Опубликовано в журнале Континент, номер 135, 2008
Евгений ЕРМОЛИН — родился в 1959 г. в Архангельской области. Закончил факультет журналистики МГУ. Как критик публикуется с 1981 г. Заместитель главного редактора “Континента”. Дневник в Живом Журнале — erm_kontinent. Живет в Москве и Ярославле.
Евгений ЕРМОЛИН
Артефакты гламурного времени
Роман-памфлет и оккультный роман как симптомы
В прозе нового века метет иной раз дикая пурга, наметая страшенные сугробы. Но это не снег, это труха.
В отсутствие точки духовного схода разворачивается панорама разброда и шатаний, скольжения и распада. Мелочность мотивов и стимулов к творчеству, бедность вдохновений дают на выходе картину, напоминающую поверхностную рябь на глади вод. Социальный пафос деградирует до стеба, скептически вырождается. Религиозное брожение в отсутствие сильной воли и творческого духа предстает в основном как блуждание вокруг трех сосен и обживание давно известных заблуждений, банальных мифологем. Слишком часто именно в религиозной рефлексии современный писатель обнаруживает беспомощность или впадает в примитивизм, в принципе так или иначе дискредитируя саму идею духовно мотивированной прозы. Неудовлетворенность сущим, панически-чемоданные настроения, принципиальный отказ от фиксации дня текущего сочетаются как тенденция то с болтливой влюбленностью в краски и запахи Петро-России, то с циничным вскрытием пустой души современника…
Вы скажете, что литература, по крайней мере, служит у нас по-прежнему неплохим сейсмографом, фиксирующим подспудно протекающие процессы в обществе и в его духовной жизни. Вот, к примеру, беспрецедентный расцвет жанра антиутопии в отечественной словесности последних лет, казалось бы, менее всего располагающих к думам о грядущем кризисе. Очень понятно, что связан этот расцвет не только с далекими тревогами о завтрашнем дне, но и — прежде всего — с той рассеянной сегодня в атмосфере тревожностью, которая накатывает и на писателя, с неопределенностью (и/или неприемлемостью) актуального бытия и невнятностью социальных и духовных векторов. Непретворенный в смысл хаос повседневности только прибывает в количестве, порождая фрустрацию и вдохновляя лишь на алармистские грезы.
Вот и ничтожество большой части современной словесности — это, можно полагать, примета духовной расслабленности и выхолощенности социальной жизни, в целом весьма характерных для переживаемого исторического момента.
Аналитический ум пытается дать этому моменту сущностное определение. Один из вариантов такого определения — Гламурный век. Такова путинская Россия времени т. н. стабилизации. Времени, когда произошло потребительское обновление социальных ориентиров и возобладали ориентиры потребительского гедонизма; сформировалась петроэкономика, которая создала главные материальные предпосылки гламура1. Итогом стал в духовной жизни общества какой-то аморфный кисель — вместо сильного, яркого, по-настоящему духовно обеспеченного социального и религиозного движения, способного обновить народ и страну. Как будто расслабляющая атмосфера искусственного благополучия поразила и самые важные, духовные центры народного организма.
Еще один вариант определения связан с апелляцией к Герману Гессе, который когда-то ввел понятие “фельетонная эпоха”, пришедшееся впору нашему историческому эпизоду. Фельетонная эпоха — это мир обнищавшего духа (его унижения, продажности, добровольной капитуляции) и девальвированного слова. Мир спекулятивного разума, незаглубленной душевности и мелких страстей. Здесь дух приобрел неслыханную и невыносимую уже для него самого свободу,.. не найдя настоящего закона, сформулированного и чтимого им самим, настоящего авторитета и законопорядка.
Господствующие в это время модусы общественного настроения, по Гессе, — неуверенность в себе и отчаяние или сладострастная констатация полной деморализации. Тиражируется тип “бандита духовного поприща”. Люди слушали доклады о писателях, чьих произведений они никогда не читали и не собирались читать, смотрели картинки, попутно показываемые с помощью проекционного фонаря, и так же, как при чтении газетного фельетона, пробирались через море отдельных сведений, лишенных смысла в своей отрывочности и разрозненности. <…> они жили в постоянном страхе среди политических, экономических, моральных волнений и потрясений, вели ужасные войны, в том числе гражданские, и… их игры… отвечали глубокой потребности закрыть глаза и убежать от нерешенных проблем в более безопасный фиктивный мир.
Конечно, Гессе далеко не все угадал в том, что происходит сегодня в нашей культуре. Но образ эпохи, созданной им некогда в “Игре в бисер”, опознается без усилий.
Даже оставаясь в сугубо литературной сфере, видишь, что постмодернистский сюжет нашей словесности в итоге, по факту своего завершения, может быть определен как сюжет газеты-симулякра. Он претендовал на то, чтобы поглотить и освоить все литературное пространство, демифологизируя его смыслы и ценности, релятивизируя его относительно реальности. Но при явном дефиците интеллектуальной рефлексии и просто авторской эрудиции он по своему масштабу и значению не пошел дальше легкого газетного фельетона. (Я ничего не имею против газетного фельетона, я сам в нем, как умею, упражняюсь, но при этом нисколько не посягаю на генерализацию ни своего, ни жанрового опыта.)
В новом веке постмодернизм утратил авангардный посыл и драйв и обратился, как принято считать, в самую настоящую попсу. Его нехитрые технологии были адаптированы, коммерциализированы и употребляются в широком диапазоне актуального гламурного масслита. Фельетонно-памфлетная его основа вполне легализована и стала общеупотребительной. Ну а авторы с амбициями пытаются дотянуть памфлет до притчи (иногда небезуспешно), скрестить памфлет с лирическим самовыражением и социальной типизацией или порадовать читателя глобальными параллелями и ассоциациями (не всякий раз зряшными).
Вот так, скажем, в прошлом номере “Континента” Слава Сергеев в повести “Я ваш Тургенев” трансформировал, содержательно усложнил портретный памфлет посредством типологической генерализации лирической и социальной тем. Он строит рефлексию ученика об учителе, производит социальный анализа типа современного либерала в контексте нескольких исторических, чутко схваченных эпох. Герой, лишенный твердой веры и потому сверхчутко резонирующий на атмосферу того или иного момента, как в кривом зеркале, портретирует собой злобу дня — то великую, то пошлую.
Виктор Пелевин в новом веке пишет притчеобразные романы-памфлеты на наши времена и конкретно — на путинскую Россию. В частности, “Empir V”, представляющий, если уж совсем упростить мессидж автора, вампироподобную власть. А впрочем, критически ориентированный гораздо шире — вполне свифтиански. Прискорбно выглядят люди — эта специально выведенная вампирами раса, которая, сама того не осознавая, создает священный напиток баблос. Баблос этот “варится” на деньгах. Чтобы было больше “сырья”, надо провоцировать людей на потребление-производство товаров. Основной способ провокации — дискурс, результат дискурса — гламур… Хочешь — не хочешь, но смакуешь пелевинские пассажи типа: Человеческий ум сегодня подвергается трем главным воздействиям. Это гламур, дискурс и так называемые новости. Когда человека долго кормят рекламой, экспертизой и событиями дня, у него возникает желание самому побыть брендом, экспертом и новостью. Вот для этого и существуют отхожие места духа, то есть интернет-блоги. Ведение блога — защитный рефлекс изувеченной психики, которую бесконечно рвет гламуром и дискурсом…
Дмитрий Быков в “ЖД” изображает отечественную историю как перманентную и безысходную гражданскую войну, полагая, вероятно, что такова специфика нашего социума…
Владимир Сорокин гротескно портретирует случившееся в России торжество спецслужб в “Дне опричника”, заостряя в своей восходящей к маркизу де Саду манере все, что можно заострить, и привлекая рифмы из прошлого и будущего. В романе повествуется об одном дне в жизни бывшего студента МГУ, а ныне опричника Андрея Комяги. 2027 год, Россия после восстановления монархии, в изоляции от мира. Один понедельник на государевой службе включает в себя утреннее похмелье, разорение провинившегося боярина и поджог его усадьбы, ужин с государыней, корпоративную гомосексуальную оргию, навевающую воспоминания о пляске опричников в “Иване Грозном” у Эйзенштейна и оргии СА в фильме Висконти “Гибель богов”… Антиутопия Сорокина — яркая метафора современности в ее вероятной (хотя едва ли все-таки возможной) перспективе2.
Начинающий прозаик Максим Кононенко ничего такого скорей всего не умеет. Он — не мастер на обобщения, у него вообще нет особенно глубоких мыслей. Это фельетонист par excellence, беспринципный циник, мастер стеба, виртуоз анекдота, чем и прославился впервые благодаря Интернету, создав в 2002 году своего рода антипод тогдашних остросоциальных телевизионных “Кукол” — интернет-проект Владимир Владимирович≥ (юмор этого проекта — бессмысленный с примесью сервильности — заслуживает отдельного разбора) и подвизаясь затем в ЖЖ и у Глеба Павловского как Mr Parker. А уже потом, по смешной логике нашего времени, на этом зыбком основании в нем стали видеть эксперта, чуть ли не интеллектуала высокой пробы, способного рассуждать о времени и о себе. О своих жизненных целях Кононенко однажды в интервью говорил просто: Что касается меня, то я хочу заработать денег на том, что умею, то есть на шоу-бизнесе. Кроме того, меня интересует слава и популярность3.
В противовес Сорокину Максим Кононенко нацелил свое перо на либеральную оппозицию путинскому режиму, доведя в романе “День отличника” до абсурда содержание ее борьбы и издевательски представив либерализм и демократию как разновидность тоталитаризма4. Как в проекте фигурируют персонажи политической тусовки и кремлевского истеблишмента, так и в романе под своими или слегка видоизмененными именами и фамилиями появляются разные общественные деятели — от “несогласных” и “Другой России” до олигархов и Чубайса. И в Сети, и в романе Кононенко в своей манере аккумулировал сложившийся в 90-х годах стиль стеба. И тогда, и теперь он означает своего рода неодекаданс, полную независимость от социальных и моральных обязательств, дефицит ценностей и кризис иерархий.
Аналитики определяют данный стиль как род интеллектуального ерничества, где снижение символов происходит за счет демонстративного использования их в пародийном контексте. Это аналог благга, который так был охарактеризован Ю. Боревым: В середине XIX века безверие и отсутствие идеалов породили во Франции особый род остроумия, получивший название “благг”. Это беспощадная издевка, насмешка над тем, чему люди привыкли поклоняться. Благг — дитя общественных разочарований, которые выразились в безрадостном, циничном смехе. Для благга нет ничего запретного5.
Вариант негативной идентификации парадоксальное соединение демонстративного неучастия с бессознательной зависимостью от объекта дистанцирования.
В полном соответствии с природой стиля кононенковский стеб характеризуется циничным, иронично-издевательским тоном, насмешливо-отрицательным отношением ко всему, о чем идет речь. Призвание Кононенко — глумиться. А глумиться он предпочитает над тем, что опасности не представляет. Исходя из этой посылки, он и испек памфлет на памфлет, пародируя, насколько вообще к тому способен, упомянутый роман Сорокина.
Изложение содержания в данном случае уже не требует больших аналитических усилий.
Памфлетная основа заложена в пародийном жанровом определении: “утопия”. Действие происходит в некоей будущей России после полной победы либералов и демократов. В стране побеждает “Березовая революция”. Каким образом? Довольно наивно. Березовский и Невзлин создали строительную компанию, которая обменивала жилье на телевизоры; россияне сдали все свои телевизоры и вследствие этого перестали подвергаться государственному зомбированию. Далее была устроена трансляция футбольных матчей прямо на облаках, и толпы болельщиков вышли на улицы. А на Красной площади устроили бессрочный митинг революционеров, которые раздавали символы мирной революции — березовые колья и колпаки. Когда к ним присоединились толпы болельщиков, власть “стабилинистов” пала.
После этого Россия стала называться “Д. Россия” (то есть Другая Россия) и вошла наконец в семью цивилизованных народов. Для этого ей пришлось, правда, отдать свой золотой запас и накопленный рачительными “стабилинистами” стабилизационный фонд в качестве компенсации за порабощение Прибалтики, Украины и Грузии. На Манежной площади стоит конный памятник Эйзенхауэру, а новорожденных девочек называют Михаилами в честь национального героя академика Михаила Ходорковского. В страну пришли западные инвестиоры, построили химические заводы, где почти все и работают. Вчерашние “оппозиционеры” начинают отключать электричество (по логике: нет электрификации всей страны — не будет и коммунизма), борются с другими негативными явлениями якобы привычным демократам методом: уничтожая не негативные стороны явления, а само явление. Дедовщину изжили путем ликвидации армии, с коррупцией справились, отменив деньги, с разрушенными коммуникациями — путем сноса всех домов…
Нефть и газ отдали Западу за то, что страну охраняют войска НАТО. Богатства Сибири принадлежат теперь всему миру. А люди в Д. России живут в персональных трейлерах на колесах, став зато собственниками. Отапливаются дровами, воду берут из реки, ездят на лошадях, а автомобили запрещены.
Продуктов почти нет, — только чипсы, кукурузная каша, овес для лошадей да сахар по спискам. Талонная система распределения — это совсем не признак свободного общества, ну да врать так врать! Если врать про либералов нечего — можно же приписать им грешки социализма? — замечает по этому поводу автор самой дельной рецензии на книгу Кононенко С. Соболев. — Во славу победившей демократии и свободы слова ежеутренне устраиваются митинги с многочасовым скандированием в воздух “Свобода! Мы свободны!” ну и т. п. речевки-отуплялочки, более все-таки свойственные тоталитарным планеркам. Выборы считаются нелегитимными, если в них хотя бы один человек не принял участия… странная правовая норма для якобы демократического государственного устройства, видимо, автору нечего было высмеивать в концепции демократии, поэтому он решил высмеять какой-нибудь атрибут из арсенала тоталитаризма. Непонятно, чего же он в конце концов хотел6.
В духе своей игровой условности Кононенко изображает людей этого мира как полных идиотов, которые счастливы, потому что их научили считать, что они живут в свободном мире. Веру в общечеловеческие ценности и свободы, в права человека и в демократию человеку вдалбливают с младых ногтей еще в детсадовском возрасте…
Главный герой — отличник Роман Свободин — работает специалистом по коммуникациям и презентациям в министерстве свободы слова под руководством министра Евгении Бзац (прототипом которой, вероятно, является известная журналистка). И мечтает войти в элиту общества и иметь самое почетное звание в стране — правозащитника. Описан один день его жизни, в который мечта почти сбывается. Он посещает полигон, где террористам разрешают совершать теракты, встречается с легендарным правозащитником Линьковым, который объясняет герою первое правило правозащиты: чем больше ты защищаешь одни права, тем больше нарушаешь другие. И первое следствие из него: чем меньше ты защищаешь одни права, тем меньше нарушаешь другие. Кроме того, права человека важнее человека…
Романа испытывают: некая бывшая стабилинистка просит его защитить ее права. Герой, однако, испытание проходит: на женщину доносит, как и следует поступать отличнику, после чего его везут в подвалы Лубянки, где его ждет встреча с Людмилой Алексеевой и другими членами Хельсинкской группы. Там отличника ожидает главное испытание — мистическим Соловецким камнем, и камень признает его не правозащитником, а вертухаем. Но оказывается, что это не позорно, — правозащитники не могут жить без вертухаев, а последних в современном обществе найти очень трудно: вертухай один, и когда он умирает, ищут другого. Вертухай должен мучить правозащитников, пытать их. Вначале Роман тренируется на тех, кто сидит в казематах Лубянки, а потом его отправляют в Сибирь к главному правозащитнику Ходорковскому, который так подсел на пытки, что добровольно мотает уже третий срок. При этом правозащитники бессмертны, а вертухаи быстро умирают. Революция и совершалась для того, чтобы правозащитники были вечны, а вертухаи менялись, ну а тюрьма — все то, что находится снаружи от камер правозащитников. Герой понимает, что скоро умрет, но он счастлив. Он выпивает стакан нефти, как чашу цикуты.
…Получилось, как видим, довольно убого. Но зато, если вообще искать в современной прозе образчик гламурно-фельетонного памфлетного жанра, исполненного практично, злободневно и без затей, то вот он. Наряду с апологетическими по отношению к нынешнему порядку вещей сочинениями С. Минаева, М. Юденич, О. Робски, с памфлетно-ангажированной публицистикой В. Соловьева или питомцев ФЭПа книга Кононенко — наиболее характерное беллетристическое детище глянцевого века. Да и сам Кононенко — в своем роде замечательный образчик того типа сервильности, который процвел у нас в последние годы. Иллюстрация для учебника истории культуры.
Однако социальный памфлет — не самый интересный жанр беллетристики гламурного века. Другой, гораздо более затейливый вариант художественной белиберды — эзотерический, оккультный роман.
Жанровая форма далеко не новая. В России у ее истоков — вероятно, проза Веры Крыжановской (1857–1924), авторессы, исполненной “трансцендентальных вдохновений” и почитавшейся поклонниками в качестве визионера и “пишущего медиума”. В ее сочинениях вполне уже проявилось то, что в принципе характеризует такого рода словесность. Содержательно это — глобальное противостояние, вселенская борьба божественных и сатанинских сил, взаимозависимость скрытых сил в человеке и космосе, тайны первородной материи. Авторская позиция — это практически почти всегда миссия Добра, Света, Истины и прочих замечательных вещей, получаемых автором из первых рук, из Космоса и т. п.
Крыжановская — в своем роде предшественница сюрреалистов. Любопытные подробности сообщал на сей счет ее биограф Е. Харитонов: Вся жизнь Веры Ивановны окутана каким-то мистическим ореолом. Вот, к примеру, свидетельство В. В. Скрябина о том, как она писала свои оккультные романы: “Часто во время разговора она вдруг замолкала, слегка бледнела и проводя рукою по лицу, начинала повторять одну и ту же фразу: “Скорее карандаш и бумагу!” Обычно в это время Вера Ивановна сидела в кресле за маленьким столом, на котором почти всегда были положены карандаш и кипа бумаги. Голова ее слегка откидывалась назад, и полузакрытые глаза были направлены на одну определенную точку. И вдруг она начинала писать, не глядя на бумагу. Это было настоящее автоматическое письмо. <…> Это состояние транса продолжалось от 20 до 30 минут, после чего Вера Ивановна обычно впадала в обморочное состояние.<…> Каждый раз письменные передачи заканчивались одной и той же надписью: “Рочестер”. По словам Веры Ивановны, это было имя (вернее — фамилия) Духа, который входил с нею в сношение”7.
Сомнительные откровения Крыжановской, как и практически любая оккультная словесность, ценны лишь для тех, кто им готов поверить, о художественном же качестве текста речь в таких случаях редко заходит. Впоследствии на отечественной почве оккультизм в литературе заявлял о себе поневоле редко, являлся эксцессом. Наверное, нужно различать прозу, где квазимистическое содержание включено в контекст притчевой или игровой условности и контролируется автором, и вещи, где больная мистика начинает доминировать и отчаянно претендует на некую подлинность, происходя как будто уже и помимо авторского контроля и участия. Едва ли знаменитый роман Булгакова можно отнести к прозе этого свойства, а вот книга Даниила Андреева “Роза мира” или сочинения Юрия Мамлеева и Евгения Головина вполне могут быть включены в оккультный список. Оккультные сквозняки начинают посещать литературу во второй половине ХХ века, синхронно с отмиранием больших идеологических проектов.
И вот новый век. И новый всплеск оккультизма. Как некогда в эпоху увядания античности, рационализм сегодня не в чести. Мутная вера в чудо подспудно тлеет в недрах сознания, давая фантастические выплески: в перестроечные годы моду на Кашпировского и Чумака, с тех до этих пор увлеченье гороскопами, а совсем недавно — истории о воскрешении мертвых “целителем-экстрасенсом” Григорием Гробовым8. Начало минувшего века рифмуется с началом нынешнего. Там и тут мы видим оккультное возрождение, и на смену ветхим мистериям Ордена Золотой Зари приходят новые идеи и практики. Думайте, как хотите. То ли это эра Водолея начинается с мутного духовного брожения, с колыханья хаоса. То ли отсутствие внятных идеалов и ценностей в постсоветском обществе провоцирует на нетрезвую, невнятную мистику. То ли ленивый дух больше всего падок на самые банальные заманки (а оккультные темы именно так и нужно определить!).
В современной литературе в избытке представлены и проза фантазийной условности, и словесность, претендующая на статус откровения. Литературы первого рода гораздо больше. Это и вещи упомянутых Пелевина и Быкова, и сочинения модного Лукьяненко, и вообще весь “контент” жанра фэнтези, и проза Волоса или Сахновского… Да кто только не балуется с мистическими путешествиями и знаками!9 Но большая часть такой словесности, пожалуй, эксплуатирует то, что максимально непосредственно предъявлено во внятно и последовательно оккультной прозе.
Один из ярчайших примеров новейшей оккультной беллетристики — роман продолжателя дела Веры Крыжановской Александра Проханова “Экстремист”10. Проханов и прежде в некоторых своих сочинениях был не чужд оккультных акцентов. Но в целом у него доминировали скорей политологические умозрения. Теперь, наконец, оккультное вышло на первый план и стало смыслонесущей основой повестования.
По-прежнему присутствует в романе памфлетное начало. Чаще всего — в портретах персонажей, имеющих прототипов. Да и вообще газетная очерковость бросается в глаза. Очень многие портреты героев, как замечает критик Н. Переяслов, напоминают собой реальных деятелей сегодняшней России, — скажем, генерала Рохлина и его жену Тамару, лидера КПРФ Зюганова, ведущего телевизионной программы “Зеркало” Сванидзе и ряд других личностей. А многие сюжетные эпизоды напрямую перекликаются со сводками телевизионных и газетных новостей последних лет, вроде нашумевшего не так давно покушения на главу РАО ЕЭС Анатолия Чубайса, убийства того же Рохлина или неудавшегося выстрела из гранатомета по американскому посольству. Благодаря этому приему, этой предельно правдоподобной узнаваемости лиц и событий, “проглатывается” как живая реальность и многое из того, что представляет собой исключительно плод размышлений самого Александра Проханова — его собственные выводы и домыслы, а также слова и мысли, вкладываемые в уста и головы его персонажей11.
Но под действием патетического воодушевления и околомистической увлеченности автора риторическая, идеологическая, памфлетно-очерковая проза превращается в оккультную лирику, которая вливается в гораздо более мощный (и, очевидно, востребованный обществом) поток современной оккультной литературы разного рода: сочинения ясновидцев, зачинателей новых вер и культов, претендентов на статус пророка12… Globalpolitik, исходящая из борьбы за жизненное пространство и противостояния суши и моря, идеология консервативной революции трансформируются в парамистику, в невнятное, мутное бормотанье, в кощунственный временами лепет.
История рассказана такая. Примерно в наше время в Москве круто развернулся бизнесмен, политолог и конспиролог Сарафанов — тайный адепт известного по прохановским статьям в газете “Завтра” идеологического проекта “Пятой Империи” — русской цивилизации, Русского Рая, страны, где все будет по-русски и чудесным образом процветет13. Сарафанов — почти alter ego Проханова, по духу и убежденьям. Этот бизнесмен-патриот, как некий идейный Плюшкин, собирает для будущего и хранит в огромном сейфе дискеты с уникальными секретными научно-техническими проектами и изобретениями советских НИИ и заводов. …Наступит день, когда из тайного хранилища вновь излетят на свет духи жизни. Осуществятся великие идеи и фантастические проекты. Воскрешенная Родина расцветет прекрасными городами. Во всей красоте и величии обнаружит себя “русская цивилизация”.
В тайной кладовой, в своей домашней святая святых, Сарафанов выращивает искусственный алмаз. Чудо-камень питается энергиями Космоса. Если его положить в саркофаг, где лежит мумия, — говорит Сарафанов другу, писателю-анахорету Заборщикову, — то воскреснет Нефертити. Если поднести к засохшему дереву, на мертвом стволе зазеленеют побеги. Силы распада и тления преображаются силами творчества. Этот камень, как поцелуй, которым Господь оживляет погибшие миры, остывшие участки Мироздания, “черные дыры” Вселенной. Это и есть чудо воскрешения. (Вспомним магический Соловецкий камень у Кононенко! Всего лишь случайная рифма? Или вольно-невольные апелляции к культурной теме философского камня как предела стремлений ветхих алхимиков и розенкрейцеров?)
Однако безмятежные чаяния магната-патриота сталкиваются с мировым заговором против России.
Идеологически концепт заговора развернут незатейливо. Враждебные силы некогда развалили Советский Союз, о технологической стороне какового развала Проханов рассказывает от себя: Противнику ненавязчиво и настойчиво предлагались образцы чужой враждебной культуры. Слой за слоем внедрялись “агенты влияния”, занимавшие господство в идеологии и культуре страны. Искажались идеи, и смыслы, которые поддерживали устойчивость общества, заменялись фальшивыми смыслами и ложными целями развития. В структуры экономики и управления вкрапливались организации, созданные в другой цивилизации, действующие, как внесенные раковые клетки. Обрабатывались послойно все эшелоны общества от элиты до широких масс, воздействуя на подсознание, апеллируя к архетипам народа. Шельмовались духовные авторитеты страны, уменьшалось их влияние в обществе. Еще недавно прочное общество лишалось каркаса, теряло духовных вождей, наводнялось ложными смыслами. И тогда на него, ставшее неустойчивым и зыбким, насылались “цветочные революции”. В одночасье, под звуки рок-музыки, сметались режимы. В хаосе буйных торжеств, в вакханалии быстротечной победы устанавливался угодный каббалистам режим, обрекавший народы на рабство… В каковом рабстве и пребывает, согласно автору, нынешняя страна.
Далее активная роль переходит к Сарафанову. Он ведет тайную жизнь, просто как какой-нибудь масон. Публично помогает еврейским школам, а секретно — православным приходам… Вращаясь ради конспирации среди враждебных, либерально-еврейского толка, олигархов, журналистов и политиков (прототипы многих весьма очевидны), Сарафанов узнает страшные вещи о мировом зле. Некая тайная организация планирует “интернационализацию” российских недр и физическое истребление русского населения, переселение людей из Европы и Израиля на территорию России. Глобальное потепление уже началось, и жить, кроме как здесь, скоро будет, вероятно, негде, а израильтянам и вовсе неуютно на Ближнем Востоке под натиском арабских соседей. Этот проект называется “Ханаан-2”.
Патриот Сарафанов не хочет сдаваться и, чтобы предотвратить реализацию проекта “Ханаан-2”, решает объединить разрозненные патриотические силы — коммунистов, националистов, казаков, православных фундаменталистов. Он ведет вдохновенные беседы с лидером коммунистов и с опальным популярным генералом, с атаманом ряженых казаков и с ветераном афганской и чеченской войн, с фанатично настроенным православным священником… Внушает им идею выступить сообща. И подпитывает их решимость чемоданами, полными денег.
Сарафанов придумал собственный тайный план “Дестабилизация”: Нужен атомный минизаряд в земную кору, чтобы тектонический удар прокатился по поверхности города, сместил слои, оторвал присоски вампира, сдвинул оптические линии зеркал, нарушил фокусировку световой машины. Дестабилизация освободит город от плена, лишит мозг питания, и он зачахнет. А вместе с ним зачахнет чудовищный заговор, бесчеловечный план, и Россия спасется. А он, Сарафанов, будет отомщен… “Дестабилизация”, — повторял Сарафанов с восторгом. Спускался в скоростном лифте. Как заклинание повторял одно слово: “Дестабилизация…” Согласно плану “Дестабилизация”, нужно разрушить устоявшиеся социальные связи и сети — и в момент замешательства захватить власть. Для этого планируется на несколько дней обесточить Москву, ввести в нее верные войска, будет совершен военный переворот власти, а простые люди, вдохновляемые священником и газетой “Утро”, с чувством глубокого удовлетворения все это поддержат.
Описаны и предварительные акции дестабилизации, проводимой Сарафановым и его помощниками в форме погромов, которые производятся в различных московских вертепах порока — в казино, на дискотеке, в ночном клубе, на рынке… Сам Сарафанов, почти как Гарун-ар-Рашид, инкогнито посещает эти места, — то ли чтобы лично убедиться в эффективности погрома, то ли чтобы магически подпитаться энергией разрушения.
Картины этих разнообразных грехов и преступлений представлены, кстати, у Проханова весьма рельефно. Все-таки яркий мастер гротеска! Особенно впечатляет сцена в абортарии, где еврейские врачи-убийцы заставляют как бы загипнотизированных русских женщин делать аборты, а потом используют стволовые клетки нерожденных младенцев для того, чтобы подпитать постаревший и изношенный демократический истеблишмент. Тут-то и настигает злодеев возмездие: одного из врачей убивает снайпер, привлеченный Сарафановым… Точно так по заслугам получают гнусные мерзавцы и в других случаях. Задумано показательно казнить и олигарха Ефимчика — душу проекта “Ханаан-2”.
Но… врагам становятся известны планы Сарафанова. Согрешив с журналисткой-еврейкой, он подпал под какие-то магические чары и раскрыл свои замыслы неприятелю. Ханаанистам удается предотвратить “дестабилизацию”. Мало того, все теракты в итоге оказываются только инсценировками, так что от начала до конца замыслы Сарафанова провалены. И еще: разорены его волшебные пещеры, похищены “магические архивы”, дискеты с чудесными тайнами науки и техники, уничтожен волшебный кристалл…
Сарафанову делать здесь больше нечего. В белой рубахе он уходит в русские дали умирать.
Странноватый положительный герой и странноватая для идеологического романа история бесславного поражения этого положительного героя!
Однако перед нами, как я уже говорил, не просто банальный политический памфлет, не просто политический детектив. Политизированная памфлетность, на уровне которой заявлена все-таки в основном внятная смысловая база прохановской концепции мира, трансформируется в некое горячечное вещание, питающееся квазимистической судорогой. Мелкий глум и дешевый цинизм Кононенко вытянут у Проханова на уровень настоящей вдохновенной истерики. Там, где Кононенко просто манипулирует идеологическими стереотипами, жонглирует ярлыками и клише, там Проханов по-шамански камлает, и иной раз возникает впечатление, что он сам, не удовлетворяясь ролью и статусом писателя, хочет стать инженером истории, овладеть розенкрейцерской премудростью, магическими средствами преображения реальности.
Проханов наделяет и героя своего обморочными, квазимистического характера видениями и откровениями (ему кажется, что установленные на площадях Москвы новогодние елки выкачивают из русских мистическую энергию и передают ее на Останкинскую башню, а оттуда она течет куда-то в Израиль и Америку, а то еще видится над Москвой зловещий моллюск с щупальцами, высасывающими опять же энергию, а то на Псковщине является мир светлых энергий…), и сам как повествователь представляет реальность как проникнутую энергетическими флюидами арену борьбы демонических и ангелических агентов.
Если немного вдуматься в специфику оккультной религиозности автора, то приходят в голову несколько простых мыслей.
Это — меньше всего христианство и совсем не христианство, хотя кое-где в романе разбросаны указания на православные святыни, мощи, выведен священник-борец… Нам предъявлена скорее всего весьма характерная и давшая массу опытов в течение двух последних столетий неканоническая синтетическая религиозность гораздо более примитивного и тусклого, чем христианство, языческого характера. Это неглубокий оккультно-магический синкрезис.
Есть ощущение, что первоначально у Проханова такой синкрезис мотивировался политической задачей: упразднить в обществе разномыслие и объединить в едином, могучем имперском теле язычников и православных (впрочем, про русских католиков и протестантов Проханов вроде бы помалкивает), коммунистов с антикоммунистами… Но скольжение в религиозный план в итоге, пожалуй, трансформировало эти приоритеты.
Один аспект прохановской религиозности — непременный в идеологической словесности радикальный дуализм в зороастрийско-манихейском стиле. Лагерь добра, лагерь зла. Этот дуализм предполагает принудительную мобилизацию, для чего оказывается необходима сильная монолитная государственность. Империя.
Другой аспект нетрезвой прохановской оккультной религиозности — представления о двоемирии, о мире предков, которые у каждого народа свои, о фатальной силе крови и почвы, магических святынях, о борьбе разных энергийных стихий и сил за доминирование в здешнем мире — борьбе, которая инициирована демонами и предками евреев и других плохих людей. Можно сказать, что Проханов вымечтал какое-то оккультное чучело России, ведущее миражную, сомнамбулическую жизнь.
Есть ли что-то более чуждое духу и букве христианства?!
Мария Ремизова уже писала однажды в “Континенте” (№ 113) о нехристианской и магической природе прохановской религиозности: по ее словам, в “Красно-коричневом” герой-визионер почти непрерывно наблюдал в небе — как на экране — всевозможные кривляния политиков и олигархов, принимавших там собственные обличия — бесов с птичьими клювами и свиными рылами. На него, да и на всю доступную часть мира, воздействовали лучами магического кристалла, которые лишали воли и заставляли действовать как под гипнозом. И в “Красно-коричневом”, и в “Гексогене” есть сцены натуральных магических процедур, когда разыгрываемое действие по принципу симпатической магии почти тут же осуществляется в реальности. <…> Проханов не столько, может быть, создает “художественный образ”, сколько действительно мыслит в таких категориях. Мир для него — конгломерат влияющих друг на друга фантомов. Интересно, совершал ли он сам какие-нибудь магические процедуры, чтобы усилить воздействие своего романа?..14
Может, и правда так: писатель-оккультист пытается, как он выражается, “активировать” сонный народ. Возможно даже, он каббалистически верит в простую магию слова, букв. Ведь, как уже бдительно заметил упоминавшийся здесь критик-патриот Н. Переяслов, ни у одного из положительных персонажей “Экстремиста”, включая главного героя и даже виднеющегося за его спиной автора, нет никакой ясной, отчетливо формулируемой политической идеи, базирующейся не просто на категорическом неприятии существующего в стране режима, но на видении реальных путей того, что можно сделать для изменения сегодняшней российской реальности в сторону улучшения жизни ее народа. То есть здравых или хоть завиральных, но логически мотивированных идей нет, — есть только магические зигзаги. Однако при этом писатель неспособен к пророчеству и даже не ищет в себе такой ресурс. Возможно, для этого его тип магической религиозности не дает больших оснований.
Как в этой связи истолковать финал романа? Побеждают активные и злые духи. Русские же предки оказываются бессильными и могут только наблюдать упадок и гибель России, которые после провала авантюры Сарафанова кажутся неизбежными.
В этом пораженческом фатализме есть что-то странное. В этом смысле убедительнее выглядит легендарно-фантомный Парвулеско, еще в конце минувшего века якобы создавший роман “Звезда Невидимой Империи” о последней битве энергетических армий15 , но оставивший его недописанным: что недосказал автор, доскажет жизнь…
Возможно, иррационально Проханов чувствует то, о чем немало говорили историки русской культуры: русский человек бессилен перед активным злом. Но эта версия национального характера и национальной судьбы, восходящая к примеру страстотерпцев Бориса и Глеба, все-таки едва ли единственная. Да и тот же Проханов — и по характеру, и по симпатиям — активист, борец. Со своей идеей Пятой Империи он носится, как с последним русским козырем. И его, кажется, не заподозришь в том, что он упорствует в сдаче и гибели.
Забавно, что в совсем уж недавнем интервью Русскому Журналу Проханов так отвечает на вопрос С. Шаповала о том, из чего он исходит во взгляде на будущее России: Из своего мистического опыта. Он в совокупности с опытом историософским говорит о том, что Россия, пережив страшные поражения и крушения, приходит к величайшим победам. Я исповедую русскую пасхальную победную теорию, к тому же я сторонник теории неизбежной русской победы. Русская Победа в XX веке была одержана не в 1945 году, а гораздо раньше — в 1924-м. Все, что происходило в этом временном промежутке: стройки, репрессии, создание аппарата подавления и аппарата возгонки идеализма, обращение Сталина к церкви, — все это было результатом того, что Победа уже была одержана. Я себя тоже чувствую функцией осуществленного победного аргумента. Победа России в XXI веке одержана! Русская перспектива представляется мне возвышенной и священной! 16
Широковещательно, многошумяще и бессодержательно. К тому ж с очевидным передергиванием исторических реалий.
Но в финале романа все по-другому. И я думаю, это победа художника. Как бы ни насиловал Проханов реальность в своей прозе, он все-таки не может в последнем усилии наколдовать победу тем идеям и силам, которые сугубо фантомальны. Или, по крайней мере, не решается пока употребить в своей прозе окончательно магические средства для искомого позитивного результата. Финальная катастрофа в романе — это месть жизни за нежизнеспособность прохановских (сарафановских) рецептов, проектов и магических пассов. Это возмездие за оккультно-магические опыты, которыми сделана попытка подменить реальные пути к возрождению родины. Конечно, демократическое строительство — гораздо более прозаическая задача, чем шаманские пляски вокруг имперского фантома. Но со строительством этим связана надежда, а шаманизм влечет за собой провал в отчаяние.
А может быть, все проще, и историческое крушение Третьего Рейха дало рефлекс в сознание Проханова, образовавший сцепку между судьбами двух имперских проектов. Как бы то ни было, оказывается, что русские духи засмертны, что по неудержимой логике развития повествования сама Россия, по сути, засмертна, за шеломянем еси, и правда, что в этом — не самом лучшем — мире ей уже не место, пора произвести магическую метаморфозу ухода в мир, намеком обозначенный в финале романа и смутно напоминающий собой вовсе даже не какой-нибудь лубочный рай, а совсем уж анемичный, унылый античный аид, в котором, кажется, стирается без остатка личное начало. Возникает впечатление, что все надежды Проханова не просто ушли в мутный оккультно-магический план, но и приняли мрачновато-эсхатологический характер (в стиле восточных эсхатологий, лишенных воскресительного обетования).
Все бы ничего, да и в мыслящей публике распространен скептический взгляд на необходимость немедленно вставать в очередь на переправе через Лету. Какой-то сетевой остроумец заметил про Проханова: на него ангел Пятой империи нагадил… Но там же, в Сети, можно встретить и апологетические по его адресу определения… А главное, общая расхлябанность и нищета духа приводит и в жизни к явлениям, перспективный смысл которых, возможно, недооценивается.
Возьмем хоть тех же пензенских затворников с их квазихристианским эсхатологизмом давно уж забытого, казалось бы, типа. Игорь Свинаренко, может быть, был не так уж неправ, когда недавно заметил, пытаясь встать на позицию европейца: Мы как-то в полушутку по своим телеканалам гоним эти сюжеты — ну а что, типа, ну залезли в землянки с детьми, подумаешь! Рядовой черный юмор как бы. Но как это видят белые люди? Вылезших из-под земли русских ни в дурдом не тащат, ни в суд за издевательство над детьми — нет! Им просто дарят корову. Что, это серьезно, это они реально так живут, у них такие законы и такие правила жизни? — спрашивают западники. Мы в ответ хихикаем. А у них, боюсь, мороз идет по коже при мысли о том, что земляки и родня точно таких же пензенских дежурят в ракетных шахтах. И тоже, может, ожидают некоего неизвестного знака свыше… Чтоб вылезти. Или, наоборот, притащить туда детей. И ждать конца света. Или устроить его. Что, кто-то у нас удивится такому повороту?17
Пожалуй, нет необходимости привлекать европейский взгляд на происходящее, чтобы вздрогнуть и задуматься. Хотя едва ли, несмотря на наличие знаков конца, мир сей кончится в таком срочном режиме, тем более — по персональному заказу ангажированного беллетриста.
А вот что обречено концу, так это Гламурный век. Он не может быть длинным. Благополучие и безмятежность еще ни разу не длились слишком долго. В перспективе гламурная культура будет уже только деградировать и разрушаться. Происходит износ символов эпохи. Они не предназначены для длительной эксплуатации ввиду отсутствия сколько-то богатого содержания. Это метафоры пустоты, отсутствия. С ними можно немного пожить, но нельзя жить долго. И совсем невозможно умирать.
Мелкая, незаглубленная культура имеет свойство недолго продолжаться, ее сменяют какие-то иные, часто более драматические и болезненные, но и более существенные события. Вихри враждебные начнут размывать зыбко-хрупкую рокайльную красоту гламура. И даже, я уверен, будет расти число людей, для которых скучный бытовой и душевный комфорт не равнозначен смыслу жизни, которые будут чувствовать, что их обманули, заманив в плоскую сферу выморочного существования…
Наверное, уже приходит помаленьку пора напоследок удивиться этой короткой эпохе с ее банальной красотой, этому изящно-пошлому веку, глухому к человеческим страданиям и чуждому трагизма, а часто и драматики. Скоро мы будем с ним прощаться. А потом уже и оглянуться на него не захотим.
Сноски:
1 Я бы определил следом за И. Лукашенко отечественный гламур как стиль жизни в эпоху гедонистического авторитаризма, когда и верхи, и низы упиваются (в меру своих ресурсов) новыми открывшимися им возможностями для получения удовольствий. Гламур — воплощенное желание новорусского обывателя жить красивой и богатой — и в то же время легкой — жизнью. Он стал не принадлежностью элиты, а довольно массовым культурным эффектом, рефлексом сознания массы. Превращению социально локального мироощущения в массовый психоз много содействовали коммерциализированное телевидение и реклама. Социальная граница гламура – это грань между полным или относительным благополучием и ощущением непреходящей нужды и заботы. Между новым богатством и традиционной бедностью.
2 Как я уже говорил, это возвращение писателя к осмысленному соц-арту после многолетних бессмысленных причуд. Социально вменяемое и внятное актуальное искусство не может не вызывать интереса. В данном случае мы это имеем. В интервью газете “El Pais” Сорокин так толковал свою задачу: Я хотел выразить идею, которая сейчас присутствует в сознании многих русских. Я имею в виду идею изоляции России, возможности возведения высокой стены и отделения от этого Запада, от которого одно зло. Значительная часть команды Путина думает именно так <…> Если будет создан железный занавес, то, в отличие от сталинской эпохи, Россия погрузится в прошлое, то есть в XVI век, когда Иваном Грозным фактически и было создано Российское государство. Если во времена Сталина советская Россия приобрела новую форму благодаря коммунистической идее и символам, сейчас нет никакой новой идеи. Существует только идея изоляции, и если она будет воплощена, мы станем свидетелями Средневековья, не только в идеологическом плане, в способе мышления, но и в стилистическом смысле (цит. по: http://www.newsspain.ru/novost1734.html).
3 http://www.newsru.com/cinema/23jan2008/book.html.
4 Насколько я понимаю, в современной литературе сложились уже целое течение или жанр такого рода, у него есть и имя — либерпанк. Это тексты, объединенные неприятием либеральных и демократических идей и ценностей и имеющие задачей их компрометацию, как правило, посредством попытки доказать, что оные идеи и ценности — всего лишь инвариант тоталитаризма (причем не свой, доморощенный, а импортированный).
5 http://media.utmn.ru/library_view_book.php?chapter_num=14&bid=39.
6 http://s3000.narod.ru/2007121001.htm.
7 Таинственный соавтор “Рочестер”, согласно легенде о Крыжановской, — никто иной, как английский поэт-хулиган, хиппи XVII века Джон Уилмот, второй граф Рочестер, в последнее время ставший культовой фигурой благодаря только что переведенной на русский язык книге Грэма Грина “Распутник. Обезьянка лорда Рочестера” и в особенности фильму, снятому по этой книге с Джонни Деппом в главной роли. Исполненный сомнений скептик Харитонов все же дает ссылку на еще одного биографа писательницы Б. Влодаржа: оказывается, к 1890-м годам относится событие огромной для нее важности, а именно: первая встреча с ее Учителем и невидимым покровителем И. В. Рочестером. Он полностью материализовался, воспользовавшись медиумическими способностями самой Веры Ивановны, и предложил ей всецело отдать свои силы на служение Добру. Предложил писать под его руководством (Харитонов Е. Первая леди научной фантастики // “Библиография”. 1997. №1).
8 Для современного оккультного образа реальности характерна нижеследующая вербальная эквилибристика с рекламного сайта: Григорий Гробовой спасает от катастроф и болезней, применяя свои личные способности ясновидения, предсказания, целительства и дистантного управления. Подтверждения предсказаний Григория Гробового заверены в государственных организациях и частными лицами. Он автор открытия создающей области информации. Доктор Наук, Академик Международной академии информатизации АЧ ООН, Академик Российской Академии Естественных Наук, Академик Нью-йоркской Академии Наук, Академик Итальянской Академии Наук, Почетный Академик Российской Академии Космонавтики Григорий Гробовой окончил факультет прикладной математики и механики Ташкентского Государственного университета по специальности механика. Имеет медицинское образование. Григорий Гробовой дистантно исцеляет от различных заболеваний, омолаживает; своим ясновидением диагностирует автомашины, самолеты, космические объекты; воздействием оптимизирует события; обучает скрытым возможностям; консультирует бизнесменов и ведет курсы по бизнесу. Издан трехтомник запротоколированных результатов работ Григория Гробового “Практика управления. Путь спасения”. В трехтомнике представлены свидетельства стопроцентной подтверждаемости предсказаний, получаемых Григорием Гробовым через свое ясновидение. Показаны свидетельства проведенных Григорием Гробовым материализации и дематериализаций, регенераций ткани. Приведены протоколы, заверенные в ООН, о том, что Григорий Гробовой своим дистантным воздействием излечил больных от четвертой стадии рака и других заболеваний. Григорий Гробовой сформировал трехтомник “Практика управления. Путь спасения” таким образом, что, в неявном виде, в трехтомнике предсказал все будущее со способами преодоления катастроф, описал прошлое для всех времен и пространств, указал конкретный путь спасения. Перевод предсказаний и описаний, данных в трехтомнике, в явный вид можно осуществить, используя труды издаваемые Григорием Гробовым. Чтение, а лучше запоминание, трудов Григория Гробового оптимизирует Ваши события и исцеляет. Григорий Гробовой внедряет свой способ представления информации, при котором от получения информации о Григории Грабовом происходит оптимизация Ваших событий (http://benny14.narod.ru/resume.html). Распространение управляющей реальности методом преодоления системы возможного сопротивления вместе с физическим Телом Единого Бога. <…> Гробовой Георгий Петрович обучает технологиям управления событиями, методами структуризации сознания по авторской системе спасения и гармоничного развития специалистов различного профиля и слушателей, не имеющих специального образования (http://www.kinopanorama.com/index.php?page=19&razd=show_element&id=44969).
9 Вот и В. Сорокин не чужд оккультно-магических причуд, если верить его сужденьям из интервью “El Pais”: Один друг сказал мне: “Мне кажется, ты написал заговор, заклинание”. Заговор – магический ритуал, во время которого заговаривается, изгоняется болезнь или смерть. На самом деле, я не думал об этом, когда писал роман, но идея мне понравилась, и я думаю, что речь действительно идет о заклинании… (http://www.newsspain.ru/novost1734.html).
10 В “Нашем современнике”, где роман был впервые напечатан, указывалось, что это журнальный вариант романа “Имперская кристаллография”, но текст синхронно уже вышел книгой под названием “Пятая империя”.
11 http://magazines.russ.ru/sib/2008/1/pe11.html.
12 Характерный пример – вызвавший не совсем здоровый ажиотаж в отечественных маргинальных кругах экзотический феномен Жана Парвулеско – то ли литературная мистификация, виртуальный проект писателя-визионера, созданный, как иногда утверждают, Ю. Мамлеевым и Е. Головиным при дальнейшем участии А. Дугина и В. Карпеца, то ли действительно, как пишет названный А. Дугин, живая тайна европейской литературы. Мистик, поэт, романист, литературный критик, знаток политических интриг, революционер, друг и конфидент многих европейских знаменитостей второй половины XX века (от Эзры Паунда и Юлиуса Эволы до Раймона Абеллио и Арно Брекера). Его истинная личность остается загадкой. <…> его настоящее призвание — “визионер”, прямой и вдохновенный созерцатель духовных сфер, открывающихся избранным за угрюмой и плоской видимостью современного профанического мира — http://www.my.arcto.ru/public/templars/saturn.htm.
В мифе Парвулеско, как он излагается российскими адептами его идей, с прозрачной ясностью отражены стандартные черты современного оккультизма, по отношению к которым прохановская история оказывается своего рода вторичным продуктом, литературной иллюстрацией, а сам Проханов видится явным эпигоном этой мифической фигуры, обязанной своим существованием, кстати, отчасти его газете “Завтра”.
13 Кстати, если чуть глубже вникнуть в суть прохановского вещания по этому поводу, то видно, что империя в данном случае – не столько даже попытка встроить социальность в логику религии или идеи, сколько инструмент насилия, насильственного принуждения к “симфонии”, “гармонии”. Акумуляция духовной традиции понимается писателем примитивно и, к счастью, несбыточно: не как мистерия духа, проходящего через метанойю, а как простое соединение ежа с ужом, согласие лебедя, рака и щуки. Он слишком явно не любит и боится свободы, его отвращает демократия как способ ежедневной мобилизации и самоорганизации общественных сил. Учтем, кстати, и довольно очевидную наименовательную перекличку между Третьим Рейхом и Пятой Империей.
14 http://magazines.russ.ru/continent/2002/113/rem.html.
15 В романе описывается приближение к окончательной развязке той трансцендентной метаистории, хронистом которой выступает наш автор. Вот его резюме. По всей планете, и особенно во Франции и Португалии (а также в Перу и Мексике), магических “акапунктурных” точках оккультного Запада, агенты Небытия установили “черные пирамиды”, физические и сверхфизические объекты, предназначенные для обеспечения прямого вторжения в мир демонических энергий, орд Гогов и Магогов. Этот апокалиптический проект имеет секретное название “проект Водолея”, так как в соответствии с астрологическим символизмом скоро наступит “эра Водолея”, несущая с собой не радость и гармонию (как пытаются заверить человечество “агенты Небытия”), но разложение, гниение, хаос и смерть, “растворение в нижних водах”. <…> Слуги “Водолея”, открывающие дорогу в человеческий мир черным “скорлупам” внешних сумерек, стремятся преподнести свое противоественное пришествие как благо, как спасение, как предел эволюции, скрывая свою сущность, Vomittо Negro (Черную Блевотину) под политическим и спиритуалистским лозунгом New Age или new world order. <…> Но против заговора Водолея, в котором концентрируется весь страшный, “метагалактический” потенциал агентуры Небытия, ищущей своего финального воплощения в “новом мировом порядке”, борются представители тайного западного ордена Atlantis Magna. <…> На высшем трансцедентальном уровне речь идет о ритуальной тантрической реализации эсхатологического Явления, связанного с приходом Утешителя и приходом Жены. Только на этом уровне можно победить строителей “черных пирамид”. Подготовка и организация таинственнейшего ритуала “красного круга” составляют основной сюжет романа. Члены Atlantis Magna на пути к этой процедуре совершают символические путешествия, анализируют мистические тексты, отыскивают истинные причины политических трансформаций, исследуют странные аспекты истории некоторых древних европейских родов, расшифровывают эзотерические идеи (появляющиеся как утечка информации в обычной бульварной литературе), переживают любовные и эротические связи, подвергаются покушениям, становятся жертвами похищений и пыток, но вся эта конкретная плоть увлекательного, почти детективного романа является непрерывным прочтением и уточнением взаимосвязанной визионерской реальности Последнего События Истории, проявления Великой Евразийской Империи Конца, Regnum Sacrum или Imperium Sacrum, отблески которой различимы во всех аспектах современного мира. На уровне политического заговора герои романа также действуют активно и решительно. Духовное противостояние New Age, неоспиритуализму <…> проецируется на политическое противостояние “новому мировому порядку”, американизму и либерализму, что заставляет “агентов Бытия” ткать сети планетарного заговора с участием всех политических сил, оппозиционных мондиализму. Палестинские террористы, подпольные группы европейских неонацистов, социал-революционеры и члены “Красных Бригад”, ненавидящие “демократию” потомки аристократических родов, в тайне желающие конца либеральной эпохи, члены итальянской мафии, голлисты и франкисты, революционеры Третьего мира, шаманы Америки, Азии, коммунистические лидеры, немецкие банкиры — все они становятся участниками геополитического проекта, направленного на воссоздание финальной Евразийской Империи. Так излагает содержание романа Парвулеско Дугин. И что-то очень близкое ему видим мы в сочинении Проханова… (http://www.russ.ru/stat_i/gospod_ zaslal_menya_v_etot_mir_kak_razvedchika).
16 http://www.russ.ru/stat_i/gospod_zaslal_menya_v_etot_mir_kak_razvedchika.
17 http://www.gazeta.ru/column/svinarenko/2684822.shtml.