Опубликовано в журнале Континент, номер 128, 2006
Марта АНТОНИЧЕВА — родилась в 1981 г. в Баку. Окончила филологический факультет Саратовского государственного университета, где в настоящее время обучается в аспирантуре. Автор статей о В. Набокове, А. Ахматовой, С. Соколове, Д. Галковском; участница Третьего форума молодых писателей России. Публиковалась как литературный критик. Живет в Саратове.
Заметки на полях критических статей В. Пустовой “Диптих”,
“Пораженцы и преображенцы. О двух актуальных взглядах на реализм”
и С. Шаргунова “Стратегически мы победили”
Когда-то в далекие советские годы от писателя требовалось “глаголом жечь сердца людей”. Идеологию диктовало правительство, а критики ее браво подхватывали. От несчастных писателей в обязательном порядке требовалось нечто из ряда вон выходящее, как то: прекрасные истории о прекрасных и чистых душой колхозницах и рабочих и победе идеологии в лице главного и самого ответственного и сердцем чистого героя над беспартийными негодяями.
Глядя на деятельность молодых критиков, вспоминаешь почему-то именно это костяное советское время, когда если идти, то строем, если петь, то хором, если писатель, то только Максим Горький.
Очередным поводом для разговоров ни о чем стало навязшее на зубах понятие “нового реализма”, к которому хорошо бы что приписать, да нет практически ничего. Поэтому от существующих парочки текстов (у Валерии Пустовой таким камнем преткновения стали романы Шаргунова и Кочергина) и пляшем. И если, по словам В. Орловой, молодые писатели — это “разобщенная общность”, то молодые критики — это, скорее, идущие вместе. Причем под одними флагами, с одной идеологией. Немного странно, не правда ли?
Вернемся к сути претензий — понятию “новый реализм”. Что же это такое? В статье “Пораженцы и преображенцы. О двух актуальных взглядах на реализм” (Октябрь. 2005. №5) Пустовая дает такое его определение: “Новый реализм выходит из берегов, захлестывая старинную твердь реализма-вообще, посягая на рифы новаторства и поголовно затопляя островки творчества так называемых молодых писателей, — новый реализм бескраен, как Ничто”.
Как сказала бы Эллочка людоедочка: “Шикарно!” Трудно представить себе писателя, который посидел, подумал и решил о правде писать. Определил для себя какие-то критерии (после восьми вечера не есть!) и уселся строгать свою “нетленку” (хорошо, если не молоком, не в тюрьме, как Ходор… тьфу, Владимир наш Ильич).
Интересно, как долго смеялся бы Бодлер, если бы к нему подошел любознательный критик и так нежно, с улыбкой шепнул: “Шарль Петрович, а стишата-то ваши того… Где ваши идеалы? Нравственность и все такое? Выбросьте вы это, займитесь лучше пением”. Думаю, он бы хохотнул, не сдержался.
Однако, чуть ниже, мы все-таки находим требуемое. Итак, вот что манифестирует Пустовая: “Причем если вдуматься в эти мотивы, то станет ясно: никакого новореалистического откровения в искусство привнесено не было. Продолжение традиционного (как выразился Бондаренко, “стержневого”) реализма вопреки постмодернизму — раз; игровое искривление стержня реалистической традиции в сторону заимствования устаревающих постмодернистских приемов — два; наконец, дотошная физиологичность прозы свежайшего поколения, “открытие” которой опять-таки не в обновлении эстетических и философских оснований реализма, а в новизне самой описываемой поколенческой реальности — три. Три слагаемых схлопываются в ноль: литература нового времени по-прежнему на стартовой полосе, в ожидании прорыва, отсчета нового эстетико-мировоззренческого времени в искусстве”.
То есть мы опять наталкиваемся головой на каменную стену. Между прочим, больно.
Объяснимся, в чем же заключается суть наших претензий к молодым критикам, чтобы не довести разговор до дуэли.
Первый вопрос-недоумение связан с неизбежностью реализма: почему он обязательно неизбежен? Неизбежна смена литературных направлений, как органичного свойства литературы, но это совершенно не обязательно должен быть реализм. В конце концов, никто ничего никому не должен. Тем более автор читателю.
Из вопроса первого вытекает вопрос второй: насколько возможен этот пресловутый новый реализм после постмодернизма? И тут мы вгрызаемся зубами в землю. Так как вопрос о том, был ли явлен в русской прозе постмодернизм в том виде, как он понимается на Западе (имеется в виду совокупность культурно-философских представлений), уже частично решен. Не был. Но в каком виде он существовал у нас? В этом отношении мне близка позиция С. Чупринина, который достаточно подробно и очень понятно выявляет различия между постмодерном западным, выполнившим свою задачу, и русским, существовавшим по иным законам и пришедшим к концу века к совершенно иным результатам. На мой взгляд, он, соглашаясь с М. Липовецким, приходит к вполне рациональному (вопреки эмоциональным заявлениям большинства критиков) осмыслению данной проблемы: “И вот почему стоит согласиться с Марком Липовецким, который, споря с могильщиками этого литературного течения, полагает, что, как раз наоборот, “необходимо закрепить уроки русского постмодернизма, пройти еще раз путями русского необарокко и русского концептуализма” <…> Зачем? Чтобы привыкнуть к культурной работе с настоящим, чтобы ввести эти эстетические практики в повседневный язык культуры и в национальный канон”*. Такой пересмотр проблемы позволит избежать болезненного отвращения к самому постмодерну, которое из бранного слова сможет превратиться, наконец, в полноценное понятие.
Забавен слог молодых критиков (почему-то не воспринимаешь себя в таком контексте, ощущаешь старым и далеким от чувств добрых, пробуждаемых лирой, поэтому невольно и отстраняешься) — почему-то это военная стилистика. Однако, насколько я разбираюсь в данном вопросе, на войне все достаточно четко, приказания недвусмысленны и однозначны. Тут-то и обнаруживается главное противоречие молодой критики — стиль не соответствует содержимому. Нельзя конкретным военным языкомстилем изъясняться о вещах абстрактных (только не говорите, что литература конкретна, как портянка, не поверю). Непонятно, правда, за чторади чего воюем? За новый реализм? А кто его в глаза видел?
В своей небольшой статье “Стратегически мы победили” Сергей Шаргунов рассуждает во многом с такой редакторской позиции, что почему-то кажется весьма странной, если не сказать нелепой, такая, например, фраза: “Я вижу у “новых реалистов”, каковых воистину легион, печальные перекосы”. Ну чем не речь советского партийного работника? Работать надо, товарищи писатели, исправлять перекосы.
Новая литература возникает сама по себе, критика ее лишь фиксирует. Критик не способен заставить петь писателя под свою дудочку, как крысолов. Он способен испортить репутацию или, наоборот, ее создать, но диктовать писателю, как писать, невозможно. Хотя, оговорюсь, это было возможно в советское время. Ну, собственно, и получили по заслугам.
В данном случае крысы ведут крысолова, а не он их. Доказывать, как надо писать, нужно писателям, а не критикам. Критика должна воспитывать читателя, вот кто ее адресат, — а совсем не писатель, — просвещать его, а не понукать в спину винтовкой. Если молодые диктуют молодым, как писать, то кому остается их читать? Получается замкнутый сам на себе процесс. А в реальности все несколько иначе — чаще всего критика ориентирована на то, чтобы читатель не пропустил достойное произведение. Потому что за всем не уследишь. Потому что зарубежной литературы на книжном рынке больше, чем русскоязычной. И кому-то все же нужно читать молодых. Не по работе. А так, для удовольствия.
К тому же сам жанр манифеста, в котором работает Пустовая, достаточно абсурден. Что манифестировать? То, что молодая литература есть? Ну да, никто и не сомневался. Хотя “факт смены культурных эпох” вряд ли произошел. Более того, любая смена эпох, даже если в основе своей она революционна (это определенно не наш случай), все равно предполагает какого бы то ни было рода преемственность. Общеизвестно, ничто не появляется на пустом месте. А пресловутое “новое сознание” явилось еще в прозе Геласимова, которого уже с натяжкой можно назвать молодым автором. С каждым поколением оно является читающим впервые Сэлинджера, как бы мелодраматично это ни прозвучало. К тому же трудно сказать, что молодые авторы привнесли что-то новое в манеру написания, как-то изменили стиль письма, их плюс — это энергия молодости, воплотившаяся в тематике — жизни молодых. Однако и это проходит. Что же тогда получается, не писать после тридцати пяти? А “Мы есть! И мы другие!” кричаткричали будут кричать всегда, это явление не литературное, а поколенческое. Каждый, дожив до определенного возраста, обязательно хотя бы разок, да и крикнет: “Я не такой, как все!”
Устроим перерыв. Скажем так, “тренировку для хвоста”. Милый читатель, у меня есть для тебя небольшое задание. Попытайся, пожалуйста, найти смысл в следующей фразе: “Потенциально их обновленный реализм — залог надземных прозрений, основанных на символическом познании реальности, которое может быть подчас более близким к истине, чем прямые, без посредства жизнепознания, мистические вопрошания”. Это, если тебе еще интересно, Валерия Пустовая о молодых писателях сказала. О новом реализме.
Интересно, а они в курсе?
Огульные замечания по поводу абсолютного отсутствия рефлексии молодых писателей по отношению к прошлому кажутся каким-то наговором на несчастных писателей. А выделение этого отсутствия в качестве главной особенности современной литературы — тем более. Интерпретация начинает приобретать безудержный характер, когда Пустовая говорит о мифическом новом культурном сознании, приплетая совсем не к месту Бердяева, Шпенглера, Блока и проч., пытаясь, видимо, продемонстрировать читающему собственную осведомленность в философии.
Открыв для себя философию и литературную практику Серебряного века, Пустовая наделяет, как фея, современных авторов его метафизикой, несчастным молодым писателям совершенно не присущей. Разбирая непосредственно тексты молодых авторов, критикесса не замечает, как далеко аналитическая часть ее работы оказывается от теоретических выкладок, которые она так туманно-мелодраматично манифестировала.
Невозможно придумать схему под свою идею. Когда и авторов-объектов восхищения — раз, два и обчелся (Шаргунов да Кочергин). Куда же девать тогда остальных несчастных, не вошедших в рамки “нового реализма”?
Литература, как и любой другой вид искусства, развивается хаотично. И пытаться насильно загнать ее в рамки какого-либо направления так же абсурдно, как ловить рыбу голыми руками. Можно, конечно, кинуть динамитную шашку в воду, но тогда это будут уже литературные итоги. Стоит ли? По словам Пустовой, “ценен не результат, а стремление”. Поэтому лучше уж подождем, не будем. Ведь до сих пор остается непонятным, какое “положение” в литературе для идеологов “нового реализма” более значимо — “я в литературе” или “литература во мне”.