Опубликовано в журнале Континент, номер 132, 2007
Мы продолжаем знакомить читателей с актуальными публицистическими выступлениями, находя их и на сей раз почти исключительно в Рунете. В этом обзоре предлагается изложение наиболее интересных публикаций с сайтов apn.ru, gazeta.ru, globalrus.ru, kasparov.ru, lenta.ru, lentacom.ru, nazlobu.ru, polit.ru, prognosis.ru, vz.ru и др., а также нескольких статей в бумажной прессе.
Режим. Практика и идеология власти
Подводя итоги политического 2006 года, Татьяна Щеглова (“Приватизация будущего” — Lenta.ru, 9 января) резюмирует: “Год можно смело назвать годом Путина — весь он был посвящен приватизации его будущего, а заодно и будущего страны”. Власть неустанно пеклась о благе граждан, создавая для них жестко выстроенную политическую систему с партиями на любой вкус и разрабатывая государственную идеологию. А чтобы граждане не грустили, предвкушая расставание с любимым президентом, весь год их занимали “игрой в преемника”. Политическое поле в течение года “зачищалось” не только от неконтролируемых волеизъявлений граждан, но и от “тлетворного влияния Запада” путем разработки и принятия соответствующих законов. Внесены изменения и в избирательное законодательство, благодаря чему сведена к минимуму возможность протестного голосования граждан. Еще одним новшеством стала попытка предложить россиянам национальную идеологию.
На сайте ПОЛИТ.РУ публикуется в три захода (17, 22 января и 21 марта) обширное интервью с Лилией Шевцовой. Прошедший год, полагает она, останется в истории как год консолидации постсоветской системы. Это был период консолидации путинского режима, год выхода на поверхность всех тенденций, когда они приобрели окончательную четкость — уже нет никакой неопределенности, нет никакой аморфности. Четко прослеживается национальный консенсус, которого долго не было. Он сформировался по поводу одной идеи — стремления сохранить все как есть, стремления сохранить все как шло — из страха перед любыми переменами. В политике в 2006 году произошло оформление новой избирательной машины, которая готова для основного действия — воспроизводства власти, но таким способом, чтобы не было никакой спонтанности, никакой стихийности, чтобы результат выборов был тотально детерминирован. Кроме того, создана политическая машина, которая включает множество механизмов, имитирующих демократию: клоны партий, движений, создана Общественная палата. Кроме имитации демократических механизмов использован способ кооптации, то есть привлечения в круги власти либо ко двору власти — не только в ряды опричников, но и в ряды обслуживающего, сервильного слоя — представителей различных групп общества. Здесь и уважаемый директор театра, и режиссер, и уважаемый актер, и уважаемый врач. “Мы можем констатировать, что российская интеллигенция в своей значительной части сама себя закопала. По крайней мере, уже не слышно голосов остатков советской интеллигенции, которая была движущим мотором Перестройки, тех динамичных и волнительных лет. Их практически не осталось”. Правда, появились новые интеллектуалы технократического поколения, dot-comer (“доткомеры”), которые далеки от политики — она им не нужна, неясна и неприятна. Они выживают в своих блогах и сетях в одиночку. Пока — выживают. Им достаточно индивидуальной свободы, и, возможно, для того чтобы они объединились, необходим какой-то перелом, который заставили бы их ощутить чувство локтя либо отойти от аморфности… Система создала для самозащиты также репрессивную машину. “Возникает вопрос, подо что тогда эта машина заточена? <…> Иногда возникает машина, которую архитектор и ее создатель не имеют ни смелости, ни воображения, ни потребности использовать. <…> Путин создал репрессивную государственную машину, но до сих пор режим ею в тоталитарных целях, в целях массового насилия не воспользовался. Может быть, потому, что, во-первых, нет уверенности в том, что опричнина будет защищать власть с необходимой энергией. Во-вторых, возможно, нет реальной необходимости в этом, потому что власть удерживается и без массового использования опричнины”. Упомянув об угрозе национал-этнической стихии, Шевцова говорит, что в экономике путинский режим сумел достроить, отшлифовать и зацементировать модель бюрократического капитализма — перспективно неэффективную. От 2007 года она ничего не ждет. Нет пока субъектов прорыва, которые бы рискнули изменить неумолимую траекторию России, которая все больше вползает в стагнацию. Более того, в обществе даже нет осознания того, что за внешними экономическими успехами кроется исчерпание ресурсов дирижистской модели, а стабильность является следствием отсутствия альтернатив и инерционности. Рассуждая о передаче власти, Шевцова полагает, что Путину не удастся остаться кукловодом после ухода с поста. “У нас такой традиции двоевластия не было. Даже в нашей советской истории. Тем более эта традиция не уживется в рамках бюрократического авторитарного режима. Я думаю, при любой ситуации преемник, назначенный или легитимированный выборами, через какое-то время попытается взять власть в свои руки… более того, — новый режим будет консолидироваться именно на основе отрицания путинского режима.<…> нефтяная власть не будет вечным наркотиком, необходимо будет реагировать на то, что отложил Путин. А он отложил буквально все — начиная с пенсионной реформы, заканчивая реформой ЖКХ. Поэтому опираться на прежний путь не удастся. Нужно будет объяснить народу, почему не работает пенсионная система, ЖКХ, почему не проведена военная реформа, почему не работает местное самоуправление, здравоохранение. Как объяснить? Брать все на себя? Нет. Чтобы не нести ответственности за путинское наследство, новой власти придется отрезать пуповину, которая ее связывает с ее предшественниками. И чем больше проблем они оставляют, тем жестче будет операция по обрезанию. <…>Миссией Путина может быть провал Путина. Если бы Путин показал, что бюрократический авторитаризм, что жестко контролируемая экономика, что такая централизованная власть отбрасывают Россию в прошлое, — это был бы его вклад в российскую историю. Если же он, уйдя из власти, докажет, что система работает, — это лишь продлит наше провисание в традиционном интервале”.
Прогнозами занят и Виталий Лейбин (“Повестка-2007”: ПОЛИТ.РУ, 12 января). Пока верхи делят сверхдоходы от нефти, “российское население продолжает строить свою жизнь: меняется облик домов, городов и регионов, есть люди, которые строят новые компании, есть — которые строят новые церкви, есть те, кто пишeт книги, есть те, кто помогает обездоленным. Наше общество уже состоит из множества активных и самостоятельных людей, среди которых не так популярно презрение к своей стране. Патриотизм в моде. Темы, в которых задевается небольшой частный интерес, — вопросы небольшой собственности и локальной справедливости (дело Щербинского, Южное Бутово и пр.), — вызывают неподдельный общественный интерес”. Конвенция, которая существует на протяжении этих лет между президентской властью и народом, состоит в том, что президент трогает своих “подчиненных” (административную систему и олигархов), но не вмешивается в интересы народа. Единственный раз, когда такое вмешательство произошло, — монетизация льгот, — напугал обе стороны. Следующая точка — отмена отсрочек для студентов, которую лоббируют военные в связи с сокращением срока службы до 1 года в 2008 году, — наверное, все-таки неподъемна для предвыборного периода. Основные же вопросы внутреннего устройства жизни в России (суды, армия, милиция, образование, медицина, наука, собственность и пр.) в этом году всерьез обсуждаться и не начнут.
Целая серия статей посвящена бизнесу режима. Станислав Белковский и Владимир Голышев (“Бизнес Владимира Путина” — NaZlobu.Ru, 21 февраля) в своей обычной теме: они находят меркантильные корни у путинской политики. Путин был, по их логике, нанят. Eго “в 1999-м уговорили, потому что только он, тихий, праведный и надежный, суверенно понимающий астрономическую разницу между риторикой (для доверчивого народа) и большим бизнесом (для мнительного себя), мог исполнить триединую сверхзадачу нынешней российской элиты: 1) закрепление итогов приватизации; 2) обналичивание властесобственности; 3) легализация обналиченного на Западе. Он это и делал. Четко, почти безукоризненно. Не больше, но и не меньше, чем должен был. <…> Путин никогда никому не обещал проводить модернизацию. Строить новое государство. Брать приступом небывалые горизонты”.
Алексей Грушевский судит еще строже (“Насекомое — как и было сказано!” — NaZlobu.Ru, 15 февраля). “Что сделал Путин, имея колоссальные доходы от нефти? Он ограбил пенсионеров, безжалостно лишив их последних копеечных льгот. Он уничтожил последние остатки системы бесплатного здравоохранения. Он уничтожил последние остатки академической науки, последние остатки бесплатного высшего образования. Он ограбил собственный народ безумным ростом цен на бензин, электроэнергию, коммуналку… Он безжалостно обдирает свой совсем небогатый народ все новыми и новыми налогами, хотя профицит бюджета составляет 30%! Его государство не знает, куда девать деньги. Оно не способно даже в самом безумном, и развратнoм роскошестве потратить то, что выбило из своих нищих подданных, но не на минуту не ослабляет своей безжалостной фискальной хватки. Имея сотни миллиардов долларов, он не построил в стране дорог. Он не заменил рассыпающуюся коммунальную инфраструктуру. Он не построил доступного жилья, и при его правлении жилье стало окончательно доступно только вконец обнаглевшим от безнаказанности, буквально лопающимся от взяток чинушам. Он не восстановил недавно еще великую индустрию. Армия превратилась в гомосексуальный публичный дом… Единственное, на что он не жалел никаких средств, так это на создание иллюзии собственного величия, теша свое чем-то уязвленное самолюбие”.
А почему это так? Экзотическое объяснение дает Йоганн Вайс в NaZlobu.ru (““Исламское шампанское” для Владимира Путина” — 14 февраля). Он уверен: “Путин уже много лет последовательно, год за годом реализует проект “Российская Нигерия”. Суть этого проекта в отношении России в следующем: превращение коренного белого населения страны в “негров” (с обеспечением их маргинализации и вымирания) и выращивание на пустом месте популяции молодых, здоровых и агрессивных мусульман. При этом исламизации страны должна оказываться повсеместная поддержка”. Тайный исламофил разоблачил себя в Катаре, призвав арабских банкиров открывать филиалы в России. В мусульманское лобби Вайс записал также руководство РПЦ и мэра Москвы, поощряющих строительство мечетей: “речь уже идет о полной исламизации Москвы в обозримые сроки”. “Вот она, искусственно созданная Нигерия! У нас на глазах возникает мусульманский анклав”.
Олег Бондаренко в статье “Государство-Газпром” (АПН, 23 марта) анализирует казенное неомифотворчество. “Суть идеологии “энергетической империи” и “суверенной демократии” состоит в построении эффективного государства-корпорации, целью деятельности которого является рыночный принцип извлечения максимальной выгоды… для членов самой корпорации. Излишне будет говорить уже о том, что народ в данном качестве не фигурирует и фигурировать в принципе не может. Его кормят байками с “Первого канала”, эксплуатируя чувство ностальгии по утраченной имперской мощи”. Путин так и не сформулировал, куда он ведет страну и какое государство строит. Но “вместо разного рода деклараций, он давно и планомерно… строил настоящее корпоративное государство. Государство-Газпром”. Корпоративизм пронизывает всю жизнь страны. Новый стиль жизни — желание выслужиться. “Принесенная с Востока корпоративная культура, официально провозглашающая человека маленьким винтиком Большой Системы, обрела новое звучание в милом родному уху желании “не выделяться”, “быть как все”, а главное, стремлении к самопожертвованию ради Общего Дела. И ничего, что это дело, по большому счету, такое же частное, как и всё корпоративное, — главное, чувство сопричастности с Великим. <…> PR как средство государственной политики в России в эпоху Путина превратился в цель этой политики. Власть заявляет о возрождении российского государства с имперскими амбициями (для внутреннего пользования) и при этом отчуждает от России последних потенциальных союзников на постсоветском пространстве; неустанно говорит о повышении благосостояния населения и росте ВВП, при этом экономика России держится исключительно на “нефтедолларах”; твердит о “национальных проектах”… и при этом не развивает инновационные технологии, культивируя добычу полезных ископаемых как главный способ пополнения бюджета”.
Михаил Пироговский (“Ксенофобии больше нет” — GlobalRus.ru, 21 февраля), анализируя молчание власти в ответ на вспышки национальной розни в стране, предполагает, что речь идет о сознательной смене акцентов: отказе от националистической гласности в пользу имперского безмолвия. В империи не бывает национальной розни. На межгосударственном уровне Россия стала вести себя требовательно и важно, явно в духе СССР, если не Александра III. Возможно, что в связи с этим Кремль решил отказаться от демонстративной заботы о коренном населении, да и напряжение из-за экстремистских акций и действий ксенофобов больше нагнетать не будет. Вместо внутреннего реванша народу предложат внешний — даже если он кончится всего лишь Олимпиадой в Сочи, это будет ощутимым триумфом. Суровое государственное молчание покроет эксцессы на национальной почве, как сукном.
В смежном контексте Сергей Маркедонов анализирует неосоветскую мифологию (“Возрождение СССР — обреченная надежда” — PROGNOSIS.RU, 14 февраля). Советский миф — инструмент в руках политиканов. Он выгоден, во-первых, новой российской элите. С его помощью обеспечивается “подморозка страны” и минимальная степень автаркии. Однако, несмотря на резкие заявления, на максимальное “закрытие страны” у нынешних хозяев Кремля вряд ли хватит сил и воли. “Все же очень хочется пользоваться пластиковыми карточками системы Visa, ездить VIP-туристами по миру, заседать в Большой Восьмерке. Во-вторых, советский миф интересен и выгоден консервативным кругам США и Европы для того, чтобы оправдывать собственные провалы, завышенные и не оправдавшиеся ожидания <…> “ястребы-антисоветчики” из Вашингтона и Брюсселя косвенно выступают “стратегическими партнерами” российских поборников “возрождения великой державы”. Причем с позиции как российских, так и западных мракобесов, современная Россия — непризнанное государство”. Далее, уже, кажется, от себя, Маркедонов добавляет: “Она остается заложницей прошлого и не может прагматично оценить собственные (не советские) ресурсы, реалистично понять свои национальные интересы, определить своих геополитических союзников, партнеров и оппонентов. Для этого нужно сделать то, на что так и не решились за последние 15 лет, — сбросить с себя неподъемный советский груз”.
О национальной идее и национальном проекте размышляет Денис Драгунский (“Утро туманное. Современная Россия в поисках национальной идеи” — “Неприкосновенный запас”, № 50). В 2000 году автор основал Институт национального проекта. В нем в начале 2000-х были предложены четыре сценария развития России до 2015 — 2020 годов: собственно, три национальных проекта и один тупиковый вариант. Первый проект базировался на идее развития институций гражданского общества, местного самоуправления, парламентаризма на всех уровнях. Второй проект — “ударная стройка” не менее чем сорока современных университетских центров на всей территории России, с привлечением средств нефтяного бизнеса. Третий проект — преимущественно инфраструктурный: строительство мощного сухопутного транспортного коридора “Нидерланды — Япония” (российской его части), который мог бы взять на себя до трети контейнерных перевозок, в настоящее время идущих морем. Четвертый же сценарий предостерегал от превращения России в зону транзита — законного транзита невосполняемых ресурсов (энергоносителей), почти законного перемещения нажитых денег на Запад, полузаконного транзита мигрантов, незаконного транзита наркотиков, оружия, пиратской интеллектуальной собственности. Конечно, проект — это еще далеко не идея, чего Драгунский, кажется, не учел. Но теперь он сожалеет: “потихоньку сбывается именно четвертый сценарий, который можно обозначить как полный национальный кошмар. <…> Жаль, что значительная часть российской элиты (и властной, и вроде бы независимой интеллектуальной) вновь погружается в евразийские сноподобные фантазии. Жаль, что до сих пор так и не определена наша позитивная национальная специфика — в политике, общественном устройстве, в культуре и в повседневности. Парадоксы типа “мы азиаты, но белые” или “Европа сидит на нашей газовой игле” — неглубоки и ничего не объясняют. То есть национальной идеи нет, как не было. Утро туманное слишком затянулось и затянуло нас в воронку советской, а то и самой настоящей архаики”.
Иначе смотрит на суть момента идеолог правящего режима Александр Дугин в статье “Русская ось” (Правая.ru, 26 марта). Он постулирует: опыт русской истории доказывает, что, несмотря на все различия между эпохами, Россия всегда выбирала самобытную идеологическую модель, противопоставленную Западу. Принцип персонификации власти в лице царя или вождя, идея вселенской миссии, вверенной русским другими народами, связавшими с нами свою судьбу, масштаб централистской империи, отстаивание своей уникальной идентичности — вот, что было осью нашей идеологии во все века, уверяет Дугин. “Горячая вера, стремление видеть соборную личность во главе государства, исполнение особой мировой миссии, завет соединения огромных континентальных просторов, построение общества на принципах братской любви и социальной справедливости, открытость к народам, разделяющим вместе с нами русскими идею такого построения, — вот то, что лежит в основе нашей ценностной системы на протяжении всех веков”. Естественно, что именно здесь и стоит, по Дугину, искать основы нашей будущей идеологии.
Оппонентом этих идей выступил в “Новом мире” Валерий Сендеров (“Кризис современного консерватизма”, № 1), говорящий, в частности, о “сегодняшнем неоконсерватизме в России”, представленном у Сендерова именами М. Ремизова, Б. Межуева, Е. Холмогорова и др. и являющим пример последовательного антизападничества. Сендеров находит у них теологическую ошибку. “Катехон, апокалиптика, Третий Рим, последние времена… Авторы уверенно и непрерывно оперируют этими понятиями, — и в чем они не правы? <…> сосредоточенность именно и только на Апокалипсисе, фактически едва ли не в отрыве от остального библейского текста, часто приводила к серьезнейшим искажениям христианского сознания, вплоть до так называемой ереси хилиазма: ожидание скорого всеобщего конца и “тысячелетнего Царства” вытесняло стремление к мирному “тихому” христианскому житию”. Сендеров указывает на радикализм новых апокалиптиков. О М. Ремизове он пишет: “Свои очевидные симпатии автор определяет абсолютно точно: перед нами действительно фашизм…” Далее Сендеров указывает на фундамент идеологии Ремизова, Холмогорова и др.: у них нет понятия Личности, “на месте этого понятия в православно-политической идеологии зияет пустота”. В христианстве же нет стадности, толп, “в нем каждый персонально исчислен. Когда же эта персональная исчисленность исчезает — христианство исчезает вместе с нею. Остается лишь ощетинившийся прилагательным конфессионализм. <…> Лучше и сладостнее всего обернуться к врагу своею азиатской рожей. <…> А ежели обернуться слабо — выходом становится гордая самоизоляция. Можно окопаться в какой-нибудь новой запсковской пустоши — от поганого мира подальше — и прозвать себя Третьим Римом. Тамерланов и Филофеев лики сермяжно-ордынского антизападничества резонно дополняют друг друга. Но те, кому мил какой-нибудь из этих ликов, должны ясно понять одно. Борьба с “Европой” сегодня — не борьба с Фукуямой и Бушем. Это прежде всего борьба с европейским путем собственной страны, со всеми свободами и правами, выпестованными великой западнической Российской империей за XIX век и возрождаемыми в России сегодня. Готовы ли сочувственники “Третьего Рима” быть последовательными? Готовы ли они при “первой необходимости” (а ждать себя она не заставит) отказаться от этих свобод?”
Продолжается и обсуждение проблемы-2008. Игорь Жордан в статье “Ловушка для тирана” (NaZlobu.Ru, 5 февраля) вспоминает короля Лира. “Наступит неизбежный и страшный час, когда правитель, выпестовавший авторитарную систему, должен будет уйти в отставку. Как не погибнуть под… демократическими декорациями — с виду такими невесомыми?” Итак, “судьба короля Лира хорошо известна. Он попал в ловушку, сплетенную им самим. Он установил правила игры для тех, кому передавал власть, забыв, что эти правила не подчинены закону, что они действуют только до тех пор, пока действует его собственная воля. С концом его королевской воли наступил конец и правилам, и самому Лиру… Что же делать нашему незадачливому герою, ВэВэПутину, — невысокому лысеющему очень усталому человечку, который прекрасно понимает ужас приближающейся бездны и которому изо всех сил хочется ее избежать? Которому очень хочется надеяться, что в толпе хищных преемников мелькнет не узнанная до сих пор Корделия, от которой придет спасение в нужный миг. Который снова и снова расставляет на полу своих деревянных солдатиков, надеясь, что они за него сразятся… потом, когда-нибудь. Увы, увы!”
Иначе видит ситуацию Вадим Дубнов (“Преемников не бывает” — Газета.Ru, 26 января): “Тому, кто будет после, не требуется быть ни намного слабее нынешнего, ни намного сильнее. Он будет таким, каким требуется в заданной модели элитных договоренностей. Смена иерарха не влечет за собой никакой необходимости менять схему. Отдельные показательные расправы тревоги в элитных массах не вызвали, а частью этих масс вообще были встречены с одобрительным пониманием. Словом, нет никакой тяжелой крышки, под которой вызревал бы страх или протест. Нет даже никаких проблем с внутренним давлением — страна открыта. Пружина сжата ровно в той степени, в какой ее дальнейшего сжатия или, при случае, расслабления никто в массовом порядке уже не заметит. И вечный реванш, который вкупе с имеющимися ресурсами списывает любую ошибку или глупость. В общем, не деспотия и даже не фарс. Суверенно-серая демократия. Как выясняется, тоже вполне самовоспроизводящаяся модель”.
Описывая с кучей цифири деградацию армии (в аспекте вооружений и структурных реформ), военный аналитик Александр Храмчихин на GlobalRus.ru (7, 8, 14 и 22 февраля) умозаключает, в частности: лет через десять ядерное сдерживание не будет обеспечиваться. США смогут вполне обоснованно рассчитывать на уничтожение всей этой группировки одним ударом (особенно с учетом полной деградации ПВО). Значительную ее часть сможет, видимо, уничтожить первым ударом и Китай… Но режим, вероятно, и не планирует ни с кем воевать. Назначением нового министра обороны, в прошлом мебельщика, “армии совершенно четко указано, где ее место. Она у нас для мебели”.
Общество
Виталий Портников полагает, что “Россия перестала грезить о Советском Союзе” (“Миф умер — да здравствует миф!” — “Неприкосновенный запас”, № 50). После “оранжевой революции” на Украине Советский Союз умер по-настоящему. До той поры житель России продолжал “жить в стране, которую воспринимает и как Россию, и как Советский Союз (или СНГ) одновременно. Он знает имя президента своего государства — Владимир Путин. Его президент без обиняков советует украинцам — таким же, собственно, людям, как и граждане России, живущим в том же самом СНГ, — избрать своим президентом хорошего человека, Виктора Януковича. И вдруг оказывается, что эти, казавшиеся своими, люди не только не хотят голосовать за хорошего человека, но и ради его поражения неделями живут на центральной площади Киева, штурмуют поезда, устанавливают палатки. Украинцы, ради единства с которыми, собственно, и создавалось Содружество, и распускался Советский Союз, и отпускались на волю другие союзные республики, — оказались другими. Оказались чужими”. Вот здесь и появилась новая Россия — она рассталась с мечтой о Советском Союзе, но вспомнила о дореволюционной империи. “Россия, ощутившая себя крепостью, окруженной кольцом не врагов, но чужих и равнодушных людей, только и норовящих сбежать на Запад, под американский “зонтик”, а пока что наживающихся на российской доброте”. Социологи фиксируют: россияне воспринимают неграждан страны как “чужих”. “Да, они по-прежнему благожелательно настроены по отношению к тем же украинцам или белорусам, но уже точно знают: эти люди в России — не у себя дома. Пусть ремонтируют квартиры, строят дома — и уезжают в свои бедные страны. В России всем места не хватит. Общественное мнение спокойно отреагировало на президентское указание изгнать иностранцев с рынков. То, что среди этих иностранцев окажутся не только не пользующиеся популярностью среди посетителей рынков жители стран Закавказья, но и вполне русскоязычные торговцы откуда-нибудь из Крыма, не взволновало практически никого”. В этой “другой России” “национальными категориями начинают мыслить уже не только обыватели, не только привычно ищущая виновного в своих бедах на чужой улице, люмпенизированная часть общества, но и вполне респектабельные политические деятели. В этой России уже привыкли к выходкам скинхедов, нападающих на иностранных студентов в тихих провинциальных городах. К неблагополучию на Кавказе, который вроде бы и Россия — но какая-то другая. <…> люди, строящие осажденную крепость на песке, живут во много раз лучше… Их прошлое удачно, их настоящее транслируется по всем телевизионным программам, переполненным отрежиссированной официальной хроникой, их будущее обеспечено. <…> Подмосковная Жуковка с роскошными бутиками и ресторанами, цены в которых превышают цены в Лондоне или Нью-Йорке, со светской жизнью “а-ля рюс” — лишь одна из многих манящих иллюстраций того, как сегодня можно жить в России. <…> И все же это уже другой — постсоветский, а значит, цветной мир. Советская Россия, как, впрочем, и весь Советский Союз, была обществом серым, скучным, обществом очень похожих людей и обычаев. <…> Современная Россия — это десятки не соприкасающихся между собой сообществ, живущих очень по-разному. Это и власть, все еще мечтающая править с большевистским размахом, но пока что удовлетворившаяся демонстрацией своих успехов по телевидению. И бизнес-элита, живущая в совершенно далеком от российских реалий мире лондонских экономических форумов и швейцарских горнолыжных курортов. И активная часть россиян, понемногу превращающаяся в средний класс, учащаяся делать дорогие покупки, путешествовать за рубеж, осваивать собственную страну, — но этих людей все еще трагически мало, и они отнюдь не склонны интересоваться политикой, более того, они стараются не связывать свой жизненный успех с происходящим в России. Это Россия глянцевых журналов и деловой прессы, Россия, заканчивающаяся за московским Садовым кольцом, но зато очень привлекательная, европейская, интернетная… А в нескольких остановках метро — маргинализующиеся спальные районы с их трудной жизнью, снимающими однокомнатные квартиры молодыми семьями и приезжими из глубинки. А в нескольких остановках электрички от спальных районов — все еще идет привычная советская жизнь, нарушаемая разве что нашествием дачников-москвичей. И только реставрирующиеся церкви, в которых раньше танцевали на дискотеках или хранили картофель, напоминают своими взметнувшимися в васильковое русское небо куполами, что коммунизм кончился… А дальше — еще одна Россия, Россия поволжских республик, Россия Татарстана, только недавно бившегося с Москвой за право перевода татарского языка на латиницу… А ведь есть еще Кавказ, который — отнюдь не одна страна, но много различных стран, обществ, народов, проблем. <…> А ведь если полететь на Дальний Восток, побывать где-нибудь на Камчатке или на Сахалине, мы увидим еще несколько Россий. Журналы путешествий… описывают находящийся всего в нескольких минутах речного путешествия от Китая Благовещенск с его китайскими вывесками, ресторанами, магазинами и приезжими из, казалось бы, далекой страны, которые остаются здесь — и в других близлежащих регионах Российской Федерации — навсегда. <…> И все это множество цивилизаций должно сохранить себя, не поссориться с соседями, научиться уважать себя и других”.
Директор ВЦИОМ по исследованиям Владимир Петухов (“Граждане могут сильно удивить власть на выборах-2008” — Point.Ru, 29 января) формулирует парадоксы социальности в современной России: “Потребительский бум и чувство бесправия. Политическая пассивность и готовность к погромам. Всеобщий прагматизм и вера в демократические ценности”. Страхи 1990-х годов — распад страны, гражданская война, экономический коллапс и т. д. — остались в прошлом. Заметно снизилась угроза терроризма, а “чеченский фактор” переместился на периферию общественного внимания. Быстрыми темпами идет формирование среднего слоя. Сегодня к нему можно причислить от трети до 40% занятого населения. Между тем политическая и социальная стабильность сама по себе перестает восприниматься значительной частью населения (в первую очередь молодежью) как приоритетная ценность, а выход страны из экономического кризиса резко повышает планку общественных притязаний активных слоев населения. Увеличение числа людей, способных к активному потреблению, причем не только товаров, но и качественных услуг, застало врасплох нашу государственную систему. Большинство услуг, предлагаемых сегодня населению государством, либо откровенно низкого качества, либо недоступно по цене даже для людей со средним достатком. Все менее доступными становятся не только жилье, но и качественные медицинские и образовательные услуги, отдых. Показательна ситуация с обманутыми дольщиками, когда вполне благополучные люди, которые много работают, неплохо зарабатывают, оказались не в состоянии решить проблему элементарного “кидалова” с жильем. Все менее понятно, каким образом средний слой может конвертировать свои знания, опыт, навыки, приверженность моральным ценностям в материальный достаток и карьерный рост. Люди не видят, как в этом им могут помочь демократические институты. Произошла прагматическая селекция демократических ценностей, в результате чего на передний план вышли те из них, в которых есть реальная заинтересованность, либо те, которые в последнее время оказались “дефицитными”. В первую очередь это весь комплекс социально-экономических прав и свобод, а также такие ценности, как равенство всех граждан перед законом и независимое судопроизводство. Ни того, ни другого на практике наша демократия де-факто не обеспечивает. И поэтому отношение к ней большинства граждан можно охарактеризовать как “выжидательный скептицизм”. Происходит внешне малозаметная, но вполне ощутимая перегруппировка “активных” и “инертных” в политическом отношении групп и слоев. Социальные “низы” теряют интерес к политике и общественной деятельности, в то время как средние слои, напротив, начинают чаще ею интересоваться, а кое-где и участвовать в ней. Главным признаком такой активности является широкое распространение в последние годы движений “одного требования” (обманутых дольщиков, автомобилистов, жителей сносимых домов и т. п.), которые, с одной стороны, спонтанны, а с другой, — неплохо организованы и, как показывает практика, порой весьма эффективны. Проблема массовости участия сегодня уже не столь актуальна, как раньше. Прошли времена, когда политика начиналась там, где миллионы. Сегодня даже небольшие группы активистов благодаря современным средствам коммуникаций могут оказывать заметное влияние как на общественное мнение, так и на власть. “Конечно, далеко не все из вновь создаваемых объединений отстаивают либеральную идеологию, как этого хотелось бы доморощенным и импортированным теоретикам гражданского общества. “Живое творчество масс” только за последнее время породило, например, такие пугающие многих явления, как ДПНИ (движение против нелегальной иммиграции. — Ред.)”. К этому можно добавить, что, как сообщает Страна.Ru (23 января), 52% опрошенных социологами ВЦИОМ россиян заявили, что, даже если бы у них был выбор, они предпочли бы жить в современной России. Год назад современность другим временам предпочли лишь 39% респондентов. Следующий по популярности среди россиян период — время правления Леонида Брежнева. Застойные годы с удовольствием вспоминают 26% наших сограждан, тогда как год назад вернуться в этот период хотел бы 31% респондентов.
Между тем Роман Доброхотов (“Неединая Россия” — “Новые известия”, 18 января) привлекает другие данные и других экспертов, чтобы показать, что, пока часть страны переживает нефтедолларовый подъем, провинция продолжает вымирать. Примерно треть населенной территории России — это депрессивные регионы, где ситуация с каждым годом не только не улучшается, но и становится хуже. Развиваются только сырьевые регионы, регионы, которые включены в транспортную структуру, — рядом с аэропортами, крупными дорожными и железнодорожными магистралями, портами. Расслоение идет и на уровне отдельных городов, микрорайонов. Но здесь еще много хаоса.
Сергей Градировский в статье “Миграционная политика исторического поражения” (ПОЛИТ.РУ, 16 февраля) говорит, что “сегодняшняя миграционная политика РФ — это беда прежде всего самой России. <…>Что мы видим: политику открытых дверей на входе (безвизовый режим + претензия на “осевое положение” на постсоветском пространстве) и разрушительный, не в последнюю очередь для самой же системы управления, произвол внутри страны. <…> Такая политика может привести только к одному: отвадить от России, отпугнуть всех тех, у кого существуют хоть какие-то альтернативные варианты миграции. <…> Таким образом, из-за своей корысти, трусости и ксенофобии Россия последовательно, хоть и неосознанно, проводит отрицательную селекцию входящего потока”. Три страны Центральной Азии: Таджикистан, Кыргызстан и Узбекистан — являются нашими ключевыми донорами на ближайшие десятилетия. Двадцатипятимиллионный Узбекистан (через 20 лет — тридцатипятимиллионный) станет ключевым, практически неиссякаемым источником дешевой рабочей силы. Рассуждая о попытке привлечь русских из СНГ в Россию, Градировский пишет: “Государственная программа добровольного переселения соотечественников — шаг слабый. Она (по факту наблюдаемой реализации) имеет основательный этнокультурный крен, но все же не настолько сильный, чтобы осмелиться перейти на позицию этнической репатриации, собирания “своих по крови”, как это делают Израиль или Германия. Но такое решение не стало бы для России спасительным и запустило бы глубинные процессы сворачивания возможностей Москвы в направлениях традиционной внешнеполитической активности. А собирать “своих” по праву “советской почвы” не позволяет малодушие и далеко зашедшее попустительство этнонационалистам. Выскребая остатки русских из окружающих нас стран, мы сворачиваем русскокультурное присутствие в этих странах, тем самым закладывая на будущее ситуацию куда большей социокультурной дистанции соседних территорий. Это политика отрицания российского и советского наследства. Это политика исторического поражения”.
На ПОЛИТ.РУ публикуется также отчет с конференции Аналитического центра Юрия Левады “События и тенденции 2006 года в общественном мнении” (“От политики к реальности”, 16 февраля). Подводя итоги 2006 года, Борис Дубин резюмировал: “год был ничего”. Это был год успокоения, привычки, равнодушия, самоуговаривания, год отсутствия шоковых событий, но не надежды. Лев Гудков рассказал о результатах исследования “Элита и массы”. В течение 8 — 9 лет социологи отмечают общее “посреднение” людей, когда разные социальные группы теряют свою специфику, исчезают различия между ними, “наступает эпоха усреднения”. Ученые наблюдали ситуацию “глухой закрытости”: чтобы получить одно интервью, надо было предпринять около 35 попыток без гарантии на успех (с такими же проблемами сталкиваются и другие социологические фонды). Люди говорили: “Почему я? Я не элита”. Из выводов левадовцев: с 1998 — 1999 крайне трудно увидеть следы влияния какой-либо элиты. Одновременно с ослаблением влияния элиты, в риторике политологов тема элиты усиливается, она становится и инструментом политтехнологии, и системой объяснения. Советские великодержавные комплексы сохраняют свою силу, а новые комплексы значений: свобода, демократия, либерализм и др. — остаются очень слабо проработанными. По мнению исследователей, идея элиты является дополнительной, замещающей по отношению к двум базовым иллюзиям 1985–2000 годов: 1) возможна демократическая модернизация сверху: стоит запустить процесс, и далее все само пойдет; 2) “парадоксальным образом идея элиты связывается с идеей об экономическом детерминизме и укладывается в логику авторитарной модернизации”… Если на Западе действуют автономные, не зависящие от власти, механизмы формирования элиты, то в России элита назначенная. Авторитет утвержденных на определенные позиции людей базируется не на их компетенции, моральном авторитете, достижениях в науке, труде и пр., а на авторитете назначившей их инстанции. По мнению опрошенных, власть опирается в своей деятельности не на интеллектуалов или предпринимателей и другие группы, которые могут задать России какое-то движение, а на силовиков, которые не обладают достаточной компетенцией, символическими ресурсами и не в состоянии придать стране какой-либо новый модернизационный импульс. Получается, что у президента нет команды, способной модернизировать Россию. Сквозь успокоительную идеологическую риторику об особом пути развития страны людям видится базовый мотив поведения назначенной элиты: это не модернизация, а “цинические, шкурные мотивы, борьба за власть и стремление ее удержать, сознание временщиков”. Главный вывод: “Российская элита недееспособна как целое”, ее характеризует “чрезвычайно высокий уровень группового цинизма и в то же время уровень групповой сплоченности — все держатся за власть, все ориентируются на власть и считают ситуацию крайне нестабильной… К действительной политике модернизации эта элита отношения не имеет”. Татьяна Ворожейкина проанализировала ответы респондентов на вопросы о событии года и человеке года и отметила, что практически все события, отмеченные россиянами, индуцированы властью и государством. Кого власть предлагает на роль врагов или героев, того общество таковыми и признает. Это позволяет сделать вывод о “беспозвоночности” россиян. Две тысячи шестой оценивается комментаторами как скучный год, вся политика непублична, осуществляется наверху, при этом как в России, так и во всем мире отмечается новый тип пустой, церемониальной и иллюзорной политики, так называемой politics light (по аналогии с “облегченными” вариантами “кока-колы” или йогурта). Судя по ответам респондентов, максимально состоявшаяся, самая инициативная часть населения России предпочитает заниматься семьей и личной карьерой, уходя от решения проблем страны — “никакой готовности к коллективному действию они не демонстрируют”.
Владимир Голышев (“Приказано: выжить!” — NaZlobu.Ru, 7 февраля; Каспаров.Ру, 20 февраля) предлагает считать, что мы находимся в оккупации. В действиях руководства Российской Федерации он видит признаки двух взаимоисключающих стратегий: “последнего хапка” и “туркменской модели”. Первая предполагает окончательное допиливание миллиардов до 2008 года. Вторая — построение на территории России сырьевой деспотии туркменского типа, “Русистана”. Голышев полагает, что Русистан вполне реален, потому как “у Путина и путинцев есть сомнения в возможности красивого “отхода на Запад”. А раз есть риск остаться в этой стране навсегда, нужно создать для этого соответствующие условия. <…>Некуда им бежать с подводной лодки. А такие пустяки, как человеческая кровь, их не остановят”. Но “если путинщина сможет себя воспроизвести в 2008 году и переживет грядущий экономический кризис, задействовав репрессивные и пропагандистские инструменты, наша государственность навсегда перестанет быть российской (русской она никогда не была)”. Как в этих условиях жить? Голышев полагает: единственно адекватная модель — жизнь на оккупированной территории. Пассивная позиция: выживание и сохранение всего того, что было приобретено до оккупации. Активная позиция: “позиция партизана, то есть человека, сознательно наносящего оккупанту урон”. Отказ от сотрудничества. Уклонение от повинностей. Выезд из страны. Малая корпоративность (любого типа) как фактор, помогающий выживать за счет взаимовыручки. “У России сегодня есть только один шанс — множество точек сопротивления по всей стране в какой-то момент сольются в солидарные группы, способные, каждая на своем уровне, защищать интересы своих, создавая для оккупантов проблемы. Если таких групп будет достаточно много, путинский “Русистан” развалится, как трухлявый пень. А виновники его гибели смогут учредить новое государство, как это сделали американские колонисты триста лет назад”.
Оппозиция. Революция. Улица. Национализм
Главная тема здесь — новые публичные формы деятельности внесистемной оппозиции: уличная активность, кульминация которой — разнообразные марши. Основная проблема — видение (и сотворение) новой нации.
Либеральный публицист Леонид Радзиховский в статье “Под ними хаос шевелится” (сайт ВЗГЛЯД, 2 марта) по поводу годовщины Февральской революции 1917 года говорит, что социальная динамика 1917 года напоминает “до смешного” процессы 90-х годов. “Размах — не тот, результат — противоположен. <…> И исторический вывод очевиден. Против двух экспериментов не пойдешь. Российская империя в границах 1917 — 91 годов отжила свое. Нежизнеспособна, в третий раз ее не будет”. Принципиальнее другой вывод Радзиховского, вдруг обнаружившего, “что парламентская республика — не для нашего климата. Выбора: парламентская демократия или авторитарный режим — в России нет. <…> Реальный выбор другой: между кровавой диктатурой большевиков и мягким буржуазно-бюрократическим авторитаризмом. В 1917 сорвались в первое, в 1990–2000-е удалось зацепиться за второе”. И потому Радзиховскому остается заклинать либеральных сторонников уличного протеста против нынешнего режима: “с чем и на какую улицу люди призывают выходить? Увы. Как в 1917-м, так и сегодня от “улицы” ничего приятного для либерально настроенных людей ждать не приходится. Дезертирство (“немедленный мир”) — вот был лозунг улицы 1917. Национализм — вот лозунг улицы 2007. Другого она (улица) не услышит”. Национализм страшит Радзиховского. И он, по сути, воспроизводит знаменитую пораженческую формулу Гершензона в “Вехах”: будем молиться на гнилой режим и прятаться от улицы за его штыками, авось пронесет.
Национализм как зловещий жупел сочиняет и Сергей Черняховский (“Идеология национальной усталости” — АПН, 11 января). Он у нас, полагает впавший в крайность автор, тотально выродился в этносепаратизм, зовущий к обособлению: “Мы развалим нашу страну и сами будем жить “без чужих” в том осколке, который от нее останется”; “нам никто не нужен, проживем сами”, “хватит кормить инородцев”. Русские этносепаратисты, утверждает Черняховский, зовя к “очищению России”, зовут к ее дальнейшему разделу и уменьшению. А поскольку никакого сверхпроекта будущего они тоже не предлагают, они, похоже, просто не хотят напрягаться. Этносепаратисты апеллируют к тому, что “русский народ устал нести имперское бремя”, понимая под русским народом самих себя любимых. Потому, что если кто-то не устал, он признается минимум “не вполне русским”. Отсюда — тезис: “Империя нужна полукровкам”. Вместо идеи “народа-богоносца”, вместо идеи народа — строителя коммунизма, вместо идеи народа — потенциального спасителя человечества, — идея народа с одним цветом глаз, — народа, который живет, потому, что живет, и большего ему в жизни не надо. Да любой нормальный русский удавится или запьет с тоски от такой перспективы… Абсолютизировав одну из тенденций, Черняховский живописует ее закономерный финальный пункт: “В конце концов, они провозгласят “Истинную Русь” в Суздале или Звенигороде… — и здесь, наконец, обретут благолепие и истинную этническую благодать. Там они действительно заживут без забот. Потому что превратятся в континентальный музей-заповедник, в который из других стран мира будут возить экскурсантов, чтобы показать, чем кончаются этнические игры, и экскурсанты будут кидать евроценты и просто центы бывшим певцам этносепаратизма, играющим на баяне и на бис после стакана медовухи или поднесенной иным англосаксом “Белой лошади” выкрикивающим: “Слава России””.
А Егор Холмогоров (“Сепаратизм и опричнина” — АПН, 14 февраля) обнаруживает, что наши сепаратисты взывают к древнему архетипу русской политики, архетипу “опричнины” — территории с чрезвычайным режимом, на которой предполагается установить некий идеальный, более совершенный порядок, чем на остальной земле, в “земщине”. Но замысел опричнины был связан с идеей локомотива для всей страны. В то время как без-смысленный, спровоцированный пространственным коллапсом нации “русский сепаратизм” так и остается “опричниной” без царя в голове.
Холмогоров, Радзиховский и Черняховский пугают, но страшно не всем. Не всех вводят в ступор национализм как таковой и уличная вольница как таковая.
Идеолог-другоросс Станислав Белковский (LentaCom.Ru представляет стенограмму его пресс-конференции, прошедшей 22 марта в Нижнем Новгороде) считает: “Улица сегодня — инструмент достижения определенных целей, политических и неполитических, просто потому, что механизм обратной связи с народом разрушен”. Только улица родит лидеров, когда традиционные механизмы воспроизводства элит разрушены. Единственный эффективный способ давления на власть — уличная политика. Белковский уверен: нынешняя правящая элита уходит. Эта элита никогда не была ориентирована на модернизацию. Она была ориентирована на утилизацию советского наследства, на использование государства в своих частных интересах, и, естественно, ей была нужна политическая стабильность. Для обеспечения этой стабильности правящая элита использовала риторику, а также политтехнологические ходы, которые позволяли ей выглядеть в глазах народа национально ориентированной. У Путина была цель закрепить результаты приватизации и обеспечить возможность обналичивания власти и собственности и легализации на Западе. На это и ушли восемь лет. Этот цикл завершен. У власти в России на следующем этапе может закрепиться только тот, кто будет осуществлять модернизацию. По Белковскому, стратегическая задача “Другой России” — сформировать идеологические контуры новой элиты. Это не движение, не партия. Это дискуссионная площадка. Она объединяет людей разных идеологий и единых в одном — в том, что путинской системы быть не должно, что она вредна и пагубна для России. Далее, вторя Радзиховскому, и Белковский утверждает: мы, безусловно, должны избежать революции, в России всегда революции являются не причиной, а следствием распада власти, поэтому самые разные темные энергии в этот момент выходят на поверхность и могут привести к сокрушению государства. “Другая Россия” создавалась как альтернатива, возможность избежать аварийного сценария, но вместе с тем поменять систему.
А пока что Игорь Жордан в статье “Зачем мы вышли?” (NaZlobu.Ru, 6 марта) просто исходит из неизбежности протеста. “Сейчас невозможно предугадать, как и каким образом будет происходить рождение новой России-Руси, какой она будет. Но я знаю одно: свободная Россия-Русь — это страна, в которой народ создает свое государство. Нынешняя Россия — Россия имперская, советская, путинская, Россия “эрэфовская” — это страна, в которой государство пожирает свой народ. Если русский народ захочет выжить, ему придется Россию переформатировать. Это значит — сначала переформатировать себя самого: стать ответственным, независимым, способным на поступок и самостоятельный выбор. Начинать придется с себя. Вот мы и начали — с себя. Вот затем мы и вышли. Мы вышли, чтобы начать создавать новую русскую нацию — нацию свободных людей. Создавать эту нацию внутри разлагающейся имперской. Марши несогласных по стране — это метки на пути создания новой русской нации. Мы — русские, поскольку наши помыслы и чаяния связаны не с Китаем или Польшей, Америкой или Грузией, но с сотворением новой, свободной России-Руси. Это будет наша страна. Людей с волосатыми сердцами мы просим отойти, чтобы не попасть под горячую руку. Им представится восхитительная возможность сгнить на руинах империи”.
Не бояться революции. Таков посыл Ильи Переседова (“Где революция?” — NaZlobu.Ru, 7 марта). Сами по себе революции в России не были кровавыми, а характеры революционных переворотов и разгул постреволюционного террора определялись у нас не активностью, а, наоборот, пассивностью населения. “…если что-то и грозит нам провокацией репрессий, разгулом экстремистских банд, произволом криминала, то в первую очередь гражданское равнодушие и молчание. То, что в нас по сей день глубоко сидит страх публичного оглашения личной позиции, а всякое открытое несогласие рождает ощущение крамолы, выдает наше происхождение из советского интерната для глухонемых”. На произвол власти общество может ответить либо организованным гражданским недовольством-сопротивлением, либо молчаливым прикрытием экстремистских бесчинств. Второй сценарий кажется Переседову гораздо опаснее первого. Участие в Марше несогласных подарило многим уникальный опыт: возможность почувствовать себя свободными людьми. Это чувство независимости от авторитарной власти, переживание ожидаемых последствий гражданского выбора. Но в то же время эта акция в момент проведения не несла в себе никакого содержания, кроме констатации несогласия. Переседов призывает ускорить процесс выработки “позитивной идеологии”. Хуже всего, если более чем сомнительная риторика НБП будет лишь сопровождаться рассказами демократов об ограниченности народного терпения, а не опровергаться популяризацией либеральных идей.
Четко излагает тактику сопротивления мусульманин с Урала Даниял Туленков (“Русский Майдан: инструкция по применению” — NaZlobu.Ru, 27 марта): “…Итак, первый пункт нашей программы: самоорганизация на местах. Последний — Майдан в Москве”.
А нижегородец Захар Прилепин (“Господа офицеры, думайте своей головой!” — NaZlobu.Ru, 20 марта) в этой же связи обращается уже к представителям исполнительной власти и местным правоохранителям с предостережением: “У вас должна быть своя голова, слышите, нет? Идите, поправьте ее на плечах. Ваш Путин скоро уйдет, господа. Ваша “Единая Россия” скоро смоет себя в сортире, и только усы безвременно постаревшего Грызлова останутся плавать в белой воде. Что вы будете тогда делать? Думайте, думайте. Никто за вас думать не будет”.
Ну а как же национализм? Скорей нужно говорить о национализмах. Единых в неприятии режима, но программно весьма разных.
Обширный трактат на сей счет представил Владимир Голышев (“Национализм, который победит (материалы к манифесту)” — NaZlobu.Ru, 11 января). Свои соображения он завершает так: “До последнего времени национальное движение находилось в определенной изоляции, не имея точек соприкосновения с левой и либеральной частью политического спектра. Это было обусловлено: — негативным отношением к “демократической риторике”, дискредитированной в 90-е годы; — ставкой на “сильную патриотическую власть” как залог национального возрождения; — приверженностью “традиционным ценностям” и настороженным отношением к прогрессу; — ошибочным отождествлением русского народа и русской нации, дававшим основания для обвинений в “этнонационализме” и пр. В данный момент многие из этих факторов утратили свою силу. <…> Представление о русской нации как о колективном носителе достижений русской цивилизации и созидателе ее будущего позволяет переформатировать современный русский национализм так, что он будет принят и признан всеми ответственными политическими силами и главное — подавляющим большинством населения страны. <…>Каждый ответственный гражданин России (независимо от этнического происхождения) должен понять, что он — русский националист”.
Язычник-антиэтатист Алексей Широпаев в статье “Весна на протестной улице” (NaZlobu.Ru, 13 марта) рад тому, что “в российскую политику возвращается революционный ветер улицы, не гулявший с осени 93-го года”. Конец чиновной стабильности, облаченной в мундир царского покроя, моде на “консервативные ценности”, на церковно-государственный традиционализм. Улица снова становится и ареной, и субъектом политики. Кончается эпоха чиновной имитации политической жизни. Но вот в движении “Другая Россия” Широпаеву чудится присутствие российской имперско-бюрократической идеологии. Ему нужна не “Другая Россия”, а другая страна на месте России, некая “Гардарика”. “Ткань этой, другой страны уже зарождается в недрах регионалистских объединений и краеведческих клубов, на народных сходах в режиме прямой демократии — от Кондопоги до Бутово. Это — возникающая, пока еще в тонком, духовном пространстве, “новая Гардарика”, конфедерация свободных земель, снова обретающих свою идентичность, когда-то задавленную центром”.
О судьбе русского либерализма задумался Юрий Коргунюк (“Союз пассивных сил” — Газета.Ru, 19 марта). Риторика его мрачна: “Мутная лужа популизма растеклась по всему политическому полю, от края до края. <…> У всех одна цель — выжить во что бы то ни стало. И если эта цель потребует пожертвовать программными принципами — что ж, жертва будет принесена. <…> Видимо, либерализм окончательно сделался уделом маргиналов или беспартийных интеллигентов. <…> Впереди бесконечно долгий левый дрейф, бесконечно долгая полярная ночь. И неизвестно, когда наступит рассвет и наступит ли он для нас. Бывали уже в российской истории поколения, рассвета так и не дождавшиеся”.
А вот Алексей Лапшин по этому поводу не горюет (“Узурпаторы смыслов” — Каспаров.Ru, 20 марта). Нужно отказаться от привычной политологической терминологии. Сам факт союза правых и левых, национал-большевиков и либералов вызывает у традиционно мыслящих аналитиков растерянность. Но в политических условиях, созданных путинским режимом, союз левых и либералов даже более естественен, чем “патриотическая коалиция, действовавшая в прошлое десятилетие”. Появление такого движения, как “Другая Россия”, — не результат произвольного решения нескольких человек, а следствие исторической необходимости. “По сути “Другая Россия” — первая в нашей стране демократическая коалиция, идеологически не связанная с советским прошлым. <…> Произошедшее объединение либералов, левых и патриотов покончило с зависимостью от советского прошлого. Теперь единой оппозиции необходимо выработать свой новый язык, убедительно для всего народа демонстрирующий лживость утвердившейся в нашей стране политической системы. Главное — убедить людей, что интересы номенклатурно-олигархического государства РФ и страны Россия неравнозначны и даже противоположны друг другу”.
История
NewsInfo излагает содержание статьи Егора Гайдара в журнале “The New Times” (5 марта). Анализируя сделки ЮКОСа 90-х годов, бывший первый вице-премьер Гайдар приходит к выводу, что они были легальными. Хорошо это или плохо, но это было по существующему тогда законодательству легально и государством не оспаривалось. Теперь же это ставится Ходорковскому и Лебедеву в вину. Гайдар пеняет: история России ХХ века — печальный памятник принципам революционной “законности”, когда право было подменено целесообразностью.
Обзор подготовил Евгений Ермолин