Опубликовано в журнале Континент, номер 135, 2008
Владимир ЛУКИН — родился в 1937 г. в Омске. Окончил исторический факультет Московского государственного пединститута им. Ленина и аспирантуру Института мировой экономики и международных отношений АН СССР. Работал в журнале “Проблемы мира и социализма”, в Институте США и Канады АН СССР, в МИДе, в 1992–1993 гг. — посол РФ в США. В период кампании по выборам в Государственную думу РФ первого созыва возглавлял избирательное объединение “Явлинский–Болдырев–Лукин” (“Яблоко”). В настоящее время — Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации. Доктор исторических наук, профессор. Награжден орденом “Знак почета”. Живет в Москве.
Владимир ЛУКИН
Юрий Карякин: личность, время,
культура, судьба
Юрий Карякин. Перемена убеждений
(От ослепления к прозрению)
М.: Радуга, 2007. — 416 с.
У людей карякинского склада (таких людей очень мало, а сам он — один) нет профессии в строгом смысле этого слова. Зато есть призвание. Это призвание — беспокоить, будоражить человеческую совесть. Думаю, для нашей страны в наше время эта профессия — главная. Метод его работы — отыскать в кладовых культуры (российской и всемирной) то вечное, что особенно необходимо для нашего времени, жгуче взыскуемо им. И, постигнув все это самому, буквально вдолбить, вбарабанить постигнутое в наши глухие души и ленивые мозги.
Как говорят в Китае, для того, чтобы хлопнуть в ладони, надо, как минимум, иметь две ладони. В карякинском случае этими двумя ладонями стали как содержание его слов и текстов, так и сам их носитель.
Начнем со второго. Ю. Карякин несомненно является личностью харизматической. Вряд ли понятие “харизма” можно рационально определить. Его можно только почувствовать. Впервые я встретился с Ю. Ф. в январе 1965 года в Праге, куда приехал работать в журнал коммунистических и рабочих партий “Проблемы мира и социализма”. Карякин уже работал там несколько лет. Познакомила нас моя подруга по Институту мировой экономики и международных отношений Ирина Зорина, приехавшая на работу в журнал чуть раньше меня. Мне суждено было стать другом тогда еще складывавшегося не без трудностей семейного дома Карякиных.
Я быстро понял, что Юрий в журнале занимает особое место. Он был несомненным нравственным авторитетом. При том что в бытовом смысле Юра в то время отнюдь не был ангелом. Просто все или почти все, что было яркого, игрового, азартного, задорного, я бы даже сказал, хохмаческого, в незаурядной пражской колонии российских интеллигентов, крутилось вокруг него. Карякина особенно сильно любили и особенно ожесточенно ненавидели. Он был фактурным человеком. А следовательно, резким вызовом. Чему? Прежде всего, пожалуй, не идеологии, а скорее эстетике, стилистике советского существования. Ну, какая-то несоветская у него была манера ходить, говорить, слушать, спорить, смотреть в глаза начальства. Какая-то раскодировка советской ритмики. Да и писать он норовил не по-советски, хотя и вставлял в текст (совершенно искренне) привычные тогда для всех нас обороты и клише.
В общем, харизму не опишешь. Харизма — это, с одной стороны, собственный внутренний импульс, сигнал, за которым и естественная органическая сила характера, и тщательно переработанный, перепаханный жизненный опыт, ставший частью натуры и предвестником судьбы. Но с другой стороны, харизма — это всегда встреча. “Душа ждала кого-нибудь. И дождалась”. В отношениях с Карякиным градус общения был всегда — высок. Знак мог меняться с плюса на минус и обратно. Менялся он, например, у нашего общего товарища по Праге М. К. Мамардашвили. Но градус — не менялся никогда. Дело в том, что карякинский взгляд, карякинское слово, карякинский текст, как правило, попадал прямо в точку пресечения наших самых острых душевных разломов и того, что на тогдашнем птичьем языке именовалось особенностями текущего момента. От него ожидали чуда в форме слова и, вместе с тем, поступка, и он чувствовал, что ответ на это ожидание и есть его дело. Ощущал, что он может и должен делать это дело. И нередко ему действительно удавалось подарить людям это чудо-слово-дело.
С пражских времен длится наша дружба. Так что итоговая книга Юрия Федоровича “Перемена убеждений”, начиная с его воспоминаний о 60-х годах, — это рассказ о том, чему автор этих строк был одним из постоянных и внимательных свидетелей. Свидетелей не только и не столько в смысле событийной фактуры, а главным образом — эволюции карякинской мысли.
И здесь уместно сказать несколько слов о первой из “двух ладоней”. Я имею в виду содержание процесса перемены убеждений.
Достоевский когда-то сказал: “Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения?”
Эти слова могут служить ключом к пониманию книги Карякина. В ней он рассказывает о долгом, сложном, порой мучительном пути своего мировоззренчески-духовного развития. От искренней веры в истину марксизма в свои молодые годы, через осознание преступности “реального социализма” — к пониманию культуры как противостояния угрозе самоубийства человечества, потерявшего, по выражению Достоевского, инстинкт самосохранения.
Рассказ об этой эволюции тем более важен, что, в силу высокого градуса харизматичности автора, личная история духовного развития Юрия Карякина особенно колоритно и выразительно высвечивает судьбу целого поколения шестидесятников ХХ столетия, их яркий и поучительный путь преодоления старых иллюзий посредством обретения новых — и так вплоть до постижения иллюзорности любых идеологических формул под лучами яркого света давно и навсегда сформулированных истин человеческой нравственности и любви.
Путь этот был проделан не впервые. Сам Ю. Ф. Карякин — один из лучших знатоков Ф. М. Достоевского (причем именно со стороны его идейно-философского наследия), хорошо знаком с драмой русских шестидесятников ХIХ века с их искушением, страшным соблазном нечаевщины и трудным, мучительным интеллектуальным и нравственным усилием по его преодолению.
Все дело в том, насколько содержательным в широком культурно-историческом смысле и, вместе с тем, насколько поучительным и востребованным оказался тот уже давний опыт.
Ответ на этот вопрос весьма не прост. Я бы разделил этот сдвоенный пласт на две части — культурную и историческую.
В культурном смысле трудно найти более плодотворное поколение, чем “шестидесятники” первого разлива. Их вклад в российскую и мировую культуру поистине уникален и общепризнан. Достаточно сопоставить достижения этого поколения с результатами деятельности современных ему правивших страной имперских “державников”, начавших с крымской катастрофы и подготовивших почву для катастрофы цусимской, как сразу станет ясной несоизмеримая разность потенциалов, выявится со всей очевидностью, кто создавал величие России и кто подрывал его.
Но в плане историческом великие прозрения и бесценные уроки этого поколения оказались маловостребованными. Более того, они были с презрением отвергнуты многими активными представителями непосредственно следовавшего за ними поколения. Как известно, отец Александра и Владимира Ульяновых был человеком, положившим все силы на народное просвещение. Он, несомненно, был шестидесятником своего века. Но — увы! — он и его единомышленники не смогли просветить своих собственных детей. Ветры лихого времени вкупе со “свинцовыми мерзостями жизни” оказались сильнее. Как тут не вспомнить судьбу отца и сына Верховенских. Я не исключаю, что В. И. Ленин не выносил Достоевского, в особенности его “Бесы”, в том числе и в контексте собственных семейных ассоциаций.
Разговор о вкладе шестидесятников ХХ столетия в культурно-историческую судьбу страны и мира отнюдь не завершен. Эта тема еще не остыла, еще не вышла полностью из конъюнктурно-событийного контекста. Как-то в разгар культурной революции в Китае (кстати, тоже в 60-е годы) премьера Чжоу Энь-лая, человека умного, гибкого и осторожного, а потому люто ненавидимого хунвэйбинами, иностранные журналисты спросили: “Что Вы думаете о значении Великой французской революции?” Чжоу после паузы ответил: “Пока еще рано делать выводы”.
То, что вклад и следующей, “второй волны” российских шестидесятников в национальную и мировую культуру огромен, трудно оспорить. Не буду называть многие фамилии, — это все равно было бы неполно и субъективно, — ограничусь одной — Солженицын. Не случайно наряду с Достоевским Александр Исаевич стал по существу главным героем жизни, а следовательно, и книги Карякина. В этих именах для него (и далеко не только для него) уникальным образом сплелись воедино базовые парадигмы личности, времени, культуры и судьбы.
Карякин справедливо замечает и со свойственной ему страстной энергией вдалбливает нам: эти два гиганта прошли каждый в отпущенное им время во многом сходный путь — от ослепления искушением рая на земле любой ценой к ясности и яркости духовного зрения, для ограниченных возможностей человека близкого к предельному.
Будет ли востребован этот рывок к свободе и нравственности, этот пример мучительного прозрения?
Первая попытка оказалась катастрофической.
Что-то будет со второй?
На этот счет существуют серьезные опасения. Сейчас рывок шестидесятников к свободе и нравственности часто вспоминают со снисходительным пренебрежением. “Как можно было не понимать очевидных вещей, которые для нас, молодых, ясны и просты, как таблица умножения” (кстати, в 60-е годы таблицу умножения, да и не только ее, молодежь знала значительно лучше, чем сейчас).
Опасность таких рассуждений отнюдь не в том, что они кого-то задевают. Это — не проблема. Проблема в опасности слишком легко обретенных истин, даже самых правильных. Для Карякина человек, мучительно освобождающийся от демонов тьмы, совершающий рывок к свету в чем-то даже более ценен, чем органически свободный человек. Для такого — освобождающегося — человека важен и бесценен сам путь (“дао”, как говорят на востоке). Для него метафора одинокого монаха, бредущего по миру с дырявым зонтиком, интереснее и ярче, чем образ современного, “органического” жителя какой-нибудь очень благополучной страны, начиненного штампами нынешних конъюнктурных политкорректностей. Даже если (что вполне вероятно) конечная цель рывка к свободе в земном измерении и есть почти автоматическое обретение этих сытых, благополучных и даже слегка гламурных штампов и политкорректностей.
Станет ли рывок к свободе шестидесятников ХХ столетия составной частью российской мысли и культуры — это не вопрос. Вершины творческих достижений этого поколения просто нет смысла перечислять.
Станет ли их опыт уроком для ближайших поколений мыслящих и творящих россиян — вопрос открытый. Бациллы большевизма, шовинизма и других гибельных недугов по-прежнему разносятся буйными ветрами по просторам нашей все еще необъятной Родины. Возможно, это еще не эпидемия, но уже серьезное и опасное нездоровье.
Книга Ю. Ф. Карякина “Перемена убеждений” — очень сильное, действенное средство против этих бацилл. Настоятельно советую всем: примите это лекарство и обязательно дайте его вашим детям.