Опубликовано в журнале Континент, номер 130, 2006
Алла ГЛИНЧИКОВА — родилась в 1961 г. в Москве. Закончила Философский факультет МГУ. Философ, политолог, социолог. Кандидат философских наук. Занималась преподавательской деятельностью в московских университетах. Активно участвует в процессах европейской социальной интеграции в рамках Европейского Социального Форума. Печатается в журналах “Вопросы философии”, “Мир России”, “Открытая политика”, “Свободная мысль”, “Философские науки” и др., а также в зарубежных изданиях. Живет в Москве.
День первый. Прибытие
Научная конференция, посвященная социальным моделям XXI века, проходила в Пекине минувшей осенью. Полететь на подобный форум мечтает каждый. А полетела я. Впрочем, я была не одна такая счастливица. Наш иноземный научный десант включал в себя представителей разных регионов мира: один латиноамериканец, один англичанин, несколько немцев, сингапурец и я — от России.
Китай — страна чудес, и чудеса эти начались с самого начала. В отеле меня поселили в номере с такой роскошной кроватью, каких я никогда не встречала в других, более капиталистических, регионах мира. К сожалению, на ней сразу же пришлось разложить мои многочисленные бумаги, поскольку дебаты назавтра предстояли нешуточные. Но погрузиться сполна в проблематику завтрашнего выступления мне не удалось. Раздался звонок: впереди нас ждал первый званый ужин с организаторами конференции.
Встречаемся внизу, первые быстрые рукопожатия с членами нашей некитайской группы, и вот мы уже в автобусе по дороге в ресторан, где нас ждет ужин, а потом концерт. Бегло оглядываю мелькающие улицы, которые сразу поражают своей шириной, длиной и прямотой, — родной социалистический реализм со всей его масштабностью, может, лишь несколько гипертрофированный, напоминает о нашей прошлой дружбе. Сразу возникает ощущение чего-то близкого, каких-то общих социалистических корней. Узнаваемо также отношение к прошлому в архитектуре: то ли этого прошлого не было, то ли его ликвидировали, чтобы построить новое светлое будущее. Только, если наши сталинские высотки чем-то похожи на терема, то китайские строения эпохи социализма скорее напоминают гигантские пагоды. Впрочем, город чистый, удобный и достаточно большой для того, чтобы вместить свое население (чего никак не скажешь о нынешней Москве).
Итак, мы приехали. Рассаживаемся за круглыми столами, и начинается разговор. Наш китайский коллега обращается к нам через переводчика, но совершенно очевидно, что по-английски он понимает. Он представляет научный центр, имеющий самое непосредственное отношение к Коммунистической партии Китая. Похоже, что центр является некоей площадкой, на которой обкатываются различные научные подходы, которые затем используются для выработки новых идеологических построений. Человек, принимающий нас, достаточно молод, между 40 и 50, имеет научное звание и одновременно олицетворяет собой важный политический институт. Как ученый, он легко схватывает контекст любой проблемы, как чиновник, — сдержан и прекрасно умеет сохранять дистанцию. Вот уж, поистине, знаменитая восточная “гармония” во плоти!
Кстати, о гармонии. Весь разговор вертится именно вокруг нее. “Гармония” и “экономический рост” — два главных лозунга современного социализма с китайской спецификой, пришедших на смену “диктатуре пролетариата” и “культурной революции”. Задаю вопрос: “Индивидуалисты или коллективисты китайцы?” Немного подумав, он говорит: “Да, раньше были коллективисты. Сейчас нарастает индивидуализм”. Спрашиваю, как же насчет гармонии. Отвечает: “Это особый индивидуализм, гармонии он никак не противоречит, даже способствует, чем выгодно отличается от своего западного аналога”. Однако от ответа на прямой вопрос “в чем же отличие?” уклоняется, предпочитая не вдаваться в подробности. Завтра-де обсудим на конференции. Спрашивает о России. Я говорю, что рост в России есть, а вот с моральной точки зрения ситуация тяжелая. Общество деморализовано, не может интегрироваться, проблемы с легитимацией новой капиталистической власти. Тут в разговор вступает сингапурский коллега с, как выяснилось впоследствии, своей задушевной идеей о том, что “все дело в деньгах”: нет денег, нет никакой моральности и самоуважения; есть деньги — все будет! Так что главное — “рост”, а все остальное приложится. Пытаюсь объяснить ему, что рост сегодня есть, а завтра в Америке кто-то чихнет, и в том же Сингапуре никакого роста уже и не будет. Что рост без здорового, интегрированного общества неустойчив и даже опасен. Тут в разговор вступает английский коллега. Его волнует глобальный аспект китайского “роста”: не станет ли Китай еще одним претендентом на мировое господство наряду или в противовес США. “О, — слышится в ответ, — Китай — это же совсем не США! Для нас так важна гармония. Мы сумеем гармонизировать мир, ведь у нас другие цели”. Немцы тоже в числе организаторов семинара. Проблема эффективной трансформации “постсоциалистического” режима им тоже интересна. У них пока конвергенция не очень получается. Китайцы охотно готовы поделиться тайнами своей “гармонизации” капитализма и социализма. Ужин завершен.
Мы переходим в другое помещение — нечто среднее между чайной и концертным залом. Начинается концерт. Представление разыгрывается на небольшой сцене. Зал полон, все сидят за столиками. Поражает практически полное отсутствие расстояний между столиками, но при этом каждый столик — свой особый мирок. Удивительно, что при такой компактной рассадке можно смотреть на сцену и даже что-то там видеть. Представление не похоже ни на что из того, что мне доводилось встречать в других частях света. В центре — женщина с огромными замысловато заплетенными косами, скорее напоминающими гигантские воинственные рога, они вскидываются при каждом ее стремительном движении, исполняемом под совершенно непередаваемую музыку, в которой плач переходит в жесткую барабанную дробь. Потом появляется мужчина с саблями, и начинается поединок, из которого женщина выходит победительницей. В музыке отчетливо слышится звук конских копыт, актеры имитируют конное сражение. Почему-то, совсем некстати, вспоминаются родимые татаро-монголы. Публика реагирует очень живо. Особенно народ оживляется в следующей части концерта, когда начинаются шутки, имитация различных звуков. Смотрю на часы, — разница во времени… Англичанин тоже заметно начинает клевать носом. К сожалению, большая часть этих шуток нам недоступна. Оглядываю публику. Кто они? Богатые, бедные, пресловутый “средний класс” или новые коммунистические “сливки общества”? Честно говоря, больше похожи на “простых советских людей” из наших “голубых огоньков”. Своей воспитанностью, скромностью, какой-то естественной интеллигентностью они напомнили мне наше недавнее прошлое. Уходим, завтра новый день.
День второй. Конференция
Слава Богу, я выступаю не сегодня, и у меня будет возможность спокойно рассмотреть всех участников и понять, что тут к чему. Очень нехорошо опаздывать, но я немного опаздываю. С ужасом замечаю, что все уже сидят и мой стул с табличкой (к тому же место мне отведено в самом центре!) просто “кричит” о недисциплинированности “таинственной русской души”. Китайцы очень пунктуальны и в полном смысле этого слова — церемонны. Открывает “круглый стол” какой-то важный чин, и важность его чувствуется с первого взгляда. Он молод, судя по всему, принадлежит к новому поколению партийной аристократии.
Наконец, после ряда обязательных торжественно-приветственных предисловий начинается конференция. Европейцы говорят интересные вещи. У нас подобралась хорошая команда. Немцев волнуют проблема марксизма и поиск других альтернатив капитализму. Ясно ведь, что, несмотря на провал советского эксперимента, альтернатива нужна все равно. Что остается в ней от марксизма, а что появится нового? — вот в чем гамлетовский вопрос дня. Англичанин оказался особенно чувствителен к теме глобализации в ее неолиберальном варианте. Его тревогу разделил латиноамериканец, особо подчеркнув, что все попытки создания альтернативных моделей развития пока успехом не увенчались и ситуация обостряется. И только сингапурец был исполнен неизменного оптимизма, предлагая всем свою задушевную идею “development first, democracy later!” (“сперва экономическое развитие, демократия — потом!”). Но я ждала китайцев. Европейцы и латиноамериканец говорили новые и интересные вещи, но это было все-таки свое, знакомое новое. И вот началось.
Китай находится на новом рубеже развития. Появляется слово “readjustment” (“реорганизация, переделка”). Нужно обновление теории. Все эти “производительные силы”, “производственные отношения”, “базис”, “надстройка” и “общественно-экономическая формация” — все это очень хорошо, но “readjustment” необходим. Главными целями коммунистического строительства в Китае отныне становятся “sustainable development” (“устойчивое развитие”) и “building harmonious society” (“построение гармоничного общества”). На первом месте должны быть помещены люди в качестве главной конечной цели политики, а не какая-то там тяжелая промышленность или даже прибыль. Впрочем, прибыль тоже важна, поскольку без нее сильное и стабильное общество построить невозможно. Но одной прибыли недостаточно. У Китая, несмотря на все его успехи в области экономического роста, есть ряд проблем, с которыми без руководящей и направляющей роли партии справиться нельзя. К ним относятся: неравномерность экономического развития регионов (“regional economic disparity”), стремительно нарастающий разрыв между городом и деревней, угроза массовой безработицы, нерациональная экономическая структура, низкий технологический потенциал индустриальной сферы, низкий уровень покупательной способности общества и преимущественно экстенсивный путь развития экономики с недостаточно развитым третичным сектором.
В общем, как говорят в таких случаях в России, дело пахнет керосином. Совершенно очевидно, что быстрые темпы экономического роста способствовали не только обретению Китаем второго дыхания и веры в свое будущее, но и тревожно обострили целый ряд проблем, “дремавших” в недрах старого коммунизма. И сегодня главной угрозой становится, вне всяких сомнений, угроза социального взрыва от накала социальных противоречий. Поэтому второй после “устойчивого развития”, — а по существу первой, — становится проблема “социальной гармонии”.
Все ясно, мы находимся в Китае. В Европе мне бы сразу объяснили, что никакая гармония невозможна. Что есть конфликт интересов. Что для того и нужна демократия, чтобы конфликт этот вывести из подполья и придать ему цивилизованные формы политического процесса. Что политика должна определяться интересами большинства и это большинство должно иметь возможность свои интересы выражать. Что меньшинство при этом тоже имеет право отстаивать свои права и оставаться при собственном мнении. Но в Китае все обстоит иначе. Простодушный сингапурец рекомендовал хотя и не спешить с демократией, но потом, когда необходимый рост будет достигнут, все же, понемножку, ее таки вводить… На что китайцы невозмутимо отвечали, что демократия у них уже есть — и давно. Просто это демократия с китайскими характеристиками. Характеристики эти, впрочем, оказались для меня весьма узнаваемы: система позволяет людям быть хозяевами страны; люди позволяют партии эксклюзивно представлять их интересы; партия при этом может быть лишь одна-единственная, поскольку общество должно говорить “одним голосом”, а не раскалываться на множество голосов, представляющих разные интересы. Китай большая страна, и внутренний раскол в политике опасен для общества и государства. Западная демократия Китаю не подходит, потому что не соответствует его культуре. В основе западной демократии лежат разрушительный для китайского менталитета принцип атомизированного общества и представление о всеобщем интересе как производном от индивидуального. В Китае же все наоборот: права государства должны превалировать над правами граждан, если эти граждане хотят жить в благополучной и процветающей стране. В этом нет ничего недемократического, если такая политика осуществляется строго в рамках закона. Только произвол лидеров, проявленный в период культурной революции, был главной причиной трагедии.
Да, надо бы перечитать мудрецов древности — Конфуция, а еще лучше Лао-цзы… Интересно, как долго сможет удерживать внутренние противоречия вся эта партийно-государственная махина, не давая им вырваться наружу? Или, может, китайцы действительно нашли какой-то иной путь разрешения противоречий за счет их разведения по разным уровням, какой-то особый тип “допущения плюрализма”, но вне рамок политики? Что это — просто очередная идеологическая утка, или за этим действительно что-то скрывается? Что-то очень важное? У нас ведь с демократией тоже не все так просто. Да и на Западе тоже… Надо менять свой доклад. Все я в России писала не о том. Но когда? Сейчас нас ждет ужин с этим самым главным здесь молодым человеком. Придется писать ночью.
Ужин
Ужин оказался совсем не таким, как я ожидала. Собственно, это был даже не ужин, а официальный обед. Нас принимали на уровне политическом, и это было чрезвычайно интересно. После торжественного вхождения с пожатием рук нас посадили за большой мраморный круглый стол. Около каждой тарелки стояла табличка с именем, и я оказалась прямо напротив главного персонажа. Нас обслуживали изумительной красоты девушки с совершенно одинаковыми прическами. Время от времени они приносили что-нибудь необычное и, как я иногда догадывалась, — сырое. Первым, например, подавалось некое блюдо красного цвета — явно не животное и не растение. Каюсь, до сих пор не знаю, что это было. Далее последовал какой-то странный суп — непередаваемого вкуса, но очень приятный. А потом началось такое, что я с трудом поспевала за разговором.
А разговор, между тем, был прелюбопытный!
Наш хозяин был очень симпатичный, хорошо образованный и весьма опытный в подобных мероприятиях человек. Я сразу поняла две вещи: что вопросы здесь задает он и что в такого рода официальных беседах женщины должны знать свое почетное место. Надо отдать мне должное: поняла я это интуитивно. Первый удар приняли на себя немец с англичанином. Именно им предстояло отчитаться по поводу низких темпов экономического роста в Европе. Англичанин подробно рассказал о целом ряде подводных течений в нынешней английской политике, с которыми, впрочем, наш китайский хозяин был уже хорошо знаком. Последней очередь дошла до моего соседа по столу, также подтвердившего, что не все благополучно и в их Латинской Америке. Я же так напряженно ожидала вопроса о России, так мучительно придумывала витиеватые формулировки, что очень расстроилась, когда ни мне самой, ни моей (самой большой здесь!) территории не уделили должного внимания. Это показалось и досадным, и загадочным. Вопрос о роли женщин в Китае, по-видимому, стоит очень остро.
…Последние рукопожатия, блики фотоаппаратов, и мы на свободе. Я предлагаю прогуляться.
Прогулка по вечернему Пекину
Пекин прекрасный город. Даже трудно сказать, что именно в нем прекрасно. Это, скорее, целостное впечатление от широты и чистоты улиц, от приветливости и какого-то естественного оптимизма людей. Мы побывали в метро. Там много молодежи. Люди возвращаются с работы, но в их лицах нет ощущения безнадежности и отверженности. Китайская толпа отличается и от европейской, и от русской тем, что она почему-то не утомительна. Русская толпа пугает своей затягивающей, поглощающей силой, европейская утомляет своей искусственной доброжелательностью и толерантностью. Китайская — лишь молча расступается и дает тебе твое место, просто потому что вот есть еще один человек. Люди здесь все вместе, и каждый сам по себе. Вот идет по улице молодая женщина и… вяжет что-то на спицах. В России это странно, там — естественно. Эта естественность совместного пребывания поразила меня в китайцах еще в московском аэропорту.
Мы идем по современным улицам, сверкающим витринами магазинов, и сворачиваем в старый бедный квартал. Но это совсем другая бедность, не та, что встречает вас в Латинской Америке своей агрессивностью, и не та, что поражает в Индии своим запредельным смирением. Это бедность тех, кто деловито ждет своей очереди разбогатеть, даже если эта очередь никогда не наступит. Люди живут, общаются, сидят в маленьких бедных ресторанчиках, прихорашиваются в парикмахерских. Здесь же — копеечные магазинчики. И огромная сияющая луна, которая светит всем одинаково.
Китайские торговцы ненавязчивы и предупредительны. Вообще, доброжелательность и чувство самоуважения китайцев делает их людьми естественными и приятными в общении. Хотя меру открытости они знают твердо. Это их во многом сближает с европейцами — какое-то внутреннее уважение к личностным границам другого человека. Только вот основания для этого у них какие-то иные, отличные. Кроме того, китайцы показались мне очень толерантными людьми. И это отличает их от европейцев. Интерес к внешнему миру и интерес к иному, причем интерес искренний и доброжелательный, — их сильная сторона. Они не торопятся “копировать” и “перенимать”, но не боятся и “знать иное”. Им совершенно не свойственна национальная ограниченность, “зашоренность”, страх потерять свою идентичность. Видно, что это большой народ.
Портрет Мао Цзэдуна висит там, где ему и положено, на мавзолее. Площадь Тяньаньмынь сейчас просто площадь, по которой гуляют люди. Так же, как и мы. Однако уже поздно, а завтра еще один трудный день. Трудный — для меня. Потому что завтра мне выступать. Мы возвращаемся в отель.
День третий. Выступление
Сегодня мой день, а выступление мое все еще не готово. Нет, все написано еще в Москве, но это не то: столько новых впечатлений, они должны быть включены. Ведь это Китай и слушать меня будут китайцы. А я еще так до конца и не уловила эту самую их “волну”, на что они настроены, чего они ждут от выступления человека из России.
Утренние доклады отличаются большей остротой, чем вчера. Народу меньше, а остроты больше. Зато появилось больше молодежи. Много молодых женщин-аспиранток. Одну из них я знаю: в день нашего приезда она помогала мне с покупкой сувениров. Это девушка из небогатой семьи, откуда-то с запада, то есть из бедного региона. Как и большинство здешних студентов, живет в Пекине без родителей. Специализируется по проблемам устойчивого развития: видимо, эта тема сейчас в моде. Она мила, доброжелательна, отвечает на все вопросы. Видно, что рассматривает и изучает меня, но сама вопросов не задает, и от разговора с ней остается как-то мало информации. Зато советы дает дельные и лаконичные. Вообще практичность китайцев поразительна, так же, как и их уважение к физической стороне человеческого бытия. Когда они повысят уровень своих технологий, они всех заткнут за пояс по части качества и удобства жизни. Единственной загадкой остается их эмоциональная сфера. Отношения между полами имеют свою, совершенно отчетливую, специфику. Здесь не было эпохи Возрождения, и вряд ли могла бы появиться хоть одна мадонна. Но местных женщин, похоже, это не угнетает. Однако, как бы то ни было, среди выступающих профессоров — только одна женщина, если не считать меня и моей коллеги-немки. Между тем в выступлениях все больше начинает звучать тема национального возрождения и омоложения нации, а также тема социальных противоречий, которые хотя и надо “гармонизировать”, но неясно, как именно это сделать в условиях демократии китайского образца. Открытых выступлений против подобной демократии не слышно, хотя совершенно очевидно, что скрытый плюрализм мнений весьма высок и здесь собрались эксперты, которым можно говорить многое.
Перерыв! Все идут на обед, а я — переписывать выступление…
Последняя часть конференции, но народу, мне кажется, даже прибавилось. Я знаю, что третье выступление — мое, и чувствую, что собравшимся интересно, что скажет ученый из России, да еще и женщина. Вообще, китайцы, несмотря на весь свой рационализм и прагматизм, по-детски любопытны и не могут это скрыть даже с помощью своей церемонности. Вот ведущий говорит что-то о России, “к которой мы привыкли относиться как к зеркалу”. Всё. Я включаю микрофон.
Я говорю о том, что смотрю на Китай, а думаю о России. Что за эти два дня Китай меня многому научил. Например, той смелости, с которой он стремится идти своим собственным путем, не принимая слепо на веру готовые рецепты других цивилизаций и культур. Тому нежеланию и неумению вписываться в готовые, раз и навсегда заданные схемы. Меня поразила постановка вопроса об особом пути к гармонии. Меня заинтриговал удивительный тип соединения частей в целое, характерный для китайской культуры и совершенно отличающийся от того, что мы знаем на Западе и в России. Возможно ли это — гармония без борьбы противоположностей? Демократия без политического плюрализма? И если возможно в Китае, то возможно ли это где-нибудь еще? Ведь сейчас весь мир, загнанный в тупик псевдодемократии, мучительно ищет новые формы гармонизации социальной жизни. В России тоже раздаются речи о том, что надо забыть о социальных противостояниях, всем сплотиться вокруг решения общенациональных задач, что западная модель демократии, построенная на признании социального конфликта, разрушительна для русского менталитета и не соответствует особенностям нашей культуры…
На самом деле у России с Китаем много общего. И главный итог трансформации наших систем (китайской — более удачной, российской — менее) один и тот же: мы пришли к выводу, что модели политического развития могут быть эффективны только в том случае, если они органично вырастают из национальной политической культуры, традиций и истории народа. Нет и не может быть единого образца, нельзя повторить успешный опыт, если это чужой опыт. Нужно идти своим путем. Каждый народ должен уметь сам ставить свои цели и искать пути их достижения. Ведь тот же Запад, который всегда настаивал на универсализации своей модели как единственно разумной и стремился навязать ее другим народам, сам-то всегда шел своим путем, исходил из своих интересов и никого не копировал. Так давайте же будем, как Запад, т. е. будем идти своим собственным путем!
Тем не менее опыт других народов и других стран очень важен, потому что сегодня ни у кого нет готовой альтернативы, и перед всеми с равной остротой стоит проблема альтернативы разрушительному неолиберальному курсу. На этой конференции были предложены две возможности, два типа гармонизации социальной жизни: западный тип (противостояние), основанный на принципе борьбы, институционализации конфликта и поиска консенсуса и компромисса, и восточный (консенсус), в основе которого лежит принцип недопущения социального конфликта путем выявления и разрешения противоречий на внесоциальном уровне, в процессе принятия решений. Я допускаю, что каждая из этих моделей разумна и имеет право на существование. И меня интересует, какая из них ближе России.
Исторически Россия тяготеет к Западу, и не случайно, что реформы в России осуществлялись прежде всего в направлении демократизации по западным образцам. Изначально они были очень просты: предполагалось начать с радикальной экономической трансформации, т. е. вернуться от государственной национализированной собственности к частной — “соответствующей природе человека вообще”. Это было представлено в качестве главного условия возвращения России, заплутавшей на путях “противоестественного” природе человека социализма, на столбовую дорогу цивилизации. Демократия западного образца должна была вырасти, как гриб из-под земли, на благоприятной для свободы слова почве частной собственности. Но она не выросла. Государство утратило контроль над всем и вся, а общество его не приобрело. Вместо чудесного соединения двух замечательных достижений западной цивилизации, эффективной конкурентной экономики и свободной конкурентной политической среды, Россия соединила два худших проявления своей же собственной культуры: бесконтрольную, аморальную анархию частных собственников, присвоивших себе практически все достояние страны, и атомизированное и пассивное общество, не способное ни к каким значимым формам сопротивления этому беспределу. Соединение безответственной перед обществом частной инициативы с пассивным безынициативным обществом не дало ни капитализма, ни подлинного рынка, ни демократии. Зато оно разрушило все то, что было создано на другой основе. А именно — страну, основные нравственные принципы, поддерживавшие внутреннюю жизнь общества, экономику, а затем уже и все остальное, включая даже принцип национальной гражданской самоидентификации.
Выяснилось, что западный тип индивидуализма, лежащий в основе западной модели демократии, сильно отличается от того типа индивидуации, который органичен для русской культуры вообще и русской политической культуры, в частности. Западный тип индивидуации оказался очень плохо совместим с русским пониманием морали. В результате общество оказалось перед выбором между преуспеванием и сохранением морали. Понятно, что такой выбор не мог привести ни к чему иному, как к утрате и того и другого. Деморализованное общество очень быстро было подчинено бюрократической машиной и обобрано до нитки. Этот нехитрый прием “вестернизации” применяется к России ее элитой уже не первый раз — и одинаково “успешно”, но так и не теряет, к сожалению, прелести новизны для российского общества.
Посмотрим теперь, подойдет ли для России восточный тип гармонизации. Тем более что именно в эту сторону начинает все более пристально поглядывать российская элита: смотрите, мол, как все славно получается в Китае! Может, и нам попробовать такую “бесконфликтную гармонизацию” с одной партией во главе? Выборы отменим! Партии подсократим, а в парламенте вообще лучше чтобы одна партия была. Оппозиции не надо. Свободу слова и информацию надо взять под контроль, тем более что везде терроризм.
Думается, что “китайский путь” модернизации будет иметь для России столь же гибельные последствия, сколь и “европейский”. И вот почему. В основе китайской культуры и политической культуры, в частности, лежит особый тип индивидуации, также отличный от российской. Православное сознание, от которого мы, утратив веру, все же унаследовали свой особый тип понимания индивидуальности, требует слияния индивидов в целое. Православная целостность гомогенна, она не дискретна. Это хорошо, когда речь идет о любви или о войне, но это очень плохо, когда речь идет о социальности, об общественной жизни. Для социальной жизни растворение индивида с его интересами в обществе, а общества с его интересами — в государстве означает разрушение и индивида, и общества, и государства. Для социальной жизни очень важны границы между индивидами, границы между обществом и государством. Преодоление структурности, которое является главным императивом православной этики, имеет тяжелейшие последствия, когда оно переносится непосредственно на социум. Именно в этом состоит главный урок русского коммунизма. В Китае иной тип индивидуации и иной тип отношения к целому. Конфуцианский принцип соотношения и гармонизации частей в рамках целого, хотя и очень специфичен по сравнению с западным, но все же имеет с ним то общее, что не противоречит структурности. Конфуцианское целое не разрушает и не растворяет части. Оно не сталкивает их, как на Западе, а стремится включить, вместить, расположить их по принципу взаимодополнения. Эта культура, имеющая многотысячелетнюю традицию, давно стала частью национального сознания. И именно эта культура позволяет сохранять плюрализм без конфликта политических институтов. Можно спорить, сможет ли эта культура справиться с противоречиями Китая эпохи глобализации. Но очевидно одно, что для России этот тип гармонизации будет означать простое возвращение в тоталитаризм.
Поэтому на сегодня главная задача России, если она хочет сохраниться как цивилизация (а по-другому она сохраниться не сможет), заключается в том, чтобы принять, признать и совместить со своей формой морали принцип социальной структурности, не допускающий слияния общества и государства, прав индивидов и прав сообществ. Для этого России нужно сформировать институты, способные эффективно отстаивать частные интересы в социальной сфере, будь то интересы индивидов, групп, классов или общества в целом. Ни в коем случае нельзя допустить повторной тоталитаризации государства ни под какими благовидными предлогами “вечного социального мира”. Именно поэтому западная модель гармонизации через институционализацию конфликта — единственно возможный вариант для России. Другое дело, что формы этой институционализации могут быть особыми, своими национальными. А вот собственность как раз может быть любой. Во всяком случае, мера частной собственности должна определяться интересами общества, способного эти интересы защищать, — в том числе и от государственной бюрократии.
Тем не менее, несмотря на различие форм гармонизации социальных интересов, хотелось бы отметить, что есть нечто общее, что объединяет гражданские сообщества всех регионов мира и всех культур, — это потребность в международной интеграции граждан перед лицом надвигающейся глобализации элит. Поэтому этот диалог надо продолжать.