в русской сетевой и бумажной периодике второго квартала 2007 г
Опубликовано в журнале Континент, номер 133, 2007
Мы продолжаем знакомить читателей с актуальными публицистическими выступлениями, находя их и на сей раз почти исключительно в Рунете. В этом обзоре предлагается изложение наиболее интересных публикаций с сайтов apn.ru, gazeta.ru, globalrus.ru, e-generator.ru, ej.ru, intelros.ru, nazlobu.ru, NR2.Ru, polit.ru, rian.ru, rus-proekt.ru, russ.ru, www.smoney.ru, vz.ru и др., а также нескольких статей в бумажной прессе.
Глобальная перспектива
Два сценария будущего России рисует крупный топ-менеджер, председатель правления группы компаний Renaissance Investment Management Андрей Мовчан (“2025: Враг у чужих ворот” — “SmartMoney”, 4 июня; в изложении А. Левинского). Его взгляд интересен как отражение довольно распространенных прогнозов. Оптимистический сценарий Мовчана предполагает стабильно высокие мировые цены на природные ресурсы, “управляемую демократию” (концентрация ресурсодобывающих отраслей в руках государства должна сопровождаться такими мерами поддержки перерабатывающих, “какие им и не снились”), переход на вахтовый метод освоения северных территорий и сдачу части их в концессию или даже продажу “восточным соседям” (поскольку сама Россия их не сможет освоить, а может только охранять), массовое привлечение иммигрантов. Тогда Россия станет на евразийском материке к 2025 г. одной из трех главных держав — наравне с единой Европой и Китаем… А при возможном обвале цен на нефть и газ как результате развития альтернативной энергетики через 10 лет при ценах на нефть на уровне $12-15 за баррель “голодные силовики будут ходить по рынку и отнимать оставшуюся переработку”. Высока вероятность, что страна начнет распадаться… Оба сценария могут развиваться на фоне третьей мировой войны. Арабский мир не выживет без экспансии. А толерантные мировые державы снабжают его ресурсами за счет высоких цен на нефть. Арабский мир не победит, но конфликт сильно ослабит США. России же Мовчан отводит в войне периферийную роль.
Общество. Империя и нация
“Атомным Православием” назвал свой квазихристианский проект некоего державного вавилона Егор Холмогоров (“Атомное Православие” — Русский Проект, 25 июня), который прочитал лекцию сотрудникам Федерального Ядерного Центра в Сарове и НИИ Экспериментальной Физики. Цитирую авторское резюме: “Суть этой идеологии в нескольких положениях. Первое, — религиозная и историческая миссия России состоит в том, чтобы обеспечить русским людям и всем православным максимально благоприятные условия для того, что преподобный Серафим назвал “стяжанием Духа Святого”, для приближения к Богу. Второе, — чтобы обеспечить успешное выполнение этой миссии, России мало быть православной державой. Прежде всего, ей нужно быть сильной державой, чтобы никто, никогда и никаким оружием не посмел заткнуть рот нашему свидетельству о Христе… Третье, — разработка предельно совершенных военных, организационных и иных средств защиты нашего суверенитета является в этой связи не только военно-политической, но и духовной задачей, в которой священное и мирское идут рука об руку. И, с другой стороны, при выполнении этой задачи священное покровительство, те средства защиты нашей государственности, которые можно назвать агиополитическими, имеют столь же существенное значение, как и военные и политические. Вот и вся суть, которую можно определить просто: чтобы оставаться православной, Россия должна быть сильной ядерной державой, для того, чтобы оставаться сильной ядерной державой, Россия должна быть православной. В этом и состоит Атомное Православие. Просто как дважды два”.
Владимир Голышев (“Голиаф будет повержен” — NaZlobu.Ru, 23, 25 июня) исходит из того, что имперская риторика, взятая на вооружение власть имущими, не отвечает реальным задачам сегодняшней России. Реально у нас на повестке дня не имперские задачи, а строительство нации и национального государства. Эта задача решена в странах, возникших после развала СССР, — всюду, кроме России. “РФ сегодня — это хорошо охраняемый пустырь, на котором должна строиться Новая Россия”. Предстоит соединить национализм и демократию. Пока что “в России, говоришь “националист” — подразумеваешь “консерватор”, “фундаменталист”, “имперец” (а то и “мракобес” или “неонацист”). Только в России, говоришь “демократ” — подразумеваешь “ультралиберал-монетарист”, “интернационалист-общечеловек”, “пораженец”. Так еще со времен западников / славянофилов повелось”. Все это нужно преодолеть. Причем придется строить Россию не “сверху, а “снизу”, что “означает: объединить наиболее активных и дееспособных людей вокруг идеи национально-государственного строительства. Совокупность таких деятельных единомышленников должна стать коллективным субъектом или, проще говоря, авангардом новой русской нации — источника новой русской власти”. Этот авангард должен складываться, по Голышеву, из людей разных взглядов, но свободных от политического сектантства. Базой новой нации и новой страны Голышев видит русскую культуру и цивилизацию, не конкретизируя их параметры. Новая Россия мыслится им как страна с акцентом не на централизм, а на местное самоуправление, а также и на защиту прав национальных меньшинств.
Александр Архангельский в статье “Одобрямс, констотамс и вопрошамс” (РИА Новости, 31 мая) фиксирует, что своими последними выступлениями и Путин подал заявку на статус строителя новой общерусской нации. Это место образовалось объективно: ставка вакантна, странно было бы ее не занять. Время — пришло. “Политическая ставка на самобытность, на языковую почву, культурную, церковную, интеллектуальную традицию — очевидный признак верхушечного строительства нации, процесса, который неизбежно должен был начаться после завершения первой очереди государствостроительства”. Далее Архангельский предостерегает: если при этом “антизападные, охранительные мотивы (молодежь растлевают дешевые западные телеобразцы; интернет слишком свободен, и это свобода для гадости, в подтексте читается — давайте и его посадим под идеологический колпак, как посадили ТВ и газеты) будут нарастать; если ставка на корни будет предполагать непременную стрижку верхушек; если нация будет формироваться от обратного, как сила, способная противостоять внешнему воздействию, а не как сила, самоценно проявляющая саму себя, в свободном диалоге с внешним миром; и самое главное — если не будут открыты шлюзы вольной дискуссии серьезных людей на заданные темы, кто мы, откуда, куда, — со строительством нации вполне может случиться то же самое, что случилось уже со строительством государства. Хотели как лучше, а пережали так, что не вздохнешь”. То есть какой же тогда станет (и станет ли вовсе) новая нация? Об этом Архангельский пока не говорит. А говорит, что интеллектуалы и элиты в силах тоже повлиять на процесс строительства нации, намекая на то, что им стоит пошевеливаться.
Юлия Латынина (“Ставрополь” — Газета.Ru, 8 июня) обращает внимание на бессилие властей в участившихся ситуациях межнациональных конфликтов с сопутствующими погромами. Развал СССР начался с национальных конфликтов. Теперь они вспыхивают в России. Во всех крупных межнациональных драках одна из сторон — чеченцы. За исключением драк между чеченцами и другим кавказским народом, чеченцы всегда выигрывали драку, при этом будучи в меньшинстве. “Тот курс, которым Россия идет сейчас, обрекает ее на межнациональный разлом, и самый опасный участок этого разлома — отношения между чеченцами и русскими. Для русских это конфликт между зверями и людьми, для чеченцев — между волками и овцами. И развивается этот конфликт при полном отсутствии государства”. Демократическое государство существует потому, что элита готова обеспечивать населению более высокое качество социальной инфраструктуры, чем это население имело бы в противном случае. Империя существует потому, что метрополия обеспечивает окраинам более высокое качество социальной инфраструктуры, нежели окраины имели бы самостоятельно. Ни того, ни другого в России нет. Элита понимает власть как возможность хапнуть побольше и заткнуть рот любому, кто скажет об этом громко. Государство заменено разводками и пиаром. Кремль сознательно культивирует ненависть. “Нас обидели”, — лейтмотив новостей. “И когда президент говорит о “четвертом рейхе” или о “защите коренной национальности” — толпа жжет ларьки. Что у президента на уме, то у толпы в копчике. Более того — российское государство заигрывает с фашистами. Российское правосудие — это как СПИД. Один раз попал — не вылечишься. Сажают всех. Обирают всех. Есть только два вида преступников с абсолютным иммунитетом. Это чиновники и фашисты. Сына министра обороны не сажают за перееханную старушку. Банду фашистов не сажают за убитого негра. И вот теперь у властей — паника. Фашистов (в Ставрополе. — Ред.) утаскивают с улиц, заломив руки, что твою “Другую Россию”… Власть решает проблему испытанным способом — отрицая ее существование”. Думали, что фашистов контролировать легко. Но на самом деле власть не может контролировать ни фашистов, ни Кадырова, ни ФСБ, ни губернаторов, ни бизнесменов — никого. Конечно, если считать контролем способность власти заставить соблюдать закон”.
Образ жизни в России по свидетельствам прессы оценивает Денис Фрунзе (“Единая Россия или кровавый монстр?” — Новый Регион — Москва, 31 мая). На ТВ репортажи из российских регионов появляются, если там проводится какой-нибудь форум или случается “жуткий кошмар”: в Красноярске крадут и убивают детей, в Кузбассе — взрываются шахты, в Иркутске — падают самолеты, в Тверской области — жгут живьем священников. “Страна предстает с телеэкрана кровавым монстром, и ощущать себя частью такой страны не очень-то и хочется. Люди и не ощущают. В западных странах жуткие трагедии способствуют сплочению нации, у нас же сообщение о гибели шахтеров оставляет большинство равнодушным. “Это все где-то далеко и не с нами”, — думают люди, продолжая заниматься своими делами”. А по свидетельствам местной прессы делается явным “какое-то абсолютно запредельное отношение к жизни и явлениям, в ней происходящим”, что далее иллюстрируется примерами нарастающего в провинции варварства.
Веселее смотрит на жизнь апологет нынешних порядков Павел Святенков. В статье “Виват, гламур!” (ВЗГЛЯД, 31 мая) он призывает не осуждать культ потребительства, “гламурность и ее носителей. Они, правда, в самом начале пути по дороге свободы. Но большое дело уже сделано — они на пути к ней. Сначала люди будут покупать шмотки, потом, затарившись шмотками, перейдут к книжкам, затем, почитав книжек, начнут действовать. Например, займутся благотворительностью, прочтя про какого-нибудь “Оливера Твиста”, которого “просто жалко”. И мир, уверяю вас, станет лучше”. Эта характерная апология духовной мелкобуржуазности понадобилась Святенкову, чтобы в очередной раз похвалить адекватный ей режим: “Заслуга нынешнего правительства в том, что оно сделало гламур возможным. То есть освободило сотни тысяч, миллионы людей. По сути дела, гламуризация сравнима с освобождением крестьян 1861 года. Только на этот раз благодаря повышению жизненного уровня освобождены миллионы горожан. И сам факт их пусть неосознанной еще свободы делает для государства гораздо больше, чем полтора десятилетия хаоса и развала, в которые наша страна погрузилась в период горбачевско-ельцинской смуты. Так что, право слово, не стоит осуждать “гламурных кис”. Ей-ей, они на правильном пути. Они-то и станут свободными гражданами нашей страны”. А нынешний президент, по этой логике, войдет в историю как Владимир Освободитель. Ну-ну.
Скептичный Михаил Пожарский по этому поводу в ЖЖ рассуждает сам с собой: “По сути, автор предлагает нам поблагодарить Путина и “Единую Россию” за Ксюшу Собчак. Я, конечно, сталкивался с разными вариантами восхваления Великого Кормчего Пу и “Елдиной России” — благодарить за эфемерные “национальные проекты”, за “нанотехнологии”, за “внешнеполитические успехи” и т. д. Но то, что надо благодарить Путина за Ксюшу Собчак, а также приравнять оное к “освобождению крестьян 1861 года” — с таким я сталкиваюсь в первый раз” (http://igni-ss.livejournal.com/38165.html).
В связи с антиэстонской кампанией мая 2007 г. Вадим Дубнов (“Логика растворения” — Газета.Ru, 4 июня) обращает внимание на парадокс: “На личностном уровне россиянин прекрасно знает, как относится к нему государство. Государство выселяет его из бутовских домов, заставляет часами париться в бесконечных очередях, отказывает в шансе тысячам больных… На личностном уровне россиянин давно внутренне мобилизован на непрекращающуюся битву со своим государством, в чем прекрасно отдает себе отчет. Но в целом в масштабах всего великого народа все, между тем, идет правильно. Никакой, можно сказать, дискриминации. Страна крепчает на глазах, мюнхенские тезисы затмевают личностный дискомфорт. Все здоровые силы общества, как им и положено, забывают бутовские страсти, мгновенно объединяясь перед лицом эстонской угрозы… Российское сражение гражданина со своим государством на личном уровне и искренняя солидарность с ним в глобальном масштабе заставляют его тихо адаптироваться, укрепляя таким образом всеобщую стабильность”.
Михаил Делягин в статье “Тихая эмиграция” (“Ведомости”, 18 мая; NaZlobu.Ru, 28 мая) мрачно оценивает растущий отток людей из России. “В конце 1980-х — начале 1990-х гг. произошел чудовищный выезд из страны носителей европейской культуры… Сейчас мы переживаем новую, тихую волну эмиграции: люди стараются перебраться куда-нибудь, где есть закон и относительный порядок. Соответственно в России, хотя и в несколько замедленном темпе, происходит то, что происходило в Чечне, Грузии и некоторых других странах: вымывание наиболее образованного и квалифицированного элемента и погружение остающегося общества в самую дикую азиатчину”. Цивилизованная часть общества предпочитает отъезд борьбе, — “оставив свою страну самому глупому и подлому из того, что накопилось в ней за долгие десятилетия потрясений и беспощадного отрицательного отбора”.
Режим. Практика и идеология власти
Свое видение проблем страны изложил 8 июня один из ведущих кремлевских бюрократов, заместитель главы администрации Президента РФ Владислав Сурков в лекции “Русская политическая культура. Взгляд из утопии” (публ.: ИНТЕЛРОС [“Интеллектуальная Россия”], http://www.intelros.ru/2007/06/11/vladislav_surkov_russkaja_politicheskaja_kultura_ vzgljad_iz_utopii.html). Он исходит из того, что традиция многое предопределяет в национальном сознании, культуре и политике. Это “судьба”. Далее из разнообразных версий русской культурной традиции, ее архетипов и смыслов Сурков выбирает то, что ему нравится. А нравится ему идея о самодовлеющей интуиции целостности, “холизм” культуры. Далее он исходит из нее как из аксиомы и дает ей прикладную трактовку, легитимируя этой идеей политику представляемого им режима и манипулируя понятием “демократия”, которое теряет всякую сущностную определенность и становится сугубо инструментальным. Целостность в политике оборачивается, во-первых, гиперцентрализацией власти, каковая представлена как очевидное достижение, поскольку “смещение власти к центру стабилизировало общество, создало условия для победы над терроризмом и поддержало экономический рост”. Во-вторых, целостность оборачивается идеализмом, а идеализм претендует на исключительность отстаиваемой истины. Что это дает для политики? По Суркову, это опять-таки прежде всего легитимирует повышенные государственные амбиции путинского режима, претензии государства на мировое значение. А вот непрактичный, несистемный, негосударственный идеализм, по Суркову, “в неохлажденном виде” “ненадежен, а иногда и опасен” (максимализмом запросов, неумением связать цели со средствами и пренебрежением к “такими “частностям” и “подробностям”, как жизнь человека, его свобода, достоинство и права”). В-третьих, идея целостности оборачивается у Суркова персонификацией политических институтов. В нашей политической культуре харизматическая личность и есть институт. Холистическое мировосприятие эмоционально. Оно требует буквального воплощения образов. А безличные институты не пользуются доверием. Не удержавшись, Сурков называет в своей лекции и имя сильной Личности. Вполне ожидаемое: “…объединительная деятельность президента Путина успешна и широко одобряема именно потому, что направляется русским умом, уважением к русской политической культуре, любовью к России”. Кроме того, он отказывает в значении русскому коллективизму (“вымысел чистой воды”), абсолютизируя факт его слабости или отсутствия, — для того, чтобы опять-таки отдать лавровую ветку сильной личности, которая компенсирует “слабую эффективность коллективов, дефицит взаимного доверия и самоорганизации”. Далее Сурков рассуждает о том, что реформы будут иметь успех, если связаны с фундаментом национальной культуры. Огулом обобщая, он резко спрямляет путь от духовных вершин культуры на политическую горизонталь и приходит к прагматическому выводу о сугубой специфичности национальной, “суверенной” демократии (доктрину которой он создал и рекламирует), упоминая даже о какой-то культурной генетике и не случайно беря в союзники изоляциониста-натуралиста Николая Данилевского. Демократия в интерпретации Суркова сугубо самобытна, это просто некая проекция заданных матриц особой культуры. Едва ли стоит, по Суркову, даже и сравнивать между собой демократии в разных странах, нет смысла говорить, какая из них лучше (хотя в этом месте он выражается довольно тонко, не исключая возможность поучиться всяким разностям у Запада). Этот нерешительный эпигонский изоляционизм a la Данилевский в проекции на будущее оборачивается всего лишь претензией на особое место России в мировом ансамбле. Каков же обаятельный образ будущего, чем станет Россия? Ответ проборматывается в таких маловнятных выражениях: регион-донор, нация-лидер, один из центров интеллектуальной экономики, белые воротнички в мировом разделении труда. Сокрушенно Сурков говорит о современном состоянии, словно бы забывая, что уже довольно много лет он несет за него личную ответственность как один из руководителей страны и представителей правящего режима. Он видит “бурно ветвящуюся бюрократию, прилипшую к нефтяной трубе”, “на руководящих позициях в нашем обществе и в частном секторе, и в государственном критически мало людей, настроенных на Третью волну”, “сырье ценится дороже знаний”, “культура и образование еще не стали основой экономики и политики”, и т. д., “…в мировом разделении труда мы не инженеры, не банкиры, не дизайнеры, не продюсеры и управляющие. Мы — бурильщики, шахтеры, лесорубы. То есть довольно чумазые ребята с рабочих окраин”. Расписавшись в собственной “чумазости”, Сурков пеняет на нашу непрактичность, на примитивность структур и механизмов, на пренебрежение культурой и образованием, на недооценку “передового меньшинства. А именно: предпринимателей, ученых, инженеров, гуманитариев, деятелей искусств, управляющих, нового поколения политиков, т. е. творческого сословия страны”. Непонятно, кому бюрократ ставит такие задачи: “Нужно выйти из ступора, преодолеть шок и оторопь, охватившие наше общество при столкновении с собственным будущим. Мы похожи на все тех же парней с рабочих окраин, внезапно оказавшихся в деловом квартале города. Шум, огни, беготня, кругом ловкачи и умники, торговцы и ростовщики. А мы, как лохи, пятимся и путаемся, разинув рты и выпучив глаза. Обороняемся — только бы не надули. Надуют обязательно, если и дальше будем пятиться и разевать рот. Нужно привыкнуть к жизни в сложном, открытом, неустойчивом, быстром мире”. Этот призыв к русским “чумазым” “лохам” звучит довольно абстрактно, зато напоследок Сурков довольно конкретно вещает о необходимости централизованной власти, которая (рано или поздно) и обеспечит движение к светлому будущему. Сколько президентских сроков этого ждать, Сурков не говорит, намекая, что прогресс есть движение и сразу всех задач никто не решит.
Еще один вариант идеологического обеспечения и легитимации авторитарного режима предлагает Леонид Поляков (“POST-ПУТИН CONDITION. Философские основания постпутинского порядка” — ИНТЕЛРОС, 16 марта: http://www.intelros.ru/2007/03/16/leonid_poljakov_postputin_ condition_ filosofskie_osnovanija_postputinskogo_porjadka.html). Автор витиевато рассуждает о том, что Путин решил историческую задачу и потому “ему просто некуда уйти”, всюду он, его плоды и следы. Объективная реальность. “Теперь она — если говорить в терминах системной теории политики, — Путин как output. И посему — не надейтесь на put out. Это — удел Буша, Ширака и Блэра”. Путин решил задачу модернизации России. “Не в специально-экономическом смысле “реструктуризации”, а в глобально-историческом смысле национальной идентификации”. Идеология президента — создание устоев России, т. е. наращивание институциональной структуры, обеспечивающей “самостояние” страны на основе базовых аксиом. Путину предстояло вытащить Россию на траекторию, с которой ее сбили в феврале 17-го. И он это сделал. Страна обрела идентичность. “А “реальности России” Путин как настоящий модернист усматривает в особой конструкции современной русской ментальности, фокусированной на патриотизме, державности, государственничестве, социальной солидарности. Вот этот “тривиум” и “квадривиум” и стал “новым органоном” путинского модернизационного эпилога для России”. Поляков добавляет: “Путин кратко подвел итоги своих семи лет президентства таким образом. Удалось — сохранить территориальную целостность страны, укрепить политическую систему, достичь хороших темпов роста экономики на основе ее диверсификации. Остается — устранить неравенство в богатстве между гражданами России. Иными словами, удалось обеспечить безопасность и свободу, но требуется еще обеспечить справедливость”. Не совсем, конечно, понятно, в какой стране живет г-н Поляков. Как-то она не очень похожа на Россию. А в остальном — все ОК.
Более аргументировано рассуждают авторы, которые видят в путинской России реализацию новой модели государственности — государство-корпорацию. Так, Андрей Фурсов (“Кошмар “светлого будущего”” — АПН, 19 апреля; “Москва”, № 6) пишет: “Речь идет не о том, что корпорация превращается в государство, а напротив, государство начинает вести себя как корпорация, поскольку ставит во главу угла экономические, прибыльно-рыночные и корпоративные интересы, а не социальные и национальные”. Фурсов вписывает эту новацию в большой исторический и географический контекст. Он рассуждает так: напрасно “обвиняли второго президента РФ в реставрационизме, на самом деле шёл процесс создания новой формы власти в России, которой и стало корпорация-государство, естественно, с русской спецификой. “Газпром” и т. п. структуры стали формой централизованно-экономической, властно-собственнической организации новых господствующих групп как элементов Матрицы — корпорации-государства РФ. Отношения внутри Матрицы часто воспринимаются как хаос, и нередко так оно и есть. Тем не менее, главным образом это не хаос, а подвижная форма, которой, во-первых, выгодно и удобно представляться хаосом как Западу, так и “нерентабельному” населению; во-вторых, которая выглядит как хаос по сравнению со старыми формами. Так же, как, например, капитализм, безусловно, являл собой нечто хаотическое по сравнению с феодализмом”.
Аналогично понимает миссию Путина и Андрей Окара в статье “Государство-корпорация как новый тренд для России, Украины и Белоруссии” (ИНТЕЛРОС, 16 мая: http://www.intelros.ru/2007/05/16/andrejj_okara_ gosudarstvokorporacija_kak_novyjj_trend_dlja_rossii_ukrainy_i_belorussii.html): “Современная Россия — Россия Путина и Суркова как главного идеолога власти — представляет собой едва ли не идеальный образец государства-корпорации, в которое она превратилась из ельцинской олигократии. Российская Федерация как ЗАО “Россия”, корпорация “Силовая Труба”, “Russia Inc” или “The Great Russia Utilization Inc” (Вадим Цымбурский)”. Далее он указывает на профессиональный дефект российской правящей элиты: “В значительной части — это люди, работавшие в “прошлой” жизни в спецслужбах и пиар-компаниях. Представителям этих профессий свойственно специфическое восприятие мира и, в частности, политической реальности, — профессиональные привычки становятся основой и базовыми моделями политического поведения: мышление в категориях не долговременных стратегий, а молниеносных спецопераций и восприятие социального пространства в категориях друг / враг у одних, представление об абсолютной внушаемости и управляемости общества, о первичности виртуальной реальности над онтологией — у других”. Не случайно ключевая проблема российской политики — это “Проблема-2008”, т. е. формат и сценарий смены политического руководства страны. “Как поменять правителей, но при этом избежать элитной ротации, не допустить смены политического режима и не выпустить из рук бразды правления и основные источники обогащения — так формулируется нынешнее российское “быть-или-не-быть””. “Государство-корпорация выдвигает и новые критерии социальной идентичности и лояльности: оно ограничивает количество лифтов мобильности для пассионарных личностей и создает условия, в которых происходит десолидаризация общества и стагнация элиты, ибо попадание / непопадание в корпорацию зависит от сугубо субъективных причин и везения. Корпорация предполагает постоянный “тест на лояльность”, при этом не прошедшие этот тест в очередной раз изгоняются из корпорации и поддаются остракизму… Характерно также, что впервые за всю российскую историю глава государства сознательно десакрализирует источник своей власти и позиционирует себя как наемного менеджера”.
Иллюстрация к выводам Окары — текст Дмитрия Юрьева, который озабочен ближайшим будущим России, так сказать, “изнутри режима” (“Настоящий преемник. Как сделать возможной Россию без Путина” — GlobalRus.ru, 4, 6, 8 июня). Автор характеризует господствующее настроение как контрреализм. Так, “экспертно-интеллектуальная обслуга власти… подвергается “негативной селекции” и все более безвозвратно трансформируется в сообщество имитаторов идеологического оргазма, сосредоточившихся на выполнении единственной задачи — задачи “втирания” своим заказчикам мифа о своей незаменимости. Такой трансформацией объясняется наглядная и лавинообразная деградация интеллектуально-нравственного образа власти. Сегодня этот образ… создает совершенно реальную основу для выстраивания оппозиционного мифа про “путинизм с нечеловеческим лицом””. Но мелка, утверждает Юрьев, и вся оппозиция. Поголовно. Экономическая элита переводит ресурсы России в личные наслаждения, “куршавельские пустяки”. “Интеллектуальный рынок” “превращается в площадку для коммунальных интриг, в рамках которых происходит обмен доступа к ресурсам (статуса и денег) на взаимоприемлемые манифестации номенклатурной лояльности”, а “интеллектуальный продукт, выдаваемый на этом псевдо-рынке за пиаровский товар, давно превратился в идеологическую туфту, в национальную бандарлогию, в разные формы закамуфлированного (или неприкрытого) публичного оправдания имморализма”. На фоне этого тотального мрака есть для Юрьева один луч света (не факт, что подлинный). “Политическое содержание в фатально обессмысленной и деполитизированной системе сегодняшней российской власти осталось, — но сосредоточено оно в пределах единственного лица (первого лица этой власти): Путин, “атлант” системы власти и “крыша” победоносного номенклатурного реванша, остался единственным (и крайне значимым) элементом российской действительности, пока что не вполне подвластным процессу тотальной политической деградации. Политика в России в результате сконцентрировалась в единственной форме властно-общественных отношений — во взаимоотношениях Путина и продолжающего поддерживать его через голову новой номенклатуры большинства населения страны”. Далее Юрьев задумывается. “Какие же требования, угрозы и задачи возникнут перед властью, — кто бы ее ни олицетворял, — когда реальность ворвется на территорию, оккупированную пока что муляжом пустократической власти?” Ответ он дает такой. В стране не состоялось Возмездие за преступления ХХ века. Вот с него и придется начать. Путин только заморозил эту проблему на восемь лет. В этой связи Юрьев находит вовсе не абстрактных врагов страны, а коррумпированные “преступные” структуры, которые нужно будет “хирургически люстрировать (расформировать и создать принципиально новые с теми же функциями и с фильтром для большинства прежних сотрудников, — к примеру, люстрированы могли бы быть та же ГИБДД, значительная часть МВД, таможенная служба и др.)”. Выявлению и осуждению подлежит и “преступная идеология”. Опять же он находит новые опасности социально-психологического и идеологического характера, индикаторами которых ему представляются обновленные менты, урки и коммунисты (неосталинисты). “Новые политико-идеологические “урки” — от нациков и неосталинистов до “нашиков” и “инороссов” всех сортов — свои цинизм, жестокость и нетерпимость не просто осознают и принимают, но открыто провозглашают и утверждают как ценность и повод для гордости и самоутверждения. А значит, опасно искушают огромный народ, не имеющий против этой идеологической проказы — в отличие от Германии — оплаченного страшной ценой иммунитета”. С ними нужно будет поступить сурово. Но для начала следует успешно завершить “операцию “Преемник””, другого пути нет. Кто ж он, новый вождь страны? Он, утверждает Юрьев, должен еще более эффективно, чем Путин, продолжить реализацию архетипа русской власти — “формулы Дзержинского”: “Франкенштеновский слоган заплечных дел менеджера про “холодную голову, горячее сердце и чистые руки” был… усвоен массовым сознанием потому, что воплотил мечту об “идеальном диктаторе”, сочетающем интеллектуальную готовность к беспределу (если надо, то можно вообразить, задумать и осуществить что угодно), нравственную уязвимость (осуществив “что угодно”, испытывать по этому поводу жесточайшие моральные страдания, вообще, относиться к делу крайне эмоционально) и, наконец, полное отсутствие корыстных мотиваций. Путин скорректировал образ — он только обозначил (правда, первым же афоризмом) готовность к продуманной жестокости, довольно редко (но наглядно) демонстрировал нравственную теплоту, сохранил — несмотря на усилия оппозиционных пропагандистов и этическую специфику некоторых наиболее близких бизнес-партнеров — имидж человека лично бескорыстного. За восемь лет с помощью Путина “мечта о железном Фениксе” сконцентрировалась, но так и не воплотилась. Тем больше ожидания, что именно с подачи Путина к власти в России придет лидер, еще более похожий на невозможную народную мечту — мудреца, смельчака, совесть нации и аскета в одном президенте”. Этот лидер призван “доделать то, что в явном виде (или только казалось, что) обещал, но не выполнил Путин. А именно: через возрождение мощной ценностной базы, через образование и науку, через консолидацию социально и экономически активных… вернуть стране в полном объеме прошлое и настоящее, а значит, дать ей шанс на будущее”. О том, кто и как в столь мрачной ситуации будет решать проблему в правильном духе, Юрьев умалчивает.
Андрей Рябов (“Осада частной жизни” — Газета.Ru, 30 мая) обращает внимание на новую тенденцию госполитики. В начале рыночных реформ власть, не желавшая брать на себя ответственность за социальные результаты преобразований, предоставила гражданам право и возможность выживать так, как они умеют. Это предполагало, что она фактически отказывалась от попыток контролировать их повседневный образ жизни, доходы, да и способы их получения тоже. В ответ на предоставленные свободы общество, по сути, отказалось от участия в политике, от попыток влиять на власть. Это был своеобразный пакт о ненападении. Но с той поры, как мускулы российской власти и правящей элиты стали наливаться нефтедолларами, у верхов стали просыпаться “воспоминания о будущем”. Исходя из стремления все и вся контролировать, возникшего из желания сохранить монополию на власть и собственность надолго, если не навсегда, и из опасений потерять эту монополию при нормальной конкуренции в политике и бизнесе, они нашли точку опоры в общественном мнении. Власть, правящие элиты стали шаг за шагом выходить из “пакта о ненападении” 90-х гг. В этом ряду меры самого разного характера. Тут и стремление жестко регламентировать некоторые стороны частной жизни (например, ремонт в квартире), намерение снова поставить под контроль доходы граждан, протолкнуть проект воссоздания единой детской организации, чтобы подрастающее поколение было под присмотром, запрет употребления пива в общественных местах и много тому подобных “мелочей”. Возможно, в ситуации усиления ответственности государства за взятые им же эксклюзивные обязательства эти меры и воспринимались бы как правомерные. Однако российское государство совсем не хочет брать на себя “повышенной социальной ответственности”. Выход власти из упоминавшегося выше “пакта о ненападении” с обществом сам по себе не является угрозой для стабильности общественной системы. Но вот при первых же признаках кризиса его разрушительный потенциал увеличивается многократно.
Сергей Маркедонов (“Историческая накачка для инфантильного обывателя” — ПОЛИТ.РУ, 25 июня) подводит итоги встречи президента с делегацией Всероссийской конференции преподавателей общественных наук в Ново-Огарево 21 июня. Глава Российского государства обратился с наказом к российским историкам и преподавателям общественных дисциплин. Ранее Путин лишь в исключительных случаях обращался к событиям прошлого. По большей части его комментарии касались Великой Отечественной войны. Суть их сводилась к одному тезису: “Давайте не будем касаться святого!” Для сегодняшней власти Великая Отечественная война стала важным ресурсом собственной легитимации. Иногда Путин старался обосновать еще один тезис. Накануне принятия очередного михалковского гимна (2000 год) президент России заявил, что не все было однозначно в советской истории и что одной лишь черной краски недостаточно для ее изображения. Потом были слова о распаде СССР как величайшей геополитической катастрофе XX века и о том, что учебники “должны воспитывать чувство гордости за свою историю, за свою страну”. И вот, наконец, в июне 2007 года президент Путин решил углубить свой вклад в развитие методологии и теории российской истории. По Маркедонову, “ужас заключается в том, что президент России говорил как обыватель. Не как законодатель правил исторической науки, не как отец нации, который может позволить себе и раскаяние, и признание исторического груза ответственности, а как обычный фрустрированный обыватель”. “…все “наше” (и Иван Грозный, и Ленин со Сталиным, и НКВД) свято уже в силу того, что оно наше, а не привнесенное извне (хотя марксизм появился и не на Рязанщине). В этом и есть главный пафос концепции “суверенной демократии”, которую теперь нам предложено транслировать в школьные учебники по истории. “Да мало ли что было в истории каждой страны и каждого народа! Нельзя позволить, чтобы нам навязывали чувство вины!” А разве у самого человека не может естественным образом, без советов заокеанского дяди, возникать чувство вины и ответственности за содеянное, а как следствие, и раскаяние? Непонятно, как человек, считающий себя православным христианином, может отрицать необходимость раскаяния и признания собственных грехов, считая это угрозой суверенитету. Однако помимо того, что предложенный подход к истории чрезвычайно обывательский, он еще и инфантилен по самой своей сути. Фактически российским гражданам предлагается отказаться от ответственности (и за историю, а посредством обращения к истории — и от ответственности за все актуальные поступки). Это и есть инфантилизм, который превращают в краеугольный камень нашей идентичности. Что бы мы ни сделали (в прошлом или в будущем), мы правы, потому, что это мы, “самые суверенные в мире”, которым никто не в состоянии ничего навязать. Но инфантильные обыватели не могут стать ответственными гражданами, способными защищать свое Отечество, нести ответственность за свой выбор и выбор своей страны… Инфантильный обыватель не способен быть патриотом, он может лишь защищать свой “суверенный” кусок “жизненного пространства”, отгородившись от прямо не касающихся его проблем. Таким образом, “суверенная демократия” опускается и на более низкие уровни, формируется своеобразная вертикаль: наверху инфантильная власть, а внизу инфантильные граждане. Только укрепляет ли эта вертикаль истинное величие России?”
В контексте попыток адаптировать историю для государственных нужд и придать позитивный смысл самым позорным ее страницам нужно рассматривать появление 22 мая на полуофициозном сайте “Русский проект” редакционной статьи “Россия 37-й”. Не отрицая факта репрессий, автор статьи пишет: “Многие из живших тогда единодушно отмечали, что время с 1937 по 1941 было, в каком-то смысле, самым веселым, самым радостным и благополучным в жизни простых людей. Временем, когда начинали ощущаться плоды достижений первых пятилеток, но когда на жизни страны еще не лежали печатью разрушения и смерти военной эпохи. Люди наслаждались летними вечерами, ели мороженое и пили газировку в парках, прыгали с парашютом с ОСАВИАХИМовских вышек и состязались на звание “Ворошиловского стрелка” 1-й и 2-й категории. Какое им было дело до того, что Тухачевский, пусть и маршал, оказался “врагом”? Ведь понятно же, что фашизм наступает, полыхает гражданская война в Испании, а на внутреннем фронте враг активизируется — вот и соблазнили маршала, — все как в учебниках по истории, в главах про Французскую революцию. Если бы потребовать у тогдашних простых людей вспомнить — именно вспомнить, а не реконструировать по современным газетам и фильмам, — 1937-й, то для большинства из них это будет не год террора. Это будет год, когда в том же мае на льды у Северного полюса высадились “папанинцы” и вся страна 9 месяцев с волнением следила, как они дрейфуют в полярных широтах и выживают на льдине. Это будет год, когда в июне национальные герои Чкалов, Байдуков и Беляков совершили беспримерный беспосадочный перелет Москва-Ванкувер через тот же Северный полюс — 8,5 тысяч километров, между прочим… Это был год, когда вошел в строй канал Москва—Волга. Это был год, когда вся страна вспоминала 100-летие смерти Пушкина, отдавая дань русскому национальному поэту, которого еще не так давно революционеры грозились “сбросить с корабля современности”. Это был год, когда на экраны выходят и романтический фильм для мальчишек “Дети капитана Гранта”, с песней о веселом ветре, и исторический “Петр Первый”, прославляющий жестокого, но гениального реформатора… 1937-й год был годом успехов нашей страны, еще не омраченных приближением войны, годом уверенности в собственных силах”. Вывод отсюда довольно циничен и не без актуального намека: “…успех дает государству право и на справедливость и даже на большую несправедливость”.
Комментируя эту статью, историк Ирина Павлова пишет (“История: Юбилейное” — Грани.Ру, 4 июня): “Идея необходимости нового 1937 года не нова, она давно муссируется некоторыми авторами. “Да, нам нужна новая опричнина, новый 1937-й, — писал Егор Холмогоров еще в 2003 году. — Без масштабной репрессивной политики, которая очистит воздух в современной России, невозможно ни восстановление порядка, ни, что особенно важно, формирование новой элиты… Настоящая власть, а значит, и настоящая элита начинаются со страха, который собирает в единое целое и народное требование справедливости, народное чувство мести к обидчикам, и необходимость создания чувства опасности, без которого невозможна властная иерархия”. Сегодня с лозунгом “Да здравствует опричнина!” уже выходят на митинги… обслуживающие власть политтехнологи и публицисты и пробуют реакцию общества на рецепты 1937 года по очистке страны. Рассчитано это прежде всего на молодежь, которая, поддержав инициативу, выдаст власти карт-бланш на использование “ежовых рукавиц”. Авторы и заказчики подобных статей, конечно, уверены, что “большая несправедливость” их не коснется”.
Оппозиция
Арсений Пригожий в статье “Степ бай степ” в полуофициозном Русском Журнале (1 июня) развязно и косноязычно шельмует оппозицию. Вот наиболее характерные пассажи: “Трехголовый змей с разноцветными масками Лимонова, Каспарова, Касьянова на зеленых мордочках выбрал “единственно верную” тактику борьбы с “кровавым режимом”. Называя себя оппозицией, хотя из стана “несогласных” пока не пришло ни одной здравой идеи, бежавшие из честной политики подлые какальщики стервозно перебирают ножками, привлекают к себе одиноких бледных с худобой в прозрачном теле вчерашних студентов, обращенных в журналисты новоявленными либеральными газетами и журналами. С остервенением голодного волка подручные вчерашних писателей и шахматистов осаждают префектуры и районные администрации городов, барабаня по старым выдохшимся столам слабенькими костяшками, требуя незамедлительного перекрытия центральных магистралей, чтобы они, “несогласные”, прошли своим парадом, звонко выкрикивая в исхудавшие ржавчиной мегафоны кричалки-баяны… Выкрикивая жалобно-детское “Революция!”, никто не думает об уголовных статьях, которые положены мерзавцам, пытающимся развалить страну. Или в пылу страстных походов по мостовым плюют на свободы других, прикрываясь якобы законом… “Несогласные”, под брендом которых все больше и больше объединяется откровенных фашистов, не стесняющихся кричать “Хайль Гитлер!” в промежутках между “Россия без Путина!”, не готовы уберечь ни одного демонстранта на митинге ни от милицейской дубинки, ни от стеклянной бутылки, летящей из рядов мальчишек-революционеров по принципу “дабы куда-нибудь в кого-нибудь”… “Несогласные” шаг за шагом пытаются нарастить облако беспричинных волнений, остановить работу главных городов страны, дестабилизировать общественный порядок, утопить экономику, с трудом поднимаемую после олигархического изнасилования… ежечасное вранье, льющееся из уст корыстных “другороссов”, в эту самую минуту трансформируется в “несогласную веру”, старается ярким белым шаром прошмыгнуть в каждый дом, где его давно подстерегают омытые в святой воде капканы, которые со времен княжеской Руси ставили против врагов непритворного политического пути”. Упс. Ядрена Матрена.
Эскизно социальный портрет активного оппозиционера наших дней набросал Михаил Вербицкий (“Национал-оранжизм (штрихи к портрету)” — NaZlobu.Ru, 26 июня). Он отмечает, что в 1990-е в протестной политике доминировали советские низшие классы. Они желали коммунизма (потому что привыкли) и национализма (потому что национальная травма). “И Дугин изобрел им замечательную национал-большевистскую идеологию”, а потом “софт-версия национал-большевизма стала официальной философией путинской власти. Сильное, патерналистское социальное государство есть фундаментальная часть путинской пропаганды (и только пропаганды)”. “С другой стороны, путинизм проповедует величие и национально-религиозную исключительность России, которая одна во всем мире противостоит растленному, безбожному Западу и противным чуркам. Национал-большевизм есть идеология пассионарного постсоветского быдлана, хулигана и болельщика. Путинизм есть идеология того же быдлана, но постаревшего, отупевшего и отрастившего брюшко. Занятно, что “Наши” переняли не только идеологию НБП, они увлеченно повторяют все акции НБП конца 1990-х и начала 2000-х. Скандалить у посольств “враждебных России” государств и закидывать послов пищепродуктами придумали именно нацболы”. “Революционного быдлана 1990-х оказалось проще прикормить и взять по контракту во внутренние войска. А пассионарность прикрылась жирком, поиздержалась и протухла… Путинские подачки его устраивают, а в свободное плавание он отправляться не хочет — наплавался”. “…революционер 2000-х есть нечто совершенно новое: быдлан с высшим образованием, работающий в офисе и на компьютере. И философия его совершенно другая: в ней нет места для национал-мистицизма, и для социального паразитизма тоже нет”. Каковы взгляды субъекта уличной политики середины и конца 2000-х? “В чистом виде левым этот персонаж не является, ибо никак не сторонник мультикультурности… национал-оранжист не любит все культуры, кроме своей собственной — светской, городской, профессиональной и социально прогрессивной… Во всем остальном посетитель “Маршa несогласных” — классический европейский левый. Сторонник неограниченных личных свобод, демократии, социального прогресса, правового государства, развития медицины, образования и наук”… Среднестатистический автор “Живого журнала”.
Лейтмотив оппозиционной публицистики — ожидание близкого краха режима. Что называется, торопитесь успеть на поминки. Так, идеолог радикальной оппозиции Владимир Голышев в большой манифестальной статье “Прийти в себя после глубокого обморока. Национал-демократия в современной России” (NaZlobu.Ru, 26 июня) утверждает: “Путинская РФ — это карикатура на СССР перед его крушением. Не надо придавать значения “нефтегазовому блеску” в глазах власти и золотой пыли, которую она пытается пустить нам в глаза. Перед нами еще более хрупкая и несовершенная конструкция, чем горбачевский СССР. Ее может убить любой “насморк”: колебания нефтяных цен, внутриэлитные разборки, управленческий хаос, помноженный на ветшающую инфраструктуру — что угодно. Отрезок времени, оставшийся до его неизбежного крушения, может оказаться даже короче, чем мы думаем. Нужно торопиться, пока гадина еще дышит. Ее агония должна стать родовыми схватками новой русской политической нации. А день смерти гадины — Днем Рождения Нового Русского Национального Демократического Государства”.
Голышев ставит задачу антропореволюции и предлагает по завету преп. Серафима стяжать дух мирен (“Антропореволюция” — NaZlobu.Ru, 18 мая). Первая составляющая “духа мирна” — упразднение фиктивных границ в несистемном сегменте политического поля. Переход от “войны догм” к творческому взаимодействию разных идей и их носителей — главный признак начавшейся “антропореволюции”. “Что бросается в глаза, когда смотришь на “Другую Россию”, “Марши несогласных” и людей, попавших в их орбиту? Отсутствие разделительных линий, которые еще вчера казались незыблемыми. Началось все с нацболов — бесспорного авангарда “антропореволюции” — и некоторых либералов, которые сочли для себя возможным пойти нацболам навстречу. Альянс этот казался (а некоторым до сих пор кажется) противоестественным. Его участников обвиняли (и продолжают обвинять) в беспринципности, цинизме и прочих грехах. Оно и понятно: вне логики “антропореволюции” понять происходящее невозможно. Между тем ларчик открывается просто: нацболы трансформировали свою революционность из социальной в антропологическую и постепенно “заразили” этой болезнью лучшую часть либералов”. Но это — только часть “духа мирна”. Есть и другой, гораздо более тонкий и парадоксальный аспект. “Путин со своей камарильей, куршавельские вертопрахи, кремлядь фэповская и телевизионная, менты, ворье чиновничье и прочая сволочь — все не покладая рук трудятся над тем, чтобы создать идеальные условия для нашей “антропореволюции”. А значит, они — благо. Чего хочется больше всего (до зубовного скрежета), когда смотришь на весь этот шумный зверинец? Разбить их самих и младенцев их о камни! Правильно ли это? Нет! Почему? Потому что это — логика революции социальной, логика идиотов-переселенцев, которые скормили своим чертовым кроликам всю траву. Но… социальная революция — как стихийное бедствие — …никакого блага — сама по себе — она не приносит… Отсюда вывод: на Кремль и его окрестности надо смотреть с тихой нежностью. И жадно ловить каждый повод для самосовершенствования, которые он разбрасывает как щедрый плакатный сеятель — зерно. Времени осталось мало. Не сегодня, завтра они сами себя “свергнут” (как царь Николай или генсек Михаил), — что мы тогда делать будем? В сердцах у нас смутно и мусорно. Дух — ни фига не мирен… Очевидно, что социальная революция без революции сознания обернется в нынешних условиях либо “пересменкой” (как в 91-м), либо таким апгрейдом, от которого чертям тошно станет (как в 17-м)”.
В том же духе рассуждает о новой тенденции Василий Чертадский (“Нация и свобода” — NaZlobu.Ru, 23 июня). “Люди выходят из “лагерных бараков” идеологий, избавляются от ярлыков. И обнаруживают, что с других флангов приходят точно такие же русские люди, с которыми им абсолютно нечего делить (кроме цепей). Что они говорят об одном и том же, только разным языком. Что идея национальной справедливости не противоречит, а логично дополняется идеей гражданских прав и свобод. Что либерализм и демократия служат не абстрактным доктринам, а интересам конкретной нации — твоей. И вслед за либералом Александром Навальным на последнем Марше несогласных я скажу: “Слава России!”. И как нацбол повторю: “Нация и Свобода!””.
Самый яркий весенний манифест оппозиции — статья Юрия Нестеренко “Мы и они: Это война” (NaZlobu.Ru, 17 мая). Перечислив провалы режима (в тональности: “мы слишком долго терпели…”) и опровергнув его мифы, автор кончает так: “…наши враги потеряли уверенность в себе, …они охвачены истерическим страхом даже сейчас, когда “оранжевая угроза” существует не столько на улицах, сколько в воспаленном воображении кремлевских жирных котов, знающих, чье мясо они съели, — значит, они обречены, и их крушение — лишь вопрос времени. И последнее, что им остается, — это старый жульнический лозунг “или мы, или хаос”. Запугивание гражданской войной и революционным террором. Однако есть ли предпосылки для такого развития событий? Для войны требуется, как минимум, две стороны, две силы. Если первая из них — это победившая “оранжевая” (или какой там цвет мы сделаем символом свободы в России) революция, то откуда возьмется вторая? Кто-нибудь всерьез верит, что в стране найдутся желающие воевать за Путина (или там Иванова), Суркова, Сечина и прочих? Может быть, за них жаждет воевать армия, где загнанными в солдатское рабство рядовыми командуют годами мающиеся без квартир и сносных условий жизни офицеры? Или наша “доблестная” милиция, которая горазда сражаться с безоружными при соотношении сил 10:1, а стоит отношению измениться на противоположное, предпочтет, по откровенным признаниям самих же милицейских офицеров, исчезнуть с улиц, а то и присоединиться к демонстрантам, спеша продемонстрировать недовольному народу свою лояльность? А может, ФСБ? Да, эти могут. Но вряд ли захотят. Когда людей объединяет не честь, не идейность (как известно, у путинского режима, соединяющего советско-имперские мифы с худшей, государственно-олигархической, разновидностью капитализма, вообще нет сколь-нибудь внятной идеологии), а, главным образом, совместные бизнес-интересы — проще говоря, распил бабла — такие люди в период кризиса не действуют как единый слаженный механизм, а думают каждый о спасении своей шкуры. Главари, скорее всего, будут думать о бегстве за границу, низшее звено — о том, как не оказаться крайними… опыт “цветных” революций на постсоветском пространстве, не говоря уже об августе 1991 и опыте Восточной Европы, доказывает, что победа демократической революции без большого кровопролития, хаоса и гражданской войны прекрасным образом возможна, более того, именно так в современном мире и происходит (все кровопролития последних лет вызваны не политическими, а межнациональными конфликтами). Таким образом, не существует абсолютно никаких причин терпеть их и дальше. Наши враги украли у нас нашу страну. Пора вернуть эту землю себе”.
Еще один манифест оппозиции на сайте NaZlobu.Ru (13 июня) — тезисы Алексея Широпаева и Вадима Штепы. Они предлагают строить русскую нацию на основе традиции Великого Новгорода (“вяряжской”, “гиперборейской”) — “европейских принципов гражданского самоуправления, региональной уникальности и глобальной открытости”, — отрекшись от московско-ордынской традиции рабства человека перед государством.
Статистика
Социологи Константин Белоусов и Наталья Зелянская (сайт E-generator.ru, 7 мая) представили “Рейтинг западофобии российских СМИ”. Авторы оговариваются: название западофобия в некотором смысле условно, поскольку оценивается не сама фобия, а степень критичности. “Где проходит граница между здоровой и нездоровой критикой, в чем проявляются приметы критики-фобии? Полагаем, что одними из проявлений фобии становятся болезненная реакция на критику в свой адрес, приведение только тех мнений, которые “льют воду на собственную мельницу”, игнорирование и замалчивание других точек зрения”. С огромным отрывом в рейтинге лидирует таблоид “Твой день”. Далее следуют “Правда”, “Комсомольская правда”, “Известия”, “Российская газета”, РТР, Первый канал, РИА Новости, “АиФ”. На противоположном полюсе — “Эхо Москвы”, “Коммерсант”, “Независимая газета”.
Обзор подготовил Евгений Ермолин