Картины из пьесы
Опубликовано в журнале Континент, номер 129, 2006
Обычно в “Континенте” пьесы не печатаются, что связано с традиционным форматом нашего издания. Исключение было сделано лишь дважды — для первого редактора журнала Владимира Максимова и для одного из лучших наших драматургов, Иона Друцэ. И сейчас, в преддверии трехсотлетия со дня рождения одного из основателей российской словесности, Антиоха Кантемира, не имея возможности напечатать новую работу нашего автора целиком, мы хотим познакомить читателей с несколькими картинами из этой “пьесы-эпопеи”.
Действие пьесы происходит во времена императора Петра Великого. Главные персонажи — сам Петр, царедворец Толстой, Дмитрий Кантемир — писатель и ученый, потомок молдавских господарей, и сам господарь, а также члены его семейства — Антиох, дочь Мария. Петр I по праву силы овладевает дочерью Кантемира Марией. Та зачинает ребенка. Вопрос наследника всегда был острейшей проблемой в России. Жена Петра, Екатерина, рожавшая одних девочек, опасаясь, как бы Мария Кантемир не родила мальчика-наследника, интригует в духе того времени, чтобы ребенок не появился на свет.
Пьеса о любви и жестокости, о вере и власти, о России и Молдавии.
Ион ДРУЦЭ — родился в 1928 г. в селе Городише Сорокского уезда, Молдавия. Окончил Высшие литературные курсы. Автор многих книг прозы и драматургических произведений, в том числе биографических — “Возвращение на круги своя (Уход Толстого)”, “Апостол Павел”, “Ужин у товарища Сталина”. Живет в Москве.
Ион ДРУЦЭ
Последняя любовь Петра Великого
Январь 1720 года. В только что отстроенном кантемировском дворце Санкт-Петербурга играли свадьбу. Сорокасемилетний светлейший князь Дмитрий Кантемир сочетался браком с первой русской красавицей, восемнадцатилетней Анастасией Трубецкой. Свадьба была воистину царская, поскольку присутствовал сам государь Петр Алексеевич с супругой и дочерьми. После благословения свадьба, стоя, воспела царю многая лета.
Толстой. Поднимем кубки во здравие государя Петра Алексеевича!
Петр (громко). Не гони лошадей. Сначала споем молодым. Выпить успеем. (После здравицы.) А любопытно, как звучит здравица на вашем, князь, наречии? Как бы вас славили, буде эта свадьба справлялась бы в Яссах?
Кантемир. Как перед Богом, ваше величество! Здравицы на молдавском ничем не уступают…
Петр. А и спойте. Вон сколько вас тут!
Кантемир. Мы бы спели, да без благословения как-то…
Петр. Сотворите. В вашем доме я постоянно натыкаюсь на каких-то монахов.
Кантемир. Живет один, да только он не пострижен.
Петр. Что за беда! Раз носит подрясник и кормится с твоего стола, пусть благословляет. Где он?
Пансофий, пав ниц перед царем, долго благословлял царскую чету, молодых, гостей. После чего тихо провозгласил: “Ла мулць Ань”. И молдавская часть стола подхватила.
Петр. Красиво. Сочно. Плодовито. Да больно коротко. А как бы звучала здравица, если бы свадьба справлялась, скажем, в Афинах?
Кантемир. Боюсь, ваше величество, в Афинах, эта свадьба никак, ну никак…
Петр. Да почему же?! Разве твоя первая супруга, царствие ей небесное, не была гречанкой? Да еще, говорят, из рода византийских императоров. Разве она не оставила вам свой язык, так что вы в домашнем обиходе изъясняетесь на греческом? Да неужели вы вместе с вашими домашними лекарями, которые у вас греки, вместе с учителями ваших детей, которые такоже греки, не осилите свадебную здравицу на греческом?!
Кантемир. Осилить-то мы осилим, да опять же без благословения на греческом…
Петр. А где Кондоиди? Он же не просто священник, он проповедник Константинопольского патриарха… По церковному ранжиру это будет поболее архиепископа…
Кондоиди. Бывший, ваше величество. Бывший священник, бывший проповедник… И потому, будучи лишенным сана…
Петр. Мы возвращаем тебе все. Благослови!
Кондоиди оказался на редкость благочестивым греком. Сначала долго молился перед иконами, потом тихо благословил государя, молодых и вдруг неожиданно мощно запел. Подпевали многие, но слышен был один его голос.
Петр. Изрядно. Соборно. Пробирает. Жаль только, язык глуховат, не так благозвучен, как латынь. А как бы звучала здравица, если бы эта же свадьба справлялась, скажем, в Константинополе?
Кантемир. Побойтесь Бога, государь! Каким чудом эта свадьба могла бы оказаться в Константинополе?!
Петр. А очень даже сподручно. Если бы нас тогда на Пруте не предали и мы потеснили бы турок за Дунай, а потом выкурили бы их из самой Европы, то, взяв Константинополь, почему бы не закатить там свадьбу? Изобрази и представь.
Кантемир. Там и представлять, ваше величество, особо нечего… Турецкие свадьбы не похожи на наши.
Петр. Что в них может быть особого? Не пьют, не едят, не е…т невест?
Кантемир. Турки веселящих душу напитков не употребляют.
Петр. Нисколько? Ни в каком виде?
Кантемир. Нисколько. Ни в каком виде.
Петр. Откуда же у них веселье на свадьбах пребывает? Отчего оно происходит?
Кантемир. От еды, от чубука, от кофе, от музыки, от танцев…
Петр. Турки танцуют?!
Кантемир. Очень даже.
Петр. Раздельно или совместно?
Кантемир. В основном женщины. Среди них встречаются несравненные танцовщицы.
Петр. Никогда не видел танцующую турчанку. А позабавь нас, князь! Покажи танцующую на свадьбе турчанку.
Кантемир. Ну мне сегодня как бы не с руки, ваше величество… Другой раз я с превеликим стараньем изображу все, что ваша светлость пожелает…
Петр. Другой раз будет другое веселье. А сегодня нам желательно посмотреть танцующую турчанку.
Кантемир. Я, конечно, смиренно повинуюсь, хотя…
Петр (недовольно). Хотя — что?
Кантемир. Ничего нет под рукой. Нет даже воздушного, прозрачного покрова, каким обычно турчанки обволакивают себя во время танца…
Петр (подойдя, снимает с невесты фату, разворачивает, сворачивает, прикидывает так и этак). По-моему, в самый раз… Накинь на себя и пляши…
Молдавский господарь стоял в глубокой растерянности. Слева — будущий тесть, генерал-фельдмаршал Трубецкой, и весь их род не спускал с него глаз, с правой стороны — царь-самодержец…. Решалась судьба. И вдруг, в эту мучительную для него минуту, как из-под земли выросла дочь Кантемира, Мария, став между царем и отцом.
Мария. Простите нас великодушно, ваше величество, но мой отец не в состоянии сегодня представить должным образом танцующую турчанку…
Петр. Почему не в состоянии?
Мария. У него сегодня свадьба.
Петр. И… в чем препона?
Мария. Ему надлежит ввести в наш дом новую хозяйку, а это, согласитесь, труд нелегкий, не простой… Позвольте мне представить вашему величеству и нашим гостям танцующую турчанку…
Петр. Ты это умеешь?!
Мария. Умею.
Петр. Откуда у тебя такое знание?
Мария. Я родилась в Царьграде.
Петр. Ты слишком мало там прожила, для того чтобы уразуметь обычаи другого народа…
Мария. Может быть. Но увидела достаточно для того, чтобы развеселить свадебных гостей в русской столице…
Петр. Будет потешно?
Мария. Постараюсь.
Петр (взяв фату из рук жениха, передает ее Марии). А ты, князь, возьми тамбурин. Говорят, турки до сих пор помнят твою игру на этом струменте…
Принесли тамбурин. Мария изображала стыдливую, неловкую, целомудренную и очень смешную турчанку. Гости были в восторге.
Петр (подойдя, обнял и расцеловал). Чудо как хорошо! Но уж как молдаванки танцуют на свадьбах, ты не можешь не представить.
Молдавский танец был полон солнца, озорства и очарования.
Петр. Как она, однако, лихо пляшет! (Марии.) А давай вместе русскую спляшем!
Мария. Только при одном условии, ваше величество.
Кантемир. Ты осмеливаешься российскому государю, нашему защитнику и покровителю… условия?!
Петр. Князь, не мешай царю общаться со своими подданными. И какие же будут твои условия, детка?
Мария. Ботфорты.
Петр. Что — ботфорты?
Мария. Снимите их.
Кантемир. Что-о-о-о?!
Петр. Не мешай. Однако же почему я должен их снять?
Мария. Говорят, танцуя, вы часто наступаете дамам на ноги…
Петр. Ну бывает что и наступлю… Что за беда!
Мария. На ваших ботфортах немецкие подковы. Половина столичных дам уже прихрамывают при ходьбе…
Петр. Вздор! На моих ботфортах самые обыкновенные… (Снимает, изучает, прикидывает.) Катерина, наступал ли я когда тебе на ноги? Что молчишь? Подойди.
Екатерина. Затруднительно выйти из-за стола.
Петр. А ты все-таки выйди. (После того как царица подошла.) Кикин! Сними с царицы сапожки и сосчитай пальцы.
Денщик. Восемь пальцев на обеих ногах, сир.
Петр. Не может того быть. Мы с ней всего один раз и плясали. Пересчитай. Может, там что срослось вместе. Тоже бывает…
Кикин. Ничего не срослось, сир. Восемь пальцев, при том что некоторые из них…
Петр. Что?
Кикин. Разрозненны… смотрят как бы в разные стороны…
Екатерина. К государю это не имеет отношения.
Петр. А к кому это имеет отношение?
Екатерина. К моему отцу. В детстве я помогала ему пахать, вела лошадей, бегая по свежей вспашке, пальцы и разошлись…
Петр. Но те два пальца на мне?
Екатерина. На вас, государь.
Петр. Что же вы, дуры… Если бы не эта молдавская княжна, так и прохромали бы всю жизнь?! Хорошо, не будем портить князю свадьбу. Веселиться так веселиться. Но и ты, княжна, для удобства, сними.
Кантемир играл на тамбурине, вся свадьба, привстав, хлопала. Все летало, искрилось, пело, охваченное каким-то веселым безумием. В зените веселья государь разошелся до того, что, подхватив Марию, поднял и некоторое время продержал ее на одной руке.
Екатерина. Уронишь, Петр!
Петр (опустив княжну). Всем подняться на палубу и снять с себя обувь! Танцуют все! (В зените всеобщего веселья.) Швартовка! Убираем паруса. Салютуем молодым шампанским. Вся свадьба пьет. По большому кубку. И — до дна!!!
Кантемир. Ваше величество, невеста просит, если будет на то ваше всемилостивейшее соизволение……
Петр. Нет. Большую чарку и до дна. Молода, здорова, ничего с ней не станется… (Допивая свой кубок, царь приметил краем глаза молодого рисовальщика, который, примостившись в уголке, дорисовывал что-то, ухмыляясь.) Ну-ко, ну-ко, представь мне свое упражнение… Надо же, как ловко, мерзавец, схватил…
Рисовальщик. Ваше величество, если мой труд приятен вашему царскому оку, осчастливьте, поставив на нем резолюцию…
Петр. Царские резолюции, друг мой, ныне дорого стоят… А цена твоему рисунку от силы десять рублей. Ты получишь свои десять рублей, а купленный у тебя рисунок я подарю княжне Кантемир за смелость и удаль…
Мария. Но — с вашей резолюцией, государь?
Петр. С непременной резолюцией, душа моя…
Мария. Боже, как я счастлива!..
Кикин (вполголоса). Художника тоже надо как-то отметить.
Петр. А непременно! Отправьте матросом на командорский фрегат — там его быстро обучат должному решпекту. Надо же, как он меня срисовал, шельма этакая…
Кантемир. Не обижайте художников, ваше величество… Я ведь и сам не безгрешен, и не дело, чтобы на моей свадьбе…
Петр. Да как их не обидишь, как их не обидишь, Думитрашку! Я двадцать лет строю новую столицу, новую Россию, воюю когда на юге, когда на севере, то мерзну на море, то задыхаюсь от жары, что ни день, с утра до ночи в трудах, и ни одного сукиного сына, который срисовал бы меня в сопряжении мышцы безмерном, а подсмотрели, стервы, как я, будучи на свадьбе, потехи ради пошел плясать босиком, — и тут же за карандаш… Ужо я тебе, мерзавцу!.. Отслужишь хорошо, в Италию пошлю учиться искусству… Но что за услада танцевать босиком!..
Кикин. Соблаговолите, государь, поставить сюда ножку…
Петр. Ножки бывают у детей. У взрослых это уже ноги. Что до моих… не надо, я сам… Катерина, труба зовет.
Толстой. Ваше величество… Подарки…
Петр. Разве они еще не были поднесены?!
Толстой. Они, конечно, были поднесены, но подарок от имени царя — добро в доме, а подарок, оглашенный самим царем, — это уже основа дома…
Петр. Наши подарки молодым суть. Невесте — золотое колье с бриллиантами, жениху — шпагу и загородный дом, пригожий для ученых упражнений…
Толстой (вполголоса). Родня со стороны невесты намекала, что будущему зятю фельдмаршала, может, согласно утвержденной табели о рангах, светлейшему князю было бы достойно какой-нибудь генеральский чин…
Петр. С чего это?!
Толстой. Все-таки, согласитесь, государь, для первой русской красавицы звание молдавского господаря как-то…
Петр. Мало?! Кантемир у нас не только молдавский правитель. Светлейший князь, член правящего Сената, первый в России ученый, избранный в Берлинскую академию… Им все это мало?!
Трубецкая (выскочив из-за стола). Премного вам благодарны, ваше величество… Мы этого не заслужили; приложим все усилия, чтобы быть достойными вашего отеческого попечения о нас…
Петр. То-то. Рожай охотно и помногу. Гуляй-погуливай, не без этого, но детей рожай только от мужа. Ежели девиц, то лицом и статью на себя похожи чтоб. Ежели мужеского пола, чтобы одни Кантемиры… Карету!
Кантемир. Ваше величество! Осчастливив, вы нас бросаете?!
Петр. На свадьбе должен царствовать один жених. Царям и так есть где царствовать, особенно русскому. Vivat!!!
Вся свадьба, встав, в один голос воспела Многая лета.
* * *
Гостиная в Петровском дворце. Холодное, мрачное, сырое утро. Горят поленья в камине. За окном — тревожный шум весеннего половодья. Екатерина, сидя у маленького столика, гладит болонку и долго, испытующе изучает Толстого, одиноко стоящего у порога. Войти и садиться не приглашает.
Екатерина. Вы, кажется, с плохими новостями?
Толстой. Городу грозит наводнение, ваше величество. Вторые сутки вода продолжает прибывать. Висим на волоске.
Екатерина. Продолжайте строить заградительные дамбы.
Толстой. С утра и до самой темноты трудимся. Дня не хватает. Напор нарастает. Вода вот-вот прорвется.
Екатерина. Если не хватает дня, прихватывайте ночами.
Толстой. Невозможно.
Екатерина. Почему?
Толстой. Больных зело много, и умирают беспрестанно.
Екатерина. Найдите здоровых для работы по ночам.
Толстой. Где оне?
Екатерина. Возьмите мою охрану. Две роты молодых, здоровых, крепких ребят.
Толстой. Не имеем права оставлять государыню без охраны.
Екатерина. Ничего со мной не случится. Оставьте двух-трех солдат на посту, остальные пусть трудятся на дамбах.
Толстой. Две роты мало что дадут.
Екатерина. Откройте тюрьмы. Преступники, небось, любят жизнь, уж они-то не дадут городу уйти под воду.
Толстой. Колодники в цепях много не наработают.
Екатерина. Снимите с них на время колодки.
Толстой. Опасно, ваше величество. Разбегутся, начнут, чего доброго, город грабить.
Екатерина. Уж лучше быть ограбленным, чем потонуть вместе со своим добром.
Толстой. Не поставить ли государя в известность о грозящем городу бедствии?
Екатерина. Что толку?! Пока весть найдет царя в море, мы или утонем, или спасемся.
Толстой. Что ж, получив высочайшую резолюцию, позвольте откланяться, ваше величество.
Екатерина. Минутку, Петр Андреевич. У меня к вам слово. Да вы проходите, садитесь.
Толстой. Премного благодарен. (Глядя в окно.) Прибывает, треклятая… Как бы не опоздать…
Екатерина. Утонуть вместе с государыней не всякому дано.
Толстой. Уж мы не дадим вам потонуть…
Екатерина. Открыто — нет… А исподтишка все норовите спихнуть меня в пучину…
Толстой. Побойтесь Бога, ваше величество…
Екатерина. Скажите, Петр Андреевич… Вы часто бываете в доме князя Кантемира?
Толстой. По мере надобности, ваше величество.
Екатерина. А без надобности?
Толстой. Случается, что и по зову сердца, поскольку мы со светлейшим князем давние приятели, еще со времен моего заточения в семибашенный замок. Тогда князь и мне, и всей России неоценимую услугу оказал…
Екатерина. Собираясь по зову сердца в доме князя, весело время проводите?
Толстой. Бывает, по-стариковски потешим себя воспоминаниями, чарочкой…
Екатерина. Ничего себе старички у нас потешаются… Отхватили первую красавицу России и ушли в воспоминания… У нее, говорят, уже был выкидыш?
Толстой. Светлейший князь, человек чрезвычайного достоинства, посторонних в свои семейные дела не посвящает…
Екатерина. Компании собираются изрядные?
Толстой. Когда как, но не очень.
Екатерина. Говорят, сам государь часто проводит вечера в доме Кантемиров?
Толстой. Всего несколько раз мы имели счастье лицезреть присутствие Петра Алексеевича.
Екатерина. Говорят, захаживает запросто, без свиты.
Толстой. Всяко бывает. Один раз даже привел соборный хор.
Екатерина. Соборный хор?! Для чего?
Толстой. Светлейший князь вывел математическую формулу, согласно которой должно бы петь церковным хорам. Петр Алексеевич пожелал проверить хипотезу …
Екатерина. Подтвердилась?
Толстой. Кто?
Екатерина. Хипотеза.
Толстой. Не могу судить. Я плохо учил математику в свое время. Однако гудит-разрывается Нева… Позвольте мне, ваше величество, ради вашего же блага…
Екатерина. Не спеши. Мы еще не добрались до главного.
Толстой. Слушаюсь.
Екатерина. Говорят, Петр Алексеевич, навещая дом Кантемиров, иной раз заходит прямо на женскую половину?
Толстой. Мне об этом ничего не известно.
Екатерина. Если вам ничего не известно о том, о чем вся столица судачит, тогда какой вы к черту начальник тайной канцелярии?! Впору было бы поставить вопрос о вашем смещении…
Толстой (встревоженный). Ну, если по правде… Слухи о том, что княжна Мария будто бы забеременела, по городу ходили, но связано ли это с посещением государем кантемировского дворца, о том никому не дано…
Екатерина. Все знают. И вы это знаете. Я вам даже больше скажу, вы сами эту беременность и устроили…
Толстой (опустившись на колени). Ваше величество, прикажите принести любую икону вместе со Святым Писанием…
Екатерина. Пустое. При мне вы множество раз клялись на иконах, а клятвы были ложные…Однако я дам вам возможность один раз в жизни без клятвы дать слово и сдержать его.
Толстой. Горы переверну.
Екатерина. Горы не надо трогать. Пусть стоят, где стояли. Но при условии, что Мария не родит.
Толстой. Ваше величество, вы просите о невозможном! Уж лучше позовите стражу и прикажите меня обезглавить.
Екатерина. Какой мне резон казнить одного из самых способных и старательных помощников царя? Я против вас никогда не пойду, но это при условии, что Мария не родит!
Толстой. Ну а даже если это и произойдет, что случится?
Екатерина. Начнется смута. После заключения мира со шведами короновали одного Петра Алексеевича. Меня рядом не было, хотя я немало услуг оказала России. Все только и толкуют о том, что тому виной беременность княжны Кантемир. Мол, если родится сын, Петру не долго и пережениться…
Толстой. Глупые бабьи сплетни, ваше величество…
Екатерина. Глупые-то они глупые, но заполонили всю Россию… А сплетни — это не вода в Неве, дамбами не укротишь…
Толстой. Сплетни — это словесный мусор, им не следует придавать чрезмерного значения.
Екатерина. Если сплетню не удавить в самом зародыше, она в конце концов начинает обрастать достоверными фактами. А думал ли ты, Петр Андреевич, о том, что я еще молода и в силе. Я еще и наследника рожу России, я еще и сама, возможно, буду править…
Толстой. Дай-то Бог.
Екатерина. Тебе бы надо поближе ко мне, Петр Андреевич. Тебе бы должно прислушиваться к каждому моему словечку…
Толстой. Затаив дыхание, ваше величество, внимаю…
Екатерина. Мария н е д о л ж н а р о д и т ь !
Толстой. Ваше величество… Все, что угодно, только не это. Обо мне и так ходит слух, будто бы я заманил царевича Алексея из-за границы, вел допросы с пристрастием и учинил тот последний застенок, после которого царевич преставился. Думаете, легко мне, когда слышу, как по углам шепчутся и за глаза называют цареубийцей?
Екатерина. Это же правда.
Толстой. Но… но… почему вы мне это говорите в глаза?!
Екатерина. У лошадей, которые ходят в одной упряжке, секретов друг от друга нет. Я полагала, мы ходим вместе…
Толстой. Что до меня, пройду вместе с моей государыней до самого гроба, но я не могу второй раз лишать Россию…
Екатерина. Ах, так ты в самом деле полагаешь, что волошская наложница носит в себе наследника России? До того дело дошло?!
Толстой. Простите, ваше величество, я вовсе не это хотел сказать… Сорвалось с языка…
Екатерина. Вы прекрасный дипломат, Петр Андреевич! Вы никогда слова лишнего не молвите. Я часто думаю о ваших необыкновенных способностях… Помните, как вы с Петром Алексеевичем разрабатывали положение о графском достоинстве. По-моему, вы нарочно ездили в Рим, чтобы наши графья были в то же время признанными и графами Священной Римской империи…
Толстой. Было, ваше величество. Ездил. Пробил. А почему вы об этом вспомнили?
Екатерина. Я долго не могла забыть вашего лица, когда вы об этом докладывали царю.
Толстой. Что же в моем лице было такого особого?
Екатерина. Оно горело, оно пылало, оно светилось мечтой о графском достоинстве…
Толстой. Любая жизнь, ваше величество, освещена мечтой. Моя — не исключение.
Екатерина. Вы получите титул графа Священной Римской империи, но при условии, что Мария Кантемир не родит.
Толстой (после долгой паузы). Не губите, ваше величество…
Екатерина. Наоборот, спасаю. И не столько вас, сколько весь ваш род.
Толстой. При чем тут мой род?!
Екатерина. При том, что существуют роды нисходящие и роды восходящие. В России многие роды при всей знатности и неисчислимом богатстве угасают. А род Толстых на взлете, он только-только набирает силу…
Толстой. Боюсь, ваше величество, что вы по доброте своей преувеличиваете…
Екатерина. Не лукавь, Петр Андреевич… Хоть и в преклонных годах, ты семя куда попало не сливаешь, все несешь в дом, заставляя своих баб что ни год рожать… Уж ты их наплодил, уж ты их наплодил, и все тебе мало…
Толстой. Души дает Господь.
Екатерина. Бог души не даст, пока муж не полезет… А думал ли ты, что оставишь им в наследство? Твои имения им вряд ли достанутся. Богатства в России — та же вода в Неве, недели две прибывает, потом целый год одна убыль… То ли дело — титулы. Ну а уж графское достоинство — это навсегда, для всех, сколько бы их там ни было…
Толстой. Но как? Как? Как?
Екатерина. Вы, по слухам, в хороших отношениях с домашним врачом семьи Кантемиров…
Толстой. Паликула никогда на это не пойдет.
Екатерина. Конечно, за пятьсот рублей ни за что не согласится. Но за тысячу любой грек пойдет на все.
Толстой. Ваше величество, я много грешил в своей жизни, но княжна Мария моя крестная. Я ее принимал от купели…
Екатерина. А Россия вам кто?
Толстой. Россия — это Отечество.
Екатерина. То-то. Не путайте купель с Отечеством. Ступайте. Выпустив преступников, последите, чтобы самые отъявленные…
Толстой. Самые отъявленные уже там.
Екатерина. Тем лучше. Удачи вам, Петр Андреевич, и постоянно сообщайте мне уровень воды в реке… Меншиков как-то обособливо ведет дела, редко когда что дельное сообщит…
Толстой поднялся с кресла, поклонился, направился к выходу….
Екатерина. Петр Андреевич! Не ставьте нас в затруднительное положение.
Толстой. Не понял, ваше величество…
Екатерина. Бывая за границей, вы разве не видели, как ходят графья Римской империи?! Что вы плететесь, как старая кляча! Иностранные послы будут иронии производить на наш счет, говоря: перед самой могилой присваивают титулы…
Толстой. Ваше величество, я ничем еще не заслужил, мне ничего еще не присвоено…
Екатерина. Ничего. Заслужишь. И присвоим. Слово царя. Ну же, старый хрен, ну же!!!
Из последних сил выпрямляя свой старческий позвоночник, восьмидесятилетний Толстой покидает дворец.
* * *
Массивный, мрачный каземат Петропавловской крепости. Гремят засовы, открывается дверь, неведомая сила впихивает внутрь доктора Паликулу, после чего дверь захлопывается. Растерянный грек пытается уразуметь, что к чему. Ни иконы, ни стола, ни стула. Откуда-то из-за толстых стен, то ли сверху, то ли из подвалов, доносятся звон кандалов, стон, вопль и душераздирающее “пощади!!”
Крик страждущего подействовал на старика, как труба на боевого коня. Похлопал себя по карманам, развязал дорожный мешочек.
Паликула. Надо же, опять ничего из нужного не прихватил с собой… Но доктор, даже если ничего из нужного нет под рукой, он все равно доктор…
Бросается к дверям, двери заперты. Дергает за ручку, стучит кулаками, стучит ногами. Никого. А вопли не утихают.
Паликула (философски). Теперь, скажите мне, будьте так любезны… Можно ли доктору-греку исполнять свой долг в России?!
Неожиданно дверь открывается, входит Толстой, за ним уныло плетется мастеровой.
Паликула. Петр Андреевич! Сам Господь направил вас мне во спасение…
Толстой. Одну минутку… Я пока занят… (Мастеровому.) Нет-нет, это не та лейка, которую я тебе заказал…
Гросмайстер. Либер хер Петр! Ваша рука держаль не просто тристерлейка, ваша рука ест кунстристерлейка…
Толстой. Мы не в музее, а в Петропавловской крепости, и не в Гамбурге, а в Санкт-Петербурге… Мне не красота, мне суть нужна.
Гросмайстер. Что есть в этот дела суть?
Толстой. Во-первых, она должна быть меньше. Не грядки будем поливать.
Гросмайстер. А поливать будет что?
Толстой. Это уж не твое дело. Для тебя главное принять мой заказ и исполнить его наилучшим образом.
Гросмайстер. Я есть внимание.
Толстой. Горлышко сделай поуже — серебро опять подскочило в цене. И ручку переделай. Что это за ручка?
Гросмайстер. Бронза. Чистый бронза.
Толстой. При чем тут бронза? Я сказал, чтобы ручка была костяная, чтобы приятно было пальцам при касании… Пошел! Через два часа покажешь готовую лейку. Теперь с вами, что у вас… Ба, кого я вижу! Мой старый и верный друг Паликула! Какими судьбами?!
Паликула. Конники при обнаженных мечах…
Толстой. Судьбы при мечах!! Где такое можно увидеть?
Паликула. На Невском. Я направлялся в Синод с рукописью светлейшего князя. Меня схватили, как преступника, и впихнули в эту дверь… Вы назвали меня только что своим другом. Если я действительно ваш друг, скажите, можно ли так хватать человека и втискивать его куда попало?
Толстой. А почему нельзя?
Паликула. Нельзя, потому что мы цивилизованные люди. Живем ли мы в Афинах, в Риме или Гамбурге…
Толстой. Друг мой! Докторов, когда в них крайняя нужда, хватают и ведут туда, где они нужны. Так повсюду, так и в России.
Паликула. Хорошо. Допустим. Когда доктор нужен, его везут, по доброй ли воле или силой. Хорошо. Привезли. Вокруг одни страдания, а меня заперли, я не могу исполнить свой долг. Скажите, можно ли доктору-греку…
Толстой. Погоди, давайте по порядку. Кто страдает, где?
Паликула. Кругом одни страдания. Вопли идут и справа, и слева, и сверху и снизу… Тихо. Слушаем. (Мертвая тишина.) Очень странно. Меня только что звали, умоляли, вопили “пощади!!!”
Толстой. Ах, вот ты о чем! Не обращай внимания на вопли этого подлого народа. Не они нуждаются сегодня в вашей помощи.
Паликула. А кто?
Толстой. Россия.
Паликула. Но… Россия есть великая держава, а я есть скромный лекарь с маленького греческого острова…
Толстой. И вот, представь себе, великая северная страна сегодня, как никогда, нуждается в помощи доктора с маленького острова… Крит, если не ошибаюсь…
Паликула. Боюсь, я плохо еще освоил русский язык и не совсем понимаю…
Толстой. Не разглядывай стены. Там ничего интересного.
Паликула. Какие-то подозрительные пятна… Хорошо. Не буду. Начнем по порядку. Жалобы.
Толстой. То есть как — жалобы?! Чьи жалобы?!
Паликула. Позвав доктора, выкладывают свою боль. Что происходит с этой… как ее…
Толстой. С Россией?
Паликула. Вы сказали.
Толстой. Если бы мы знали, что с Россией происходит!.. Если бы мы только это знали!..
Паликула. Упростим вопрос. Какие имеем жалобы?
Толстой. Маята.
Паликула. Еще раз простите… Что есть маята?..
Толстой. Ну как тебе объяснить, друг ты мой… Вот мается наша матушка Россия, мается, и все тут. Ты хочешь знать, что это такое? Вот, к примеру, собираемся в храм на исповедь, а попадаем в плохую компанию и напиваемся до чертиков… Дальше — больше. Сеем рожь — вырастает чечевица. Выигрываем войну за войной, а победы нет как нет.
Паликула. Длинные жалобы доктора не слушают. Надо коротко. Одно слово.
Толстой. Хорошо. Скажу коротко. Престолонаследие. Вот главная причина маяты нашей матушки России.
Паликула. И… давно?
Толстой. Что?
Паликула. Давно такое страдание?
Толстой. О! С незапамятных времен. Российская история есть история бесконечных недоразумений, противостояний, свержений и вознесений, часто отмеченных кровопролитием… И все по одной и той же причине — престолонаследие…
Паликула. Оставим прошлое. Оно неизлечимо.
Толстой. Хорошо. Оставим прошлое, займемся нашим делами. Великий Петр начинает громадные переустройства, чтобы вывести Россию из седой дремучести и усадить за один стол со всеми народами мира. Конечно, раскол, бунты, недовольства… Россия поделилась на два лагеря — кто за реформы, кто против. К величайшему нашему удивлению, царевич Алексей примкнул к противникам реформ. Отец призвал сына к ответу. Сын убегает за границу. Россию лихорадит — вернется ли царевич, не вернется? Вернулся. Россию опять лихорадит — как поступит Петр Великий со своим сыном? Неужели прикажет казнить без суда? Судили. Царевич погиб в заточении — Россия опять в движении: как, при каких обстоятельствах, у кого поднялась рука?!
Паликула. Но это есть тоже как бы история…
Толстой. Это предыстория. А теперь о главной нашей боли. Все знают, что царь Петр Алексеевич часто проводит вечера в доме светлейшего князя Кантемира. Княжна Мария забеременела. Петербург залихорадило. Если княжна родит мальчика, Петр Великий тут же упечет свою Екатерину, мастерицу рожать девочек, в монастырь, а Марию введет во дворец. А если и Мария родит девочку, как сложатся дальше судьбы России? Волнениям ни края, ни конца.
Паликула. Так. И чем грек с острова Крит может помочь?
Толстой. Избавь Россию от лишних волнений.
Паликула. Я… я… не понимаю…
Толстой. Прекрасно ты все понимаешь…
Паликула. Вы допускаете мысль что я… могу пойти на это?..
Толстой. Не надо древнегреческих трагедий… В России они никого не трогают. Надо просто смотреть на вещи…
Паликула. Просто смотреть — на что? На уничтожение зародыша?!
Толстой. Между нами, мужами говоря… Если бы рожали все бабы, с которыми мы утешаемся, некуда было бы ногой ступить от множества людского…
Паликула. Но не все сразу же и беременеют…
Толстой. Конечно, нет. Но даже если допустить что разродятся те, что уже забеременели, нечем было бы прокормить род людской. Каждой бабе, каждой семье приходится прикидывать, что да как… Россия — тоже семья. Великая семья. У нее трудности. И Россия говорит тебе: помоги. Тысяча рублей на дороге не валяется…
Паликула. О какой тысяче рублей идет речь? Я… не понимаю…
Толстой. Сейчас самое время приобрести недвижимость… Земля подешевела, за тысячу рублей можно деревеньку небольшую…
Паликула. Зачем называть цену, если не оговорена услуга?
Толстой. Как — не оговорена!
Паликула. Вы хотите, чтобы я ответил неблагодарностью дому, под крышей которого живу и хлеб которого ем?!
Толстой. Оставим князя Кантемира в покое. Он не только твой друг. Он и мой близкий друг. Не о нем речь.
Паликула. А о ком?
Толстой. О России. Ее нужно спасать. Воюем на два фронта — и с шведами, и с турками. Нам каждый человек, каждая мышца нужна, мы не можем себе позволить пустые, дурацкие волнения… Особенно в новой, строящейся столице. Это брожение, эту смуту надо погасить. И ты можешь это сделать.
Паликула. Как?
Толстой. Не знаешь как? Нужен выкидыш. И срочно. Мария, говорят, чуть ли не на шестом месяце…
Паликула. Посмотри на мои руки, Петр Андреевич.
Толстой. Ну, смотрю. И что?
Паликула. Эти руки приняли Марию, когда она на свет появилась, и они не смогут… Никогда в жизни, ни за какие блага…
Из подвалов опять стали доноситься душераздирающие вопли.
Паликула. Позвольте мне, Петр Андреевич, пройти к этим несчастным…
Толстой. Им уже не поможешь. Уши и носы обратно не пришиваются…
Паликула. Вы хотите сказать… Вы хотите сказать, что им отрезывают уши и носы?!
Толстой. А ты думал, у нас тут, в Петропавловской, что-то вроде цирюльни? Стрижка, бритье, теплые компрессы? Нет, друг мой, этим мы не пробавляемся…
Паликула. Но… это же варварство! Уши и носы… Почему?!
Толстой. Воруют.
Паликула. Ну случается в жизни, человек по бедности, по слабости ли своей… что-нибудь там прихватит…
Толстой. Что-нибудь, друг мой, в России не крадут. В России крадут всё.
Паликула. Как — всё?
Толстой. Всё, что можно украсть.
Паликула. Но… всё… не унесешь?
Толстой. То, что невозможно унести, уничтожают. Это самая большая наша беда. С этим государь бьется день и ночь. Самолично режет уши и носы. Вон их сколько обкорнатых ходят по России… Но, если тебе кажется, что одна тысяча мало, — поторгуемся…
Паликула (после долгого раздумья). Паспорт.
Толстой. Как — паспорт?
Паликула. Иностранный паспорт, так чтобы я смог спокойно покинуть Россию.
Толстой. Ну что вы все за иностранные паспорта хватаетесь?!. Светлейший князь Кантемир уже раза два обращался к государю с просьбой выдать ему иностранный паспорт… Ты — туда же…
Паликула. Государь, сколько нам известно, не удостоил князя ответом.
Толстой. Не ответил, потому что если Порта гоняется за Кантемиром, назначили мешок золота за его голову, сам подумай, где он может быть в большей безопасности? А если ты тоже печешься о своей безопасности, я могу предоставить тебе такую крышу, где тебя никто и никогда не достанет.
Паликула. Что, где, какая крыша?!
Толстой. Петр Алексеевич как-то справлялся: в самом ли деле Паликула такой толковый лекарь, как о том толкуют? При случае я расскажу царю, как ты меня прямо с того света достал…
Паликула. Я вас лечил? Когда? Где? От чего?
Толстой. Ты этого не помнишь, да и неудивительно — доктора плохо помнят своих больных, их у вас великое множество, а вот мы своих спасителей помним…
Входит Гросмайстер.
Гросмайстер. Либер хер Петр… Хороший лейка не пойдет.
Толстой. Почему это она не пойдет?
Гросмайстер. Я есть Гамбурге гросмайстер?
Толстой. Знаю. Плохих не держим.
Гросмайстер. Хер Петр… Гросмайстер не делаль лейка, пока не знает все-все-все про тот лейка…
Толстой. Чего ты еще не знаешь?
Гросмайстер. Ви сказаль… там помещай серебро?
Толстой. Так. Серебро.
Гросмайстер. Как можно помещает лейка серебро?!
Толстой. Сначала серебро расплавим, потом нальем…
Гросмайстер. Где серебро? Кто его плавит? Просьба приходиль показывает гросмайстеру…
Толстой. Сейчас приду. (После ухода мастера.) Мука с этими немцами. Все им до точки растолкуй… Ну так на чем мы с тобой, друг мой, остановились?
Паликула. Петр Андреевич, греки тоже хотели бы знать, зачем понадобилась лейка с расплавленным серебром?
Толстой. Сегодня вместе с Петром Алексеевичем будем заливать.
Паликула. Заливать — что?
Толстой. Как — что? Глотки.
Паликула. Живому человеку… расплавленное серебро в глотку?
Толстой. А что делать! Ненасытность. Ненасытность — вот наше главное проклятие… Прости, мне нужно выдать этому немцу серебро, пускай сам расплавит, а то можем не успеть…
Паликула. Вы меня оставляете… и уходите?!
Толстой. Служба. Дела. Ты уж прости. Тебя отвезут прямо до дверей Синода. Твоя тысяча рублей уже отложена.
Паликула. Но… мы ни о чем еще не договорились!
Толстой. Как не договорились? Само твое вступление в торг…
Паликула. Видит Бог, я с вами не торговался….
Толстой. Как не торговался? А кто запросил иностранный паспорт вдобавок к той тысяче пятистам?
Паликула. Вы сказали, к той… тысяче… и еще… пятистам?!
Толстой. Тысяча живыми деньгами, и еще пятьсот соболями…
Паликула. Ну а паспорт?
Толстой. Я его заменил на протекцию. Моя протекция стоит тысячи паспортов.
Паликула. А гарантия? Возможна ли какая-нибудь… гарантия?
Толстой. Никакой гарантии, кроме моего слова. Да и то условно.
Паликула. Как условно? Почему — условно?
Толстой. Условно, ибо то, что говорится в Петропавловской крепости, тут и умирает. Надеюсь, ты это понимаешь?
Паликула. Понимаю.
Толстой. То-то. Засучив рукава, берись за дело, помня, что, когда в России о чем-нибудь просят, — это не обязательно просьба…
Паликула. А может быть еще и что?
Толстой. Может быть все, что угодно. Прощай.
Едва вышел, из-за стен возобновились душераздирающие вопли.
Паликула (оставшись один, после долгого раздумья). Ну и в таком случае скажите, как бедному греку прожить в России?!
* * *
Дом рыбака в Астрахани. Глубокая ночь. Море бушует, бунт развороченных громад сотрясает все и вся. Звенит стекло в окнах, поскрипывают двери, громыхает крыша. Босоногая служанка зажигает лампаду перед образами.
Смаранда. Пресвятая Богородица! Спаси и помилуй!
Мария лежит на низкой постели, укутанная пледами. Паликула хлопочет вокруг больной.
Паликула. Надо выпить. Причем все, до капли.
Мария. Не могу. Весь вечер рвало от этой зеленной настойки.
Паликула. Рвало не от настойки.
Мария. А от чего?
Паликула. Укачало. Женщины плохо переносят водный путь. Три дня плыли по Волге, а тут поселили на самой кромке берега…
Мария. Но все-таки берег — это суша, а тошнота не отпускает.
Паликула. Мы-то на суше, да море рядом штормит, и все живое, в том числе и ребенок, которого вы в себе носите, волнуется… Эта настойка, хоть и противна на вкус, должна принести вам и ребенку успокоение… Постарайтесь допить по маленькому глоточку…
Мария. Постараюсь.
Смаранда (после того как доктор ушел, про себя). Сколько на свете замечательных, вкусных, полезных трав, но настойки надо умеючи готовить!..
Мария. Не оговаривай доктора. Он очень хороший, очень знающий… Сколько он с покойной матушкой провозился, бедной моей сестре помогал покинуть этот грешный мир… О Господи, все нутро разрывает…
Смаранда. Сейчас я вам ножки укрою. У нас в Кукуецах говорят: пока ножки не согреешь, домой не вернешься… Господи, что же это такое! Полыхает огнем, а трясется от холода, в жизни о таком не слышала!.. А может, и в самом деле ветер с моря нагоняет хворь? Слышите, какой там ужас! Страшно за порог переступить. Такие волны, как дома в Москве. Свалится такая громадина на тебя — и всё, ни тебе исповеди, ни свечки… (Тихо.) Слышала я, как наша хозяйка советовалась с учителем. Спрашивала, что теперь будет? Говорят, потонули наши корабли в море, войско вместе с царем возвращается без поражения, но и без победы… А я вот не волнуюсь, я знаю, что все утрясется, как только светлейший вернется… Вот попомните мои слова: как только войдет в дом, море утихнет, небо прояснится, моя голубушка тут же выздоровеет… Жаль, не прихватили шубу князя из Москвы. Уж как бы она нам тут пригодилась, уж как бы я укрыла голубушку мою!..
Мария. Не надо шубы. Лучше расскажи про Кукуецы.
Смаранда. Кукуецы, родные мои Кукуецы, они снятся мне каждую ночь… Что бы вы хотели, чтобы я вам о них рассказала?
Мария. Расскажи мне о тепле. Бывает ли там тепло, так чтобы очень тепло было…
Смаранда. Свети Боже, летом там не то что тепло, летом жара стоит несусветная…
Мария. Какая стоит жара в Кукуецах? Расскажи.
Смаранда. Господи ты Боже мой! В Кукуецах особенно жарко в начале лета.
Мария. Разве не в августе, не в средине лета наступает самое жаркое время?!
Смаранда. Конечно, в августе еще жарче, но мы к жаре уже привыкши, не так страшно. Но первая жара в начале лета — слов нет! Особенно в полдень. Боже, что там творится! Пусто в поле, пусто в лесу, пусто в селе, точно все вымерли от жары. Деревья стоят не шелохнувшись, дома заперты, дороги пусты, овечки, сбившись в кучку, прячут головы в тени друг друга. Собаки больше на прохожих не кидаются, лежат, растянувшись в тени. Ни ветерка, ни муравья на тропинке, ни птички в небе, прямо конец света!
Мария. Но ее самой не видать?
Смаранда. Кого не видать?
Мария. Жары.
Смаранда. Как не видать! Если всмотреться, видно, как зной течет по крышам, по стенам белых домиков, по соломенным шляпам мужиков… И тихо, такая стоит тишина, что слышно, как падают с дерева вишни, которые не успели еще собрать…
Мария. Разве вишни там такие крупные, что слышно, как они падают с дерева?!
Смаранда. Ну, не такие крупные, как сливы, но слышно, как падают, сама слышала, и не раз!.. Боже, полотенце на головке опять пересохло… Доктор!..
Паликула. Ну что тут у вас?.. Так и не допила?
Мария. Допиваю. Немного осталось.
Паликула. Как немного! Полчашки.
Мария. Полчашки осталось, но две полные я все-таки выпила. Дайте дух перевести…
Паликула. Если большой перерыв, действие ослабевает…
Мария. Я по глоточку.
Паликула. Лучше сразу.
Мария. Хорошо. Постараюсь.
Смаранда (после того как опять остались вдвоем, тихо). А давайте откроем окно и выбросим в море эту гадость?
Мария. Ты не сможешь. Ветер так давит в окна, что, как только снимешь крючки, разнесет створки. Остудим дом, разбудим всех… Я постараюсь, по глоточку…
Смаранда. А хотите, я вместо вас выпью?
Мария. Это уж совсем ни к чему. Ты лучше еще про Кукуецы…
Смаранда. Что вам еще рассказать, моя голубушка?
Мария. Проходит какое-то время, начинает спадать жара. Как она спадает?
Смаранда. А этого никто не знает, никто не видит. Вот, только что было жарко-жарко-жарко — и вдруг точно ангел Господний пролетел… Подул нежный, как дыхание младенца, ветерок, ожила листва на деревьях, качнулись посевы, по пруду прошла зыбь, птички хлопочут возле своих гнезд, раскаленные в полдень дали начинают опять наливаться синевой, и почему-то именно тогда в душе рождаются такие хорошие, такие добрые, округлые слова и так хочется с кем-нибудь поделиться, подарить их кому-нибудь, так хочется ласки, доброты, что бросаешь все и идешь куда глаза глядят, лишь бы найти родную душу…
Мария. И часто так бывает, что бросаешь все и идешь искать родную душу?
Смаранда. Часто. Очень часто. По правде говоря, люди в Кукуецах только и делают, что ищут родную душу.
Мария. Находят?
Смаранда. Кто повезучее, посчастливее, находят, но не говорят, что, где и как… Потому у нас и принято что, встречаясь друг с другом, здороваются и тут же справляются: куда идешь? Опять пересохло полотенце на голове, горит свечкой моя княжна. Пресвятая Богородица, спаси и помилуй… Доктор!
Паликула (возвращаясь). Надо же, какую говорливую сороку прислала вам ваша бабушка из Молдавии… Что случилось?
Смаранда. Мою голубушку лихорадит!.. Она горит вся!..
Паликула. Это потому что не допила.
Мария. Немного осталось. Пожалуйста, не торопите. Допиваю по глоточку, как только тошнота отпускает…
Паликула. Если накатывает рвота, не удерживайте… Посуда рядом…
Мария. Спасибо. (После его ухода.) Поговори еще со мной, Смарандица. Расскажи еще про Кукуецы.
Смаранда. А пожалуйста, я с дорогой душой. Что еще вам рассказать?
Мария. Был полдень, потом жара спала, опустился вечер, зашло солнце, наступила ночь… Какие там у вас ночи?
Смаранда. Господи, да я и слов таких не найду, чтобы рассказать моей голубушке про кукуецкие ночи!..
Мария. А ты постарайся. Поищи их ради меня.
Смаранда. А и поищу! Ну так вот. Укатило солнце за холмом, угасла заря, над селом опускается ночь… Если кто припоздал в дороге или во дворе, переговариваются тихо-тихо, чтобы не беспокоить отдыхающих, ибо день был тяжелый, длинный-предлинный, жаркий-прежаркий… Засыпаем, засыпаем, засыпаем… Пахнет мамалыгой и сбежавшим на горячую плиту молоком. Вздыхают во дворах коровки, пережевывая травку, под образами лампады погасли, остыла печка во дворе, на которой готовили ужин, просохла цепь у колодца, небо поднялось высоко, звезды крупные, а луна никак, никак, ну никак не взойдет! Натруженные семьи лежат под одним общим одеялом, засыпают, засыпают, засыпают…
Мария. Они что, еще не уснули?!
Смаранда. Еще нет.
Мария. А почему они у вас так долго засыпают?
Смаранда. Ждут, когда взойдет луна.
Мария. Надо же! А для чего им луна?
Смаранда (тихо). Чтобы… чтобы видно было, куда направить свой путь…
Мария. Какой путь, они же легли спать?!
Смаранда. Они-то спать легли, но, пока они лежат, по селу, по полям, по лесам ходит Дорул…
Мария. Кто такой Дорул? Отец часто его поминает, но все никак не соберется объяснить, кто это такой…
Смаранда. А это очень просто. Сейчас я вам все объясню. Дорул! Ну, как бы вам получше объяснить… Жить на свете тяжело?
Мария. Тяжело.
Смаранда. Так. Жить на свете тяжело. И никогда ничего не получится по-твоему. И никогда ты не встретишь ту любовь, о которой мечтаешь, и не будет у тебя той единственной радости и не суждено будет тебе найти те пути-дорожки, которые бы вывели тебя далеко-далеко…
Мария. Ну?.. Ну?
Смаранда. Ну и вот, лежишь ты под драным одеялом, лежишь, а жизнь так коротка, а радостей так мало… Что делать? А очень просто. На то Дорул и существует. Как только луна заглянет в окошко, твоя любовь, твои желания, твои мечты отправляются в путь-дорожку… Это и есть Дорул. И уж непременно встретишь ту или того, по ком тосковал… и возрадуешься той единственной на всю жизнь радостью… и по тем таинственным тропкам пойдешь далеко, за горизонт, так что и ты тот мир увидишь, и те, что далеко, увидят тебя… Об этом Доруле у нас в Кукуецах сложено великое множество песен… Хотите, я спою вам одну? (Тихо.) Слава Богу, моя голубушка, кажется, уснула. Сейчас я ей ножки теплее укутаю… (Вопит в ужасе на весь дом.) Вы что с моей княжной сделали, Ироды проклятые, она вся в крови!!!… Господи, Пресвятая Богородица, не покидай нас…
Паликула (прибежав с теплым тазом воды). Отойди от постели. Быстро разбуди хозяйку.
Смаранда. У нее болит голова, она наказала не беспокоить.
Паликула (орет). А я тебе говорю — разбуди хозяйку и всех в доме подними на ноги! Да не туда, куда ты пошла!
Но девушка упорна шла в другую сторону. Едва прикоснулась к дверям, ведущим на море, буря сорвала и двери, и окна. Звон разбитого стекла, соленое дыхание бунтующего моря. Погасли свечи, лампада, в доме стало темно.…
Кондоиди (прибежав).Что случилось, Паликула?
Паликула. Беда. Помогите. Закройте быстро окна и двери… Зажгите все свечи, какие есть… Задвиньте ширму у постели больной и отгоните эту деревенскую дуру.
Мария (слабым голосом). Не отгоняйте. Пусть остается.
Паликула. Хорошо. Но сиди тут, по эту сторону ширмы…
Смаранда. Я буду тихо сидеть, но… можно мне еще немножко поговорить с моей княжной?
Паликула. Сиди молча. Не надо ее тревожить.
Смаранда. А я и не буду ее тревожить… Я тихо буду рассказывать про свое родное село Кукуецы. Кто хочет — слушает, кто не хочет — не слушает.
Мария (из-за ширмы). Расскажи.
Смаранда. О чем мне вам еще рассказать, моя голубушка?
Мария. Был у нас с тобой полдень, потом была ночь. После ночи должно бы наступить утро…
Смаранда. Утро в Кукуецах — Свети Боже, какое это чудо!.. Сейчас я вам расскажу. Рассвет стелется над холмами, над долинами, над селами, как прекрасный, невиданной красоты божественный покров… Ночью выпала обильная роса. Все улыбается и дышит полной грудью. В садах листва мокрая, пыль на дорогах притушена ночной влагой, трава в долинах, на склонах гор, под самым лесом седая от росы. На каждой травинке висит царское ожерелье капель, травинка бедная согнулась почти до самой земли, качается, качается, вот-вот рухнет, но уступить красоту не может, потому что кто знает, когда еще выпадет на ее долю такое счастье…
Паликула. Хватит. Помолчи. У нее обморок.
Смаранда. У меня кусочек небольшой остался. Уж я доскажу. У нас, в Кукуецах, есть даже песня об этой утренней росе. Хотите, я вам ее тихонечко спою? (Поет.)
Диминяца роуа-й маре,
Хай лелицэ хай!
Ши те удэ ла пичоаре,
Хай лелицэ хай…
А по утрам луга с росою,
По нею мы пройдем.
Промочишь ножки ты со мною,
Но будем мы вдвоем…
Паликула. Замолчи, дура!!!