Опубликовано в журнале Континент, номер 136, 2008
Мы продолжаем знакомить читателей с актуальными публицистическими выступлениями (находя их в журналах и в Рунете), отличающимися либо глубиной анализа, либо концептуальной четкостью, либо просто симптоматичностью. В этом обзоре предлагается изложение самых примечательных публикаций с сайтов gazeta.ru, grani.ru, polit.ru, vz.ru и др., а также статей в бумажной прессе (“Вопросы философии”, “Неприкосновенный запас”, “Полис”, “Россия XXI”, “Свободная мысль”).
Общество
Заместитель главного редактора еженедельника “Дело” Дмитрий Травин в статье “Авторитарная личность на российских выборах” (“Неприкосновенный запас”, № 57; Полит.ру, 21 апреля) ставит в духе западной социологической классики ХХ века вопрос об авторитаризме не просто нашей власти, но и нашего общества. Авторитарная власть имеет в своей основе народные чаяния, а не просто волю правителей. Рядовому российскому избирателю страшно менять путинский политический режим на что-либо иное. Даже если он осознает, что режим этот далеко не идеален. В голове избирателя выстраивается схема, согласно которой через путинскую Россию страна движется к демократии. <…> Россия вовсе не движется от демократии к авторитаризму, как может показаться на первый взгляд. Она пребывает в этом состоянии уже достаточно долго. Лишь эйфория первых пореформенных лет не давала трезво взглянуть на суть сложившейся в стране политической системы. Травин утешается тем, что авторитаризм все же вынужден приспосабливаться к меняющимся условиям, постепенно “обволакивая себя” все более ярко выраженными демократическими формами. Так, во второй половине ХХ века он мог проявиться, например, в форме авторитаризма партий, которым удается в условиях конституционного правления десятки лет сохранять свою монополию на власть (Япония, Италия, Мексика). Эти режимы отличались высоким уровнем преступности и чудовищной коррупцией, которая неизбежно возникает при всякой монополизации власти. Вместе с тем следует отметить, что они на протяжении десятилетий служили своеобразной школой демократии для народов, долгое время вообще не знавших, как можно править посредством проведения выборов. “Полуторапартийные” модели, существующие на практике в рамках многопартийных систем, во многом проявили себя лучше, нежели откровенные диктатуры. Травин резюмирует: “полуторапартийная” форма авторитаризма является высшей его стадией, непосредственно предшествующей переходу к демократии и гражданскому обществу. Судя по всему, наш автор готов и правда ждать десятки лет перерождения режима в реальную демократию.
В “Полисе” Сергей Перегудов в статье “Конвергенция по-российски: “золотая середина” или остановка на полпути?” (№1) предлагает считать, что общественные отношения в России ныне есть результат именно конвергенции между бюрократией и бизнесом (а также гражданским обществом), причем такой конвергенции, когда бюрократия установила правила и границы и “бдит”, пресекая нарушения “баланса”. В этом он видит историческую уникальность ситуации: такого в России еще не было. Но эта система произвела на свет множество деформаций (коммерсализация бюрократии, бюрократизация бизнеса и т. д.), которые обрекают ее на гибель или трансформацию в нечто более здоровое.
Там же Владимир Лапкин в статье “Политическая история и современная политика России сквозь призму структурно-циклической парадигмы” (№1) выделяет в истории страны повторяющийся цикл, состоящий из фаз “рывка” (обучения полезным иностранным премудростям) и самодостаточной “релаксации”. С его точки зрения, назрела необходимость такого рывка, который окончательно приобщит Россию к современности (сообществу современных наций-государств). Он состоится неизбежно, но формы его возможны разные: от внешнего управления до цивилизованного отторжения страной своего несовременного прошлого. Решить задачу по силам только персоналистскому режиму, реальному лидеру (а вовсе не партии, как полагает Травин; см. выше). Этому неназванному вслух лидеру Лапкин ставит в пример Екатерину II, которая подготовила относительно свободное поколение дворянской молодежи. Вот и сейчас нужно вырастить свободное поколение обеспеченных людей, из которого сформируется эффективный и ответственный политический класс.
Людмила Сараскина в статье “Русский ум в поисках общей идеи” (“Свободная мысль”, №1), аксиоматически полагая, что обществу и государству нужна императивно необходимая и объединяющая всех сограждан цель, общая идея, осматривается по сторонам в ее поиске сегодня, патетически обличает меркантилизм и глобализм и приходит к не весьма внятной формуле: Перед русским этносом <…> появилась новая непредвиденная задача, своего рода общая, объединяющая идея: познать самих себя и свое национальное естество в условиях беспрецедентного социального неравенства…
Там же Леонид Фишман в статье “Нравственное значение нашей “революции”” мрачно констатирует, что и Запад, и Россия пришли к “моральному коллапсу” (к Западу эту формулу применил впервые И. Валлерстайн). Сначала на Западе, а в 90-е и у нас утвердилась холодная, бесчеловечная, лицемерная рыночная мораль. Общество охотно приняло неравенство, классовое деление, потребительство. В политической сфере возобладал пафос государственной корысти (“блага”). Общечеловеческие ценности были упразднены. Оглядываясь назад, Фишман обнаруживает, что идеалы Октябрьской революции были гораздо выше, чем идеалы капиталистической революции 90-х. Не по делу огульно упрекая “белых” в своекорыстии, он видит именно в них предтеч нынешних российских чиновников и буржуа. Страна за счет сверхдоходов от нефти строит себе уютный тупичок, подгребая в него все, до чего может дотянуться <…> И получается. Россия почти процветает, цинично предав гуманистические идеалы модерна в пользу эгоистической морали цивилизационизма. Это и есть послание современной России миру.
Немецкий историк Леонид Люкс в статье ““Веймарская Россия”? — заметки об одном спорном понятии” (“Вопросы философии”, №2), размышляя о ситуации в России, в основном утешается тем, что есть важные различия между ею и преднацистской Веймарской Германией. В России наличествует мешанина “правизны” и “левизны”, нет постоянной радикализации общества и размывания центристских группировок и установок. Да и антизападные настроения далеко не так сильны. Но вопрос о перспективах страны открыт.
О состоянии общества в Газете.Ru размышлял в интервью Е. Натарову социолог из Аналитического центра Юрия Левады Борис Дубин (“Глухой оптимизм”, 11 января). Некоторое улучшение настроений есть. А вот уверенности, что оно устойчиво, всерьез и надолго, — нет. Положительно население оценивает изменения в двух сферах: в обеспечении товарами и продуктами. Еще население радуется, что стало больше — особенно для молодежи — возможностей заработать. Во всех остальных сферах ситуация либо резко ухудшилась, — это касается преступности, работы милиции, здравоохранения, экологии, национальных проблем, — либо положение не изменилось, но оно и раньше было не слишком хорошим. Нет серьезных улучшений, которые могли бы убедить человека в том, что и дальше будет не хуже. Россияне хотели бы получить знаки того, что это продлится. Люди не получают и не хотят в большинстве своем получать ничего неожиданного. Общественное равнодушие не убывает. Его уровень, может быть, даже растет, способ его проявления — согласиться с большинством. Мы имеем дело с апатией и конформизмом.
Юрий Коргунюк в статье “Сдутый шарик национального протеста” (Газета.Ru, 10 января) ставит под сомнение распространенность националистических настроений в российском обществе. Он полагает, что державные чувства и националистические настроения превращаются в темы большой политики исключительно по мановению властной руки. Националистический протест обладает реальной мощью лишь тогда, когда соединяется с протестом социальным либо либеральным, становясь во втором случае национально-освободительным движением против инородной элиты, а у нас нет по большому счету ни того, ни другого.
А вот Дмитрий Громов в статье “Межнациональная напряженность в Москве” (“Свободная мысль”, №2) исходит не из спекуляций, а из итогов социсследования. Его версия такова: эта напряженность имеет характер соревнования маскулинностей. Со стороны кавказцев и со стороны русских в конфликтах задействованы группы молодых мужчин в походе. Высокий уровень брутальной маскулинности и возрастная экстремальная активность — вот почва для конфликта. Громов тщательно классифицирует элементы самосознания, поведения, стереотипы представлений этих двух групп. И по ходу дела читателю кажется, что складывающиеся здесь смыслы имеют язычески-племенной характер и почти лишены связи с большими идеями или религией.
Власть
О благодетельности империи и вредоносности национализма в России размышляет в своей лекции “Российское государство: империя или национализм”, прочитанной в клубе — литературном кафе Bilingua Владимир Кантор (ПОЛИТ.РУ, 22 февраля). Его волнует тот факт, что в то время как на Западе углубляется интеграция, Россия уходит во все большую изоляцию. В то время, как Запад стоит на пороге постнационалистической эпохи, изолированная Россия почти возвращается в XIX в. и говорит о приоритете национальных интересов. Желая встать в позицию изоляции, Россия в сущности вернется в период Московии, т. е. на уровень в известной степени доисторический. Кантор призывает не путать империю и сталинскую восточную деспотию и воспевает дело Петра Великого. Он возвращал Россию в ее европейское прошлое. Петр вернул Россию в Европу после долгой татарской московской изоляции именно как империю. Империя выступила как гарант свободы и разнообразия. Это была империя, создававшая цивилизованное пространство, охватывавшее самые разные социальные слои и разные народы. Империя впервые в русской истории давала пространство свободы для русской мысли, чего раньше Россия не знала. Российская империя, построенная Петром, — это борьба цивилизации с варварскими смыслами внутри своей культуры и с варварскими окраинами. Империя создает правовое пространство, несет просвещение, устанавливая общую, наднациональную цель и предлагая общее, наднациональное благо для всех народов. По Кантору, отрицать дело Петра — это тем самым отрицать христианский шанс России вновь после татарского погрома стать христианской, т. е. европейской, страной. Новый аргумент в пользу имперского будущего России автор находит в том, что человечество вновь вступает в эпоху Великого переселения народов. Достаточно посетить любую из мировых столиц: Париж, Лондон, Берлин, Москву — мы увидим, что это абсолютно космополитические города-государства, и процент приезжих в них чрезвычайно высок, бросается в глаза. Поэтому отказываться от имперского принципа жизни с ее наднациональными ценностями было бы катастрофой. Национальное государство переселения народов не переварит, оно не переварит такой наплыв инонациональных общностей. С другой стороны, Кантор предостерегает от строительства имперской идеи с опорой на православие. Православие уже показало свою недееспособность в роли имперской идеи. Нужны некая система ценностей, имперский код, идея наднационального общего блага, которую стоит выработать (например, как Америка выработала общество открытых возможностей), которая охватывала бы все население разных национальностей.
Менее содержательно, но более страстно Сергей Кургинян в редактируемом им журнале “Россия ХХI” (“Пузырь”, № 1) взывает к родной власти, умоляя ее обзавестись идеологией и стратегией. Имеет место тупик прагматизма, отчего возможен и полный коллапс.
Иллюстрацией к воззваниям Кургиняна может служить статья Алексея Мельникова “Приступы либерализма” (Газета.Ru, 9 января). Автор обращает внимание на то, что президент и пара министров в конце минувшего года объявили о допуске иностранцев с их инвестициями в стратегические отрасли, в частности, в разработку нефтяных месторождений. Не без ехидства автор пишет: Идея совершила полный круг, власти пришли к тому, что на словах осуждали и проклинали четыре последних года. Снова итогом “борьбы с коррупцией” оказалось право чиновников продавать правительственные решения. Снова итогом “борьбы с иностранцами” стали использование иностранного капитала и даже его контроль над разработкой месторождений — ввиду неспособности “государственных компаний” вести работу самостоятельно. Вместо идеологии “национальной государственной компании” в нефтегазовой отрасли и других отраслях промышленности фактически говорится о новой приватизации: в последние годы т. н. “государство” выступило собирателем активов и, как теперь выясняется, простым передаточным звеном от одних “олигархов” к другим. Мельников заключает, что в современных российских условиях идеологические формулы властей носят служебный характер. Одни и те же люди с легкостью готовы их принять или поменять, если это отвечает их скрытым от общества интересам. Обманутой при этом оказывается та часть общества, которая всерьез полагает, что именно декларации о противодействии “коррупции”, “иностранному влиянию”, “олигархам” являлись душой проводимой в последние четыре года политики. У этой политики души не было и нет. Ее суть — железная пружина личного интереса, все остальное случайно.
Андрей Казанцев и Виталий Меркушев в статье “Россия и постсоветское пространство: перспективы использования “мягкой силы”” (“Полис”, № 2) уверены в том, что Россия сохраняет привлекательность на указанном пространстве, есть позитивные стереотипы. Правда, перечислив эти стереотипы, авторы грустят: чуть не все они имеют “остаточный” характер и связаны лишь с воспоминаниями о внедрявшей их советской пропаганде. Виной тому негативистская самооценка, исходящая от русской интеллигенции, двойные стандарты иностранцев, антироссийская пропаганда на Западе, национализмы. Аксиоматической задачей для авторов является интеграция этого пространства вокруг России, чтобы обеспечить российские национальные интересы. Дело за малым — государственной политикой в области поддержания положительных и нейтрализации негативных стереотипов. Других средств укрепления авторитета страны в ее окружении авторы не знают.
Публицисты и аналитики подводят итоги правления Путина. Ключевой здесь вопрос — произошла ли за эти годы модернизация страны.
Весьма интересную экспертную дискуссию об успехах и неудачах восьмилетнего правления Газета.Ru открыла докладом Бориса Немцова и Владимира Милова “Путин. Итоги” (8 февраля). Общий вывод авторов: модернизация страны была вполне возможна, но не случилась. Наоборот, армия, пенсионная система, системы здравоохранения и начального образования, дороги деградировали. Благополучное время в основном позволило привести в порядок финансы и раздуло пузыри на рынках акций и недвижимости, а инвестиции в развитие реального сектора росли весьма сдержанно, модернизации производственного сектора за это время не произошло. Возможности, образовавшиеся благодаря внезапному “нефтяному дождю”, были упущены. Как и при Брежневе, сверхдоходы от экспорта нефти и газа были в значительной степени проедены, а необходимые преобразования не проведены. Надежды тех, кто готов был простить авторитарные замашки власти ради модернизации страны, не оправдались: при Путине в России наступил авторитаризм без модернизации. Имеющиеся проблемы никуда не уходят — уходят только годы нефтяного благополучия. Далее авторы подробно говорят о коррупции, о проблемах армии, демографии (прежде всего — очень высокая смертность как следствие нездорового образа жизни, алкоголизма, курения, низкого качества медицинских услуг, преступности и пр.), крахе пенсионной системы. Время Путина принесло людям полную утрату надежды на правовую и судебную защиту, крах идеи верховенства закона.<…> Россия стала чемпионом мира по избирательному применению права в интересах власти. Авторы полагают и показывают апелляцией к конкретным статьям, что основные положения российской Конституции оказались растоптаны. Россия уже больше не является ни демократическим, ни федеративным, ни правовым государством, как гласит первая статья Конституции. <…> Хотя в соответствии с частью 4 статьи 3 Конституции никто не может присваивать власть в Российской Федерации, власть фактически присвоена группировкой Путина. Путин нарушил дважды данную им клятву президента соблюдать российскую Конституцию. Формально Конституция еще действует, но на самом деле все ее основополагающие положения нарушены. C точки зрения позиций России в мире правление Путина принесло ухудшение отношений с большинством стран. За исключением Китая — нашего единственного серьезного потенциального противника, которому были сделаны беспрецедентные территориальные и военные уступки.
Там же 19 февраля Станислав Белковский в статье “Гламурный авторитаризм” излагает свою концепцию путинского периода. Он начинает с того, что российские итоги с Путиным на самом деле плачевны. Автор перечисляет проблемы, список их таков: начался рост цен; из России бегут глупые деньги — краткосрочные спекулятивные капиталы; не за горами — энергетический кризис; без инвестиций в инфраструктуру можно ждать вскоре техногенных катастроф и системного кризиса коммуникаций; бюрократия — как гражданская, так и силовая — насквозь поражена коррупцией; прекращают существование наши Вооруженные силы; существенно снизился геополитический статус России, и ни одна из стран полумертвого СНГ, даже “союзная” Белоруссия, уже не смотрит в Кремль. Но и Путин прав, говоря, что достиг всех поставленных целей. Он был менеджером, представлявшим интересы собственников — правящего слоя, сформировавшегося в середине 90-х в основном из выгодоприобретателей приватизации. Тогда новые хозяева русской жизни сформулировали для себя несколько системообразующих тезисов. 1. Эксперимент по созданию в России полноценной демократии евроатлантического образца провалился. Установлению демократии в России категорически препятствуют авторитарно-уравнительные инстинкты русского народа. 2. Защитить результаты приватизации в условиях реальной демократии, состязательности политических субъектов и равного доступа к СМИ невозможно. На действительно свободных выборах русский народ выберет левые и националистические силы, которые пересмотрят итоги приватизации. 3. Обеспечить жизненные интересы правящего слоя, включая дальнейшую легализацию его капиталов на Западе, возможно лишь в условиях политической стабильности. Для стабильности же в России необходим полнокровный авторитаризм. Был взят курс на построение развитого рыночного авторитаризма. И вот такой президент был нужен правящему слою: единомышленник Абрамовича и Чубайса, лишенный тяжелого цековского дыхания, любитель дорогих костюмов, адриатических резиденций и океанских яхт, умеющий при том надеть маску несгибаемого чекиста и убедительно порассуждать перед телекамерой о “возрождении империи”. Перед Путиным как менеджером крупные собственники поставили три приоритетные задачи: 1) защита крупной собственности — результатов приватизации; 2) создание условий для “обналичивания” и легализации этой собственности на Западе; 3) ликвидация советской системы социального обеспечения, замена ее на либеральную систему, в которой граждане покупают социальные услуги за полную их стоимость. Ликвидация зачатков демократии и ограничение свободы СМИ были необходимыми предпосылками такого рода реформ. Для решения этих задач важно было также обуздать региональные элиты. Что мы видим сегодня? Задачи 1 и 3 практически решены. Ликвидированы все демократические инструменты и механизмы. Народ поверил актеру в маске “чекиста-империалиста” и во имя “возрождения былой мощи” добровольно отказался от участия в формировании власти. Задача 2 осталась нерешенной. Потому-то преемником Путина и становится Дмитрий Медведев, в маске либерала олицетворяющий “путинизм с человеческим лицом”. Ну а модернизации, которая открыла бы России новые исторические горизонты, при Путине не произошло. Однако никакой модернизации уходящий президент никому и не обещал, в его менеджерском контракте не было такого пункта. Какую систему власти оставил Путин наследнику? Вовсе не жесткую “вертикаль власти” — от Кремля до самых до окраин, как принято считать. На самом деле сегодняшней Россией правит вовсе не президент с его “вертикалью”, а примерно 15 групп влияния. Ни по идеологии, ни по жизненной философии, ни по методологии группы влияния друг от друга существенно не отличаются. В процессе утилизации советского наследства они ведут между собой нескончаемую войну, иногда с перемириями. В стране создана не вертикаль, а самая настоящая горизонталь власти. Политическое решение при такой горизонтали есть результирующая противоречивых интересов этих самых групп влияния. Горизонталь власти — идеальная система для утилизации советского наследства. Но она абсолютно непригодна для масштабных преобразований и реализации больших общенациональных проектов. А какова социальная опора развитого путинизма-медведизма? Мы имеем 75% населения, вообще не интересующегося, кто будет нами править. Откуда эта цифра? Это рейтинг Дмитрия Медведева. То есть рейтинг народного безразличия к персоне будущего президента страны. С точки зрения народа, власть теперь формируется где-то на Марсе и зачем вникать в непостигаемое? Между правящим слоем и безразличным народом стоит новый интеллектуальный класс, который можно назвать “постинтеллигенцией”. Его идеология при Путине почти полностью вытеснила классический русский интеллигентский дискурс, предполагавший наличие у образованного человека чувств гражданского долга и вины перед народом. Философия “постинтеллигенции”, которая при гламурном авторитаризме диктует интеллектуальную моду и повестку дня, сводится к следующему: не надо переживать о народе, потому что интеллигентские переживания не принесли народу и самой интеллигенции ничего, кроме страданий и зла; гламурный авторитаризм хорош тем, что оставляет нетронутыми бытовые свободы — дежурную бутылку виски и поездку за границу, — освобождая интеллектуала от любой и всякой ответственности за положение дел в стране и состояние общества; вполне возможно, что Россию ждет катастрофа, но, поскольку мы все равно не в состоянии ее предотвратить, воспользуемся же нашим правом обо всем этом не думать. Итак, основу путинского большинства составляет полностью социально апатичное население, увенчанное кремовой розочкой “постинтеллигенции”. Завершает Белковский грустным парадоксом. В самом начале 90-х, в конце горбачевской перестройки, я работал программистом в одном конструкторском бюро. Я хорошо помню тогдашние разговоры в профкомовской курилке: Что нам нужно? Нормальная страна, которая ничего не строит и ни с кем не воюет. Где все зарабатывают деньги. И все можно купить за деньги. Где никого не тягают ни в партию, ни в комсомол. И еще — нормальный президент. Ничем не выдающийся. Никуда не стремящийся и нас не подгоняющий. Без завиральных идей. Интеллигентный. Умеренный. Аккуратный. Не альфа-самец. И не свиноподобное обкомовское рыло. Вот о чем — и о ком — мы мечтали. Это и получили. Бойтесь мечтаний, потому что иногда они исполняются.
Евгений Гонтмахер, руководитель Центра социальной политики Института экономики РАН, в статье “Обманчивое благополучие” (Газета.Ru, 26 февраля) приходит к выводу, что реформаторская волна начала 2000-х, несмотря на благоприятные финансовые условия, захлебнулась. Основная причина — обилие денег, раздача которых создает впечатление социального благополучия и притупляет ощущение социальных опасностей, неуклонно надвигающихся на Россию. Власть не умеет проводить реформы. Между тем социальные вызовы, стоявшие перед нашей страной к концу 90-х, в основном сохранились и к настоящему моменту, переходя по наследству к третьему президенту России. Что за вызовы? Гонтмахер тщательно их мотивирует. Продолжающийся процесс имущественного расслоения и отсутствие вертикальной мобильности, ухудшение качества жизни большинства населения (платность здравоохранения и образования), маргинализация нравов (рост числа отказов рожениц от своих детей, наличие более 700 тысяч детей-сирот, 2 миллиона неграмотных подростков и др.), отсутствие осмысленной миграционной политики, трудное положение почти 40 млн. пенсионеров и, наконец, грядущее неизбежное повышение в несколько раз тарифов для населения за потребляемые им газ, электричество и воду. Связав с этими вызовами повестку дня новой власти, Гонтмахер заключает: главное в том, чтобы пришедшая к власти политическая элита взяла на себя ответственность за судьбы страны, а не кинулась в очередной круг передела собственности и обеспечения себе безбедного существования в уютных нероссийских местах. А такой исход политической кампании 2007–2008 гг., к сожалению, очень вероятен. В таком случае России не избежать еще одной экономической, социальной и, в конце концов, политической встряски, после которой, как после очищающей грозы, я надеюсь, дышать и жить действительно станет легче.
Евсей Гурвич, руководитель Экономической экспертной группы, в статье “Два срока” (Газета.Ru, 4 марта) начинает за здравие. Формальные экономические результаты последних восьми лет впечатляют. ВВП вырос на 72%, реальная зарплата — более чем втрое, реальные располагаемые доходы и пенсии — в 2,4 раза. ВВП в долларовом выражении увеличился почти в семь (!) раз, повысилась доля России в мировой экономике. По Гурвичу, эти успехи — результат не столько роста цен на нефть и газ, сколько проведенных в 90-е рыночных реформ. Автор обращает внимание на то, что первый и второй сроки Владимира Путина различались между собой так, как будто у нас был не один и тот же президент, а два разных политических режима. В течение первого срока было сделано очень много полезного. Разумная макроэкономическая политика создала условия для инвестиций, реформа электроэнергетики показала, как можно усиливать действие сил конкуренции, дебюрократизация облегчила открытие нового бизнеса, началось вовлечение земли в рыночный оборот, была снижена налоговая нагрузка в несырьевых отраслях. Сформировались более правильные отношения между бизнесом и государством: нам удалось отойти от сложившейся в 90-е годы ситуации, которую экономисты называют “захватом государства”, когда интересы крупного бизнеса нередко ставились над интересами общества. Но все переменилось во время второго срока, как будто экономическую политику вывернули наизнанку. Власти перешли от построения рыночной экономики к построению бизнеса (сначала в переносном, а затем и в прямом смысле). Реформирование естественных монополий не только остановилось, но и пошло вспять: стали создаваться все новые госмонополии, которые дают все новые свидетельства своей неэффективности. Качество государственных институтов — судов, административной системы — стало ухудшаться (о чем свидетельствуют все международные рейтинги). Более того, они были серьезно скомпрометированы, поскольку стали активно использоваться как инструмент передела собственности либо политической борьбы. Если прежде интересами общества нередко жертвовали в угоду крупному бизнесу, то теперь их стали приносить в жертву интересам бюрократии. Неудивительно, что все больше стала расцветать коррупция. Гурвичу при сравнении первого срока со вторым на ум приходят известные теории “ресурсного проклятия”. В странах с неразвитыми государственными и политическими институтами дополнительные сырьевые богатства ведут не к ускорению, а к замедлению развития. Основные усилия идут тогда не на продуктивную деятельность, а на борьбу за природную ренту, в результате чего усиливается коррупция и падает качество управления. Гурвич кончает так: Остается связывать надежды с тем, что у нового президента в ближайшие годы будет первый срок. Если бы еще цены на нефть упали…
Там же 18 марта апологет Путина Леонид Поляков, замдекана факультета политологии Высшей школы экономики, в статье “Модернизация Путина” лукаво провозглашает, что понятие “авторитаризм” слишком туманное, чтоб можно было применить его к итогам путинского президентства. Говорить же надо о политической модернизации России Путиным. Поляков представляет дело таким образом, будто страна к 1999 году зашла в глубокий кризис, мультикризисная ситуация достигла кульминации. И тут появился Путин, который занялся антикризисным менеджментом. Интегрировал страну, легитимировал власть в глазах масс, унифицировал правовое пространство, обеспечил политическое участие населения во власти по линии избиратель — партия — властный институт. В заключение Поляков кивает на Запад: Для США, как и для всего современного глобального мира, гораздо важнее, чтобы государства, претендующие на статус демократических, сами эффективно справлялись со своими проблемами (кризисами), а не требовали поддержки и содержания извне. Мир как сообщество суверенных и эффективных демократий, а не террариум failed states — вот совместное видение будущего как с точки зрения США, так и с точки зрения России. И нужно признать, что существенное продвижение России к такому глобальному миру — основной итог восьми лет президентства Владимира Путина.
Медведев.
Президент Института энергетической политики Владимир Милов в статье “Перемены без надежд” (Газета.Ru, 3 марта) дает такую оценку новому президенту: Медведев — типичный представитель новой русской бюрократии, которой не чужды плоды западной цивилизации, но чужды ее ценности. Внешне эти люди могут выглядеть вполне “цивильно”: носить одежду западных марок, свободно говорить на иностранных языках, слушать рок-музыку, но на поверку они являются типичными национал-консерваторами и убежденными сторонниками централизованной административной системы управления. К свободе и к Западу такие представители российской элиты относятся с недоверием, опасаясь конкуренции в широком понимании этого слова (от опасения потерять личные позиции в открытой политико-экономической среде до страхов перед очевидно более привлекательной западной моделью общественно-политического устройства). От Медведева не стоит ждать демонтажа системы, сложившейся при Путине. Скорее всего, он продолжит использовать ту же модель эксплуатации страны бюрократией и близким к ней бизнесом, которая была выстроена при Путине, хотя состав действующих лиц может серьезно измениться. Перемены при Медведеве будут неизбежными, но надежды на изменения к лучшему пока вряд ли имеют под собой основания.
Интеллигенция
В прикремлевском “Взгляде” (vz.ru, 28 февраля) штатный идеолог режима и шеф-редактор “Кремль.Орг” Павел Данилин в статье “Всего лишь стилистические разногласия?” обрушился на тех, кого он называет интеллигентщиной. По сути, речь идет именно об интеллигенции второй половины ХХ века. Данилин уличает ее в том, что в хрущевские времена она присвоила себе право быть “совестью нации”, точнее, совершенно неоправданно объявила себя этой совестью. Подобная узурпация стала естественным следствием языкового поражения нации. Следствием вербального торжества интеллигентщины на безъязыких трупах государства и общества. Интеллигентщина лишила государство слова, оставив ему тяжеловесные буквы, не имеющие никакого содержания. Интеллигентщина лишила общество возможности говорить на ином языке, кроме языка площади, языка мата. Фактически русская культура была кастрирована в угоду маленькой группе паразитов. Интеллигентщина глубоко антагонистична русской культуре в целом и русской политической культуре в частности. Образы, которые она производит, язык, на котором она говорит, по своей сути являются нерусскими, и более того — антирусскими. Чем же так плохи взгляды и идеи этой самой “интеллигентщины”? А тем, оказывается, что она претендует на привилегированное положение в обществе. Интеллигентщина считает, что вправе лгать, ругаться, фарисействовать, злословить, подличать, нарушать закон и даже совершать преступления против “остальных”. То есть против народа и против государства. В отношении себя интеллигентщина не допускает никакого иного отношения, кроме восторженного преклонения. Данилин бдительно уличает своих оппонентов и в том, что они хотят быть там, где так хорошо и уютно окопался наш автор: “у власти и при власти”. Единственным доказательством у него оказывается известное письмо деятелей культуры в защиту Ельцина в октябре 1993 года. Оно интерпретировано как требование допустить их к власти и призыв к нарушению демократических норм (роспуск парламента, Конституционного суда, оппозиционных партий и организаций, закрытие оппозиционных СМИ, давление на суд). Изымая это обращение из исторического контекста, Данилин тычет им под нос нынешним защитникам демократии и, передергивая карту, голословно делает вывод: в 90-е интеллигентщина построила свою систему в Новой России на крови народа, на нарушении закона и на призывах к еще большему нарушению закона. Что это за система такая, где правила именно “интеллигентщина”, про это Данилин только невнятно намекает, подмигивая дружественному читателю. Про каких-то своих неназванных, анонимных (исключая разве что персонально обвиняемую Машу Гайдар) конкурентов в беспощадной борьбе за кремлевскую стайку и кормушку Данилин пишет сурово: Сейчас эти же люди вопят и требуют распустить и уничтожить молодежные организации <…> Эти же люди в мае 2005 года кричали: “Дайте мне пулемет, и я их расстреляю”, — имея в виду шествие прекрасных молодых ребят по Ленинскому проспекту. Эти же люди сейчас требуют, чтобы журналиста Константина Семина, высказавшего по телевидению свою гражданскую позицию, “вышвырнули из профессии” и “отправили по месту постоянной прописки”. Эти же люди требуют от государства смягчить внешнеполитический курс, имея в виду — отказаться от проведения самостоятельной и выгодной для России внешней политики с тем, чтобы им снова позволили “шакалить у посольств”. Эти же люди вопиют о переделе собственности, желая посадить на престол новых олигархов, вокруг которых они могли бы кормиться. Ну а актуальный смысл статьи связан с попыткой автора дать отповедь тем, кто ждет от смены президента некой “оттепели”. Риторика Данилина близка к хорошо сымитированной истерике: По своей откровенной лжи и подлости те, кто ратует за некую “оттепель”, сравнимы разве что с Геббельсом <…> Их основная цель — уничтожение России. Как так? А вот так. Не снисходя до доказательств, Данилин грозно возвышает голос. Не “оттепели” они хотят, а распада страны, возможности безнаказанно продавать страну, безнаказанно говорить все, что приходит в голову, а затем безнаказанно убивать государство, нового Беловежья. В крайнем случае, нового Хасавьюрта. Впрочем, Данилин уверен, что у разоблаченной им “интеллигентщины” нет сейчас первенства в риторике.
Иной взгляд на место интеллигенции в политике у Юрия Коргонюка. В статье “Зеркало новой русской буржуазии” (Газета.Ru, 20 марта) он отождествляет интеллигенцию и русских либералов и обращает внимание на то, что либералы полностью вытеснены сегодня из политики, а без них во многом лишается смысла и вся нынешняя партийная система. Там больше нет места свободе. Обе российские партийные системы появились в переломные моменты истории страны (одна в начале XX века, вторая на рубеже 1980-90-х годов), когда бюрократия по каким-то причинам вдруг утрачивала монополию на политическую деятельность. В такие моменты на авансцену выходила интеллигенция, представители которой и создавали политические партии. Однако как только бюрократия возвращала себе рычаги управления, а интеллигенция возвращалась на кухни, партийная жизнь сворачивалась; оставались лишь отдельные ее рудименты в “режимных” местах — монопольно правящих партиях либо “партиях власти”. Коргонюк полагает, что наши либералы остались неисправимыми интеллигентами, и именно потому их так легко выдавили из политики. Ведь сила интеллигенции в слове, а чтобы это слово услышали многие, нужен соответствующий “рупор” — в современных условиях это электронные средства массовой информации, прежде всего телевидение. Пусти интеллигенцию на телеэкран, и она полноправный участник политической игры, попроси ее оттуда — она политический труп. Средств обратной связи с избирателем политики-интеллигенты не имели — ни гражданских сетей, ни касс взаимопомощи, ни дешевого кредита. Не пользуются либералы и поддержкой новой русской буржуазии, малого и среднего бизнеса. Ей ближе Жириновский. Найти общий язык с лидером ЛДПР для них проще простого, поскольку это язык их повседневного общения. Как и Жириновский, они уверены в непреложности таких постулатов, как “не проведешь [эвфемизм], не проживешь”, “не подмажешь, не поедешь”, “своя рубашка ближе к телу”, “умри ты сегодня, а я завтра” и т. д. и т. п.”. Вот когда значительные слои предпринимательского класса осознают тупиковость тактики “спасайся, кто как может”, <…> попытки бизнесменов приподняться над сиюминутными интересами, пожалуй, и составят базу для третьей партийной системы в России, а у интеллигенции появится, наконец, соратник на стезе партстроительства.
На опасения Данилина, боящегося, что оттепельной риторикой могут воспользоваться его враги, явный идейный противник этого автора Андрей Пионтковский отвечает скепсисом: оттепели не будет (“Будет ли оттепель?” — Грани.Ру, 8 января). У власти сейчас прошедшая мутацию советская номенклатура. За последние двадцать лет она помолодела, основательно перетряхнула свой персональный состав (прежде всего за счет громадного чекистского призыва) и обросла колоссальной собственностью. Пойдет ли этот “новый класс” на либерализацию cвоего режима? Пионтковский вспоминает, что две советских оттепели были связаны с тем, что номенклатура решала проблемы своего благоустроения. Так, перестройка cтала стартом гигантской операции по конвертации абсолютной коллективной политической власти номенклатуры в громадную личную финансовую власть ее отдельных представителей. Заключительным этапом операции (уже в наши дни) стало возвращение ими и абсолютной политической власти. У сегодняшнего заматеревшего и обросшего громадной собственностью поколения правящей номенклатуры нет и не может быть ни малейших стимулов к либерализации. Эти хозяева жизни — встающие с колен патрушевские дворняжки — никогда не позволят смердам замахнуться на их святыни и общаки-сокровища: Millhouse Абрамовича, Gunvor Тимченко и, наконец, новейший символ бережного отношения путинских кадров к самим себе — загадочный замок с девятью этажами вниз, вырубаемый русскими чудо-богатырями в скалах швейцарских Альп.
Персона
Портретной аналитики, исключая рассуждения о Путине, в публицистике сезона немного. Обращает на себя внимание интересная статья Андреаса Умланда “Патологические тенденции в русском “неоевразийстве”” (“Вопросы философии”, №3), посвященная несомненному лидеру нового русского интеллектуального движения под названием “неоевразийство” Александру Дугину. Не входя в ее содержание, отошлем читателя к публикации этого автора в “Континенте” (№133) ““Неоевразийство”, вопрос о русском фашизме и российский политический дискурс”.
Обзор подготовил Евгений Ермолин