Опубликовано в журнале Континент, номер 130, 2006
Начиная с обзора в прошлом номере, мы, как, наверное, заметил читатель, гораздо больше внимания стали уделять сетевой публицистике. На то есть причины. Она свободнее, шире по проблематике. В этом обзоре читателям также предлагаются наиболее интересные публикации с сайтов gazeta.ru, lenta.ru, apn.ru, prognosis.ru, nazlobu.ru, russ.ru, vz.ru и др.
Специфика России и российского общества
Александр Архангельский на сайте “РИА Новости” (“Южное Бутово и Cеверная Страна”, 22 июня) анализирует конфликт в Южном Бутове. “…Внаглую, без обоснования, выкупа или равноценной замены чиновники объявили, что все земли принадлежат городу, а горожанам — фигушки. Бунт не мог не подняться. Страна не могла его не поддержать. И уже не имеет никакого значения, кто прав, кто виноват; не выдвигают ли выселяемые запредельные требования и не федеральный ли закон диктует московским бюрократам линию их самозащиты. Важно только то, что Лужков покусился на главное, на землицу; что его людям не хватило ума остановиться у запретной мистической черты”. Конфликт был порожден застарелыми навыками московской элиты (“что мое, то мое, а вот об вашем-то мы и поговорим”), а преобразовался в акцию осознанного общероссийского сопротивления. Не в политическое противостояние — а в коллективную борьбу за свои имущественные, обывательские права, в стихийное столкновение общественной правды и хозяйственной практики. Причем в центре телевизионных сюжетов про бутовское стояние оказались женщины; семейный очаг и мать-сыра земля по-прежнему ощущаются как центр и смысл жизни русской женщины. Южнобутовский скандал всколыхнул застарелую традицию бабьего бунта; однако, к счастью, прошедшие годы просвистели не зря: бунта-то мы и не наблюдали. Самое обытовленное, самое простонародное сознание соединилось с представлениями о частных интересах и принципами гражданского общества в их низовом, но оттого не менее значимом проявлении. “Мы законопослушные граждане”, — говорит тетенька в камеру, и ее слова как настоящий бальзам для либерального сердца. Архангельский напоминает, что как законопослушные граждане вели себя и мужики, устроившие зимой автомобильный протест против несправедливого приговора Олегу Щербинскому, на которого гаишники по сговору с местными властями свалили вину за гибель алтайского губернатора Евдокимова. Общественное сопротивление было конвертировано в политические акции, но — очень важно! — не потеряло при этом своей общественной, гражданской природы. Вывод: “У нас на глазах формируется особый и очень глубоко укорененный в традиции вид гражданского общества. Способ мужской, как на Алтае; способ женский — как в Бутове. Вопреки мечтам демократических политиков, приземленный обыватель не хочет вылупляться из житейского кокона и становиться прекрасным гражданином с крылышками. Вопреки нынешним правителям, он не собирается всегда пребывать в коконе послушного равнодушия. Он избрал третий путь: путь не бабочки, но улитки. Когда обывателя задевает за живое (а за живое задевает право на быт и частную жизнь в привычных формах, а также автомобильный беспредел), он вылезает из домика, страшно крутит усиками, выделяет жгучую слизь. Как только задача решена, он прячется обратно в домик — и не пробуйте извлечь его оттуда, бесполезно”. Итак, россиянин — улитка, выделяющая слизь? Обидно. И едва ли вполне справедливо.
Леонид Радзиховский (“Особый путь России” — “Взгляд”, 12 апреля) удивляется: русский человек входит в западную систему как нож в масло. Но западная система (социальная, политическая и т. д.) вязнет в России, как нарядный “ламборгини” в русской сельской распутице! Это относится к сегодняшнему “авторитарному” режиму. “Авторитарная” или “не авторитарная”, но, в любом случае, сегодняшняя власть в ряде позиций далека от европейских стандартов — и это с удовольствием подчеркивается. “Суверенная демократия”. Но ведь интересно, что никто опять же Россию не насиловал — совсем наоборот! Страна так или иначе, но вполне добровольно свернула на органичный для нее путь достаточно жесткой централизованной власти. “Так что же получается? Отдельному русскому человеку демократические западные правила игры совершенно нечужды и непротивны. А совокупность людей, русское общество в целом никак не пролезет через это игольное ушко. Что же получается? Что русский человек, так легко и хорошо европеизирующийся, так часто недовольный порядками в своей стране, он что — “подкидыш” в своей стране? Он что, сформирован “совокупностью общественных отношений” какой-то иной страны, Европы, что ли?”
Александр Неклесса (“Несостоявшаяся революция” — АПН, 31 июля) отмечает, что суть кризиса 1970–1980-х годов — провал второй модернизации России. Если первая модернизация, индустриальная, хотя и в редуцированном виде, была реализована, то вторая модернизация, постиндустриальная, претерпела фиаско. Провален ее проект и в конце ХХ — начале XXI века. Мы наблюдаем симптомы возрождения монотонных управленческих кодов, причудливые реинкарнации элементов прежней, иерархичной и статичной культуры (выстраивание пресловутой “властной вертикали”), подобие выхолощенного “Союза ССР”. Или симулякр “нового российского империализма”. На повестку дня рано или поздно вновь встанет вопрос о перспективах российского постиндустриального класса — вот только за прошедшее время была заметно сужена и обеднена его питательная среда: нарушена целостность социальной ткани и этики, подорвана инфраструктура публичного блага, резко сократился и социально обесценился образованный и активный городской средний класс.
Строй. Режим. Правящий класс. Идеология власти
Воспевает путинскую “управляемую демократию” Николай Работнов (“Управляемая демократия без кавычек” — “Знамя”, № 8). Идеальной демократии и не бывает сразу. Есть, есть проблемы. Скажем, главная — “исторически сложившаяся, резко недостаточная юридическая грамотность и низкий уровень уважения к закону у подавляющего большинства русских людей”. “Быстро — за годы — здесь не сделаешь ничего, только за десятилетия, так что многие обвинения в адрес Путина по этой линии совершенно беспочвенны”. Другое наше крупномасштабное зло — коррупция. Она тоже унаследована от старой России. Работнов умиляется: “В путинские годы, по моему впечатлению, взяточничество все-таки пошло на убыль, разумеется, в первую очередь за счет укрепления экономики и повышения законных доходов чиновников. Но и усиление ориентации властных структур на борьбу с этим злом мне также представляется бесспорным и достаточно определенным”. Осталось только прослезиться. Однако у путинского восьмилетия есть, согласно Работнову, немалые шансы стать самым спокойным и благополучным периодом за всю многовековую бурную историю России — именно это, несмотря ни на что, чувствуют голосующие за Путина избиратели. “Имущественное неравенство по сравнению с советскими временами, конечно, обострилось. Но в стране тем не менее появился и очень заметный слой граждан — при Путине в разы расширившийся! — не узкая партийно-административная верхушка, не “двести семейств”, а многие миллионы, да, пожалуй, уже и десятки миллионов человек, которые живут так, как русские люди не жили никогда, имея возможность в рамках пусть скромных, но не скудных средств и за границу на отдых съездить по собственному выбору, и комплектом бытовой техники обзавестись, и машину, пусть подержанную, купить не чета “Москвичу”, и читать-смотреть-слушать что вздумается. В равной степени я уверен, что литераторы не встречают ни малейших государственных цензурных ограничений<…> Итак, управляемая демократия — важный и почти неизбежный этап в развитии молодых государств, и к ней пора перестать относиться с априорной неприязнью и насмешкой. А главное, как ни вертись, именно это — наиболее вероятная политическая стратегия российских властей на ближайшие полтора-два десятка лет, которая вполне может позволить стране завершить построение открытого общества и стабильной экономики, не сорвавшись с катушек за счет усилий энтузиастов, страдающих тяжелой формой легкомыслия, которых хватает на обоих краях политического спектра”. Работнов отечески журит Дм. Быкова и А. Храмчихина за мрачное видение реальности, которые “явно не знают, не чувствуют кожей настоящего смысла слов и словосочетаний, начиная с “диктатора”, которыми походя оперируют, — “административный беспредел”, “подавление всеми способами”, “государственный гнет”, “массовое уничтожение собственного населения” — и употребляют их не по назначению”. Так, общее определение Быковым переживаемого периода таково: “свинцовые мерзости путинщины”. Все застит неприязнь к президенту: “Путин — абсолютная и законченная посредственность, Акакий Акакиевич”. “Безапелляционность утверждений Дм. Быкова о современной России сравнима только с мерой их безответственности и с остротой противоречия реальному сегодняшнему состоянию дел и наблюдаемым тенденциям”.
Либерал Александр Храмчихин мрачно оценивает перспективы выхода России из глубокого периферийного состояния (“Обреченные на отстой” — “PROGNOSIS.RU”, 13 июля). Доминирует тенденция к латиноамериканизации как самой России, так и всего СНГ, их превращения в еще одну мировую периферию. Причины периферийности, во-первых, характер правящих режимов (авторитарно-тоталитарных клептократий с разной степенью имитации демократических процедур), во-вторых, — чисто ресурсная ориентация экономики. Как показывает пример той же Латинской Америки (хотя бы Аргентины и Венесуэлы), подобная политико-экономическая система ведет лишь к безнадежному отставанию от Запада — по уровню и качеству жизни населения, по его интеллектуальному потенциалу, по темпам роста экономики. Возможность смены власти легальным путем отсутствует, поскольку все демократические процедуры в странах СНГ служат формальной оболочкой. Демократические эксперименты в России и на Украине закончились приходом к власти клептократий, причем “оранжевая революция” ситуацию нисколько не изменила: в ближайшие годы Украину ожидает либо клептократия с новыми лицами, либо “расползание” страны из-за полной потери управляемости. Исключением представляется Казахстан — единственный в СНГ пример авторитарной модернизации, а не чистого воровства в интересах правящей группировки. Возможность внутренней эволюции режимов или их революционной смены, как показывает латиноамериканский опыт, невелика. Эволюция может привести лишь к появлению разных форм популизма. Пожалуй, единственное исключение — Чили. В момент очередного политического кризиса вместо революций в таких странах обычно бывают перевороты, меняющие правящую верхушку, но не затрагивающие суть режима. Кроме того, подобного рода режимам не хватает жесткости для того, чтобы довести дело до революции. Если страна “запаяна наглухо”, как это было в СССР, у людей практически нет возможности для самореализации, это неизбежно ведет к взрыву — вопрос только во времени. В Латинской Америке и в странах СНГ (кроме Туркмении и Узбекистана) у людей несравненно больше личной свободы, чем в откровенно тоталитарных странах, и гораздо больше возможностей для того, чтобы вообще не встречаться с государством: уйти в эмиграцию, внешнюю или внутреннюю. Большинство “пассионариев” пользуются этими возможностями, поэтому критической массы для взрыва — “гражданского общества” — не возникает: режим может тихо гнить десятилетиями. Страна лишается всяких шансов на прорыв, поскольку для него не остается человеческого потенциала. Эта стабильность носит кладбищенский характер, но, увы, при нынешних тенденциях практически все страны СНГ ждет именно такая перспектива. Поломать систему, видимо, сможет только мощный “пассионарий” (или группа “пассионариев”), который не захочет эмигрировать, а проявит волю к тому, чтобы изменить страну, сплачивая вокруг себя единомышленников.
Латиноамериканист Эмиль Дабагян (“Государство без народа” — “Rambler mass media”, 27 сентября, “Время новостей”) сравнивает режимы в Латинской Америке с режимом Путина. В России при сохранении формальных атрибутов демократия, понимаемая как власть народа, свертывается. Самое главное — последовательное искоренение ростков гражданского общества, которые ранее хотя и не цвели пышным цветом, но все же давали неплохие всходы. Обозначился явный приоритет государства над гражданским обществом. Оно все более отчуждается от власти, от принятия решений. Доминируют византийские способы и методы назначения и снятия должностных лиц (как пример анализируется ситуация с отставкой генпрокурора Устинова). В России гражданин сплошь и рядом, сталкиваясь с чиновниками всех уровней, натыкается на глухую стену непонимания, выступает в роли просителя милостыни, которого могут запросто выставить взашей из присутствия или загонять до смерти в поисках каких-нибудь бесконечных справок. “Для контраста сошлемся на Мексику. Там в 2005 году был принят закон о транспарентности и доступе к информации, обязывающий чиновников всех уровней давать положительный или аргументированный ответ на запросы граждан в течение 20 дней. В противном случае предусматривается суровое наказание”. “В Аргентине, даже в период военного режима, существовало более развитое гражданское общество, чем сегодня в России. К числу самых авторитетных и влиятельных организаций относилось движение “Матери с майской площади”. Оно объединяло родителей тех, кто погиб либо исчез бесследно в застенках диктатуры. Это движение сыграло огромную роль в подтачивании основ авторитаризма”. Путин, принимая западных политологов, произнес многозначительную фразу: коррупция, мол, превратилась в общемировую проблему. Но он не добавил, что в цивилизованных демократических странах проблему мздоимства, особенно в высших эшелонах власти, не загоняют внутрь и проштрафившийся чиновник не перебрасывается из одного кресла в другое без объяснения причин. Во многих странах, в том числе Латинской Америки, факты коррупции становятся достоянием широкой общественности, летят высокопоставленные головы… Фарисейски выглядят традиционные непосредственные общения главы государства со своими подданными, где граждане на строго отфильтрованные вопросы получают заранее заготовленные ответы. Видимость диалога верхов и низов сохраняется. Но реальная обратная связь отсутствует. Свежая иллюстрация к тезису, что в нынешней России все делается лишь по указке сверху, словно по взмаху дирижерской палочки, — пресловутые мигалки и проблесковые маячки. Кампания закончится, и все вернется на круги своя. Главное — никакой инициативы снизу. За это можно схлопотать. Лучше сидеть тихо и не высовываться, ждать команды. А потом доложить о выполнении. Власть и общество расходятся все дальше и дальше. Под эгидой Общественной палаты формируется узкий круг придворных и прикормленных, а следовательно, лояльных организаций, готовых выполнить определенный социальный заказ. Остальные выталкиваются на обочину и вынуждены влачить жалкое существование.
В “Новой газете” и сетевом издании “NaZlobu.Ru” (1 августа) предложена версия выступления Андрея Илларионова на конференции “Другая Россия”, состоявшейся в Москве 11–12 июля “ГЧП-2006: “Государственно-Частное Партнерство””. По Илларионову, в сегодняшней России — две стороны и две страны. Одна — это сторона власти, официальной, официозной, суверенно-потемкинской. Это сторона бюрократии, пренебрежения к закону; сторона беззакония, отсталости, несвободы. На этой стороне сегодня государственная власть, которая запугивает и терроризирует другую страну — страну граждан. Сторона власти ведет войну против своих граждан, против российского общества, против и самого Российского государства. Сегодня страна граждан под ударом, под угрозой уничтожения. То есть страна, для которой идеалами выступают право, справедливость, процветание, свобода. В этих двух странах все разное. Правила поведения в экономике, в политике, в общественной жизни, во внешних делах, в мировоззрении. Та страна — это корпоративистская страна. Страна, в которой государственная власть оказалась в руках корпорации, отнимающей и уничтожающей экономические и политические свободы российских граждан. Главное правило этой корпорации — отсутствие единых правил. Принципы корпоративизма — избирательность, неравенство, селективность, дискриминация. То, что позволено одним, не позволено другим. Неравные условия ведения бизнеса, неравные условия жизни, экономическая и политическая дискриминация возводятся в абсолютный принцип. Идеология корпорации — это “своизм” или “нашизм”. Это идеология предоставления льгот, кредитов, субсидий, полномочий, власти — своим. Это государственное лоббирование “наших”. Это предоставление всех видов ресурсов Российского государства и всей страны членам корпорации. “Своизм” — это идеология защиты “наших” не потому, что они правы, а потому, что они свои. “Нашизм” — это идеология агрессии по отношению к чужим. Не потому, что они не правы, а потому, что они другие. “Нашизм” — это клановость, это уход от цивилизации, это возвращение к варварству, это рамзанизация России. Суть корпоративизма — в государственном перераспределении ресурсов своим. Формула работы корпорации с частными компаниями обнародована — это теперь уже не просто так называемая социальная ответственность бизнеса, теперь это уже государственно-частное партнерство. Теперь любое пожелание корпорации — от взноса на тот или иной “нужный” проект до продажи самой компании правильным покупателям — будет выполнено. Ударными орудиями корпоративистского государства выступают государственные компании. Если кто и занимается сегодня продажей родины, то это тот, в чьей собственности родина оказалась. Корпорация нашла идеальный способ присвоения собственности, принадлежащей всем российским гражданам. Этот способ — государственные компании с некоторым частным присутствием. Это создание своего рода закрытой сферы и зоны. Зоны, неподконтрольной ни государству, ни частным инвесторам. Как же назвать это удивительное новое явление — процесс одновременной и национализации частной собственности, и приватизации государственной? Процесс, в котором частная собственность становится вроде бы государственной, но ни гражданам, ни даже представляющему их интересы государству не достающаяся, а достающаяся менеджерам государственных компаний и представителям государственного аппарата, тихо или со скрежетом зубовным делящим достающиеся им миллиардные активы. Название этому явлению подсказывает термин, так приглянувшийся самой корпорации, — государственно-частное партнерство. Или сокращенно — ГЧП. Иными словами, это ГЧПизация российской экономики, политики, общества. Для прикрытия своей экономической деятельности корпорация уничтожает естественные формы политической жизни, ликвидирует структуры общества, нацеленные на идентификацию, формулирование, защиту людьми своих гражданских прав и политических интересов. В результате Россия перешла в группу политически несвободных стран. Сегодня по индексу политической свободы среди 194 стран мира Россия опустилась на 166–167-е место. Сегодня в Европе есть только три частично политически свободные страны — Молдова, Босния и Герцеговина и Косово. В Европе есть только две политически несвободные страны — это Беларусь и Россия. По показателям политического развития Россия, увы, не имеет ничего общего со странами “семерки”. Разрыв действительно существовал всегда, но сегодня он значительно больше, чем четыре года тому назад, когда Россия была приглашена в полномасштабные члены этого клуба. Более того, мы движемся в противоположных направлениях. По уничтожению политической свободы Россия занимает 190-е место среди 193 стран мира. По скорости деградации политических свобод с коллегами по несчастью мы формируем свою, иную “Группу восьми”: Непал, Беларусь, Таджикистан, Гамбия, Соломоновы Острова, Зимбабве, Венесуэла… Свобода — это не предмет роскоши. Это инструмент, без которого у страны не может быть ни устойчивого благосостояния, ни надежной безопасности, ни успешного развития, ни искреннего уважения со стороны соседей. Свобода обеспечивает благосостояние. Свобода обеспечивает динамичное развитие. Экономики свободных стран развиваются быстрее. Переход от полной свободы к полной несвободе ведет к экономической деградации. В таких странах рост ВВП на душу населения становится отрицательным. Нам постоянно говорят о высоких темпах роста российской экономики в последние годы. Это частичная правда. Но есть три факта. Первый. Этот рост во многом порожден беспрецедентной внешнеэкономической конъюнктурой. И без нынешних цен на энергоносители и с нынешним качеством проводимой политики российский ВВП уже несколько лет как сокращался бы. Второе. Даже такая структура не смогла остановить падения темпов роста российской экономики. Среди 15 стран, образовавшихся после распада СССР, по темпам экономического роста Россия в 99-м году занимала 3-е место, а в прошлом — 13-е. Третье. Политически и экономически свободные страны даже без собственных энергоносителей развиваются быстрее, чем несвободные. За последние 6 лет страны Балтии развивались быстрее, чем Россия. У них нет нефти, у них нет газа, у них нет металлов, но они свободны. Свобода обеспечивает безопасность и внутреннюю, и внешнюю. Свободные страны, как правило, не воюют друг с другом. В политически свободных странах безопаснее. В них ниже смертность и от криминалитета, и от действий государства, которое иногда действует как криминалитет. В них выше продолжительность жизни. Отсутствие свободы формирует непреодолимый барьер для экономического роста, социального развития, безопасности человека, страны, государства. История не знает примеров полностью политически несвободных стран, которые смогли бы преодолеть рубеж душевого ВВП в 12 тысяч долларов по паритетам покупательной способности. Все страны, кто это сделал, были политически свободными. Те же страны, которые были даже богаче, имели более высокие показатели душевых доходов, но стали политически несвободными, через некоторое время стали бедными. И это касается в том числе и стран, богатых энергоносителями. В Иране, Венесуэле, Саудовской Аравии, Ираке сегодня ВВП на душу населения ниже, чем он был три десятилетия назад, на 10, 30, 40 и 80 процентов. Отсутствие свободы разрушает богатство даже там, где оно было достигнуто раньше. Свобода неразделима. Уничтожение свободы в одной сфере подрывает свободу в других. Разгром свободы в одной стране наносит ущерб свободе во всем мире. Несвобода — это монополия на власть: на экономическую, на политическую, на информационную. Несвобода — это табуирование тем национального обсуждения: от Чечни до “ЮКОСа”, от терактов в “Норд-Осте” и Беслане до карикатур на пророков. Это запрет на обсуждение того, что граждане страны могут и обязаны обсуждать. Это исключение из общественной жизни тем, проблем, компаний, людей. Это запрет на использование слов — касается ли это наименования иностранных валют или же названий отечественных политических партий. Это разложение морали и инфантилизация национального сознания. Это примитивизация общественной жизни и архаизация государства. Политика несвободы — это политика обнищания населения, это общественный регресс и экономическая деградация. Это разложение самих государственных институтов. Это риск неспровоцированной агрессии против соседей, и это настоящая агрессия против собственного народа. Что общего в тех несвободных странах, в той группе, в которую мы попали, в той самой “восьмерке”? Это гражданские войны — объявленные и необъявленные, открытые и закрытые, горячие и холодные, отнимающие собственность и разрушающие общество, отправляющие в лагеря и уничтожающие граждан только потому, что у них есть иное представление о мире, вере, праве, свободе и собственной стране. Политика несвободы означает войну против граждан, общества, государства, страны, народа. Несвобода нужна для разжигания ненависти — социальной, внешней, внутренней. Только с помощью ненависти, страха и избирательного насилия можно пытаться узурпировать и удержать власть. Политика несвободы — это исторический тупик. Это путь к национальной катастрофе. Нам сейчас говорят, что благодаря действиям власти укрепляется Российское государство. Нет. Уничтожение базовых политических и общественных институтов страны ослабляет Российское государство. Нам говорят, что благодаря такой политике Россия поднимается с колен. Это не так. Аморальные действия не могут поднять Россию, они ее опускают. В грязь. Нам говорят, что, проводя агрессивную политику, Россия становится сильной. Это неправда. Запугивая соседей, ближних и дальних, власти лишают ее ближайших и естественных союзников, они изолируют Россию, они делают Россию слабой… Тем, кто не приемлет корпоративистское государство, венесуэлизацию экономики, деградацию общественной жизни, могут быть предложены одно правило и две программы. Правило это — отделение граждан от такого государства. Это гражданское неучастие в делах корпоративистского государства, это неучастие в ГЧПизации своей страны. Программа-минимум — это восстановление базовых гражданских и политических свобод: свободы слова, свободы собраний, свободы политической организации. Программа-максимум связана с изменением политической системы, ее основных элементов: формы правления, политического режима, государственного устройства. Свобода и демократия — это не отвлеченные понятия, это благосостояние, это развитие, это безопасность. А несвобода и авторитаризм — это нищета, отсталость, слабость и деградация. Сегодня Россия, увы, не является ни свободной, ни демократической страной, но она обязательно ею будет. Будет новая Россия — свободная, открытая, толерантная и, следовательно, динамичная, развитая, устойчиво стоящая на своих ногах, искренне уважаемая соседями, страна граждан, страна с будущим, другая страна, другая Россия.
Близкий подход предъявляет Лилия Шевцова, которая также выступила на конференции. В версии “Демократия для ископаемых” на сайте Московского центра Карнеги (также “Новая газета”, 24 июля) она определяет Российское государство как государство, которое живет “по понятиям”. Такое государство не может обеспечивать свою собственную устойчивость и само подрывает свою стабильность. Это государство воспроизводит безответственность. В силу централизации власти ее внутренние артерии закупориваются, и власть не может понять, что же происходит в обществе. Такое государство воспроизводит сырьевую экономику, которая, в свою очередь, является основой для политики “по понятиям”. Государство, функционирующее “по понятиям” и опирающееся на природные ископаемые, не может быть не только современным и динамичным, но и полноценным и самодостаточным. Оно ни в коем случае не может быть суверенным. Такое государство может быть только довеском, привеском, аппендиксом более развитых стран-энергопотребителей. Короче, таким государствам уготована роль сноски либо запятой в мировой истории. Элитой такого государства являются компрадоры, которые намеренно гудят о суверенитете и патриотизме, ругают Запад, пытаясь прикрыть свою неспособность думать о национально-государственных интересах. Наконец, государство, живущее “по понятиям”, не имеет механизма разрешения конфликтов, более того, само подкладывает под себя мину замедленного действия. Таким государствам рано или поздно угрожает загнивание либо открытый кризис. Российское государство не имеет встроенного механизма разрешения кризиса, и ни сама власть, ни оппозиция, ни гражданское общество не готовы к внештатным ситуациям, когда начинает слетать резьба и болты летят в стороны.
Татьяна Щеглова (“Суверенная филология” — “Lenta.ru”, 13 сентября) отслеживает историю политического брэнда “суверенная демократия”. Термин ввел в обиход замглавы президентской администрации Владислав Сурков, имеющий репутацию “серого кардинала”, “рупора Кремля”. В первый раз Сурков 28 июня противопоставил новый термин некой “управляемой демократии”, обозначив последнюю как “навязываемую некоторыми центрами глобального влияния всем народам без разбора — силой и лукавством — шаблонную модель неэффективных и, следовательно, управляемых извне экономических и политических режимов”. То есть “мы пойдем другим путем”. Уже 11 июля в Москве состоялся форум с названием “Экономика суверенной демократии”, выступая на котором Сурков сделал по поводу нового понятия разъяснения, поначалу, правда, несколько шокировавшие даже ко всему привыкшую общественность. В частности, оказалось, что “духовным предтечей” идеологии суверенной демократии является революционер Че Гевара. 13 июля министр обороны Сергей Иванов выступил в “Известиях” с программной статьей, в которой заявил, что общество должно сплотиться вокруг “новой триады” национальных ценностей: суверенная демократия, сильная экономика и военная мощь. Однако дальше начались разброд и шатание. 24 июля в журнале “Эксперт” было опубликовано интервью первого вице-премьера Дмитрия Медведева, который усомнился в правомерности сурковского термина. Тут-то и обнаружилось, что в Кремле, оказывается, вовсе и не существует единой позиции на сей счет. Это вызвало смятение в рядах “партии власти”. 30 августа в Москве состоялся круглый стол, на котором Сурков, употребляя слова “дискурс” и “идеологическая матрица”, тем не менее еще раз убедил общественность в том, что альтернативы “суверенной демократии” нет и с этим согласно все руководство страны. Но уверенность в единении “верхов” опять была поколеблена, на этот раз самим президентом. В ходе встречи с зарубежными политологами 9 сентября Путин заявил: “Суверенитет и демократия — это понятия, которые оценивают два разных явления, это разные вещи. Но современный глобальный мир, на мой взгляд, такую площадку для дискуссии на эту тему все-таки создает. Я в эту дискуссию не вмешиваюсь, я не считаю, что она вредная. И если люди поспорят на эту тему и в ходе этих споров и дискуссий будут появляться какие-то идеи, которые можно было бы использовать в практическом плане внутри страны и в нашей внешней политике, хуже не будет”. Такая отстраненная позиция того, чьим рупором, как полагала растерявшаяся общественность, является Сурков, вызвала окончательное смятение в рядах единороссов. Что-то не срослось в пресловутой кремлевской тиши, вопросы филологии, видимо, стали решающими.
Михаил Фишман (“Приехал жрец” — “Газета.Ru”, 12 июля) тоже пишет о В. Суркове. Автор смыслов и громких слов. Сурков не входит в команду Путина. Он в чистом виде менеджер на службе у руководства. И основной интерес политтехнолога в том, чтобы не потерять сферу своего влияния и практической работы. “Как сложится — кто знает, но, согласно принятой мифологии, в 2008 году Путин идет наверх. Становится жителем высших сфер. Ближайшее окружение занимает указанные ему места и устанавливает баланс сил. А люди с иерархического верха, но с кастовыми дефектами, выводящими их из основной игры, формируют институт путинского контроля… Они защищают Путина от тех, кого он привел с собой”. Сурков мог бы стать лидером этой группы. Его усилия по насаждению идеологии суверенной демократии — явное движение в эту сторону. Суверенная демократия вовне — набор риторических конструкций для беспредметного спора с Западом. Суверенная демократия вовнутрь — свод неписаных законов о моральном авторитете Путина. А в остальном шелуха из слов. Идеология Суркова неприхотлива и основана на самом простом приеме. Она всего лишь обслуживающий государственные цели “принцип зеркала”: тезис и антитезис — одно и то же. Поскольку вокруг нас нет чистых беспримесных сущностей, то все принадлежащее к сфере общественного осмысления можно без ущерба выворачивать в любую сторону. Так Путин общается с Бушем. Так теперь с экранов разговаривает сам Сурков. Теперь основная цель Путина — неподвижность. Штиль, понимаемый как стабильность и статус-кво. Лозунги — вещь опасная. Идеология Суркова эффективна и принята к работе, потому что ее нет и ей невозможно следовать. Его лозунги нельзя перехватить, их даже трудно воспроизвести. Как у партии власти не должно быть реальной власти, так и политическая жизнь сегодня должна быть основана на демобилизации. Чтобы общественная память регулярно проветривалась от идей.
По-прежнему озабочен проблемой утраты суверенитета Максим Момот, который полагает, что “Россию ждет внешнее управление” (“Prognosis.Ru”, 18 июля). Концепция “суверенной демократии” призвана стать прикрытием настоящего положения дел: в стране продолжается ликвидации суверенитета. Недоверие к власти порождает желание отыскать на нее управу, а ее не найти ближе Вашингтона. Причем чем жестче станет действовать Кремль во внутренней политике, тем быстрее будет расти число сторонников фактической ликвидации независимости страны (как и другой крайности — националистической диктатуры с социалистическим оттенком). Российские чиновники становятся все менее российскими. Абрамович правит Чукоткой из Лондона, другие “государственные мужи” — с альпийских курортов. Беженцами в Чечне занимаются датчане. Отметки по успеваемости президенту России выставляет Кондолиза Райс, заменяя собой сразу и российское гражданское общество, и независимый парламент. Российский суверенитет находится в процессе ликвидации в северокавказских республиках и, что менее заметно, — в поволжских. Возможная ликвидация РФ, как уже нетрудно понять, начнется с Северного Кавказа. Российская политическая элита заметно деградирует, и деградация эта, проявляющаяся, в частности, в унизительных арестах высших российских чиновников за границей, ускоряет приближение для РФ “часа икс”. Деградация ряда секторов экономики также вносит свою лепту как в возникающее у россиян желание перенести центральный офис страны в Вашингтон, так и в сокращение у Москвы возможностей противиться воле США. Капитализация одной только фирмы Google достигает $131 млрд. Капитализация “Газпрома” не превышает $190 млрд, приближаясь к стоимости одного крупного поискового сайта в Интернете. В новых отраслях экономики Россия отстает не только от Запада, но и, скажем, от Индии. Третьей, после неэффективного управления и откола национальных республик, предпосылкой отказа РФ от части суверенитета выступает углубляющийся разрыв между богатыми и бедными. Стремление к материальному благополучию любыми способами, безусловно, стало в России доминирующим.
На сайте “Газета.Ru” Юрий Коргунюк (“Аристократы из людской”, 18 июля) рассуждает о специфике российской политической элиты. На первый взгляд, между нынешней российской элитой и западной не обнаруживается существенных различий. Наша образованна, инициативна, предприимчива, хорошо чувствует конъюнктуру. Ей, конечно, свойственны излишнее увлечение личной выгодой в ущерб общественному благу, чрезмерная склонность к лоббизму, но и западная элита в этом отношении отнюдь не безгрешна. Если отечественные элитарии чем и отличаются от своих собратьев из развитых стран, так это, пожалуй, неимоверной гибкостью, доходящей до полной беспринципности, отсутствием не только корней, но даже элементарных якорей, которые фиксировали бы положение деятелей в определенной точке политического пространства. Нежелание думать ни о собственной репутации, ни о том, что будет после того, как система рухнет, наводит на умозаключения относительно причин столь поразительного пренебрежения всеми и всяческими приличиями. Как объясняет Коргонюк, в России ХIХ века, во Франции ХVII века элита формировалась из дворян, господ, для которых понятие чести не было пустым звуком. Выработанный нобилитетом свод правил поведения впоследствии был воспринят и другими слоями общества, которые усвоили многие из “феодальных предрассудков” — чувство собственного достоинства, твердость убеждений etc. Наша же элита “родом из людской, и единственное, на что она способна, — навязывать обществу нравы, в людской бытующие: нравы дворовых слуг, наглых по отношению к простым людям и лебезящих перед господами”.
В другой своей статье, “Змеиная кожа российской политики” (“Газета.Ru”, 31 июля) Коргунюк говорит, что и народ мало изменился. Да, в российском обществе появились новые, “постсоветские” люди — профессионалы, чувствующие себя в рыночной среде как рыба в воде. Но большинство населения по-прежнему составляют люди советские, селекцией которых коммунистический режим так гордился и которые на самом деле были его проклятьем. Главная особенность “советских” людей — их неспособность брать на себя ответственность за состояние собственных дел. Именно в этом кроются корни современного российского популизма. Сказать советскому человеку: “Позаботься о себе сам” — все равно что заявить ему: “Иди и сдохни”. Так и только так он воспринимает призывы к экономической самостоятельности. Отсюда такая популярность в России патерналистской модели политики. Спрос на садовника, который всех прополет, польет и подстрижет, никуда не делся. Более того, появление кандидата на эту должность совпало с началом экономического подъема, и в глазах подавляющего большинства населения одно оказалось неразрывно связано с другим. Можно сколько угодно доказывать, что для экономического роста необходимы куда более серьезные предпосылки, чем заявления одного человека, мало в чем искушенного, за исключением, может, специфической спецслужбистской деятельности. Условный рефлекс уже выработался и сохранится до тех пор, пока имя Путина ассоциируется с экономическим благополучием, а не с экономическими проблемами.
Проекты Империи. Нацвопрос. Кондопога
Немало в прессе спекуляций на имперские темы. Павел Святенков (“Империя и ее имперцы” — АПН, 23 июня) декларирует враждебность имперской идее. За что бы ни боролись имперцы — за построение в России Европы, отличной от натуральной, могучей Евразийской империи в союзе с Китаем (либо без союза с Китаем, но в союзе с Ираном или Казахстаном — варианты многообразны), за “Третий Рим”, нововизантийскую империю и завоевание Константинополя (и тут вариантов масса), — они едины в одном. Во взгляде на русский народ как на скот, который по неизвестной причине “обязан” построить им Третий Рим, Межгалактическую коммунистическую империю, Неоевропу, Светлое Царство коммунизма имени Льва Давидовича Троцкого и тому подобные фантастические государственные образования. Что бы ни говорили имперцы, смысл их идеологических построений всегда один: русский народ обязан совершить коллективное самоубийство во имя высокой миссии. Имперцы грезят эмиграцией в фантастическую страну. Русский народ в рамках имперской концепции мыслится транспортным средством — ослом или лошадью, призванным доставить имперца в вожделенную империю. А что ишак сдохнет по дороге — так то пустячки, дело житейское, такова его евразийская “православная” всечеловечная имперская судьбинушка. Стоит приглядеться к имперцам. Кто они? “Массовый имперец — не совсем русский, но и не совсем нерусский. Имперство — идеология полукровок. Еще точнее — имперство есть идеология людей, по тем или иным причинам испытывающих проблемы однозначной идентификации с той или иной нацией и потому ищущих для себя специфическую универсальную идеологию, которая могла бы снять это противоречие. Классический имперец — по папе еврей (или татарин), по маме русский. Жуткое сочетание”. По логике Святенкова, таких полукровок нужно как-нибудь скорее “принять в русские” и тем самым обезопасить. “На самом деле проектом является государство. Государство — проект русского народа. Именно строительство государственности на данном этапе является объединяющим началом. В появлении нормального государства заинтересованы все, как русские, так и остальные народы России. Смею предположить, и сами имперцы. Отказ от сырьевой экономики, демократия, патриотизм. Плюс переход к нормальному для любой демократической страны режиму государства-убежища для русских. Больше ничего на данном этапе не требуется”.
Святенкову возражал православный империалист Дмитрий Володихин (“Почвенная империя” — АПН, 6 июля): санкции истерической жертвенности для русских имперство не содержит. Империя “подразумевает авторитаризм, а также мощь государственной машины, достаточную для решения основных внешних и внутренних проблем. Многие также видят в Империи своего рода чашу, стенки которой сохраняют “сверхценность” — основной культурный стержень данного цивилизационного сообщества (в нашем случае — православие)”. Имперский авторитарный центр при оптимальном варианте занимается разработкой внешней и внутренней политики на основе доктрин, которые формулируются на русском языке, в соответствии с русской культурой, с максимами православия и социально-экономическими интересами русских. “Иными словами, нужна почвенная империя, как бы странно это ни звучало. Не только “силами русских” строится Империя, но и ради русских. Так зачем же гробить самих себя?”
Невнятно, но бодро в спор включился и политтехнолог Глеб Павловский (“К дискуссии об империи” — АПН, 6 июля). Империя по-русски — “какой-то пароль стадной безмозглости. Сперва затопили газеты добровольно на себя принятым словцом “империя”, приравняв его к похабели (1988–1991), затем без передыху — подцепив хульное словцо, не добавляя ничего к его скудости, но взалкав запоздало, зажав в кулачок, терзают долгой суходрочкой <…> И всякий раз “ура-ура”, ни разу себя ни о чем не спрашивая — что за империя, откуда взялась, кто потерял и почему нашлась?!” Из дальнейшего можно предположить, что Павловский видит такую альтернативу: “стать и остаться Россией” — либо “решить отказаться быть Россией, став вместо этого небывалой Нормальной Страной”. Там и тут большие риски.
Свой взгляд у империалиста Аркадия Малера (“Три пароля Новой Правой. Часть II. Пароль второй — империализм” — “Русский Журнал”, 27 июля). Империя — это единственно нормальное состояние России. Далее Малер расшифровывает тезис об “имперских” амбициях России. Украина, Белоруссия и Казахстан — “территория этих государств — историческая часть русской цивилизации, следовательно, их реинтеграция есть вовсе не имперская экспансия России, а только ее воссоединение в едином, мононациональном, хотя и полиэтническом государстве <…> да, существует русский империализм, и да, существуют русские империалисты, видящие Россию перманентно расширяющейся империей. И не только для того, чтобы вернуть утраченное, а для того, чтобы обрести новое”. “Новые правые” “должны честно признаться: да, мы империалисты, и мы были ими всегда, потому что считаем нашу страну — образцом для подражания, нашу культуру — лучшей из всех возможных, нашу религию — абсолютной истиной. И мы не хотим довольствоваться всем этим в своем интравертном мирке, мы хотим открыть наши ценности миру. И мир станет нашим. Или мы сомневаемся в их абсолютном значении?”
Александр Проханов (“Битва за “Пятую Империю”” — “Завтра”, № 26, 28 июня) провозглашает рождение “Пятой Империи” — “нового кристалла русской государственности, в котором преломляются разноцветные лучи неразрывной русской истории”. Патетический захлеб автора лишен меры: “Все — и земля, и небо, и горнии духи, и силы мглы, — свидетельствуют: родился дивный младенец. Он обнаружен. Враги России кинулись на него авианосными армадами и космическими группировками, “агентами влияния” и наемными убийцами, магами и чародеями, — желают младенцу погибели. Русские патриоты, очнувшись от многолетней тоски и обморока, узрели новорожденное чадо, устремились к нему. Окружили кольцом обороны, заслоняют от врагов. Мы, газета “Завтра”, присоединяемся к сонму защитников. Ведем битву за “Пятую Империю” — новую ипостась Государства Российского”. Относительно места, где обретается “младенец”, Проханов утверждает: “Враг заблуждается, надеясь обнаружить младенца в Грановитой палате или в тайном бункере Ракетных войск, или в голубой хрустальной башне Газпрома. “Империя” — это вихрь, прозрачная волна, скорость света. Проповедь с амвона. Слово в стихотворной строфе. Она неуловима, везде. Прорастает повсюду, как вешняя трава. Покрывает еще недавно голую, холодную землю золотом одуванчиков. Разносится бессчетными семенами, залетая в каждое сердце. Сердце начинает биться живей. Становится вместилищем духа. Из него начинает свой рост божественный цветок. Золотой, как солнце, одуванчик русской “Империи””.
В пространной беседе с Анатолием Чубайсом (“Завтра”, сентябрь, № 38) Проханов признается, что “созревший в среде патриотов” проект “Пятой Империи” “не наполняется пока никаким конкретным содержанием”. Что он и сам не знает, “какая это будет Империя: коммунистическая, либеральная, фашистская, теократическая или какая-то иная имперская мегамашина, — только исторический процесс покажет, что будет стоять за этим термином”. Чубайс же в ответ развивает свой концепт либеральной империи. Основная суть — стать региональным США–знаменосцем свободы на пространстве СНГ: “…активная поддержка свободы, прав человека. Либеральная империя должна не на штыках держаться, а на привлекательности России, на образе нашей страны, нашего государства как источника справедливости, защиты. Империя — это не “покоренные народы”, не присоединенные земли. Это не только и даже не столько зона интересов, сколько зона ответственности. В моем понимании Россия станет либеральной империей тогда, когда в соседних, в исторически связанных с нами странах люди будут уверены в том, что мы хотим, чтобы они были свободны, что произвол и жестокость по отношению к ним мы осуждаем. И что мы будем предпринимать все законные меры для того, чтобы их права и свободы были должным образом обеспечены. И в этом, я думаю, миссия нашей великой страны по отношению к ее соседям”. Другая задача — освоение неорганизованного, неиспользуемого пространства внутри страны. Обустройство, внутренняя экспансия — глобальная задача для нашей страны примерно лет на сто вперед… В основном же Чубайс смотрит на происходящее оптимистично и видит сегодня благие плоды удачного исторического посева в 90-е годы.
Журнал “Credo New” (№ 1) публикует интервью с руководителем теоретического отдела исследовательской группы “Конструирование Будущего” Сергеем Переслегиным, который признается в том, что он марксист, и делится довольно химерическими представлениями о российской цивилизации (четвертой, наряду с европейской цивилизацией, цивилизацией Востока и цивилизацией Ислама). Мы пытаемся строить собственную проектность. “Если в геополитике у нас все плохо совсем, в геоэкономике плохо все кроме энергетики, но она настолько сейчас важна, что дает возможность держаться впереди, то есть в разряде сильных держав, то в геокультурном плане мы входим в первую четверку”. Под конец Переслегин прогнозирует: “В ближайшие 10–15 лет России неизбежно предстоит вести крупную войну, но вот какая это будет война — такая, как Вторая мировая, или такая, как, например, шестидневная война в 1967 году, это вопрос. Или, вообще, это сможет быть ситуация, при которой война вроде была, и победа есть, а выстрелов не было”. “Есть некий Сюжет (с большой буквы), динамический Сюжет, управляющий миром и случайностями, согласно которому вполне вероятно в каждую историческую эпоху новая военная история начинается столкновением России и Японии”.
Михаил Пожарский (“Отделяйтесь!” — “NaZlobu.Ru”, 9 сентября) излагает базисную ситуацию. В карельском городе Кондопога (47 000 человек) произошел конфликт чеченцев с русскими. С приездом милиции конфликт вроде как закончился. Но затем приехали другие чеченцы “на помощь”, столкнулись с другими русскими, которые отмечали новоселье. На предложение “один на один” чеченцы отреагировали вполне “благородно” — проткнули ножом предлагавшего (так что вышел со спины — по свидетельствам очевидцев), затем принялись за остальных, что в итоге дало четыре русских трупа. Клуб “Чайка”, в котором все это произошло, принадлежал чеченцам Имановым. “Далее, милиционеры заперли нескольких подозреваемых чеченцев в клетку (где тем, конечно, самое место). Жители собрались на митинг, со всего города. ОМОН тоже собрался, со всей Карелии. Русский ОМОН прессует русских жителей. Русский русскому у нас волк, опять же. Местные же власти, вероятно, переживают за сохранность бизнеса. Упомянутую “Чайку” в итоге спалили. <…> Далее, по Интернету ходит невнятная информация о том, что де внутри местной чеченской диаспоры раздают автоматическое оружие. Т.к. легкое стрелковое у них, вероятно, и так на руках — речь, наверное, должна идти о пулеметах. Также пишут, что якобы чеченцы и азербайджанцы отсылают свои семьи в другие города. В Кондопогу прилетел Белов из ДПНИ, читал речи”. Пожарский солидарен с мнением В. Голышева (см. обзор в прошлом номере): “иммиграция, диаспоры, ОПГ1 — это не просто стихийный набег голодных кавказских хищников на богатые постсоветские рынки. Это государственная программа. С Кавказа сознательно не выпускают русских, но поощряют миграцию самих кавказцев в Россию”. Диаспоры в ситуации тотальной коррумпированности общества ведут себя как нож в масле. Армия все больше комплектуется выходцами с Кавказа и Средней Азии. В следующие несколько лет мы получим всплеск нескольких видов бизнеса — отъем бизнеса (рейдерство), отъем квартир (чаще в крупных городах), торговля донорскими органами. Заниматься этим, скорее всего, будут этнические ОПГ, под надзором русских (и не очень) государственных структур. А большинство русских “кланами” не обладают, по “кодексам” не живут. Русских много (это пока) — русские к этому привыкли, русские друг другу волки. А реакция русских на кавказское вторжение — лежать на печке и ждать. “Русские служили империи. Империя мертва, русские пока живы, но если русские останутся имперцами мертвой империи — это ненадолго. Поэтому все имперские разглагольствования, все россказни про Третий Рим, православную (или пятую) Ымперию — сейчас это первейший и самый действенный способ национального самоубийства. Следует, наконец, понять: те проблемы, которые мы нынче имеем с иммигрантами и антинародной властью, — они именно оттого, что русские до сих пор имперцы, подданые мертвой империи. Нужно опираться на другие ипостаси русского народа, на “иную русскость” — новгородскую, казачью, разинскую etc. Благо, свободомыслящих, “иных русских” (а не смердов государевых) в России осталось еще довольно много. Но скоро не будет — часть уедет, часть пересажают или убьют. Уничтожат как класс. Альтернатива имперству — нация и национализм, самоопределение “снизу””. “Русским для жизни требуется русское государство, коим РФ не является ни в коей мере. Русское государство, где определяющая часть благ будет принадлежать официально провозглашенной титульной русской нации. И все ветви власти будут служить ей же. А ныне, относительно здоровым окраинам странного государственного образования РФ (оно же “кремлевская ОПГ”), можно дать только один дельный совет — отделяйтесь! На сегодняшний день это — единственная возможность освободиться от разнообразных этнических мафиозных кланов и от властей, их упорно прикрывающих, делящих с ними прибыль. Создавайте свою собственную милицию и армию, свою экономику. Станьте первой ласточкой. Пусть за вами последуют другие. И так до тех пор, пока вся Россия не отделится от РФ, превратившись, наконец, в русское государство”.
Вадим Штепа в ответ (“Определяйтесь!” — “NaZlobu.Ru”, 15 сентября) предостерегает: распад РФ в условиях существующей государственной структуры, будет мало чем отличаться от распада СССР, где власть в большинстве “независимых государств” осталась в руках все той же партийной номенклатуры, наскоро “национально” перекрасившейся. Вообще, не нужно воспринимать государство как некую самоцель, считая его главным критерием наличия собственной цивилизации. “В нашей Новгородской республике… вообще не знали понятия “государства” в смысле некоей бюрократической машины, стоящей над народом, автономной от него, и требующей поклонения самой себе, <…> вместо лозунга “Отделяйтесь!”, я бы выдвинул альтернативный — “Определяйтесь!” К чему нам следует возводить русскую историю — к Новгородской республике или к Московскому царству? Кем мы хотим себя чувствовать — свободными гражданами или “холопами царя-батюшки”? <…>Еще один выбор, с которым следует определиться — какой мы хотим видеть свою страну: унитарной или многообразной?” Ранняя, северная Русь была многополярной “Гардарикой. До Орды было много разных Русей, и при общности языка и веры в каждой развивалось особое хозяйство и культура”. “Поэтому пора уже определиться и с пониманием “русскости” на шкале “консервативное-революционное”. Сегодня большинство “русских националистов”, увы, мыслят именно консервативно. Они желают лишь сохранить житейские и психологические стандарты позднесоветского “русскоязычного населения”. Но консерваторы в истории всегда проигрывают… “Революционеров” в русском национализме пока немного. Это люди иного антропологического склада — “варяжского” и “первооткрывательского”. Как и варяги, они мыслят Русь как новую цивилизацию, которую еще надо построить, и именно в новых глобальных условиях. Всякий “охранительский” пафос им чужд, да и просто скучен…” Штепа предлагает создать систему автономных, но взаимосвязанных региональных Народных Фронтов, которые явочным, “вечевым” порядком будут осуществлять гражданское самоуправление — вместо отчужденной, чиновничье-полицейской “вертикали”.
Роман Коноплев (“Нанизанные на вертикаль” — “NaZlobu.Ru”, 11 сентября) предупреждает: пожар погромов в течение ближайшего полугодия способен охватить всю центральную часть страны. “Мечты некоторых политических проходимцев о том, что в огне этого костра “будет выкована новая русская нация” я оставляю на их совести. Никакие полицейские меры — вплоть до копирования порядков Третьего рейха — здесь не помогут. Мы потеряем страну навсегда”. Эпоха построения “новой России” привела к неведомому доселе уровню маргинализации значительной части коренного населения страны. Уличная “партия мести” ждет своего часа. Это час расплаты за собственное унижение и обманутые надежды. Только очень наивные люди могут думать, что ее мишенью станут кавказцы. Это будет бессмысленный и беспощадный уличный террор, в котором будут только случайные жертвы. Унижение свободно перетечет в чистое — дистиллированно чистое — насилие, перед которым в наиболее уязвимом положении окажутся именно наиболее слабые и незащищенные. Никакого велосипеда изобретать не следует. В первую очередь речь идет о безоговорочном обеспечении гражданам России полноценного избирательного права. Необходимо разработать механизмы обеспечения гражданского контроля над силовыми структурами на местном уровне. В том числе и через институт выборов руководителей РОВД на местах. Любое ограничение гражданских свобод в нынешних условиях означает полный разрыв и без того слабой сопричастности коренного населения страны к происходящему. Вместо нормальных частных политических инициатив (безжалостно вытаптываемых властью) мы уже сегодня имеем тысячи абсолютно не политизированных уличных банд.
Евгений Варшавер (“Как избежать Кондопоги” — “ПОЛИТ.РУ”, 18 сентября) полагает: государству надо противостоять любым проявлениям “теневой” власти бандитов — вне зависимости от их национальности. Не забывая при этом о роли Движения против нелегальной иммиграции как фактора разжигания межнациональной розни.
Между тем Петр Милосердов (“Закрытие России” — “Каспаров.Ru”, 19 июня) характеризует общественную ситуацию в Карелии. На смену леспромхозам идут “харвестеры” — механизированные комплексы по рубке и обработке древесины — небольшие проходческие щиты по добыче леса. Обслуживают такой щит несколько человек, леспромхозы с их сотнями работников не нужны. Эффективно экономически? Если, конечно, не брать в расчет того, что леспромхозы занимались не только рубкой леса, но и посадкой деревьев (чтобы было что рубить и через 50 лет), защитой от вредителей, глубокой переработкой древесины, позволяющей получать прибыль не с оборота, а с прибавочной стоимости. “Харвестеры” же безжалостно вырубают лес, проводят его первичную обработку. Затем, с минимальной прибылью, он идет прямиком в Финляндию, возвращаясь в Россию тоннами офисной бумаги и глянцем журналов. Вокруг леспромхозов еще недавно, меньше десятилетия назад, шла жизнь. Существовала “социалка” — больницы, школы, библиотеки, собесы. Говоря языком современной демографии, они были структурами расселения. Сегодня леспромхозовские поселки умирают. На смену больницам приходят ФАПы (фельдшерско-акушерские пункты), затем и ФАПы “оптимизируют”, сокращая их количество (это притом, что от поселка до поселка километров 20). Закрываются сберкассы, и чтобы получить пособие на ребенка, зачастую нужно потратить 200 рублей на проезд до райцентра и обратно — считай, полпособия нет. Но главное — нет работы. Никакой. В поселке, где живет несколько сотен человек, нечего делать. Карелия скатывается в дофеодальную эпоху. Основным занятием (оно же — заработок) становится собирательство, рыболовство и охота. Плюс — самогоноварение, впрочем, постепенно сдающее позиции сверхдешевой (от 20 рублей за бутылку) паленой водке. За вымиранием поселков идет разрушение дорог: зачем ездить туда, где никто не живет? Территория, на карте покрытая красными жилками дорог, превращается в островки дряхлеющей цивилизации в райцентрах с дичающими, десоциализирующимися гражданами. Заглянуть в будущее Карелии совсем несложно. За 10 лет население уменьшилось на 100 тысяч человек, с 800 до 700 тысяч. Лет через тридцать Республикой Карелия будет называться Петрозаводск и 3–4 относительно крупных райцентра. “С Карелией граничит Финляндия. Там точно такой же климат и природные условия. И граждане там тоже любят выпить. Однако там, на территории примерно раза в два большей, проживает в семь раз больше народу. Государство Финляндия не торгует только что срубленным лесом и не обещает векселя за второго ребенка <…> Там разрабатывают бытовую электронику, а образование — бесплатно для всех. Почему так? Да потому, что финны не строили “сырьевую державу”, и не собирались продавать дрова по всему миру”.
Координатор рабочей группы “Медиа” международной молодежной ассоциации финно-угорских народов (МАФУН) Александр Трифонов (“Homo postsoveticus” — “Каспаров.Ru”, 17 июля) выступает против ликвидации национально-территориальных автономий. Впервые в российской истории возобладало полное и решительное наступление унификации на многонациональное своеобразие государства. Народности России перестали быть субъектом права. Называлось это “приведением регионального законодательства в соответствие с федеральным”. Но если региональные органы законодательной власти в национальных республиках и автономиях штампуют законы из Центра, не имея возможности отразить в них местную специфику, если система органов власти субъектов впервые за тысячу лет российской истории не может иметь региональные особенности, то какая же это федерация? “Сегодня вам, коренные народы России, надлежит сидеть тихо и ждать ликвидаторскую команду из Центра. И чтобы никаких особенностей! Выделяться из общей кучи россиян не разрешено. Захотят, закроют все мечети под предлогом борьбы с ваххабизмом, как кое-где на Кавказе. Захотят, лишат вас права учреждать собственный алфавит на основе латинской графики. И попробуй объясни, что, например, карельскому и вепсскому языкам латинская графика подходит куда лучше кириллицы. И литературные языки эти развивались на основе преданной анафеме латиницы. Могут и вовсе лишить вас автономии, что и проделали с мирными коми-пермяками”.
Оппозиция
“Lenta.ru” публикует выступление Станислава Белковского на упомянутой конференции “Другая Россия” (13 июля). Он замечает: революции в нашей стране всегда случались тогда, когда верховная власть, достигнув крайней степени интеллектуального и морального разложения, фактически снимала с себя ответственность за судьбу России. Так было в 1917, 1991 годах. Эта опасность грозит нам и сейчас. Всесторонняя деградация режима Владимира Путина идет семимильными шагами. Те, кто правит сегодня Россией, воспринимают власть не как миссию служения своей стране и народу, не как орудие большого созидания, а исключительно как инструмент кормления. Идея ответственности перед страной, перед ее народом и историей сегодняшнему правящему слою абсолютно чужда. Они живут и действуют как бы вне времени, исключительно “здесь и сейчас”, ничего не зная и не думая ни о российском прошлом, ни о российском будущем. Цинизм, абсолютное пренебрежение к собственному народу, который они называют “быдлом”, уже стали фирменными знаками нынешнего режима. “После нас — хоть потоп”, “А будут ли нас прославлять в грядущем — не все ли равно” — вот логика действий правящей корпорации… Как затишье предшествует буре, так революциям нередко предшествует период обманчивой буржуазной стабильности. Вернее, иллюзии стабильности, связанной с тем, что правящая элита перестает адекватно оценивать обстановку в стране и смотрит на все через призму калорийности своих обедов и ужинов. Сегодня кремлевские и околокремлевские персонажи пытаются убедить нас в том, что в России царит долгая сонная стабильность, что народ всецело увлечен потребительскими кредитами на покупку кофеварок и стиральных машин, и пока нефть высока — все будет исключительно хорошо. Ну а там, собственно, — хоть потоп. Ведь пятизвездочный ковчег уже подогнан к причалу элитного яхт-клуба: до великого падения нефти капиталы российской правительствующей группы будут полностью вывезены из страны и легализованы на Западе. На том самом Западе, к которому облезлые путинские клевреты, на самом деле пуще всех напастей боящиеся простого американо-швейцарского прокурора, так дерзновенно пытаются задираться. …Стабильность в современной России действительно существует. Это стабильность неизлечимо больного, который узнал, что нет лекарств, способных вернуть ему шанс на выздоровление, и потому махнул на себя рукой. Стабильность разложения и распада. Исполнительная власть на всех уровнях перестала выполнять свои канонические функции и превратилась в рыхлое собрание крупных воров и мелких воришек. У России уже фактически нет армии. Превращается в груду строительного мусора оборонно-промышленный комплекс. Уничтожается фундаментальная наука, РАН скоро будет превращена в контору по торговле недвижимостью. Ликвидируется уникальная национальная система образования. Бесплатное образование и медицина для всех заменяются платными — для очень и очень немногих. Уверенно и быстро идет китаизация Сибири и Дальнего Востока. Россия теряет контроль над Северным Кавказом; передав Чечню в безраздельное владение кадыровскому клану, Кремль фактически легализовал утрату контроля над этим регионом. Жители России все менее ощущают себя частью единого национально-государственного организма. В результате длительной негативной селекции вверх по социальной лестнице поднимаются исключительно сервильные ничтожества, которые и формируют стандарты в современном российском обществе. Главный же критерий и едва ли не источник морали для этих людишек — близость к кормушке. Если тебе повезло и ты оказался в нужное время в нужном месте, где раздавали какую-то часть имперского материального наследства, — ты правилен и морален. Если нет — то нет. Российская элита все более превращается в коллективного паразита-дегенерата, образ которого окончательно распугал постсоветское пространство и положил конец нашему политическому доминированию на евразийском хартленде. И все эти разрушительные процессы нашли в прошлом году свое идеологическое обоснование: оказывается, мы строим “энергетическую империю”. То есть, если называть вещи своими именами, сырьевую колонию, большую евразийскую Нигерию, в которой все негативные процессы сразу становятся как бы позитивными: ведь ни наука, ни образование, ни армия, ни геополитические амбиции такой колониальной территории просто не нужны. И депопуляция тоже из трагедии превращается во благо: ведь для обеспечения бесперебойной добычи сырой нефти и природного газа вкупе с поддержанием гуманитарной сферы ночных клубов и казино больше 50–60 миллионов дорогих россиян просто не требуется. И никакие магические заклинания президентских посланий не могут отменить объективную логику процесса: народ, который не видит своего будущего и не верит в будущее, не станет рожать детей. Хоть давай ему мятую несколькосотдолларовую подачку, хоть не давай. Все в России сегодня примитивизируется, упрощается, источает аромат гнили. Если пользоваться определением Константина Леонтьева, страна вошла в полосу вторичного смесительного упрощения, что может свидетельствовать о скорой гибели уставшей российской цивилизации. Этот фундаментальный кризис и может вылиться в революцию, которая подведет черту под 1200-летней историей России. Чтобы избежать революционного взрыва, России нужна мирная смена элит. На смену нынешней банде криминальных паразитов должны прийти люди, которые хотят и могут строить новое государство, которые руководствуются идеей служения и видением великого будущего России. Это и есть основа для объединения всей русской оппозиции — от коммунистов до либералов, от приверженцев “Родины” до сторонников “Яблока”. Выбор России сегодня очень прост. Если ты за сырьевую колонию и постепенное превращение России в западную провинцию Китая — голосуй за “Единую Россию” и путинского последыша. Если же ты за великую, независимую и свободную Россию — встань против путинщины, поддержи единого кандидата от российской оппозиции. Все прочие идеологические, тем более личные противоречия между оппозиционерами — ничто по сравнению с самым главным, основополагающим выбором. Ругаться будем потом — сначала надо выиграть, причем выиграть в 2008 году. Ни каплей позже. “Мы собрались здесь для того, чтобы обеспечить реализацию операции “Преемник””. Единый кандидат в президенты, которого мы обязаны выдвинуть, будет преемником всей исторической России, а не суетливым кассиром воровской шайки, умеющим разве что распихивать по офшорным карманам шальные нефтегазовые деньжата. “Мы собрались здесь для того, чтобы защитить Владимира Путина и его окружение. С учетом того что эти люди сделали с Россией, как они воспользовались данными им возможностями и полномочиями, их изобильным жизням правильно было бы закончиться в краснокаменских колониях. Мы будем молиться за них, чтобы их коллективная старость прошла где-нибудь у аргентинских атлантических берегов, в окружении благодарных потомков лабрадора Кони и пони Вадика, под немолчный рокот выживших членов Общественной палаты. И нынешние правители России, хоть они в Бога и не веруют, должны молиться за то, чтобы именно мы пришли к власти: потому что только мы гарантируем им милосердие. Если президентом станет полковник Владимир Квачков, он повесит их всех на Лобном месте вниз головой. Мы пришли дать свободу Владимиру Путину. Свободу от непосильного для этого жандармско-бандитского подполковника бремени править и управлять Россией. Свой потолок компетентности (по принципу Питера) В.В. пробил еще много лет назад — на посту заместителя мэра Санкт-Петербурга”. Белковский замечает также: ставка на крупный российский бизнес для современной российской оппозиции — наивна и ошибочна. Именно крупный бизнес сыграл ключевую роль в создании критикуемой нами системы и выдвинул в президенты России Владимира Путина. Выгодоприобретатели приватизации 1990-х годов — опора этого режима, а вовсе не наши союзники. Эти люди могут тихо поругивать Путина на своих виллах на Лазурном Берегу, но они куда больше заинтересованы в сохранении status quo, нежели в приходе новой, национально и социально ответственной элиты российского общества. Им не нужно реальное гражданское общество, потому что деньги, как гласит постсоветская поговорка, “любят тишину”. Они хотели бы видеть рядом с собою приусадебные PR-хозяйства, легко используемые в коммерческих конфликтах, но отнюдь не реально независимые и сильные общественные структуры. Кремлевская клептократия устраивает крупных бизнесменов гораздо больше, чем реально свободная великая Россия, где каждый гражданин наделен своими неотъемлемыми правами и своими обязанностями перед родиной. Наша главная опора, движущая сила объединенной российской оппозиции — это интеллигенция. Учителя, врачи, ученые. Главные жертвы деимпериализации, деинтеллектуализации России, процессов вторичного смесительного упрощения. Именно к десяткам миллионов таких людей, образующих костяк активной части народа, должен быть обращен призыв оппозиции.
Белковский составил также “Катехизис оппозиции” (“Ежедневный журнал” и “NaZlobu.Ru”, 27 июля) в форме вопросов и ответов. Этот режим — власть классических торговцев, людей, живущих внутри нескончаемой схемы “деньги — товар — деньги”. Так называемая энергетическая империя — это не доктрина национального развития, а политтехнологическое оправдание сегодняшней правящей корпорации. Стране, которая объявила своей единственной задачей добычу-экспорт сырой нефти и природного газа, ни индустрия высоких технологий, ни образование, ни наука, ни геополитические амбиции, ни гении с героями, ни развитая политическая система с уверенным гражданским обществом просто не нужны. Нет потребности и в дееспособной армии: безопасность сырьевой провинции, которую в PR-целях назвали целой Империей, обеспечат счастливые потребители стабильного сырья. Концепция “сырьевой провинции” не позволит даже удержать Россию в ее нынешних границах: уже через несколько лет Сибирь как главный источник и фактический поставщик священных ископаемых ресурсов заявит свои особые права на нефтегазовые доходы, и с этого момента фактический раскол страны по Уральскому хребту станет неизбежным. Европейская часть России утратит свое влияние. В Сибирь придет Китай. Нынешний вариант развития ведет Россию к гибели и распаду в перспективе 5 — 7 лет. А потому властвующий режим должен быть как можно быстрее сменен. Россией должны править не торговцы, но воины и философы, понимающие значение великих общностей и способные сформулировать для всей России новый модернизационный проект. Большой современный смысл России состоит в том, чтобы предотвратить безмерно-всемирное усиление Китая и тем самым спасти цивилизационное равновесие в мире. Цель объединенной оппозиции — вытащить Россию из колеи деградации, остановить превращение страны в сырьевую провинцию, спасти от разрушения российскую цивилизацию, соединить имперские ценности с идеалами свободы. Задача объединенной оппозиции — взять власть в России, причем не позднее 2008 года. Участником объединенной оппозиции может быть коммунист и либерал, националист и социал-демократ. Идеологические споры придется возобновить после общей победы. Оппозиция в современной России — это не идеология, это — сумма аксиом, определенное понимание мироздания. Выбор должен быть негромким, но вполне четким. Оппозиция способна победить только как многомиллионная сетевая структура идеологически мотивированных людей, ориентированная на единого лидера — фигуру, которая, может быть, многим не нравится, но зато всех устраивает — хотя бы как символ. …Если России суждено сохраниться в истории — мы победим. Если наша страна обречена на смерть — проиграем. Главное этическое правило оппозиционера: делай, что должен, — и будь что будет. Другого все равно не дано.
Яростный критик режима Владимир Голышев (“Срезал” — “Каспаров.Ru”, 19 июля) возражает тем, кто требует от оппозиции позитивной программы. “Вместо виноватого пыхтения ответьте вопросом на вопрос: “А у действующей власти программа есть?”” Есть конкретный коммерческий интерес и маскирующая этот интерес пиаровская дымовая завеса. “Или в 2000 году вчерашняя серая мышь в кимоно уселась в президентское кресло с программой под мышкой? Да ничего подобного! Была война в Чечне. Был имидж “крутого парня”. Были некоторые элементы популярной державно-патриотической риторики. И все. А дальше программа была? Не было. Был курс на узурпацию власти. Проводился он жестко и последовательно. Но это было лишь “овладение инструментом”, а не сама операция. Саму операцию мы видим сейчас. Выяснилось, что это операция с ценными бумагами”. Признаки “программы” можно было обнаружить лишь в робких трепыханиях Козака до его ссылки на Кавказ. Смена власти во всех нормальных странах — это не катастрофа, а рутина. “Путинщина цинично эксплуатировала и эксплуатирует миф о “добром царе” — как самом надежном подателе всякого блага. Мол, страна у нас больно большая и сложная, не до “демократического баловства” — нужна крепкая рука, уверено скользящая по эрегированной вертикали. Туда-сюда, туда-сюда. И тогда страна непременно забудется в сладкой истоме. А в итоге получили ИЧП2 “Кремль” по пошиву карманов, которые нужно “держать шире”. Оппозиция сегодня — это совокупность всех тех, для кого очевидно, что путинщина — тупиковая ветвь эволюции. На ней нельзя вить гнездо, вешать качели или “тарзанку”, совещаться с приблудными сурками, слушать присевшего на нее соловья. Ее нужно спилить, ободрать и спалить. А пепел выкинуть на помойку. Те, для кого это не очевидно, автоматически зачисляются в кремлевский полк. Им будут выданы штаны на вате и батистовые портянки”. В пример России Голышев ставит Украину, где происходит триумф идеалов Майдана и торжествует настоящая парламентская демократия. Янукович побеждает, но он становится главой другого государства. Государства, которое родилось на Майдане. “Кто теперь кинет в них камень и скажет, что лидеры Майдана рвались к креслам, портфелям и кормушкам, когда они, не моргнув глазом, их отдают? Кто, кроме российского телевидения, осмелится сомневаться в том, что тест на демократию Украина прошла? В том, что она больше никогда не будет “страной, похожей на путинскую РФ”…” Далее Голышев излагает основные цели оппозиции, имея в виду гражданское общество демократического типа. Средством он видит не диалог с властью, а ликвидацию режима, прогнозируя возникновение стихийных акций гражданского неповиновения. В этих условиях оппозиция должна будет взять на себя организационные функции, консолидировать людей, снабдить их информацией, оказать правовую и техническую помощь. Дальнейшую роль оппозиции в формировании новых органов власти определят выборы.
В другой публикации на сайте (“Лагерная пыль”, 10 июля) Голышев призывает национал-патриотов и либералов отказаться от межлагерной борьбы. “Другая Россия” — первая сознательная попытка отказаться от альфы и омеги российской политики — лагерной логики. Оппозиция должна отстаивать ценности и идеи противоположные тем, которые отстаивает власть. Должна настаивать на закреплении за Россией максимально высокого цивилизационного статуса или, по крайней мере, на том, что процесс ее экономической, социальной, политической, информационной и всякой иной деградации должен быть немедленно остановлен. “В конце концов, вполне достойной можно признать и программу минимум: создание действующему руководству РФ помех в проведении его человеконенавистнического курса. Собственно, нацболы — главные враги Кремля — именно этим и занимаются”. Обязательным условием успеха следует признать принципиальный отказ от любых форм сотрудничества с властью. Необходимо также воздерживаться от конфронтации с любыми политическими и общественными организациями и группами, выступающими с общеоппозиционной (“нелагерной”) платформы.
Исторические процессы и даты
Сергей Черняховский (“Бесполезные реставрации” — “Газета.Ru”, 19 июля) тщательно сравнивает исторические циклы 1789–1799 годов во Франции и 1989–1999 годов в России (СССР). Он находит сходство, заставляющее поверить в полумистические нумерологические закономерности. “Однако разница заключается в месте и векторе десятилетия 1789–1999 и 1989–1999 годов на общей линии исторического развития страны. Во Франции это десятилетие было десятилетием начала модернизации, открывавшим послереволюционную историю страны. В России период оказывается на деле периодом не модернизации, а контрмодернизации”. Нынешнее правление в России несет в себе одновременно три подобия. С одной стороны, оно является подобием Реставрации Бурбонов с его попыткой вернуть страну в предреволюционный (предмодернизационный) период. С другой — подобием Второй империи Луи Бонапарта, сменившей Вторую республику 1848–1851 годов, с его попыткой превратить сохраняющиеся демократические институты в марионеточную ширму авторитаризма. С третьей — подобием правления победителей Коммуны, с идеей Тьера республики без республиканцев, чем-то сильно напоминающей идею управляемой демократии. Общим всех этих трех периодов во французской истории является то, что все они обладали определенным блеском и величием апелляции к прошлому, но все представляли нисходящие фазы в больших волнах, наступивших за Великой французской революцией, и были обречены на поражение, несмотря на все частные успехи. Все они претендовали на роль окончания революции. Но революции заканчиваются не тогда, когда от власти устраняются их лидеры и наследники, а тогда, когда оказываются решенными породившие их цивилизационные задачи. Пока они не решены, будут вновь и вновь вызывать к жизни сменяющие друг друга дочерние революции, одну за другой сметающие со своего пути все реставрационные попытки и их последствия.
Татьяна Ворожейкина (“Ускользающий выбор” — “Газета.Ru”, 10 июля) полагает, что страна прошла несколько очевидных развилок. В 1991–1993 годах был сделан сознательный выбор в пользу капитализма сверху — путем конвертации власти в собственность, а не снизу — через предоставление режима наибольшего благоприятствования мелкой и средней собственности, которая развивалась бы параллельно государственному сектору, постепенно вытесняя его из наиболее прибыльных сфер экономической активности. Этому соответствовал и политический выбор — ориентация на использование сложившихся управленческих структур для достижения экономических целей (либерализации рынка и приватизации госсобственности) в кратчайшие сроки. Отказ во имя глубины и быстроты экономических преобразований от медленного пути демократической трансформации власти, который потребовал бы постоянного согласования интересов путем политических компромиссов, решающим образом сказался на судьбе крупной частной собственности. С середины 1990-х годов она зависела в первую очередь от сохранения традиционной системы власти в лице ельцинского режима, именно на нем и держалась так называемая олигархическая система. На сохранение этой власти с 1993 года были направлены основные усилия реформаторов. Ради этого был разогнан Верховный Совет, ради этого была начата в 1994 году чеченская война, ставшая одним из важнейших факторов деградации и государства, и общества. Простые, силовые решения сложных проблем утвердились в качестве основного способа воздействия власти на общество. Способ, которым была создана крупная частная собственность — путем прямой конвертации власти в собственность под “крышей” государства или путем сделки с отдельными его представителями, — оказался гораздо важнее для дальнейшей судьбы этой собственности, чем скорость ее создания или объемы активов. Именно это облегчило ее последующую реконвертацию — переход к середине 2000-х годов в руки групп, окончательно приватизировавших государство. Вторая развилка была пройдена в 1996 году с гораздо меньшими возможностями реального выбора. Центральная дилемма президентских выборов формулировалась тогдашними демократами (и властью) следующим образом: если победит Зюганов, выборов больше не будет. Чтобы предотвратить победу Зюганова, была предпринята крупномасштабная операция по манипулированию общественным мнением, приведшая к профанации института выборов. Олигархические группировки, стремившиеся любой ценой отстоять свою собственность, а не Зюганов, не КПРФ осуществили фактическую отмену свободных выборов в России. Нереализованный выбор 1999 года был связан с плюрализацией экономических и административных элит после экономического кризиса 1998 года, возможностью возникновения полицентрической политической системы, основанной на множественности правящих и господствующих групп, неподконтрольных единому центру власти. Эта альтернатива сохранялась до лета 1999 года, когда она была блокирована второй чеченской войной, истерично-ксенофобской мобилизацией общества, его консолидацией вокруг власти и назначением Путина преемником Ельцина. С плебисцитарным избранием Путина на пост президента альтернативность развития резко сужается. Деинституционализация политической системы в принципе препятствует появлению альтернативных вариантов развития, заранее выхолащивая их содержание. Вместе с тем возможности для формирования внесистемной альтернативы в сегодняшней России существуют. По Ворожейкиной, демократическая альтернатива не может быть либеральной или только либеральной, она должна быть социальной. Демократия в России невозможна без интеграции социальных требований тех, кого экономическое развитие, ориентированное почти исключительно в соответствии с требованиями мирового энергетического рынка, делает лишними и как потребителей, и как производителей.
50 лет ХХ съезду. “Знамя” и Международный общественный фонд социально-экономических и политологических исследований (Горбачев-фонд) провели 15 февраля “круглый стол”, посвященный 50-летию ХХ съезда КПСС. “Знамя” (№7) публикует несколько выступлений. Михаил Горбачев говорил во вступительном слове, что сегодняшнее время напоминает времена Брежнева. Это были времена, которые привели к неосталинизму, то есть сталинизму без репрессий типа 37-го года, но с известными репрессиями и преследованиями инакомыслия. Стране нужно сделать выбор, который интегрировал бы все современное, позитивное. Нодар Симония (“Хрущевская эра в моем представлении”) акцентирует два момента: “оттепель” (“все то доброе, что сделал Хрущев, в особенности в отношении репрессированных”) и упразднение возможности культа. Юрий Аксютин (“Доклад Хрущева как грех праведного коммуниста”) дает обзор истории составления и оглашения разоблачительного доклада Хрущева. Виктор Шейнис (“Десталинизация: акт первый”) полагает, что ядром хрущевского доклада был рассказ о терроре. На съезде была задекларирована нечетко очерченная граница произволу, перейти которую потом никто уже не решился. Борис Дубин анализирует образ ХХ съезда в общественном сознании за последние примерно двадцать лет, с 1988 года. Вначале — отказ от мифологии и риторики особого пути, пробужденная память о репрессиях, негативная оценка советского и негативная оценка фигуры Сталина. Через десять лет композиция перевернулась. Противостоящий общему пути — это теперь вновь особый путь России. За пустой фикцией особого пути есть, пожалуй, только один остаточный смысл: это путь великодержавный, имперский, причем в условиях, когда “империи” больше нет и возвращение к ней невозможно. Невозможно, но тем не менее безальтернативным образом единого “мы” в коллективном сознании остается великодержавный, и обозначен он фигурой Сталина. Мариэтта Чудакова утверждает, что инициатива доклада — “это был личный выбор Хрущева”. Так проявилась проснувшаяся в 50-е свобода выбора, свобода воли. Игорь Виноградов (“Сталин — идейный тиран”) аргументировал три мысли. Во-первых, оценка культуры 60-х годов. Общий баланс здесь все-таки позитивен. Второе: шестидесятничество. Новое слово, которое шестидесятники действительно принесли с собою, — это именно идея реформирования страны в сторону большей ее человечности. И третье. О понимании Сталина. “Сталин — это прежде всего идейный тиран, идейный злодей, а личные его качества — лишь индивидуальное дополнение к этой сути”.
15 лет Августу: провал путча. Максим Соколов оценивает три дня августа как исключительный момент (“Был день — когда Господней правды молот…” — “GlobalRus.ru”, 21 августа). Сегодняшние ниспровергатели Августа искренно не помнят — кто по своему тогдашнему малолетству, кто по своему всегдашнему многоумию — ту уникальную совокупность обстоятельств, приведшую к трехневному краху ГКЧП, КПСС и СССР. Во-первых, путч — это деяние, совсем не обязательно вызывающее покорность. В условиях общественного подъема (который в 1991 году, несомненно, наличествовал) успех путча мог быть обеспечен лишь образцово-показательной жестокостью, когда с нарочитыми перехлестами населению демонстрируют: “Мы не шутки пришли шутить”. Во-вторых, решившись на дело, члены ГКЧП не учли, что они не только не в Латинской Америке, где пронунсиаменто — вещь привычная, но даже и не в зрелом СССР, где как-то умели устраивать верхушечные перевороты с последующим разоблачением антипартийной группы и волюнтаризма. За годы перестройки худо-бедно была если не выстроена, то хоть заявлена иная система легитимации — не через Политбюро, а через конституционные институты, вдобавок к тому эта система оказывалась двойной. Кроме СССР была еще и РСФСР, взаимободание которых создавало два эшелона легитимности, которые было необходимо проломить путчистам. В-третьих, задавливание российского суверенитета, будучи делом самим по себе непростым, осложнялось тем, что самоубийство союзного центра было на тот момент безусловным фактом общественного мнения. Безропотно сдавать власть самоубившемуся центру, т.е. непонятно кому, можно лишь в состоянии крайней деморализации, которой не наблюдалось. В-четвертых, той властью над умами, которую СССР приобрел на втором десятке лет после своей кончины, в последний год своей жизни он отнюдь не располагал. О советском, а также красном проекте много стали говорить, когда уже и могила СССР заросла до неприметности. В-пятых, убежденность в том, что нет режима более злого и увертливого, чем коммунистический, являлась тогда господствующей. Злого — ибо послужной список коммунизма, только-только сделавшийся предметом широкого публичного обсуждения, был подлинно впечатляющим. Увертливым — ибо история коммунизма сохранила довольно случаев тактического отступления с последующим возвращением на круги своя. Когда ГКЧП предстал зримым подтверждением этой ожидаемой злой увертливости, реакция была вполне ожидаемой — бить до конца, чтобы больше не встали. Наконец, в-шестых, сильнейший антипутчистский потенциал тогдашнего русского общества дополнялся прирожденным вождем — Б.Н. Ельциным. Сегодня, когда каждый Хинштейн считает своим долгом пнуть этого мужа, пинки, кажется, достигли своей цели. В те дни народ имел своего вождя.
Суждения питерских демократов на круглом столе “Август девяносто первого. Пятнадцать лет спустя” передает сетевой дневник автора dmitry_vitmer в “ЖЖ” (21 августа). Борис Вишневский: “Председатель Ленсовета Александр Беляев сказал, что перед путчистами стояли две задачи: восстановить частично разрушенную жесткую вертикаль власти и отнять у народа только что обретенную свободу. Через 15 лет после путча мы можем утверждать, что обе эти цели сейчас достигнуты. Кто же победил на самом деле? Мне ответ на этот вопрос представляется совершенно очевидным. И понятно, почему для наших властей дата провала путча не является ни памятной, ни праздником”. В 70-е и 80-е годы, по словам Вишневского, граждан не устраивало то, что от них в стране ничего не зависит, и на очень короткий период и особенно в дни после путча всем показалось что это противоречие устранено. Но все возвратилось обратно, и мы так же, как и совсем недавно, не можем повлиять на власть, отделенную от нас стеной, которую она сама называет вертикалью. Вишневский предложил провести мысленный эксперимент — представить, что завтра — 19 августа, с утра по всем телеканалам показывают балет “Лебединое озеро”, а в новостях сообщают, что у В.В. Путина резко ухудшилось состояние здоровья, что он не может управлять государством, что в управлении были допущены серьезные ошибки, а вся власть отныне находится у некоего ГКЧП, в состав которого входят известные должностные лица. “Все опросы социологов говорят, что поддержка Путина народом просто огромная, но я спрашиваю: кто-нибудь выйдет на площадь защищать президента и тот его курс, который, по тем же опросам социологов, одобряют 60–70 % граждан? И где будет вся партия “Единая Россия”, которая только что не молится на портрет президента? Где будут назначенные им губернаторы, которые постоянно уверяют его в преданности? Будут строить баррикады, а Сурков выйдет на площадь с плакатом, который вы все помните, — “Хунту на …”? Этого не будет. Тот электорат, который обеспечивает Путину его рейтинг, будет идти за любой властью, ибо он, как в сказке Евгения Шварца, воспитан за последние годы так, что повезет любого, кто возьмет в руки вожжи. Мы сегодня — это город дракона, куда так и не вернулся Ланселот, а власть оказалась у бургомистров и генрихов. Нужно понимать, что пока мы сами их не прогоним, ничего в стране не изменится”. Михаил Амосов: “Годовщины августовских дней 91-го года широко не отмечаются у нас в стране. Более близко нынешнему руководству изгнание поляков из Кремля”. Мы получили 15 независимых государств, и эти государства поставили над собой 15 экспериментов. Россия сейчас находится “не на очень достойном уровне, в середине этого спектра с точки зрения развития демократии, и если сегодня посмотреть, какие тренды общественно-политического развития превалируют, то мы обнаружим, что они прямо противоположны тем, которые как бы победили в 91-м году”.
Личность в истории
Апологию Бориса Ельцина предпринял уже упоминавшийся Александр Храмчихин (“Первый президент России” — “Знамя”, № 8). “Если бы не было Ельцина — не было бы, по моему глубокому убеждению, и нынешней России. Он ее создал фактически с нуля. В истории очень мало подобных примеров, когда один человек создает государство”. Ельцин в конце 1991 года получил Россию в состоянии почти первозданного хаоса. Не было государства, не было экономики, не было валютных резервов, не было продовольствия, не было силовых структур. Была граница РСФСР на географической карте, растерянное и деморализованное население и таможенные посты даже на границах областей в Центральной России, не говоря уже о республиках в ее составе. Были стомиллиардные внешние долги (они превышали оставшиеся золотовалютные резервы почти в десять тысяч раз!). Были запасы еды в крупных городах на несколько дней при стерильно чистых прилавках магазинов. Через восемь лет Россия представляла собой страну со сложившейся и всеми признанной системой власти, формирующейся впервые в нашей истории демократическим путем (причем основные демократические институты и ценности утвердились в сознании большинства населения), с не очень сильной, но растущей экономикой, функционирующей по вполне рыночным законам (которые также приняты огромным большинством населения), с абсолютно лояльными парламентом и региональными властями (сепаратизм остался прерогативой Басаева) и, по сути, с общенациональным консенсусом по поводу необходимости движения вперед. Успех был достигнут фантастически низкой, просто невероятной ценой, учитывая масштаб и исторические традиции страны, низкие цены на нефть в течение большей части периода правления Ельцина и менталитет населения, изуродованного и выбитого многоплановым коммунистическим геноцидом. За прекращение войн в Южной Осетии, Абхазии, Таджикистане, Приднестровье, за цивилизованный вывод ядерных ракет из Украины, Казахстана и Белоруссии Ельцин заслужил несколько Нобелевских премий мира. Ему, однако, никто простого спасибо не сказал. Наконец, Россия стала членом “Большой семерки”, которая благодаря этому превратилась в “Большую восьмерку”. …Ельцин был целиком и полностью selfmade man, а не сделанный телевизором PRезидент. Он шел впереди, а не тащился за процессом, смотрел в будущее, а не в прошлое. Он не боялся отдать свою популярность ради дела, а не занимался популизмом. Безусловно, Ельцину было жалко общую Родину, но он догадывался, что лучше распустить ее мирно, чем устроить стократную взрывоопасную Югославию. Одним этим мирным роспуском показавший, насколько он не хочет крови, Ельцин знал, когда надо стрелять. Подавив коммуно-нацистский мятеж осенью 93-го, он второй раз за два года спас страну, да и весь мир (учитывая фактор ядерного оружия) от колоссальной катастрофы. Получив после подавления мятежа абсолютную власть, Ельцин сделал все, чтобы в стране была столь любимая им демократия. Вполне объективно и демократично прошли выборы в Госдуму 1993 и 1995 годов. Вопреки мнению многих, Храмчихин утверждает, что так же прошли и президентские выборы 1996 года. Ельцин увольнял сверхлояльных соратников, в том числе силовиков, за реальные провалы (Буденновск). В условиях жесточайшей, часто в прямом смысле слова смертельной политической борьбы он понимал, что интересы страны важнее лояльности лично ему. При этом БН никогда не мстил не только врагам, но даже предателям. Вопреки считающемуся общим местом тезису о “повальном обнищании населения”, именно при Ельцине были заложены основы потребительского бума, начавшегося во второй половине 90-х и продолжающегося по сей день. По уровню потребления большинства продовольственных товаров Россия уже вышла на уровень позднего СССР с тем, правда, отличием, что тогда этих товаров на прилавках не было, а теперь они есть всюду — от Балтийска до Анадыря. От советского импорта хлеба Россия перешла к его экспорту. Что касается непродовольственных товаров, то их количество на душу населения выросло либо в разы (например, автомобили), либо на порядки (мобильные телефоны, персональные компьютеры). Именно при Ельцине в России имел место самый длительный за три с половиной десятилетия период снижения смертности. А вот в нынешний период “стабильности” и “консолидации общества” смертность почему-то снова стала быстро расти. У Ельцина, по Храмчихину, были всего лишь две основные ошибки. В очередной раз попытавшись совершить прорыв, дав дорогу молодым, он сдал Черномырдина. А именно этот человек был бы оптимальным наследником, единственным из политиков ельцинской эпохи, сходным по своему масштабу с самим Ельциным. Вторая ошибка гораздо серьезнее. Будучи по своему жизненному опыту человеком, далеким от силовых структур, Ельцин не понял необходимости их коренного реформирования. Армия, полиция и госбезопасность остались советскими. При самом Ельцине они в целом держались “в рамках”, но, оставшись нереформированными, ждали реванша и дождались. Две указанные ошибки дали драматический кумулятивный эффект. Преемник успешно и эффективно демонтировал практически все ельцинские завоевания. Столь легкий и быстрый демонтаж российской демократии показал, что держалась она исключительно на самом Ельцине. Ельцин оказался чуть ли не единственным человеком в России, кому демократическая, независимая сильная Россия была нужна. Многих просто не волнует, есть вообще Россия в каком-либо виде или нет ее. А также есть ли в этой России свобода или нет ее. Подвиг Ельцина, как оказалось, было некому востребовать. Если страна не нужна собственному населению, то можно ее просто доворовать и раздать более дееспособным соседям. Ельцин этого не хотел. Он сделал все, чтобы было иначе.
…Апология, что тут скажешь?..
Станислав Яковлев (“Год без МБХ” — “Каспаров.Ru”, 30 мая) пишет: “…ничему мы на горьком опыте Михаила Борисовича не научились; вместо того, чтобы угомониться и присмиреть, — лишь еще больше хорохоримся. Ослепленные фантастической наивностью, мы не желаем признавать, что сидя тихо — избежишь лиха, белых ворон заклевывают…” Михаил Ходорковский оказался единственным человеком, который понял — европейский, демократический путь России должен начинаться не с принудительной стрижки бород, запрета компартии или шоковых мер в экономике. Новое, свободное поколение должно быть кропотливо воспитано с самых малых лет, со школьной скамьи, с университетской аудитории. Ходорковский замахнулся не на передел собственности и не на захват политического пространства. Уже развенчав примером компании “ЮКОС” все стереотипы, связанные со “спецификой российского бизнеса”, он замахнулся на святая святых — перековку сознания постсоветского человека, алхимию его менталитета и общих представлений о жизни. Если бы в России через десять-пятнадцать лет кропотливой заботы появилось бы, а точнее, подросло гражданское общество, власти ничего бы не осталось, как покориться его требованиям. Без всяких переворотов, скупок парламента и “властной вертикали” Россия превратилась бы в цивилизованную демократическую страну — общественный спрос не удовлетворился бы никаким иным предложением. Роль молодежи в украинской и грузинской революциях так велика именно потому, что в этих странах как раз вошло в силу первое после крушения СССР свободное поколение. Не будучи, в отличие от российских подростков, обессилено тоскливыми фантомами утраченной империи, оно быстро осознало свои реальные интересы и не побоялось их отстоять. Однако история не терпит сослагательного наклонения. Власти восприняли Ходорковского как опасного психопата. Кремль оказался не заинтересован в том, чтобы российский народ понимал свои права, жил собственным трудом и умел делать осознанный выбор. Европейская модель развития оказалась замещена азиатской иерархией подхалимов и бюрократов, идеальной для временщиков и коррупционеров. Повторить подвиг МБХ, перехватить у него эстафету заботы о будущем России так никто и не осмелился. “А в далеком городе Краснокаменске есть колония. В колонии — тюремная камера с узким окошком. В камере сидит человек. Сидит только за то, что однажды осмелился поверить — другая Россия возможна. Он жив. И мы живы. И жива наша общая мечта. И мы ждем. Мы ждем Вас, Михаил Борисович”3.
Убийство Анны Политковской
Обозреватель “Новой газеты” Анна Политковская была убита в подъезде своего дома 7 октября. Публикуем — в сокращении — подборку откликов в прессе и на сайтах Интернета.
Илья Мильштейн (“Абсолютный журналист” — “Грани.Ру”, 8 октября): “Анна еще не похоронена, а заказчики ее расстрела уже исчисляются десятками. Власть? Эта власть способна на что угодно. Некие недруги Путина, сочинившие ему подарок на день рождения? Бог их знает, путинских недругов, которые еще хуже Путина, есть ведь и такие. Рамзан Кадыров? Версия не из последних: академик и герой считал Политковскую своим личным врагом, она же считала его “государственным бандитом” и расследовала убийства, совершенные им в Чечне. Столичные нацистские ублюдки, которые занесли ее в свой интернетовский “черный список”? Профессиональные защитники родины вроде полковника Квачкова? Спецназовцы, вернувшиеся из Чечни с неизлечимым вьетнамским синдромом? А рядом с этими, весьма правдоподобными, догадками еще куча конспирологических: Саакашвили, либералы, Березовский с Невзлиным, Лимонов с Новодворской, Буш и Блэр <…> К слову, наличие таких образцово шизофренических версий многое говорит о состоянии умов в отечестве. Вроде и не 37-й год на дворе, и друзья все на свободе, кто жив, и рестораны ломятся от еды и посетителей, а воздух в России такой, словно бродишь по помойке. В стране буквально нечем дышать. Такой заряд взаимной ненависти, боли, страха, отчаяния скопился у людей в душах и сердцах, что так и ждешь, когда и где громыхнет и по какому поводу. Повод может быть самым ничтожным <…> Эти страхи и эта ненависть, сводящая скулы до судорог, иррациональны. Это собачье бешенство, обуявшее страну, необъяснимо <…> “По большому счету я не борец. Я просто абсолютный журналист. А задача журналиста — информировать о том, что происходит”. Так однажды сказала Анна Политковская, с предельной точностью описав свою жизнь и свою работу. Она информировала: ни больше ни меньше. В нормальном обществе за это благодарят и награждают. Ее благодарили и награждали — на Западе, где выходили ее книги, и здесь, в узком профессиональном кругу. А за пределами круга — травили и грозили убить”…
Борис Вишневский (“Бывали хуже времена — но не было подлей…” — “Каспаров.Ru”, 9 октября): “Политковскую ненавидели те, кто развязал первую и вторую “кавказские войны”, кто железом и кровью усмирял Чечню, уничтожал непокорных и пытал заложников, — и ее убили. Кремлевский холуй, возглавляющий одну из придворных газет с некогда славным именем, которую нынче противно брать в руки, поспешил заявить, что убийство Политковской якобы “не связано с ее профессиональной деятельностью”. Ну да, конечно — а вдруг денег у кого-то одолжила и не хотела отдавать? Или — и того проще, — хулиганство. Шел мимо подонок с пистолетом и думал: кого бы застрелить? <…> Невозможно сомневаться в том, за что убили Анну Политковскую. За то, что писала правду о войне на Кавказе — противостоящую официальной лжи прикормленных телеканалов и придворных комментаторов. За то, что рассказывала правду о “Норд-Осте” и Беслане, о бесчинствах “федеральных” карателей в Чечне и о кадыровских “эскадронах смерти”. За то, что одна ее статья перевешивала целые часы эфирного вранья Первого канала и “России”. Недаром Владимир Жириновский уже назвал ее статьи “злобными” и “антигосударственными”. Пять лет назад, на одной из дискуссий “соловей” чеченской войны Максим Соколов обвинил Анну Политковскую в том, что она “не любит Россию”. Московский корреспондент “Boston Globe” Дэвид Филиппов ответил ему: “настоящий журналист делает так, как делает Политковская, — ездит в ▒горячие точки’ и пытается выяснить правду, что там происходит. Вся страна должна задавать себе вопрос: почему и как там это происходит? Она, по-моему, любит свою страну больше, чем любой другой человек” <…> Срочно мобилизованные мастера телепропагандистского жанра уже завели знакомую песню. “Убийство Анны могло быть выгодно оппозиционным силам, например, окружению Ходорковского”, — уверяет Владимир Соловьев. “Убийство Политковской организовано теми же силами, которые стояли за Норд-Остом и Бесланом”, — вещает Михаил Леонтьев… Не там ищете, господа. Мало кто в такой степени, как Политковская, был ненавидим в Кремле, в том числе, уверен, ненавидим лично президентом. Убийство Политковской в день рождения Путина — не случайное совпадение. Как не случайно и то, что в день убийства он промолчал. Кто решил сделать подарок тому, кто обязан своим креслом войне, против которой боролась Анна Политковская?”
Станислав el_cambio Яковлев (“Пепел” — “Каспаров.ru”, 11 октября): “Россия прощается с Анной Политковской. Многотысячная очередь движется медленно, в стылом безволии, будто выполняя формальный и уже бессмысленный ритуал. Ходит по рядам холодный, спокойный шепот: “Надежды нет. Всех просто перебьют. Из этой страны нужно уезжать…” Снова “эта страна”. Как я радовался, когда даже убежденные демократы, либералы, вольнолюбцы и свободоборцы, чуждые всякого поклонения “идолу государственности” начинали говорить о России как о Родине, об Отчестве, которое необходимо защитить, сберечь, отстоять, сохранить.
“Из этой страны нужно уезжать”. Мать снова превратилась в мачеху, в злую, тупую и мелочную садистку. <…>
Огромный зал засыпан цветами, их не успевают выносить <…>.
Дорога из зала. По обеим сторонам дороги — люди, у некоторых в руках пожелтевшие подшивки газетных архивов. Заглавия — “геноцид, террор, пытки”, вся та очень неприятная правда, тошнотворная изнанка любой “маленькой и победоносной войны”, а уж тем более “стабильной, возрождающейся республики”. Как комфортно, должно быть, отмахнуться от этой правды, сидя у телевизора, попивая сладкий чаек, сунув ноги в теплые тапки, упоительно наливаясь светлым и густым, как гной, “чувством патриотической гордости”.
Вас обвиняли в “нелюбви” к России, в пособничестве террористам, бог знает в чем еще. Испытали ли Ваши откормленные критики хотя бы сотую долю той безнадежной, мучительной любви к истерзанной и уже почти обреченной Родине, которую каждую минуту переживали Вы? <…>
Цветы густо рассыпаны по дороге. Приходится идти прямо по ним, чувствуя под ногами упругий хруст и треск ломающихся стеблей…
В это же самое время, где-то бесконечно далеко, в другой стране, в славном городе Дрездене раздается совсем другой хруст и треск.
“Должен сказать, что ее политическое влияние было незначительно внутри страны. Своими публикациями она не наносила ущерб политической деятельности Рамзана Кадырова и не препятствовала развитию его политической карьеры. Для действующих властей вообще и для чеченских властей в частности убийство Политковской нанесло гораздо больший ущерб, чем ее публикации”.
Невысокий, аккуратный человечек <…> Он понимает, что автоматное дуло кадыровского боевика имеет куда большее политическое влияние, чем какая-то газетная статейка. Он полностью осознает, что пытки, похищения, неприкрытый террор способствуют политической карьере куда быстрее, чем журналистские разоблачения подобных “технологий”.
Человечек вежлив. Человечек улыбается. Человечек переживает за престиж России.
Ему, наверное, неудобно, что, по бандитской логике, “вякнувшая на пахана шавка” должна быть “наказана” и что это вопрос престижа куда больший, чем какое-то “международное мнение”. С неприятными людьми приходится работать этому аккуратному человечку. С неприятными и грубыми. Но и его понять можно — других, столь же эффективных и надежных, кадров у него просто нет.<…>
Я, идущий по усыпанной цветами дороге, по которой вскоре пронесут гроб с телом женщины, не обладавшей, к сожалению, никаким влиянием на политическую жизнь в России, еще не слышу этого треска. Но я скоро приду домой. Включу компьютер.
Прочитаю последние новости.
И никуда не уеду “из этой страны”.
Мы не забудем Вас, Анна.
Не забудем — и не предадим”…
caspar_shlih (“Похороны Анны Политковской” — “ЖЖ”, 11 октября): “Писать ТАК бесстрашно могла только настоящая женщина. Та женщина, которой можно восхищаться. Не рыночная хабалка, не гламурная кукла, не государственная тумба-чиновник, не язвительная неудачница.<…> И за это ее ненавидят.
Не удивляет то, что ненавидит власть. Российская власть всегда ненавидела умных, честных, бескомпромиссных. Где были бы Мандельштам, Ахматова, Гумилев, Высоцкий, Бродский, Довлатов и др.? Сидели бы в Общественных палатках или получали ордена за заслуги? Что вы! Их оттерли бы Бабкина с Буйновым!
В России все всегда перевернуто.
То, что Политковскую ненавидит стадо, — это лучшая для нее награда.
То, что власть считает ее “незначитальным” журналистом — это самый большой ей орден за заслуги <…>
На похоронах были священники, видел о. Георгия Чистякова.
Стояла вся в слезах маленькая Марина Литвинович в окружении каких-то беззащитных ребят. Ее было жаль больше остальных. Ей, конечно, нужно отсюда уезжать. Главную правду о Беслане она уже нам сказала <…>
Бросилось в глаза то, что обычные люди и люди власти стали различаться, как две разные расы — Сванидзе, Торшин, какие-то депутаты пышут ярким загаром, гладкой и чистой кожей, дорогим парфюмом и чистой одеждой. На кладбище они выглядят полностью подготовленными к погребению.
А людей, над которыми я, грешный, раньше смеялся — правозащитники — Пономарев, Самодуров почти в нищенской одежде, с восковыми лицами выглядели самыми живыми.
Немного в стороне стояла Мария Розанова с палочкой. Она смотрела с любовью, печалью и затаенной улыбкой. Она вернулась в Россию, чтобы увидеть все это? НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ!
Но нас всех, при желании, можно было загнать в небольшой концлагерь. Власти нечего бояться”.
Московская хартия журналистов, объединяющая авторов, пишущих на политические темы, распространила заявление (“Lenta.ru”, 10 октября), в котором осуждает российского президента. Медиасообщество недовольно тем, что глава государства никак не отреагировал на убийство Анны Политковской. “Нам непонятно, почему убийство Анны так и не было осуждено главой государства. Означает ли это, что руководство нашей страны относится к гибели одного из самых известных журналистов России как к незначительному событию? Или отношение официальных лиц к деятельности Анны Политковской было настолько неприязненным, что ее гибель от пуль убийцы не вызывает сожаления? Мы ждем ответа”, — говорится в заявлении. Журналисты также требуют, чтобы расследование было гласным, а организаторы и исполнители убийства осуждены. При этом в документе говорится, что медиасообщество не сомневается в том, что смерть Политковской связана с ее профессиональной деятельностью. Хартия считает убийство журналистки “невосполнимой потерей”. “Ее убийство произошло в тот момент, когда в России почти не принято говорить ни о Чечне, ни о правах человека… Мы воспринимаем убийство Анны Политковской как прямой вызов всей российской журналистике. Судьба нашей коллеги — это подтверждение того, что журналисты, не желающие подчиняться давлению, презирающие самоцензуру и честно выполняющие свой долг, подвергаются серьезному, а в случае с Анной Политковской — смертельному риску”.
Зоя Светова (“В защиту пафоса” — “ПОЛИТ.РУ”, 11 октября): “Аня была прежде всего человеком неравнодушным <…> Коллеги упрекали ее в излишнем пафосе. Боюсь, у нее было мало единомышленников в журналистском цехе. Быть может, поэтому в день ее похорон центральные СМИ так и не договорились об объявлении журналистского траура, радио и телеканалы не отменили рекламу даже на несколько часов. Слава Богу, у Политковской была “Новая газета” и был ее главный редактор. В отличие от многих из нас, Аня знала одну важную вещь: бывают времена, когда журналист просто вынужден менять профессию, становиться правозащитником и политиком. Такие времена, когда не надо стесняться пафоса. Она и не стеснялась”.
Юлия Латынина (“Бесполезная профессия” — “Газета.Ru”, 13 октября): “И вот о Политковской президент Путин тоже сказал: сначала президенту Бушу, а потом немецким журналистам. Президент Путин сказал о Политковской, что публикации ее влияния не имели и что смерть ее причинила режиму больше вреда, чем ее статьи.
Так президент Путин проговорился о первом секрете режима: о том, что наша пресса ни на что не влияет. Это святая правда. Журналистика — это вообще общественный институт, который имеет смысл только при демократии. В авторитарном обществе этот институт либо превращается в эквивалент доносов (помните в “Правде” фельетоны об отдельных недочетах и злоупотреблениях?), либо он просто как пятое колесо в телеге <…> А потом президент Путин проговорился о втором секрете режима — о том, что он воспринимает любую критику как вред. Президент Путин назвал Анну Политковскую человеком, причинявшим вред государству. И сделал это над еще не закопанной могилой. Он обращался к западным журналистам, разъясняя, в приступе либерализма, свою позицию. К России обратиться он не счел нужным”.
Мнения оппонентов Политковской.
Глеб Павловский, главный редактор “Русского журнала” (“Жертва ритуала” — “Русский журнал”, 7 октября): “Политковская одна из немногих в 90-е честно занялась безнадежным делом — журналистикой расследований. И по натуре она, неразборчивая в темах, абсолютно нерефлектирующая, идеально подходила для репортера-расследователя. Но качественная, независимая, непартийная журналистика не имела спроса; ни редакторам, ни собственникам, ни читателям она была не нужна, и Анне пришлось сдвигаться в ангажированное расследование, “расследование за своих” (и “против чужих”), чистая модель которого представлена “Новой газетой” <…> Ее тип радикализма истеричен, но некорыстен, брезглив к садизму, не чужд слабости и жалости к слабым. На ней забег в мерзавцы несколько притормаживал”.
Алексей Чадаев, заместитель главного редактора “Русского журнала” (“Соседи” — “Русский журнал”, 7 октября): “В день убийства я слушал какую-то ее передачу на “Эхе Москвы”, где она зачем-то пыталась убедить слушательниц, что Путин на самом деле неинтересен как мужчина, делая это со всей категоричной неуверенностью немолодой уже тетки. Хмыкнув, я подумал, что вовсе не случайно в ядерной группе поддержки Путина столь высок процент таких, как она, — женщин за сорок с активной гражданской позицией. Ее оппозиционность именно поэтому считывалась как часть климата, неизменный атрибут жизни, скорее привычный, нежели опасный <…> А без Анны Политковской все же, как к ней ни относиться, невозможно представить себе историю развития политической журналистики новейшего времени. Пусть даже и приведшую ее в гетто; это — тоже расплата за позицию. Я, признаться, не любил ее читать; не по “партийным” причинам (мне всегда была интересна ее “партия”), а именно из-за психоэмоционального несовпадения, того духа невротической неустойчивости, которым были пронизаны даже репортажные ее материалы”.
Максим Кононенко, шеф-редактор газеты “RE:Акция”: “Убийство Политковской выводит в качестве подозреваемого Березовского… журналиста Анны Политковской не существует в России уже больше двух лет”.
Олег Кашин (“Кто убил Анну Политковскую?” — “Взгляд”, 9 октября): “Дело не в статьях, которых никто или почти никто не читал, дело не в честности и даже не в нечестности. Дело в очевидной каждому (даже тому, кто сам об этом не думает или не признается себе в этом) бессмысленности этого убийства <…> ее роль в отечественной журналистике уже много лет была достаточно странной. Она, если говорить совсем откровенно, не была полноценным представителем российского журналистского сообщества”.
Максим Соколов (“Грамотный выбор момента” — “Известия”, 10 октября): “...уже года два как А.С. Политковская пребывала на дальней периферии общественного сознания. До 7 октября с. г. индекс упоминаемости ее выступлений был близок к нулю”.
Павел Данилин (“Подарочек” — “Русский журнал”, 11 октября): “Анна Политковская погибла из-за своей профессиональной деятельности. Но не из-за того, что именно и о чем она писала, а из-за того, каким она при этом была человеком. Убийцам нужна была честная журналистка, которая бы стала символом. Остальные известные оппозиционные журналисты либо продажны, либо корыстны. Из них знамя сделать не получилось бы. Политковская была единственной в либеральном лагере “белой вороной”. Она была обречена стать ритуальной жертвой, брошенной на алтарь борьбы с Россией неизвестным бездушным заказчиком. Поэтому убийцы Анны Политковской стреляли не только в оппозиционную журналистку. Они стреляли в систему. В систему, в которой Анна Политковская чувствовала себя вполне комфортно”.
Константин Крылов (“Одержимая” — “Спецназ России”, 0 (121), октябрь): “Политковская всю жизнь тусовалась среди людей определенного типа и сама была их частью. Она делала пиар на трупах — отдавая себе отчет в том, что делает, и считая это нормальным. Теперь для того же самого дела понадобился ее труп. Что ж, те же люди, которые платили ей деньги, проплатили два выстрела, контрольный в голову. Вывод из этой истории прост. Измена Родине себя не окупает”.
Дмитрий Галковский (galkovsky — “ЖЖ”, 8 октября): “В Москве убита журналистка Анна Политковская. Убита максимально подло и максимально бесчеловечно…
Убили беззащитную женщину в темном подъезде, убили хладнокровно, чужими руками наемного механизма, с контрольным выстрелом и сбросом использованного ствола. “Блямс-дзынь-чпок-шмыг”. “Дело сделано”. “Задание выполнено”.
Я обычно не пишу на такие злободневные и ритуальные темы. Потому как все ясно, чего писать-то. У меня Живой Журнал, а не официальное издание. Но я полистал сегодняшние записи и понял, что написать надо <…>
Хорошо быть журналистом или плохо? Я так полагаю, что хорошо. Это деятельность незазорная, с точки зрения англичан, даже благородная — а заядлые монархисты в мастенабивании собаку съели. Конечно, есть и журналистский андеграунд, и папарацци, и общие журналистские черты не очень приятные: склонность к сплетням и скандалам, например. Но это ПРОФЕССИЯ. И у этой профессии есть своя профессиональная этика. Профессиональная этика вещь утилитарная и простая, но писана она, как и все житейские инструкции, кровью. Методом проб и ошибок в России все равно возникнет влиятельная корпорация журналистов — часть могущественного сословия интеллигентов. В России будет общественное мнение, способное саморегулировать жизнь общества, автоматически выбрасывать на дно негодный элемент — лжецов, кляузников, подлецов. Камень бойкота и на дно. Пока этого нет, поведение людей ПЕРВОБЫТНО. “Съел — вырвало”.
Я сегодня прочел несколько раз: беснуется от злорадства очередной журналистский Данко: “гадина умерла”, “нет человека — нет проблем”, “а я предугадал — у меня предсказание”. Потом отбеснуется, прочтет, что написал, и добавляет вполголоса: “Вообще-то и меня так могут… того… обслужить. А у меня мама старенькая и сыну два годика”. Обслужить могут. Любого журналиста и в любой стране. Только в той стране, где есть корпорация и корпоративная этика, сделать это гораздо сложнее. Поэтому я апеллирую не к совести, — с этим все ясно, — а к элементарному здравому смыслу. Прикрутите фитилек. Даже если Политковская была гнусной газетной шавкой. На мой взгляд, она такой шавкой не была. Это был человек в любом случае смелый. Риск дело благородное. Многие ли смогли бы пойти в Норд-Ост на встречу с террористами? Слабая женщина пошла. Думаю, не за баблом и не из куража, а по убеждениям. Ее убеждения мне глубоко чужды, методы, которыми она отстаивала свои взгляды, — тоже. Но этот человек — может быть неприятный, может быть, некрасивый, может быть, не очень умный, — пошел за свои убеждения на смерть. И умер. Кровь смывает все. Вечная память. А роботов, которые ее убили, история развинтит до полного небытия”.
Краски момента
Небезынтересая статистика предложена Центром демографии и экологии человека Института народно-хозяйственного прогнозирования РАН на тему “Сколько людей говорят и будут говорить по-русски?” (“ПОЛИТ.РУ”, 22 августа). В настоящее время русский язык является родным для 130 миллионов граждан Российской Федерации, для 26,4 миллиона жителей республик СНГ и Балтии и для почти 7,4 миллиона жителей стран дальнего зарубежья (прежде всего Германии и других стран Европы, США и Израиля), то есть в общей сложности для 163,8 миллиона человек. Еще свыше 114 миллионов человек владеют русским как вторым языком (преимущественно в странах СНГ и Балтии) или знают его как иностранный (в странах дальнего зарубежья). Через 10 лет, к 2015 году, число тех, для кого русский язык — родной, сократится до 144 миллионов (в том числе в самой России — до 120 миллионов). Кроме того, еще 68 миллионов человек будут владеть им как вторым или иностранным языком. По степени распространенности русский язык пока еще занимает четвертое место в мире. Лидируют английский язык (оценочно для 500 миллионов человек он является родным или вторым языком и еще свыше 1 миллиарда человек владеют им как иностранным) и китайский (им владеют — почти исключительно как родным — свыше 1350 миллионов человек (в том числе мандариновым наречием — свыше 900 миллионов человек). Третье место занимает испанский язык (им владеет около 360 миллионов человек, в том числе оценочно 335 миллионов — как родным). При сохранении существующих тенденций уже через 10 лет число знающих в различной степени русский язык сократится до 212 миллионов человек, и его опередят французский, хинди/урду, арабский, а к 2025 году, когда число знающих русский в различных странах мира сократится ориентировочно до 152 миллионов человек (то есть достигнет уровня начала XX века), русский язык опередят португальский и бенгали. “У русского языка есть большой внутренний потенциал для дальнейшего развития и богатое культурное наследие. Тем не менее русский является единственным из 10–12 ведущих мировых языков, который на протяжении последних 15 лет неуклонно утрачивал свои позиции во всех основных регионах мира, и в ближайшие 20 лет эта негативная тенденция сохранится <…> если не будут приняты соответствующие меры по эффективной поддержке русского языка и культуры”.
А закончим мы шутливым пассажем Владимира Абаринова (“От Кюстина до Коэльо” — “Грани.Ру”, 9 июня), который вспоминает о встречах вождей и царей с иностранными писателями. “Сегодня Россия уже не просит в долг, чуть что перекрывает газовый вентиль Европе, председательствует в ключевых политических структурах свободного мира, но к этому миру все еще не принадлежит и говорить с ним на одном языке не умеет. Кремль, как встарь, тревожится насчет образа страны за ее пределами. Между тем не оскудела еще прогрессивными талантами бразильская земля. Из далекой южноамериканской стороны прибыл к нам “духовный паломник” Пауло Коэльо. Он промчался вдоль матушки России по чугунке и даже совершил омовение в водах Байкала. После чего художника слова принял президент. Гость сообщил, что в ходе поездки у него “была возможность войти в непосредственный контакт с народом, с конкретными людьми и, что самое главное, с русской душой”. <…> заморский пилигрим увидел “страну, наполненную эмоциями, которые очень близки нам, бразильцам”. Президент в долгу не остался и сказал, что ему, в свою очередь, очень понравилась Бразилия, но в “центральные районы” он отправиться не рискнул, поскольку “присутствие крокодилов, анаконд и так далее — это особого воодушевления не придает” <…> Инженер человеческих душ виновато согласился: “Да, это правда. Нас это тоже не воодушевляет”. “Они как прыгнут!” — так и хочется подсказать маститому беллетристу. Но он сказал еще лучше: “Я также обнаружил для себя, что Вас очень любит российский народ. Во многих местах, которые я посетил, я воочию убедился в энтузиазме и оптимизме, который народ испытывает в отношении тех дел, которые Вы проводите”. Уж очень велики победы. Невозможно не испытывать энтузиазм. На такие сентенции остается лишь ответить словами короля из пьесы Шварца: “Поди сюда, правдивый старик. Дай я тебя поцелую. И никогда не бойся говорить мне правду в глаза””.
Обзор подготовил Евгений Ермолин
Сноски:
1 Организованные преступные группировки.
2 Индивидуальное частное предприятие.
3 Тема в этом номере “Континента” поддержана статьей Т. Сотниковой о книге В. Панюшкина “Узник тишины”.