Опубликовано в журнале Континент, номер 129, 2006
Зрительские ощущения до, во время и после
ужина у товарища Сталина и размышления вокруг них
В 126-м номере “Континента” я прочла эссе Сергея Юрского “Тень. Ощущения после ужина у товарища Сталина и размышления вокруг них” — раздумья исполнителя главной роли и режиссера-постановщика спектакля ““Вечерний звон” (Ужин у товарища Сталина)” по пьесе Иона Друцэ. Размышления, обстоятельства и события, описанные в эссе Юрского, невольно всплывали в моей памяти и во время следования в театр, в силу удивительной схожести обстоятельств просмотра, и во время спектакля — в сцене, когда Юрский, игравший Сталина, пел: “Вечерний звон, как много дум наводит он…” Этот спектакль, эссе Юрского “Тень”, его книга “Игра в жизнь”, история его творческой жизни, отношений с ленинградскими властями и властителем БДТ легли в основу работы, которая была названа мною “Стора о ЮРСКОМ периоде БДТ”, сокращенная для журнала “Континент” до небольшой заметки, как своеобразный отклик на публикацию эссе Сергея Юрского, как продолжение тех дум — впечатлений, ощущений и размышлений, но уже не актера и режиссера этого спектакля, а его ЗРИТЕЛЯ.
Вечером 24 мая 2006 года город Сочи находился в преддверии двух событий — культурного и политического, и эти два события, казалось бы, ничем не связанные между собой, неожиданным образом тесно переплелись, да так, что одно наглядно проиллюстрировало другое. Первое из этих событий не особо афишировалось: открывался саммит Россия — Евросоюз и в город съезжались высокие гости из Европы и ближнего зарубежья. Второе событие анонсировалось обильно и броско: с афиш и рекламных растяжек траурного колера напряженно вглядывался в грядущее “вождь всех времен и народов” — бесконечный ряд черных профилей на красном фоне. В этот самый день сочинцам и гостям города представлялась уникальная возможность увидеть тот самый ужин у товарища Сталина. Единственный спектакль.
Понимая, что из-за прибытия заграничных гостей могут возникнуть сложности на дорогах, мы с друзьями выехали из Адлера за три часа до начала (хотя ехать до центра Сочи от силы минут сорок). Но в тот вечер мы не столько ехали, сколько стояли: не только центральная магистраль, но и параллельные улицы оказались заблокированы; через посты время от времени просачивались две-три машины, затем движение снова замирало. Никакой необходимости перекрывать все дороги не было, и, действуй местные власти профессионально и рационально, они обеспечили бы проезд гостей, не парализуя всю жизнь города. Но, видимо, было решено, что “лучше перебдеть, чем недобдеть”. Вот властные структуры и бдели.
…Они — бдят! Мы — стоим. Время неумолимо приближается к началу спектакля, а мы еще стоим на крутом взгорке возле церкви. Колокола молчат, но и без того ясно, что по первому акту спектакля “Вечерний звон” они уже отзвонили. Отвлекаем себя разговорами и утешаемся мыслью, что еще есть шанс увидеть хотя бы второе действие. Но чем дольше стоим, тем чаще, кроме мыслей о том успеем или не успеем, все настойчивее в голову приходят совсем иные — и совсем уж неутешительные раздумья. Все неотступнее всплывает вопрос: кто и во имя чего так играет нами? Впрочем, нами даже не играют (велика честь!), нас попросту не берут в расчет. Какие там еще личные проблемы, духовные и культурные потребности российских граждан, когда в России такое важное политическое событие! И невольно в сознание закрадывается мысль, что, несмотря на то что товарища Сталина давно уже нет в живых и он даже вынесен из мавзолея и похоронен, но все же он и дело его остаются живее всех живых и как производное живехонька-здоровехонька остается беспощадная и унизительная форма отношения власти к гражданам, которыми эта власть правит.
Курим, разглядываем портреты Сталина на очередной афише и ведем разговор о природе Власти. Пытаемся вспомнить и то, как давно Сергей Юрский начал интерпретацию этой темы — Власть и Личность. Спектакль “Мольер” — по пьесе Булгакова “Кабала святош” — Сергей Юрский поставил в БДТ к 300-летию со дня смерти Мольера — то есть в феврале 1973 года! Значит, уже более трех десятилетий эта тема волнует Юрского и не отпускает до сих пор. Удивляют и совпадения: в “Мольере” был ужин у тирана — ужин, на который король Франции пригласил великого драматурга. И в нынешнем спектакле, как мы знаем, тоже ужин, на который также приглашена творческая личность (солистка Большого театра певица Надежда Блаженная). И рождается мысль о некоей знаковости и этого совпадения, и вообще всего происходящего как живой и печальной иллюстрации все к той же теме — Власть и Личность.
Не могло не вспомниться и то, как нелегко складывалась режиссерская судьба самого Сергея Юрского, потому что его режиссерская судьба — это тоже своеобразная иллюстрация той же самой темы Личность и Власть. И не только государственная власть, но и театральная власть главного режиссера может быть абсолютной. Именно такой была власть главного режиссера БДТ Товстоногова. Сергей Юрский в своей книге “Игра в жизнь” очень точно именовал БДТ как некое государство — ТОВСТОНОГОВИЕЙ, в которой верховный властитель абсолютистски распоряжался как судьбами творческих личностей, так и их творениями. Спектакль “Мольер” был третьей режиссерской работой Юрского в БДТ. Две его первые постановки: “Фиеста” по роману Э. Хемингуэя и “Избранник судьбы” по пьесе Бернарда Шоу — не были допущены Товстоноговым на сцену БДТ. И хотя спектакль “Фиеста” через два года был поставлен Юрским на телевидении и имел большой успех как телевизионный спектакль, а “Избранник судьбы”, хотя и состоялся как театральная постановка и даже получил премию, но сцены БДТ удостоен не был. Сергей Юрский в своей книге “Игра в жизнь” позже напишет о “Фиесте”: “Спектакль умер. Умер мой первенец. Что-то не пришлось в нем императору, и император приказал ему не жить”. А о сыгранном вне стен БДТ спектакле “Избранник судьбы”, который прошел всего 28 раз, Юрский с горечью напишет: “Спектакль быстро задохнулся. Исчезло мое второе детище”.
И когда в “Мольере” — его третьем детище, увидевшем наконец-то свет подмостков БДТ, Олег Басилашвили, игравший короля, спрашивал, как поживает его крестник, и получал от Юрского, игравшего Мольера, горький ответ, что ребенок умер: “Не живут мои дети, государь”, то из подтекста было понятно, о каком “государе” и о каких “детях” идет речь. И становилось больно от сознания, что и это детище Юрского не будет иметь в БДТ долгой и счастливой жизни. И хотя “Мольер”, третий спектакль, поставленный Юрским, и прожил на сцене БДТ пять лет и прошел с успехом сотню раз, но он никогда не вывозился “в свет”: ни в Москву, ни тем более за рубеж. Власть всегда найдет благовидные причины, чтобы “не пущать”, и “Мольер” считался невыездным, так же как и его режиссер-постановщик, Сергей Юрский, хоть и негласно, стал невыездным. Ну а желание Товстоногова угодить негласному желанию ленинградских властей вполне можно было прикрыть благовидными причинами, например слишком громоздкими декорациями (замучаешься с транспортировкой одних только гигантских канделябров!). Однако когда спектакль был снят с репертуара театра, постановочная часть БДТ почему-то от этих громоздких декораций избавиться не спешила, хранила их больше десяти лет. И именно в этих королевских декорациях спектакля “Мольер”, поставленного Юрским, театр прощался со своим главным режиссером.
Когда же это было? Товстоногов умер 23 мая 1989 года. Стало быть, последний раз декорации “Мольера” на сцене БДТ монтировались… ну да — 24 мая 89-го года. И по странному стечению обстоятельств я вспоминаю об этом спустя 17 лет — тоже 24 мая… День в день! И становится не по себе все от той же мысли, что словно приведена в действие некая машина времени, воскрешающая тени великих мира сего, и тень их власти продолжает витать над творческой Личностью…
И, конечно, тогда в ожидании, когда же наша колонна двинется с места, я не могла не вспомнить эссе “Тень”, напечатанное в журнале “Континент”, где Сергей Юрский делился своими мыслями о природе власти вообще и о нынешней “загримированной российской власти”; о ее корнях — в том числе и религиозных; о парадоксальности власти; о том, как живучи сталинизм и страх — в том числе и страх власть эту утратить, заставляющий “бдеть и не пущать”, демонстрируя всем силу своей власти… Ситуация встречи именитых гостей, описанная в статье Юрского, была, увы, типичным явлением нашей действительности и поразительно напоминала сочинскую встречу высоких политических гостей…
…А на всем пути нашего следования к театру нас сопровождал растиражированный по всему городу в афишах профиль Сталина. Это воспринималось настолько зловеще, что трудно было не усмотреть во всем этом некое роковое совпадение и предупреждение.
Вот в таких пессимистических рассуждениях и прогнозах (в том числе и о том, что, наверное, не успеем и на второй акт) мы наконец-то выехали на улицу Театральную и, наспех припарковав машину, побежали к театру. И в этом бессмысленном беге, который уже не спасал ситуацию, мы были не одиноки: вместе с нами по ступеням бежали другие люди, опоздавшие к началу спектакля. Завернув за угол, у центрального входа мы увидели неспешно беседующих и покуривающих людей. Все подбегавшие дергали их одним и тем же вопросом “Уже антракт?!” и изумленно останавливались, получив неожиданный ответ, что спектакль еще не начинался: ждут зрителей. Оказывается, театр взял нас в расчет!
Мы присоединились к ожидающей публике. Царила удивительная атмосфера взаимопонимания и единения — словно на кухне в советские времена. Ничего подобного мне не приходилось испытывать уже много лет. Давно распался тот Союз, и тем неожиданнее и трогательнее был на краткое время возникший хрупкий театральный СОЮЗ единомышленников. И даже когда, наконец, объявили, что спектакль начнется через пять минут, то зрители потянулись в зал неспешно — хотелось длить эту неожиданно возникшую атмосферу единения.
Но эта атмосфера не была утрачена, а только усилилась во время спектакля, а, когда, наконец, на сцене появился вождь всех времен и народов — товарищ Сталин, зал замер от неожиданности: Юрский играл БЕЗ ГРИМА. Лишь после долгой паузы и оцепенения грянули аплодисменты. И эти аплодисменты были адресованы даже не столько любимому артисту, сколько автору спектакля за то, что он зримо и точно донес до зрителей мысль, что во все времена любая власть одинаково беспощадна и жестока, будь она в том или ином гриме, а то и без него. И зрители приняли этот режиссерский прием и с глубоким пониманием очень точно и тонко, реагировали на каждую реплику и коллизию спектакля, возможно еще и потому, что каждый сидящий в зале, подобно героине спектакля певице Блаженной, только что сам пережил ситуацию унизительной зависимости от Власти и властителей.
А тем временем на сцене товарищ Сталин сокрушался о том, что Россия не стала Третьим Римом, потому что верховная власть не усвоила вторую часть известного постулата “Разделяй и властвуй!”. “Властвуй!” — это они усвоили, а нужно было сначала усвоить ее первую часть — “разделяй!”. Тогда вторая составляющая придет сама собой. Сталину удалось стать хозяином положения и страны во многом именно потому, что он накрепко усвоил и в совершенстве овладел формулой власти: сначала беспощадно разделял, а потом безгранично властвовал! Изощренно разделял своих подданных самыми разными способами — в том числе на врагов и на… потенциальных врагов, которые только прикидываются, что присягают на верность, но в любую минуту могут предать, особенно если им дать возможность чувствовать свое единение, мыслить и ощущать себя личностями. Нет, этого ни в коем случае нельзя было допускать. И никто не должен сметь мнить себя личностью, а должен ощущать себя лишь песчинкой, щетинкой или, в лучшем случае, винтиком государственной машины, на которую обязан работать, не допуская никаких сбоев…
Любой сбой, в том числе и в сознании, рождающий инакомыслие или даже инако-чувствование — это преступление, за которым неминуемо должно следовать наказание. Такие личности были обречены, как была обречена приглашенная на ужин солистка Большого театра, которая от страха и невозможности петь в неволе не справилась с собой и дала сбой в колоратуре. Эта певичка вместо того, чтобы быть исправным винтиком, обязанным безропотно и без сбоев работать на благо и усладу своего властителя, видите ли, позволила себе чувствовать и мыслить, возомнила себя личностью! И властитель считает необходимым поставить ее на место: винтик — должен осознавать себя винтиком, который легко может быть уничтожен и заменен, поскольку сам по себе — ничто. Песчинка мироздания — не более того!
И зрители, до начала спектакля (в полном соответствии с формулой власти) ощущавшие себя разрозненными и ничего не значащими песчинками, но во время спектакля, ощутив свое единение, пережили чувство, которое было сродни катарсису, потому что все мы (пусть всего лишь на время спектакля!) перестали чувствовать свое одиночество и незащищенность перед лицом этой Власти. Мы были защищены этим единением и не чувствовали себя “песчинками”, “щетинками” или “ягодками”, одну из которых в это время на сцене держал в своих руках товарищ Сталин, размышляя о том, как устроена каждая ягодка-виноградинка… Какая тонкая у нее кожица, какая сочная под этой кожицей мякоть… Но ценность и суть этой ягодки в другом — в том семечке, что находится у нее в сердцевине. А что из этого семечка может произрасти, если допустить, чтобы каждая и каждый в сердце своем посмеет ощутить себя личностью!
И в бешенство приходит товарищ Сталин, когда такая вот “ягодка”, всего лишь смазливая певичка, — и та мнит себя личностью и не чувствует себя осчастливленной тем, что ей позволено скрасить одиночество вождя. Не сдержав раздражения, Сталин срывается на звериный рык: “Никогда! Никогда не построим мы великое государство, если не сумеем проникнуть внутрь этой… ягодки!” И нам, зрителям, кажется, будто вовсе не виноградину сжимает товарищ Сталин в своих беспощадно жестких и цепких пальцах, а жизнь человеческую держит в руках… Держит, а затем отшвыривает прочь, как отработанный, бракованный материал. А на что еще она может пригодиться, если не может или не хочет служить ему и его великим целям?!
А зрительный зал замирает в оцепенении. Гробовая тишина: ни вздоха, ни кашля, ни хлопка… Потрясающая сцена — трагическая и гипнотическая одновременно. Именно “гипнотическая” — потому что, помимо страха, мы отчетливо ощутили на себе еще и некий гипноз этого диктатора, которому не просто вынуждены подчиняться — а которому хочется подчиняться… даже вопреки своему желанию. Мы вдруг на себе ощутили тот магнетический механизм, ту силу, которой воздействовал Сталин на людей. Словно мы стадо кроликов или баранов, готовое добровольно (а то радостно!) стройными рядами отправиться в пасть удава или тирана с сильной, хоть и подвысохшей рукой. Вдруг стало понятно, почему об этой сильной руке многие мечтают и по сей день. Видно, есть некая сладость в рабском подчинении силе и власти, и сладость эта накрепко засела уже даже не в головах, а в генах наших.
И вдруг я с ужасом поймала себя на странной мысли: а может быть, так и надо? Может, есть в этом высший смысл и ради построения Великого государства, ради создания сверхдержавы, подобной Третьему Риму, стоит пожертвовать той или иной личностью, а то и миллионом личностей, если они мешают осуществлению грандиозной идеи?.. И эти мысли пронеслись в моей голове, несмотря на то что у меня со сталинизмом свои фамильные счеты и я всей душой не приемлю Сталина, его учения, законов, мыслей и мыслишек!..
И это мощнейшее гипнотическое воздействие актерской игры Сергея Юрского на мое сознание я преодолела с большим трудом. Преодолела, но подумала: а что, если бы сейчас на политической арене появился человек, обладающий таким же гипнотическим воздействием на сознание людей?! Да к тому же еще и обладающий сталинскими амбициями и такой же жаждой власти?.. Так, на собственном опыте я прочувствовала, как могли прийти к власти люди, подобные Сталину и Гитлеру… И испытала страх от уязвимости собственного сознания и мировосприятия.
А ведь только что мы все посмеивались над выходками товарища Сталина (типа вбивания гвоздя, на который он вешает свою шинель), да и над тем, как он бесится, будучи не в силах овладеть сердцем человеческим, созданным не по его мыслям и целям, а по образу и подобию Божию и потому оказавшимся не подвластным великому Сталину! И только что мы восторгались тем, как все-таки здорово, что наступили другие времена и можно открыто говорить о власти — как минувшей, так и нынешней — все, что нам вздумается!..
Но отчего же в памяти всплывает поговорка: “Собака лает, а караван идет”? Да оттого, что, похоже, караван истории продолжает идти все в том же раз и навсегда выбранном властью направлении, не учитывая ни интересы народа, ни права его. И когда уже по окончании спектакля товарищ Сталин, как бы благословляя этот путь, вдруг появляется из тайной двери в стене и поднимает руку в характерном жесте, и без слов красноречиво говорящем: “верной дорогой идете, товарищи!”, то мороз продирает по коже: кажется, что вовсе не артист благосклонно приветствует своих зрителей, а сам “отец народов” приветствует и благословляет власть, идущую той же самой дорогой, не разбирая и не учитывая интересы винтиков, песчинок, ягодок. Наши интересы.
…А Надежда Блаженная, оправдывая свою фамилию, поверив, что товарищ Сталин отпускает ее на волю, наконец-то поет напоследок “Вечерний звон” — да так, что комок подкатывает к горлу. Она почувствовала свободу и поет, как вольная птичка. От всей души. И в полную силу своего таланта. Так, как того и хотел товарищ Сталин. И так, как не могла она петь, пока ощущала себя невольницей, потому что свобода является необходимым условием для всего живущего на земле, изначально рожденного быть свободным.
А политики всех времен и всех народов не терпят свободомыслия, но умеют настолько искусно гримироваться под него, что мы принимаем все за чистую монету и склонны вдохновляться утопическими идеями и верить в доброго правителя, попадаясь на приманку. И это самое страшное, поэтому не стоит забываться и пренебрегать предупреждениям Шарля де Костера, который говорил, что политик, “надев личину свободомыслия, неподкупности, любви к человечеству, уличив момент, потихоньку возьмет — да и придушит человека или нацию”. Прикрываясь псевдоальтруистическими лозунгами, Власть целеустремленно и беспощадно идет к удовлетворению только своих целей и амбиций, закатывая и поглощая инакомыслящих.
Кто бывал летом в казахстанской степи, тот видел, на первый взгляд, безобидное растение, именуемое в народе перекати-поле. Тот знает, как это перекати-поле может закатывать и поглощать попадающееся ему на пути. Еще ребенком я видела, как образуется “смерч” из этих растений без корней: сухой ветер гонит по степи маленькие — не больше детской головы — шары перекати-поле. И казалось, что на самом деле катятся по степи головы человеческие, отрубленные Чингисханом, Иродом или другим страшным тираном. Шары перекати-поле натыкаются на другие, тесно сплетаются своими колючками — и катятся дальше, и растут на глазах… И вот уже громадный, чудовищный, пугающе-огромный черный ком, словно смерч, несется, по безбрежному морю степи. Эта картина преследовала меня во сне: колючая живая жуть гонится за мной… И вот-вот настигнет, и вот-вот закатает, уничтожит…
Этот детский кошмар вдруг всплыл во время спектакля, потому что Сталин вдруг показался мне сродни тому колючему растению без корней, которое вырвало из родной земли и понесло по миру, сталкивая и объединяя с такими же лишенными корней существами, гонимыми ветром. Мы знаем, к чему привел подобный союз, который, на первый взгляд, выглядел так безобидно… Вот и в спектакле тиран, на первый взгляд, безобидно и мирно поет “Вечерний звон” (таким образом Сталин иезуитски прощается с ним, перед тем как запретить к исполнению), а между куплетом и припевом вставляет традиционную музыкальную фразу грузинского песнопения. Эта фраза и едва заметное характерное движение рукой и плечами вдруг заставили сжаться сердце — от неожиданной щемящей жалости к этому безжалостному человеку, утратившему и душу, и национальные корни, и корни религиозные, а взамен приобретшему полмира — и поистине вселенское одиночество…
Но, возможно, что в тот момент я испытывала чувство сострадания не столько к Сталину, сколько к исполнителю, поскольку его играл человек, который волей властей был вырван с корнем из родного города и театра…
Мы выходили из зрительного зала со сложным чувством. Да, мы прошли искушение, которому подверг нас Сергей Юрский, и пережили чувство единения и катарсис. Но отчего-то на лицах зрителей уже не было той эйфории, того счастья единения, той защищенности, того торжества некой победы над Властью, которую мы ощущали во время спектакля. Все отводили глаза, никто не делился впечатлениями, никто не высказывал своих мыслей. Может быть, наступило отрезвление или мы стали мудрее? А может, просто взглянули и в себя, и в то самое историческое Зеркало Памяти, которое поставил перед нами спектакль, реанимировавший и обостривший нашу память?
Честно говоря, многим (а может, и большинству) хочется забыть уроки истории и жить в состоянии душевного комфорта и покоя. К чему болезненные воспоминания и размышлизмы, к чему постановки, будоражащие мысль и совесть, — не проще ли развлечься, посмотрев по телевизору “Кривое зеркало”, чем всматриваться в Зеркало Памяти, испытывая душевную боль?! Но я убеждена: это нам нужно. Быть может именно эта боль и поможет спасти наши души и разум и от непонимания того, что происходит вокруг нас, и от забвения уроков истории, и от очерствения души. Конечно, осмыслить историческое прошлое не просто и порой болезненно, но нельзя допустить, чтобы перестал биться в наши сердца пепел Клааса — отца героя “Легенды об Уленшпигеле”. Но, чтобы осмыслить историческое прошлое своей страны, заглянуть в свое собственное сердце и вглядеться в себя — для этого нужно (как минимум!) иметь ЗЕРКАЛО. И совсем не случайно Шарль де Костер дал своему герою имя Уленшпигеля, которое еще и расшифровывал своим читателям: “Ulen Spiegel” — ваше зеркало, ваше, господа крестьяне и дворяне, управляемые и правящие: зеркало глупостей, нелепостей и преступлений целой эпохи”. И не было гиперболизации в высказывании Эмиля Верхарна о том, что “Легенда об Уленшпигеле” помогла ОБРЕСТИ СЕБЯ стране, стоящей на распутье памяти или беспамятства, утраты или обретения себя.
И современной России третьего не дано. А утрата и развал начинаются с утраты памяти, поэтому и стране и ее гражданам нужны не “Кривые зеркала”, а ЗЕРКАЛА — ОРИЕНТИРЫ, чтобы можно было все четко увидеть, осмыслить и выбрать верный путь, дабы не утратить, а обрести себя, не повторять глупостей, нелепостей и преступлений целой эпохи! Но такое Зеркало Памяти и души еще нужно создать, а это дано лишь избранным творческим Личностям, которые могут предоставить возможность “крестьянам и дворянам, управляемым и правящим” взглянуть в это созданное ими Зеркало Памяти, не позволяя глядящим в него забыться и очерстветь душой настолько, что перестанет “биться в сердце пепел Клааса”. И в данный исторический период, как мне думается, создание таких “ЗЕРКАЛ” должно быть сверхзадачей для творческих Личностей, которые помогут управляемым и правящим извлечь и осмыслить уроки истории. Только при этом условии у России и ее граждан может появиться надежда на единение и на обретение себя. И такое единение пока еще возможно. В этом я, как и другие зрители, наглядно убедилась в мае сего года, когда на сцене сочинского театра шел спектакль Сергея Юрского ““Вечерний звон” (Ужин у товарища Сталина)”, потому что автор спектакля дал нам возможность взглянуть в то самое Зеркало Памяти…
Право исторического выбора остается за нами — пока не опущен занавес, как не был закрыт и театральный занавес в спектакле “Вечерний звон”. Опустилась лишь серо-стальная, но еще легкая и прозрачная тюлевая завеса — как паутина, как флер, как легкий камуфляж, скрывающий часть сцены, где происходил ужин у товарища Сталина. Сквозь этот занавес еще видны декорации, еще можно все разглядеть, еще есть возможность осмыслить происходящее — если не запутаемся в паутине событий минувшего и — как следствие — нынешних. Занавес в спектакле не опускается, словно Юрский дает понять современникам, что у России еще есть шанс, что занавес нашего исторического сознания и памяти еще не опустился окончательно и, если, конечно, захотим, мы сможем воспользоваться этим шансом.
Наталья Постная
г. Сочи