Опубликовано в журнале Континент, номер 128, 2006
Галина АККЕРМАН — родилась в Москве, закончила филфак МГУ, эмигрировала в Израиль в 1973 г. С 1984 г. живет в Париже. Защитила докторат по истории религии в Сорбонне, ведет рубрики “Судьба идей” и “Религиозная хроника” на Международном французском радио, автор многочисленных эссе и литературный переводчик.
Существует мнение, что программа “звездных войн”, запущенная в США при Рональде Рейгане, стала главным фактором в цепи событий, приведших сначала к поражению СССР в “холодной войне”, а затем и к крушению в стране коммунистического режима. Я не являюсь безусловным сторонником этой теории.
Разумеется, крушение советской системы было ускорено надрывным экономическим соперничеством с американцами. Особенно при той крайне неблагоприятной экономической конъюнктуре, которая сложилась после Чернобыльской катастрофы с ее неисчислимыми трагическими последствиями. Немногие отдают себе сегодня отчет в том, насколько Чернобыль подорвал экономику СССР, и поэтому стоит напомнить, что в так называемых работах по “ликвидации последствий чернобыльской аварии”, которые продолжились несколько лет, приняло участие около миллиона человек1. Очистка территории станции, строительство саркофага, дезактивация десятков тысяч кв. км территории, строительство нового города Славутич и множества новых поселков, куда были переселены около 200 000 человек, последующая медицинская помощь ликвидаторам и лицам, заболевшим в результате проживания на зараженных территориях2, выплата разного рода пособий — все это тяжело сказалось на госбюджете СССР. Понятно, что это обстоятельство не могло не подтолкнуть Михаила Горбачева, провозгласившего “новое мышление”, к отказу от гонки вооружений.
Два года назад мне довелось взять интервью у известного белорусского ученого, академика Василия Нестеренко, который участвовал в подготовке советского ответа на программу “звездных войн”. В 1986 году Нестеренко был директором Института ядерной энергетики Белоруссии, который входил в советский военно-промышленный комплекс. Под прикрытием своего названия (в Белоруссии не было атомных АЭС) Институт занимался разработкой передвижных ядерных электростанций, которые могли бы обеспечить запуск межконтинентальных ракет из любого пункта советской территории. Ракеты предполагалось оперативно доставлять к заранее приготовленным площадкам на тяжеловозах, перехитрив тем самым американские станции радарного слежения. Проект “Памир”, который был ориентирован на разработку запусков с высокогорных плато и в котором было задействовано 110 научных институтов и предприятий по всему СССР, был заброшен на последнем этапе, сразу после чернобыльской катастрофы: специалистам-ядерщикам пришлось срочно решать совсем иные задачи, да и средства были мобилизованы на иные нужды3.
Тем не менее, несмотря на экономические трудности, с которыми сталкивался советский режим в последние годы своего существования, он вряд ли потерпел бы крах, если бы новый генсек решил любой ценой сохранить идеологические тиски, как это сегодня делают китайцы. Но установка была, к счастью, иная, не кровожадная, в результате чего именно гласность и оказалась, как мы знаем, единственным осуществленным параметром задуманных широкомасштабных реформ советского общества. В результате в действие вступили и другие, уже не экономические, а более глубинные, внутренние, психологические и духовные факторы, обусловившие развал советской империи. Причем, похоже, именно Чернобыль явился в значительной мере катализатором широкого народного пробуждения: отсутствие информации и умышленная ложь властей относительно размеров и последствий катастрофы вызывали естественное чувство протеста. В обществе, которое за долгие десятилетия тоталитарного правления забыло, что означает свобода слова, собрания, вероисповедания, что такое право на забастовку и т.д., широкомасштабная чернобыльская драма, обернувшаяся для многих смертью или инвалидностью, привела к тому, что идеи правозащитного диссидентства впервые обрели массовую поддержку и воплощение: экологические организации стали возникать как грибы после дождя, и под их давлением Съезд народных депутатов проголосовал в 1989 году за снятие секретности с чернобыльских документов, высветивших криминальный характер некоторых правительственных мер — как, например, решения использовать зараженное радионуклидами мясо в качестве добавки в мясокомбинатские котлеты по всему Союзу. Давление экологических организаций при широкой народной поддержке привело и к другим, немыслимым ранее мерам: как пишет в своих мемуарах Михаил Горбачев, за годы его правления было закрыто 1300 вредных производств, в основном в Сибири и на Урале.
Наряду с экологическими протестами, очень быстро стали возникать и другие движения, тоже взращенные на идеях диссидентства.
Сегодня уже далеко не все знают, что собой представляло диссидентское движение. Речь идет о группах самой разной ориентации, самых разных взглядов. Роднило их лишь одно: все они подвергались преследованиям властей по идеологическим причинам. Среди них были группы с демократическими чаяниями, требовавшие соблюдения Конституции и Уголовного кодекса, соблюдения прав человека и права на забастовку. Были среди них группы православных диссидентов, которыми руководили священники, как, например, отец Александр Мень или отец Дудко, призывавшие к возврату к подлинной духовности и освобождению от контроля КГБ, но были и униаты, баптисты, адвентисты, свидетели Иеговы, которые также преследовались режимом. Были национальные движения: евреи, боровшиеся за право выезда в Израиль, крымские татары и немцы Поволжья, требовавшие права на возвращение в родные края (эти два народа, равно как и ряд кавказских народов, были коллективно депортированы Сталиным в 1943–1944 годах в порядке коллективного наказания за так называемое “сотрудничество с фашистами”). Украинские и прибалтийские диссиденты требовали признания преступлений коммунистического режима в отношении их народов, а также широких прав для их национальных культур.
После провозглашения горбачевской политики гласности некоторые из этих движений значительно усилились. Национальные движения в советских республиках попросту взорвали Союз изнутри. За прошедшие двадцать лет евреи в большинстве своем уехали в Израиль или западные страны, немцы Поволжья поселились в основном на берегах Рейна, татары вернулись в Крым. Бывшие православные диссиденты имеют все основания быть довольными жизнью: православие стало, по существу, государственной религией, и от его имени продолжается борьба с сектантством, то есть теми же баптистами или иеговистами, от его имени чинятся препятствия назначению католических священников. Что же касается тех, кого на Западе по преимуществу и называли “диссидентами”, то есть носителей демократических идей, то судьба их оказалась весьма удивительной.
Когда Михаил Горбачев пришел к власти, аресты диссидентов в первое время продолжились. Эпоха освобождения диссидентов из лагерей началась немного позже: в 1986–1987 годах. Первым был возвращен в Москву академик Андрей Сахаров, который находился в ссылке в Горьком, в полном отрыве от внешнего мира. После освобождения Сахаров поддержал начинания Горбачева и стал впоследствии одним из лидеров Межрегиональной депутатской группы — первой оппозиционной парламентской фракции новейших времен, которая сыграла, в частности, капитальную роль в отмене статьи 6 Конституции, провозглашавшей принцип руководящей роли КПСС. Однако Сахаров, отец советской ядерной бомбы, принадлежал к научной элите нации, и его судьба была не вполне типична для других диссидентов.
В своем исследовании, посвященном феномену советского диссидентства, французский историк Сесиль Весье описывает обширную операцию по дискредитации диссидентского движения, которая началась задолго до прихода Михаила Горбачева к власти4. Тактика состояла в освобождении политзаключенных из мест заключения или психушек, не признавая при этом законности их борьбы. В обмен на освобождение от них требовалось покаяться, пообещать не нарушать более общественный порядок — и это было тяжелым испытанием для тех, чья сила состояла лишь в моральной безупречности. Если же некоторые диссиденты упрямились, им предлагалось обрести свободу ценой эмиграции. В 1986–1987 годах эта тактика была применена примерно к 200 политзаключенным. В их числе был, например, Сергей Ходорович, изгнанный из СССР 22 апреля 1987 года и проживающий ныне в Париже. В июне 1987 года в советских лагерях и тюрьмах оставалось еще 539 диссидентов, большинство из которых были освобождены лишь в ноябре 1988 года, в обмен на подачу весьма унизительной просьбы о помиловании. Что же касается тех, кто отказался и подписать обязательство о соблюдении общественного порядка, и покинуть пределы СССР, то они еще год провели в тюрьмах или на поселении. Диссидентское движение оказалось сломанным.
Параллельно с этой “ломкой” так называемая “либеральная” правящая элита осуществила подмену: она освоила несколько старых диссидентских идей, выдав их за собственное творчество. Как Франция в 1944 году внезапно заполнилась свежеиспеченными участниками Сопротивления, так и “прогрессивные” коммунисты-аппаратчики и либеральная московская и ленинградская интеллигенция полетели, по образному выражению французов, “на помощь победе”. Евгений Примаков, например, прямо пишет в своих мемуарах о так называемых “диссидентах в системе”, которые пытались-де еще с брежневских времен менять существующий режим изнутри. По Примакову, “внутренние диссиденты” тем самым выгодно отличались от “внешних”, которые наивно лезли на рожон и попадали в тюрьмы да психушки. Кстати сказать, эта операция по “перехвату” диссидентского знамени до сих пор весьма успешно осуществляется нынешней государственной и журналистской номенклатурой, которая создала уже целый почетный легион своих героев — бывших “внутренних диссидентов” — от А. Бовина до М. Стуруа и от Т. Колесниченко до Е. Примакова. Этой пиаровской акцией “перехвата” во многом и объясняется тот факт, что, в отличие от диссидентов национальных движений, российские правозащитники не стали ни политической силой, ни даже моральным авторитетом в конце коммунистического правления — за почти единственным исключением: Андрей Сахаров, скончавшийся в 1989 году. Новые пришельцы захватили политическое пространство и СМИ, в то время как подлинные диссиденты оказались отстраненными, скомпрометированными, изгнанными из страны.
Но если диссиденты не оказали сильного влияния на советскую политическую жизнь и не нашли в большинстве своем места в новой России (чем во многом и объясняется ее быстрый поворот в сторону реабилитации советского прошлого), они все же сыграли очень существенную роль в падении советского режима — хотя и косвенным образом: через западное общественное мнение. В конечном счете, практика высылки особо “вредных” инакомыслящих за границу, которая стала применяться с 70-х годов, привела к широкому распространению правдивой информации о природе советского режима. Практически все известные диссиденты смогли опубликовать на Западе книги, принимали участие в организации различных общественных акций, писали письма протеста, выступали по телевидению. Все это способствовало мобилизации западного общественного мнения, которое постепенно заняло куда более критическую позицию по отношению к СССР и другим коммунистическим странам, чем раньше.
Я сама была отчасти свидетелем этой борьбы. В 1985 году, по прибытии в Париж (куда я переехала из Израиля), я познакомилась с Владимиром Максимовым, русским писателем, выдворенным из Советского Союза, который с 1975 года выпускал журнал “Континент”, созданный при поддержке немецкого магната прессы Акселя Шпрингера. Очень быстро этот журнал стал важнейшим органом самовыражения диссидентской интеллигенции (как эмигрантской, так и той, что оставалась в СССР). Но этого было недостаточно для настоящей политической борьбы. В 1983 году подлинный “мозг” диссидентства, Владимир Буковский — бывший политзаключенный, который был обменен в 1986 году на генерального секретаря чилийских коммунистов Луиса Корвалана, — выступил с оригинальной идеей. Вместе с Владимиром Максимовым и Эдуардом Кузнецовым, еще одним бывшим узником Гулага5, он основал Интернационал Сопротивления — организацию, о которой сегодня мало кто помнит. Идея состояла в том, чтобы собрать вместе политэмигрантов из всех коммунистических стран и вести совместные общественные кампании против этих режимов.
Интернационал Сопротивления был создан вначале в США, но быстро переместился в Париж, хотя его финансирование осуществлялось в основном Конгрессом США и частными американскими фондами. В Париже ИС быстро поддержали ряд видных общественных деятелей — такие фигуры, как Ив Монтан, Андре Глюксман, Симона Вейль, Эжен Ионеско, Эли Визель и многие другие. Ибо не следует забывать, что с начала 70-х годов, после публикации на Западе Архипелага Гулаг Александра Солженицына и страстных деклараций французских “новых философов”6, ветер во Франции подул в другую сторону: почти безусловная защита советского режима, которая была столь в моде среди левой французской и в целом западной интеллигенции в два предыдущих десятилетия, стала практически невозможной.
Интернационал Сопротивления, где я проработала с января 1986 года по конец 1988-го, когда он прекратил свое существование, провел много серьезных акций. Я никогда не забуду, например, Парижского форума в ноябре 1987 года, посвященного литературе без границ. Там присутствовало столько наших друзей, выдающихся деятелей культуры, многие из которых ныне уже в ином мире: нобелевский лауреат Иосиф Бродский, Милован Джилас, Анни Криежель, Бранко Лазич, Жан-Франсуа Ревель, Рене Тавернье, Жан Бло, Пьер Декс, Марко Паннелла и др. Я никогда не забуду и наш хохот при издании аутентичного перевода одного номера газеты Правда. Для французского читателя дубовый язык и идеологические клише этого обязательного ежедневного чтения каждого советского коммуниста и каждого даже беспартийного чиновника были подлинным откровением о сущности советского режима. Быть может, я когда-нибудь напишу свои воспоминания, чтобы рассказать об этом периоде моей жизни, насыщенном интересными событиями и встречами с замечательными людьми, но здесь я ограничусь лишь одной историей, которая прекрасно иллюстрирует отношения между советским обществом горбачевской эпохи и диссидентами.
8 марта 1987 года Фигаро опубликовала письмо десяти советских диссидентов, которые проживали на Западе и были близки в то время к Интернационалу Сопротивления. Это были Василий Аксенов, Владимир Буковский, Александр и Ольга Зиновьевы, Эдуард Кузнецов, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный, Юрий Орлов и Леонид Плющ. В этом письме “подписанты” бросали вызов советскому руководству: если вы хотите действительно открыть новую страницу истории, говорили они, признайте преступления коммунистического режима, освободите без всяких условий политзаключенных, разрешите эмиграцию и свободу слова, организуйте свободные выборы, прекратите милитаризацию советского общества. И прежде всего опубликуйте это письмо в вашей прессе.
Последний пункт вызова был принят малоизвестной еще в то время газетой Московские новости. Несомненно с ведома и разрешения властей, русский перевод письма был опубликован на ее страницах. За этой публикацией последовали незамедлительно многочисленные статьи в самой этой газете и в других СМИ, яростно обрушившиеся на авторов письма и на Интернационал Сопротивления.
Вот несколько выдержек из этих статей:
“Время и жизнь навсегда размежевали тех, кто ведет в нашей стране революционную перестройку, и бывших граждан СССР, которые на нее клевещут” (заголовок подборки читательских откликов, МН, 5.4.87).
“Стыдное письмо. Ни один комментарий не скажет того, что эти авторы сказали про себя. А сказали, что они не только продукт уходящего времени, что не могут представить себе совершающихся у нас перемен, но что и не хотят, чтобы перемены у нас совершались. И еще сказали этим письмом, что ехали они за свободой, а обрели жалкую зависимость” (Григорий Бакланов, там же).
“Владимир Буковский используется ЦРУ для активной подрывной деятельности против СССР”; “Леонид Плющ — сторонник террористических методов борьбы против существующего в СССР строя”7; “Владимир Максимов выехал в 1974 году за рубеж, где возглавил созданный под эгидой ЦРУ антикоммунистический журнал Континент”; “Юрий Любимов участвует за рубежом в различных антисоветских акциях” (от редакции — МН, 12.4.87).
“Мне их психология такой представляется: уезжая, люди эти в своей гордыне надеялись, что отъезд их станет акцией едва ли не государственного масштаба: дела в стране сразу же пойдут хуже, и тогда их оценят. А уехав, увидели: дела у нас сегодня разворачиваются серьезные, да без них. Своими силами обходимся. Вот и злобствуют. А в злобе своей смыкаются с теми, кто добрых чувств к нам и прежде не испытывал… Все подписавшие письмо стали на путь политической борьбы с нами” (Олег Ефремов, там же).
“Надо, чтобы в Отечестве было хорошо. С этой целью 70 лет назад народ выбрал путь социализма, убежденный, что именно социализм — это хорошо. А авторам письма с народом оказалось не по пути” (Лен Карпинский, там же).
“Потому-то и формируется в общественном мнении отношение к письму как к предательству” (Михаил Ульянов, там же).
“Почему они объединились — подобные В. Буковскому уголовные преступники, организаторы подпольной деятельности против родной страны, и “люди искусства”, называющие себя “защитниками демократии”? Ответ очень прост. Если раньше лозунги “демократизации общества” первые использовали для организации подпольной, нелегальной, антисоветской деятельности, то вторые выдвигали демократические лозунги для прикрытия своего внутреннего неприятия социализма… Весь ассортимент кличек “диссидентов”, “инакомыслящих”, “правозащитников”… — слова, написанные кириллицей, но по сути своей они рождены в тот момент, когда западная пресса “скучает”… Печальное, а еще больше мерзкое зрелище — видеть, как болото засасывает в безысходную трясину того, кто клевету на Родину сделал профессией…” (Советская культура, 11.4.87)8.
Эта подборка ясно показывает совершенно советскую ненависть к диссидентам, которых даже вполне “приличные люди” рассматривают чуть ли не как западных наймитов, действующих из личной выгоды и неудовлетворенного честолюбия. Высказывания деятелей культуры — Егора Яковлева, Олега Ефремова, Михаила Ульянова, Лена Карпинского, Григория Бакланова — отчетливо иллюстрируют тот процесс подмены, “перехвата”, о котором я говорила. Именно эти люди объявляют себя “строителями” нового общества, носителями революционных преобразований, отметая диссидентов как врагов и ренегатов.
Почти через десять лет после этой истории, в первую годовщину смерти Владимира Максимова, в Париже прошел симпозиум, посвященный его памяти. Этот симпозиум оптимистически назывался “От диссидентства к демократии”. На него съехались многие славные люди из разных стран, в том числе из России. Благодаря помощи банкира Владимира Виноградова, который был впоследствии выбит из формирующейся группы олигархов, мне даже удалось издать крошечным тиражом сборник материалов этого симпозиума9, ставший, должно быть, почти такой же реликвией, как Спрашивайте — отвечаем! В послесловии к этому сборнику Владимир Буковский написал: “Итак, двадцать восемь лет спустя10, мы смотрим друг на друга и читаем в глазах немой вопрос: было ли все это напрасно, тюрьмы и лагеря, ссылки и психушки? Являемся ли мы лишними людьми, которые были столь замечательно описаны в русской литературе 19-го века?”
Буковский и прав, и не прав.
Борьба диссидентов за демократизацию, за соблюдение Хельсинкских соглашений и т.д. не была напрасной. Они смогли мобилизовать и изменить западное общественное мнение и оказать тем самым серьезное влияние на западных политиков. А эти политики в свою очередь оказали давление на Михаила Горбачева, советского лидера, который претендовал на звание человека, способного изменить мир. И те идеологические послабления, на которые он под этим давлением и под давлением других факторов, о которых я писала выше, пошел, просто не могли уже не привести к быстрому обвалу советского здания, поскольку его фундаментом была и могла быть только жесткая идеология.
Но на родине российские диссиденты-демократы, за редчайшими исключениями, остались париями. Их идеализм был в основном не понят в российском посткоммунистическом обществе, где доминируют деньги и национализм с религиозной окраской. Перестройка погребла под собой тех, кто подготовил ее ценой страданий, а то и жизни.
Сноски:
1 Согласно секретным протоколам Политбюро, опубликованным Аллой Ярошинской (Чернобыль. Совершенно секретно. М.: Другие берега, 1992), уже в сентябре 1986 года Политбюро решило наградить 5400 человек из более чем 500 000 гражданских лиц, принимавших участие в ликвидации, а ведь в работах, по данным Украинской академии наук, принимали еще участие 340 000 военных (в основном резервистов), да и сами основные работы продолжились до поздней осени 1987 года (ввод в действие 3-го блока и строительство г. Славутич), при постоянной смене персонала. См. мою книгу: Tchernobyl: retour sur un désastre. Paris: Buchet-Chastel, 2006.
2 На сегодняшний день в зонах разной степени зараженности (в основном цезием-137) в России, Украине и Белоруссии проживает от 8 до 9 миллионов человек.
3 Это интервью было опубликовано мною по-французски: Les Silences de Tchernobyl, sous la direction de Galia Ackerman, Guillaume Grandazzi et Frederick Lemarchand. Paris: Autrement, 2006 (второе издание).
4 Cécile Vaissié. Pour votre liberté et la nôtre. Paris: Robert Laffont, 1999.
5 Для молодых читателей напомню биографии Буковского и Кузнецова. Владимир Буковский (род. в 1942 г.) к 24 годам уже два раза побывал в психбольнице — за обладание запрещенной книгой и подготовку манифестации. В общей сложности он провел в лагерях 8 лет, в том числе за предание гласности практики содержания инакомыслящих в психбольницах. Его перу принадлежат несколько книг, в том числе важнейший сборник прокомментированных им документов о деятельности КПСС (Московский процесс. М.; Париж: Русская мысль — изд-во МИК, 1996). Эдуард Кузнецов (род. в 1939 г.) был приговорен в 1961 году к семи годам заключения за участие в несанкционированных поэтических сборищах на площади Маяковского в Москве. В 1970 году, после отказа властей выпустить его в Израиль, попытался вместе с целой группой евреев захватить гражданский самолет, чтобы покинуть СССР. Был приговорен к смертной казни, замененной под международным давлением на 15 лет строгого режима. В 1979 году был обменен, вместе с несколькими другими диссидентами, на двух советских шпионов.
6 Речь идет в первую очередь о Бернаре Анри Леви и Андре Глюксмане, которые начали систематически проводить сравнение между сталинским и нацистским тоталитаризмом.
7 Напомним историю “террориста” Плюща (род. в 1939 г.). Киевский математик, сторонник йоги и телепатии, он сблизился в середине 60-х годов с московскими диссидентами и стал одним из основателей Инициативной группы защиты прав человека в СССР. В 1972 году был интернирован в психбольницу, где его насильственно лечили (распространенный в те годы способ пытки, применявшийся к диссидентам). Благодаря мобилизации западного общественного мнения, Плюща выдворили из СССР с лишением советского гражданства в 1975 году.
8 Все цитаты — из уникального теперь издания Интернационала Сопротивления, напечатанного на ротаторе, “Спрашивайте — отвечаем!” (Париж, 1987). Кстати, работали в “мощной” антисоветской организации, помимо начальства, всего четыре человека, вместе с секретаршей и негром Эрбером, который печатал всю нашу продукцию на ротаторе. Времена-то были докомпьютерные…
9 De la dissidence а la démocratie. Paris: Editions du Rocher, 1996.
10 Имеется в виду манифестация семи диссидентов на Красной площади в Москве в знак протеста против вторжения советских войск в Чехословакию.