Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 128, 2006
Тамара ЖИРМУНСКАЯ — родилась в Москве. Окончила Литературный институт им. М. Горького. Печаталась в “Новом мире”, “Юности”, “Литературной газете” и других литературных изданиях. Автор десяти книг стихов и прозы. Последние годы работает над книгой бесед “Библия и русская поэзия ХХ века”, аналогичная книга о поэтах XVIII – XIX веков вышла несколько лет назад в Москве. Член редколлегии журнала “Истина и Жизнь”. Лауреат премии Союза писателей Москвы “Венец” (2002). Живет в Мюнхене.
* * *
Исчезнешь в нем — и бог с тобой!
О.Мандельштам
который к солнцу “Стой!” воззвал,
с ним, дерзким, Гавриил Державин
себя недаром рифмовал…
Не жены, чьей красе семитской
красы небесной отблеск дан,
омытые и древней миквой1,
и погруженьем в Иордан,
а их праматери… Не тесно
в шатре, где лишь она и он,
разверсты нежные ложесна,
чтоб множить семя сих племен…
О иудеи! Вас не может
никто спокойно перенесть.
Вас будут гнать, корить, корежить,
петь дифирамбы в вашу честь.
Отец на два тысячелетья
отпустит вас, но у ворот
все будет ждать: “Я с вами, дети!”
и снова дома соберет.
Здесь Дух Святой… О нем радея,
опять ковчег воздвигнет Ной,
я полюбила иудея,
и гибну в нем — и Бог со мной.
Шестивековый, величавый,
он вытянулся в полный рост
над видевшей так много Влтавой…
Да, West есть West, а Ost есть Ost.
Был марш пятиконечных звезд —
им вторили соборов своды.
Но швы от танковых борозд
остались на лице Свободы.
Нам всем спускали некий “Гост”.
За отклонение от нормы
одних производили в гномы,
других пускали на компост…
Поднимем поминальный тост
за тех, уснувших на погосте —
за Яна Палаха и Костю2 —
в небесном граде их погост.
Давай пойдем на Карлов мост.
Исцеловав подножье в лоск,
там льнут к святому Непомуку,
американец спросит Муху3,
а немец спросит: “вас ист кост?”
Там Брунцвик4 занял вечный пост.
Он связан дружбою старинной
с влюбленной беженкой Мариной.
Ах, верба-хлест, что бьешь до слез?..
Страсть — на любви слепой нарост.
Природа женщины — лианья:
прижать, принять, алкать слиянья,
чтоб руки и душа вразброс.
Давай пойдем на Карлов мост.
Как тех нас примет Карлов мост,
и станет все предельно ясно.
Когда собаке рубят хвост,
не спрашивают: “ты согласна?”
Ответ на это был бы прост,
но дар членораздельной речи
не даст и выть по-человечьи…
Давай пойдем на Карлов мост!
Настроим дух, ускорим шаг.
Зовут, вот-вот пробьют куранты.
На площади всегда аншлаг —
не убывают экскурсанты.
И каждый день, и каждый час,
собрав у башни всю округу,
чтоб коротко взглянуть на нас,
идут апостолы по кругу.
В окошках суженней бойниц
проходят поступью суровой
над сонмом современных лиц
процессией средневековой.
Что думают они, шепча
слова молитвы за пропащих?
Не от Петрова ли ключа
тот солнечный резвится зайчик?
Не безнадежны мы, мой друг, —
в бесчестье нас учили чести.
Иные контуры вокруг,
а мы с тобой на Старом месте.
Повременим, притормозим.
Где нас подкараулит старость?
И сколько лет, и сколько зим
по жизни странствовать осталось?
Тебя ли — я, меня ли — ты?..
Но есть у нас свои гаранты.
Рок выкрикнет: “Кранты! Кранты!”,
а нам послышится: “Куранты”…
Пусть те, чьи зрение и слух
открылись с новым веком вместе,
осуществят семейный круг
на Новом месте.
рубки старых кораблей…
в край иной уплыли лекари,
векторы души моей.
Как матрос, на берег ссаженный,
лабиринтами брожу,
быт фестончатый, налаженный
скучно-пресным нахожу.
Все музеи перепробовала,
ламинатами скользя,
экспонаты перетрогала,
даже если и нельзя.
Хочешь за город — пожалуйста! —
По малину, по грибы.
Так что, мать, смотри не жалуйся,
не беги своей судьбы.
Потому что где — авария,
где — пожар, где — недород,
где — взрывчатка… А в Баварии
не прозрел еще народ.
Не прозрел, не озверел еще,
в целом добр, с набитым ртом.
Если много хлеба — зрелища
отложили на потом.
Так чего ж ты хочешь, беженка,
от совсем чужой страны?
Есть грибы такие — вешенка —
и съедобны, да страшны.
Январское солнце не больно-то дарит теплом.
Нагие деревья застыли в напрасном порыве.
Под чахлым растеньем — табличка, где четким стилом
на ярко-серебряном смолью написано KIWI.
Так вот почему мне кислинка попала на зуб.
Больна? Одинока? Полна суетнёй? Догадайтесь!
Давно аксиома, что мир беспардонен и груб,
но все мы желаем еще и еще доказательств.
Я думала прежде, что здесь инвалидский приют —
так много калек и колясок в погожую пору.
Своих ли, чужих ли, но их все везут и везут
по зову души или — будничней — по договору.
Вон с тем стариком, ветераном Второй мировой,
я даже знакома. “Грюз Гот!”5 — говорит мне при встрече.
Но где воевал, перед кем пресмыкался: “Яволь!”,
не знаю и знать не хочу — это время далече.
Накрашенной фрау, как раз из музея Тюссо,
Уже не проехать nach Russland на службу по сыну.
Бомбежки, блокада, инсульты — ей ведомо все,
ее рассекло, как Стеною, на две половины.
А этот уродец… О Господи, воля Твоя, —
глаза отведу, не подам, что убита, и вида,
но, Землю и Космос в порыве любви сотворя,
зачем не одернул любительниц талидомида6?..
Привет, Макаревич! Вы правы — здесь всё, как везде —
рожают, хоронят: затылком — о стену, лбом — об пол.
Тяжелая муть в их очищенной трижды воде,
в их буйную зелень вонзил свое жало Чернобыль.
Но я отвлеклась от вполне заурядной зимы,
с дождями, что льют весь январь и не видно конца им…
Да, это — не рай! Но такие ли ангелы мы,
что все, что не наше, утрируем и порицаем?
Сноски:
2 Константин Бабицкий, участник демонстрации на Красной площади в 1968 году против вторжения советских войск в Чехословакию.
3 Альфонс Муха, выдающийся чешский художник.
4 Бронзовая скульптура, любимая Мариной Цветаевой.
5 Приветствие по-баварски.
6 В начале 60-х годов западногерманские фирмы широко разрекламировали это средство, успокаивающее нервную систему беременных женщин. Трагическим результатом применения этого лекарства явилось рождение большого количества детей с недоразвитыми или отсутствующими конечностями: оказалось, талидомид отрицательно влияет на развитие плода.