит Петр не слагал с себя первосвятительских полномочий, а митрополит Сергий был лишь его заместителем. Митрополит Сергий не выполнил прямого распоряжения своего Первоиерарха и даже угрожал ему «наказанием».) 17 июня 1926 года митрополит Агафангел телеграммой известил митрополита Сергия о своем отказе от местоблюстительства.
{Монах Вениамин (Гомартели). Летопись церковных событий Православной- Церкви, начиная с 1917 года. Источник: http://hristov.narod.ru/letopis.htm.}
4 Федотов Г. Неудачная защита // «Путь». 1931. № 29.
5 Федотов Г. К вопросу о положении русской церкви // «Вестник Русского Христианского Движения». 1930. № 10-11.
6 Там же.
7 Митрофанов Г., протоиерей. Цит. соч.
8 Миссия лондонской общины митрополита Антония Сурожского, одного из величайших проповедников ХХ века, заключалась в свидетельстве православия не национального, не бюрократического, но православия как личной встречи с Христом. Служение и проповедь митрополита Антония были крайне необходимы прежде всего современной России, только-только освобождающейся от пут тоталитаризма. Но после его смерти интриги московских иерархов поставили жизнь общины на грань развала. Спасая общину, епископ Василий (Осборн), наследник митрополита Антония, был вынужден уйти под омофор Константинопольского патриарха.
9 http://www.politua.ru/concept/135.html.
10 О фильме архимандрита Тихона (Шевкунова) «Гибель империи. Византийский урок» // «Континент», № 136.
11 Тихон (Шевкунов), архимандрит: О Византии, колхозах, Путине и не только // «Русский обозреватель», 10.10.2008.
12 Этот фрагмент интервью можно прочесть в Живом журнале: http://holmogor. livejournal.com/2859503.html.
13 Оруэлл Джордж. Рецензия на «Майн кампф» Адольфа Гитлера (1940). http://www.orwell.ru/library/reviews/hitler/russian/r_hit).
14 Федотов Г. Правда побежденных // «Современные Записки», 1933, № 51.
15 «Дружба Народов», 2008, №10.
16 Федотов Г. Февраль и октябрь // «Новая Россия», 1937, № 23.
17 Федотов Г. Новый идол // В сб.:«Судьба и грехи России», т. 2.
18 Федотов Г. Завтрашний день// В сб.:«Судьба и грехи России», т. 2.
19 Федотов Г. Письма о русской культуре.