Окончание
Опубликовано в журнале Континент, номер 126, 2005
Валерий СОЙФЕР — родился в 1936 году в г. Горький. Окончил Московскую сельскохозяйственную академию им. К. А. Тимирязева и 4 курса физического факультета МГУ. Работал в Институте атомной энергии им. Курчатова, Институте общей генетики АН СССР, создал в Москве Всесоюзный НИИ прикладной молекулярной биологии и генетики; основные работы посвящены изучению действия радиации и химического вещества на генные структуры, открытию репарации ДНК у растений, физико-химической структуре нуклеиновых кислот. Доктор физико-математических наук, профессор и директор лаборатории молекулярной генетики Университета им. Джорджа Мейсона (США), иностранный член национальной Академии наук Украины, академик Российской академии естественных наук и ряда других академий, почетный профессор Иерусалимского и Казанского университетов, награжден Международной медалью Грегора Менделя за “выдающиеся открытия в биологии”. Автор более двадцати книг, в том числе “Арифметика наследственности”, “Молекулярные механизмы мутагенеза” (1969), “Власть и наука. История разгрома генетики в СССР” и др., изданных в России, США, Германии, Франции, Англии, Эстонии, Вьетнаме, Румынии. Живет в США.
Загубленный талант*
История жизни одного лауреата
(Главы из книги. Журнальный вариант)
XV
“Социальное наследование”?
Генетики утверждали, что наследственность, будучи консервативной характеристикой организмов, может меняться только в результате мутаций или рекомбинаций. Дарвинисты полагали, что в результате изменений могут появиться такие организмы, которые будут лучше соответствовать условиям внешней среды и лучше размножаться. Конечно, говорили генетики, частота появления таких улучшенных особей низка, но в принципе, особенно при наличии огромного числа организмов одного и того же вида, называть эту величину нулем нельзя. Лысенковцы же твердили обратное: мутации здесь ни при чем, среда сама формирует особи, наследственность которых лучше соответствует данной среде.
Будучи генетиком, Дубинин должен был отвергать это центральное положение лысенкоизма, хотя, если вспомнить, например, его выступление на дискуссии по генетике в 1939 г. в редакции журнала “Под знаменем марксизма”, то там он вдруг признал влияние вегетативных прививок на наследственность и заявил, что, воспитывая гибриды (используя для этого метод ментора), можно влиять на их наследственность. По сути дела, это было полным признанием наследования приобретенных признаков. И. В. Мичурин, придумавший метод ментора, считал, что после прививки в крону развивающегося саженца плодового дерева ветки, взятой от другого дерева, ветка способна изменить природу растущего саженца. Если взять ветку от дерева, представляющегося селекционеру идеалом, саженец воспримет свойства, присущие привитой ветке. Ветка станет учителем, ментором. Хочешь, чтобы будущая яблоня стала давать плоды повышенной сладости, — привей в крону ветку от сладкоплодного дерева. Хочешь, чтобы плоды созревали раньше, — привей ветку от скороспелки и т. д. Мичурин совершенно не знал генетики, и его за подобные верования корить нельзя, а Дубинин мог заявлять подобные вещи, только чтобы нажить политический капитал. Видимо, ему хотелось хоть в чем-то потрафить Лысенко.
Лысенко не знал генетики, никогда ему её не преподавали, и потому он заявлял разные несуразицы. Так, например, он уверял, что стоит посеять картофель не весной, а летом, получишь здоровый посадочный материал, так как созревание будет идти осенью, а не в летнюю жару, поэтому умеренная погода поможет улучшить наследственность. Те же идеи он положил в основу выведения жирномолочных коров — воспитывай, дескать, скот на соответствующем корме, и организмы, “ассимилируя нужную им внешнюю среду”, изменят адекватно этой среде свою наследственность. Лысенко со своим сотрудником Иоаннисяном кормили коров шоколадной крошкой, изводили уйму других ценных пищевых продуктов в надежде добиться своего.
На месте Лысенко было логично приложить понятие о благоприятной роли среды в изменении наследственности к человеку. Разве не заманчиво было объявить, в полном согласии с принятыми в СССР политическими догмами, что наследственность человека изменяется в соответствии с воспитанием. Так бы это было в русле излюбленных лысенкоистами идей, к тому же соответствовало духу представлений, развиваемых наивными марксистами. И тем не менее Лысенко этого не сделал. Даже ему это казалось чересчур вульгарным.
Что касается генетиков, то их мнение на этот счет было однозначным. Среда могла способствовать проявлению данной совокупности генов (генотипа) в соответствующий ей фенотип, но могла и помешать. Все зависело от наследственных задатков. Скажем, если человека, несущего в себе генетическую предрасположенность к занятиям музыкой, окунуть в среду, благоприятствующую таким занятиям, — реализация генотипа обязательно наступит. Но окажись этот же человек с рождения в среде, где занятия музыкой невозможны, — и талант может быть утерян. Это было прекрасно показано Н.К. Кольцовым в его работе “Родословные наших выдвиженцев” (1).
Разбирая родословные известных выдвиженцев своего времени, включая М. Горького (Пешкова), Ф. Шаляпина, С. Есенина и Л. Леонова, Кольцов показывал, что их талант не появился на пустом месте, что и в их генеалогиях зримо присутствует передаваемый из поколения к поколению генотип таланта. Это говорилось в 1920-е годы. С тех пор изучение наследования умственных способностей человека ушло вперед, было сделано много не только конкретных наблюдений, но и найдено много общих закономерностей.
И вдруг с идеями о прямом влиянии среды на изменение наследуемых человеком умственных способностей выступил Дубинин. Все противоречащие этим идеям наблюдения и закономерности он отверг, предложив вместо них новое “учение о социальном наследовании”. Согласно его “учению”, какую бы то ни было роль генов в формировании мыслительных или творческих способностей человека следовало отвергнуть.
“Вид Homo sapiens, — писал он, — совершенно уникален. Его уникальность обусловлена тем, что, в отличие от всех животных, он, наряду с генетической программой, создал (благодаря наличию у него сознания) вторую программу, определяющую его развитие в каждом последующем поколении. Эту вторую программу можно назвать программой социального наследования.
Генетическая эволюция — это относительно медленный процесс. Нет сомнений, что развитие культуры, исторические изменения в духовном мире человека не опираются на изменения в его генах. …Принципы ленинской теории отражения выразили бесконечную способность человеческого разума творчески познавать все противоречивые явления как во внешнем мире, так и в самом себе… Напрашивается вывод, что после своего появления для исторического развития человечество, собственно, уже не нуждается в явлениях генетической эволюции” (2).
Дубинин открыто проповедовал то, что могло быть с удовлетворением встречено людьми, тешащими себя сказками о том, что нет ничего такого, что нельзя было бы превозмочь, если хорошенько захотеть, особенно если опираться при этом на “передовую” идеологию — диалектический материализм Маркса—Энгельса—Ленина—Сталина.
Он настаивал на том, что в приложении к человеку генетическая программа не действует, оставляя формирование человеческого “Я” лишь на волю “социальной программы”.
Сообщив затем, что “социальная программа аккумулирует личный опыт поколений”, он вдруг мимоходом высказывал еще более поразительную вещь, что не просто личный опыт поколений “в адекватной форме передается путем воспитания потомкам”, но что при этом человек меняет и свою наследственность. Таким образом, речь шла не просто о том, что этот опыт лишь фиксируется тем или иным способом (в книгах, нотах, фильмах, на магнитолентах, перфокартах и т. д.), но что консерватизм наследственности в приложении к человеку не работает, что путем воспитания можно менять природу человека.
В таком объяснении проглядывали острая тенденциозность и желание потрафить идеологам, разделяющим те же мысли, но неспособным облечь их в наукообразный кафтан генетических построений и оперировать соответствующими терминами. Логическая неаккуратность этих суждений была очевидной, и не только специалистам-генетикам. Ведь на самом деле такая наследуемая адекватность воспитания, если бы она существовала на практике, могла означать, что имеет место адекватность восприятия, а это уже вещь — явно противоречащая тому, что известно в педагогике. Адекватного воспитания не существовало в массе, не говоря уже о воспитании талантов — Моцартов, Бахов, Мусоргских, Эйнштейнов, Швейцеров, выбивавшихся из нормы и реализовавших свой талант нередко вопреки окружавшей их среде.
Но Дубинин продолжал утверждать: “Мы должны признать торжество принципа адекватной наследуемости личного опыта поколений, приобретаемого через взаимоотношение организмов между собой и с внешней средой”.
Он заявлял, что “через категорию социального наследования без изменений генетических программ человек путем воспитания преобразует свою собственную духовную, а частично и физическую природу. Именно к этой эволюции человека особенно близко подходит глубочайшая мысль В.И. Ленина, что “сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его” (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29. Стр. 194). При социальном развитии человечества, внутренним мотивом движения выступают не его генетические особенности, а исторически создающееся и развивающееся содержание его сознания, формирующееся вслед за развитием производительных сил общества”.
Полемически заостряя вопрос о социальном наследовании и критикуя генетиков за непонимание роли такого наследования в эволюции человека, Дубинин, по образному выражению Эфроимсона, боролся с “им же выдуманными ветряными мельницами”. Аналогично тому, как это всегда делал Лысенко, он приписывал генетикам заведомо ложные мысли, которых они никогда не высказывали, и обвинял их в недоучете тех факторов, которые как раз генетики не просто прекрасно осознавали, но и ввели в круг разбираемых ими научных проблем. Так, никто из здравомыслящих ученых не отрицал и отрицать не мог роли воспитания, обучения, концентрирования прежнего опыта гуманитарной жизни человечества в более легко усвояемой форме и передачи её людям следующих поколений. Давным-давно был предложен и особый термин — “социальная преемственность”, который точно определял этот компонент в формировании человеческого сознания.
Однако признание социальной преемственности генетики сочетали с анализом наследуемых каждым индивидуумом способностей. Социальная преемственность никоим образом не отменяла и не отвергала генетическую программу каждого человека — его способности что-то воспринимать лучше, а что-то хуже, иметь к чему-то большие склонности, а к чему-то меньшие. Тем и хорош был термин “социальная преемственность”, что в него вкладывалось свое, совершенно конкретное содержание, ничего общего не имеющее с явлениями, описываемыми термином “генетическая программа”.
Предлагая заменить общепризнанные взгляды своим “учением”, рекламируемым как творческое развитие взглядов классиков марксизма-ленинизма (особенно усматривая в своих писаниях близость к фразам из статей Ленина), Дубинин на деле добивался обратного эффекта: картина познания важнейшего для человека процесса — формирования человеческого сознания — становилась неопределенной и запутанной.
Разумеется, многие люди задавали и себе и окружающим вопрос: неужели Дубинин, считавшийся вроде бы образованным генетиком, всерьез поверил в передачу опыта воспитания по наследству? И тогда не оставалось сомнений, что он просто старался петь в унисон идеологической пропаганде своего времени, для которой были потребны трубадуры. И Дубинин старательно втирался в их число. Для этого он отгораживался патетическими фразами от научнообоснованных аргументов, противоречащих его заявлениям. Характерной чертой его рассуждений стала безапелляционность.
“Если человек получает нормальную наследственность, то становление его личности, — писал он, — выковывается средой, воспитанием и им самим. Творчеством пронизано воспитание любви к родине и борьбой за идеалы социализма …Появление новых кадров в нашей стране — великолепная иллюстрация воспитательного значения новой социальной программы” (3).
Впервые свои полемически заостренные нападки на “идеологические ошибки” генетиков он выплеснул на их головы в начале 1967 г. Поводом стала статья “Коэффициент интеллектуальности”, написанная новосибирским генетиком М.Д. Голубовским в популярном издании РТ (“Радио и Телевидение”) (1966. № 7). В ней было дано совершенно правильное толкование соотношению унаследованных и благоприобретенных свойств у человека. Автор писал: “Если человек пытается развить какие-то способности, не обладая соответствующими задатками, генами, то, конечно, путем больших усилий он может добиться многих, но все же не самых высших достижений в этой области… Напрасно искать у природы какой-нибудь правды. Люди получают от нее самые разнообразные сочетания генов и черты гениальности. Так устроен мир и нужно принять это как должное”.
Эти положения категорически противоречили догмам ленинистов о воспитании советского человека — Homo soveticus. В газете “Известия” Голубовскому возразили юристы, часто выступавшие с партийных позиций, — А. Герцензон и А. Карпец в большой статье “Биология тут ни при чем” (4). Особенно яростно они заявление, что “генетические исследования на близнецах показали, что некоторые социальные пороки: преступность, алкоголизм, гомосексуализм — обусловлены в некоторой степени и генетическим компонентом”.
Такая мысль показалась партийным юристам крамольной, они её категорически осудили : “…подобные сентенции, идущие, кстати, вразрез с программой партии, с основополагающими высказываниями В.И. Ленина, с коренными положениями советской юридической науки…”
Напомним, что говорил В.И. Ленин по этому поводу: “…мы знаем, что коренная социальная причина эксцессов, состоящих в нарушении правил общежития, есть эксплуатация масс, нужда и нищета их. С устранением этой главной причины эксцессы неизбежно начнут “отмирать”. Мы не знаем, как быстро и в какой постепенности, но мы знаем, что они будут отмирать” (т. 33, стр. 91). …Программа КПСС поставила задачу — обеспечить “ликвидацию преступности, устранение всех причин, ее порождающих”. Указала и путь осуществления этой задачи: “Рост материальной обеспеченности, культурного уровня и сознательности трудящихся создает все условия для того, чтобы искоренить преступность…””.
“Прочитай автор внимательно “Анти-Дюринг” Ф. Энгельса и “Государство и революция” В.И. Ленина, — продолжали юристы, — он уяснил бы себе эти положения и то, что в коммунистическом обществе не может быть и не будет преступности как социального явления”.
Авторы статьи нарочито обходили наверняка известный им факт, что за пятьдесят лет существования якобы “передового социалистического государства” уровень преступности в стране оказался не ниже, а выше, чем при царизме. Практика опрокидывала догмы марксистов-ленинистов, но взглянуть непредвзято на повседневную практику дипломированные советские юристы категорически отказывались, хотя именно практика, по словам Маркса и его продолжателей, была “единственным мерилом и критерием истины”.
Своей статьей Голубовский возбудил не только юристов, а правильнее сказать, видимо, и они в числе других получили распоряжение из высоких партийных кабинетов “освистать” новосибирского генетика. Скорее всего, этим объясняется, что в дискуссию включился и Дубинин. Впрочем, можно предполагать и другие основания для его действий. Он мог воспользоваться поводом, чтобы решить двоякую задачу: заявить о себе как о главном специалисте в области изучения формирования умственных способностей человека под влиянием социалистического воспитания, а заодно “ударить” прилюдно по одному из его главных критиков из среды генетиков — по начальнику Голубовского, директору Института цитологии и генетики АН СССР, тогда еще членкору АН СССР Д. К. Беляеву.
Первая задача была очень важна для партийного истеблишмента. Нужно было опорочить западную практику применения тестов для отбора наиболее перспективных, талантливых людей. Отбор талантов в СССР основывался на совершенно иных критериях — идейных устремлениях и послушаемости выдвиженцев, а не на результатах проверки их умственных способностей. Тесты, широко применяемые на Западе, в СССР были запрещены, но в связи с возрождением генетики кое у кого появилась надежда на возможность практического использования тестов и у нас. Дубинин, потакая партийным “мудрецам”, резко против этого возразил. Утверждения Голубовского, конечно, расходились с дубининскими.
Критика Голубовского, сотрудника того института, который когда-то Дубинин сам создавал и где он оставил директором своего выдвиженца Д.К. Беляева, тогда еще кандидата сельскохозяйственных наук, была удобна и для решения второй задачи. За прошедшие годы Беляев сильно вырос, он стал крупным руководителем науки сначала в Сибири, был избран членкором АН СССР (впоследствии академиком), а затем и в масштабах всего СССР. Он приобрел уважение коллег и, наряду с Астауровым, стал одним из главных оппонентов Дубинина. После того как президиум АН СССР назначил Беляева председателем Научного совета президиума по генетике и селекции вместо смещенного с этого поста Дубинина, последний затаил на него злобу. Это назначение произошло незадолго до появления статьи Голубовского.
15 февраля 1967 г. в ИОГЕНе было устроено большое заседание с приглашением корреспондентов центральных газет, представителей идеологических организаций и аппарата ЦК партии. В президиуме сидел важный полковник КГБ, который под конец заседания взял слово и рассказал, что он, как и уважаемый Николай Петрович, — из беспризорников, что все они — люди, выдвинутые в верхний эшелон общества с самого дна жизни, являются непререкаемым доказательством правоты суждений коммунистов по поводу роли воспитания и что нечего было Голубовскому наводить тень на плетень.
Среди высказанных Голубовским идей были и спорные. Например, неверным был его тезис о наличии “гена, определяющего способность и одаренность”. Никоим образом не один, а множество генов участвуют в формировании мозга и интеллекта (в последние годы, благодаря международному проекту “Геном человека”, стало очевидно, что эти функции обеспечиваются самым большим числом генов в геноме человека — около трех с половиной тысяч, что гораздо больше, чем для контроля за развитием любых других органов). Столь же сомнительным мне показалось утверждение, будто, “согласно известному генетическому закону расщепления, благоприятные комбинации генов в следующем поколении распадаются”. Абсолютизация этого правила расщепления без конкретного знания природы генов гениальности была неправильной. Этими сомнениями я также поделился с собравшимися.
Но меня поразило, что Дубинина вовсе не интересовали эти вопросы, чисто генетические по своей сути, он бил по главному — по самому тезису о влиянии генов на интеллект и творческие возможности человека, громил попытки раннего выявления способностей с помощью специальных тестов на интеллектуальность — так называемого “коэффициента Ай-Кью”. Он был взвинчен тем, что ряд выступивших не поддержал его, а часть (например, Н. Н. Воронцов) резко осудила. По окончании заседания многие собравшиеся еще долго не расходились и недоуменно спрашивали друг друга: что случилось с Николаем Петровичем? Почему вдруг он придал такое эпохальное значение небольшой статье Голубовского и организовал из-за нее такой спектакль, да еще с приглашением партийных представителей из самых высоких инстанций? Н.Н. Воронцов, в будущем министр в правительстве Горбачева, расспрашивал меня о том, как это могло случиться, что Дубинину оказались неинтересными генетические вопросы и почему столь яркое политиканство превалировало во всем.
Но одним лишь семинаром выступления с обвинениями коллег не кончились. Политические амбиции в речах и статьях Дубинина по поводу социального наследования не имели, конечно, за собой ни единого научного факта, и никаких исследований в этой области он не вел. Вся система его доказательств была заменена цитатами, выписанными из трудов классиков марксизма-ленинизма, ничего в проблемах науки вообще и генетики, в частности не понимавших.
Раньше, в конце 20-х годов, когда он повел такие же, по своей сути, атаки на Серебровского, и в конце 30-х, когда точно так же он обвинял Кольцова, политиканство не принесло ему тех благ, о которых он мечтал. Теперь, спустя тридцать лет, он снова вернулся к старому стилю в надежде утопить в мутной жиже политических обвинений тех, кто мог претендовать на лидерство в генетике, и прежде всего Астаурова и Беляева.
Осенью 1967 г. на заседании пленума Центрального совета ВОГИС и Научного совета по проблемам генетики и селекции АН СССР, который состоялся в Мозжинке под Москвой, Дубинин безосновательно обвинил своих коллег в идеологических ошибках, в признании социал-дарвинизма и т. п. (5).
“Попытки обелить евгенические ошибки лидеров прошлого этапа генетики, более того, представить содержание старой ошибочной генетики как идейную основу для приложения к человеку новых успехов генетики, такие попытки делали Б.Л. Астауров и А.А. Нейфах — сотрудники Института биологии развития АН СССР, М.Д. Голубовский — сотрудник Института цитологии и генетики в Новосибирске. В.П. Эфроимсон выступил с ошибочными взглядами о якобы генетической обусловленности духовных и социальных черт личности человека. Литератор В.М. Полынин начал пропагандировать старую евгенику. Это грозило уже серьезной идеологической опасностью, возникла почва, способная взрастить жажду некритического возвеличивания ошибок прошедшего этапа. Вновь чуждая идеология, направленная на подавление личности человека неоправданным биологическим диктатом, старалась проникнуть и отравить чистые источники нашей науки. На пленуме Всесоюзного общества генетиков и селекционеров и Научного совета по генетике и селекции в 1967 году я выступил с решительным разоблачением этого идеологически чуждого нам направления и стремился доказать, что его ошибочность кроется в смешении принципов биологического и социального наследования. Увы, я встретил там хотя и небольшую, но монолитную группу в лице Б.Л. Астаурова, С.М. Гершензона, С.И. Алиханяна, Д.К. Беляева, вставших на ошибочные позиции в этом вопросе. Это вызывало тревогу, показывало, что некоторые из старых генетиков не понимают всего значения идей о человеке и личности в марксистском учении об обществе…” (выделено мной. — В. С.).
Академик ВАСХНИЛ П.М. Жуковский спросил тогда Дубинина: “Что вами движет в поисках идеологических ошибок у своих коллег? Ведь вы стали год назад академиком, директором академического института, лауреатом Ленинской премии, выпустили много книг, никто вам не мешает. Почему же вы так активно хотите мешать своим коллегам, ищете у них не научные, а идеологические ошибки?” (6).
Жуковский только подлил масла в разгоравшийся огонь. В последующих публичных выступлениях Дубинин представил коллег, несогласных с ним в научных вопросах, мракобесами и даже политическими врагами советской системы. Их “ошибки” он квалифицировал как злонамеренные. За гневными строками его статей, за произносимыми речами вырисовывался облик диверсантов, разлагающих советскую науку, укореняющих в умах простых людей нечто такое, за что их нельзя просто пожурить: мол, ошибаетесь, товарищи, пора вас, голубчиков, поправить. Расчет был на то, чтобы опозорить в глазах советского руководства наиболее известных отечественных генетиков. Было в таком поведении наследие той поры, когда лидеры партии вели борьбу с оппозиционерами. И хоть времена сменились, хоть идеологических врагов не хватали и не сажали, но прилипчивее политических ярлыков в среде тех, кому были адресованы дубининские выпады, не существовало. Поэтому надо признать, что он многого добивался таким приемом.
Начав эту кампанию еще беспартийным, Дубинин быстро продвигался к тому, чтобы до конца использовать все возможные блага такого поведения. В январе 1969 г. он вступил в партию коммунистов Советского Союза на шестьдесят третьем году жизни.
В 1970 г. в “Общей генетике” он снова развивал свои идеи о прямом наследовании человеком свойств, полученных в результате непосредственного влияния на него среды, в 1971 г. в самой резкой форме высказался по этому поводу в брошюре “Генетика и будущее человечества”.
В том же году В.П. Эфроимсон попытался опубликовать свою в высшей степени интересную статью о генетических основах альтруизма у человека. Сначала эту статью размножило издательство ТАСС и разослало (ограниченным тиражом) специалистам. Дубинин не нашел ничего лучшего, как обратиться к руководству ТАСС с предложением снять с работы редактора, пропустившего в свет “вредную” статью Эфроимсона. К счастью, в этот же момент в “Известиях” появилась короткая заметка на тему “генетика и альтруизм”, и руководство ТАСС, сославшись на то, что тема интересна, вот даже в “Известиях” ее разбирают, оставило редактора в покое. Благодаря выступлению “Известий”, а также большой помощи академика Б.Л. Астаурова, Эфроимсону удалось опубликовать расширенный вариант своей статьи в “Новом мире”. Астауров поместил вместе с работой Эфроимсона свое разъяснение её основных позиций, поддержав их серьезными доводами и подвергнув одновременно критике попытки тех, кто дискредитировал роль учения о наследственности в приложении к человеку (7).
Тогда Дубинин добился того, чтобы Отдел науки ЦК КПСС провел специальное заседание, на котором он выступил с большой речью, охарактеризовав статьи Эфроимсона и Астаурова, а также выступления ряда других генетиков как рецидив буржуазной евгеники в ее худших формах. Он потребовал, чтобы эти “выверты” ученых были осуждены и отвергнуты партийным руководством. Опять он припомнил евгенические ошибки своих учителей Н.К. Кольцова и А.С. Серебровского. Но он снова перестарался. После заседания Отдел науки ЦК партии получил десятки писем и обращений от ученых с требованием прекратить поддерживать, как было сказано в одном письме, “карьериста и нечестного специалиста”. В аппарате ЦК поэтому дело постарались замять: дубининская ярость по адресу своих коллег осталась безответной, с работы никого не выгнали и анафеме не предали.
Не добившись признания в этих вопросах в собственной стране, Дубинин выступил со своими взглядами на международной арене. В марте 1971 г. его пригласили на конференцию ЮНЕСКО в Париже, посвященную борьбе с расовой дискриминацией. Здесь его пламенная речь о том, что согласно достижениям генетики стало очевидным, что любой человек без различия цвета кожи может достичь любых высот, была встречена с интересом, особенно представителями стран Азии и Африки. Но в сентябре того же года в Париже, когда Дубинин снова выступил со своими воззрениями на заключительном пленарном заседании IV Международного конгресса по генетике человека, он попал под резкий огонь критики. Его главный тезис, что формирование личности зависит всецело от правильной идеологии в воспитании и что существует “социальное наследование”, был отвергнут крупнейшими знатоками генетики человека. Их возражения гласили: “От ваших взглядов веет фашизмом”, поскольку Дубинин почти дословно повторил утверждения фашистских идеологов, декларировавших тремя десятилетиями раньше те же взгляды о возможности воспитания арийской молодежи в духе национал-социализма.
В защиту своих коллег от нападок вступился академик Д.К. Беляев. В журнале “Природа”, в ряде устных выступлений он вполне корректно, не прибегая к дубининской практике навешивания ярлыков, поддержал точку зрения обусловленности многих особенностей формирования человеческого разума наследственностью. Надо отметить, что Беляев, специализировавшийся в те годы на изучении роли среды в изменении поведения животных, обнаружил новые факты в пользу влияния среды на наследственность, но тем не менее не ударился в крайности и не стал утверждать, как это делал Дубинин, что все дело только в одной среде.
В апреле 1976 г. в Киеве собрался III Украинский съезд генетиков и селекционеров. В день открытия съезда, на котором присутствовало около тысячи человек, в основном молодежь, Дубинин в своем выступлении, неожиданно для организаторов съезда, обвинил Беляева в том, что тот совершает уже не просто научные ошибки, а ошибки политические, что он будто бы укореняет самые реакционные фашистские идеи в сознании советских людей, поддерживает враждебных Советскому Союзу западных мракобесов, “биологизаторов проблемы человека”. Из зала демонстративно начали выходить многие профессора, молодежь сидела, опустив глаза. Не лучше себя чувствовали и члены президиума. Было стыдно слышать то, о чем яростно твердил “главный генетик страны”. После заседания все выходили подавленными. Ведь большинство из присутствовавших помнили о политических ярлыках 1937-го и последующих годов, но впервые в жизни лично слышали то, что приходилось слышать их родителям в страшные сталинские годы “борьбы с партийной оппозицией”.
Завершающим аккордом стала статья Дубинина, опубликованная в “Коммунисте”. В этой статье он обвинил в политических, научных, социальных и прочих ошибках уже не только Н.К. Кольцова, А.С. Серебровского, В.П. Эфроимсона, Б.Л. Астаурова, Д.К. Беляева, но и других ученых-генетиков, педагогов, психологов и пропагандистов — В.Т. Лильина, П.В. Гофмана, Г. Бердышева, Ю.Я. Керкиса, А. Горбовского, Д. Дубровского, И. Криворучко, В. Полынина. Не приводя аргументов, он заявил, что все они не просто не осознают роли среды, но намеренно принижают ее значение. По его словам, разработанное им “учение о социальном наследовании и социальных программах принципиально отличается от ранее предложенных представлений. Главное в нем то, что социальное не просто сопровождало историю человека в виде культурной традиции, а формировало человеческую сущность” (8).
В этой статье, как и в предшествовавших ей речах, Дубинин возродил методологию сталинизма, которая, как казалось, уже осталась в прошлом. Его устные и печатные выступления ясно показали, что сталинизм не списан в архив советской науки, что он возрождается вновь.
В упомянутой статье в журнале “Коммунист” Дубинин сделал еще один решительный шаг: подобно Лысенко, он взялся критиковать Дарвина. По его мнению, Дарвин недооценил роль среды, окружения человека в его эволюционном развитии: “Ни сам Дарвин, ни его последователи не учли того, что появление общественно-производственных отношений создало качественно новые условия для протекания биологической эволюции”.
Это утверждение было ложным, так как на самом деле у Дарвина и его последователей (Гексли, Кропоткина и многих других) можно найти совершенно конкретные указания, насколько и каким образом могло меняться направление естественного отбора под влиянием усложнения общественной жизни, разделения труда и т. д. Столь же безосновательной была критика и современных генетиков. Никаких доказательств правомочности своих обвинений он не приводил, и все ограничивалось декларациями.
То же относилось и к оценке тестов. В этом вопросе он снова прибегал к примитивными передержкам, чтобы перевести разговор о тестах на нечто такое, чему тесты вовсе и не служили: “…неудивительно, — писал он, — что, согласно таким тестам, у детей малоимущих классов величина “Ай-Кью” оказалась ниже, чем у отпрысков обеспеченных семей; то же самое и у американских негров по сравнению с белыми”.
Я знаю, что Дубинину было прекрасно известно, что он говорит неправду. Еще в 1967 г. я принес ему перевод американской статьи, в которой говорилось, как американские генетики отвергли правомочность использования тестов для межрасовых распрей. Поэтому он намеренно утаивал, что именно члены Американского общества генетиков человека после детального обсуждения границ применимости тестов на интеллектуальность заявили (за это заявление проголосовало 96% всех членов общества), что “тесты не годятся для сопоставления наследственной одаренности разных классов, наций, рас”. Он равным образом умалчивал, что наука давно установила обусловленность социальных болезней характером самого социума. Тем самым социальные структуры не имели никакого отношения к оценке научного значения упомянутых выше тестов, используемых в отношении индивидуумов, что, впрочем, отлично осознавали генетики.
В то же время практика тестирования была запрещена властями, и Дубинин просто выслуживался перед ними, пытаясь представить дело так, будто передовая советская наука доказала вредность тестов. При этом, как всегда, он прибегал к приписыванию оппонентам тех взглядов, которые они никогда не высказывали. В частности, проблема тестирования не имеет ничего общего с поисками так называемых “генов гениальности”. Ученые, занимающиеся тестированием, вовсе не занимаются выискиванием “генов интеллектуальности”. Дубинин же в журнале “Коммунист” заявлял нижеследующее: “Попытки, длящиеся в течение всего текущего столетия, доказать, что различия нормальных людей по интеллекту зависят от “генов интеллектуальности”, ничего не дали”. О том, что методы тестирования дали возможность миллионам людей найти наиболее соответствующие их наклонностям сферы практической деятельности, Дубинин умалчивал.
Затем, как писал Эфроимсон в ответе на статью Дубинина, который “Коммунист” отказался опубликовать, “десятью строками лихого, забористого текста Дубинин перечеркивал весь положительный опыт применения тестов, презрительно характеризуя работу по определению уровня интеллекта тестами как социал-дарвинистские, расистские эксперименты. Эта установка, прозвучав со страниц центрального партийного журнала, конечно, нацело закрывала область практического использования в СССР так нужных именно в этой стране тестов для отбора лучших по способностям, а не по анкетным данным, специалистов во всех областях”.
Далее, отрицая закономерности, вскрытые генетикой, описывающие взаимодействие среды и генотипа в формировании интеллекта человека и его профессиональных способностей, обзывая теорию, учитывающую оба фактора — среда и гены, — “эклектичной” и “механически переносящей на человека законы генетики животных”, Дубинин утверждал в своей статье: “…каждый нормальный ребенок может обучиться всему, во что вовлекает его социальная программа”. “Одаренность — это эффективное развитие человеческих сущностных качеств при сочетании нормального генотипа с благоприятными условиями его развития”.
Последнее, наверно, было особенно приятно слышать тем, кто определял политику в области образования, культуры и т. д. Не нужно заботиться о поисках талантов, не нужно, чтобы об этом болела голова. Выдающийся специалист в области генетики, дока по части человеческой наследственности, сам вышедший якобы из беспризорников в академики, говорит, что был бы нормальный генотип (вот только закавыка — а что такое нормальный и ненормальный генотипы? Например, Пушкин был, как пишут биографы, неспособен к математике, но гениален в литературе; так его генотип был нормален или нет?), было бы благоприятным общество (а кто же не знает, что советское общество — самое благоприятное во всех отношениях), — и конвейер по производству гениев будет функционировать.
Статья Дубинина как бы подводила итог его многолетним спорам с генетиками — специалистами в своей области. Будучи опубликованной в журнале “Коммунист”, она тут же возымела действие на практике. Партийные функционеры на местах стали “исправлять перегибы”, на которые указывал академик с благословения ЦК партии.
Так, в издательстве “Просвещение” готовили к выпуску в свет очередной учебник, написанный грамотным биологом ленинградским профессором Ю.И. Полянским. Неожиданно ему позвонили в Ленинград из издательства и сообщили, что в связи с установками статьи Дубинина в “Коммунисте” из рукописи нового учебника исключена глава о генетике человека.
Еще дальше пошли в Киеве. Из ЦК компартии Украины позвонили в Министерство высшего и среднего специального образования республики и спросили: “На каком основании в университете продолжает работать заведующим кафедрой генетики и селекции биологического факультета некто Г. Бердышев, допустивший грубейшие политические ошибки в своей книге, раскритикованной академиком Дубининым в центральной партийной печати?” В министерстве грозный звонок наделал много шума. На ноги подняли ректорат, партком университета. Профессору Бердышеву, доктору биологических наук, грозило увольнение только за то, что он процитировал несколько фраз из статьи академика Б.Л. Астаурова в поддержку идей Эфроимсона о наследуемости альтруизма. За этими фразами Дубинин усмотрел недопустимую в СССР пропаганду расистских идей. В Киеве была создана специальная комиссия для проверки “дела Бердышева”.
Но никакого состава преступления комиссия не обнаружила. “Дело” оказалось пустым. Тогда профессора и преподаватели биофака направили в нужные инстанции специальную петицию с указанием, что вся деятельность профессора Бердышева проверена, ничего в его поступках крамольного не найдено. Они решили просить не придавать такого значения всего лишь нескольким фразам в статье Дубинина, хотя бы и опубликованной в журнале “Коммунист”. “Дело Бердышева” закончилось для киевского профессора благополучно.
Антинаучная выходка Дубинина не прошла для него на этот раз безответно. На заседании Научного совета АН СССР по философским проблемам естествознания в январе 1981 г. со страстной речью протеста против взглядов Дубинина на роль социальной среды в формировании человека выступил известный советский химик, отдавший в былые времена много сил борьбе с лысенкоизмом, академик И.Л. Кнунянц. Затем на весеннем общем собрании академии в 1981 г. такое же заключение прозвучало из уст известного академика-математика, бывшего ректора Ленинградского университета, с 1964 г. переехавшего работать в Сибирское отделение АН СССР, А.Д. Александрова.
“1. Главная идея Дубинина представляет собой явную глупость. Действительная проблема состоит в исследовании того, какие черты психики, каким образом, в какой степени зависят от наследственности и от условий жизни… Действительная проблема состоит в исследовании физиологических, биохимических, физических структур и “механизмов”, обусловливающих психические явления. Дубинин же закрывает и эту проблему.
2. Статья аморальная и даже подлая.
Она наполнена выпадами в адрес множества авторов, выпадами порой вздорными и безобразными. Так, в начале статьи [в “Коммунисте”], стр. 63) Дубинин пишет:
“Социобиологи пытаются упразднить марксистское учение о социальной сущности человека, выдвигая тезис о том, что генетическая программа якобы руководит социальным поведением людей. К сожалению, не миновало сие поветрие и некоторых наших авторов. С их точки зрения, взаимодействие наследственности и среды “касается любых свойств и признаков…”.
Последние слова — это цитата из Б.Л. Астаурова, продолжающаяся дальше.
Я подчеркнул слова “руководит” и “взаимодействие”. Ясно, что из взаимодействия руководство еще не следует. Поэтому вывод Дубинина, во-первых, лишен логики. Во-вторых, он приписывает Астаурову то, чего у него нет, и “пришивает” ему попытку “упразднить марксистское учение”… Так при отсутствии научных аргументов, при вздорности главной идеи, критика подменяется “ярлыками”” (9).
То обстоятельство, что буквально уничтожающие замечания высказывали не только узкие специалисты-генетики, а даже представители других дисциплин, показывало, что на самом деле своими выходками Дубинин ожесточил многих. Также симптоматичным было то, что в число тех, кто осуждал его действия, вошли академики, которые нередко полагали себя небожителями и до суетных забот внизу не опускались. Однако буквально по всей стране интеллектуальная элита рассматривала поведение академика и Ленинского лауреата как неприемлемое. Квалифицированную критику в адрес дубининской статьи и его прежних выступлений высказал В.П. Эфроимсон. Он разослал в конце 1980 г. руководителям науки, директорам многих институтов, отдельным ученым свою статью “К проблеме наследственности и социальной преемственности” (на 20 страницах), в которой опроверг все основные “постулаты” Дубинина. Заканчивая свою статью, Эфроимсон писал:
“Обсуждение всех тех вопросов, которых мы коснулись, должно было давно найти самое широкое место в советской печати, научной и массовой. То, что это не произошло, в большой мере вызвано заушательской тактикой Н.П. Дубинина. Пользуясь им же созданным вакуумом информации, точнее, созданной им дезинформацией, Н.П. Дубинин опубликовал в “Коммунисте” установочную статью, которая, не будучи опровергнутой, нанесет СССР непоправимый урон, как в прошлом аналогичный урон нанес Т.Д. Лысенко” (10).
Заметим, что и эти выступления не привели ни к какому эффекту: в “Коммунисте” не было опровергнуто ни одно слово из статьи Дубинина. Более того, в этом журнале появилась статья, взявшая под защиту любимого автора, точно так же как в 30–60-е годы партийная печать неизменно брала под защиту Лысенко, когда его критиковали ученые. Затем в апреле 1981 г. в газете “Советская культура” Дубинин продолжил свою линию, опубликовав статью “Откуда берутся гении”, в которой от лица науки еще раз поддержал большевистскую — единственно правильную идеологию.
Примечания
1. Кольцов Н.К. Родословные наших выдвиженцев. “Русский евгенический журнал”, 1926, т. 4, вып. 3-4, стр. 103-143; см. также его статью: О потомстве великих людей. Там же, 1928, т. 6, вып. 4, стр. 166-177.
2. Дубинин Н.П. Генетика и будущее человечества. Изд. “Знание”, М., 1971. С. 4.
3. Дубинин Н.П. Вечное движение. М., Политиздат, 1973. С. 426.
4. Герцензон А. и Карпец А., доктора юридических наук. Биология тут ни при чем. “Известия”, 26 января 1967 года, №22/15416. С. 4.
5. Дубинин Н.П. Вечное движение. М., Политиздат, 1973. С. 433-434.
6. Цит. по записи выступлений, сделанной В.П. Эфроимсоном, предоставившим запись автору.
7. Астауров Б.Л. Предисловие. “Новый мир”, 1971, №10. С. 214-224.
8. Дубинин Н.П. Наследование биологическое и социальное. “Коммунист”, 1980, №11. С. 64.
9. Цитировано по имеющемуся у меня тексту выступления А. Д. Александрова, распространенного им в машинописных копиях после общего собрания АН СССР. См. также журнал “Вестник АН СССР”, 1981, №6, стр. 42-46.
10. Сэв Л. Проблема не только научная, но и политическая. “Коммунист”, 1982, № 4. С. 69-70; Милохин А. Полнее раскрыть и развить возможности человека. “Коммунист”, 1982, №4. С. 70-72. См. также отклики на статью Дубинина в том же журнале, 1983, №14. С. 104-111.