Опубликовано в журнале Континент, номер 129, 2006
Евгений ЕРМОЛИН — родился в 1959 г. в деревне Хачела Архангельской области. Окончил факультет журналистики МГУ. Доктор искусствоведения, ректор Института истории культур, профессор Ярославского университета. Автор многочисленных литературно-критических статей и нескольких книг. Заместитель главного редактора “Континента”. Живет в Москве.
Евгений ЕРМОЛИН
Просьба о любви
Уэльбек — фигура очевидно маргинальная. Но мир повернулся сегодня так, что именно маргиналы оказываются в центре внимания. Именно их голос важнее и существенней всего. Новый, четвертый, роман Уэльбека “Возможность острова” (далее “ВО”) — это событие. Это больше, чем событие. Если в наше время, в новом веке, появляются такие книги, значит, не все проиграно. Значит, существует литература. Значит, Европа не погрузилась в духовный анабиоз. Значит, у человека есть шанс. Есть возможность острова.
Роман, вышедший в 2005 году, вызвал реакцию почти истерическую в среде европейских записных вольнодумцев (среди которых многовато людей со слишком короткими мыслями). Одна из первых читательниц, Мартина Майстер, обозреватель “Frankfurter Rundschau”, назвала роман “верхом литературного цинизма и нагромождением банальностей”. В манере необязательных предположений она усмотрела в романе вероятность “антисемитизма, исламофобии, женоненавистничества, мизантропии, ненависти к детям”, но в итоге установила, что на самом деле цель его автора — “нарушение последних табу”. Пророк Уэльбек превратился в пустозвона, этот “Гарри Поттер” для взрослых не вызовет резонанса, несмотря на все собранные в нем провокации, была уверена Майстер.
Уэльбеку, собственно, не привыкать к инвективам в свой адрес. Левые его не любят за резко сатирическое изображение “детей цветов” в “Элементарных частицах”, да и за ту самую “исламофобию”. Как известно, судебный процесс 1998 года по обвинению в оскорблении религиозных чувств приверженцев ислама был выигран Уэльбеком благодаря заступничеству авторитетного литературного критика и издателя Филиппа Соллерса, а иск, предъявленный ему позже, был отклонен под влиянием общеевропейского шока — слушания по “делу Уэльбека” пришлись на 11 сентября 2001 года (в 2001 году писатель написал роман “Платформа”, в котором был выведен исламский экстремизм; роман был опубликован за 18 дней до событий 11 сентября). Но и перед правыми писатель провинился, как-то назвав себя коммунистом (хотя оговорился, что не признаёт марксизм).
Неадекватность растиражированной в СМИ (в т.ч. российских) реакции бросается в глаза. В сочетании с пафосом перманентного припадка она наводит на мысль, что Уэльбек снова задел за живое. Что его размышления о судьбе европейца, человека христианско-гуманистической цивилизации в момент ее острого кризиса, касаются самых болезненных, самых интимных тем современности. “Он разнес вдребезги политкорректное мышление, чтобы дать слово своему поколению и своей эпохе”, — характеризует Уэльбека журнал “Lire”. Похоже на то.
Только отодвинем в сторону дешевизну разговоров об инспирированных скандалах, о выгодных способах рекламы, о провокативной натуре Уэльбека, о доходах Уэльбека, о расходах Уэльбека…
Ну да, можно вспомнить хорошо известное. “Его фигура стала особым “медиа-феноменом”, которому посвящены специальные исследования и эссе”. Права на издание романа издательство “Файяр” перекупило у “Фламмариона”, выплатив автору огромный гонорар: миллион евро (не считая авторских процентов с продаж). Скандальности добавило то обстоятельство, что издательство решило избежать предваряющих публикацию недоброжелательных рецензий. Оно разослало пресс-тираж новой книги только пятнадцати критикам, в положительном отклике которых можно было не сомневаться. Остальные были вынуждены писать о романе, так и не прочитав его перед выходом в свет, — и пребывали поэтому в гневе. Эксперты престижной Гонкуровской премии прошли мимо романа. Утешительным призом стала премия “Интералье”, присуждаемая обычно не авторам романов, а эссеистам. Но “ВО” разошелся во Франции рекордным тиражом 300 тысяч экземпляров. (Совокупный тираж вышедших в 1998 году “Элементарных частиц” составил, как пишут, полмиллиона экземпляров, но это, кажется, с учетом всей Европы.)
В России роман был переведен Ириной Стаф и вышел в 2006 году. Стартовый тираж романа был распродан за два дня. Общий же тираж “ВО”, как обещал директор монополизировавшего издание книг Уэльбека в России издательства “Иностранка” Сергей Пархоменко, составит сто тысяч экземпляров. Летом 2006 года Уэльбек представлял роман в Москве и Петербурге. В приветственном слове глава Федерального агентства по культуре и кинематографии Михаил Швыдкой назвал гостя “главным писателем конца ХХ — начала ХХI века”. Мне кажется, это не было дежурным комплиментом. Чиновника можно ругать или хвалить, но в уме и зоркости ему не откажешь.
Кажется, Уэльбек прав и в том, что “ВО” — его лучший роман. Вот и отказавший роману в больших достоинствах и вообще мало что в нем понявший рецензент “Ведомостей” А. Вислов хорошо уловил общий смысл того, чем занимается Уэльбек. “Он, — замечает Вислов, — сумел вернуть в литературу такие подрастерянные ею понятия, как трагизм, буря и натиск, преодоление табу, подлинный и чреватый последствиями эксперимент, бесстрашно пропускаемый через существо, а не весело имитируемый. И не своей футурологией, и не связью с космосом писатель нам дорог. А связью с великой французской традицией дерзновенного и отчаянного письма, идущей от маркиза де Сада и “проклятых поэтов” и обретшей в фигуре Уэльбека отчетливо сегодняшнее выражение”.
Между тем в России о романе не спорят. Появилось несколько рецензий довольно спокойного тона — и пока все. Впрочем, время на споры не ушло.
Уэльбек написал роман о самых главных, по сути, вещах. О смерти. О любви. О том, что значит для человека любовь, возможна ли взаимность, можно ли прожить без любви. И о том, как избежать смерти, о проблеме бессмертия.
Простые, вечные темы! Как раз сегодня, когда я пишу эти строки, в сетевом дневнике одного моего виртуального приятеля появилась запись: “Я очень боюсь умереть… я не хочу этого… я хочу узнать что будет дальше я хочу жить вечно… и я очень боюсь умереть”. На что немедленно последовал ответ одного из читателей, где эмоция спрятана за падонковским сленгом: “глупо бояцца того, что неизбежно”…
Недоброжелательный рецензент в Newsinfo изложил содержание романа так: “Повествование в “Возможности острова” ведется от лица стремительно стареющего комика-стендаписта Даниэля, бонвивана и женолюба, а также пары его далеких потомков, полученных с помощью клонирования. Мучительно скорбя об ускользающих возможностях, Даниэль пьет горькую, мечется между бывшей старой женой и новой юной любовницей, кидается от отчаяния к надежде и обратно. В конце концов он оказывается одним из последователей секты “элохимитов”, собирающей у своих адептов ДНК для последующего клонирования. А и действительно: зачем мучительно стариться, нервно считать уходящие годы и оставшиеся зубы, рожать неблагодарных, крикливых, неопрятных и вообще совершенно бесполезных детей, если можно всего этого избежать? Уэльбек, устами своего героя, разражается длинными, страниц по десять, и весьма неполиткорректными монологами. Это пропаганда и “движения childfree”, и необходимости избавления от социального балласта — стариков и инвалидов, а также рекомендация безо всякого стеснения пользоваться дарами молодости — силой, крепким здоровьем и стабильной эрекцией. За гробом все равно ничего хорошего нет, а тех, кого разгульная жизнь подкосит в цвете лет, можно будет с легкостью воспроизвести из генетического материала — будет как новенький”.
Что является здесь предметом иронии критика? Наверное, автор, выбравший такого несимпатичного героя, стареющего любовника, дурака и эгоиста. При этом предполагается, что герой — рупор идей автора… Чтение по поверхности текста дает именно такой эффект, и Уэльбека охотно упрекают (следом за его героями) в инфантилизме (Н. Александров), в обывательской ограниченности (М. Мишуровская).
Об авторе чуть погодя. Но рецензент не заметил и того, что герой — популярный эстрадный комик — измучен жаждой ускользающего смысла. Его клоунада — это довольно уже традиционный способ непатетически пережить главные сюжеты существования. Может быть, это уже даже единственно возможный способ в том мире, который слишком недоверчив к искреннему выражению чувств, скептичен или циничен.
Проза Уэльбека в основе комична там, где он говорит о современном обществе, но он вливает сюда и лирическую тему о драме героя, которого он любит, несмотря на то, что сам герой тоже комичен. Но герой хорош хоть тем, что понимает, как он смешон и жалок. Даниэль — это типичный европейский интеллектуал наших дней. По замыслу автора, герой, сочиняющий и исполняющий неполиткорректные скетчи на актуальные темы (арабы и евреи, порно и насилие, социалисты и демократы), — шут, которому одному позволено говорить королю правду в глаза. “В наше время такой король — это политкорректный благополучный член общества”, — отметил Уэльбек в интервью “Коммерсанту”.
С другой стороны, Уэльбек — социальный реалист. Его Даниэль аккумулирует в себе проблемы среднего европейца. Может быть, он осознает их чуть более остро и болезненно, но проблемы средние и уровень осознания вполне типичный. Это исповедь среднего человека. Среднего, но страдающего. Страдающего, но среднего. Эгоиста, гедониста, скептика, даже циника. Который может себе позволить констатации такого рода: “В день, когда мой сын покончил с собой, я сделал себе яичницу с помидорами. Живая собака лучше мертвого льва, прав был Екклесиаст. Я никогда не любил этого ребенка: он был тупой, как его мать, и злой, как отец. Не вижу никакой трагедии в том, что он умер; без таких людей прекрасно можно обойтись”.
“Меня упрекают в том, что я показал в деталях “серое” человечество, — говорит Уэльбек. — Многие не хотят, чтобы я это говорил”.
“Даниэль — безупречный представитель новейшего европейского декаданса, злобный интеллектуал конца времен, отвратительный, симпатичный и жалкий” (К. Решетников). Даниэль успешен и востребован. Он богат и может позволить себе многое. Но жизнь его довольно банальна. Без великого свершения, без подвига, без сильной страсти… Пожалуй, главное событие в его жизни — любовь. Но она скукожена, приземлена, подменена сексом. Ровесница героя Изабель оставляет Даниэля, когда осознает, что теряет телесную форму и перестала интересовать мужа с сексуальной стороны, а живущая расчетом юная Эстер покидает героя, уезжая учиться в Нью-Йорк, — “старик” ей больше не нужен.
Далее рецензент Newsinfo добавляет: “Уэльбек вводит в повествование второго рассказчика — собственно клона комика Даниэля. В своих кратких ремарках к мемуарам своего предка клон просто не в состоянии скрыть, какая скука одолевает его в бесконечном его клонированном существовании. Детей нет, секс надоел, о том, что такое любовь, за пару тысяч лет “неочеловеки” успели забыть, а о страхе смерти и упоении риском и не знали никогда… Насколько эффективна такая антипропаганда, судить читателю. Но все-таки кажется, что она не может служить достаточным противовесом тому заряду желчной мизантропии, который изрыгает Даниэль и за которым слишком прозрачно читается усталость от жизни самого Уэльбека”.
Ах, хочется воскликнуть, всем бы вот такую усталость от жизни! Или хотя бы некоторым — такую острую, нервную, точную реакцию на происходящее в мире! Не на мелкие и частные события, которых Уэльбек, как оказалось при его встречах с москвичами, иной раз просто не замечает. А на то, что происходит с человеком в его экзистенциальной основе.
Вот факт: кризис веры, ее утрата. Умирание духовного дискурса христианства, да и других “исторических”, “традиционных” религий. Уэльбек застигает человека на обломках, на руинах веры. Вне ее.
Совершенно очевидным образом утрата веры ведет к смерти любви. Любовь теряет смысл, объяснение и оправдание — а следом уходит как факт. Этот процесс мог бы показаться умозрительно описанным, если бы не способность Уэльбека очень точно и жестко схватывать социальные процессы в их связи с ключевыми проблемами духа — и выпукло представлять их в образах и ситуациях.
…Итак, руины. Дальше — два пути.
Личные поиски смысла, которые неотвратимо приводят к разочарованию и страданию. Да, это движение от секса к сексу — это инструментальная замена все более проблематичной любви, уже почти неведомой, как объявляет герой, новому поколению европейцев. (В интервью “Коммерсанту” Уэльбек назвал себя “сексуальным реалистом”: “В моих книгах секс занимает столько же места, сколько в мыслях среднего человека”.) Это паника от утрат. Это страх старости. Это ужас ухода и небытия.
“Сексуально озабоченный невропат”, по характеристике одного легкомысленного сетевого критика, Уэльбек констатирует, что для духовно обнищавшего европейца секс — чуть ли не единственное, что еще может дать подобие счастья. Поэтому хороши только молодость и красота, позволяющие брать сексуальные удовольствия горстями. И так ужасна асексуализированная старость. Старость (она начинается лет в 40, когда человеческое тело начинает увядать) — конец жизни. И бороться с этим бесполезно. Старики — отбросы.
Характерные рассуждения героя: “Когда исчезает секс, на его место приходит тело другого, его более или менее враждебное присутствие; приходят звуки, движения, запахи; и само наличие этого тела, которое нельзя больше осязать, освящать коитусом, постепенно начинает раздражать; к сожалению, все это давно известно. Вместе с эротикой сразу исчезает и нежность. Не бывает никаких непорочных связей и возвышенных союзов душ, ничего даже отдаленно похожего. Когда уходит физическая любовь, уходит все; вялая, неглубокая досада заполняет однообразную череду дней. А относительно физической любви я не строил никаких иллюзий. Молодость, красота, сила: критерии у физической любви ровно те же, что у нацизма. Короче, я сидел по уши в дерьме…”
Сетевой автор Booklo остроумно иронизирует по поводу этого комплекса европейца: “Как страшно, когда ты старый. Девочки не любят старых. Даже миллионеров. Старые зачесывают волосы на лысину, втягивают брюхо, натираются чудо-кремами: бесполезно. Страх дряхления охватывает женщин, как только они покупают крем “начиная с 25 лет” и утягивающие колготки 46-го размера, и не оставляет уже никогда. Миром правит ужас старения. Только и остается пенсионерам, что отдать свою ДНК модной секте, в надежде, что когда-нибудь их клонируют красивыми, точно только что с конвейера фирмы “Маттель” или с обложки глянцевого журнала”…
Подспудно обозначена в опыте героя другая проблема. Но, по сути, она оказывается едва ли не центральной. Это одиночество. Один из авторов Живого Журнала, skuzn, почувствовал это тоньше многих критиков. Позволю себе дословную цитату: книга — “про то, что интимный контакт между людьми невозможен. Еще точнее: невозможен для аутичного и нарциссичного героя. И как при этом его не хватает. Ну, вот когда е..шься есть чувство, что он есть — но и это вызывает какое-то сомнение, потому что вот живешь с женщиной много лет, налево не ходишь, все дела — а тут выясняешь, что даже в момент е.ли никакой близости нет, потому что е.ля ее, собственно, не очень интересует. О мужиках и говорить нечего”.
Наконец, смерть. Вот принципиальный фокус, ведь и старость — лишь иносказание, лишь эвфемизм для нее. Кто-то уже вспомнил историка культуры Филиппа Арьеса, который в исследовании об истории форм и способов восприятия смерти заметил, что в нашем мире смерть, когда-то считавшаяся важнейшим событием жизни, перестала быть фактом, достойным упоминания. Уэльбек возвращает читателя к тому, чего общество пытается не замечать. Он идет и дальше, к трагифарсовому гротеску: человек, как таковой, оказывается обречен на небытие не только личное, но и как род. На смену виду homo sapiens идут “неолюди”, крепкие, эластичные, почти лишенные чувств.
Собственно, здесь писатель излагает то, в чем он, судя по всему, на самом деле убежден: человеческий род не есть окончательная данность. Он преходит и прейдет. “Нам всем — кранты, кердык, финиш, полный абзац”. В новом романе к истории о личном крахе добавлена другая история — о пути и о крахе общем.
…Есть второй выход из драмы существования, нам, в России, отчасти ведомый: коллективный проект бессмертия. Впрочем, у писателя на западный манер. Это секта со всем ее пафосом коллективных эмоций и жестов. Здесь найден, кажется, выход, как победить старость и обрести вечную жизнь: с помощью клонирования. Ты умираешь — тебе на смену приходит твоя точная генетическая копия, а значит, это снова ты, значит, ты снова живешь.
Говорят, что, работая над “ВО”, Уэльбек сблизился с сектой раэлитов, пропагандирующей размножение посредством клонирования и объявившей в 2002 году сенсационную новость о появлении в частной клинике клона человека. В интервью “Эху Москвы” он это даже подтвердил. Хотя заметил, что он все сильно преувеличил, добавил, так сказать, жести, и что на самом деле его просто реально волнует проблема соотношения жизни долгой и жизни вечной.
“Меня упрекают в том, что я уверен: все, что возможно технически, будет реализовано, даже если это не гуманно, — говорил Уэльбек. — Клонирование неизбежно. Многие не хотят, чтобы я это говорил”. Клонирование человека у Уэльбека — дело ближайшего будущего. Его начинают элохимиты — новое человечество, вырастающее из секты, созданной шарлатаном. Даниэль оказывается среди них довольно случайно, но постепенно проникает в смысл этого проекта и увлекается им. Для “потомков”-клонов он пишет дневник — историю о себе (этот дневник мы читаем).
“Вполне вероятно, что неверующий Уэльбек — член показанной в романе секты, обещающей вечную жизнь и обеспечивающей оную: отменив (уже во второй раз, вслед за “Элементарными частицами”) секс как форму человеческой коммуникации, Уэльбек открывает секрет клонирования человека, “модифицированного и улучшенного”” (А. Долин). Сетевой автор Booklo фиксирует: “Неолюди питаются пилюлями, не болеют, не знают, что такое слезы, смех и любовь, изредка посылают немногочисленным сетевым знакомым короткие записки, читают философские произведения и жизнеописания своих “прадоноров”, играют с домашними животными, которых клонируют вместе с хозяевами, и готовятся к пришествию Грядущих… 24-й и 25-й Даниэли брезгливо комментируют доставшуюся им рукопись Даниэля 1: “прерывистый, мучительный, безудержно-сентиментальный и в то же время откровенно циничный, противоречивый со всех точек зрения” рассказ об истории секты, а главное — о любви и смерти”.
Однако и этот проект, по Уэльбеку, не спасает. Преувеличивать его сближение с раэлитами едва ли приходится. Клоны у него — почти растения, фитосущества, явно обделенные тем, что придает значительность бытию человека. Это не ницшеанство, это пародия на сверхчеловека Ницше.
Но и они, в далеком будущем знакомящиеся с воспоминаниями предка и комментирующие их, в итоге приходят к выводу о бессмысленности своего безболезненного, дистиллированного бытия.
Автор ЖЖ 1984 born изложила впечатления от романа как личный мрачный опыт: “…после возможности острова ничего не хочется в принципе… только умереть… любые другие попытки тщетны, потому что всем и всему хана… старость у Уэльбека — ужасна, собственные дети тоже… враги, о которых ты обязан заботиться до конца жизни… те редкие минуты счастья, которые мы переживаем, даже не любовь, а секс, но и он не идет ни в какое сравнение с муками в конце жизни… остров и впрямь квинтэссенция всей жести, что есть в других его романах… та же колода карт, только совсем уж лихо перетасованная… и нет никому награды, здесь даже надежды не мелькает, сквозь “вакуумную оболочку” к новому поколению людей, просачивается грусть, тоска и мечты о несбыточном… так страшно смотреть вперед, перелистывать календарь… сегодня ты знаменит, а завтра впадаешь в маразм… старческое одиночество у Уэльбека намного мучительнее сладкой жизни… есть ли от этого спасение, или нет, так и не узнали ни герой, ни их более совершенные потомки… и так интересно, узнал ли это сам Уэльбек?”
Или вот, еще одна чисто эмоциональная реакция рецензента: “Хочется свернуться калачиком и забиться куда-нибудь в темный угол — так беспросветна проза Уэльбека. Человек с нестабильной психикой, пожалуй, и счеты с жизнью может свести. Европейской молодежи, впрочем, такие тексты нравятся. В чем, по-моему, и заключается самое страшное” (В. Владимирский).
В итоге обретаемое бессмертие оказывается вполне личным, индивидуальным и основанным не столько на коллективных мифах, сколько на супертехнологиях клонирования. И, тут рецензент прав, покупается оно ценой отказа от любви. Безмятежное блаженство — ценой чувств и драм бытия. Потому что любовь и страдание оказываются нераздельными. Но существование без любви и без страдания оборачивается кромешной скукой — и идеальный клон в конце концов покинет свой благополучный дом и отправится на поиски острова, где люди живут иначе: чувствуя и страдая.
Как это правдиво и как это глубоко — вот что хочется сказать в этом месте. Роман читаешь, не отрываясь, слишком часто и слишком многое узнавая. И печаль автора, его глубочайшая меланхолия не мешают понимать, как сочувствует он своим героям и как жалеет их.
Кажется, Уэльбеку нечем их и нас обнадежить. Как социальный аналитик и критик он приговаривает западное человечество и человечество вообще. Даже мусульмане у него обречены поддаться соблазнам общества потребления и на полшага позже, чем христиане, забудут про религиозную идентичность. Нам представлен мир тотальной капитуляции, что выглядит правдоподобно для средних величин социальной жизни — но, пожалуй, грешит явной недооценкой ресурсов личностного духовного сопротивления, основанного на традиционных религиозно-гуманистических ценностях. Слишком легко, отчасти наспех разделывается писатель с людьми веры как историческим и социальным фактором.
По сути, он представил нам апокалипсис без Остатка верных, мир, где практически все поддаются сомнительному, едва ли не антихристову проекту альтернативного “спасения”.
Но все-таки именно этот его роман оставляет впечатление какого-то просвета. Да, биографическая перспектива каждой жизни скорей мрачна и безысходна. Такое ощущение, что Уэльбек не видит в реальной жизни реальной альтернативы. Многие читатели романа находят его беспросветно мрачным. Корреспондент “Радио Культура” Регина Тамм, скажем, заключает: “И не надейтесь пожалуйста. Хэппи-энда не будет. Спасительного острова — тем более. Хотите любви? Заведите собаку. А рецепты неувядающей красоты — в гламурных журналах”.
Но какой-то шанс на лучшее писатель, думаю я, хочет дать, и он его дает.
Во-первых, любовь возможна вопреки всему. Пусть на миг. На час. Пусть смешная и нелепая. Да, возможность острова. Вера в Остров. Как сказано в предсмертном стихотворении шута и паяца Даниэля:
И мне, ровеснику Земли,
Единый миг любви откроет
Во времени — безбрежном море —
Возможность острова вдали.
Только это остров не в пространстве, где безуспешно ищет его герой-клон, вообразивший себе неведомый и прекрасный Лансароте, а, скорее, во времени. Точнее, в вечности.
Прав М. Визель: “Но самое главное и самое невероятное — в романе появляется любовь… подлинная человеческая страсть — та самая, что движет солнце и светила, заставляет людей совершать безумства и геройства, ведет к расцвету новых религий… и толкает на далекие опасные путешествия, как то случилось с презревшим благоустроенную бесстрастную жизнь героем далекого будущего. “Эти несколько часов, — вспоминает 47-летний Даниэль свою первую ночь с 22-летней возлюбленной, — были оправданием всей моей жизни”. И мизантроп с внешностью усталого циника, Мишель Уэльбек так выстраивает свой роман, что ему веришь: “остров”, символ рая на земле, к которому стремится лишенный страстей неочеловек Даниэль 25, — возможен, несмотря на все наши несовершенства”. То ли иронично, то ли простодушно и Booklo резюмирует свои наблюдения: “А может, все к лучшему: в сети, связывающей мозги клонов, к описываемому Уэльбеком времени уже началась мутация программного обеспечения. Возможно, благодаря ей неолюди усовершенствуются, возродят города и заново научатся любить”…
Да, потенциал и сама реальность любви — они были, есть и будут спасительными для человека и для человечества. Именно и больше всего в любви человек достигает того сущностного богоподобия, которое оказывается спасительным… Впрочем, что это я? Эти истины не нуждаются в тиражировании. О них разве что стоит иногда напоминать.
В своем интервью “Ле Монд”, приуроченном к выходу “ВО”, Уэльбек признался: “Когда я писал мой первый роман, то был уверен, что он перевернет мир. Сейчас я уже оставил эту идею”. Да, еще ни один роман не перевернул мир. Но новая вещь Уэльбека все-таки очень нужна сегодня нам, чтобы трезво оценить ситуацию и перспективы — и жить в общем-то перпендикулярно им.