Опубликовано в журнале Континент, номер 132, 2007
Евгений Ермолин — родился в 1959 г. в Архангельской области. Закончил факультет журналистики МГУ. Как критик публикуется с 1981 г. Заместитель главного редактора “Континента”. Дневник в Живом Журнале — erm_kontinent. Живет в Москве и Ярославле.
Александр Привалов. Любитель Отечества. Публицистика
СПб.: Амфора, 2006. — 528 с.
Как печально, господа, было читать эту книгу! Какой прохладной волной находила на сердце эта глубокая печаль!.. А, казалось бы, отчего? По какому такому поводу?
А вот потому, что ее автор, собравший здесь свои статьи, написанные в 1997–2006 годах, расписался, по сути, в неудаче, может быть, даже в провале того, к чему стремился.
Вот он спокойно фиксирует: в постсоветской России “нет качественного прорыва, не произошло чуда”, мы “и через семнадцать лет реформ все сидим на реках Вавилонских”. Неоригинальный пафос, многие люди 90-х годов полны ощущения слома. Они не нашли себя в новом веке.
Но случай Александра Привалова, кажется, иной. И тем более показательный. Он-то как раз с радостью отряхнул прах минувшего столетия и шагнул вперед. Прилив социальных надежд застиг его в самом начале нового века, и связывал его наш автор с новым политическим режимом, сбросившим олигархическое иго…
Увы! От всех этих надежд остался только трехцветный платочек, коим махали мы, встречая новое время. Грядущее настало, теперь самое время — утереть этим платочком внезапную слезу.
Урок простецам.
Привалов — один из самых публичных аналитиков общественных процессов постсоветской России. Опытный, трезвый человек. За годы и годы я не раз искал и находил точки соприкосновения с ним. Не искал, но находил, однако, и существенные точки расхождения.
Как идеолог Привалов не всегда понятен. Он позиционирует себя как воплощение здравого смысла, являясь умеренным либералом, консерватором, патриотом и государственником — в одном флаконе. В самом общем (и самом располагающем) определении это человек, ищущий, как соединить “наконец” Россию и Свободу. Иной раз кажется, он даже знает, как. Как строить новую страну, как ткать ткань новой социальности. Еще чуть-чуть, и он объяснит нам, как сочетать Россию и Свободу законным браком. Но…
В аннотации к книге сказано: “Анализ важнейших политических событий, особенностей взаимоотношения власти и общества в России сопровождается размышлениями о прошлом нашей страны и перспективах ее развития, и все это создает живую картину российской истории последних десяти лет”. Картина — не картина, но… Этапы большого пути в тупик. Так бы я сказал. Хотя Привалов воздерживается от столь резких выражений. Он не отказывает себе в прозрачности видения реальности. Не строит больших иллюзий. Он даже почти не оптимист. Он скорее алармист. Но ему не хочется расставаться с позитивным видением возможной России.
Привалов не любит государство, созданное как механизм самообеспечения властной элиты, и не находит у российского чиновника ни нравственности, ни гуманности. Он критически настроен к бесхребетности, аморфности общества и элиты. Он видит, что одно с другим тесно связано — своеволие госмашины и сугубый пассивизм общества: “…как СССР был чиновничьим царством, так им Россия и остается — а значит <…> 90-е годы не стали революционными в смысле смены общественно-экономической формации”.
В обществе нет аристократии, интеллигенция советского пошиба “историческую роль свою <…> провалила”, не выдвинув ни лидеров общественного мнения, ни интеллектуальную элиту (в качестве исключений почему-то упомянуты покойные Михаил Гаспаров и Виктор Астафьев).
А новые люди тоже внушают надежды не вполне. Привалов рассуждает о Бродском как о ключевой фигуре в проявившемся в последние годы движении автономных одиночек, “частных лиц”, которые живут и хотят жить отдельно от государства — в России ли, за ее ли пределами. И автор не видит добра от того, что таких индивидуалистов становится все больше… Здесь согласимся! Новое поколение россиян, входящее в мир в начале нового века, в момент духовного кризиса и максимального общественного распада, состоит, увы, большей частью именно из таких людей, напрочь лишенных социального чувства. Как с этим быть? Загадка.
Привалов намекает, что есть еще и такой фактор, как дикость простонародья, как духовный смрад русских пустырей и задворков (хотя стесняется говорить об этом сколько-то внятно, лишь тоскует иногда по избирательному цензу). К “простому” народу Привалов относится с большим подозрением. Вообще, недоверие к стихийной социальной активности регулярно дает у него о себе знать. В этот контекст входит аргументация на тему украинских выборных баталий. Ситуацию на оранжевой Украине Привалов мрачно определяет как “глубокий и долгий национальный кризис”, чуть ли не безнадежный… Более трезвый взгляд на события позволяет, однако, возразить: может, оно и так, но это кризис в открытой форме, диагностированный — и излечимый. Больше того, это кризис, который есть, в сущности, нормальное состояние не очень зрелой, но вполне здоровой демократии… Возникает ощущение, что Привалов сосредоточился на мелочах, не захотев понять главного: на Украине грубоватая, непричесанная демократия победила гнилой, вонючий авторитаризм. А наш автор вдруг затосковал о некоей утраченной, вожделенной “государственности”, созданной Кучмой. Кажется, причина авторской слепоты здесь — именно принципиальная недооценка им позитивного ресурса социальной стихии, уличной демократии. Он видит тупик (“щелкают майданные капканы”) там, где на самом деле открылась, наконец, перспектива.
Занятно, что крайне тенденциозный взгляд на украинские процессы Привалов использует, чтобы решительно отвергнуть перспективу низовой народной уличной демократии в России. Ему не по пути с Каспаровым, Белковским и компанией. Он идет своим путем. Каким?
Он рад уже тому, что в нынешней стране полицейское государство невозможно ввиду отсутствия элементарно дееспособной полиции. Некому завинчивать гайки. Или почти некому. “Сталин не вернется”. Нет у нас ныне той маргинальной волны, которая вздымает вверх, на гребень, таких вождей.
А упования Привалова выражены в одном из его лейтмотивов — не раз высказанной уверенности в том, что есть, есть же в России новые люди. “Малая” Россия. “10–15% населения и бизнеса”. Люди, поднявшиеся на социальных лифтах 90-х (“и с каждым днем поднимается все больше”, — непрозорливо уверен он в 2001 году). “Они работают, а не воруют и не перераспределяют. Они профессиональны, ответственны, мобильны и подчеркнуто самодостаточны”. Они не полагаются на государство. Они с ним хотят общаться. Люди диалога. Люди, задающие вопросы власти. Люди, избравшие своего президента, В. Путина (это написано в статье 2000 года). Наш автор убеждает читателя (по крайней мере, так было в самом начале века) в том, что “знаменитое гражданское общество у нас постепенно возникает: сгущаются некие центры общественной активности, начинаются их попытки выстроить их диалог и между собой, и с властью”. “Новый народ, и жить он хочет и должен — в новой стране”. То есть как бы самотеком происходят позитивные перемены. Впрочем, автором не назван ни один такой центр активности.
Книга “Любитель Отечества” включает в себя “заметки”, опубликованные главным образом в журнале “Эксперт”. Собственно, с “Экспертом”, соединяющим квалифицированную экспертизу (прежде всего экономическую) с подчеркнутым лоялизмом (если не сказать, с сервильностью), Привалов и связан предельно тесно, являясь “научным редактором”, гендиректором и наиболее известным “штатным” обозревателем-колумнистом этого почтенного издания, редактируемого членом Общественной палаты и нежным защитником существующего порядка вещей Валерием Фадеевым. Фадеев — по слухам один из разработчиков программы партии “Единая Россия”, и никто пока не растолковал нам: любовь это или брак по расчету? Также непонятно, до какой степени солидаризируется Привалов с апологетической фадеевщиной. Вопрос спорный. Ассоциируется — да.
В издательской аннотации Привалов назван, впрочем, также “мэтром отечественной журналистики”. Я бы добавил, что по своему статусу, по своей, так сказать, прописке Привалов заявляет о себе как об учителе российского среднего класса. Вот тех самых новых людей. Им он адресует свое послание, исходящее из уважительного отношения к читателю, его интеллекту, его пониманию жизни — как необходимой презумпции речи.
Привалов редкостно осторожен. Даже деликатен. Его риторика не только не агрессивна, она даже почти не эмоциональна. Он не ставит окончательных диагнозов. Хотя, по сути, их ставит, — но формулируя их в виде пожеланий и предостережений: не будете слушаться — поставлю в угол. Не захотите меняться — провалитесь на экзамене истории.
Напрямик ни разу не обратившись к власти (и чем дальше, тем больше подозревая, очевидно, не без оснований, что обращаться к ней бессмысленно), Привалов пишет, например: “Власть должна (о! вы слышите здесь вменяющую, директивную ноту? — Е. Е.) открываться, приглашать к диалогу — нет, затаскивать в диалог! — бизнес и общество. Без этого… “проработанных проектов” так и не слепится, а в непробиваемых бастионах свежевыстроенной политической системы останется прежняя опасная пустота”.
Не взывая к обществу, к малой России, он говорит, явно имея в виду воспитательные цели: “Мы по-прежнему — великий народ, каковым были и до 1991 года, и до 1917-го. Нам не нужны никакие специальные лозунги для удостоверения этого факта — но нам нужно вспомнить о нем”. И мечтает о самосознании новыми людьми себя как перспективной общности, как пресловутого народа.
Удачен ли приваловский опыт? Где они, приваловские миллионы учеников, создающих новую Россию?.. Нет их. Педагогический проект, кажется, скорее провалился, чем реализовался.
Почему? Потому, может статься, что жизнь учила совсем другому и жизнь победила прекраснодушных педагогов. А может, и уроки были не всегда убедительными, и не всегда Привалов учил тому, чему следовало?
Увы, о многом важном в книге даже не упомянуто. Это довольно странно для человека с такими амбициями, каков наш автор. Скажем, Привалов не нашел нужным подробно говорить о факторе Чечни. Ему посвящено пол-абзаца. Сильнее его взволновала ситуация 11 сентября, в статье о ней сказано много верного, особенно о язвах Запада; единственный минус, который перевешивает все прочее, — ни разу там не определено место России и русского человека в глобальных катавасиях минувшего и нового века.
Когда Привалов касается важных событий, он не всегда точен, не всегда глубок, он из дипломатических каких-то соображений недоговаривает, сглаживает, иной раз почти что лукавит… Немало у Привалова провалов. Даже возникает вопрос: а так ли уж хорошо он понимает то, что делается вокруг? Разочаровывает его статьи о гибели “Курска” и о ситуации “Норд-Оста”. Почему-то все приваловские отравленные стрелы выпущены там в плохих, непатриотичных журналистов. Власть же аккуратно отмыта от греха. Вот уж поистине — и умер бедный раб у ног непобедимого владыки.
Удивительно бедна смыслом статья о визите Папы на Украину, главный вывод которой: знай сверчок-мирянин свой шесток и не смей коситься на архиереев, отождествленных почему-то с “церковью” как таковой. При том что это крайне редкий случай, когда Привалов касается религиозной темы. Духовный горизонт у него срезан очень жестко.
Не слишком убедителен Привалов и в своей, кстати не развернутой, но очень жесткой, критике социализма. Видали мы, конечно, советский вариант социализма — и не можем его принять. Но означает ли это, что в принципе не приемлемы социалистическая, левая идея, пафос социальной солидарности? Едва ли. Отчего-то мне кажется, что христианский солидаризм все-таки способен сыграть ключевую роль в духовном обновлении общества.
Полемизирует Привалов с Илларионовым. В общем-то, имеет право. Но здесь, как и во многих других местах, увы, внятная, хорошо аргументированная позиция автора отсутствует. Он часто бывает снисходителен, бывает пренебрежителен, но — увы! — реже бывает доказателен. В газете или журнале, пожалуй, можно позволить себе такую не вполне ответственную вкусовую импрессию, можно, — допускаю, — позволить себе эмоцию взамен аргумента, амальгаму намеков и экивоков, проходные статейки, но книга — это гибель гораздо более всерьез. Она требует четкого концепта, внятной и убедительной аргументации, реально предъявленного всеобъемлющего понимания вопроса. Упрекаешь других — предъяви счет себе: а ты-то кто таков? и в чем твоя вера?..
Пожалуй, главный кошмар в книге — статьи о разгроме НТВ. Не совсем даже понятно, зачем они включены в томик. Вероятно, из добросовестности. Здесь Привалов крутится, как уж на сковородке, не поняв (или сделав вид, что не понял) ничтожной мелочи: власть в той ситуации была невменяема. Он пытается мурлыкать, как твой кот Леопольд. Старается, что есть силы, быть равноудаленным и убедить, призвать власть к здравому смыслу, ради этого смещая акценты, поругивая журналистов и т. п., сочиняя утопический проект публичного разбирательства, суда над НТВ, но — обязательно гласного, с учетом всех плюсов-минусов… Какая-то во всем этом видна растерянность. Нет твердой опоры.
Ну да, свобода слова в обществе складывается как результат выражения в СМИ самых разных позиций и точек зрения, каждая из которых по-своему субъективна. Абсолютной истиной не владеет никто, но в самом реальном приближении она имеет шанс состояться в публичном состязании… Осталось поискать, где оно, это состязание; где площадка для него в нынешней России.
Кажется, Привалов близок к тупику. Диалог нужен, а его нет. И никто во власти в нем не нуждается. Сколько бы Привалов ни размахивал руками, сколько бы ни уговаривал власть имущих, сколько бы ни подыскивал вежливые формулы… закончит он фразой, оценочным определением типа — “вырождение”. А иной раз и вовсе обнаружит близость к радикальным критикам режима, которые говорят о превращении России в сырьевой колониальный отросток (например, в рассуждениях о том, что, сокращая часы на изучение литературы и русского языка и увеличивая часы на изучение языка иностранного в школе, мы превращаем эту школу в “колониальную”).
И о “деле ЮКОСа”, — это основной сюжет книги, — Привалов сказал внятно. Эта тема ему оказалась близка, для него в политике властей почудился запах “грубого ограничения свободы предпринимательства”, “всевластия не государства, а чиновников”, “прямого диктата силовых структур”.
Вот так вот, не хочет власть разговаривать с обществом. Не слушается А. Н. Привалова. Вопросы звучат как риторические восклицания. Да и замолкли многие вопрошатели уж давненько, года четыре как. Теперь лишь раз в году специально отобранный народ задает свои вопросы президенту. Прочие — власть не спрашивают. Теперь ее клеймят даже иные из недавних апологетов, вроде Владимира Голышева.
Не знаю, что сейчас у Привалова на душе. Не думаю, чтоб ему было весело. Кроме всего прочего, он не может не сознавать и свою ответственность за результаты провального на текущий момент эксперимента. Все-таки давно уж он — публичная, авторитетная фигура. Имел много возможностей воздействовать на институты и общности… “Терпение и терпение”, — взывает он. Дескать, мы еще дети. Десять лет демократии, пятнадцать лет демократии — еще не критический возраст, “…так подождем же…” Есть еще “шанс на национальный подъем и возрождение страны”. Уже то, оказывается, по Привалову, плюс, что мы из опыта 90-х убедились: “права человека” — только спекулятивный лозунг, плюрализм не абсолют, да и личная свобода — не главная ценность, ее необходимо “ограничить, чтобы не вредить свободе ближнего”.
…Может быть, он даже верит во все это сам. Ведь “когда Бог создавал время, он создал его достаточно”. (Формула безупречная, но не слишком ли уж безмятежная?) Отсюда один шаг до признания существующего порядка вещей единственно возможным и даже вполне пристойным. Некоторые из коллег Привалова его, этот шаг, таки сделали. Он сам, к счастью, подобного репутационного ущерба вроде бы не понес. Его призывы к консолидации здоровых общественных сил лишены привкуса официозности, этого примитивного лукавства, которое так часто предъявлено нам на телеэкране. Он умеет отделять “страну” от “начальства”, от “чиновничества”, “доедающего” эту самую страну.
Вспомнишь Пушкина: Боже, как грустна наша Россия! Но с тех пор, когда впервые были сказаны эти слова, прошло почти два века. Пора делать другие выводы и искать другие смыслы. Кургузый порядок получившейся по факту новой страны соразмерен обывателю, но нам нечего делать в этих примитивных рамках. Нам нечего делать в этой унылой ситуации.
Настоящая альтернатива бескрылости эпохи, “всеподавляющей второсортности жизни” (как определил Привалов) — свободный личностный поиск, личностное самостроительство (и вопреки обстоятельствам, и независимо от них). Работа не политическая, не идеологическая, а экзистенциальная. Духовный, творческий, деятельный диалог — прежде всего с Богом. Именно так в России живет Свобода. Этот свободный русский труд, глубочайше укорененный в православном сознании и опыте, ведет к личному подвижничеству, к гражданскому служению, к осознанной и воплощенной личной жертве. О нем будут написаны другие книги. А у Привалова мы находим лишь пролегомены к этой теме. Скажем, когда он указывает на масштаб Рахманинова как на мерку наших потенциальных достижений.