Поэма с героем
Опубликовано в журнале Континент, номер 126, 2005
Посвящается Alter Ego
Я памятник себе…
Пушкин
Не ямбом ли четырехстопным,
Заветным ямбом, допотопным?..
Ходасевич
Пролог-акростих
Едва признав, что есть успехи:
“Жаль, без-с-строфы!..” А сам латал
Иголкой ямба все прорехи.
Россия слушала. Но вот
Опять народы глухонемы —
Вотще им строфы. А поэмы
Уж точно строчит идиот…
А я вот взял и настрочил…
I. Пьедестал
дворцы их редко собирают —
поэты, что кариатиды,
всяк свою крышу подпирают.
Сам соберу их в этом месте —
ведь каждый слаб, пока не вместе…
Вот Фриков, дерзостный Сан Саныч.
Он весь свой дар отдал сонету!
Но расплету венок я за ночь,
а в нем цветка живого нету.
Все складно, полнозвучны рифмы
и благородны слог и чувства,
но поджидают жизни рифы
искусство это для искусства.
Вот Франкенштейн, красавец Лева,
что наторел в любовной оде…
Увы, в застывшей форме слово
немеет, как нога в колоде.
А где экс-экспрессионисты?
Пиарщиков, Фома, Ерема?
В цепях цитат, как мета-листы,
ушли на сбор металлолома.
А что акын? — Культур Мультуров,
воспевший в полноводном хокку
всех падишахов и Тимуров,
приснившихся его Востоку,
воздавший должное предтечам,
джигитам бубна и цимбалы?
Ах, и ему похвастать нечем! —
его цветочки запоздалы.
Другой ашуг — Бахыт Компотов,
что непростительно французу,
силком увел из-под кого-то
вконец измученную Музу.
А Серж Кондомский, брат Бахытов,
вообразил себя романом —
читай его!..
Долой пиитов
отживших! Слава будетлянам,
новаторам!.. И первым долгом —
пора вернуть родную лиру,
конечно, — Хлебникову. Только
теперь отнюдь не Велимиру.
О, есть — другой! Пусть он безвестен
и презираем низким светом,
но самовит, лиричен, песенн
и концептуалист при этом.
О, как же он футуристичен! —
на нем метафоризма мета,
пост-ироничен, симпатичен:
увенчан лысиной поэта
и — борода, как будто даже
имажинист, — но сколь кустиста!
А ежели акмэ покажет,
как не признать в нем акмеиста!
В нем что-то от обэриута,
от ничевока…
Дальше список
продолжить ли?.. Но почему-то
он и народу страшно близок.
Вот я слова его в тетради
ношу, распространяю в списках…
И что “в стихах все быть должно некстати, —
великая одна авангардистка
ему внушила, — не так, как у
людей…”
Зачем ее услышал
еще в яслях, где сам ни шагу
не мог ступить?! Однако вышел
поэт, да и какой!..
II. Пророк в своем отечестве
скажу грубей — на ВВЦ,
ты распахнул свои меха —
почти со скукой на лице.
И вдруг — успех, триумф, аншлаг!
Но — по порядку, что и как.
Ты шел, “Агдамом” чуть согрет,
как и положено тебе —
Моцарту в самом цвете лет,
играющему на губе.
В тот вечер — вечер был в Поли-
техническом, но — без тебя.
От поля тех потех вдали
ты брел домой, слегка скорбя.
Но Божьей будучи струной,
ты, простодушный как дитя,
остановился у пивной
палатки, мимо проходя.
И только в кружку спрятал плач —
вдруг странный звук тебя привлек:
бубнил какой-то бородач —
стихи! И ты, душой широк,
прислушался и пару строк
поправил с лету. Он — умолк…
О, было в этой тишине
так много обещанья, что
ты сразу вспомнил о жене —
ведь ждет, ведь любит ни за что
и только ты ее кумир! —
“Карету мне!..”
А Борода
меж тем очнулся: “Командир,
ты умный, что ли?!” —
“В общем, да…” —
потупившись, ответил ты
(ведь скромен, скромностью сгубил
о славе детские мечты).
Потом сглотнул и возопил:
“Татата-татата-тата,
тата-тата-тататата…”
Как передать, что сталось тут?
Где взять слова, чтоб описать?
…Затих пивной развратный гуд,
какая-то блатная — глядь,
остановилась у стола
с открытым в возбужденье ртом,
и бомж из темного угла
приполз и встал, как пред судом,
а загулявший бизнесмен
в лиловом фраке и очках
застыл и двинуться не смел,
хоть “мерседес” в пяти шагах
шуршал запущенным движком…
А ночь махала всем платком —
уже прозрачным… Ты в кольце
живом стоял — ты победил!
На сто палаток ВВЦ
поэтом был лишь ты один.
Да что там! Свиблово сюда
прибавь, Медведково — глядишь,
и Лианозово — да-да,
все вместе — это же Париж!
И что — Париж! Ты нужен тут,
поэт, собой смеживший век, —
и розы здесь тебе цветут,
и анны, и cверкает снег
тебе, тебе!..
III. Надпись на граните
и только ты — признайся в этом.
Все очи мира, уши, рты
перед блистательным поэтом
всегда открыты и опять
божественного жаждут слова.
Не верь, не верь, что “Роспечать”
к распространенью не готова.
Возможно, это про других:
Грушницкий там или Игреньев.
Все шуточки пихают в стих —
а где высокое горенье?
Народ у нас не проведешь
на зарифмованной мякине.
Иного ищет молодежь!
И Воздушенки на чужбине
другого ищут — знать, тебя.
Тебя же, если посылают,
то не туда. Трудна судьба
у тех, с кем Музы отдыхают.
Не сетуй, что не знаменит,
и сам себе на звонкой лире
бряцай — хотя бы и в сортире —
твой трон нахалами забит:
НЕ БУДЕШЬ СЛАВЕН ТЫ,
ДОКОЛЬ В ПОДЛУННОМ МИРЕ
ЖИВ БУДЕТ ХОТЬ ОДИН ПИИТ.
Эпилог