Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 133, 2007
Владимир САЛИМОН — родился в Москве в 1952 году. Окончил Педагогический институт. Автор тринадцати поэтических книг, в том числе: “Уличное братство” (1989), “Невеселое солнце” (1994), “Красная Москва” (1996), “Бегущие от грозы” (2001), “Возвращение на землю” (2002), “Опрокинутое небо” (2004), книги избранных стихотворений “Раз и навсегда” (2003), “Счастливым происшествиям свидетель” (2006). Живет в Москве.
Владимир САЛИМОН
На свете есть немало тайн
* * *
клочья облаков, летящих по ветру,
словно выражение злорадное
на лице своем,
заметил поутру
для меня довольно нетипичное
проявление бесчеловечности,
в зимнем небе нечто неприличное,
дерзкое, по отношенью к вечности.
* * *
Но что-то заставляет поневоле,
когда взгляну на тщетные труды
крестьянина, поморщится от боли.
Картофелеуборочный комбайн,
каким-то чудом не утопший в глине —
на свете есть еще немало тайн —
как будто сфинкс посереди пустыни.
* * *
легкий шорох листвы выдает,
и Вселенская необустроенность
нас с удвоенной силой гнетет.
По ночам, когда время становится
ощутимо физически мной,
отчего, будто мне не здоровится,
я сижу совершенно больной?
Оттого, что не важно, наверное,
но до ужаса ясно одно:
время — не существо эфемерное,
каковым представлялось оно.
* * *
и на дворе потемки.
А питие — Руси во вред,
товарищи потомки.
Веселие — не есть удел
грядущих поколений,
как если б вдруг зазеленел
внезапно лес осенний.
* * *
услышать там, где только грай вороний
грохочет среди ночи, как картечь.
Мир здешний, а не мир потусторонний
подчас пугает более всего.
Вдруг челюсть ни с того и ни с сего
отвалится и обнажит стальные
резцы, мои клыки и коренные.
* * *
я восторгом объятые очи,
и по собственной воле ходил
поглазеть на нетленные мощи.
Что покойника видел в гробу,
с полным правом могу утверждать я,
как, протискиваясь сквозь толпу,
бесконечные слышал проклятья.
* * *
что от волненья стиснул зубы —
речушка, сколь ни изворотлива,
а все ж ее загнали в трубы.
Существование бесславное
влачит, во тьме кромешной тускло
мерцает, но осталось главное —
она не поменяла русла.
* * *
улучит свободную минуту,
но она, как рыбка золотая,
ускользнет, в умах посеяв смуту.
Лишь об окончанье перекура
возвестит надсадный рев мотора,
тотчас небо сделается хмуро,
очевидно, солнце сядет скоро.
Только огоньки электросварки
расцветут внезапно в полумраке,
в свете фар необычайно ярки
станут запрещающие знаки.
* * *
с молодежью сойдясь, делать вид,
что довольствуюсь без исключенья
всем, что время всучить норовит.
Целый вечер сижу, улыбаясь,
и вокруг с любопытством смотрю,
а когда ухожу, извиняюсь
и застенчиво благодарю.
Хлопья снежные сыплются с неба.
Свет струит в полумраке луна.
В Третьем Риме и зрелищ и хлеба
на сегодня хватает сполна.
* * *
в том, что подставляя ему спину,
морщусь чаще прежнего гораздо,
нахожу тоски своей причину.
Только в изысканиях подобных
вовсе нету никакого смысла,
словно в комментариях подробных,
от которых горько, либо кисло.
* * *
врезанная полотном,
будто движением неосторожным,
вспорота степь за окном.
Мерзлая глина на солнце дымится.
Вдруг у меня на глазах,
выскочив из бурелома, волчица
скрылась в ближайших кустах.
Разница между собакой и волком
в общем-то невелика,
не разобравшись в увиденном толком,
спутать мог наверняка.
* * *
и, обнявшись, зарыдать.
Свет от оструганных льется досок.
Льется с небес благодать.
Может быть, предназначенье мое
в том, чтобы в небо глядеть,
может быть, в том лишь призванье мое,
чтоб за живое задеть.
Рану давнишнюю разбередить,
кровь, загустевшую, течь
заново в прежнее русло пустить,
дух на смятенье обречь.
* * *
от Кремлевских звезд неподалеку,
вот как мужичонка щурит глаз,
уличивши в воровстве сороку.
Он одним движением с плеча
скинет захудалое ружьишко,
как сорока порхнет, стрекоча,
так сейчас сороке будет крышка.
Никого вокруг не огорчит
гибель без вины пропавшей птицы,
лишь окровавленной тушки вид
озадачит жителя столицы.
* * *
как от восторга машут люди
руками потными и пыльными,
спешащие к речной запруде.
Местечко это облюбовано
давно для рыбной ловли ими,
земная твердь отполирована
их ягодицами тугими.
* * *
и накроет меня с головой,
и увижу я поодаль речку и лес,
если только останусь живой.
Если ветра порывом меня не сметет
с опустевшей внезапно земли,
не забросит в сугроб, не засунет под лед,
и не даст мне пропасть на мели.
Между речкой и лесом заснеженный луг,
посредине которого стог,
с наступленьем зимы мне откроется вдруг —
даст-то Бог, даст-то Бог, даст-то Бог!