Беседа в редакции (окончание)
Опубликовано в журнале Континент, номер 136, 2008
Андрей ИЛЛАРИОНОВ— родился в
Слово и дело*
Беседа с президентом Института экономического анализа
Андреем Илларионовым
Часть первая. «Антисоветчик»**
— Андрей Николаевич, в прошлый раз мы завершили нашу беседу на теме социальных расходов. Вы говорили и о необходимости их сокращения, и о том, что это нельзя делать командными методами. Но это были общие Ваши соображения, а ведь конкретно тема эта возникла, напоминаем, применительно к закону о монетизации льгот. Так что же все-таки было сделано правильного и неправильного, с Вашей точки зрения, именно с этим законом?
Деньги и мораль
— Что было сделано с законом о монетизации? Многие идеи в нем были правильными, но осуществление его оказалось совершенно неприемлемым. Этот закон, по сути дела, никто серьезно не обсуждал ни в рамках правительства, ни в Думе, ни в Совете Федерации. В свое время Грызлов сказал, что Госдума — это не место для дискуссий. Но нельзя просто отменить обсуждение значимых для страны вопросов. Люди все равно будут их обсуждать, — только место обсуждения поменяется. Когда значимые для общества вопросы не обсуждаются в тех местах, где они должны обсуждаться, — в Думе, в правительстве, в средствах массовой информации, — они начинают обсуждаться на улице. И люди, обманутые и оскорбленные теми решениями, которые были приняты без их участия, естественно, выходят на улицы.
С рядом положений закона о монетизации, так называемого Федерального закона № 122, действительно невозможно согласиться. Например, в соответствии с предложением Минфина поддержка гражданам, репрессированным коммунистическим режимом, и их родственникам, осуществлявшаяся в 1990-х годах на федеральном уровне (пусть нерегулярно и в незначительном объеме), теперь была переведена на местный уровень. То есть средства по этой статье теперь должны были изыскивать региональные органы власти в зависимости от состояния своих бюджетов: тот, кто найдет деньги, платит; тот, у кого их меньше, платит меньше; тот, у кого их нет, — не платит совсем.
С таким порядком согласиться было нельзя. Во-первых, в общем объеме социальных расходов средства на социальную поддержку репрессированным просто ничтожны. По сравнению с другими категориями граждан, получающих социальную помощь, число репрессированных и лиц, приравненных к репрессированным, включая их непосредственных родственников (почти исключительно детей, потерявших родителей в лагерях ГУЛАГа) в стране, незначительно. Расходы по этой статье были ничтожными — около пяти миллиардов рублей. Это настолько несопоставимо с социальными расходами по другим направлениям, с расходами по другим статьям, со всем государственным бюджетом, что говорить о том, что сокращение этой статьи даст какую-то экономию, — изощренное издевательство над фактами. Для сравнения: для внесения в уставный капитал Ростехнологий осенью 2007 года власти выделили сумму в 150 млрд рублей. Суммарно же на все госкомпании из Стабилизационного фонда направлено свыше 600 млрд рублей. Только дополнительные (по сравнению с утвержденными законом) бюджетные доходы в 2008 году превысят 900 млрд рублей.
Во-вторых, отказ от поддержки репрессированным неверен по сути и глубоко аморален. Репрессии осуществлялись не региональными властями, — федеральным правительством, советским государством. Закон о компенсации — не только финансовый и в первую очередь не финансовый. Это базовый закон человеческой жизни: ответственность за совершенные действия несет тот, кто эти действия совершает, или его правопреемник. Поэтому компенсации за акции центрального правительства — репрессии, ликвидацию аварий на Маяке, в Чернобыле — должны осуществляться на федеральном уровне. Наконец, никакие финансовые компенсации в этом деле совершенно несопоставимы с понесенными людьми потерями, утратой жизни, здоровья, близких.
Вопрос перевода компенсаций репрессированным с федерального уровня на региональный обсуждался у президента. Выступив на совещании против предложения А. Кудрина, я оказался в абсолютном одиночестве. С моим предложением сохранить компенсации на федеральном уровне не согласился никто. Против в довольно резкой форме выступили и А. Жуков, и Д. Медведев, и В. Путин. Все они высказались за то, чтобы финансирование по этой статье перевести на региональный уровень и поставить в зависимость от финансовых возможностей и политической зрелости региональных властей.
Повторю, что речь шла о сумме, составлявшей тогда около одной десятой процента от всех расходов федерального бюджета…
— Андрей Николаевич, но здесь, если мы правильно Вас понимаем, Вы выдвигаете на первый план критерии уже не столько собственно экономического, сколько нравственного порядка, не так ли?
— А почему, собственно, экономическая политика, да и политика вообще, не должна быть нравственной? Можно ли применить критерий нравственности, например, к накоплению и использованию средств Стабилизационного фонда? В течение нескольких лет дополнительные средства, накапливаемые в результате благоприятной внешнеэкономической конъюнктуры, из Стабфонда не расходовались. Благодаря этому темпы инфляции пусть медленно, но снижались. В 2006 году они опустились до 9% годовых. В 2007 году, увы, не без участия Е. Гайдара, были приняты решения о вскрытии Стабилизационного фонда. Львиная доля этих средств была отдана госкомпаниям. Результат не заставил себя ждать: темпы инфляции к маю 2008 года подскочили до 15% годовых, по продовольственным товарам — до 20%, а по стоимости минимального потребительского набора — до 30%. И что является более нравственным по отношению к большинству российских граждан: сохранять Стабфонд и снижать темпы роста цен или отдавать десятки миллиардов долларов государственным олигархам и разжигать инфляцию?
— Ну тут ответ очевиден. А как, Вы полагаете, следовало бы поступить со Стабфондом? И какие решения относительно расходования его средств можно оценивать как нравственные?
— Прежде всего — погашение государственного внешнего долга (сейчас он выплачен еще не полностью, но его осталось уже немного — меньше 4% ВВП). После же полного погашения внешнего долга средства Стабфонда можно использовать по-разному. В случае регулярных значительных колебаний внешнеэкономической конъюнктуры Стабилизационный фонд нужен в качестве резерва на черный день — на случай падения цен на нефть, газ и другие экспортные товары. Если же цены на нефть только растут, устанавливая рекорд за рекордом и оставаясь на высоком уровне в течение длительного времени, то тогда ясно, что они из циклического фактора превратились в структурный. В таком случае сохранение Стабилизационного фонда в прежнем виде бессмысленно. Тогда его объемы надо сокращать, а сам фонд в конце концов ликвидировать. Лучшим способом его ликвидации было бы сокращение налогов. Устойчивый уровень профицита бюджета в 8% ВВП в течение каждого из последних трех лет означает, что фактический уровень налогов в стране завышен как минимум на 8% ВВП. Следовательно, налоговая нагрузка завышена и ее надо снижать, оставляя больше средств частным субъектам национальной экономики. Спрашивается, что является более нравственным: завышение налоговой нагрузки на граждан? Или ее снижение? Однако на такое решение власти не идут, а околовластные эксперты этого не предлагают.
Наконец, если власти не хотят сокращать налоги, а хотят раздавать средства Стабфонда, то тогда уж вместо раздачи немногим друзьям лучше раздать их всем гражданам — без исключения. Ведь это государственные средства, они должны принадлежать всем гражданам страны. Можно выбрать принцип, по которому эти средства разделить: поровну, в зависимости от возраста гражданина или как-то иначе. В таком случае тоже можно говорить о нравственном подходе в экономической политике. Такое решение было бы более нравственным, чем то, которое в итоге оказалось принятым. Ведь, как известно, ни по первому, ни по второму пути власти не пошли. Накануне так называемых парламентских выборов они раздали своим друзьям порядка 25 млрд долларов. Рост инфляции стал подтверждением того, что российские граждане заплатили за этот трюк: во-первых, у них отобрали потенциально им принадлежащие средства, а, во-вторых, их еще и заставили оплатить это похищение повышенной инфляцией.
Этот пример показывает, какие различия могут иметь форма и содержание проводимой политики. Даже если по форме экономическая политика выглядит правильной, по своей сути она может укреплять политический режим, наносящий непоправимый ущерб своим гражданам. Например, по формальным критериям бюджетная политика, проводившаяся в СССР министром финансов А. Г. Зверевым, была весьма приличной. Зверев оставался министром финансов дольше, чем кто бы то ни было в истории страны, — больше двадцати лет: начинал наркомом при Сталине в 1938 году, завершил министром при Хрущеве в 1960-м. С чисто профессиональной точки зрения, Зверев был одним из лучших финансистов страны. Темпы инфляции при нем даже в нерегулируемой части экономики — на колхозном рынке — были относительно умеренными даже во время войны. После же нее в течение ряда лет цены, как известно, снижались. Какой бы ни была пропагандистская составляющая этой кампании, она не смогла бы быть реализована, если бы под нее не было подведено серьезного финансового фундамента. Насколько та ситуация отличается от ситуации последних двух десятилетий, показывают различия в темпах инфляции тогда и в конце 1980-х–1990-х годах. Если же мы примем во внимание, что на его руководство Минфином пришлось почти полтора десятилетия военных конфликтов разной степени интенсивности, в которых находилась страна, то профессиональный успех Зверева будет еще более зримым.
Зверев проводил классическую консервативную фискальную политику, обеспечивавшую относительную ценовую стабильность на внутреннем рынке и способствовавшую относительно устойчивому экономическому росту, — насколько последний вообще мог быть устойчивым в условиях советской власти и плановой экономики, — а также пусть медленному, но все-таки последовательному повышению уровня жизни граждан. И профессионализму Зверева можно и нужно отдать должное. Но это не меняло сути сталинского режима, не меняло рабовладельческого характера политической системы страны, не отменяло гибели миллионов репрессированных и страданий миллионов узников Гулага. Наоборот, эффективность действий Зверева помогала выживанию античеловеческой системы, легитимизировала ее в глазах и части собственных граждан, и некоторых зарубежных наблюдателей.
Бюджетная политика последних лет, 2000–2008 годов, является, несомненно, более ответственной и более профессиональной, чем безответственная финансовая политика 1990-х. Но сегодняшний политический режим несравним с политическим режимом 1990-х. К Б. Ельцину можно предъявить немало претензий. Многие и предъявлялись, в том числе и несправедливые. Но за все время его президентства за нападки на Ельцина ни один журналист федеральной властью не преследовался…
Для многих людей гипотетический выбор между провальной экономической политикой в условиях несовершенной демократии и приличной экономической политикой в условиях политической диктатуры совершается против первого и в пользу второго варианта — выбор так называемой колбасы против свободы. Это объяснимый, но ошибочный выбор. Такой выбор находит оправдание ровно до того момента, когда собственные дети «любителя колбасы» не оказываются в бесланской школе, его близкие — на представлении Норд-Оста, а сам гражданин, сторонник «колбасы» и политической «стабильности» и противник «несистемной» оппозиции не окажется ночью в своей постели в доме на какой-нибудь условной улице Гурьянова или во время учений ФСБ с гексогеном в какой-нибудь условной Рязани.
— А в обсуждении каких еще проектов Вы принимали участие в последние годы своей работы в должности советника президента?
Реформа РАО
— Был еще один проект, привлекший мое внимание во время моей работы советником президента, — реформирование электроэнергетики. Поначалу я не был в него вовлечен. Не стал я заниматься этим проектом даже после нескольких настойчивых приглашений со стороны руководителя РАО ЕЭС А. Чубайса весной–летом 2000 года «вникнуть в проблему» и «поспособствовать» в ее «сопровождении». Я отказался: мало ли кто хочет получить поддержку государственной власти для проталкивания своих интересов.
Однако по прошествии некоторого времени мое внимание обратила на себя одна совершенно четко проявившаяся тенденция: акции РАО ЕЭС постоянно падали в цене. Со своего локального пика 24 марта 2000 года, — сразу после президентских выборов, на которых победил В. Путин, — цена акций электрокомпании стала падать. Она снижалась в апреле, в мае, июне, июле, августе, сентябре, октябре, ноябре… Это было очень необычно. Акции разных компаний двигались по-разному, в разные стороны: какие-то дорожали, потом дешевели, какие-то дешевели, потом дорожали. Но не было ни одной российской компании, акции которой в 2000 году последовательно дешевели в течение восьми месяцев подряд. Кроме РАО ЕЭС.
Если бы еще это была небольшая или даже средняя по размерам компания, то тогда вряд ли ситуация с ее акциями заслуживала бы пристального внимания с моей стороны. Однако РАО ЕЭС — одна из крупнейших компаний России, в то время крупнейшая компания страны по численности занятого персонала (около 600 тысяч человек), компания, удельный вес которой в российских фондовых индексах тогда превышал четверть. Иными словами, динамика ее акций оказывала заметное воздействие на поведение всего российского фондового рынка, а следовательно, и в целом на то, что происходило в экономике страны. Пришлось разбираться с динамикой цен на акции РАО.
Выяснилось, что своего пика цена акций компании достигла в день, когда Чубайс публично заявил о планах реорганизации компании. После этого цена пошла вниз. И каждое новое заявление Чубайса о реформировании РАО сопровождалось новой волной сброса акций и соответствующими потерями в их цене. Вот это уже действительно становилось любопытным. Дело в том, что на планы по реорганизации компании инвесторы обычно реагируют положительно. Они рассматривают реформу как способ отказаться от излишних управленческих звеньев, ненужных производств, неэффективных затрат — как способ повышения конкурентоспособности реформируемого организма и как путь к улучшению его финансовых показателей. Именно поэтому при объявлении о планах реорганизации компании они, как правило, начинают интенсивно покупать ее акции, обещающие повышенный доход в будущем, провоцируя рост цен на них.
Падение же цен как реакция на реформу компании в такую логику не укладывалось. Инвесторы явно голосовали против программы реформирования РАО ЕЭС. Почему? Пришлось разбираться. И вот тогда стали постепенно проясняться причины массового сброса акций компании и падения цен. Сейчас нет возможности, да и необходимости детально излагать открывшийся главный замысел предложенной реформы. Тем более что я неоднократно и подробно об этом говорил.
Но, если говорить коротко, то в целом план Чубайса заключался в одновременном достижении двух его главных целей — приватизации и монополизации. Во-первых, хотелось поучаствовать в приватизации последнего значительного куска государственной собственности, остававшегося еще не приватизированным, причем в качестве явного бенефициара.
Во-вторых, хотелось экономически и политически воспользоваться уникальным положением электроэнергетики в сегодняшнем мире. Современная цивилизация базируется на использовании электричества. До 98% энергии, потребляемой в современном мире, — это электроэнергия. Лишь 2% потребляемой конечной энергии представляет собой энергия, вырабатываемая двигателями внутреннего сгорания автомобилей, двигателями самолетов и кораблей, мускульная энергия человека и животных. Без электроэнергии нет современного общества. Следовательно, тот, кто контролирует поставки электричества, электрическую сеть — от электростанции до последнего провода, ведущего к выключателю в квартире, к компьютеру в офисе, к рубильнику на заводе, — тот контролирует нашу жизнь. В свое время весьма популярным был фантастический роман «Продавец воздуха». Если бы кто-то смог стать хозяином, собственником воздуха планеты, то власть такого монополиста над всем человечеством оказалась бы совершенно невероятной! Тот роман был фантастикой, а вот попытка монополизации поставок электричества, попытка монополизации электросетей страны в руках одного лица стала реальностью.
Грандиозная операция по приватизации активов в электроэнергетике, с одной стороны, и установлению монопольного контроля над электросетями, с другой, нуждалась в масштабной операции прикрытия. В качестве таковой была избрана шумно провозглашенная, шумно сопровождавшаяся и по-прежнему изрядным шумом сопровождаемая программа реформирования электроэнергетики. Не без изящества с самого начала была осуществлена подмена понятий: программа реорганизации компании, пусть и крупной и крупнейшей, но все же одной из целого ряда в этой отрасли, была представлена в качестве программы реформирования всей отрасли.
Как только Чубайсу стало ясно, что я не в восторге от его плана, против меня была развязана грязная пиаровская кампания. Началась борьба, тяжелая, нудная, длительная, с подключением огромных материальных и людских ресурсов со стороны крупнейшей российской компании, со стороны ряда министерств, прежде всего МЭРТа и Минфина, со стороны правительственного аппарата, со стороны премьера Касьянова.
Для меня итоги этой борьбы — борьбы против реформы электроэнергетики по-Чубайсу — оказались смешанными. Она не увенчалась таким успехом, как это было с выплатой государственного долга, с созданием Стабилизационного фонда, с вхождением страны в «восьмерку», с сокращением государственных расходов, с переходом к конвертируемости рубля по капитальным операциям, с поддержанием экономического роста и обеспечением удвоения ВВП на душу населения за десятилетие. Хотя на промежуточных этапах в ней были достигнуты отдельные успехи, в целом она была проиграна.
Окончательная версия постановления правительства по реформированию электроэнергетики, утвержденного Касьяновым, занявшим в этом споре сторону Чубайса, в основном отражала интересы последнего. Некоторые пункты постановления в итоге удалось совместить с более разумной точкой зрения, отстаивавшейся комиссией Госсовета. Но в целом, конечно же, это была чубайсовская программа, подкрепленная законами, принятыми Госдумой. То, что в итоге оказалось принято, конечно же, никакой либеральной программой реформирования электроэнергетики не являлось. В дальнейшем в процессе осуществления этой программы Чубайс вынужден был принять некоторые из тех положений, которые мы с коллегами из комиссии Госсовета отстаивали в 2001 году: отказ от монополизации всех электросетей, сохранение вертикальной интеграции на Дальнем Востоке, применение «зеркального» метода разделения акций компании РАО ЕЭС, увеличение инвестиций в расшивку «узких мест» в электросетях. Естественно, пропагандисты из РАО предпочли не привлекать общественное внимание к тому, что именно Чубайс так яростно боролся против всех этих предложений в 2001 году.
Временами проливается некоторый свет на масштабы изменения благосостояния Чубайса и членов его «команды». Совсем недавно, в ноябре 2007 года, один из верных его соратников и один из главных функционеров СПС Леонид Гозман был обвинен в числе прочего в предоставлении искаженной информации в Центральную избирательную комиссию относительно владения им недвижимостью, а также в получении полумиллиарда рублей незадекларированных доходов. Комментарии сторонников Гозмана поначалу сводились к политической подоплеке нападок со стороны ЦИК и низкой компетенции ее сотрудников. Однако все сомнения рассеял сам Леонид Яковлевич, публично подтвердивший, что его месячный доход в РАО ЕЭС составляет не меньше одного миллиона рублей, и решительно заявивший, что, будучи членом команды Чубайса, «не стыдится того, что зарабатывает эти деньги».
Я не только не возражаю ни против больших зарплат, получаемых в частном секторе, ни против владения российскими гражданами недвижимостью, заработанной собственным трудом на свободном рынке. Я — обеими руками «за». Но, признаюсь, у меня нет аргументов для защиты немыслимых для подавляющего большинства населения России зарплат, получаемых в государственных компаниях за счет устанавливаемых государством тарифов. Я считаю это грабежом. Мне трудно объяснить миллионам российских пенсионеров, получающих в среднем пенсию в четыре тысячи рублей (в 250 раз меньшую, чем зарплата Гозмана), да и любому гражданину страны, оплачивающему ежемесячно электроэнергию по государственным тарифам, предпринимателям, вынужденным платить за подключение к сети тысячи долларов за киловатт, почему они из своих пенсий и заработков должны финансировать такого размера зарплаты, а также всякие иные бонусы, премии, опционы, акции, земельные участки и прочие маленькие радости этих членов команды Чубайса.
Да, очевидного успеха в деле реформирования электроэнергетики мне добиться не удалось. Были некоторые подвижки, но в целом Чубайс с поддержкой Касьянова и при фактическом нейтралитете Путина осуществил ту «реформу», какую и хотел. И все-таки кое-чего сумел достичь и я. Самое главное, что удалось сделать, по крайней мере, на том этапе, — это не допустить, во-первых, очередного этапа разворовывания государственной собственности в масштабах сопоставимых, а, возможно, и превосходящих «залоговые аукционы», а, во-вторых, установления монопольного контроля над всеми электросетями страны.
Тем не менее Чубайсу удалось многое. Приведу только два примера. Первый — это так называемая чешская операция, воспетая в свое время в панегирике Александра Беккера в газете «Ведомости» под названием «Шедевр Чубайса». Опуская сложные схемы расчетов и переводов, перейду к ее сути. Государственный долг Российской Федерации перед Чешской Республикой в 3,5 млрд долларов был списан таким образом, что российский Минфин в итоге расстался с примерно 1,5 млрд долларов. Однако из этой суммы около 700 млн долларов, если мне не изменяет память, в конечном счете оказались на счетах Чехии, а 800 млн — осели в РАО ЕЭС.
— Подождите, а какое отношение к государственному долгу имеет РАО ЕЭС?
— Вопрос абсолютно справедливый, потому что никакого отношения ни к междгосударственным расчетам, ни к государственному долгу РАО ЕЭС не имеет. Точнее не имело. РАО даже формально не поставляло электроэнергию в Чехию. Но факт остается фактом: 800 млн долларов перекочевало из российского бюджета на счета РАО ЕЭС.
Как так получилось? Какое отношение РАО ЕЭС имеет хоть к межгосударственным расчетам, хоть к государственному долгу? Наверное, примерно такое же, как и Росукрэнерго — к расчетам между Россией и Украиной за газ. С той только разницей, что Росукрэнерго в нынешнем виде появилось позже. А «шедевр Чубайса» — раньше. Что же касается того, насколько российский Минфин занижал налоги, взимаемые с РАО ЕЭС, как регулярно списывал накопленную электрокомпанией налоговую задолженность, даже говорить не буду. Эту систему даже коррупцией нельзя назвать. Из-за возможного нанесения оскорбления слову «коррупция».
Еще одна операция, какая была позволена нынешним режимом Чубайсу, — это проведение IPO (Initial Public Offering), то есть первоначального размещения акций, для электрокомпаний, выделенных из РАО ЕЭС, с зачислением средств, полученных от размещения этих акций, на счета самих компаний. Поясняю: если что-то продается, любой актив, то независимо от того, кто именно продает этот актив, выручка, получаемая от продажи, поступает собственнику продаваемого имущества, а не организатору продажи. Поскольку собственником государственных компаний является государство, то, естественно, при продаже акций государственных компаний полученные средства должны были бы поступать в государственный бюджет. Собственно, так это и происходит во всем мире. Так это происходит и в России по отношению ко всем иным компаниям, кроме двух: РАО ЕЭС и Роснефти. Суммарные средства, полученные от продажи энергоактивов РАО ЕЭС, достигли 700 млрд рублей, или около 30 млрд долларов. При том, что государству принадлежит чуть более половины акций РАО ЕЭС, за проданные активы оно должно было бы получить не менее 15 млрд долларов. Государство не получило ничего. Можно интересоваться технической схемой осу-ществления такой операции, а можно задуматься о том, какими должны были быть заслуги Чубайса перед режимом силовиков, если ему было позволено осуществить «сокращение» государственных активов на миллиарды долларов — то, чего не было позволено в стране в последние годы никому, — за исключением лишь Роснефти, Ростехнологий и некоторых других компаний, в руководстве которых находятся сотрудники спецслужб.
— Вы сказали, что такие IPO проводились и в пользу Роснефти?
Роснефть
— Да, и впервые это оригинальное изобретение было применено 12 июля 2006 года при проведении на лондонской фондовой бирже IPO как раз акций государственной компании Роснефть. При продаже около 10% акций компании Роснефть, принадлежащей российскому государству, полученные двенадцать с лишним миллиардов долларов поступили не в государственный бюджет страны, а на счета компании Роснефть. С чем можно сравнить эту замечательную операцию?
Можно сравнить с действиями сторожа, продавшего на рынке то имущество, которое охранял, и положившего деньги в собственный карман. Или, например, с действиями директора государственного музея, который продал хранящиеся в фондах музея картины, статуи и гобелены где-нибудь на Сотбис и направил эти деньги себе и своим сотрудникам на зарплату, премии или даже ремонт залов, обновление экспозиций и т. д.
Аналогов подобным операциям в мире нет. Когда готовились IPO Роснефти и РАО ЕЭС, я консультировался со специалистами, проводившими подобные IPO в разных странах. И когда я спрашивал, возможно ли такое зачисление средств на счета продаваемых компаний, мои зарубежные коллеги долго не понимали вопроса. Многие люди с уважением относятся к представителям власти. Поэтому когда с просьбой обращается советник президента, ему, как правило, стараются помочь. Когда я спрашивал: «Возможно ли в вашей стране такое, чтобы полученные средства от продажи акций государственных компаний оказались бы не в госбюджете, а на счетах самих компаний?» — на другом конце провода (или во время личной встречи) воцарялось молчание. Затем меня просили задать вопрос еще раз. Затем еще раз его уточнить. Затем извинялись, что, наверное, неправильно поняли. После неоднократного повторения одного и то же вопроса раздавался встречный вопрос: «Вы что, нас разыгрываете?» Коллеги обижались, они были просто не в состоянии представить, не только, что такое возможно, но и что такие странные вопросы вообще могут задаваться.
Самый холодный душ я получил от коллеги из Экономического отдела ЦК КПК. Как Вы знаете, в Китае в последнее время проводилось немало продаж акций государственных компаний, так что китайские власти наработали приличный опыт в организации соответствующих IPO. После неоднократной формулировки традиционного вопроса я получил кинжальный ответ на аккуратном английском языке: «Вы откуда звоните? Вы, наверное, вводите нас в заблуждение. Не может быть, что Вы работаете в администрации российского президента. Чтобы средства от продажи акций государственных компаний не зачислялись в государственный бюджет, такого быть не может. Пожалуйста, не отвлекайте нас больше». И теперь каждый раз, когда я снова слышу утверждения о том, что политические и экономические модели современных России и Китая очень похожи, я с грустью вспоминаю эту и еще несколько подобного рода историй.
Так вот, IPO с зачислением средств от продажи государственного имущества самим компаниям нынешняя власть разрешила только двум компаниям: Роснефти во главе с И. Сечиным и РАО ЕЭС во главе с А. Чубайсом. Можно выяснять различия между указанными господами. А можно задуматься и о том, что их объединяет, каково реальное отношение режима к Чубайсу, Чубайса — к режиму, какую роль он играл все эти годы и какую он продолжает играть.
— А в обсуждении каких еще проектов Вы принимали участие в последние годы своей работы в должности советника президента?
Контракт с властью
— Было еще немало разных тем. Была борьба против ратификации Россией Киотского протокола. Три с лишним года удавалось удерживать страну от ратификации этого безумного документа. К сожалению, российские власти не захотели сыграть роль спасителя человечества от киотизма — зеленой разновидности тоталитаризма. Если бы Россия не ратифицировала Киотский протокол в 2004 году, сегодня он был бы мертв. Увы, эта киотская истерия продолжается и уже обходится человечеству в десятки миллиардов долларов, оборачивается ростом цен на продовольствие во всем мире, сопровождается беспорядками, в ходе которых погибают десятки и сотни людей. Кстати, и в истории с ратификацией Россией Киотского протокола роль Чубайса оказалась не последней.
Была и история с ЮКОСом. С моей стороны тогда не было такой публичной борьбы, как с расхищением российской электроэнергетики или с ратификацией Киотского протокола.
В политической жизни далеко не всегда все получается, в ней не обходится и без компромиссов. Были бои, которые я выигрывал, были битвы, которые проигрывал, была борьба, которую удавалось сводить вничью. И в 2000, и в 2001 и в 2002 годах далеко не все получалось. Но до 2003 года исход любой новой схватки не был предопределен. Поэтому были все основания бороться. 2003 год стал переломным. В июле 2003 года, сразу после ареста Лебедева и еще до ареста Ходорковского, стало ясно, что ситуация радикально изменилась. Прежние правила и обычаи перестали работать. В течение какого-то времени еще сохранялась призрачная надежда, что это случайность, что это ошибка, что все еще можно исправить. Тем более что на мои вопросы о ЮКОСе и судьбе Ходорковского мне неоднократно было сказано, что будет суд, что суд у нас независимый, что на суде все проблемы и прояснятся и решатся, и потому, если никто не виноват, то, конечно же, никто невинного человека в тюрьму и не отправит.
Не то, чтобы я особенно в эти слова поверил, но их запомнил. И суда над Ходорковским ждал терпеливо. Когда же в 2004 году началась работа Басманного суда, то я пришел на его заседание. Мне было чрезвычайно важно проверить действенность данных мне обещаний о независимости, беспристрастности и объективности суда. Мне было важно присутствовать там, видеть и чувствовать, что происходит на суде, — не только по сообщениям прессы, не только по репортажам журналистов и словам достойных людей, мнение которых ценю и уважаю. Мне было важно увидеть процесс собственными глазами. И я увидел его сам. Поэтому к тем ста мнениям, которые я по этому поводу услышал и о которых прочел до того, как я туда пришел, добавилось еще одно — мое собственное мнение. Поэтому никаких иллюзий по поводу того, что, как и кем было сделано, у меня не осталось. Как, кстати, и по поводу данных мне обещаний.
События 2003 года стали переломными. Тогда, — помню это очень хорошо, — было огромное количество вопросов со стороны наших зарубежных коллег: что все это означает? Надо сказать, что за рубежом отношение к российскому руководству тогда было очень хорошим, почти дружеским. Никто не мог поверить, что то, что происходило с ЮКОСом и Ходорков-ским, может происходить в цивилизованной стране, какой, казалось, уже начала становиться Россия. Практически все полагали, что это невероятная ошибка, которая вот-вот будет исправлена, что это трагическое недоразумение. На встречах «шерп», на двусторонних, на многосторонних встречах коллеги постоянно спрашивали и никак не могли поверить. Казалось, что это дурной сон, который вот-вот должен прекратиться — через неделю, две, три. 2003 год еще сохранял надежду, что многое можно исправить.
Следующий, 2004-й, год расставил точки над i. Хотя ответы на поставленные вопросы так и не были даны в словесном виде, но они были даны в действиях власти. Действия оказались красноречивыми и убедительными. Стало ясно, что даже та ограниченная кампания либерализации, — пусть только экономической, конечно, не политической, — уже закончилась, и страна идет семимильными шагами (точнее, несется со скоростью паровоза) в совершенно другую сторону. Поэтому на своей пресс-конференции по итогам уходившего 2004 года я назвал его «годом великого перелома», а операцию по захвату Юганскнефтегаза Роснефтью — «аферой года».
2005 год уже стал вторым годом подряд, когда по рейтингам Freedom House Россия признавалась недемократической, несвободной страной. Если в предшествовавшие годы она была частично политически свободной, каждый год опускаясь все ниже и ниже, то в 2004 году она пересекла границу, отделяющую- частично политически свободные страны от политически несвободных.
После убийства российскими военными заложников в бесланской школе для меня стало абсолютно неприемлемым оставаться российским «шерпой» в «группе восьми», то есть быть представителем недемократической страны и ее лидера в клубе демократических стран. По условиям клуба («восьмерки», а раньше «пятерки» и «шестерки») в него входят только демократические страны. Если члены этого клуба по-прежнему считают возможным встречаться с представителями России, то это их выбор. Я же попросил президента освободить меня от обязанностей «шерпы».
— И он освободил Вас?
— Нет, не освободил. В течение какого-то времени все делали вид, будто бы ничего не изменилось, и эта моя «блажь» пройдет. Какое-то время казалось, что проблема как-то «утрясется». Однако я повторил несколько раз, что работать больше не буду, — так, как мы и договаривались с самого начала. И я перестал работать.
И это принесло свои результаты. Очевидно, помог и мой визит в Басманный суд.
Через три месяца после моего заявления о прекращении исполнения мной функций «шерпы» и после фактического их прекращения был обнародован Указ Президента РФ об освобождении меня от обязанностей «шерпы». По хорошей бюрократической традиции он был опубликован 3 января, когда страна находилась в объятиях новогоднего отпуска. В Указе не было упомянуто, что освобождение произошло по моей просьбе, что ухожу я по собственному желанию. Просто говорилось, что я освобожден и назначен новый человек.
— А Вы понимали, что уйдете и из советников президента?
Да, конечно. Наступил новый, 2005 год. Но большого рассказа о нем, очевидно, пока не будет. Год ознаменовался быстрой деградацией качества экономической политики, деградацией институциональной структуры государства. Страна споро погружалась в авторитаризм. Мои попытки что-либо сделать оказались безуспешными. В администрации разворачивалась бюрократическая склока, жизнь в ней становилась все более «веселой»… Условия, на которых в 2000 году мы договаривались с Путиным, не выполнялись. Оставаться во власти не имело никакого смысла.
В декабре 2005 года события пошли уже вскачь. Началась подготовка «га-зовой» войны против Украины, развернувшейся уже в следующем, 2006-м, году. Было понятно, что готовится что-то безумное, но то, что операция станет дымовой завесой, под прикрытием которой будут организованы эксклюзивные условия для Росукрэнерго, при которых от российского налогообложения освобождаются поставки газа на миллиарды долларов, выяснилось позже.
Прошло совещание по предоставлению налоговых льгот при разработке нефтяных месторождений Восточной Сибири — месторождений, по совершенно случайному совпадению незадолго до этого доставшихся почти исключительно Роснефти и Газпрому.
Произошло обсуждение предстоящего IPO Роснефти. Поначалу я полагал, что инициаторами аферы является руководство Роснефти, пытавшееся присвоить государственных средств на сумму реализации акций (ожидалось получение 10 млрд долларов, в итоге получилось 12 млрд долларов). Выяснилось однако, что автором схемы является Дмитрий Анатольевич Медведев. Обсуждение в присутствии высших должностных лиц государства показало, что все в курсе проводимой операции, что она со всеми согласована и все понимают, кто что и зачем тут делает. Обнаружилась лишь одна небольшая нестыковочка: Игорь Сечин, председатель наблюдательного совета Роснефти, запланировал направить из ожидавшихся к получению 10 млрд долларов от IPO сущую мелочь — какие-то 1,5 млрд долларов — на «материальное стимулирование руководства компании». Поскольку «нестыковочка» оказалась несогласована с коллегами и коллеги лишь случайно узнали о ней на совещании, вскочивший со своего места, как школьник перед строгим учителем, и мгновенно ставший малиновым «серый кардинал Кремля» был подвергнут безжалостной моральной экзекуции: «Что же это такое, Игорь Иванович?» — не мог остановиться президент. Мне же досталась редкостная похвала: «Большое спасибо Вам, Андрей Николаевич! Большое вам спасибо!» На следующий день после стирания со всех компьютеров компании информации об этом предложении Сечин позвонил мне по «кремлевской связи» и строгим голосом потребовал от меня предоставить информацию, на основе которой я «осмелился так грубо подставлять его перед президентом».
Каждый день приносил мне новые и новые свидетельства об усугубляющемся «празднике жизни». Делать мне там было абсолютно нечего. Желающие же изображать «либерально-гуманистическо-профессиональное» лицо режима обязательно найдутся. Очередное заявление об освобождении с поста советника было подано мной 20 декабря 2005 года. Президент попросил подождать: «Вы понимаете, так не уходят. По этому поводу мы должны еще отдельно поговорить». Прошла неделя. Наступил конец декабря, приближался отпускной январь. Нарастала вероятность годичной давности истории об освобождении с поста «шерпы». Ждать дольше не имело смысла. 27 декабря 2005 года я официально объявил, что подал заявление и ухожу в отставку.
Я вернулся в Институт экономического анализа, где продолжаю работать и сейчас. Через некоторое время получил приглашение в Институт Катона в Вашингтоне, где с октября 2006 года работаю старшим научным сотрудником.
Часть вторая. «Столетняя война»
— Спасибо Вам большое, Андрей Николаевич, за этот откровенный и содержательный рассказ. Вы дали читателям «Континента» возможность не просто познакомиться с Вашими взглядами на то, что происходило в России и с Россией за последние четверть века, но и увидеть ее историю пропущенной через Ваш личный человеческий опыт — глазами непосредственного участника и свидетеля многих важнейших событий, определивших ее рисунок. А это особенно ценно, и это дает нам теперь возможность попросить Вас именно в этом же русле одновременно личностно-биографического и научно-аналитического подходов, — а значит, и как бы в продолжение предыдущего Вашего рассказа, — ответить и на несколько более предметных наших вопросов.
И первый наш вопрос будет такой. Всем памятно то Ваше шоковое определение характера режима, упрочающегося в последнее время в России, которое Вы дали после Вашего ухода из советников президента, — «корпоративистский режим». Определение, которая вся вменяемая страна перевела практически как «бандитски-корпоративистский». Мы помним и тот системный анализ, который Вы дали, раскрывая содержание этого определения в сравнительном сопоставлении нынешнего российского режима с теми моделями, которые в истории уже существовали. В частности, нам показалось очень убедительным — во всяком случае для людей нашего уровня непрофессионализма в экономике и в политике, — отличие, проведенное Вами между этим режимом и уже существовавшими в истории режимами партийных диктатур. А в этой связи — и отличие «Единой России» от тех партий, которые создавали режимы партийных диктатур, хотя и нынешняя партия власти тоже старается, как и они когда-то, выработать себе определенную идеологию. Потому что, понятно, без этого инструмента работать с народом нельзя. Но соотношение тут все же иное: там, в тоталитарных партиях, осуществлявших режим партийной диктатуры, идеология была первична, практика же была результатом идеологии (хотя постепенно это соотношение изменялось, и к концу советского режима идеология на самом деле почти не имела уже никакого значения). А для «Единой России» идеология изначально вторична как всего лишь один из подсобных инструментов ее функционирования, потому что она и сама является, с Вашей точки зрения (если мы правильно ее понимаем), всего лишь рабочим инструментом некоей сложившейся в последние годы корпоративистской институционально-государственной структуры преступно-мафиозного характера. Так вот, если принять это Ваше определение и Вашу характеристику нынешнего режима (а мы с ней согласны, Вы нас убедили, подтвердив и наши собственные внутренние интуиции), то тогда возникает такой вопрос. Скажите, а на первом этапе, когда Вы стали советником президента и когда режим не приобрел еще столь отчетливо выраженного преступно-мафиозного корпоративистского характера, у Вас что, была уверенность, что власть живет и озабочена интересами страны? Или Вы и с самого начала чувствовали, что все движется именно в сторону мафиозной структуры? Если же нет, если тогда было все-таки ощущение, что эти люди всерьез думают о стране, о ее благосостоянии и развитии, то в какой момент произошел перелом в сторону мафиозности? И почему? Это же, в общем-то, должно было, наверное, как-то почувствоваться даже на самом простом, интуитивном нравственно-психологическом уровне восприятия окружавшей Вас властной среды — что что-то не то делается, что что-то назревает опасное, темное. Короче говоря, то, что произошло, — это, с Вашей точки зрения, результат постепенного изменения характера власти или результат постепенного выявления того, что было заложено в ней с самого начала, ее истинных подспудных стремлений и целей?
Эволюция или заговор?
— Вы задали один из самых интересных вопросов, касающихся нынешнего политического режима. В течение последних лет этот вопрос был, наверное, наиболее часто обсуждаемым. Было ли запланировано получение такого результата с самого начала? Или же полученный итог есть результат внутреннего развития? Что это было: эволюция или заговор?
Есть два ответа на этот вопрос. Согласно одному, таков был изначальный план, так было задумано с самого начала. Согласно другому, так не было задумано, но так получилось в результате эволюции. С моей точки зрения, отчасти верны оба подхода. Элементы осуществления некоего плана можно проследить практически с самого начала — и с мая 2000 года, и с января 2000 года, и с августа 1999 года, и даже с августа 1998 года. Но кое-что появилось позже, в том числе и как реакция на изменение ситуации.
В чем-то это похоже на судьбу новорожденного ребенка: кем ему предстоит стать? Кто-то станет нобелевским лауреатом, кто-то — бандитом. Вечный вопрос: являются ли судьбы людей, общественных групп, целых стран заранее предопределенными? В чем-то — да, в чем-то — нет.
Некоторое время назад я написал статью «Фридман и Россия», посвященную выдающемуся американскому экономисту Милтону Фридману, которого мне посчастливилось знать в течение десяти лет. У Фридмана было особое отношение к России, хотя он никогда в ней не бывал. Фридман часто, подолгу и с большим интересом расспрашивал меня, что происходило в нашей стране. Каждый раз, когда мы с ним встречались, у меня возникал один и тот же вопрос: а что было бы в том случае, если бы, например, он и его супруга Роза оказались бы не в Америке, а в СССР? С одной стороны, наличие гения на территории своей страны, — это невероятный вклад в ее развитие. С другой стороны, представить Фридманов в 1930-е — 1950-е годы в СССР мне даже гипотетически никак не удавалось. Однажды я спросил их об этом обоих: смогли бы они стать теми, кем стали, если бы оказались не в США, а в СССР? Они помолчали полминуты и потом дружно и очень серьезно ответили: нет.
Почему я вспомнил о Фридманах? Потому что в их истории звучит своего рода попытка ответа на вопрос, который только что был сформулирован: в какой степени предопределена судьба отдельного человека, человеческого сообщества, всей страны? В какой-то степени это разговор о том, а что было бы, если… В жизни всегда есть альтернативы. Оставаясь на почве реальности, нельзя заранее предсказать, что произошло бы, если бы история повернулась другой своей стороной. Так что думаю, интерес к ответам на этот вопрос обеспечен надолго.
Одни аналитики объясняют происходящее сегодня в России институциональной природой спецслужб, сотрудники которых оказались у власти. Другие ссылаются на разницу в людях независимо от принадлежности к спецслужбам, включая КГБ. Среди сотрудников спецслужб мне встречались и недостойные люди, и люди весьма порядочные. С моей точки зрения, принадлежность человека к той или иной организации, к той или иной службе, к той или иной партии, к той или иной идеологии не является единственным фактором, исключительно предопределяющим характер его поведения. Каждый человек — в большой степени хозяин своей судьбы. В схожих ситуациях похожие люди делают разные шаги. Борис Ельцин тоже был первым секретарем обкома КПСС. А в свое время он отдал распоряжение о сносе Ипатьевского дома.
— Он первым секретарем и остался…
— В чем-то остался. А в чем-то… Ельцин оказался уникальным первым секретарем обкома. Кого среди таких секретарей обкомов 1980-х — 1990-х годов можно поставить рядом с ним? Лобова? Скокова? Романова? Гришина? Зайкова? Лигачева? Кто среди них — первых и вторых секретарей обкомов и горкомов — по масштабу понимания происходившего был сопоставим с Ельциным? Конечно, учитывая уровень его образования, он вряд ли мог стать, так сказать, Милтоном Фридманом. Но, принимая во внимание его фактический background, нельзя не отметить, что Ельцин оказался совершенно необычной личностью. Условия для формирования взглядов Михаила Горбачева были более благоприятными: Московский университет, юридический факультет. Но, объективно говоря, понимание ситуации у Ельцина оказалось более глубоким. Хотя не было у него ни юридического образования, ни университетов. Какую эволюцию он прошел, будучи по образованию строителем, проведя большую часть жизни в Свердловске, не имея особых возможностей для интеллектуального общения…
— Вы очень хорошо сказали, что экономическая политика может быть в чем-то даже и верной, но это не имеет отношения к сути режима.
Гарвенсазимит и корпоративизм
— Для описания политического режима неприменим традиционный экономический инструментарий. Он годится для анализа качества экономической политики. На фоне политики, проводившейся в нашей стране в 1990-е годы, на фоне распространенной мировой практики качество текущей макроэкономической политики остается пока еще приличным. Тем не менее голландская болезнь начинает ощущаться все сильнее, а расходные аппетиты государственной власти в последнее время заметно растут.
Что касается структурной политики, то она характеризуется термином «аргентинская болезнь». Аргентинская болезнь — это неутолимая страсть властей перемещать ресурсы из одной отрасли в другую, от одного сектора к другому. Этот атавизм социалистического подхода в условиях в целом рыночной экономики смог разрушить Аргентину, бывшую в начале ХХ века одной из богатейших стран мира.
Кампанию квазинационализации экономических активов, проводимую сегодня в России, имеет смысл именовать «венесуэльской болезнью», с тем отличием от страны, давшей имя этой болезни, что в российском случае государство является инструментом в целях приватизации активов «правильными» людьми.
Начало экономических войн против соседей — Украины, Молдавии, Литвы, Грузии, Эстонии — с использованием энергетического оружия, с использованием торговых и транспортных блокад — это своего рода «саудовская болезнь» (в 1973 году саудовские власти ввели эмбарго на поставки нефти против стран, поддерживавших Израиль).
Наконец, последняя и наиболее опасная в долгосрочном плане экономическая болезнь России — это «зимбабвийская болезнь»: разрушение институтов современного общества и государства по типу того, которое осуществляет в Зимбабве Роберт Мугабе. По индикаторам институционального развития нынешняя Россия занимает пока еще более высокие позиции, чем современная Зимбабве. Но уже ненамного. Надо отдать должное российским властям: разрушение современных государственных и общественных институтов у нас в последние годы происходит с более высокой скоростью, чем в Зимбабве.
Если взять все болезни вместе, то получим общий диагноз современной российской экономики — гарвенсазимит (голландско-аргентинско-венесуэльско-саудовско-зимбабвийская болезнь). Когда во время публичных выступлений я произношу этот замечательный термин, внимание аудитории, как правило, гарантировано.
— Снова — как пять источников и пять составных частей?
— Немножко иначе: пять хворей, пять болезней. Экономический анализ дает необходимый инструментарий для понимания этих болезней. А вот для понимания причин, по которым один общественный организм оказывается подвержен той или иной болезни, а другой — нет, экономического инструментария недостаточно. Тут уже необходимо понимание того, что происходит с государством, какие решения и почему принимают лица, обладающие политической властью.
Анализом поведения государств и общественных групп в государстве занимается наука political science, название которой на русский язык пока крайне неудачно переводится как «политология». Применение политического анализа и соответствующего терминологического аппарата к нынешнему российскому феномену привело к появлению работ, посвященных анализу корпоративистского государства. Нынешнему российскому государству далеко до критериев современного государства демократического типа, примеры которого есть в странах Европы и Северной Америки и зародыш которого возник в России в 1990-е годы. Нынешнее корпоративистское государство отчасти напоминает корпоративные государства Германии, Италии, Португалии, Испании середины ХХ века.
Приемлемость термина «корпоративистское государство», не являющегося синонимом понятия «корпоративное государство», активно обсуждалась несколько лет назад. Сейчас термин «корпоративистское государство», кажется, уже вошел в русский общественно-политический язык.
Однако для анализа нынешнего российского режима инструментария political science тоже недостаточно, тут уже необходим социологический анализ, а он неизбежно приводит к рассмотрению не только партийных структур, но и силовых структур, общественных групп, специализирующихся на применении насилия, среди которых государство является лишь одним из примеров — наряду с армией, частными охранными предприятиями, организованными преступными группировками разного типа. Одни имеют большую полноту власти на подконтрольной территории, другие — меньшую, одни более конкурентны, другие — более монопольны. Сложившийся в России силовой политический режим по свое природе и методам своих действий занимает промежуточное положение между ЧОПом и ОПГ.
— Иными словами современный политический режим в России напоминает мафию?
— Да, группировка мафиозного типа может служить своего рода образцом. Классический пример для таких режимов — мафиозные организации в Италии, в том числе в Сицилии. Видимо, не случайно некоторые итальянские политики оказались весьма близкими по духу, а сардинские поместья — одними из наиболее посещаемых мест. Правда, деинституциализация в России приводит к такому уровню разложения институтов, который не вполне характерен даже для мафии. Похожими на нынешний режим являются группировки уличной шпаны — менее стабильные, менее устойчивые, менее институциализированные.
Конечно, полного аналога политического режима тому или иному неполитическому феномену нет и быть не может. Например, предвыборная кампания, проводившаяся накануне 2 декабря 2007 года, — явление для городской шпаны не совсем характерное. Такого рода кампания была более характерной для партийных режимов, проводивших аналогичные кампании в 1932–1933 годах в Германии и в 1937 году в СССР. Такого рода аналогии позволили некоторым наблюдателям проводить сравнения нынешнего российского силового режима со сталинским и нацистским. Что-то в этих режимах оказалось похожим, в чем-то есть различия. Так что анализ фашизма, начатый мной три десятилетия назад, неожиданно получил новую пищу.
— Есть еще одна параллель… Знаете ли Вы, что одна из последних публицистических статей Владимира Максимова о России называлась «Шпана у власти»? Забавное терминологическое совпадение, не правда ли? Хотя до сегодняшнего дня он не дожил и эта его квалификация относилась к тому, что делала правительственная команда Гайдара… Вы рассказывали о московско-ленинградском кружке ученых. Кто входил в него? Там ведь как будто были едва ли не все члены будущего правительства Гайдара?
Портрет Дориана Грея
— Этот вопрос достоин того, чтобы обсудить его более детально. Сквозь призму действий команды Гайдара и судеб ее участников становится более понятным и история страны, и судьба реформ, и судьба надежд начала 1990-х годов, объединявших многих людей демократических и либеральных взглядов. Судьба самой команды и ее членов показательна.
Надо сказать, одно дело — быть исследователями, непосредственно не вовлеченными в процесс принятия политических решений. Другое дело — эти решения принимать. Поначалу, при вхождении во власть, интересы общего дела среди членов команды Гайдара, казалось, явно превалировали. Однако вовлечение в процесс принятия политических решений привело к неизбежному перерождению группы исследователей в другую группу. Это отразилось даже в ее названии: из так называемой команды Гайдара (группы исследователей и аналитиков) она превратилась в то, что сейчас часто называют командой Чубайса (то есть группу управленцев). Хотя эта команда Чубайса имеет некоторые исторические корни в первоначальной группе исследователей, собравшейся двадцать лет назад на первый семинар в «Змеинке», по своим политическим, идеологическим и моральным взглядам она имеет с ними мало общего. Одних уже нет, те же, кто остался, изменились до неузнаваемости.
— В том числе и сам Чубайс?
— Естественно. Пожалуй, ни в ком прошедшая эволюция не оказалась столь драматической и столь наглядной, как в личности Анатолия Чубайса. Причем даже во внешнем облике этого человека. Те, кто знал его в 1980-х годах, глядя на сегодняшнего Чубайса, с трудом могут поверить, каким этот человек был раньше.
Судьба команды Гайдара действительно уникальна, а ее детство и юность вспоминаются с душевной теплотой практически всеми ее участниками. Наверное, не случайно история ее создания уже эксплуатировалась в околополитических целях — начиная с первой попытки написания истории этой группы в середине 1990-х годов.
В августе 2006 года сайт ПОЛИТ.РУ начал проект, посвященный двадцатилетию семинара в «Змеинке». Серия открывалась интервью Егора Гайдара, продолжилась рядом интервью других участников команды и, по логике вещей, должна была бы завершиться материалом с участием Анатолия Чубайса. Собственно говоря, авторы проекта этого и не скрывали. Трудно было отделаться от впечатления, что кроме благородного мемуарного запала преследуется и политическая цель — своего рода теоретическая подготовка СПС к парламентским выборам 2007 года. Но у политического процесса есть свои законы. К тому времени, когда наступил момент для интервью с Чубайсом, он как действующий государственный чиновник и один из крупнейших государственных олигархов, очевидно, понял, что сделать такое интервью, какое он планировал дать вначале, он уже не сможет.
Так и остался этот проект оборванным. Опубликованные материалы представляют двоякий интерес. С одной стороны, они содержат любопытную историческую информацию. С другой, они, увы, сохраняют следы чистки прошлого с точки зрения идеологических и практических потребностей сегодняшнего дня. Как «уточняется» история, как затушевывается роль одних лиц и выпячиваются действия других, как создаются партийные легенды и мифы, теперь, увы, можно видеть на примере не только «Краткого курса ВКП(б)». Несколько человек, стоявших у истоков этой группы, сыгравших важнейшую роль в ее создании и становлении, в материалах этого проекта практически не были упомянуты. Например, Юрий Ярмагаев — один из трех отцов-основателей группы экономистов в Ленинградском инженерно-экономическом институте. Или же Петр Сергеевич Филиппов, сыгравший исключительную роль в формировании и сплочении этой группы, душа компании. Однако в силу расхождений во взглядах с Чубайсом оба оказались фактически «вычеркнуты» из истории команды, точнее, из ее «краткого курса». Про другие искажения даже не хочу говорить.
Три источника и три потока
Настоящая история этой группы экономистов началась в 1979 году, а фактически закончилась в начале 1992 года — после формирования нового правительства в ноябре 1991 года и начала экономических реформ. Именно тогда прояснились принципиальные различия во взглядах на экономическую политику, на политические предпочтения и, не побоюсь этого слова, на моральные принципы, приемлемые в политике. Тогда произошло разделение первоначальной команды Гайдара на три группы.
К первой группе относятся представители интервенционистских взглядов, считающие необходимым государственное вмешательство в рыночную экономику (в московско-ленинградском экономическом кружке всех объединяло признание необходимости рынка и понимание того, что советская плановая экономика нежизнеспособна). Наиболее заметным из них был Сергей Юрьевич Глазьев, один из активных участников семинаров 1980-х годов, по-своему очень яркий человек, весьма работоспособный, автор нескольких книг, создатель концепции научно-технологического развития, недавно избранный членом РАН. В 1991 году Глазьев был назначен на пост заместителя министра внешнеэкономических связей. В декабре 1992 года после ухода Петра Авена он стал министром и был им до октября 1993 года, когда, присоединившись к Р. Хасбулатову и А. Руцкому, покинул российское правительство. К этому же направлению я бы отнес Оксану Генриховну Дмитриеву. В правительстве Е. Примакова в 1998 — 1999 годах она была министром по социальной политике. В настоящее время в качестве депутата Государственной думы от «Справедливой России» она помогает С. Миронову.
Второе направление в терминах современной мировой экономической мысли я назвал бы кейнсианством, а в терминах политической классификации — правым консерватизмом. Наиболее заметные представители этого направления — Егор Гайдар и Анатолий Чубайс, а также присоединившийся к ним позднее Евгений Ясин. Суть этого подхода — создание привилегированной рыночной экономики для немногих избранных.
— Но в чем в таком случае отличие от позиции Глазьева?
— Глазьев выступал (и, видимо, продолжает выступать) за более экстремальные формы государственного вмешательства в пользу многих, Гайдар и Чубайс — за более камуфлированные способы вмешательства в пользу немногих. Условно говоря, Глазьев — за французский социализм миттерановского типа, Гайдар и Чубайс — за правый консерватизм латиноамериканского типа. Хотя последние двое предпочитали позиционировать себя в качестве либералов, с точки зрения общепринятой международной системы координат, их позиция, строго говоря, практически совпадает с правым консерватизмом.
Третье направление представляли экономисты, придерживавшиеся позиций классического либерализма. В команде Гайдара они были представлены прежде всего Сергеем Васильевым, Борисом Львиным и мной. Никто из нас не занимал позиций в исполнительной власти, позволявших принимать самостоятельные решения. Иногда эти позиции бывали достаточно высокими как для аппаратной работы (Васильев был первым заместителем министра экономики и первым заместителем руководителя аппарата правительства), так и для общественной дискуссии (в частности, моя позиция как советника президента). Но такой статус практически не давал полномочий на принятие самостоятельных решений в сфере экономической политики, что отличало нас как от Глазьева и Дмитриевой, работавших министрами, так и от Гайдара, Чубайса и Ясина, занимавших посты министров, вице-премьеров, первых вице-премьеров, и. о. премьера, руководителя президентской администрации, менеджера крупнейшей государственной компании.
Таким образом, в команде Гайдара были представлены три экономических и политических направления.
— Три источника и три составные части…
— Три источника и три потока, три школы экономической мысли и три направления экономической политики…
Как только рубеж 1991 — 1992 годов был преодолен, как только от вопросов, что и как делать, члены команды перешли к осуществлению политики, разногласия, казавшиеся ранее незначительными, «вдруг» проявились в полный рост. С того времени начинается и размежевание прежних сторонников по различным политическим предпочтениям.
Сменив целый ряд партнеров — бывшего вице-президента Руцкого, Конгресс русских общин, КПРФ, Сергей Глазьев стал одним из основателей и организаторов партии «Родина», избирался от этой партии депутатом Государственной думы и даже выдвигался от нее кандидатом в президенты.
Егор Гайдар и Анатолий Чубайс стали создателями партии «Демократический выбор России», который через ряд этапов превратился в СПС. Эта организация тоже прошла свою эволюцию, закономерными ступеньками которой стали ее лозунги про возрождение российской армии в Чечне и либеральную империю, действия по уничтожению старого НТВ и монополизации российской электроэнергетики.
Сторонники либерального пути развития России недавно также создали свою политическую организацию — Союз «Либеральная Хартия».
— То есть Вы хотите сказать, что разногласия в московско-ленинградском кружке начались только после 91-го года?
Теоретические споры
— Споры по разным вопросам у нас были с самого начала. Но поскольку принятие решений на государственном уровне нам тогда не грозило, то спорить можно было о чем угодно: разногласия не приводили к расколу. Хотя дискуссии были острейшими.
В 1987 году, к примеру, на одной из встреч развернулся энергичный спор по поводу того, можно или нельзя сотрудничать с коммунистической властью. Насколько я помню, П. Филиппов, а также несколько представителей юного поколения из клуба «Синтез» настаивали на том, что сотрудничать с коммунистической властью нельзя, что все произошедшее в стране в течение семидесяти лет сделало такое сотрудничество невозможным. Чубайс придерживался противоположной точки зрения, считая, что сотрудничать с властью не только можно, но и нужно, причем не только с КПСС, но и с КГБ, поскольку там, мол, «есть продвинутые ребята».
В 1988 году на один из семинаров в Ленинград из Москвы приехал Виталий Найшуль и познакомил нас со своей книгой «Другая жизнь», в которой была изложена его концепция ваучерной приватизации. Дискуссия по поводу приватизации была очень бурной. Под конец большинство собравшихся в той или иной степени концепцию Найшуля приняли, — кроме одного человека. По иронии судьбы этим человеком оказался Чубайс, утверждавший, что ваучерной приватизации в нашей стране никогда не будет. Забавно, что судьбе угодно было провести ваучерную приватизацию в России руками именно Чубайса. (Справедливости ради следует сказать, что к тому времени, когда в 1992 году Чубайс, будучи уже руководителем Государственного комитета по имуществу, не только принял, но и стал осуществлять эту концепцию, ее непосредственный автор, В. Найшуль, от нее уже отказался. Он пояснял, что ситуация, в какой он считал такую приватизацию возможной, безвозвратно ушла в прошлое. Виталий Аркадьевич отказался тогда и от поста советника Чубайса.)
Другой темой, вызвавшей весьма энергичные споры, стал грядущий распад СССР. Дело было в июле 1988 года на семинаре, проводившемся около деревни Черное на южном берегу Ладожского озера. Нас было человек двадцать — двадцать пять, жили мы неделю в палатках на берегу озера, днем проводили семинары, слушали доклады, участвовали в обсуждениях, а вечером сидели у костра, пели, устраивали прогулки на катамаране по Ладоге. Обсуждавшиеся вопросы не ограничивались исключительно экономикой: говорили мы о том, каким видится будущее страны с разных точек зрения. На одном из таких семинаров выступил Борис Львин со своим прогнозом распада Советского Союза. На протяжении предшествующих лет Борис неоднократно говорил на эту тему на заседаниях клуба «Синтез», но на «взрослые» заседания команды эту тему еще не выносили. Борис Михайлович выступил, как всегда, блестяще. После чего состоялось обсуждение.
Следует напомнить, что на дворе стоял июль 88-го года. «Поющих революций» в республиках Прибалтики еще не произошло, народные фронты только-только начали формироваться, в неизбежный распад советской империи поверить было непросто. Можно было, конечно, ссылаться на эссе Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». Но 1984 год к тому времени уже прошел. И ничего похожего на осуществление прогноза, относившегося, как тогда казалось, к разряду ненаучной фантастики, не случилось. В то время многим казалось, что СССР стоит неколебимо.
Однако после доклада Бориса большинство участников семинара с ним согласились, кроме опять же Чубайса. Он говорил, что не может представить себе распад Советского Союза: «Мы даже четыре Курильских острова не можем отдать! И не отдадим! Калининград не отдадим! А ты говоришь: Украина, Белоруссия, Прибалтика, Закавказье!.. Это не-воз-мож-но!» Помню, как Львин спокойно так заметил: «Курилы не отдадим, а Прибалтику — отдадим. И Украину. И Крым». И вот тогда, во время этой дискуссии, его спросили: «А когда все это произойдет?» У меня так и запечатлелась эта картина в памяти — мы сидели вокруг костра, Борис Михайлович покачал головой и так негромко произнес: «Да думаю, больше трех лет Союз не проживет». Повторю еще раз: это был июль 1988 года.
Так что споры у нас существовали и тогда, но тогда они были сугубо теоретическими.
Практические разногласия
Шестого ноября 1991 года Гайдар был назначен вице-премьером. Поскольку премьером стал Ельцин, то Гайдар de facto оказался руководителем правительства. Чуть позже были назначены министрами и другие члены команды: Чубайс, Авен, Нечаев, Мащиц. Некоторые стали советниками, помощниками, руководителями подразделений в правительстве.
Если не ошибаюсь, 18 января 1992 года, по результатам переговоров с бастовавшими шахтерами, Гайдар принял решение, во многом предрешившее судьбу и своего правительства, и экономических реформ, а возможно, и всей страны на десятилетия. Правительство приняло на себя финансовые обязательства по поддержке шахтеров на сумму, эквивалентную 8% валового внутреннего продукта. В это невозможно было поверить. Восемь процентов ВВП — это совершенно фантастическая сумма! Сумма, которая никогда — ни до, ни после — ни на какие иные цели одноразово не выделялась. Бюджетная политика в России и сегодня далека от образцовой. И сегодня государственные средства растаскиваются на разные сомнительные проекты, в том числе и на популистские, и на силовые. Тем не менее ни одна из этих трат не сопоставима по масштабам с решением января 1992 года. Так, к примеру, совокупные расходы на оборону (закупки вооружения, денежное довольствие армии, пенсии военнослужащим и т. д.) составляют сегодня около 3% ВВП, совокупные расходы на МВД, органы безопасности, прокуратуру — чуть более 2% ВВП. Вся социальная сфера сегодня поглощает около 8% ВВП. Это огромные суммы. Они идут на финансирование секторов, где заняты сотни тысяч и миллионы людей. В январе же 1992 года для одной только подотрасли топливной промышленности — на зарплату, на поддержку шахт, на субсидии — были выделены средства в размере 8% ВВП. История даже нашей страны иных таких примеров, кажется, не знает.
Когда это решение было принято, стало ясно, что первое условие успешного экономического реформирования — макроэкономическая стабилизация — уже разрушено: при таком уровне бюджетных расходов добиться ее было невозможно. Решение же по шахтерам оказалось, увы, не единственным. В результате последующих решений совокупные государственные расходы, в советское время составлявшие чуть более 50% ВВП, в течение 1992 года подскочили до 70% ВВП. Просела и доходная часть бюджета. В результате появился гигантский бюджетный дефицит размером почти в 30% ВВП. Неиз-бежным результатом во многом искусственно спровоцированного бюджетного- кризиса стала массированная денежная эмиссия, приведшая к инфляции и гиперинфляции, а затем и к политической смерти гайдаровского правительства,- к дискредитации экономических реформ, как будто бы в насмешку названных «либеральными» и «радикальными»… Впрочем, мы уже говорили об этом.
— Вы начинали такой, казалось бы, единой группой. И все были как будто бы примерно одного профессионального уровня, все доверяли друг другу. Но тот искусственный кризис, который создал потом Гайдар, Вы, насколько можно понять, охарактеризовали, в общем-то, как результат очевидной некомпетентности. А разве эта некомпетентность Гайдара в финансовых вопросах не была очевидна Вам с самого начала?
— В 1987 году, когда я присоединился к этому кружку, вопросы бюджетного дефицита и макроэкономической стабилизации только-только начали активно обсуждаться. Дефицит государственного бюджета СССР был еще относительно скромным, но быстро рос. В 1985 году он был еще около 2% ВВП, а в 1986 году превысил 6% ВВП. Расходные аппетиты продолжали расти, и в повестке обсуждений нашей группы появились вопросы стабилизации бюджета. Стали появляться и обсуждаться доклады по теме финансовой стабилизации. В 1989 году в журнале «Коммунист», где Гайдар был зам. редактора экономического отдела, была опубликована статья одного из членов команды Константина Кагаловского с говорящим названием «Поджаться». В 1991 году до дыр была зачитана и чуть ли не наизусть выучена статья Руди Дорнбуша «Макроэкономический популизм», посвященная финансовой дестабилизации, осуществленной правительствами С. Альенде в Чили и А. Гарсиа в Перу. Так что нельзя сказать, что для Гайдара в 1992 году эта тема была совершенно неизвестна: она неоднократно и детально обсуждалась в течение нескольких лет.
К 1991 году стало ясно, что бюджетная система страны идет вразнос. Ситуация усугубилась, когда обострилась конкуренция российских и союзных властей за то, в чей бюджет предприятия могут платить налоги. В результате в союзном бюджете стали образовываться огромные дыры. В 1990 году дефицит бюджета вырос до 8% ВВП, а в 1991-м — очевидно до 15% ВВП. В 1992 году он подскочил почти до 30% ВВП. На одной из встреч, произошедшей уже в 1993 году, Егор Тимурович поделился своими впечатлениями о тогдашней работе в качестве министра финансов и фактического руководителя правительства. Тогда он сказал примерно следующее: «Если к вам приходит один человек и просит у вас денег, вы можете отказать. Если приходит пятый человек и просит у вас денег, вы можете отказать. А вот когда приходит двадцатый человек, вы отказать не можете…»
Наверное, это наилучшая иллюстрация к тому, как не может и не должен вести себя министр финансов, руководитель правительства. Государственные чиновники независимо от ранга не вправе единолично определять, кому и сколько выдавать государственных денег. Руководитель исполнительной власти является представителем всей страны, всего общества, всей государственной власти. Его обязанность — соблюдение процедур, в том числе процедур принятия бюджетных решений. Это не только не вопрос компетенции одного человека. Это вообще не вопрос исполнительной власти. Бюджетные вопросы — это вопросы законодательной власти. Правительство лишь готовит соответствующие предложения, а рассматривает их парламент.
Так что отказ от применения демократических процедур в бюджетном процессе по-своему тоже способствовал финансовому кризису и гиперинфляции в России.
В последующие годы члены команды Гайдара неоднократно обращались и к нему и к Чубайсу с просьбой о проведении анализа проводившейся политики: что было сделано правильно, что — неверно, почему. Увы, ни разу такой встречи не произошло, ни разу такого анализа не проводилось. Игнорирование коллег после рубежа 1991–1992 годов стало вопиющим нарушением неписанных традиций, сложившихся в команде в предшествующие годы.
В декабре 1992 года Гайдар был вынужден уйти из правительства, премьером был назначен Черномырдин. Несмотря на довольно грустную атмосферу, не было ощущения бесповоротного поражения. Наоборот, было ощущение, что это лишь временное отступление, что через некоторое время Гайдара вновь призовут во власть, потому что проблемы страны никуда не делись, а людей, способных сделать необходимое, по-прежнему не хватало. Поэтому было ощущение, что Гайдар уходит, но обязательно вернется. Работа продолжится, ошибки будут проанализированы, уроки будут извлечены. Увы, анализа ошибок так и не было сделано, а ответы на поднятые вопросы так и не были даны.
Вы спрашивали меня по поводу понимания — непонимания, компетентности — некомпетентности. Думаю, что отказ от обсуждения очевидных провалов говорит о том, что, видимо, имело место понимание того, что ошибки были. Если же говорить с высоты нынешнего времени, то произошедшее является, очевидно, свидетельством не только личной слабости, но и институциональных провалов, главными из которых стала монополизация исполнительной властью полномочий по проведению экономической политики.
Как бы то ни было, прекращение работы правительства Гайдара в декабре 1992 года следует признать закономерным. Если бы Гайдар остался на своем посту и на пост вице-премьера и министра финансов в конце 1992 года не пришел Борис Федоров, то инфляция в России в 1993 году скорее всего не замедлилась, а ускорилась бы. Ничего похожего на план финансовой стабилизации, который немедленно стал воплощать Федоров, у Гайдара не было. Если в первые пять месяцев 1992 года у него еще наблюдалась определенная реформаторская активность, то начиная с июня 1992-го (когда Гайдар был назначен исполняющим обязанности премьера) правительство охватил фактический паралич: невозможно назвать ни одного решения, которое можно было бы считать реформаторским. В июле 1992 года на смену уволенному Матюхину на пост руководителя Центрального банка был назначен В. Геращенко. В августе 1992 года Геращенко организовал денежный взаимозачет, энергично поддержанный и Гайдаром и Чубайсом и вызвавший новый прилив денег в экономику и дополнительную инфляционную волну. Денежной системе страны был нанесен новый удар.
— Теперь мы снова попросили бы Вас отдать дань установившейся уже у нас традиции как бы закольцовывать некоторые из обсуждаемых сюжетов. Давайте попробуем закольцевать весь тот большой период жизни страны, который был охвачен Вашим рассказом и ответом на предыдущие наши вопросы. Прежде чем вернуться снова к нынешнему времени, не можете ли Вы очень коротко, очень тезисно, ничего не аргументируя, просто еще раз обозначить главные вехи и итоги этого периода? Что бы Вы отнесли к плюсам, а что — к минусам Перестройки? Что было сделано не так, а что — так? Что было в Ельцинский период? И так далее. Что называется — по пунктам, чтобы нарисовалась как бы некая итоговая стержневая схема…
Фаталист
— Я попробую ответить на этот вопрос, начиная с другого конца — с сегодняшнего дня.
Для многих людей, живущих в современной России, каждый день наблюдающих (и, к сожалению, на себе испытывающих), во что превратились суды, как практически ликвидированы свободные средства массовой информации, в какие бандитские группировки вырождаются ОМОНы, УБОПы, другие государственные силовые структуры, вполне очевиден тяжелейший кризис, поразивший политическую и правовую систему России, институты современного государства и общества. Даже если сравнивать происходящее в нашей стране не с эталонными образцами либеральной демократии, а хотя бы с элементарными правилами поведения, соблюдаемыми большинством государств современного мира по отношению к собственным гражданам, трудно назвать происходящее иначе, чем катастрофа. То, что происходит в последние годы в России, — это то, чего не было в ельцинские годы, это то, чего не было, по крайней мере, в таких масштабах, в последние годы советской власти. Тогда не было такого демонстративного, циничного, масштабного применения силы против граждан страны. Не было и такого тотального разрушения основ правового порядка. Естественно, возникает закономерный вопрос: когда и почему произошел этот перелом? Какие события можно назвать переломными?
Для меня переломным событием, сделавшим невозможным работу с этой властью, стало уничтожение силовыми подразделениями бесланских заложников 3 сентября 2004 года. Если задаться вопросом, как именно российская власть пришла к Беслану, необходимо признать, что Беслан стал неизбежным следствием Норд-Оста, Чернокозова, похищения Андрея Бабицкого, второй чеченской войны, взрывов домов осенью 1999 года.
Немалое количество людей в нашей стране и за ее пределами переломными называют события 2003 года — атаку на ЮКОС, аресты Лебедева и Ходорковского. Если согласиться с таким подходом, то следует задать вопрос, почему это произошло именно в 2003 году. Можно ли было этого избежать? Ответ будет неутешительным: события 2003 года были практически предопределены. Учитывая характер людей, оказавшихся в российской власти, их background, принимая во внимание их целевые ориентиры и понимая, что к 2003 году в их руках оказалась фактически неограниченная государственная власть, трудно было ожидать, что они могли бы поступить с ЮКОСом, Лебедевым и Ходорковским иначе. Наверное, могли поступить и хуже. Но вряд ли могли не атаковать.
Тогда многие события последнего десятилетия — от спецопераций 2 марта 2008 года и 2 декабря 2007 года, от отравлений Александра Литвиненко и Юрия Щекочихина, от убийств Анны Политковской и Сергея Юшенкова до разгрома «старого НТВ», захвата ОРТ, похищения Андрея Бабицкого — оказываются практически неизбежными после появления этих людей в российской власти.
Если осенью 1999 года — весной 2000 года у кого-то еще могли быть сомнения относительно природы наступавшего политического режима, то к 2003 году, а уж тем более к сегодняшнему дню никаких оснований для таких сомнений не осталось. Природа этого режима очевидна.
Признав предопределенность его действий, в том числе исходя из внутренней природы людей, пришедших к власти, мы не можем не обратиться к 9 августа 1999 года. В тот день, как известно, Борис Ельцин назначил Владимира Путина премьер-министром России и назвал его своим преемником. Если мы попытаемся понять, что повлияло на решение Ельцина, то после анализа всех факторов нельзя не признать, что это решение было во многом предопределено. Решение Ельцина остановить свой выбор на Путине было вызвано провалом других кандидатов в кастинге, который Ельцин проводил в течение предшествовавшего года среди силовиков.
С августа 1998-го по август 1999 года Ельцин искал преемника, последовательно рассматривая кандидатуры среди выходцев из силовых ведомств. В качестве кандидатов на наследование президентской власти последовательно рассматривались Николай Бордюжа, Андрей Николаев, Сергей Степашин, Владимир Путин. Последовательно рассматривая и последовательно отвергая кандидатуру за кандидатурой, Ельцин остановил свой выбор на Путине.
Годы спустя, увидев, что делает с его любимой Россией выбранный им преемник и не имея возможности ни повлиять на его действия, ни изменить свое собственное решение, Ельцин переживал невероятно. Истории не удастся заново провести эксперимент по отбору ельцинского преемника, и мы, очевидно, можем лишь догадываться, каким могло бы быть решение Ельцина в 1999 году, знай он тогда то, что узнал в последние годы своей жизни. Однако даже сегодня у меня по-прежнему нет полной уверенности в том, что и с сегодняшним знанием Ельцин принял бы другое решение.
При отборе преемника Ельцин руководствовался рядом требований к будущему президенту. Среди них, конечно же, была способность преемника обеспечить безопасность самому Ельцину и его близким. Однако важную роль играла способность преемника сохранить главное в ельцинском политическом наследстве — ликвидацию монополии КПСС, мирный роспуск СССР, создание в России рыночной экономики. С точки зрения таких критериев (одного персонального и трех политических) вряд ли кто-либо другой из рассматривавшихся кандидатов смог бы, по мнению Ельцина, справиться с этими задачами лучше, чем Путин. Тогда назначение Путина 9 августа 1999 года следует признать во многом неизбежным.
Если это верно, то нужно искать другую дату, предшествовавшую 9 августа 1999 года, когда поворот на исторической развилке был еще возможен. Кастинг преемников среди силовиков начался в августе 1998 года. До августа 1998-го Ельцин и его окружение искали преемника среди другой когорты претендентов — среди тех, кого было принято называть реформаторами, либералами, демократами. Последний кандидат на пост преемника из этой группы, Сергей Кириенко, в августе 1998 года занимал ключевой пост на кратчайшем пути к президентству — пост премьер-министра.
Августовский кризис 1998 года похоронил не только мнимую финансовую стабильность, не только правительство Кириенко, не только надежды самого Сергея Владиленовича на приобретение президентской власти в России. Августовский финансовый кризис похоронил саму идею выбора президентских преемников среди гражданских лиц. Удар финансового и политического кризиса 1998 года оказался столь мощным, а неспособность так называемых либералов справиться с экономическими катаклизмами, порождаемыми во многом их собственной деятельностью, — столь очевидной, что они не оставили Борису Ельцину шанса на продолжение поиска преемника среди гражданских лиц. Защищать завоевания ельцинской революции, по его мнению, теперь мог только человек в погонах.
Переход к поиску среди силовиков стал неизбежным результатом очередного болезненного экономического удара. Весь российский экономический кризис 1990-х годов оказался невероятно длительным. Страна провела семь кризисных лет в условиях рыночной экономики — с 1992 по 1998 годы. С учетом же двух лет спада в условиях плановой экономики в 1990–1991 годах получилось девять лет кризиса. Это почти абсолютный рекорд по длительности кризиса среди стран с переходной экономикой. По любым историческим меркам это невероятно долго для любой страны. Какими бы терпеливыми ни были граждане страны, депутаты парламента, президент, семь лет экономического кризиса — слишком большой срок для проверки правильности экономической политики и выставления политической оценки ее авторам. Даже более короткий — двух-трехлетний — экономический спад во многих странах Центральной Европы и Балтии, нанесший много меньший ущерб этим странам, привел везде к смене правительств. Однако спад двух-трехлетней длительности можно если не принять, то хотя бы в какой-то степени понять. Ни одна страна, осуществившая переход от плановой экономики к рыночной, не смогла избежать падения производства в течение двух-трех лет. Оно было везде — от Польши до Болгарии, от Восточной Германии до Монголии, от Эстонии до Таджикистана (за исключением Китая и Вьетнама).
Если спад производства в России в 1992-м, 1993-м, в первой половине 1994 года, очевидно, был неизбежным, то для экономического кризиса длительностью в семь лет не было ни объективных оснований, ни оправдания. За дополнительные четыре года искусственно организованного экономического спада в 1995–1998 годы страна может «поблагодарить» политику «валютного коридора», наращивания государственного долга и сохранения неподъемного налогового бремени, проводившуюся в эти годы Анатолием Чубайсом и его коллегами.
В течение первых семи лет своего президентства Ельцин искал себе преемника среди других кандидатов. В его шорт-листе тогда были другие имена — молодых гражданских политиков, способных, с его точки зрения, вывести Россию из исторического тупика семи советских десятилетий. В разные времена в этом списке были имена Григория Явлинского, Егора Гайдара, Анатолия Чубайса, Бориса Немцова, Сергея Кириенко. Предлагая этим людям разные позиции и проверяя их на разных должностях, Борис Ельцин раз за разом приходил к неутешительным для себя выводам. Увы, эти кандидаты не выдерживали испытаний делом, не способны были сохранить публичную поддержку в кислотно-щелочном растворе российской политики, не способны были нести ответственность не только за всю страну, но даже и за ее экономику. Тестирование Ельциным и Россией они пройти не смогли.
Каждую крупную ошибку в их действиях, каждый пропущенный (или организованный) ими экономический катаклизм Ельцин был вынужден закрывать собой, прикрывать своим авторитетом, расходуя свой политический капитал для того, чтобы дать им возможность продолжать работу, которая, по мнению Ельцина, вела Россию в лучшее будущее. Лишь после исчерпания почти всего собственного капитала в условиях острейшего политического цейтнота гражданский список преемников был закрыт. Лишь после августовского кризиса 1998 года, слизавшего с политической сцены руководство правительства и Центробанка, лишь тогда, когда под реальной угрозой оказались не только сам Ельцин и его близкие, но и главные результаты его политической революции, президент переключился на поиски преемника среди силовиков.
Решение 9 августа 1999 года стало неизбежным результатом кризиса 17 августа 1998 года. А был ли предопределен кризис 1998 года? С чисто экономической точки зрения, конечно, никакой предопределенности в нем не было. Если власти не проводили бы политику «валютного коридора», не раздували бы бюджетный дефицит, не создавали бы пирамиду ГКО, не повышали бы налоги, то августовского кризиса бы не было. Поразительно, но все это властям многократно советовали. Ничто из этого списка не было секретом для властей. И ничто из этого не было сделано. Почему?
Если винить в этом конкретные лица, находившиеся во власти, то следует признать, что август 1998 года был фактически предопределен в ноябре 1991 года тем решением Ельцина, которым Егор Гайдар назначался «экономическим царем». Тогда надо вернуться в осень 1991-го и, представив себя на месте Бориса Ельцина, за него попытаться принять главное кадровое решение того времени. Важнейшим вопросом тогдашней повестки дня было проведение экономических реформ. Страна буквально погибала от тотального дефицита, наступавшего голода, развала рынка, многочасовых очередей буквально за всем.
Если взглянуть глазами Ельцина на те группы экономистов, среди которых проходил выбор будущего кабинета, то и с высоты сегодняшнего знания следует признать, что команда Гайдара в 1991 году была наиболее подготовленной. При всем уважении к другим командам (и отдельным их представителям), нельзя не отметить, что ни одна из них не обладала таким интеллектуальным и организационным потенциалом, ни одна не имела такого понимания стоявших перед страной задач, как тогдашняя команда Гайдара. Так что упомянутое выше решение Ельцина, похоже, было лучшим из возможных.
Если это так, то следует обратиться к следующей исторической развилке — 19–21 августа 1991 года, к августовскому путчу. И если вновь по шагам проанализировать то, что делал тогда Ельцин, то нетрудно увидеть, что решения, принимавшиеся им в те дни, были наиболее рациональными (а часто и единственно возможными) для него, для сотен тысяч людей, вышедших к Белому дому в Москве, к Мариинскому дворцу в Петербурге, на площади и улицы в других городах страны, для большинства российских граждан, проголосовавших за Ельцина за два месяца до этого.
Но эти шаги Ельцина и его сторонников, в свою очередь, стали неизбежной реакцией на действия тех, кто организовал августовский путч.
Если же проанализировать действия путчистов, то в известной степени у них тоже не оставалось большого выбора. Путч 19 августа был фактически предопределен результатами президентских выборов в России 12 июня 1991 года, ускорявшими и закреплявшими утрату государственной власти союзными органами. В результате победы Бориса Ельцина на российских президентских выборах у сторонников сохранения СССР фактически не оставалось иных инструментов противодействия Ельцину, кроме силовых. После того как 57% голосов избирателей было отдано Ельцину на выборах, кстати говоря, несопоставимо более справедливых и честных по сравнению со спецоперациями 2 декабря 2007 года и 2 марта 2008 года, возникновение ГКЧП было практически предопределено. У тех, кто находился у власти в СССР и видел, как эта власть уходит от них, уже не оставалось иных способов удержать ее, кроме насилия.
Если же проанализировать события, предшествовавшие голосованию 12 июня 1991 года, то его итоги также выглядят в большой степени закономерными. Обращаясь к годам перестройки, ускорения и гласности, возвращаясь в 1985 год, трудно избавиться от ощущения, что эти события тоже были во многом предопределены предшествовавшей историей страны.
Альтернативная история
Конечно же, по отношению практически к каждому упомянутому событию можно предложить иные варианты развития, которые могли бы повернуть ход истории. Попробуем, например, представить вариант развития страны при проведении иной экономической политики. Например, если бы Гайдар и Чубайс, получившие власть в России осенью 1991 года, стали бы делать не то, что они на самом деле сделали, а то, что обсуждалось и планировалось к осуществлению в течение двенадцати лет в рамках московско-ленинградского кружка экономистов. Наконец, если бы они повторили то, что делали до них и одновременно с ними другие реформаторы плановой экономики — такие как, например, Лешек Бальцерович в Польше, Вацлав Клаус в Чехии, Март Лаар в Эстонии.
Что произошло бы в России в этом случае? Тогда никакой бюджетной катастрофы в 1992 году не случилось бы, и хотя бюджетный дефицит сразу бы, наверное, ликвидировать не удалось, его размер вместо 30% ВВП был бы сокращен до пристойных 1–2% ВВП. Тогда цены в 1992 году выросли бы, конечно, не втрое, как это было обещано накануне либерализации, но и не в 26 раз, как это произошло на самом деле. Цены за год выросли бы, наверное, раз в 5–8. Тогда уже в следующем 1993 году рост цен вряд ли был бы более, чем двукратным, а не 10-кратным, как это было в действительности. Тогда уже начиная с 1994 года была бы достигнута финансовая стабилизация с темпами инфляции не более 10–15% годовых. Тогда цены за последние 16 лет выросли бы кумулятивно, возможно, в 30–40 раз, а не в 100 тысяч раз, как получилось на самом деле. Тогда не было бы ни пирамиды ГКО, ни «валютного коридора», ни внешних заимствований, ни бесконечных программ МВФ, ни необходимости расплачиваться с огромным внешним долгом. Никакого кризиса в 1998 году не произошло бы. Вполне возможно, что уже с 1994 года или, в крайнем случае, с 1995 года в России начался бы экономический рост. К 1998 году он шел бы в стране уже четвертый или пятый год подряд. Совокупные экономические, социальные и демографические потери в результате перехода к новой экономической системе были бы меньшими, чем то, что получилось в реальности. Люди начали бы повышать свое благосостояние не с 1999–2000, а с 1994–1995 годов — как минимум на 4 года раньше. Тогда экономический спад в условиях рыночной экономики занял бы не семь лет, а два-три года (и в целом не девять, а максимум пять лет) и закончился бы он, скорее всего, в 1994 году.
Предложенный в качестве гипотетического вариант развития на самом деле вовсе не так фантастичен, как может показаться. Именно такой оказалась траектория роста во многих странах с переходной экономикой. На такую же траекторию начала выходить и российская экономика. Помесячный анализ динамики промышленного производства показывает, что во второй половине 1994 года спад промышленного производства прекратился и начался его рост — на уровне 6% в годовом измерении. Увы, он продлился лишь несколько месяцев и был сломан начавшейся политикой повышения реального курса рубля, получившей затем наименование «валютного коридора». 6% в год — это весьма приличные темпы роста. Если бы этот рост не был искусственно прерван, то в годовом измерении он стал бы очевидным по итогам 1995 года. За ростом производства последовал бы рост заработной платы, занятости, благосостояния — то, что происходило в других странах, то, что в конце концов произошло в России в 1999 году.
Через пару лет после своего начала экономическое оздоровление стало бы осязаемым и осознаваемым. К 1995–1996 годам многие люди в России смогли бы убедиться, что несмотря на все трудности, страдания и потери страна действительно восстанавливается на фундаменте рыночной экономики, возвращается на естественный путь своего развития. Тогда бы и социально-психологическая и политическая ситуация в обществе была бы другой. И тогда альтернативы, стоявшие перед политическими силами, могли быть немного иными, да и сами политические силы могли бы измениться. Тогда, возможно, не было бы ожесточенности в обществе, тогда не возникла бы та угроза, какую Ельцину пришлось почувствовать в августе 1998-го, тогда, возможно, не было бы попытки его импичмента коммунистами весной 1999 года. Тогда у Ельцина, возможно, не возникло бы самой потребности искать преемника среди силовиков, и он либо продолжил бы его поиск среди гражданских, либо же вообще отказался бы от института преемничества, доверив свою жизнь и судьбу своих реформ пусть несовершенным, но демократическим институтам российского государства.
Социально-политическое напряжение в стране хотя и не исчезло бы полностью, но было бы существенно меньше. И хотя правительство, наверное, перешло бы от правых к левым и от левых к правым (как в Центральной Европе и странах Балтии), признание обществом заслуг реформаторов, приведших страну к экономическому процветанию и политической стабильности, было бы искренним и достаточно широким. Кто знает, может быть, в условиях постепенной экономической и социально-политической нормализации не поддался бы Ельцин ни на первую, ни на вторую чеченские войны. Сотни тысяч российских граждан — русские и чеченцы, представители других- народов — остались бы живы, не были бы изуродованы ни физически, ни морально. Многих террористических актов тогда бы не было. Ельцину не по-надобилось бы обращаться к помощи силовиков. Сами же российские реформаторы — так же, как и их коллеги в Европе Бальцерович, Лаар, Клаус, — возможно, еще не раз вернулись бы в правительство, а один из них, как и раздумывал Ельцин, мог бы стать российским президентом.
Вот что могло произойти, сделай Гайдар и Чубайс то, что они должны были сделать. Если бы они смогли стать настоящими реформаторами. Но они не стали. Почему? Не захотели? Не смогли?
— Вы говорили о начале экономического роста в 1994-м году и его искусственном прерывании Чубайсом. Напомните, пожалуйста, что тогда произошло.
«Валютный коридор»
— Есть важная закономерность — связь между реальным курсом национальной валюты и экономическим ростом. Попробую пояснить. Условием естественного экономического роста является возможность продавать товары, производимые в стране. Если товары не могут быть проданы, то ни одно производство не выживет. Чтобы товары продавались, они должны обладать приемлемым качеством, а издержки по их производству должны быть ниже цен их реализации. Если товар невозможно продать по цене, превышающей издержки его производства, то производитель не сможет вернуть себе затраты и обанкротится. Тогда будет экономический спад, а не экономический рост.
Поэтому для устойчивого роста важно, чтобы издержки по производству товаров были ниже цен, по которым эти товары продаются. Например, многие знают, насколько высоки цены в Швейцарии, Норвегии, Исландии, Финляндии, Дании, Великобритании. В некоторых других странах — Турции, Египте, ОАЭ, Таиланде — цены гораздо ниже. Если в Эфиопии товары продавать по «швейцарским» ценам, то экономика Эфиопии встанет. В бедных странах устойчивого платежного спроса на товары и услуги по высоким ценам нет.
Для того, чтобы обеспечить устойчивый экономический рост, цены продаваемых товаров должны быть приемлемыми для значительной части потенциальных покупателей. В открытой экономике товары продаются по мировым ценам или по ценам, близким к мировым. Главным регулятором издержек является валютный курс — отношение, в соответствие с которым отечественная валюта обменивается на иностранную. Если курс отечественной валюты повышается, то с ним повышаются и все внутренние цены, измеренные в иностранной валюте. Тогда наши товары дорожают, а спрос на них падает. Тогда покупатели наших товаров перестают их у нас покупать и переходят на приобретение заменителей, либо на закупки у нашего соседа, цены у которого ниже. Спрос на товары падает, экономический рост останавливается.
Что же было сделано осенью 1994 года? Экономический спад в России начался в конце 1989 года. Он шел четыре года подряд — 1990, 1991, 1992, 1993 годы. В 1994 году темпы промышленного спада стали сокращаться. Помню, среди специалистов, следивших за данными ежемесячного мониторинга, возникло ожидание чего-то, похожего на ожидание чуда: неужели спад действительно прекратится? Неужели возобновится рост? И вот в сентябре 1994 года был впервые зафиксирован положительный прирост промышленного производства — на уровне 0,2% (по отношению к августу). В октябре рост продолжился — уже на 0,7%. В ноябре прирост повысился до 1% (в годовом измерении это более 12%). Появилось ощущение, что страна наконец выходит из многолетнего провала, что наконец-то начался настоящий экономический рост. Причины для эйфории тогда были посерьезнее, чем некоторые нынешние победы.
Тогда, осенью 1994 года, успели появиться несколько сдержанных заметок, посвященных возобновлению экономического роста, — в частности, Владимира Бессонова из Центра экономической конъюнктуры и моя. Конечно, экономический рост был неравномерным. В черной металлургии он начался в мае 1994 года и продолжался больше года — до июня 1995 года, за это время объем производства в отрасли увеличился на 16%. В химии и нефтехимии за время роста выпуск увеличился более чем на 12%, в нефтепереработке — почти на 13%, в машиностроении — на 7%, в лесной и деревообрабатывающей промышленности — на 5%, в цветной металлургии — на 3%. Было ясно, что двигатель экономического роста, заработавший в отдельных отраслях, начинает воздействовать на смежников, захватывая новые сферы и постепенно вытаскивая страну на подъем…
И вот в ноябре 1994 года, в тот самый момент, когда машина промышленного роста начала, немного почихивая, потихонечку набирать обороты, Чубайс, бывший тогда первым вице-премьером в правительстве Черномырдина, начал кампанию по повышению реального курса рубля. В своем официальном виде политика «валютного коридора» была объявлена 5 июля 1995 года и продолжалась до своей безоговорочной капитуляции 17 августа 1998 года.
В конце января 1995 года газета «Известия» опубликовала мою статью — предупреждение о том, что выбранный правительством способ достижения финансовой стабилизации убьет начавшийся экономический рост, а следовательно, сделает невозможной и устойчивую финансовую стабилизацию. К сожалению, прогноз оказался верным: экономический рост, начавшийся в 1994 году, был прерван; возобновился спад, продлившийся еще долгих четыре года — до сентября 1998-го. Вместо практически гарантированного роста на уровне около 6% ежегодно (что обеспечило бы кумулятивный прирост производства за четыре года на четверть) страна была вновь брошена в кризис с кумулятивными потерями промышленного выпуска в 22,3% и ВВП в 11,3%.
— А какой тогда был курс доллара?
— В апреле 1995 года среднемесячный номинальный валютный курс составлял 5060 рублей за один доллар, в мае — 5049 рублей, в июне — 4743 рубля, в июле — 4510 рублей за один доллар. Валютный курс рубля рос при сохранении ежемесячной инфляции на уровне 5–9%. Это означало рост реального курса рубля, т. е. совокупных производственных издержек в стране, на 7–14% ежемесячно. За год к октябрю 1995 года реальный курс рубля вырос на 52%. Неудивительно, что российские предприятия в массовом порядке теряли свою конкурентоспособность и быстро сокращали объемы производства.
1 января 1998 года была произведена деноминация рубля с ликвидацией трех нулей. Курс, составлявший накануне 5540 рублей, превратился в 5 рублей 54 копейки за доллар. В 1998 году номинальный валютный курс вышел на уровень чуть более 6 рублей за доллар. 17 августа 1998 года он составлял 6 рублей 22 копейки.
Следует пояснить, что такое значение валютного курса не соответствовало экономическим возможностям страны, его невозможно было обеспечить естественным образом. Курс искусственно поддерживался с помощью центробанковского регулирования и массовых заимствований за рубежом. С каждым годом эти заимствования возрастали. Если в 1995 году внешние займы составили 7 млрд долларов, что по тем временам было огромной величиной, то в первой половине 1998 года они выросли до 20 с лишним миллиардов. Однако и этого было уже недостаточно. В конце июня Чубайс договорился с МВФ относительно нового пакета финансирования в размере свыше 24 млрд долларов, а в августе Джордж Сорос стал говорить о выделении еще 15 млрд долларов. Иными словами, в течение четырех лет проводилась политика по быстрому увеличению внешней задолженности страны для поддержания искусственно завышенного курса рубля, одним из последствий которого было подавление национальной экономики. Трудно найти другой пример более последовательной и эффективной политики по нанесению максимального ущерба собственной стране.
Сложилось бы неверное впечатление, если сказать, что никто против этой политики не возражал. Все эти четыре года шли жесткие споры по поводу того, является ли политика «валютного коридора» благом или несчастьем для российской экономики. И, естественно, в этих спорах обнаружились два лагеря. В лагере сторонников «валютного коридора» были А. Чубайс, С. Дубинин, С. Алексашенко, Я. Уринсон, Е. Ясин, Е. Гайдар. Я был среди противников. Неудивительно, что при таком соотношении сил борьба против политики «валютного коридора» в краткосрочном плане не привела к успеху. Но в августе 1998 года ее банкротство стало очевидным.
Новые кредиты, полученные Россией за четыре года, превысили 50 млрд долларов, с учетом же осуществленных Россией платежей прирост внешней задолженности составил свыше 30 млрд долларов. За это время производство ВВП на душу населения было сокращено на 11%, промышленное производство — на 20%, частное потребление граждан — на 7%. По сравнению с уровнем 1994 года к 1998 году располагаемые денежные доходы граждан упали на 24%, средняя зарплата — на 31%, средняя пенсия — на 21%, потребительские расходы сократились на 9%. Численность безработных по методологии МОТ выросла с 7,4 до 11,9%, или более чем на 3 млн человек. Про неизбежные социальные и политические последствия такого кризиса, некоторые из них мы по-прежнему наблюдаем, мы уже говорили.
Итак, с настойчивостью, достойной лучшего применения, в течение четырех лет в стране искусственно поддерживался экономический кризис. Если спад в течение двух — трех лет, с 1992 до середины 1994 года, можно еще признать практически неизбежным (отдельный вопрос — какой могла быть глубина такого спада), то экономический кризис с 1995 по 1998 год является искусственной добавкой и личной заслугой Анатолия Чубайса. Именно эти четыре года закономерно и неизбежно привели страну к августу 1998, сделавшего кастинг преемника среди силовиков неизбежным.
Иными словами, если искать переломные точки в недавней российской истории, открывавшие реальные возможности для того, чтобы страна избежала нынешней тупиковой девиации в своей эволюции и пошла бы, например, по «центрально-европейскому» пути развития переходных экономик, то кандидатами могут служить, по меньшей мере, два события. Первое — это проведение политики финансовой стабилизации в том виде, как она осуществлялась А.Чубайсом в 1994–1998 годах, и тогда, следовательно, назначение его в сентябре 1994 года первым вице-премьером российского правительства. Второе — это фактическое осуществление экономической политики как минимум с января 1992 года, и, следовательно, назначение гайдаровского правительства в ноябре 1991 года.
Конечно, сейчас можно утверждать, что если Чубайса осенью 1994-го, а Гайдара в январе 1992 года удалось бы убедить в необходимости проведения иной политики, то и исторические результаты их действий могли бы быть другими. Но тогда возникает вопрос: если опыт Бальцеровича, Клауса, Лаара оказался для них недостаточно убедительным, если их собственная, минимум десятилетняя, подготовка в рамках, возможно, лучшего экономического кружка в стране оказалась недостаточной, если общение в течение нескольких лет с экономической элитой современного мира оказалось для них непродуктивным, то какие события, какие советы, какие рекомендации могли бы стать для них более весомыми?
Не только события 1992 или 1994 годов, но и многочисленные события последующих лет показали: иного, очевидно, и быть не могло. Можно обсуждать, в чем причина этого — во внутренней неспособности воспринимать взгляды других людей, в сути их собственных представлений и убеждений или в чем-то другом. Но как бы то ни было, а несмотря на прошедшие шестнадцать лет, несмотря на чудовищный ущерб, нанесенный стране, ее экономике, либеральному и демократическому движению, с которыми они долгое время ассоциировались, несмотря на ущерб их персональному имиджу в глазах своих сторонников и многих российских граждан, эти люди продолжают демонстрировать удивительное отношение к своей стране и своим гражданам, поразительное умение повторять и усугублять ошибки. Речь идет не только о катастрофах в экономической политике в 1992, 1993, 1994–1998 годах, но и провалах на парламентских выборах в 1993, 1995, 2003, 2007 годах, бесконечных скандалах — от залоговых аукционов до ненаписанной книги про приватизацию. Речь — о бесчисленных аферах с РАО ЕЭС и реформой электроэнергетики, публичных апологиях Лугового и Кастро, о воспевании колониальной войны и империи, о нападках на свободу слова и свободные выборы, об участии в пропагандистских кампаниях нынешнего режима против Британии и ПРО, о демонстрации неутолимой жажды быть во власти, при власти, рядом с властью, какой бы эта власть ни была.
В течение всех этих лет не было ни одной искренней попытки разобраться в собственных ошибках, ни одной попытки честного разговора со своими сторонниками, да и с самими собой. Вместо этого шли пропагандистские кампании по прославлению самих себя, кампании информационного террора против своих противников. Кто бы ни оказывался в рядах их оппонентов — политические ли лидеры либерального направления, как, например, лидер блока «Вперед, Россия!» Борис Федоров, руководитель «Яблока» Григорий Явлинский, Михаил Ходорковский, поддерживавший СПС, миноритарные ли акционеры РАО ЕЭС, губернаторы ли российских регионов, профессиональные ли энергетики, — против каждого из таких людей и каждой такой группы разворачивались грязные информационные кампании. Какой травле Гайдаром и Чубайсом были подвергнуты Галина Васильевна Старовойтова, пытавшаяся создать демократическую коалицию в 1997–1998 годах, один из создателей «Демократического выбора России» и СПС Сергей Николаевич Юшенков, по моральным причинам вышедший из рядов СПС и начавший создание партии «Либеральная Россия»…
Казалось бы, время может научить исправлять ошибки. Можно было бы хотя бы сейчас, по прошествии лет, позволить себе объективный анализ прошлого. Увы, оказывается, и это не получается. Достаточно красноречивый пример тому — цикл «1990-е — годы надежд» на «Эхе Москвы» с участием Евгения Ясина и Егора Гайдара. Вместо честного разговора со слушателями, передачи эти оказались, увы, еще одной кампанией пропаганды, передергиваний и искажений. Видимо, то, что произошло за эти годы, все же не было случайными ошибками и неосторожными заблуждениями. Таковы были их собственные взгляды, такой была и остается их последовательная позиция. Поэтому то, что произошло в 1992 году и в последующие годы, очевидно, было закономерным.
— Поясните, пожалуйста, о какой травле идет речь? То, что делают нынешние охранники власти, достаточно очевидно, но о травле кого-то со стороны СПС слышать прежде как-то не приходилось.
— Травля, или, как теперь говорят, «информационное сопровождение» осуществляется профессионалами, находящимися как в штате РАО ЕЭС и СПС, так и фрилансерами. Для собственной пропаганды и травли противников используются солидные бюджеты. Есть несколько правил чубайсовско-гозмановской PR школы: создание позитивного имиджа Чубайсу и Гайдару и их действиям, создание негативного имиджа лицам, подвергаемым травле, — от пренебрежительно-оскорбительных комментариев до публикации проплаченных материалов. Острие таких кампаний направлено не против нынешнего политического режима, не против Путина или Медведева, Сечина или Устинова, Патрушева или Бортникова, Зюганова или Жириновского, но против заметных фигур на либеральном и демократическом фланге политического спектра, представляющих наибольшую опасность монополизму их дуэта. Кампании проводились и против Бориса Немцова, Ирины Хакамады, Никиты Белыха.
Возвращаюсь к вашему главному вопросу: была ли у России историческая альтернатива? Альтернативное развитие неизбежно связано с другими людьми. Оно осуществляется другими людьми — людьми, имеющими иные представления, преследующими другие цели, придерживающимися других моральных принципов.
— Хорошо, а если бы Ельцин назначил тогда своим преемником не Путина, а, скажем, Андрея Илларионова, были ли у Илларионова шансы повернуть Россию на путь демократии и прогресса?
Личности и институты
— Это было бы плохое решение. Уверен, впрочем, что плохим в этом случае оказалось бы любое решение — независимо от того, на кого пал бы выбор. Опыт российского развития в течение длительного времени и уж точно в течение последних шестнадцати лет убеждает, что в случае использования института преемничества плохим решением оказывается абсолютно любой персональный выбор, выбор любого преемника. Ни одна, пусть даже самая способная, личность не в состоянии компенсировать дефицит в стране эффективных и ответственных перед гражданами институтов.
Роль личности в истории огромна. Жизнь полна примеров личностей, вносивших огромный вклад в истории своих стран, в судьбы других личностей — в том числе и в их избиение, ломку, уничтожение. Вот как получается: для того, чтобы разрушать судьбы людей, стран и народов, достаточно иметь сильные личности. А вот для того, чтобы защищать людей и создавать благоприятные условия для их жизни, необходимы не только сильные личности, нужны мощные институты. Нужны воспроизводимые, устойчивые, не подверженные легкому и быстрому уничтожению институты защиты человека, его жизни, здоровья, прав, свобод, интересов. В нашей стране наблюдается острый дефицит таких институтов.
Если какое-то лицо оказывается во власти, то для осуществления своей программы, своего плана, своей «мечты» оно нуждается в силовых инструментах. Каким бы замечательным, талантливым и многообещающим такое лицо поначалу ни было, оно начинает концентрировать, монополизировать и абсолютизировать эту власть в своих руках. Поначалу — почти исключительно для осуществления своей программы. В дальнейшем — почти исключительно для персональной защиты. В истории стран со слабыми политическими институтами не так много политических деятелей, вырвавшихся из этого почти заколдованного круга.
При концентрации власти практически неизбежно происходит эволюция не только политического режима, но и личности на его вершине, в том числе ее поведения и интересов. В результате усиливается ее изоляция от общества и ее зависимость от узкого круга советников, помощников, охранников. Тогда возрастают частота и масштаб совершаемых ошибок. В стране с сильными демократическими институтами наказание лидеров за ошибки наносится избирателями на регулярных выборах. В стране со слабыми институтами у лидеров возникает искушение (а также и возможность) ослаблять и разрушать политические институты, что приводит к умножению регулярности и масштабов совершаемых ошибок.
За последнюю четверть века мы стали свидетелями ряда таких циклов. Поначалу отношение довольно широкого круга людей к Михаилу Горбачеву было весьма теплым. Начатые им политические кампании пользовались широкой поддержкой. В течение относительно короткого времени произошла драматическая эволюция личности, и тот же самый человек, еще недавно совершавший шаги, пользовавшиеся почти всеобщей поддержкой, начал делать одну ошибку за другой. Масштаб ошибок возрастал, они стали приводить к гибели людей.
Похожая история повторилась с Борисом Ельциным, потом с Владимиром Путиным. Все трое — очень разные люди, пришедшие во власть из разных частей российского общества, с разной подготовкой, с разным background’ом, с разными мировоззрениями и мироощущениями. Но история во многом повторяется. Вначале — широкая поддержка. Затем — сомнения и разочарования. Наконец — почти тотальное неприятие, переходящее в осуждение и ненависть.
Что происходит? И с кем? С лидером во власти? Или со страной? И почему? Переход от эйфории к проклятиям выглядит подозрительно закономерным. Понятно, что утверждения о нынешней 60-70-80-процентной поддержке Путина не могут восприниматься серьезно. Масштабы политической поддержки, определяемые с помощью социологических опросов, могут быть относительно точно определены в демократических обществах. В авторитарных и тоталитарных обществах такие методы не работают. Реальная общественная поддержка Путина неизвестна. Она, конечно, не нулевая. Но и ничего общего с 80% она тоже не имеет. А результаты недавно проведенных и чудовищно фальсифицированных голосований показывают, что, несмотря на все усилия нынешнего режима, его реальная поддержка все равно падает.
— Сколько же, получается, проголосовали за Путина — процентов сорок от общего числа избирателей? Кажется, получается что-то в этом роде: «за» проголосовало шестьдесят процентов от тех, кто пришел на выборы, но на выборы-то пришло шестьдесят процентов от тех, кто имеет на это право…
— Прежде всего, в обоих последних случаях голосовали все-таки не совсем за Путина. Во-вторых, свободными, конкурентными, честными выборами эти голосования точно не были. В-третьих, результаты, полученные даже с такими огромными фальсификациями, свидетельствуют об изменении тренда и снижении публичной поддержки. В 2000 году за Путина, по официальным данным, проголосовали 39,7 млн человек, в 2004 году — 49,6 млн человек. 2 декабря 2007 года за возглавлявшуюся им партию отдали голоса 44,7 млн человек. По результатам 2 марта 2008 года ЦИК объявил, что за ставленника Путина проголосовало 52,5 млн человек.
Однако, как показал в своем блестящем докладе Сергей Шпилькин, Медведеву было добавлено по меньшей мере 14,8 млн дополнительных голосов. Таким образом, даже с учетом невиданной кампании подкупа, шантажа и угроз, путинский преемник получил не более 37,7 млн голосов из 109 млн российских избирателей, что меньше 35%. Это немного. А если бы выборы были действительно свободными, с участием всех реальных кандидатов — от Игоря Сечина, Анатолия Чубайса, Владимира Устинова, Сергея Иванова до Владимира Буковского, Гарри Каспарова, Бориса Немцова и Михаила Касьянова, сколько голосов набрал бы Дмитрий Медведев? Так что реальная, а не фальсифицированная поддержка представителей режима сегодня много ниже той, что Путин получил в 2000 году. И он как неглупый человек это не может не понимать.
Вернемся к историческим повторам в отношении общества к трем, в общем, незаурядным людям, находившимся у руля российской власти. Почему происходят такие циклы? С моей точки зрения, это происходит не из-за личных особенностей этих весьма разных людей и не из-за личных особенностей российских (и советских) граждан. Это происходит, по моему глубокому убеждению, из-за того, что работу политических институтов пытаются заменять деятельностью личностей.
Поэтому когда некоторое время тому назад началась подготовка к очередным президентским выборам, когда посыпались вопросы, кто будет в них участвовать и за кого следует голосовать, я предложил отменить их совсем. Проблема не столько в той или иной личности во главе страны. Проблема в самом президентском режиме, в монополизации государственной власти, являющейся одной из важнейших причин регулярно создаваемых кризисов и катастроф. Авторитарный президентский режим порождает их с угрюмой неизбежностью, независимо от того, каким бы замечательным ни был гражданин, оказывающийся на этом посту. Парламентская демократия, как известно, тоже не сахар. Но, как говаривал Черчилль, все остальное еще хуже.
— А что если Вас послушают и отменят президентские выборы — оставят нам национального лидера, а должность президента упразднят?..
— Да ведь наличие демократических политических институтов как раз и исключает такое явление, как национальный лидер. Речь идет об институтах парламентской демократии, наличие которых и позволяет отражать разные интересы, существующие в обществе, обсуждать проблемы, выдвигаемые разными группами, формулировать различные подходы к решению значимых для общества проблем, причем делать это способом, сопровождающимся наименьшими общественными издержками.
Речь идет о создании, выращивании, совершенствовании институтов, обеспечивающих формулирование различных политических, идеологических, философских позиций, группирование граждан вокруг этих позиций, конкуренцию групп, разделяющих эти позиции, по ясным, понятным и неизменным правилам без применения насилия друг к другу. Причем эти правила должны соблюдаться независимо от того, какая позиция, какая точка зрения, какие взгляды в данный момент получают наибольшую поддержку в обществе. Поскольку трудно ожидать того, что какая-то одна специфическая позиция — либеральная, левая, националистическая или какая-то другая — получит абсолютную поддержку в обществе, значит, необходимы договоренности разных политических групп друг с другом, значит, неизбежны компромиссные решения, следовательно, не обойтись без формирования политических коалиций.
То есть речь идет, в частности, и о том, что при всех проблемах и трудностях происходит последние годы на Украине. Правда, у Украины, страны, во многих отношениях очень похожей на Россию, есть и существенное отличие — несколько иной институциональный фундамент. Как известно, украинский президент не обладает такими полномочиями, как российский, Рада является реальным органом представительной, а правительство — самостоятельным органом исполнительной власти. Украинская институциональная структура еще далека от совершенства. Но она позволяет, как это мы видим в последние годы, нарабатывать «мышечную массу» демократической политической культуры, разрешая многочисленные политические кризисы не путем насилия, а с помощью договоренностей и политических компромиссов. В этом — в совершенствуемых институтах и нарабатываемой культуре — и лежит залог долгосрочного успеха того или иного общества.
Частично этот успех уже начинает проявляться. Украина и Россия — две страны, только что вышедшие из одной советской «шинели», близкие по уровню экономического развития (с некоторым отставанием Украины от России), с населением, большинство которого по своим образовательным, профессиональным, культурным характеристикам мало чем отличается друг от друга. В то же время уровень институционального развития Украины оказывается сегодня выше, чем в России, причем разнонаправленность тенденций усиливается: в Украине — рост, в России — падение.
И каковы результаты? Оказывается, более высокий уровень развития государственных и общественных институтов обеспечивает не только более высокий темп экономического роста. По темпам роста ВВП на душу населения нынешняя Украина, являющаяся не экспортером, а импортером нефти и газа, уже опережает Россию. Еще более важно, что более высокий уровень развития демократических институтов обеспечивает более высокий уровень безопасности граждан.
— Поясните, пожалуйста, какая связь между демократическими институтами и безопасностью граждан. Что тут может быть общего?
Институциональные катастрофы
— А связь между ними самая прямая. Ярким примером, подтверждающим это, стали последствия урагана в Керченском проливе в ноябре 2007 года. Вне всякого сомнения, шторм — стихийное бедствие, предупреждать и полностью избегать которое современное человечество пока не умеет. Но защищаться и минимизировать ущерб от буйства стихии человечество уже научилось, причем разные общества делают это по-разному. Природа не различает государственных границ, и шторм с равной силой ударил по Керченскому проливу и по прилегающим к нему территориям в России и Украине: по российскому порту Кавказ и по украинскому порту Керчь. В результате потерпели кораблекрушение пять судов, восемь кораблей были выброшены на берег. Согласно обнародованным (и, скорее всего, неполным) данным, погибли шесть моряков. Предварительная оценка ущерба — полтора миллиарда долларов.
Давайте теперь посмотрим, как этот ущерб распределен между Украиной и Россией.
Что касается недвижимости — портовых сооружений и коммуникаций, то ущерб, нанесенный двум странам, оказался примерно одинаков. Что касается движимого имущества, то все пять погибших кораблей оказались из российского порта Кавказ, все восемь кораблей, выброшенных на берег, — оттуда же. Все погибшие моряки — с кораблей, стоявших на рейде российского порта. На украинском берегу не произошло ничего подобного: там не погиб ни один человек и не затонул ни один корабль. Как будто сама природа поставила эксперимент, создав фактически равные условия для двух очень близких во многих отношениях стран. А результаты оказались столь различными. Спрашивается — почему?
Потому что в отличие от Украины в России есть не столько вертикаль власти, сколько безответственность власти перед гражданами, ее ненаказуемость за ошибки перед обществом, ее несменяемость независимо от цены, которую страна платит за ее провалы. Поэтому начальник порта Кавказ, не несущий ответственности за свои ошибки ни перед вышестоящей властью, ни перед обществом, ни перед капитанами судов, находившимися на рейде и просившими, требовавшими, умолявшими разрешить им вывести корабли из опасной зоны накануне шторма, не дал им соответствующего разрешения. Потому что в условиях «вертикали власти», то есть абсолютизации личной безответственности, государственный чиновник не отвечает ни перед погибшими моряками и их близкими, ни перед капитанами, ни перед компаниями, которым принадлежат суда, ни перед государственной властью — исполнительной ли, судебной ли, представительной ли.
Потому что в авторитарных странах двух последних ветвей власти фактически не существует, а первая занята совсем другими делами. Поэтому государственный чиновник в авторитарных и тоталитарных странах остается безнаказанным. Поэтому в таких странах люди гибнут чаще, чем в других, пусть более бедных и менее экономически развитых, но более институционально продвинутых странах. Потому что лучшим защитником людей оказываются не деньги, не власть, не изобилие природных ресурсов и даже не более совершенное оборудование и современные технологические решения. Лучшим защитником человека, его жизни, здоровья, прав, свобод и интересов является разветвленная инфраструктура горизонтально устроенных общественных институтов с максимально ограниченной государственной властью.
Именно в этом заключается принципиальное отличие демократических политических режимов от авторитарных. В демократиях, какими бы бедными они ни были, не бывает массового голода. В авторитарных режимах, в тоталитарных диктатурах, независимо от того, какими бы богатыми они ни были, массовый голод не исключен. По ВВП на душу населения СССР в 1930-е годы и в 1947 году, Северная Корея в 1980–1990-е годы были много богаче, чем Индия в 1960-е годы. Но в отличие от бедной, весьма несовершенной, но демократической Индии, в СССР и Северной Корее от голода умерли миллионы людей.
Да, и в Индии люди умирали от массового голода, — но тогда, когда она была британской колонией. Когда же Индия стала демократической республикой, она в течение длительного времени по-прежнему оставалась невероятно бедной страной. От голода в ней по-прежнему умирали. Однако массового голода, бывшего во времена колониализма, уже не было. Советский Союз в 1930-х и 1940-х годах был среднеразвитой страной, но это не спасло десятки миллионов людей от массового голода и миллионы — от голодной смерти. Китай по уровню развития в послевоенные годы был близок к Индии, но там массовый голод продолжался до конца 1970-х годов — на три десятилетия дольше, чем в Индии.
Принципиальное отличие демократических режимов от авторитарных и тоталитарных — это обеспечение более высокого уровня безопасности своим гражданам. В самых несовершенных демократиях развивается и укрепляется ответственность власти перед людьми. В самых совершенных авторитарных и тоталитарных режимах такой ответственности нет, институты подменяются людьми, что увеличивает риск и цену ошибок, провалов и кризисов.
Примеров институциональных катастроф в истории нашей страны, в особенности в ХХ веке, немало. Это и коллективизация, и голод 1930-х годов, и Большой террор, и предательский удар в сентябре 1939 года в спину Польше, подвергшейся нападению гитлеровской Германии, и финская война, и оккупация Прибалтики в 1940 году, и военная катастрофа 1941 года. Сейчас, когда появляются уточненные данные о потерях Советского Союза в ходе Второй мировой войны, выясняется, что в мире нет ни одной страны, которая была бы сопоставима со сталинским СССР по абсолютному и относительному числу человеческих жертв. Отсутствие ответственности военного руководства перед собственной армией и собственным народом привело к массовой, невероятной по масштабам, чудовищной гибели людей, невиданной в мировой истории. И, похоже, главная вина за размеры этих потерь, — так же как и в Норд-Осте и Беслане, — лежит не только на нападавшей стороне, но и на своей власти.
Более бедный и менее технически оснащенный в военном отношении Китай понес от японской оккупации и гражданской войны меньшие потери,- чем СССР. Военные потери (не гражданского населения) Германии, Австрии, Финляндии, Венгрии, любой другой авторитарной державы Европы оказались в процентном отношении к численности всего населения, к числен-ности мужского населения, к численности мужского населения призывного возраста несопоставимо меньше, чем у Советского Союза. С военными потерями демократических стран — Великобритании и США — советская ситуация совершенно несопоставима. В СССР относительные военные потери были на порядки выше, чем в этих странах. Такую цену за отсутствие институтов ответственности власти вынужденно платят не режимы — народы.
Поэтому на вопрос, что сделал бы я, если бы мне представилась возможность использования значительного властного ресурса, я ответил бы так: постарался бы сделать все возможное для построения в нашей стране системы парламентской демократии с предоставлением возможности различным политическим силам, какими бы они ни были, конкурировать в честной политической борьбе по стабильным правилам и отстаивать свои позиции перед гражданами России с единственным, но важнейшим условием — неприменения в этой борьбе насилия.
— Как кажется, именно потому что Россия всегда развивалась по принципу выстраивания и укрепления вертикали власти и отсутствия институтов гражданского общества (эти особенности ее истории Ключевский обозначал как алгоритм «догоняющего развития»), у российской власти — особенно большая ответственность перед тем, как будет развиваться страна. На власти лежит ответственность определять путь развития страны, и главная задача здесь заключается в том, чтобы развивать то, что называется институтами государства, или институтами гражданского общества.
— Это институты и государства и гражданского общества. Они взаимно дополняют друг друга.
— Андрей Николаевич, теперь вот какой вопрос. Снижается рейтинг, снижается поддержка Путина, но все-таки она существует и довольно значительная. Идеологически-психологические истоки этой поддержки, в общем, понятны. Это, во-первых, психология и идеология реванша, чрезвычайно искусительная сегодня для русского народа, который привык себя считать народом великим и для которого трудно переносимым унижением было, конечно, чувствовать и сознавать то, что отчасти действительно было реальностью, но еще больше ему внушалось — что с Россией перестали считаться, что русскими можно помыкать и т. п. Зато теперь, как нам говорят, мы «поднимаемся с колен»! На этих струнах можно играть, на жажде национального реванша, которая взрастила когда-то нацизм, действительно очень многое можно сделать: недаром же сейчас так энергично — и, согласимся, достаточно успешно — разыгрывается карта врагов, со всех сторон окружающих Россию… Второе — это относительный порядок. Тоже, конечно, в огромной степени миф, но недаром в него верят даже на Западе, где выбрали же Путина человеком года. И недаром даже Солженицыну изменили его зоркость и трезвость и он решился подтвердить, что Путин укрепил государственную стабильность, хотя уровень преступности у нас повысился, а с безопасностью, как мы только что говорили, дело обстоит куда хуже, чем в той ж, например, соседней Украине. Однако есть и третий фактор, которым режим обеспечивает себе поддержку, — фактор очевидного экономического роста и относительного благополучия населения. И в какой-то мере это как раз реальность, непосредственно страной ощущаемая. Но — в какой? Насколько прочна и надежна эта нынешняя опора режима? И какова все-таки сегодня реальная структура нашего общества — каков реальный уровень средних доходов населения, как меняется соотношение его социальных слоев, уменьшается или увеличивается разрыв между самыми богатыми и беднейшими? Какие перспективы всех нас в этом отношении ожидают?
Беспрецедентная халява
— Вы задали немало вопросов, и на них будет непросто ответить. Что касается первого вопроса — описания российского общества, — это огромная задача, простите великодушно, я даже не буду за это браться. Что же касается ответа на вопрос об источниках поддержки Путина, то попытаюсь ответить.
Первый и самый важный фактор — это экономический рост и вызванное им повышение благосостояния людей. Это не миф, это неоспоримый факт. Рост благосостояния происходит в основных группах и слоях российского населения, в большинстве регионов страны. При этом важно понять, рост за чей счет, за счет каких факторов. По оценкам Института экономического анализа, рост в течение последних пяти лет в значительной мере, а возможно, и полностью был обусловлен исключительно благоприятной внешнеэкономической конъюнктурой. За последние восемь лет доходы от продажи российских нефти и газа превысили триллион долларов. Если бы цены оставались на уровне ельцинских 1990-х годов, доходы от продажи энергоносителей вряд ли бы превысили двести млрд долларов. Иными словами, страна получила гигантский windfall profit — своего рода внешнеэкономический грант, подарок внешнеэкономической конъюнктуры, или то, что на новоязе называется халява.
Размер этого гранта составил 800 млрд долларов. Цифра огромная. Она лишь немногим уступает суммарному российскому ВВП за три года — в 2000, 2001 и 2002 годах. В 2007 году внешнеэкономический грант превысил 20% ВВП этого года. Это чистый подарок стране от зарубежных покупателей наших ресурсов, на эти деньги мы купили немало потребительских товаров, машин, оборудования, потратили их на услуги. Эти средства можно сравнить с библейской манной небесной, только в гораздо больших масштабах. Не только в истории России, но и в экономической истории мира, кажется, нет примеров столь масштабного межстранового перераспределения общественного богатства.
Подарок таких масштабов перевешивает потенциальные результаты всех мыслимых вариантов продуктивной экономической политики. Политики, способной в течение года увеличить ВВП на 20%, не существует. Для сравнения: при обсуждении эффективности той или иной экономической политики, успешной обычной считается такая, при которой темпы экономического роста повышаются хотя бы на пол-процентного пункта ВВП. Экономическая политика, способная привести к 20%-ному росту в течение одного года, науке неизвестна.
Не только для обывателей, но и для многих подготовленных специалистов такой подарок ассоциируется с действующим политическим режимом, действующим правительством, действующим лидером. Сколько ни объясняй различия между вкладом конъюнктуры и вкладом политики, сколько ни демонстрируй разрыв во времени между возобновлением экономического роста после завершения кризиса (октябрь 1998 года) и изменениями в руководстве страны (январь, март или май 2000 года), как ни показывай разницу в темпах роста в России и в других, сопоставимых с Россией, странах (например, в Казахстане и Азербайджане), — против законов социальной психологии практически ничего сделать невозможно. Многие люди по-прежнему полагают: если это произошло во времена руководства такого-то лица, значит, это произошло благодаря ему. Даже тот факт, что экономический рост в 1998–1999 годах при ценах вдесятеро ниже, чем сегодня, был более быстрым, чем сейчас, не в состоянии изменить такую картину мира. Это та психологическая реальность, в которой мы находимся. Это первое и, пожалуй, самое главное.
Второй фактор, способствующий определенной популярности Путина, — это, конечно же, монополизация информационного ресурса. Надо отдать должное пропагандистам этого режима, свои кампании сегодня они проводят более грамотно, чем в свое время коммунисты. Срабатывает накопленный опыт, учитываются сделанные ошибки, сказывается то, что заняты этим профессионалы, интеллектуалы, в том числе и некоторые бывшие диссиденты.
Российский парадокс. Норма и девиация
Еще один ваш вопрос касается наших перспектив. Ответ на него весьма непрост. То, что наблюдается в нашей стране последние восемь лет, почти нигде в мире больше не встречается. Речь идет об одновременном сочетании экономического роста и развала государственных и общественных институтов. Такое сочетание создает редкую дихотомию, глубоко противоречащую тому, что известно об общественной эволюции многих стран мира. Такую ситуацию я называю российским парадоксом.
Одним из важнейших достижений экономической и политической науки последних столетий стало выявление важнейшей закономерности мирового общественного развития. Экономически развитыми, богатыми, сильными, привлекательными становятся общества и страны, защищающие индивидуальные свободы и политические права своих граждан, развивающие и укрепляющие институты либеральной демократии — свободные, конкурентные и регулярные выборы органов власти, разделение властей, независимый суд, свободу средств массовой информации, правовой порядок, реальное равенство граждан перед законом. Страны, где соответствующие права не соблюдаются, институты не закрепляются, а правовой порядок отсутствует, по размерам дохода на душу населения сегодня находятся ниже уровня Голландии, Великобритании, Северной Италии трех-четырехвековой давности.
Результаты исследований многих специалистов в течение столетий позволили сформулировать эту закономерность: чтобы стать богатой страной, надо иметь демократическую систему, защищать индивидуальные права и свободы граждан, обеспечивать правовой порядок. Многие выдающиеся философы, экономисты, социологи, специалисты в области политических наук внесли свой вклад в формулирование, уточнение и практическое приложение этой закономерности. Среди них — Лао Цзы, Дж. Локк, Т. Пэйн, А. Смит, Д. Юм, Г. Гегель, Дж. Мэддисон, Т. Джефферсон, Ф. Бастиа, Г. Спенсер, М. Вебер, Л. фон Мизес, Ф. фон Хайек, И. Берлин.
Полвека тому назад выдающийся американский социолог Сеймур Липсет написал статью о «политическом человеке», в которой на большом статистическом материале продемонстрировал, как по мере повышения благосостояния своего населения страны становятся более демократическими. Эту же идею на новом и более полном материале в яркой и популярной форме изложил Френсис Фукуяма в своей ставшей классической работе «Конец истории». Каким бы ни был старт исторического пути, каким бы ни было его продолжение, но, похоже, что суть исторического развития заключается в постепенном движении стран мира в сторону экономической системы, базирующейся на рынке, и политической системе, основывающейся на либеральной демократии. Это то, что можно назвать нормой в общественной эволюции.
Такая мировая закономерность получила новое и, казалось, совершенно очевидное подтверждение в результате серии революций в Центральной Европе в 1989 году, в результате краха «железного занавеса», поражения августовского путча и роспуска СССР в 1991 году. Казалось бы, каждое новое событие работало в подтверждение этой закономерности. Однако то, что происходит последние восемь лет в России, очевидным образом опровергает эту закономерность. Налицо почти тотальное разрушение основных институтов либеральной демократии, насмешка над правовым порядком, подавление гражданских свобод и политических прав, уничтожение свободных СМИ, ликвидация независимой судебной системы, эскалация государственного насилия. И в то же время продолжается бесспорный экономический рост, увеличивается благосостояние населения. Почему? Может быть, мировая закономерность перестала работать?
Похоже, нет. В Украине и Эстонии и совершенствуются институты, и продолжается экономический рост. В Зимбабве уничтожаются институты, и страна погружается в тяжелейший экономический кризис. А в России разгром институтов и устойчивый экономический рост сохраняются, так сказать, «в одном флаконе». Может быть, для каких-то стран, например, для нашей, и в самом деле существует пресловутый «особый путь»? Неужели мировые закономерности, действующие для Америки, Швейцарии, Японии, перестают работать в случае России? То есть, например, для Финляндии, Эстонии, Украины, Грузии они действуют, а для России — уже нет? Иными словами, верно ли, что мировые закономерности общественного развития перестают действовать при пересечении российской государственной границы — из Котки в Выборг, из Нарвы в Ивангород, из Чернигова в Белгород, из Батуми в Сочи, из Хэйхэ в Благовещенск? В любом случае российский феномен — это зримая девиация (отклонение) в мировой общественной эволюции, требующая серьезного анализа. Российский парадокс привлекает публичное внимание и с практической стороны, поскольку пропагандисты нынешнего режима уже представляют нынешнюю т. н. суверенную демократию в качестве успешной альтернативы либеральной демократии.
— Хотелось бы еще спросить про Арабские Эмираты. Уже приходится слышать, что надо брать с них пример: вот ведь тоже сырьевая держава, а живут не в пример лучше нашего.
— Пример с ОАЭ удачен, поскольку подтверждает действие упомянутой выше мировой закономерности. Эмират Дубай, лишенный значительных запасов нефти, стал символом предприимчивости, экономической свободы, правового порядка как на Арабском Востоке, так и во всем мире. Соседний с ним эмират Абу-Даби существенно отстает по уровню благосостояния от своего ближайшего соседа — несмотря на обладание огромными запасами и экспорт большого количества нефти. Конечно, политической демократии в Дубае нет, власть находится в руках наследственного монарха, однако правовой порядок, экономическая свобода, гражданские свободы находятся в нем на весьма высоком уровне. Выше, чем в нынешней России.
Сказанное о Дубае во многом относится и к Сингапуру. Иногда можно услышать утверждение, будто бы Россия идет по сингапурскому пути. Ничего подобного: нынешняя правовая система в Сингапуре является одной из лучших в мире, по ключевым показателям защиты граждан и прав собственности Сингапур опережает и США и многие европейские страны. Сингапур смог стать мировым торговым и финансовым центром во многом благодаря тому, что нейтральное недискриминационное право жестко стоит на защите интересов собственности любого бизнеса, оперирующего в этой стране.
Более того, даже материковый Китай, который вместе с Россией иногда тоже относят к одной и той же группе стран, по показателям правового порядка оказывается заметно выше, чем наша страна. Для многих российских граждан этот факт может показаться шокирующим, поскольку Россия в целом по-прежнему богаче, чем нынешний Китай. Однако по уровню институционального развития — с пекинскими коммунистами и шанхайскими бюрократами — сегодняшний Китай оказывается более развитой в институциональном отношении страной, чем Россия. Китайские институты современного государства, судебной системы и гражданских прав по-прежнему далеки от совершенства, они по-прежнему сильно отстают от европейских, американских, японских или сингапурских образцов. Тем не менее сегодня они находятся на более высоком уровне, чем их российские аналоги. Таким образом, и Китай, и Сингапур, и Арабские Эмираты, и Эстония, и Украина, и Грузия, — все эти страны идут по тому же пути, что и Швейцария, Норвегия, Люксембург, США, Япония. Конечно, со своими особенностями. Однако столбовая дорога мировой цивилизации остается той же. И большинство стран современного мира движутся по ней. В отличие от России.
Понимание того, в каком тяжелом состоянии находятся российские институты современного государства и общества по сравнению даже с Эмиратами, Китаем, Монголией, Эстонией, Украиной, Грузией, заставляет задуматься о месте в мировой системе институциональных координат, в котором находится нынешняя Россия. Является ли и может ли являться такая модель существования альтернативой современному миру? Для объективности следует назвать страны, оказавшиеся по степени парадоксальности экономического и институционального развития в одной компании с нашей страной. Таких стран немного: помимо России это — Венесуэла, Беларусь, Туркменистан, Казахстан, Тринидад и Тобаго. Возникает вопрос, представляют ли эти страны, взятые вместе или по отдельности, реальную альтернативу столбовой дороге мировой цивилизации? Норме мировой эволюции? Ответ очевиден: нет. Ни одна из этих стран не является ни богатой, ни стабильной, ни успешной. Вопрос лишь во времени, когда выбор цивилизационного тупика в этих странах станет очевидным. В России для понимания пагубности политики «валютного коридора» потребовалось четыре года и августовский финансовый кризис. Для массового осознания институционального кризиса времени может потребоваться больше. Но и цена институциональной катастрофы несопоставима с ценой макроэкономического кризиса.
В силу сочетания особых обстоятельств последних восьми — десяти лет Россия действительно оказалась в такой специфической ситуации. У нас действительно есть большие ресурсы энергоносителей, продажа которых обеспечивает впечатляющий рост благосостояния граждан. Это случайность. Закономерности в этом немного. Закономерность связана с развитием институтов. То, что страна сейчас переживает, на языке социальных наук называется девиацией, отклонением в мировом общественном развитии. На языке медицины и биологии это явление носит название патологии. Можно обсуждать причины патологии, ставить диагноз и разрабатывать прогноз течения болезни. Но при этом необходимо понимать: это патология. Рано или поздно либо она приведет к тяжелейшему кризису российского общественного организма, либо же организм от нее избавится.
— А есть в этой патологии какие-то закономерности?
— В общественных, так же как и в биологических, патологиях есть определенные закономерности. И так же, как в медицине, в социальных науках патологические случаи расследуются, выясняются их причины, разрабатываются методы их лечения. Что касается того, как лечить, то такого рода знания пока ограничены. Сказывается то, что социальные науки моложе и менее развиты, чем биология или медицина. Тем не менее базовые технологии лечения известны — хирургические и терапевтические. В любом случае важно понимать, что нынешнее состояние российских институтов не является альтернативой для основной закономерности мирового общественного развития. Это не «особый путь», это отклонение от пути.
— Андрей Николаевич, Вы говорили о том, что в отличие от мафиозных структур классического типа, где все-таки действуют некоторые институты и правила, у нас все вообще непредсказуемо. Но как Вы думаете, — та структура, которая сейчас, похоже, намечается, — «Единая Россия» как ведущая партия в парламенте, которая сможет провести любые решения, — не будет ли эта структура обеспечивать более предсказуемое, а значит, и более устойчивое функционирование режима? Ведь если руководитель партии, от которой зависит любое парламентское решение, имеет полную возможность подвергнуть президента импичменту, буде тот вдруг начнет «рыпаться», и это всем заранее известно, не значит ли это, что тем самым, благодаря этой нашей новой мафиозной структуре, обладающей такими парламентскими возможностями, укрепляется именно устойчивость нынешнего мафиозно-корпоративистского государства, его прочность?
Пластилиновые институты
— Думаю, что нет. Не скажу, что такого быть не может. Но мне не кажется такой вариант развития вероятным. К тому же пока мы не видим этому каких-либо подтверждений. Наконец, даже в том случае, если бы это и произошло, это скорее вело бы к разрушению самого режима.
Дело в том, что государство по своей сути является достаточно консервативной структурой. Его, конечно, можно и иногда нужно реформировать. Но делать это лучше, имея для этого достаточно четкое идеологическое обоснование: зачем и для чего это делается. Реформирование такой сложной и инерционной структуры, как государственная машина, в целях удовлетворения индивидуальных интересов конкретной личности возможно, но чревато нанесением значительного ущерба самому государству. Ничто так не подрывает стабильность государства, его эффективность, уважение к нему, как бесконечные сюрпризы, творимые лицами, оказывающимися во главе его. Такие сюрпризы дискредитируют и государство, и тех, кто их преподносит.
В силу инерционности государственных институтов их изменения оказываются более успешными и приемлемыми при их длительной и тщательной подготовке. Даже в случае передачи власти, скажем, от Ельцина к Путину ее публичная стадия началась за восемь месяцев до президентских выборов, причем пять из них Путин действительно работал премьер-министром. Причем, следует отдать должное Ельцину,он сделал все возможное, чтобы помочь Путину: фактически ушел в тень даже на первые пять месяцев и выставил под лучи софитов нового премьера, с тем чтобы дать ему возможность действовать самостоятельно даже тогда, когда Ельцин еще оставался президентом. Ельцин создал Путину максимально благоприятную обстановку и для него самого, и для передачи ему власти. Но даже в этой ситуации мы слышали немало комментариев относительно неизвестности кандидата, нелепости сделанного выбора, несерьезности принятого решения.
В случае же с преемничеством Медведева позиции последнего выглядят много слабее. Он был выдвинут не за восемь месяцев до выборов, а менее чем за три. Он был выдвинут на пост президента, не будучи премьер-министром и оставаясь на посту вице-премьера. В своем бюрократическом возвышении он пропустил все важнейшие ступеньки, традиционно считающиеся обязательными для приобретения необходимого политического и административного опыта для руководства страной — депутата, сенатора, министра, губернатора, лидера политической партии. Результаты голосования в его поддержку были массово фальсифицированы, что сделало его назначение нелегитимным.
В отличие от Ельцина Путин не потеснился и не ушел в тень, он продолжал оставаться центром всех важнейших событий и во многом их создателем, сохраняя и укрепляя рычаги своей политической и административной власти, продолжая привлекать к себе и аккумулировать публичное внимание. За время, прошедшее после своего выдвижения, избрания и занятия президентского поста, Медведев так и не сделал и не сказал ничего самостоятельно, он не оставил ни одного запоминающегося жеста. Он так и остался в тени своего Хозяина.
В новом властном дуэте получила продолжение старая советская традиция сохранения всей государственной власти в стране в руках одного лица при выполнении презентационных функций на посту президента другим лицом. Примеры Сталина и Калинина, Хрущева и Булганина, Брежнева и Подгорного, Горбачева и Громыко дают немало пищи для исторических сопоставлений. С другой стороны, на сей раз эта традиция возобновлена в условиях формального действия совершенно другой, президентской, конституции страны. Такое преемничество, очевидно, является еще одной, хотя, возможно, и наиболее яркой иллюстрацией чрезвычайно изменчивого, гибкого, я бы сказал, пластилинового, характера правовых основ современного российского государственного устройства. Оно подтверждает масштабы институциональной девиации и патологии, которым оказалась подвергнута нынешняя Россия.
— Все это подтверждает ходящую сейчас шутку неведомого автора: «Пушкин — наше все, Церетели — наше везде, Путин — наше навсегда»… И в связи с этим хотелось бы задать Вам такой вопрос: как Вы считаете, есть ли у Путина личная заинтересованность в том, чтобы стоять во главе именно такого — корпоративистского — государства? Имеется в виду не просто понятная честолюбивая потребность быть у власти, а и некая личная материальная в этом заинтересованность.
Своизм во власти
— Гораздо более важной, чем материальная заинтересованность, мне кажется приверженность Владимира Путина своей корпорации и ее членам — сослуживцам по КГБ, представителям силовых органов в целом, соседям по участкам в дачном кооперативе, бизнес-партнерам в компаниях, зарегистрированных в питерской мэрии. Это качество, правильное название которому — своизм.
Путин никогда не считал нужным скрывать, что интересы членов своей корпорации для него важнее, чем любые иные интересы. Он регулярно это подчеркивает, иногда даже демонстративно. Достаточно вспомнить знаменитый комментарий времен Байкалфинансгруп о «хорошо ему известных физических лицах, давно работающих в области энергетики»,заслуживших, с его точки зрения, право на получение активов Юганскнефтегаза. Отвечая на вопросы журналистов в июне 2007 года он сказал: «Такое (а прозвучало нечто, вызвавшее у него недоумение или критику) представители правоохранительных органов сказать не могли. Это могли сказать лишь представители парламента или средств массовой информации». После бесланской катастрофы первых соболезнований удостоились погибшие бойцы «Альфы», а не убитые дети и их матери. В недавнем интервью газете «Монд» трудно провести более резкий контраст между характеристиками, данными «правильному», «своему» бизнесмену Олегу Дерипаске и «неправильному», «чужому» бизнесмену Михаилу Ходорковскому.
Эти и многие другие высказывания, а главным образом, действия демонстрируют не просто невыполнение фундаментального требования к современному государственному руководителю — его нейтральности, но и поразительную иерархию различных социальных и профессиональных групп в его сознании. Высшую позицию в этой иерархии занимают представители правоохранительных органов, в особенности спецслужб, а все остальные люди находятся на существенно более низких ступенях, в том числе и те, кто относится к представительной власти, а также журналисты. Причем такое отношение к обществу и социальным группам настолько глубоко и естественно укоренено в его сознании, что не видно даже признаков стеснения, когда он делится такими соображениями с журналистами — представителями, с его точки зрения, низшей общественной касты. Когда он комментировал смерть Анны Политковской, эта убежденность в незначительности роли журналиста в обществе в очередной раз вылезла не столько по отношению к самой убитой, сколько по отношению ко всем представителям журналистской профессии… Похоже, это совершенно естественное состояние сознания человека, согласно которому верхушку социальной иерархии занимают представители корпорации спецслужб, а все остальные граждане служат лишь материалом для удовлетворения интересов этой высшей корпорации.
— Сейчас хотелось бы вернуться к вопросу о Чечне. Основной аргумент, которым оперируют те, кто считает, что не надо предоставлять независимость Чечне: если это сделать, то начнется развал страны, из России выйдут Кавказ, Башкирия, Татарстан и т. д. и т. д. Насколько серьезна такая опасность для современной России? И в какой мере это вообще зависит от Чечни?
Завершение распада
— Мне кажется, важно правильно осознавать место сегодняшней России на отрезке исторической эволюции. Мы переживаем третий этап распада Российской империи. Острая фаза первого этапа пришлась на 1917–1922 годы, когда произошла вначале дезинтеграция Российской империи, а затем ее частичная реинтеграция, правда под другой «шапкой», другой идеологией и с потерей двух крупных территорий — Финляндии и Польши.
Второй этап распада империи, приведший к формированию на территории бывшего СССР более полутора десятков самостоятельных национально-территориальных образований, произошел в 1988–1993 годах.
Процесс этот еще не завершился. Совершенно ясно, что он будет продолжаться и далее. Это общемировая закономерность, и нам от нее никуда не деться. На территории нынешней России наиболее заметно этот процесс происходит в Чечне. В 1995 году вместе с Борисом Львиным мы написали статью «Россия должна признать независимость Чечни». В ней мы применили к чеченскому случаю более десяти критериев, традиционно используемых для определения возможности того или иного народа получить независимость от метрополии. Оказалось, что по всем возможным критериям существования независимых наций чеченцы имеют не меньшее право на отделение и формирование самостоятельного государства, чем, например, Эстония, Латвия или Литва. Поскольку независимость балтийских государств ответственными людьми сейчас не оспаривается, то при применении тех же самых критериев любой серьезный человек должен признать неизбежность, приемлемость и нормальность государственной независимости Чечни.
Очевидно, что в положении, подобном Чечне, находится еще ряд народов. Сам по себе вопрос, хотят ли народы жить совместно, в рамках одной страны, или предпочитают жить индивидуально, должен решаться не имперскими властями, а сами народами. С точки зрения опыта, накопленного как нашей страной, так и другими странами, с точки зрения долгосрочных интересов развития России и народов, ее населяющих, было бы гораздо лучше, чтобы завершение этого третьего этапа распада Российской империи произошло бы с наименьшими издержками, потерями и жертвами. Завершение распада империи произойдет в любом случае. Но для всех нас, российских граждан, исключительно важно, как пройдет развод — кроваво, по югославско-милошевичевскому варианту, или «бархатно», по чехословацко-гавеловскому.
Что касается нынешнего состояния, например, республик Северного Кавказа, то надо прямо сказать, что некоторые из них сегодня de facto более независимы, чем всего лишь десять лет тому назад. Чечня при Кадырове-младшем стала фактически гораздо более независимой от России, чем Чечня при Масхадове. Такова реальность, которой нельзя не видеть.
Для процессов автономизации и приобретения фактического суверенитета переломным оказался декабрь 2003 года, когда федеральные власти, выдвинувшие во время президентских выборов в Башкирии своего кандидата Веремеенко против кандидата Рахимова, в конце концов полностью сдали свои позиции. С тех пор ни в одном из национальных регионов с преобладающим населением титульной нации (например, Карелия или Ненецкий автономный округ к ним не относятся) федеральными властями не было предпринято ни одной существенной попытки установления кадрового контроля. Это говорит о том, что, несмотря на всю имперскую риторику, нынешний режим, похоже, признал de facto самостоятельность большинства национальных регионов в ключевых вопросах своего существования. Следовательно, это лишь вопрос времени, причем, очевидно, не слишком значительного, когда их самостоятельность de facto будет признана de jure.
— Печальная перспектива для русских имперских умов, да, пожалуй, и для некоторых национальных окраин…
— Для имперских умов — возможно, печальная, для русских умов, — возможно, оптимистическая. Но и для тех и для других — неизбежная. Скажем, тридцать лет назад для юнионистов в Северной Ирландии сама идея о том, что Ольстер когда-либо может присоединиться к Ирландской Республике, была абсолютно немыслимой. Сейчас она перестала быть таковой. Годы кровавого конфликта и цена, уплаченная в виде его жертв, помогают осознанию очевидного. До 1974 года не было света в конце конфликта между греками и турками-киприотами. Фактический раздел Кипра и расселение представителей обеих общин по разные стороны разделительной линии привели к фактическому прекращению кровавой междоусобицы. Обмен индуистским и мусульманским населением между Индией и Пакистаном вскоре после провозглашения независимости от Британии позволил если не ликвидировать, то существенно снизить межэтническое напряжение.
Арабо-еврейский конфликт в Палестине в течение длительного времени не позволял найти подходящую для обеих сторон формулу мирного сосуществования друг с другом. Сейчас, после многих войн, после интифады, после бесконечного числа террористических актов и у евреев и у арабов постепенно приходит понимание, что вместо того, чтобы пытаться жить в склоке вместе (то есть воевать), лучше жить раздельно и хотя бы в относительном мире. Об этом свидетельствует и драматическая эволюция видения Ариеля Шарона. После войны 1967 года он стал главным идеологом и организатором создания еврейских поселений на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа. Такая политика, полагал он тогда, должна была стать надежным способом обеспечения безопасности Израиля. Прошло тридцать с лишним лет, и не кто-нибудь, а именно Шарон, «отец» программы этих поселений, принял решение об эвакуации евреев и передаче территорий этих поселений арабам. Мы помним, какой взрыв эмоций и сопротивления это решение вызвало, но теперь уже не между Израилем и арабами, а внутри самого Израиля.
Несколько иной по форме, но близкий по сути подход выдвинул Авигдор Либерман, израильский политик, предложивший изменить границы Израиля в пользу арабов. Обеспечение территориальной консолидации еврейского населения, с одной стороны, и его физическое размежевание с арабским населением, с другой, рассматривается в качестве большей ценности и более эффективного способа обеспечения долгосрочной безопасности Израиля. Межэтническое размежевание в ряде случаев оказывается наиболее приемлемым и наименее дорогостоящим средством, способным обеспечить безопасность граждан. Оно еще раз подтверждает справедливость народной мудрости о привлекательности худого мира по сравнению с доброй ссорой.
Только информационный железный занавес, опущенный нынешним российским режимом, до поры до времени блокирует обсуждение в отечественном политическом сообществе чудовищного ущерба, нанесенного нашим народам в результате двух чеченских войн, а также гигантского дренажа финансовых ресурсов в пользу нынешнего чеченского режима. Но осознание невозможности совместного проживания русских и чеченцев все же постепенно начинает проникать в головы российских политиков.
— А вот то, что нынешняя власть «зачищает» всякое оппозиционное поле, закрывая независимые СМИ, разгоняя «марши несогласных», в которых и без того участвуют считанные единицы, препятствуя тому же Буковскому баллотироваться в президенты (ну сколько процентов избирателей проголосует за Буковского! — говорить же смешно), то есть чинит препятствия своим оппонентам где только можно и без всякой на это вроде бы нужды, — чем вот такое поведение нынешнего режима можно, на Ваш взгляд, объяснить? Зачем «мочить в сортире» оппозиционеров, когда народ и без того не хочет никаких «оранжевых революций», а мечтает только о том, чтобы хуже не стало? Потому что хуже уже столько раз бывало… Может быть, эта немотивированная агрессивность связана с тем, что положение нынешних властей вовсе не так прочно и втайне они испытывают какой-то страх?
— Мне кажется, это не страх. Это инстинкт, безусловный рефлекс, привычка, проявление не второй, а возможно, даже и первой натуры. Это синдром Шуры Балаганова, оказавшегося в трамвае. Они по природе своей к этому склонны, их этому учили, им это внушали. Многие люди во власти другого не умеют. Они живут в таком мире. К тому же они извлекли, как они полагают, главный урок из своего самого тяжелого и самого болезненного поражения — утраты власти в результате провала августовского путча 1991 года и крушения СССР. Власть — слишком серьезная вещь, чтобы в нее играть, чтобы позволить себе не законопатить все возможные дырочки на всякий случай, не закрыть все потенциальные каналы движения к власти несвоих.
В то же время, с точки зрения наиболее квалифицированных в их рядах специалистов, не следует закрывать абсолютно все щелочки. Оставлены — по крайней мере, пока — несколько информационных ресурсов, таких как радиостанция «Эхо Москвы», телевизионный канал Рен TV, «Новая газета», журналы «Нью Таймс» и «Континент», ряд интернет-ресурсов. Для чего? Чтобы предъявлять внешнему миру доказательство наличия в стране оппозиции? Отчасти да, но не только для этого. Необходимо время от времени выпускать пар общественного недовольства, — чтобы у политического котла не снесло крышку. Но главным образом — для мониторинга эволюции общественно-политических настроений, для фиксации изменения позиций инакомыслящих и несогласных. Традиционные методы слежки важны, но недостаточны. Должны существовать и такие площадки, где диссиденты могут высказывать свое мнение относительно свободно, чтобы можно было понимать, какая эволюция происходит в обществе, какие новые идеи предлагаются. Это важное отличие методов действия спецслужб при авторитаризме от методов действия КПСС при тоталитаризме. КПСС пыталась забетонировать все поле общественной дискуссии, превратив его в мертвое кладбище. Спецслужбы действуют умнее, они на собственных ошибках поняли, что полная зачистка информационного поля ведет к риску утраты важных источников информации и, следовательно, их контроля. Они знают, что информация управляет современным миром, и для ее извлечения годятся все средства — от радиостанции «Эхо Москвы» до интернет-ресурса «Одноклассники.Ru». И не надо никаких дорогостоящих разработок — только смотри и слушай…
Надо отдать им должное. В современном мире, кажется, нет примера другой страны, где абсолютная политическая власть находилась бы в руках корпорации сотрудников спецслужб. Есть немало примеров того, когда монополия на политическую власть оказывалась в руках отдельного лица, семьи, этноса, партии, военной хунты. Такие случаи с разной степенью детализации изучены, и в целом понятно, как такие политические модели работают. Спецслужбы в таких режимах играют важную, но все же вспомогательную, служебную роль. А вот примеров захвата власти и ее монополизации самими спецслужбами — такого, кажется, в истории еще не было. И в этом заключается особенность, известная уникальность нынешней российской общественно-политической девиации.
— Это похоже на то, как если бы борзую собаку пустили охотиться самостоятельно…
— Поначалу действительно имел место известный кризис позиционирования в новых условиях. Охотиться самостоятельно еще не привыкли — ждали приказа и инструкций. Тем не менее кризис длился недолго и оказался не слишком глубоким. Спецслужбы стали одной из немногих российских организаций, довольно быстро и весьма успешно адаптировавшейся к новым условиям. А уж захватив политическую власть в стране, они сами стали приспосабливать к своим интересам и нуждам другие организации и институты, российскую государственную машину, государственный и частный бизнес, масс-медиа, религиозные, неправительственные организации. Несогласных же и сопротивляющихся — в СМИ, в бизнесе, среди губернаторов, политических партий, общественных организаций, отдельных личностей — практически немедленно начали выдавливать, разрушать, уничтожать, на уголовном жаргоне О. Шварцмана, «нагибать и мучить». Сейчас у них нет проблем с определением своей стратегии, отданием приказов, созданием инструкций. А в последнее время вырабатывается, уточняется и совершенствуется новая идеология.
Восемь лет назад они получили страну. Сейчас они хотят сделать, чтобы так осталось навсегда.
— Как не выразить сожаления, что наша страна оказалась в положении столь специфической девиации в мире… Грустно, что наш разговор приходится заканчивать на такой ноте.
— Наиболее серьезный долгосрочный вызов нашей стране заключается не только в природе нынешнего политического режима, и даже не в цене, какую нашему народу, увы, очевидно, придется заплатить за освобождение от него. А то, что режим уйдет — раньше или позже, никаких сомнений не вызывает.
Наиболее серьезный вызов нашей стране заключается в преодолении политической культуры, характерной для гражданской войны, длящейся в нашем обществе последнее столетие. Практически все крупнейшие события в российской истории последнего века — три революции, гражданская война, коллективизация, индустриализация, уничтожение кулаков, духовенства, белого офицерства, купцов, голод, террор, ГУЛАГ, Вторая мировая война, борьба с вредителями, космополитами, врачами-отравителями, стилягами, художниками-абстракционистами, диссидентами, за Союз, против самостоятельности народов, за независимость республик, за создание рыночной экономики, против сепаратистов, «террористов», «олигархов», «оранжевых», «шпионов» — происходили в формате большой непрекращающейся гражданской войны. Весьма часто оказывавшейся «горячей», лишь изредка «холодной». Но всегда — войны.
Нам, гражданам нашей страны, неравнодушным к ее судьбе, публицистам, общественным активистам, политическим деятелям, патриотам нашей Родины и своего собственного народа надо найти, выработать, укрепить взаимопригодные способы выявления в нашем обществе разных точек зрения, мирного их обсуждения, ненасильственного выяснения отношений друг с другом. Только на пути преодоления неограниченного насилия, применявшегося и по-прежнему применяемого по отношению к своим гражданам различными группами, оказывавшимися и находящимися во власти — большевиками, правыми реформаторами, силовиками, — наша страна сможет вырваться из порочного круга и все-таки завершить нашу долгую бесконечную столетнюю гражданскую войну.