Рассказ
Опубликовано в журнале Континент, номер 125, 2005
Роман СЕНЧИН — родился в 1971 г. в Кызыле. Окончил Литературный институт имени М. Горького в 2001 г. Автор книг прозы — “Афинские ночи” (2000), “Минус” (2002), “Нубук” (2003). Живет в Москве.
Выскочив из плотных снеговых туч, самолет начал резко снижаться. Отсюда, с земли, казалось, что он падает. Валентина Петровна даже отвела взгляд. Вот, действительно, возьмет и рухнет. И что тогда? Мелькнули как-то разом хорошо знакомые по теленовостям картинки: горящие обломки, вопли очевидцев, жирные клубы дыма, сирены пожарных и санитарных машин, а потом — репортажи, статьи, следствие… И, значит, — срыв праздничных мероприятий, посвященных долгожданному сорокапятилетию. На всей работе, успехах, достижениях будет поставлен крест…
Пересилила себя, снова посмотрела на посадочную полосу. Бело-голубой Ту-154, гудя турбинами, уже почти касался земли своими маленькими, вроде совсем игрушечными колесами… Коснулся, раздул под собой сухую снежную пыль, побежал очень быстро, качая крыльями, словно бы готовясь снова подняться в воздух. Но гул сделался тоньше — в турбинах надсадно запищало, как в сливе ванны, досасывающем воду, потом они почти смолкли, и самолет стал притормаживать.
— Ну, слава богу, — выдохнула Валентина Петровна. И пошла к микроавтобусу.
Уселась на переднем сиденье, сняла круглую соболью шапку, носовым платком вытерла испарину со лба и шеи. Взглянула в узкое зеркальце заднего вида, увидела гладкое, свежее, умеренно-радушное свое лицо, улыбнулась так, как будет улыбаться скоро, и повторила:
— Слава богу.
Она знала по опыту — ждать остается еще минут десять. Пока самолет докатится до стоянки, пока подвезут трап, подъедет “ЗИЛ” с прицепом-салоном, чтоб забрать пассажиров… Да, десяток минут можно посидеть в тепле и покое.
Хоть бы прибыли все, кто намечен. Эта мысль не давала покоя со вчерашнего вечера, когда прошли последние телефонные переговоры и была окончательно утверждена программа мероприятий. Отпечатана, размножена, подписана Павлом Дмитриевичем. Всё. Теперь пять насыщенных дней, почти поминутно заполненных делами. Очень важных дней.
Валентина Петровна отвалилась на мягко-упругую, высокую спинку сиденья, прикрыла глаза… Конечно, волновалась. Она всегда волновалась, из-за любой, казалось бы, самой ничтожной мелочи, на которую любой другой попросту не обратил бы внимания, просто отмахнулся… Да, они не обращали внимания, и где они сейчас? Прокололись раз, другой, потеряли сначала доверие, потом неизбежно и должность. Она же волновалась не суетливо, не заполошно, а — профессионально. И никогда, практически никогда ничего не упускала, умела выводить из тупика вроде бы безвыходную ситуацию. Там, где нужно, это видели и отмечали.
— Т-та-ак! — Валентина Петровна выпрямилась, потянулась словно со сна, несколько раз глубоко вздохнула, распахнула глаза.
Снова глянула на себя в зеркальце. Вид по-прежнему бодрый, гостеприимно-деловой… Надела шапку, кончиками ногтей большого и указательного пальцев подчистила уголки губ, а мизинцем — глаза возле переносицы. Никаких катышков, заспанок — вперед!
Открыла дверцу, выбралась из “Тойоты”. Застегнула дубленку.
Водитель Геннадий стоял в кучке других мужичков, тоже приехавших встречать рейс. Курили, о чем-то разговаривали, посмеивались. Они наверняка все между собой знакомы, да и Валентина Петровна почти всех знает если не по имени, то в лицо. Что тут — город-то в неполных тридцать тысяч, включая детей. Всеми силами сейчас городские власти пытаются довести эту цифру до круглой — нужно им успеть до июля, когда отмечается День города… В этом году ему сорок пять. Десятого июля пятьдесят девятого на островке среди необъятного болота в междуречье Оби и Конды высадился вертолетный строительный десант, собрали первые щитовые бараки и потянули на север и юг нить газопровода. С тех пор и пошла история сначала поселка Пионерский, а потом и города Пионерска. Тогда же, только двумя месяцами раньше, при Мингазпроме была создана организация, которая теперь стала мощной, богатой компанией “Обьгаз”. И первые мероприятия, посвященные этой, уже достаточно серьезной дате, и должны сегодня начаться.
Валентина Петровна оказалась здесь далеко не в первых рядах, но теперь и она считается одним из старожилов Пионерска — четверть века здесь. Всю, в общем-то, взрослую жизнь…
Морозец! Легкий-легкий такой, на грани оттепели. При ясном небе наверняка бы потекло… Уже сходил снег в конце марта — за две-три парные ночи. На дорогах и во дворах появились огромные лужищи, на газонах начала пробиваться трава, а потом подул север, принес новый снегопад и за ним — мороз. И вот снова стоит зима. За неделю до первого мая.
Валентина Петровна посмотрела на летное поле. Что-то не видно “ЗИЛа” с пассажирами… Поле огорожено невысоким — ниже человеческого роста — почти декоративным заборчиком из ребристых железных прутьев. Поставили его в то же время, когда и строили аэропорт — лет сорок назад. Формально этим заборчиком территорию огородили, а не защитились от чьего-нибудь злого умысла… И всё тут не отвечало современным требованиям, в Пионерском аэропорту, особенно меры безопасности, — бывает, кто-нибудь из провожающих, чтоб отдать забытую вещь или початую бутылку водки сунуть в дорогу, перемахивает через заборчик и бежит к самолету. А зал ожидания, кассы, буфетик, досмотр с накопителем размещаются все вместе в бывшем ангаре. Этакий дугообразный сарай без окон и с дверью-воротами мутнеет алюминиевой тушей среди соснового бора. Рядом с ним деревянный белёный сортир, корявые буквы “М” и “Ж”… Хм, романтично, конечно, и многих умиляет, навевает им воспоминания об аэродромах шестидесятых годов, когда всё было просто и никто ничего и никого не боялся.
Но ведь несолидно. И Валентине Петровне стыдновато встречать и провожать официальные делегации — заметно, как люди неприятно удивляются ангару, “ЗИЛу” с кривобоким допотопным прицепом, жестким скамейкам в зале ожидания… Аэропорт — это, как говорится, визитная карточка города (да и всего региона). А у них визитная карточка словно бы вручную сделана, из серой картонки…
Неподалеку началось строительство нового аэропорта, двухъярусного здания из морозостойкого бетона, но слишком медленно, почти незаметно дело движется — аэропорт в ведении района, а он бедный, их Пионерский район… Давно ведутся переговоры по передаче аэропорта “Обьгазу”, правда, результаты почти нулевые: глава района Евсеенко никак не может определиться — и жалко ему терять такой потенциально прибыльный объект, и денег на его содержание, на развитие нет; все пытается у “Обьгаза” финансы выцыганить в обмен на смешные уступки — сделать, например, рядом с ангаром зал для сотрудников и гостей компании…
Словно боясь, что ветхий прицеп-салон развалится или перевернется, “ЗИЛ” медленно, осторожно подполз к воротам. Остановился. Дверцы с шипением сложились. Валентина Петровна приосанилась, вглядываясь в выходящих.
Конечно, почти все ей знакомы и среди прибывших — случайного человека в Пионерск до сих пор редко заносит, в основном летают или свои, или командировочные, которые быстро тоже становятся своими… Мельком Валентина Петровна отмечает: вот вернулись из отпуска Куприяновы — молодая супружеская пара, ее соседи по подъезду; вот, почему-то московским рейсом, прилетел один из замов мэра, хотя отправлялся, по сведениям, в область… Но глаза ее выискивали тех, кого нужно встретить. И хоть бы, хоть бы все прибыли. Хоть бы всё было так, как запланировано и утверждено…
Она тревожно, готовясь прикрикнуть, обернулась на кучковавшихся мужичков — пора звать Геннадия, велеть, чтоб был начеку — подхватить, если что, сумку тяжелую, помочь устроиться в автобусе. По крайней мере — проявить внимание. Но прикрикивать не пришлось, кучка уже рассыпалась, мужички направлялись навстречу прилетевшим, одни радостно разводили руки: “Ну, здоро-овенько!”, другие, нахмурясь, высматривали своих, а Геннадий подходил к ней, тоже глядя по пути на толпу прибывших.
Он первым и заметил одного из тех, кого они встречали:
— Вон этот… замглавного.
Действительно, как всегда торопливо, с огромными связками книг и журналов в обеих руках, чуть поскальзывая на ледянистом снегу, шагал Юрий Вадимович Бойко. Улыбался то ли Валентине Петровне, то ли вообще — всему. Земле.
— Кстати, он давно уже главный, главный редактор, — тихо, но внятно сказала Валентина Петровна водителю, а Юрию Вадимовичу, тоже с улыбкой, воскликнула: — Ну-у, здра-авствуйте! Лихо вы приземлились — и опомниться не успела!
— Да-да, мы тоже… Доброе утро!
Геннадий подхватил обе связки и понес в “Тойоту”; Юрий Вадимович распрямился, потянулся, и они с Валентиной Петровной, как старые добрые знакомые, обнялись, троекратно коснулись губами щек друг друга.
Они действительно были знакомы и почти дружны довольно давно — больше десяти лет… Бойко приехал тогда простым корреспондентом журнала “Российский Север” за материалом, а Валентина Петровна работала еще в администрации района, на той же должности, что и теперь — начальником службы по связям с общественностью. Вместе они несколько дней на “Уазике” мотались по району, побывали на стойбище манси (сохранялось оно в большей степени как реликвия, музейный экспонат — уже давным-давно обитал этот народец много севернее, в других районах округа), объездили трассовые поселки газовиков, нефтяные вахты, леспромхозы, зверофермы… С тех пор Юрий Вадимович чуть ли не каждый год прилетал сюда то в командировку от своего журнала, то по приглашению пионерцев, а потом и “Обьгаза”… Во многом благодаря Валентине Петровне “Российский Север” и “Обьгаз” сдружились крепко и плодотворно: журнал публиковал материалы о компании, о ее работниках, а компания помогала журналу выходить в свет, ее генеральный директор состоял в попечительском совете…
— Поздравляю с повышением! От всего сердца поздравляю! — сказала Валентина Петровна, оглядывая Бойко, привыкая к изменениям в его облике, произошедшим за время, пока не виделись.
— Спасибо, конечно… но это же, так скать, палка о двух концах… — нарочито-смущенное, слегка и шутливое в ответ. — Зарплата на десятку выше, а головной боли — того и гляди, так скать, обширный инфаркт…
— Ничего, ничего, Юрий Вадимыч, вы с вашей энергией…
С прошлого лета, когда Бойко побывал у них последний раз, он заметно раздобрел, приобрел по-настоящему начальницкую осанку; вместо громоздких очков школьного отличника на его лице теперь красовались современные, в тонкой серебристой оправе; из-под новой куртки-пропитки с пышным воротником выглядывал темный пиджак, белая сорочка, на брюшко спускался бордовый галстук. На плече висела всегдашняя — что-то между спортивной и футляром для ноутбука — черная сумка.
— Ну, вот мы, так скать, и прибыли! — отобнимашись, отздоровавшись сообщил Бойко и, повернувшись боком к Валентине Петровне, обвел рукой прибывшую с ним делегацию. — Все, так скать, налицо. Никого не потерял.
— Да уж вижу, вижу!
— Прошу любить и жаловать, — продолжал Юрий Вадимович, обращаясь уже к москвичам, — наш, не люблю этого слова, куратор — Валентина Петровна Рындина.
— Да, это я. Здравствуйте!.. Что ж, садитесь в автобус, пожалуйста. Ближе познакомимся, с вашего позволения, за завтраком. Очень плотный сегодня день.
— Конечно… да-да… — закивали гости.
Одни тут же стали забираться в салон, другие спешно докуривали сигареты… Геннадий, судя по глазам, был озабочен — как всех разместить. Вроде бы сидений хватает, но вот вещи… Пачки с книгами, футляр-ящик звукорежиссера, баул певицы, чемоданы поэта и фольклориста…
“Прокольчик! — тут же укорила себя Валентина Петровна. — Нужно было просто “Газель” брать, а не шиковать с этой “Тойотой”!..”
И машинально, но и привычно-цепко она выхватила взглядом две-три-четыре фигуры, определила: “Этих бы можно и не приглашать”.
Вообще, она слегка обиделась на Юрия Вадимовича за подбор делегации — он рисовал ей кандидатуры по телефону, расписывал, какие это известные люди: умница-профессор, живой классик-поэт, молодой модный прозаик, стремительно набирающая популярность певица!.. “И практически все — первоклассные говоруны, публике не дадут закиснуть!” Но теперь, вживе, они оказались как на подбор невзрачны, сероваты. Будто подкисшие.
Особенно не понравился ей самый пожилой — наверное, тот самый профессор-литературовед, о котором Юрий Вадимович говорил, что родом тоже откуда-то с Севера, чуть ли не крупнейший сейчас знаток поэзии двадцатых-тридцатых годов. А выглядит, прости господи, как бичара какой-то: полтора метра с кепкой, худой, кривоплечий, курит в кулак, кепка засаленная, хоть щи вари. Портфель морщинистый, ручка скотчем обмотана… Или этот — этого она сразу узнала, — народный артист России, сыграл ролей двести в кино, у Тарковского даже снимался, но сейчас, увидев его, его сутуловатую фигуру, испитое лицо, тонкие синеватые губы, седоватый ежик волос, Валентина Петровна вспомнила только один фильм с его участием, где он играл шофера-камазиста, любящего остограмиться после работы и матернуться.
Певица со своим звукорежиссером ее тоже разочаровали. Ну, звуковик (вцепился в футляр-ящик и не желает отдавать его Геннадию, молча головой мотает), он ладно — он со своими дурацкими патлами и джинсовой курточкой будет за сценой где-нибудь, а вот певица… Валентина Петровна раз, другой натыкалась на нее по телевизору, и там она была симпатичной, длинноногой, сочной такой, с пышными волосами, а теперь вот стоял перед нею воробьишка какой-то, а не артистка. Лицо всё в мелких синеватых жилочках, будто кожи на нем почти нет, глаза тусклые, губы — две бледных полоски… Нет, ладно, нанести косметику — наверно, и получится более-менее, но голос-то!.. Что-то (даже и не разобрать, что именно) бросила звуковику — как собачий гавк получилось, надсадное что-то, нечленораздельное…
Сразу, с первого взгляда, ей понравился только поэт — “живой классик”. Он был действительно известный, даже вроде бы недавно включенный в школьную программу, и вот так, визуально, производил самое лучшее впечатление. Рост метра два, крепкий, подтянутый, лицо благородное, с волевым подбородком. Одет в добротное пальто и песцовую шапку, на ногах зимние сапоги. Видно, что знал, куда ехал — не в Сочи загорать…
Оглядевшись, поэт восторженно пробасил:
— Красотищ-ща! Сосны-то, а! — И, согнувшись чуть не пополам, влез в маленькую, похожую на яхточку, “Тойоту”.
Уместились все-таки сносно. На извинения Валентины Петровны звучали подчеркнуто бодро поговорки: “В тесноте, да не в обиде”, “Больше народу — веселей дорога”…
Поехали.
* * *
От аэропорта до города путь неблизкий — километров тридцать по бетонке… Когда Пионерск начали строить, мало кто думал, что он станет столицей огромного региона под названием ▒’ООО “Обьгаз”’’ и ему понадобятся авиарейсы. Когда же это время пришло, удобное место для посадки и взлета лайнеров отыскалось только здесь, в получасе езды от Пионерска. Но, может быть, и хорошо, что так — шума самолетов в городе не слышно. А рано или поздно, уверена Валентина Петровна, он разрастется, и аэропорт станет ближе.
Словно бы заразившись от поэта восторгом, москвичи стали ахать и охать по поводу стоявших по обочинам бетонки сосен.
— Как свечи в церкви, как свечи… — приговаривал литературовед Михаил Аркадьевич.
— А мне раз такие же сосны жизнь спасли, — неожиданным для Валентины Петровны громким, звонким голосом, как-то очень весомо (а на вид ему лет двадцать пять, и одет, как пацан дворовый — синие джинсы, болоньевая куртка с полосками на рукавах) объявил молодой писатель. Все притихли.
Он без промедлений стал рассказывать:
— Я в Карелии служил, под Вяртсилей, это на границе с Финляндией. И там в основном ёлки и березы, а сосны растут такими группками — там, сям — понемногу. Короче, как-то раз мы с одним, он сержантом был, а я рядовым-первогодкой, пошли в наряд по тылам. Километров двадцать пять кружище такой!.. Не знаю, зачем наряд этот вообще был нужен — пытка просто… Ну и вот… а зима, холодрыга, влажность, и мы на лыжах с сержантом. Без собаки, кстати, вопреки уставу… Половину где-то прошли, буран начался, и такой — прямо конец всему. И еще резко так, сразу, из тишины — в-вху-у-у! Мы с сержантом сразу потеряли друг друга, я под елку залез… А там елки — до неба просто, внизу лапы огромные, как в шалаш под них забираешься. Я забрался, сижу. Метёт, вообще!..
“Как ошпарили его, — поморщилась про себя Валентина Петровна. — Пьяный, что ли?!”
— Часа три просидел, все сигареты скурил. Потом утихло кое-как. Вылез, откопался, лыжи надел на валенки, а куда идти — хрен его знает, — не сбавляя темпа, продолжал молодой писатель; Валентина Петровна заглянула в блокнот с фамилиями членов делегации, нашла его имя-отчество: Олег Романович, автор трех книг прозы, переведен на немецкий и французский языки. Понятно…
— Куда идти? Тропы нет, сержанта нет, ориентиры потеряны…
— А компас? — вставил вопрос-подсказку маловзрачный мужчина в спортивной шапочке — фольклорист.
— Да не было у меня компаса, и не умею я по нему… Пошел наобум просто. А это пограничная полоса — деревень никаких, ничего. Можно неделю бродить, и никого не встретишь. Ну, думаю, звиздец тебе, рядовой Шарыгин — найдут по весне, если росомаха всего не сожрет. Иду на этих лыжах армейских, которые не катятся ни фига, постепенно, чувствую, силы кончаются… “Вот щас, — думаю, — присяду, передохну”. А впереди сосны такие же — с оранжевыми стволами почти от самого комля. “Ладно, — сам себя так уговариваю, — до них дойду, там посижу”. Иду, дохожу. И как-то лучше сразу становится. Ствол потрогаю — теплый, как живой, действительно. Обниму, отдышусь, дальше потихонечку, до другой кучки сосен. Вот так и спасся. Прямо на заставу вышел, только, хм, не на нашу, на соседнюю. Они меня на шестьдесят шестом к нам потом увезли…
“Говорун, — вспомнила Валентина Петровна. — Эт точно”.
Рассказ молодого писателя, видимо, произвел впечатление — люди сочувствующе-уважительно вздыхали: “М-да-а…” А журналистка столичной газеты, девушка лет двадцати с небольшим, с короткой стрижкой, но страшненькая, спросила:
— Вы не писали об этом?
Молодой Олег Романович усмехнулся:
— Нет, вы что…
— А что?! Интересный сюжет!
— Джек Лондон опередил своей “Любовью к жизни”, да и другие… Короче — испорчена тема.
Впереди показались очертания пятиэтажных домов. Валентина Петровна повернулась к гостям:
— Так, господа, сейчас мы едем в пансионат. Завтракаем, размещаемся, небольшое оргсовещание, потом отдых, обед, а в четырнадцать часов — открытие Дней журнала “Российский Север”… По окончании, в семнадцать часов — установочные мастер-классы… Извините, график сегодня очень плотный… А в девятнадцать часов — торжественный ужин в ресторане “Зори Югорья”. На завтра у нас экскурсия в “Суеват Пауль”… это музей быта народа манси под открытым небом, уха… В общем, — прервала себя Валентина Петровна, — я раздам программу Дней. Ознакомитесь. Прошу учесть, что график работы, повторяю, очень плотный.
— Что ж, — отозвался кто-то с заднего ряда сидений, — не в отпуск приехали. — В голосе то ли понимание, то ли запрятанная под пониманием ирония — Валентина Петровна не смогла уловить, что именно…
Пионерск, как и многие маленькие города, начинался сразу с жилых домов — построенных в середине восьмидесятых годов типовых пятиэтажек. Когда-то они казались людям пределом мечтаний, а теперь лично у Валентины Петровны вызывали уныние — темно-коричневые коробки, и ничего больше, зимой еще и стены вокруг окон и вентиляционных отверстий покрыты толстым густым куржаком. Тем более уныл их вид по сравнению с теми новостройками, что возводит “Обьгаз”…
— Ну, милости просим в наш Пионерск! — объявила Валентина Петровна, когда микроавтобус миновал постамент с отлитым из бетона названием города и синим бронзовым перышком огонька над буквой “П”.
Проскочили квартал пятиэтажек, черные, уцелевшие еще со времен первопроходцев, одноэтажные двухквартирные домики, прозванные в народе деревяшками. Геннадий сбавил скорость, хоть дорога стала лучше — покрошенная, со стыками и швами бетонка кончилась, пошел свежий асфальт; Геннадий сбрасывал здесь газ всегда, когда вез делегации, комиссии, важных гостей — он давно привык, что Валентина Петровна по пути из аэропорта показывает приезжим достижения…
— У-у! Храм достроили?! — прилипая к стеклу, воскликнул Юрий Вадимович.
— На Благовещенье освящение состоялось, — ответила Валентина Петровна, — сам архиепископ приезжал.
— Где храм? — заерзал на сиденье профессор-литературовед.
— Да вот, слева, — пробасил поэт и выдохнул: — Краса-авец!
— Кокошники-то какие, гляньте! Как у Николы в Хамовниках!
Церковь действительно была красива. И место выбрано как нельзя лучше — в центре, на пустырьке-холмике между почтой и зданием бывшего райисполкома, где всё собирались, но так и не разбили сквер. Окрасили церковь в белый и голубой цвета, пять позолоченных куполов слепили глаза даже в пасмурную погоду. Особенно нравилась людям высокая шатровая колокольня по образцу старинных русских церквей семнадцатого века…
— Образа Павел Дмитриевич на свои средства заказал екатерининским иконописцам. Как раз к освящению успели, — рассказывала Валентина Петровна. — Павел Дмитриевич очень хвалит, а он знаток…
— А кто это, простите, Павел Дмитриевич? — перебил профессор.
— Гм… — Валентина Петровна посмотрела на Бойко, посмотрела недоуменно-строго, как на невыучившего урок отличника, и Бойко потупил взгляд, поежился; потом она уставилась на профессора. — Павел Дмитриевич — генеральный директор компании “Обьгаз”. Павел Дмитриевич Петров. Гм… При нем, не побоюсь выражения, Пионерск и стал похож на цивилизованный город. Почти всё новое, что появилось — его заслуга.
— Понятно… понятно… — виновато закивал профессор и вместе со всеми заинтересованно продолжил смотреть в окна “Тойоты”.
И было на что посмотреть, чем залюбоваться. Весь из зеркального стекла Дворец культуры “Газовик”, построенный по проекту французского архитектора (фамилию его Валентина Петровна, к сожалению, никак не могла запомнить), одного из авторов парижского района Дефанс; новенькая гостиница “Норд”, в которую сейчас заселялись участники предстоящего мероприятия, собранные со всего газопровода от Ямбурга до самых южных трассовых поселков компании… Почти совсем шагом Геннадий проехал мимо детского сада “Огонек”, построенного в виде сказочного теремка. Да и простые жилые дома производили на гостей впечатление. Поэт даже воскликнул шутливо, но и восторженно:
— Мы в Финляндии или где?!
И Валентина Петровна тоже шутливо, но не без гордости ответила:
— В Ханты-Мансийском национальном округе. В малоперспективной, в недавнем прошлом, низменности между Уральским хребтом и Обью.
— Не-ет, не верю. Не верю!..
Миновали всю центральную улицу города — улицу Мира — и, оставив позади строящийся крытый стадион для мини-фубола, снова оказались в сосновом бору.
— Почти прибыли. — Валентина Петровна достала мобильный телефон, нашла номер директора пансионата и, дождавшись, пока ответят, неслышно для окружающих заговорила: — Так, Георгий Юрьич, мы уже подъезжаем. Накрывайте, подготовьте бланки, ключи. Без тягомотины чтоб… — Услышав почти возмущенный ответ: “Да естественно, Валентина Петровна! Всё на мази — не первый раз ведь замужем!..”, — удовлетворенно перебила: — Хорошо, ладно. — И нажала клавишу с красной трубкой.
* * *
О чем-то можно было спорить, что-то принимать, а что-то нет, но пансионат “Обьгаза” “Сосновый Бор” славился на всю область, получить сюда путевку считалось чуть ли не высшей наградой. Вроде и природа та же, что по округе — тот же лес, тот же, слегка отдающий болотной затхлостью, воздух, город в десяти минутах ходьбы, и особого медицинского надзора, уникальных каких-то процедур, солей и грязей нет, но сами комнаты, обслуживание, питание, какое-то небывалое умиротворение покоряли всех, кто оказывался в “Сосновом Бору”. И, кажется, все — одни явно, другие тайно — мечтали сюда попасть, вернуться снова… Валентина Петровна не раз наблюдала, как на предложение поехать куда-нибудь в другое место, даже на Черное море, человек отмахивался: “Чего я туда потащусь? Пока доеду — скисну же, а там хрен его знает, что ждет. Мне бы лучше в “Сосновый Бор””.
Сама Валентина Петровна, часто появлялась в пансионате по долгу службы и, забежав вроде на пару минут — помочь разместить, забрать, договориться с администрацией, — уходила с трудом. Приятно было сидеть в удобном кресле в большой светлой, до стерильности чистой комнате…
— Олег, Олег Романыч, — заметив, какой огромный пакет она вытаскивает из-под ног, позвал Бойко молодого писателя. — Помоги-ка даме, пожалуйста!
Сам он опять согнулся, обремененный связками книг и журналов.
— Конечно! — молодой писатель подхватил пакет слишком лихо и тут же перекосился от тяжести. — Ух!.. Империалы там у вас? — спросил, улыбаясь и морщась одновременно.
— Что? — Валентина Петровна поначалу не поняла, а потом слегка рассердилась. — Нет, рукописи, которые вам нужно будет прочесть.
— У-у, ясненько… Не слабо.
По обледенелой, но тщательно посыпанной золотистым песочком брусчатке пошли к пансионату.
Оформились быстро, каждый получил магнитную карту от отдельного номера, сутки в котором, между прочим, стоили для постороннего человека около семи тысяч рублей; директор “Соснового Бора” сам вышел к гостям и тоном доброго командира полка (был он из офицеров в отставке) стал рассказывать, какие имеются в его владениях услуги, где расположен ресторан, где сауна, бильярд, тренажерный зал, бассейн с аква-массажем… Гости кивали и время от времени издавали удивленно-восхищенные междометия…
Валентина Петровна отвернула рукав дубленки, глянула на часы. Половина десятого.
— Извините, Георгий Юрьевич, — пришлось перебить директора, — нам пора. Сейчас перекусим, и — важный разговор… Думаю, в процессе проживания господа сами увидят, оценят…
Директор картинно-обескуражено поджал губы, развел руками:
— Что же, не смею задерживать. Но по всем вопросам — пожалуйста!
— Спасибо, спасибо…
И Валентина Петровна повела делегацию на второй этаж. По пути объявила:
— Завтрак уже накрывают. Так что раздевайтесь, умывайтесь и прошу всех в ресторан.
Защелкали электронные замки, люди входили в номера. Опять послышались восклицания. Даже певица не удержалась и протянула хрипловато, обращаясь к своему звуковику: “Нехи-ило, да? Евростандарт почти!”
“Почти… Специалистка скрипучая”, — послала ей мысленно Валентина Петровна, а молодому писателю улыбнулась, принимая у него пакет. Вошла в номер вслед за Бойко.
— Так, Юрий Вадимович, — предложила, — давайте, пока есть минута, решим тут наши вопросы.
— Готов!
Сняли верхнюю одежду, присели к столу. Валентина Петровна положила ладонь на пакет:
— Здесь вот рукописи участников и тех, кого… ну, практически всё, что удалось собрать. Стихи, проза, статьи. Вы сами, пожалуйста, разберите, распределите между руководителями мастер-классов. Так?
Бойко кивнул.
— Ну и посмотрите, что, может быть, подойдет для журнала, для публикаций и, конечно, лучшее — в юбилейный сборник. Да?.. Та-ак… — Открыла свою сумку, формой похожую на планшет, вынула папку. — А здесь… Вот — программа мероприятий. На послезавтра у вас прямой эфир в передаче “Персона”, в восемь вечера…
— Понятно.
— Намечены и записи передач с другими… Программы я раздам после завтрака, на оргсовещании… Еще… — Нашла нужные листы. — Еще — проект договора. Назвали его: “Договор возмездного оказания консультационных услуг”.
Юрий Вадимович снова кивнул.
— Тут вот такая сумма, — Валентина Петровна указала ногтем на нужную строчку, — но выплачено будет несколько меньше из-за вычета… — Зачитала: — “За вычетом налога на доходы физических лиц”. Чтобы у людей не возникло вопросов.
— Понятно, конечно.
— И нужно собрать паспорта для оформления договоров. Напомните мне на совещании, если выпущу из виду. — Валентина Петровна вздохнула и посчитала нужным чуть пожаловаться: — Столько дел, вы не представляете, Юрий Вадимович! Вас отправим — сразу летим в Ханты-Мансийск. Нужно все-таки решать вопрос о статусе. Мы же тут как в волчьей яме — и “Обьгаз”, и администрация города, и район. Еще бы эти что-то делали, а то только финансы тянут и палки ставят на каждом шагу… Все муниципальные школы на ладан дышат, аэропорт — сами видели в каком состоянии. Каменный век…
В дверь стукнули и тут же ее приоткрыли. Голос молодого Олега Романовича:
— Юр, хавать идешь?
Валентина Петровна с некоторой даже радостью отметила, как Бойко смешался и растерялся от вопроса, заданного таким манером, — не сразу и нашелся, что сказать:
— Э-э… это самое… иди. Мне тут… я задержусь.
— Лады.
Дверь закрылась.
Юрий Вадимович кашлянул, извиняющеся глянул на Валентину Петровну, с натугой продолжил беседу:
— Конечно… да… м-м, назрела эта проблема, так скать, повсеместно — компании и местные администрации…
— Вот-вот! Что-то надо делать, пора. Город основан исключительно Мингазпромом… и сейчас “Обьгаз” на восемьдесят пять процентов — градообразующий фактор. И есть проект, — заговорила Валентина Петровна тихо, доверительно, — выделить Пионерск в отдельный субъект округа, а центр района перенести в Зеленоборск. Сорок километров всего, жителей не меньше, природные условия — лучше. Мы… то есть — “Обьгаз”, готовы помочь в обустройстве администрации, инфраструктуры… Кхм… Готов проект, изысканы средства… — Валентина Петровна замолчала, отвалилась на спинку стула, быстро прокрутила в мозгу, то ли и так ли сказала; осталась довольна собой, своим вроде бы неофициальным, но и деловым тоном. — Вот такие наши дела, Юрий Вадимович. — И перешла к тому, зачем вообще заговорила об этом: — Вы, надеюсь, каким-либо образом посодействуете, Юрий Вадимович? Знаю, как вы тонко, не в лоб умеете… Сами понимаете, пресса очень много решает, особенно здесь, не периферии.
— Постараюсь, конечно, Валентина Петровна, — кивнул Бойко. — Проблема, действительно, так скать, сложная и типичная. Необходимо над ней работать…
— Только, прошу… разговор этот между нами. Чтобы… Ну, понимаете?
— Да естественно! Мы же не первый год с вами, — он улыбнулся, как старый соратник, и поправил очки, — не первый год в тандеме.
Валентина Петровна тоже улыбнулась. Тоже кивнула… С минуту сидели молча. Было все-таки хорошо, очень хорошо, в этой комнате, чистой, просторной, без лишних предметов, и в то же время уютной; легко, свободно дышалось очищенным воздухом. Какая-то благотворная апатия укутывала тело и мозг, хотелось поразмышлять о чем-нибудь отвлеченном, большом, не освоенном еще цивилизацией, непостижимом для обычного человека…
Когда-то на каждом шагу ее окружали загадки и чудеса. Даже как-то страшновато было задуматься, страшновато понять, как именно, — не по учебникам физики, химии, биологии, а по-настоящему, простыми словами, — устроен телевизор, радио, магнитофон, что вообще такое электричество, как работает автомобиль, как человек за полсекунды, решив выбросить руку вперед, подпрыгнуть, присесть, делает это… И сейчас Валентине Петровне вспомнился мучавший ее еще со школы, с начальных классов вопрос: есть ли у Вселенной край, какой он, стена это или обрыв, пропасть, и что там, за этим обрывом, за стеной, за пропастью, на дне пропасти… Время от времени мысль о крае Вселенной приходила ей в голову и позже, но все реже, реже, и все быстрее Валентина Петровна заслоняла, заваливала ее другими вопросами, заботами, более насущными и важными для повседневной жизни, своей работы. И мир с годами, без таких вопросов, становился всё понятней и проще. Но как-то уже и мельче…
— Мгм, Валентина Петровна… — вдруг, как через дрему, услышала она голос Бойко. — У меня тоже, так скать, просьбочка есть…
— Да.
— Как бы нашу встречу с Павлом Дмитричем организовать… Один на один посидеть… побеседовать.
— Насчет журнала?
— М-м… Да… Да, тяжелое положение. Подписки почти не стало, аренда растет каждый квартал. Хоть, так скать, на стенку вешайся… А журнал-то нужен…
— Конечно! — с трудом оживилась Валентина Петровна. — Я поговорю с ним, думаю, послезавтра будет возможность для вашей встречи.
— Спасибо.
Еще какое-то время молчали. Наконец Валентина Петровна решилась и поднялась:
— Ну что, Юрий Вадимович, пойдемте завтракать?
— Да, надо бы. И — так скать, за работу.
* * *
После завтрака, вкусного и сытного, с обилием зелени, сока и кофе, в холле на втором этаже состоялось организационное совещание. Валентина Петровна раздала участникам программу мероприятий, вдобавок заострила внимание, кто, куда и когда едет на телесъемки, кто участвует во встрече с юными пионерцами в районной библиотеке, а кто — в концерте…
Затем, по напоминанию Юрия Вадимовича, она собрала паспорта для оформления договоров и попрощалась с гостями до двух часов.
— Отдыхайте, обживайтесь, — сказала напоследок, — но и готовьтесь к открытию, пожалуйста. Всё должно быть на высшем уровне.
— Обижаете… хм… Валентина Петровна! — добродушно пробасил поэт-красавец. — Мы тут все, вроде как, народ тертый!
В поэте она не сомневалась — такому достаточно просто выйти на сцену, и зал будет его, а вот большинство остальных… И в автобусе, и потом в номере она всё порывалась сказать, хотя бы как-то намекнуть Бойко, что не очень-то респектабельных товарищей он привез, но не решилась. Наверняка обидится… Ладно, что ж, будь что будет, как говорится. По крайней мере, многие из них — люди именитые, в народе о них слышали.
Из “Соснового Бора” поехала на работу — в центральный офис “Обьгаза”, официально — Общество с ограниченной ответственностью “Обьгаз” ОАО “Газпром”.
— Ты поел? — спросила водителя, усаживаясь рядом.
— Уху…
— Что-то не видела тебя.
— Да я быстренько, на кухне там… чтоб не мешаться.
Офис, в отличие от Дворца культуры, детского сада, пансионата, а тем более церкви, совсем не наряден. Трехэтажное здание, почти все из темно-коричневого зеркального стекла, никаких украшений, ничего лишнего, кроме, пожалуй, синеватой башенки по центру крыши, символизирующей газовый огонь. Павел Дмитриевич Петров, генеральный директор, придерживался в плане работы разумного аскетизма. У него самого кабинет был хоть и большим (это необходимо — на совещаниях собираются человек до пятидесяти), но выглядит полупустым. Лишь столы буквой “Т”, легкие металлические стулья с мягкой спинкой и сиденьем, узкий черностенный шкаф с папками, видеодвойка в углу, компьютер, простенькие канцелярские принадлежности, фото семьи Павла Дмитриевич: он сам, его супруга, сын Илюша и дочка Даша… Стены успокаивающего бледно-розового цвета почти голы. Лишь за спиной гендиректора — портрет президента, а на правой стене — несколько фотокарточек: газовики на вахте, работники одной из заполярных газокомпрессорных станций, визит в Пионерск председателя правления “Газпрома”, три пейзажа родных Павлу Дмитриевичу мест — окрестности села Хотьково Липецкой области… В общем-то, ни на чем здесь не задерживался взгляд, ничто не отвлекало.
Такого же аскетизма и порядка он требовал и от коллектива. Кабинеты должны быть свободны от бумажного хлама, всякого рода безделушек и мягких игрушек (особенно любимых, почему-то, бухгалтерами), шутовских памяток над чайным столиком, вроде:
“Пункт 1: Начальник прав
Пункт 2: Начальник всегда прав
Пункт 3: Если ты не согласен с начальником, смотри пункты 1 и 2!”
Исключение делалось лишь для иконки на компьютере и одного комнатного растения на подоконнике… Многие, побывавшие здесь впервые, не верили, что офису уже пять с лишним лет: “Как вчера заселились! Не успели еще зарасти…”
Валентина Петровна полностью одобряла такую политику шефа. Сразу, с проходной, — порядок, чистота, строгость, нейтральные тона отделки настраивали на рабочий лад, концентрировали внимание на деле… И всегда, поднимаясь по пологим ступеням офисного крыльца, Валентина Петровна расправляла плечи, чувствовала, как всё в ней напрягается, словно у спортсмена перед прыжком.
Но сегодня ее путь от автобуса к двери был вдруг перекрыт несколькими как-то чересчур тепло одетыми (видимо, знали, что надолго выходят на улицу), возбужденными женщинами.
— Валентина Петровна, погодите! Погодите… пожалуйста! — требовательно, чуть не приказно, несмотря на это “пожалуйста”, воскликнула одна из них.
— Да? — Валентина Петровна остановилась, обернулась на голос; узнала местных поэтесс и руководительницу танцевального коллектива “Изюминки”.
— Добрый день!.. Здравствуйте!.. Здравствуйте, Валентина Петровна!.. — возбужденной скороговоркой сыпанули приветствия женщины, обступили ее.
— Здравствуйте. Что случилось?
И как поспешно женщины подскочили к ней, как порывисто здоровались, так же резко теперь замолчали. Просто стояли, глядя на нее; Валентине Петровне стало тревожно. Несколько секунд она ждала, потом не выдержала:
— Что случилось-то? Я, простите, спешу.
— Мы… мы вот, — начала одна, Лариса Громова, автор двух книжек стихов и завотделом культурных программ на районном радио. — Мы увидели списки участников семинаров и… и никого из нас нет…
— И наш ансамбль не приглашен! — перебила-добавила руководительница “Изюминок”.
— Так, девушки, все ясно. Все ясно, — отчетливым деловым тоном заговорила Валентина Петровна, сразу налившись решимостью и непреклонностью; она давно готовилась к таким претензиям, радовалась, что их почти нет, кроме каких-то одиночных, невнятных, но вот — в последний день — они все-таки достали ее. — Видите ли, в чем дело… — “Может, провести внутрь, там поговорить? — мелькнуло сомнение. — Нет, не стоит — потом не избавишься. Да и с чего?!” — Видите ли, это мероприятие называется “Дни журнала “Российский Север” в “Обьгазе” и проводится оно в рамках празднования сорокапятилетия компании “Обьгаз”. Мероприятие это сугубо кор-по-ра-тив-но-е. Понимаете? И, согласитесь, логично, что участвуют в нем члены корпорации…
— Идиотское слово, — шикнула одна из поэтесс, маленькая, в искусственной шубе и цветастом платке; кажется, нигде, кроме газеты городской администрации “Надежда”, ее стихи не печатались.
— Почему же идиотское? — не обиделась, а почти недоуменно пожала плечами Валентина Петровна. — Очень логичное слово. Всегда существовало нечто близкое: в средние века — цеха, потом — ведомства…
— Вот-вот, аха, ведомства! — снова встряла эта в платке. — Ведомственные санатории, буфеты с черной икрой. Знаем, было! И теперь опять…
— Га-аль! Перестань, не надо, — стали ее одергивать сами подруги, даже вроде попытались оттереть себе за спины. — Успокойся ты, хватит…
Они явно боялись, что эти сравнения выведут Валентину Петровну из себя и она уйдет; она же, напротив, всегда заряжалась, обретала красноречие от нападок… В юности она очень любила спорить, и с будущим мужем, с Алексеем, у них знакомство началось со спора. Оба, тогда еще абитуриенты пермского педа, сидели в общежитии за вином и колбасой, была, конечно, компания, и кто-то вдруг стал сравнивать “Войну и мир” с “Тихим Доном”. Алексей тоже подключился и очень хвалил роман Шолохова — там-де проблема поставлена настоящая, истинная, и люди там настоящие, они хотят просто жить, им же приходится неизвестно зачем убивать друг друга и умирать, а в “Войне и мире” почти сплошь дворянские сюсюканья и лубочные типажи, идеальные мужички, а князь Болконский — до того момента, как ему под ноги упало ядро, — совершеннейший мальчик лет двенадцати… Валентину Петровну, помнится, возмутил этот примитив, и она пошла в атаку на долговязого, очкастого Алексея. Она дубасила его словами, но в то же время удивлялась себе, что, споря, внутренне горячась, не захлебывается, не употребляет колких выражений, а разумно, постепенно доказывает, что Алексей не прав. И доказала… С годами споры о литературе, искусстве отошли на второй, а то и на третий план, но и при житейских разногласиях дома, во время служебных дискуссий Валентина Петровна никогда не переходила грань приличия, рассудительности, и ей это всегда помогало выигрывать…
— Да, согласна, было такое, уважаемая Галина. И осталось, и будет, пока будут коллективы людей, объединенных одним делом. Вы же, к примеру… — Валентина Петровна на мгновение умышленно запнулась, а затем задала вопрос: — Можно узнать, вы где работаете?
— А что? — Галина насторожилась.
— А все-таки? Я хочу привести пример…
— Н-ну, ну в магазине. В гастрономе вон. Да! — маленькая Галина вновь приготовилась вскипеть. — И я!..
— Секунду! Так. И вы же, согласитесь, на день рождения кого-то из коллектива или на День работников торговли не приглашаете посторонних. Отмечаете своим кругом, среди близких людей. Так или нет?
Галина обескуражено хмыкнула, поправила свой пестрый платок. Отвела злые, но уже слегка потускневшие глаза.
“Ну вот, успокоились, — подумалось Валентине Петровне. — Победа”. И тут же Лариса Громова чуть не подпрыгнула от какой-то пришедшей в голову мысли:
— Нет, подождите! Это разные вещи!
— Да почему же?..
— Там… да, там — празднование внутри… От него никому никакого проку! А здесь…
— А-а, — перебила торжествующе Валентина Петровна, — вам прок нужен? Понятно-понятно, время сейчас такое: все во всем хотят прок найти. Даже точнее, лучше скажу — выгоду. Ловят момент. — Девушки не запротестовали, они стояли молча, глядя в стороны, покорно слушая теперь уже откровенно отчитывающую их Валентину Петровну. — Понимаете, “Обьгаз” изыскал средства, пригласил авторитетных деятелей культуры из Москвы, оплатил им дорогу, проживание, питание, чтобы они поработали с его — с его! — сотрудниками. С теми, кто трудится на “Обьгазе”. Так нет, и всем скорей тоже надо туда!.. Но если даже… Поймите, они просто не в состоянии успеть поработать со всеми желающими. И вообще, так, девушки, вопросы не решаются. Есть какие-то рамки. — Валентина Петровна почувствовала, что пришла пора что-то им предложить. — Вы не ко мне должны с претензиями идти, а к своему Петухову, к Евсеенко, от них требовать подобных мероприятий, семинаров. Юбилей города близится, а что Петухов как мэр делает? Рождаемость повысить старается, чтоб тридцать тысяч человек набралось. Так, нет? Согласны?
И головы девушек как бы сами собой качнулись утвердительно.
— У меня вот какая идея, — окончательно сменив тон с сердито-язвительного на благожелательно-деловой, продолжала Валентина Петровна. — До даты городу еще два с половиной месяца. Вполне есть время подготовиться к нему всерьез. Сообща, как говорится. И муниципальные структуры, и нефтяники, и лесовики. Согласны? И “Обьгаз”, я уверена, в стороне не останется. Пригласим товарищей из журналов, того же Юрия Вадимовича, деятелей культуры, писателей. Но — но! — инициатива должна исходить от вас, от людей, работающих в городской сфере! Согласны?
Головы снова качнулись. Валентина Петровна глянула на часы.
— Так, прошу прощения, мне нужно спешить. Давайте встретимся в следующий понедельник, поработаем над этим вопросом конкретнее.
И она сделала движение в сторону двери. Девушки расступились…
Уже коснувшись ручки, Валентина Петровна остановилась — ей пришла в голову, кажется, очень даже неплохая мысль.
— Лариса Анатольевна, — позвала она уходившую вместе со всеми Громову, — можно вас на минуту?
Громова обернулась, чуть поколебалась и подошла. Соратницы, особенно Галина в платке, подозрительно и осуждающе смотрели ей в спину.
— Вот что, Лариса, — тихо, но, как всегда, внятно, начала Валентина Петровна, — я думаю, вам, как радиожурналисту, нужна аккредитация на Дни “Российского Севера”?..
— Ну, не знаю. Наверное…
Валентина Петровна открыла сумку, выдернула из стопочки пригласительный билет. Размашисто вписала в пустующую строку фамилию-имя-отчество Громовой. — Держите. Здесь на все мероприятия. — И еще снизила голос: — И на сегодняшний банкет в “Зорях”.
Лариса приняла пригласительный, шепотом бормотнула:
— Спасибо.
Открывая дверь офиса, Валентина Петровна удовлетворенно выдохнула:
— Вот та-ак…
* * *
Секретарь-референт отдела информационной политики — неизменно вежливая, симпатичная женщина лет тридцати пяти, в строгом, но и каком-то очень женственном костюме — поднялась навстречу. Поздоровалась.
Кивнув в ответ, Валентина Петровна попросила:
— Светлана, кофе, пожалуйста, сделайте. Три ложки кофе и две — сахара.
— Хорошо, конечно-конечно. — Секретарь потянулась, включила чайник. — Да, последнюю корреспонденцию я собрала. Вот… — И, с явным усилием, подняла со стола толстенную пластиковую папку.
— Спасибо…
Усевшись за своим столом, Валентина Петровна первым делом созвонилась с Петровым, уточнила, что он будет выступать на открытии Дней, передала ему просьбу Бойко встретиться, сообщила о приехавших, намекнув, что внешний вид многих из них не очень презентабельный, но:
— Люди действительно известные и ораторы, мне показалось, отменные. Думаю, мероприятие пройдет на высоком уровне.
— Я тоже так думаю, — в голосе Петрова послышалась усмешка, — иначе и быть не должно… Ладно, до четырнадцати ноль-ноль.
— До свидания.
Светлана принесла чашку кофе на блюдечке. Валентина Петровна протянула ей паспорта:
— Здесь одиннадцать штук. Отнесите, пожалуйста, в бухгалтерию. И скажите, что проект договора одобрен.
— Хорошо, Валентина Петровна.
Маленькими глотками отпивая крепкий, приятно-горьковатый кофе, стала листать присланные в последние дни рукописи. Стихи, рассказы, очерки работников самых дальних поселков… Пролистать, пробежать взглядом необходимо — мало ли что пришлют, какая бумажка попадет в эту, предназначенную для чужих глаз, папку.
Кабинет Валентины Петровны мало чем отличался от гендиректорского. Те же столы буквой “Т” в окружении легких стульев, тот же черностенный шкаф с документами, компьютер, телефоны, телевизор и видеомагнитофон в углу… Только размеры кабинета поменьше, да на стене, за ее спиной, портрет не президента страны, а Павла Дмитриевича Петрова…
В папке были в основном стихи. Вообще люди на Севере, как давно заметила Валентина Петровна, склонны к поэзии. И сами пишут стихи, и читают; очень много под гитару свои песни поющих — даже специальный концерт решили устроить (завтра состоится) бардов “Обьгаза”.
Такой перевес поэзии над прозой Валентина Петровна объясняла самим складом людей, здесь живущих. Достаточно было пяти минут душевного общения с ними, чтобы стало понятно — по духу большинство из них, да, наверное, и все, независимо от возраста, всё те же романтики шестидесятых. Таким, конечно, ближе поэтическое восприятие жизни. И это нужно развивать, укреплять: и жить им легче, и работают лучше, честнее…
Правда, хороших стихов немного — в основном, обычная лирика про березки и сосны, про восходящее или садящееся солнце, про траву в росе — и про любовь, конечно, про судьбу… По долгу службы Валентина Петровна перечитала или хоть подержала в руках множество поэтических книжек, вышедших в региональных издательствах, — маленьких, отпечатанных на серой газетной бумаге, с неизменными коротенькими аннотациями, схожими почти дословно: “Новая книга такого-то или такой-то посвящена вечным вопросам бытия”. Все это навевало только уныние и сонливость — и аннотации, и сами стихи, смысл, в них заложенный, набор слов, интонации, рифмы — будто читала десятый раз одно и то же… Да и вообще ей импонировали вещи другого склада, хотя там удачи встречались еще реже — стихи о труде, о людях, с которыми работает автор, о родном тресте, поселке, о трудностях, которые, в конце концов, преодолеваются… Многие из этих произведений даже Валентине Петровне читать было неловко — слишком наивно, неуклюже, порой безграмотно написано. Но в то же время и чем-то искренним, настоящим от них иной раз веяло, а случалось, трогали они и так, что хотелось заплакать.
И вот сейчас Валентина Петровна сидела над страницей с маленьким стихотвореньицем и уже раз пятый его перечитывала, и не могла решить, то ли выдернуть из папки и выбросить, то ли оставить и дать повод поиздеваться, поёрничать московским, искушенным в литературе гостям или своим, доморощенным снобам…
“Меж дремучими лесами
В глубине болот Югры
Вахта трудится годами
От зари и до зари.
Завываются турбины
Перекачивая газ
Протекает мимо речка
Извиваясь много раз.
Здесь стоит в лесном массиве
Сосен величавых стан
Здесь с природой живет в мире
Наш родной Узюм-Юган.
Эл. монтер ЭВС Стребиж Н.А.”
М-да-а… Кто он, этот Стребиж Н.А. из маленького Узюм-Югана? Какой национальности? Стребиж… С грамотностью, у него, конечно, далеко не всё в порядке. А часто ли упражняется в стихотворстве?..
Валентина Петровна перелистнула страницу, желая, но и боясь найти еще произведения этого Стребижа Н.А., но дальше было стихотворение Сухоткиной Д.В., диспетчера Лонг-Юганского ЛПУ, о тундре, синих снегах, вольном ветре… Вернулась к предыдущей странице.
Что, оставить?.. Прикрыла глаза, потерла большим и средним пальцами оба виска, убрала руку, открыла глаза. Стребиж Н.А.… Шепотом ругнулась, что присылают только фамилии и инициалы авторов. Вот отберут их вещи для опубликования, и ищи потом по этим ЛПУ, ЭВС имена, биографические данные… Ладно, пусть остается Стребиж Н.А., пусть поглумятся специалисты-стихоплеты-филологи над его неуклюжим, но искренним “Меж дремучими лесами…”. А вдруг и поймут, оценят, почувствуют скрытую силу — такое тоже случается… Валентина Петровна вспомнила красавца-поэта, “живого классика”, и ей представилось, как тот сидит в темном, набитом книгами и рукописями кабинете, и пятнышко желтого света настольной лампы освещает этот листок, и поэт, наморщив лоб, сдвинув брови, дрожащим, почти ласковым шепотом басит: “Завываются турбины, перекачивая газ, протекает речка мимо, извиваясь много раз… — и лицо его разглаживается, глаза счастливо вспыхивают: — А ведь так и есть! Как хорошо, как верно схвачено!”…
Валентине Петровне даже как-то легче сразу стало, почти весело. Но вскоре она наткнулась в папке на то, что ее просто возмутило.
— Сколько ведь говорила, а! — вскричала она, и рука сама собой потянулась к кнопке вызова секретарши. Но не нажала… Что ругаться… Да и Светлана, проработавшая здесь уже почти десять лет, зарекомендовала себя исполнительной и внимательной. В конце концов, у всех бывают прокольчики: наверняка пятьдесят таких вот листов убрала, а пятьдесят первый не заметила, пропустила…
Валентина Петровна еще раз пробежала взглядом документ, который необходимо уничтожить — попади он в чужие руки, наверняка даст повод позубоскалить: “Глянь, как в “Обьгазе” таланты отыскивают. Тотальный чёс!” А кто-нибудь еще и зачитает дурашливо-подобострастным голосом:
“Начальнику Службы по связям с общественностью Рындиной В.П.
На Ваше письмо № 40/1991 от 09. 04. 04 сообщаю, что в Карнинском ЛПУ МГ пишет стихи инженер службы А и М Воинов Дмитрий Сергеевич 04. 10. 64 г. р. Стихи прилагаются.
Начальник Карнинского ЛПУ МГ Озорнов В.Н.”
— Да уж… — Валентина Петровна резко выдернула лист из папки и сунула в щель стоящей под столом бумагорезки. Та щелкнула, мягко загудела, разогнала ножи и с жадным урчанием стала превращать лист в тонкие, похожие на спагетти, полоски.
* * *
Без четверти два Валентина Петровна стояла в фойе Дворца культуры. Искоса, чтоб не было заметно окружающим, поглядывала на свое отражение в огромном, от пола до потолка, зеркале… Вроде бы все хорошо: бордовые юбка и жакет, белая блузка с отложным кружевным воротником, тонкие коричневые колготки, бордовые же туфли на тонком каблуке (сменила на них сапоги в кабинете администратора) — и по-деловому, и празднично. Прическа в порядке. Да, все хорошо. Подтянутая, здоровая, крепкая женщина зрелого возраста… Что-то такое от Катрин Денёв… Вот еще бы животик немного согнать. Сейчас, когда на каблуках, почти не заметен, а если без них — выпирает холмиком под талией… Отвела взгляд от зеркала, поиграла губами, тренируя улыбку.
Она прибыла во Дворец заранее, проверила, привезли ли “портфели участников мероприятия”: пластиковые папки, в которых набор из ежедневника, ручки с эмблемой “Обьгаза”, программа Дней, буклет компании… Потом осмотрела зал, где будет сегодня торжественное открытие, попробовала, как работают микрофоны, не забыли ли минералку для президиума, достаточно ли стаканчиков… В общем, мелочей для необходимого контроля оказалось предостаточно. Но вот вроде бы больше проверять нечего, и Валентина Петровна стоит в огромном фойе, наполненном собранными со всего газопровода поэтами, писателями, бардами, журналистами, артистами, и ждет приезда делегации из Москвы и генерального директора с замами. Она уже связалась с водителем Павла Дмитриевича Петрова, и тот сообщил: “Подъезжаем!”
В первую минуту, как только она появилась здесь, ее сразу же обступили, начали о чем-то спрашивать, пытались заговорить, но она тут же дала понять одному, другому, что ей сейчас не до них, не время, и это быстро разнеслось среди толкущихся в фойе. Ее оставили в покое.
Вообще-то она считала себя отзывчивым и внимательным человеком. Особенно к тем, кто годами сидит где-нибудь в заполярном болоте и, в конце концов появившись здесь, в Пионерске, имеет к ней какое-то дело, просьбу, пусть даже совершенно безумную, какие нередко услышишь от таких накисших в глуши людей. Но многие, слышала стороной Валентина Петровна, не любят ее, имеют на нее крепкий зуб, как свойственно большинству простых не любить начальников, якобы слишком сыто, вольготно живущих. Даже прозвище, знала, ей дали производное от ее фамилии — Рында… Как-то Валентина Петровна заглянула в словарь Даля, прочитала, что это такое. Оказалось, что, кроме других обидных значений, в старину так называли охранника, оруженосца у богатого человека… Сначала оскорбилась, даже расстроилась так, что корвалол пришлось выпить, а потом, наоборот — укрепилась в том деле, каким занимается: помогает Петрову работать, от многого и многих его уберегает, и это идет на пользу их предприятию, их огромному “Обьгазу”, который делает комфортней жизнь миллионов и миллионов людей в России и Европе. И их Пионерск, да и весь их округ живет, и достойно живет, благодаря, в первую очередь, богатому и процветающему “Обьгазу”…
В кармане жакета мелко задрожал мобильный. “Что еще?!” — тут же испуганно ойкнуло в груди Валентины Петровны. Кто? Геннадий? Петров? Бойко?..
Выхватила телефон, цепанула глазами номер на экранчике. Фуф, домашний. И, мгновенно успокоившись (значит, все нормально у москвичей, гендиректора), но и с некоторой досадой за это короткое сильное беспокойство, нажала клавишу с зеленой трубкой:
— Да! Что у вас?
— Привет, Валь, это я, — как всегда в последнее время, будто со сна, вяловато-натужный голос мужа. — Как у тебя?
— У меня? У меня всё хорошо. Сейчас открытие начнется вот-вот, жду стою… — Валентина Петровна говорила, как она это умела, совсем негромко, почти беззвучно, но внятно. — А ты что? Случилось что-то?
— Да тут… Тут эта… После уроков встретила возле школы, — так же вяловато-натужно, но уже и с ноткой виноватости, начал муж. — Эту встретил…
Валентина Петровна перебила:
— Говори быстрее. Сейчас Павел Дмитрич подъедет!
— А, ну да. Ну… В общем, моя выпускница давнишняя встретилась, просила поговорить с тобой…
— Так, — снова перебила Валентина Петровна, начиная догадываться. — Кто? По какому поводу?
— Эта, Галя Ищенко… Она стихи еще пишет. Просила посодействовать, чтоб в семинар записали…
— Да-а?! — Валентина Петровна на секунду потеряла контроль над голосом, заметила, что на нее оглянулись. — Всё у тебя? Передай этой Ищенке, что с интриганками я…
— Причем я-то тут? — И голос мужа слегка оживился. — Она просила, я тебе сообщаю. Решай сама… Я ее сто лет не видел…
За окном появился микроавтобус Геннадия. Валентина Петровна бросила мужу:
— Всё, Алексей, вечером всё обсудим. Пока! — Сунула телефон в карман, оправила жакет, еще раз боковым зрением взглянула на свое отражение. — Та-ак, с богом…
Первым, как и в аэропорту, шел Юрий Вадимович, опять согнувшись от тяжести. Только вместо пачек в руках у него были вполне приличные пакеты из крепкого шуршащего полиэтилена. Лицо слегка озабоченное, каким и должно быть лицо ответственного человека перед важным мероприятием… За Юрием Вадимовичем следовали остальные гости, но у этих на лицах в основном равнодушие, даже скорее показная тоскливость: устали, мол, от поездок, встреч, сидения в президиумах, от микрофонов…
К Юрию Вадимовичу тут же ринулись несколько его знакомых. Первым — писатель, поэт, вообще активный общественный деятель и во всех этих занятиях профан и глупец, но зато добросовестный — золотые руки — строитель Смолянков; за ним поэт Вязьмикин, очеркист Кругловецкий (их часто в “Российском Севере” печатают), поэт Загоров (его не печатают, и поэтому он здоровался громче всех, дольше всех тряс запястье Бойко)… Когда главреду из Москвы совершенно перекрыли дорогу, подоспела Валентина Петровна:
— Добрый день! Прибыли? Проходите, пожалуйста, раздевайтесь. — Указала выпрямленной в локте рукой в сторону гардероба, и толпа тут же распалась, образовав просеку.
Юрий Вадимович двинулся вперед, Валентина Петровна пошла рядом с ним.
— Пообедали?
— Да, спасибо, — кивнул Бойко, и как-то бесцветно, дежурно добавил: — Отличная кухня…
— Стараемся.
В двух шагах от гардероба она отстала, остановилась, пропуская мимо себя литературоведа, красавца-поэта, молодого Олега Романовича, певицу, артиста… Вот у гардеробного барьера расположилась вся делегация, начала стягивать свои куртки, пальто, пропитки, а Валентина Петровна скорым шагом направилась ко входу в малый концертный зал Дворца культуры.
— Запускайте, — велела стоявшей наготове администраторше.
Молодая худая администраторша с сиреневатыми завитыми волосами, в клетчатом, почти мужском костюме, заметно набрала в грудь побольше воздуху и зычно выдохнула:
— Господа! Просим проходить в зал! — Снова глубокий вдох-набор и выдох: — И не забываем получать при входе портфель участника!..
Павел Дмитриевич прибыл без пяти два, когда фойе практически опустело. В сопровождении своего первого зама и зама по информационной политике, а также двух телохранителей, он стремительно вошел во Дворец… Все пятеро в темных пиджаках, аккуратно причесанные, на груди неяркие, неширокие галстуки, руки свободны, лишь у зама по информационной политике — тонкая синяя папочка… Валентина Петровна на какое-то время забылась, залюбовавшись гендиректором.
Чуть ли не каждый день видела его, работала вместе с ним столько лет, но всё никак не могла привыкнуть к его походке, этим сдержанным и твердым помахиваниям правой рукой, выправке, редкой теперь уже стати настоящего, прирожденного начальника — начальника божьей милостью…
Сколько ни высмеивали, ни издевались в свое время в глупых фильмах-однодневках, в книжках, о которых уже все забыли, в “Крокодиле”, который теперь, кажется, и не выходит давно, над министрами, директорами, прорабами с такой вот внешностью — крупные, лобастые, в костюмах, с мощными скулами, с осанкой, при которой и низенький человек кажется горой, великаном, но начальниками становятся по-прежнему в основном такие. И именно такие способны правильно руководить, поставить дело и упорно вести его многие годы.
Был период, повыскакивали во время разгульной свободы сухощавые, сутуловатые крикуны-горлопаны с воспаленными глазами навыкат. В джинсах и свитерах. Помутили воду, помитинговали, даже, случалось, должности ответственные позанимали, а потом так же быстро поисчезали. Где они?.. И вернулись вот такие люди, как Павел Дмитриевич.
Ему в этом году исполнилось всего-то сорок три года, а на посту генерального он почти восемь — назначили его в девяносто шестом, в трудное для “Обьгаза” времечко, да и для всей страны, если вспомнить, почти безнадежное. Всё, казалось, окончательно разваливается, исчезает в какой-то бездонной яме. Страна превращается в пустыню дикую… И “Обьгаз” погибал, бежали из него работники, Пионерск неделями сидел без света, люди железные печки в квартирах ставили. Работали, гнали газ, а он неизвестно куда утекал… И тут компанию возглавил почти мальчишка, вчерашний сменный инженер глухой компрессорной станции с восточного берега Обской губы, что и на самых подробных картах обозначена еле заметной точечкой. “Ну всё, теперь с космической скоростью полетим к чертям, — говорили люди, узнав об этом назначении. — Спецом Фунта поставили, чтоб воровать еще легче было”… Валентина Петровна тогда работала в администрации района, и, чего греха таить, соглашалась с такими прогнозами. Павла Дмитриевича не знала почти, а жиденькая его биография, возраст, сама фамилия — заурядная, бесцветная — Петров, да тем более в сочетании с именем Павел (Павел Петров — верх заурядности) не вселяли в нее ни капли оптимизма. Тоже качала головой, вздыхала, считала, что “теперь-то действительно”…
И вдруг ее пригласили перейти на “Обьгаз” — руководителем отдела по связям с общественностью. Она взяла и согласилась. Многие в городе и районе восприняли ее переход как предательство, желание участвовать в грабеже, с которым тогда ассоциировались добыча и транспортировка газа, нефти, угля, асбеста; некоторые бывшие друзья совершенно порвали с Валентиной Петровной отношения, перестали здороваться. Но жизнь показала, что она сделала правильный шаг — при Петрове “Обьгаз” преобразился, а вместе с ним стал преображаться и Пионерск, и все городки, и поселки, и станции вдоль газотрассы.
Конечно — это и не секрет, — зарплата у нее стала значительно выше, чем в районной администрации, но и работы — значительно больше. И хорошо. Благодатная это работа. На развитие, на укрепление… Если бы не Павел Дмитриевич, не его политика, то остались бы от Пионерска пустые коробки пятиэтажек, руины трухлявых домишек да заржавелые груды оборудования, а жители его ютились бы по вагончикам где-нибудь на пустырях Омска, Тюмени, пивом бы торговали на вокзалах…
Павел Дмитриевич поравнялся с Валентиной Петровной, молча поздоровался за руку, и пошагал дальше. Так же молча поздоровались и замы… Валентина Петровна напоследок оглядела опустевшее, посветлевшее без людей фойе, поспешила за начальством в зал.
* * *
За стол на сцене садиться не стала — не ее это дело, сидеть в президиумах. Заняла место в первом ряду, слева. Поближе к двери. Вдруг что… Наблюдала, как рассаживаются в зале рядовые участники Дней, а на сце-не — Петров, заместители, Бойко, поэт, литературовед, народный артист, фольклорист… Хорошо, что этого Олега Романовича, прозаика молодого, с собой не затащили — хоть одним непрезентабельным меньше.
Как всегда припоздавшие телевизионщики щелкали штативами и камерами, подстраивали свет; радио- и газетные журналисты выставляли на столе президиума свои диктофоны… Последней подбежала к столу запыхавшаяся, розовощекая (и, кажется, переодевшаяся в свои лучшие, голубые джинсы и кофту с оленями) Лариса Громова, поставила громоздкий диктофон ближе к сидевшим рядом Петрову и Бойко, отошла было, снова схватила диктофон, повалив два соседних, что-то стала проверять. Валентина Петровна поморщилась, мотнула головой…
Открывал заседание, как это и было заранее решено, сам Павел Дмитриевич. Ровно в два часа (Валентина Петровна специально глянула на свои часики) кашлянул, поправил стоявший перед ним микрофон и заговорил. Заговорил не торжественно, не пафосно, а мягко, по-свойски — как на полуделовой встрече с хорошо знакомыми, проверенными людьми:
— Так, начнем. Я подниматься на трибуну не буду. Хорошо?
И тут же из зала десятка два голосов отозвались — ответили без всякого оттенка иронии или шутливости, а тоже, как хорошему знакомому:
— Конечно, Павел Дмитрич!.. Не на съезде ведь!.. Так ближе!..
Он кивнул, сомкнул лежащие на столешнице руки, начал:
— Очень рад возможности открыть Дни журнала “Российский Север” на “Обьгазе”. Уверен — многие из вас журнал знают, читают, тем более что, по моим сведениям, более тысячи наших сотрудников его даже выписывают, по льготной подписке… — Павел Дмитриевич говорил без бумажки, проникновенно глядя в зал. — Мы с журналом сотрудничаем уже более восьми лет, мы, — он глянул в сторону Бойко и чуть улыбнулся, — добрые друзья с Юрием Вадимовичем и с коллективом журнала. Это, действительно, великое дело — рассказывать о том, как живет и трудится российский Север. Половина территории государства… Представляете, — повысил голос, — половина России лежит в зоне вечной и многолетней мерзлоты! Но — здесь мы живем, мы работаем, мы приносим государству не то что пользу, а основной процент дохода. И, кроме того, — Павел Дмитриевич выдержал короткую, сильную паузу, — кроме всего прочего, стараемся жить достойно. Так, я надеюсь? Достойно?
В ответ захлопали два-три человека, а через мгновение аплодировал уже весь зал. Полторы сотни человек. Валентина Петровна, тоже хлопая, удовлетворенно огляделась.
— Сегодня, — останавливая аплодисменты приподнятой рукой, продолжил Петров, — сегодня мы открываем цепь мероприятий, посвященных сорокапятилетнему юбилею компании “Обьгаз”. Мероприятия в основном намечены культурного плана, и поэтому я хочу сказать о том, главным образом, что произошло за последнее время в культурной жизни нашего огромного коллектива — коллектива, что живет и трудится от Ямбурга до… до самого юга Западной Сибири… Итак, во-первых, — Павел Дмитриевич значительно кашлянул, — это освящение храма Сергия Радонежского в Пионерске. Конечно, не все жители города — люди верующие, но мы живем в православной стране, в России, и потому храм необходим, он делает город городом, село — селом, он объединяет людей, несет духовное обогащение. Кхм… И в наших планах строительство храмов по всей трассе. Каждый трассовый поселок в перспективе должен иметь свой храм. Мы пришли сюда не на год, не на десять лет, а навсегда!.. Второе. Очень удачно прошел конкурс рисунков среди учеников первого тире одиннадцатого классов школ, расположенных в регионе деятельности “Обьгаза”. Конкурс имел целью воспитание у детей и подростков патриотического отношения к родному краю, формирования у них интереса к “Обьгазу” и уважения к его людям, к нелегкой профессии газовика… Напомню, было две номинации: “Край, в котором я живу” и ““Обьгаз” — гордость и надежность России!”.
“Как он всё помнит?! — в который раз изумилась Валентина Петровна. — Даже номинации детского конкурса!..”
— Честно говоря, мы не ожидали, что придет такое количество работ. А главное — рисунков такого качества. Безумно талантливые у нас ребята растут. И я бы хотел предложить журналу часть рисунков для публикации. Они достойны того.
— С радостью! — улыбаясь, закивал Бойко. — Будем очень рады…
Павел Дмитриевич тоже улыбнулся и тоже кивнул. Налил себе минералки в пластиковый стаканчик, но пить не стал.
— Нельзя не вспомнить, конечно же, и о нашей телекомпании “Норд”. Всего за семь лет из кабельного корпоративного канала с аудиторией в несколько сот человек, “Норд” превратился в крупнейшую телекомпанию региона, его потенциальная аудитория — более пятисот тысяч зрителей. Это много. Это очень много по меркам заселенности наших территорий! И вполне закономерно, что в прошлом году “Норд” получил главный приз фестиваля “ТЭФИ-Регион”…
— Простите, пожалуйста!.. — оглушил Валентину Петровну шепот у самого уха; она даже вздрогнула, резко повернулась. Над ней согнулась администраторша. — Простите, можно вас на минуту?
— Что случилось? — спросила Валентина Петровна, когда вышли из зала.
— Мы не совсем поняли, на столы сейчас накрывать или как… когда?..
— О господи! — Валентина Петровна всплеснула руками. — Как так можно?! У вас ведь план на руках! В семнадцать часов — окончание открытия, и будет кофе-пауза перед ознакомительными мастер-классами. К этому времени — к семнадцати ноль-ноль кипятите воду, режьте бутерброды. Зачем меня по любому поводу-то дергать?!
Администраторша, поджав губы, мелко покачивала головой, лицо было, как у провинившейся школьницы-недотепы… С трудом Валентина Петровна смогла пригасить вспышку бешенства, уже мягче и чтоб отвлечь себя от идиотского вопроса про накрывание столов, спросила:
— Кабинеты для мастер-классов готовы? Все с этим, надеюсь, нормально?
— Да, кабинеты готовы… готовы.
— Поставьте там тоже минеральной воды, стаканы. И все следующие дни следите за этим, пожалуйста. Там будут обсуждения, споры, людям пить нужно будет. Или мне самой каждый кабинет проверять?
— Да, да, не беспокойтесь, — администраторша вынула из кармана пиджака блокнотик и стала записывать, — все будет в порядке.
— Я вижу… А с кофе-паузой не затягивайте. Бутерброды заранее выставьте, вскипятите воду. У людей пятнадцать минут в распоряжении…
— Да, да, хорошо…
“Как детский сад, действительно, — негодовала Валентина Петровна, возвращаясь в зал. — Женщина ведь тоже, семья есть, а не знает, как закуску устроить… И ведь не первый же раз, господи!..”.
Вместо Павла Дмитриевича выступал уже Бойко. Он тоже сидел за столом, обложившись журналами, книгами, которые привез из Москвы.
— Не скрываю: мы очень верим, что семинары откроют нам, так скать, новые яркие имена. Уже радует то, какое количество рукописей передала нам уважаемая Валентина Петровна Рындина… Несомненно, среди них найдутся, так скать, жемчужины. Всё указывает на это… — Говорил Юрий Вадимович по своему обыкновению быстро, почти взахлеб, и если бы не выраженьице-паразит “так скать”, то наверняка все слова смешивались бы в один запутанный клубок. — Я в этом уверен. Тем более, уже столько дал нам “Обьгаз” известных, талантливых писателей во всех жанрах, так скать, литературы. Зажгутся звезды и в этот раз!
И снова два-три человека захлопали, и их тут же поддержали остальные. Бойко, уже начавший говорить новую фразу, остановился, терпеливо пережидая аплодисменты. Поправил за дужку очки.
— Так. А теперь, так скать, отчет того, что сделано журналом за тот год, пока я не был у вас… Мы в рамках библиотеки “Российского Севера” выпустили за этот год восемь книг. Имена двух авторов вам хорошо известны. Это — ваши, так скать, земляки и коллеги…
Валентина Петровна взглянула на часы. Почти три. Если каждый из сидящих в президиуме будет говорить хотя бы по пятнадцать минут, все равно всем сказать не получится…
После Бойко слово перешло к профессору-литературоведу.
“Лучше бы поэт сначала, — в душе поморщилась Валентина Петровна. — Он бы заворожил”. Тем более, что зал заметно подустал — стали возиться, перешептываться, кто-то даже за дверь выскользнул.
* * *
Маленький профессор Михаил Аркадьевич поднялся, но не очень-то возвысился над столом. Огляделся, словно грубо разбуженый, по сторонам, проморгался, пожевал губы… Все эти его движения вызывали у Валентины Петровны раздражение, даже большее, чем идиотские вопросы администраторши. Даже какое-то оскорбление она чувствовала, что должна (да не одна, а еще сто пятьдесят человек!) наблюдать, как он просыпается, как смаргивает дрему, жует свои губы…
— Я… я сам родом тоже, можно сказать, с севера. Есть такой городок — Весьегонск. С трудной, трагической судьбой он. Впрочем, как и многие города и городочки по всей нашей стране родной, по всей нашей России… — Профессор говорил без микрофона и вроде бы тихо, задумчиво-грустно, но слова долетали, кажется, до самых последних рядов.
“Поставленный голос”, — отметила Валентина Петровна.
— Н-да, давненько я не бывал на севере, больше по Сибири меня носило, а с недавних пор — по заграницам. И… И когда вот Юрий Вадимович предложил поехать сюда, в город газовиков Пионерск, я, признаюсь… Признаюсь, согласился не сразу. Думал. Много ведь негатива о газовых, нефтяных компаниях нынче по телевизору, радио, в газетах пишут. Впечатление: только там и делают, что качают и качают из земли-матушки, кочуют вахтовые бригады от скважины к скважине. Думал увидеть я такое и здесь. Боялся увидеть, а потом, в силу разных необходимостей лицемерить, стоять вот так перед вами. Но… — Профессор сделал паузу, развел руки. — Но не придется, чувствую, лицемерить. Даже то, что увидел я по пути от аэродрома до гостиницы, что услышал вот от Павла… — опустил глаза к столу, глянул, наверно, в заметки, — от Павла Дмитрича, такого молодого, энергичного такого директора, всё это, признаюсь, вселило в меня не то, чтобы оптимизм… Оптимизм — плохое слово, слышу я за ним слово “отчаянность”… А вселилась в меня уверенность, что не хищники наши газовики, а — хозяева. Здесь их дом, здесь — смысл их жизни! И… и очень правильно Павел Дмитрич сказал: от церкви — да! — тем более от такой красавицы, как ваша, от нее запросто не уедешь, не прыгнешь запросто в самолет и — вжи-ить…
Дружно, словно по команде, грохнули аплодисменты. Валентина Петровна тоже хлопала, радуясь и поражаясь тому, как преобразился этот тщедушный, похожий на бича человек. То ли из-за голоса, сильного, но и проникновенного, то ли из-за того, что стоял, выпятив грудь и приподняв подбородок, он казался теперь почти великаном, богатырем…
— Я… я работаю в Институте мировой литературы, — продолжил профессор, снова перейдя на грустноватую интонацию. — Мое пристрастие — советская поэзия двадцатых — тридцатых годов. Смеляков, Безыменский, Исаковский, Багрицкий… И, конечно, Владимир Владимирович Маяковский. М-м… Был период, совсем недавно был, когда на меня смотрели, как на прокаженного, а то и как на вражину какого-то. Ведь практически на всех поэтах той эпохи, поэтах, которых публиковали активно, кто, даже в лагерях посидев, был все же в фаворе, на слуху — на всех них был ярлык пишущих исключительно по соцзаказу… И на протяжении девяностых годов, миновавших, слава богу, их не публиковали, не переиздавали, на изучение творчества их не выделяли финансов. И, не стану скрывать, огромного гражданского мужества мне и моим товарищам стоило не сдаться. На сегодняшний день удалось нам несколько изменить столь плачевную ситуацию, да и идеология государства нашего обозначилась…
При слове “идеология” в зале послышался легкий тревожный шелест, кто-то даже хмыкнул; Валентина Петровна обернулась, негодующе отыскивая источники шелеста. Профессор замахал рукой:
— Нет, нет, не пугайтесь! Без идеологии невозможно, друзья мои! Нельзя!.. Если живем мы в государстве, то, значит, мы — граждане. А если мы граждане того государства, где живем, значит, нас должно что-то объединять. Эта объединительная сила — именно идеология… Да, согласен, было всякое, идеологию превратили в дубину, и это-то и явилось первопричиной распада огромной нашей страны, не закончившейся и доныне смуты. Но, понимаете, двадцатые — тридцатые годы тем и уникальны в истории литературы, что при очень сильном давлении сверху была и свобода. Свобода, присущая лишь молодости. Молодое государство, молодой строй, молодые люди. Точнее — молодой народ! И отсюда, естественно, молодая культура. Недаром все-таки большинство поэтов, писателей, художников, скульпторов, архитекторов, встретивших революцию двадцатилетними, да и старше немного, ее приняли, приняли с радостью. Это была их революция, и до конца жизни многие из них были заряжены запалом первых лет нового строя. Они создали величайшие созидательные произведения. Я подчеркиваю, друзья, созидательные! Да! — Профессор тряхнул головой, снова пожевал губы. — Видите ли, есть времена так называемого критического реализма, а есть — созидательного. И сегодня тоже — на смену критике приходит созидание. Раскритиковали, развенчали всё, что возможно, посмеялись и поплакали над всем, что произошло в нашей истории. Достаточно! Хватит! Теперь пора созидать. Одним — строить новое, а другим — вдохновлять их достойной песнью!
Не выдержав, Валентина Петровна ударила в ладони. Ее поддержали. Хлопали минуты три.
— Спасибо, спасибо, — поблагодарил зал профессор. — М-да… Так вот… Я буду вместе с уважаемым Сергеем Львовичем Свербиным, — он указал на поэта-красавца, — первокласснейшим, кстати сказать, русским поэтом из поколения шестидесятников, поколения, перенявшего эстафету от тех, кто пришел в литературу вместе с революцией… Мы будем вместе вести семинар поэзии, и там я еще скажу о созидании, там мы еще с вами наговоримся… Но хочу, чтоб меня услышали и те, кто работает в прозе, в публицистике… Созидайте, друзья! Критики было уже сверх меры. С покрышкой! Теперь расскажите нам, читателям, как вы трудитесь, как отдыхаете, чем живете здесь, на северах… Мхм… Я вот совершенно не знаю, как добывают газ, каким образом идет он по трубам, и девяносто пять процентов россиян, зажигая газовую плиту, об этом не знают. Так расскажите. Напишите. Мы ждем, друзья!..
“Молодец! Молодчина!” — чуть не вслух повторяла про себя Валентина Петровна, еле сдерживаясь, чтоб не слишком выделять свои аплодисменты из аплодисментов сидевших рядом; ей хотелось вскочить и хлопать стоя, и было стыдно, что там, в аэропорту, и потом, вплоть до самой этой речи, относилась к профессору с неприязнью — не верила, что он, с такой-то внешностью, может принести пользу. А вот как получилось. Настоящая программа действий в области литературного творчества. И так ярко поданная, и, что немаловажно, полностью совпадающая с мыслями и чаяниями ее самой.
— Молодец!.. — тихо, счастливо приговаривала она, в то же время морщась от боли в отбитых ладонях.
* * *
— Господа! Участники мастер-классов! — воскликнула Валентина Петровна настолько призывно-требовательно, что даже Петров, спускавшийся со сцены, приостановился. — Минуту внимания! Мину-ту!.. Запомните, а лучше запишите: те, кто занимается в прозе, идет после кофе-паузы в розовую гостиную. Это на втором этаже. Очеркисты и публицисты занимаются в холле второго этажа. Детские писатели — в комнате ИЗО. Она отсюда прямо по коридору, там картины на стенах… Мастер-класс артистов — в балетном зале. Он налево от гардероба, первая дверь… А поэты остаются здесь. Сейчас пятнадцать минут кофе-пауза, и — без опозданий!.. Спасибо!
Шумно переговариваясь друг с другом, люди повалили из зала. Валентина Петровна, взбодренная, желающая действовать, поспешила за гендиректором, который, как всегда стремительно, шагал к выходу…
— Павел Дмитриевич! Подождите, пожалуйста!
Он резко остановился, развернулся. Заместители и телохранители, не успев сориентироваться, чуть не врезались в него.
— Полчаса назад… — слегка запыхавшись, начала Валентина Петровна, — звонили из “Коммерсанта”. Просили о срочном телефонном интервью.
— Повод?
— По поводу внесения на рассмотрение… — Валентина Петровна раскрыла маленький органайзер, — внесения на рассмотрение Госдумой правительственного проекта закона об увеличении ставки налога на добычу полезных ископаемых.
— Угу… — Петров взглянул на своего первого зама, потом на зама по информационной политике. Оба утвердительно кивнули: нужно высказаться.
— Хорошо. Спасибо… Созвонитесь, скажите, что в половине шестого буду ждать их звонка по основному служебному телефону.
— Ясно, Павел Дмитриевич…
— Миш, — обратился Петров к заму по информационной политике, — поедем сейчас ко мне, обговорим этот вопрос. Позиция “Газпрома” у тебя есть?
— Сейчас свяжусь…
— Поехали.
И трое высоких, плотных мужчин в строгих костюмах, в сопровождении таких же статных охранников, направились к ждущим у входа машинам… Валентина Петровна стала набирать номер газеты “Коммерсант”…
— Справочная служба “Коммерсанта” слушает, — раздался нежный, не по живому спокойный голосок молодой женщины.
— С Жанной Григорьевой… не знаю отчества, можно поговорить?
— Не отключайтесь, соединяю. — И в ухо полилась простенькая, но приятная мелодия.
— Извините, — подошел профессор-литературовед; он снова был маленький, щупленький, лицо какое-то униженно-просительное, — я вот узнать хотел…
— Сейчас, сейчас… Михаил Аркадьевич.
— Нигде места для курения найти не могу, — будто не услышав, продолжал профессор. — И наши курильщики делись куда-то… В туалете знак запрета висит…
Мелодия в трубке смолкла, мужской голос рубанул:
— Вас слушают!
— Здравствуйте. С Жанной Григорьевой можно поговорить? — уже раздражаясь, сказала Валентина Петровна, чуть отворачиваясь от профессора.
— Минуту. — И снова та же мелодия.
“Да что ж это?! Лабиринт какой-то!” — вознегодовала Валентина Петровна, жалея свое именно сейчас драгоценное время, да и деньги, которые, хоть и казенные, летели с мобильного молнией…
— Валентина Д-дмитревна! — тоже чуть не вскричал профессор, — где у вас тут курят, скажите!
— Что? А… К сожалению, у нас во Дворце культуры не курят. На улице, налево от выхода. Там стрелка указана на стене…
— Да-а? — голос в трубке, знакомый своей томной тягучестью. — Жанна Григорьева слушает.
Валентина Петровна уже несколько раз беседовала с ней по телефону, и всегда находила с трудом; слыша ее голос, этой Жанны без отчества, ей представлялась румяная, добродушная пышка, гуляющая с чашкой жидкого чая по кабинетам редакции, болтающая с сослуживицами, и лишь минут двадцать из восьми часов уделяющая работе…
— Здравствуйте, Жанна! — как можно приветливей сказала Валентина Петровна, невидяще глядя в спину уходящему профессору. — Это Рындина, из Пионерска. Я по поводу интервью с Павлом Дмит…
— А-а! Да-да! Ну так что?
— Павел Дмитриевич просил передать, что готов с вами беседовать и в половине шестого вечера будет ждать звонка. По местному времени!
— О-очень хорошо!
— Запишите, пожалуйста, номер его служебного телефона.
— Секундочку… — Голос Жанны утерял тягучесть. — Черт, где ручка?.. Тош, дай ручку скорей! Аха. — И снова нараспев: — Да-а, я записываю…
Только Валентина Петровна приготовила себе кофе и собралась пробраться к столу с бутербродами, который плотно обступили участники мастер-классов, перед ней возник Бойко.
— Рассортировал рукописи, и поразительно много очерков! — заговорил он почти восторженно, хотя по тону угадывалось, что не ради этого подошел. — И, кажется, совсем, совсем неплохие есть.
— Да, я тоже так думаю, — отреагировала Валентина Петровна и сделала глоток крепкого, из двух пакетиков, кофе… Еще бы бутерброд к нему с сыром или круассан…
— А… гм… — Бойко понизил голос. — Павел Дмитрич быстро очень ушел, я и словом с ним не успел тет-а-тет… Вы-то как, забросили насчет встречи нашей?..
— Конечно. Ориентировочно послезавтра утром. Но точнее — завтра выяснится.
— Уху, уху, ладненько. Спасибо!.. — Юрий Вадимович отошел от нее, и тут же его кто-то увлек, заговорил… И слава богу.
— Разрешите! — Валентина Петровна сумела дотянуться до крошечного канапе, ухватила за шпажку, сунула в рот; съеденный часа четыре назад обед сейчас уже совершенно не чувствовался, голод был какой-то острый, стягивающий колющей болью верх живота. Все-таки нанервничалась за день. И еще два дела до того момента, когда Геннадий повезет домой. Необходимо проконтролировать, как пройдут ознакомительные мастер-классы, а потом — организовать банкет…
Вокруг галдели десятки людей. Многие знакомы долгие годы, вместе учились в институтах, но теперь живут в полутысяче километров друг от друга и встречаются в основном на таких вот мероприятиях… Валентина Петровна достала бутерброд с двумя кружочками салями, отошла к колонне, тихо радуясь, что никто к ней не пристает сейчас и можно спокойно постоять, с удовольствием пожевать, понаблюдать…
На диване развалился богатырского облика, седовласый, но еще не старый совсем, в самой зрелой мужской силе, строитель-поэт Смолянков, и приобняв электросварщика и барда из поселка Игрим Котова, эмоционально, чуть не рыдающе, рассказывал:
— Такое, Борь, позавчера в ночи стихотворенье родил! За одну ночь! Вот послушай… щ-щас… — Полез во внутренний карман пиджака — наверное, за бумажкой…
В паре шагов от Валентины Петровны молодой Олег Романович обхаживал Ларису Громову:
— Ваша книжка, это событие. Честно. Мне Юрий Вадимович дал, я прочитал… Можно на “ты”?.. Только, понимаешь, Лариса, сегодня такое времечко, что любое произведение, если его не рекламировать, становится известно такому узкому кругу… Все мы жертвы этого процесса…
— А я, кстати, о вас… о тебе по телевизору слышала, — перебила Лариса мягоньким, совсем не похожим на тот железный, непреклонный, каким рубила на крыльце “Обьгаза”, голоском. — Целая дискуссия о тебе разгорелась.
— Да? Где ж это? — не очень искренне изумился Олег Романович.
— В “Апокрифе” у Ерофеева. Месяца два назад. Но я, — Лариса многообещающе улыбнулась, — я запомнила.
Валентина Петровна глянула на часы. Кофе-пауза затягивалась — минут пять, как должны были начаться ознакомительные мастер-классы.
— Та-ак… — Она бросила пустой стаканчик в контейнер у столика с нагревателем воды, вытерла салфеткой руки, промокнула губы, обвела взглядом стоящих и сидящих группками людей, готовых разговаривать, кажется, до утра, и, собравшись с духом, громко объявила: — Господа! Пора работать! Поговорим через три часа в неформальной обстановке, в ресторане! Прошу расходиться на мастер-классы!
Люди на несколько секунд как-то тревожно-испуганно, выжидающе притихли, а потом загалдели активней, чем раньше.
— Ведущие семинаров! Прошу собирать свои группы! — уже жестче заговорила Валентина Петровна.
По одному, по два начали расходиться. Кто-то направился на второй этаж, кто-то — обратно в малый зал; некоторые, в том числе Олег Романович с Ларисой, профессор, красавец-поэт поспешили на улицу. Курить.
* * *
Под конец рабочего дня усталость давила всё сильнее, всё чаще накатывало раздражение. И еле сдерживаясь, чтобы уже ором не разогнать людей по аудиториям, Валентина Петровна дождалась, пока фойе опустеет. Тут же за дело взялись уборщицы. Никто не пристал с вопросом, что делать с недоеденным и недопитым — “удивительно!”…
— Так… так… — рассеянно, собираясь с мыслями, пробормотала Валентина Петровна и большим и средним пальцами левой руки потерла виски. — Теперь в ресторан…
Геннадий, как и было велено, уже ждал у самого входа. “Тойота” мягко, размеренно урчала, выпуская из выхлопной трубы синеватый столбик дыма, а в салоне грохотал на полную громкость какой-то шансон: “Управдом: тук-тук. Управдо-ом. Управдом. Управдом”… Как только Валентина Петровна взялась за ручку дверцы, музыка смолкла, Геннадий приветливо заулыбался.
— Ну как, — дождавшись, когда начальница устроилась на сиденье, спросил, — всё нормально прошло?
— Пока нормально… Пока всё хорошо… Давай сейчас в “Зори”…
Поехали.
— Я тут слышал, — снова заговорил водитель, — этому, замглавного, собрались…
— Геннадий! — почти взвизгнула от внезапного возмущения Валентина Петровна. — Я!.. Я уже говорила: он давно — главный редактор! И… и такие вещи нужно запоминать…
Геннадий что-то буркнул, с нехорошей, кривоватой ухмылкой глядя на дорогу. Валентина Петровна, поймав эту ухмылку, отвернулась. Несколько секунд смотрела, как мельтешат на обочине оплавленные, потемневшие сугробы, потом увидела церковь, особенно светлую и большую сейчас, когда начавшее заходить солнце освещало ее сбоку. За церковью возвышалась сторожевой башней двенадцатиэтажная гостиница… И так же внезапно, как вскипела, успокоилась, почувствовала умиротворение, которое невозможно сбить никакими мелкими неприятностями; даже перед водителем извинилась. Тот снова хмыкнул, но теперь уже почти добродушно. Сказал:
— Да я понимаю, Валентина Петровна… Я бы, честно, не смог бы так…
— В смысле?
— Ну, как вы… В таком, этом, темпе каждый день, со столькими людьми общаться. И всех по имени-отчеству запоминать, и всё… туда-сюда…
Как-то приятно-щекотно стало у нее в груди от этих простеньких, сбивчивых фразочек, и глаза защипало.
— Кхм, — кашлянула Валентина Петровна нарочито строго, чтоб прийти в себя, успокоиться. — Понимаете, Геннадий Валерьевич, мы живем в обществе, работаем с людьми, для людей. Зря вот вы не присутствовали на открытии — очень там правильные слова говорили, верные.
— Да ну, — водитель поморщился правой половиной лица, — не люблю я заседания. У меня свое вот место…
— Это-то и плохо, что вы так считаете! Приучили нас винтиками быть, которые и не знают, куда и для чего их завинчивают. Теперь, Геннадий Валерьевич, другое время приходит. — Она специально называла сейчас водителя по имени и отчеству, хотя обычно была с ним на “ты”. — Другая психология должна вырабатываться у людей. Дисциплина, но и сознание… — Валентина Петровна почувствовала, что сбилась с того тона, когда нравоучительство не вызывает в слушающем сопротивления; вспомнила, с чего разговор начался, спросила: — А что ты насчет Юрия Вадимовича сказать хотел?
— А? — Геннадий чуть ли недоуменно скривил губы, задумался. — Щас… А! Да слышал, что вроде как ему заслуженного газовика хотят дать. Вот, думал спросить, правда, нет…
— Что?! Кто тебе чушь такую сказал?
— Да так… Ладно, проехали…
— Нет, говори уж… Хотя… — Валентина Петровна задумалась. — Хотя для газовой промышленности, для людей Севера он не так уж и мало сделал. Тем более на фоне того, что сегодня в журналистике нашей творится.
— Наверно. Я и не спорю ведь…
Подкатили к ресторану “Зори Югры”. Неловко, через силу, и чувствуя, что это видит водитель, Валентина Петровна выбралась из кабины. Досадливо хлопнула дверцей. Пошла к двери. В машине снова зазвучало: “Управдом: тук-тук. Управдо-ом…”.
Зал ресторана просторный, светлый, построенный по современным европейским стандартам: огромные окна, много зеркал, в потолке крошечные, но очень мощные и, как говорят, не вредные для глаз, лампочки; столы и стулья тонкие, на вид легкие, хрупкие. И, к чему Валентина Петровна никак не могла привыкнуть, — воздух одновременно и свежий и теплый. Одним объяснением “кондиционер”, здесь, кажется, не обойтись. В старых зданиях с толстыми стенами и двойными оконными рамами тоже висят такие же точно кондиционеры, дуют, стараются, а воздух все равно затхлый, кисловатый какой-то, навсегда пыльный… Нет, не только в кондиционерах дело.
— Почти готовы к приему, приступили к горячему, — встретила ее директор ресторана, полная высокая женщина со сдобным, хлебосольным лицом, но слишком умными и потому тревожащими глазами.
— Мест хватит? — оглядывая овальные столы на шесть персон, спросила Валентина Петровна.
— Подготовили двадцать семь столов. Это — сто шестьдесят человек.
— Так… — Валентина Петровна хотела было раскрыть папку, где лежала накладная на оплату ресторана, но не раскрыла, вспомнила: да, так и было намечено — сто шестьдесят человек. Одиннадцать человек москвичей, восемь — администрация “Обьгаза” и устроители мероприятия, сто тридцать пять слушателей мастер-классов и шесть — местные журналисты, деятели культуры, директор библиотеки. Да, сто шестьдесят человек.
“Молодец!” — похвалила себя Валентина Петровна, а директоршу тихо, неофициальным голосом попросила:
— Людмила Сергеевна, вы еще пару столов так подготовьте, без напитков, салатов… Так, на всякий пожарный. Мало ли, чтоб без накладок. Если что — потом определимся. Хорошо?
— Хорошо, — пожала плечами директорша. — А с горячим как?
— А что там? Отбивные, кажется?
— Бифштекс со сложным гарниром.
— Уху… Ну вот как-нибудь… — Валентине Петровне неловко было объяснять, что нужно иметь резервные порции, тем более, что директор ресторана знала это лучше ее, но, судя по глазам, не одобряла. — Можно, в крайнем случае, другое что-нибудь придумать… грудки куриные. Да?
— Хорошо, придумаем.
— Вдруг кто затешется. Не гнать же… И еще вопрос. — Валентина Петровна нашла небольшую сцену в углу зала. — Нужны два-три рабочих микрофона. Звуковик и осветитель будут?
— Они здесь. Дежурят.
— Вот, отлично! Наверняка выступления будут, барды захотят спеть. Стихи, может быть, почитают… Контингент творческий, и… и москвичи — очень речистые, — как по секрету добавила Валентина Петровна. — На вид не очень, зато — соловьи. И, главное, очень правильно говорят!..
Директорша без эмоций, но вежливо покивала.
С полминуты постояли молча друг напротив друга, Валентина Петровна все сильней чувствовала неловкость, тревожность в обществе директорши; она словно бы становилась всё меньше и меньше ростом, всё ничтожней, а директорша росла, крепла, тучнела…
— Т-та-ак, — встряхнулась Валентина Петровна, еще раз обежала взглядом белый, чистый, совершенно безлюдный сейчас зал. — Значит, в двадцать ноль пять — семь мы здесь. Может быть, — попыталась перейти на очень серьезный тон, — и Павел Дмитриевич подъедет. Если получится.
Возвращались с Геннадием во Дворец культуры молча. Непрошибаемость и явно отрицательная, наверняка вампирская энергетика директорши, подпортили настроение Валентине Петровне в очередной раз за сегодня. Да и Геннадий тоже был какой-то насупленный. Правда, когда часы на панели микроавтобуса показали семь, предложил:
— Включить радио? Как раз новости должны…
— Не надо. Опять передадут какой-нибудь ужас… Не надо пока.
Отвалилась на спинку сиденья, прикрыла глаза.
“Вот, рабочий день, — подумалось, — с половины восьмого и… хорошо, если в двенадцать дома буду. И завтра… Ой, черт возьми! — распахнула глаза, подскочила, как уколотая, полезла за телефоном. Набрала нужный номер.
— Алло!.. Алло, Абрам Юваныч!
— Он сам, — отозвался бодрым, как всегда, голосом директор музея-заповедника культуры и быта манси. — Валентин Петровн, если не ошибась?
— Я, я! Что же вы сегодня не приехали? Мы вас ждали так, и Юрий Вадимович спрашивал…
— Да что… Луче вы к нам. Не могу я в ваших, этих там, городах…
— Ну-у, — подчеркнуто разочарованно протянула Валентина Петровна, — зря вы так, Абрам Юваныч! Ждали ведь…
На самом деле она особенно не жалела, что этого чудака в оленьих шкурах не было на открытии. Приезжать к нему в заповедник, сидеть в тесной мансийской избушке или вокруг костра, где варится или уха, или привезенная с Надыма оленина, одно, а нянчиться с ним во Дворце культуры или слушать его бесконечные малосвязные тосты на банкете, это другое. Но вежливость есть вежливость…
— Ла-адно, Абрам Юваныч. Завтра увидимся, пообщаемся.
— Всегда рад, Валентин Петровн, всегда рад…
— Я вот уточнить хотела. Уха-то будет, Абрам Юваныч, как договаривались?
— Будет, чего ж… Как без ухи?
— А рыбы наловили?
— Завтра на зорьке пойдем сети глядеть. Там уж — как оно даст.
— Завтра?! — испуганно переспросила Валентина Петровна, даже в груди похолодело. — А сейчас что — нет?
— Чего нет? Рыбы нет?
— Ну да! Абрам Юваныч!..
— Ой обижаете, ой-ой! — перебил директор. — Рыбы у нас полон ледник. И муксун, и щука. Я про свежую говорю. Рыбу, ее надо свежую в кипяток бросать, чтоб кусок еще шевелился! Тогда это — уха!
— Ну ладно, — быстро успокоилась, как-то безвольно обмякла Валентина Петровна, разговаривать с директором больше не было ни сил, ни желания. — Тогда — ладно. Значит, Абрам Юваныч, завтра в час дня — мы у вас.
— Милости просим, милости просим.
— Экскурсия, затем уха…
— Всё как положен. Экскурсия, уха — да.
— Ла-адно…
Ознакомительные мастер-классы были в самом разгаре. Будто и не ознакомительные: из-за дверей слышались увлеченные, возбужденные голоса. У поэтов явно спорили, но, кажется, вполне доброжелательно, и спор, как смогла разобрать, стоя у двери, Валентина Петровна, шел на очень важную тему: что важнее, главнее в стихотворении — идея, в нем заложенная, или поэтическая выразительность… В кабинете, где проводился мастер-класс исполнительского искусства, певица очень по-хорошему, по-свойски рассказывала, как начинала в маленьком сибирском городке, “тогда еще девчонкой совсем”, как победила на региональном конкурсе “Утренняя звезда” и в итоге оказалась в Москве. Поступила в Гнесинку…
Совсем уже обессиленная, Валентина Петровна спустилась в фойе. Там как раз собирали штативы, сматывали провода телевизионщики.
— Да-а, — выдохнул корреспондент Саша Тихомиров, приехавший к ним в Пионерск года три назад из Свердловска, — еле выбрались. Сейчас монтировать мчимся. Столько материала!
— Ну и слава богу, — ответила Валентина Петровна, присела на диван. — К девятичасовым новостям успеете выпустить?
— Будем стараться. В любом случае что-то дадим… Айда, ребята, по коням!
И они побежали на улицу, к своей “Газели”.
— Ну и слава богу, и слава богу… — Валентина Петровна большим и средним пальцами правой руки потерла виски, прикрыла глаза. Минут пятнадцать было у нее, чтоб перевести дух.
* * *
Ресторан она, как и положено хозяйке, покинула последней. Сперва, часов в одиннадцать, отправила с Геннадием захмелевших москвичей, затем постепенно, партиями, выпроводила своих — деятелей культуры и рядовых участников мероприятия.
Павел Дмитриевич не подъехал, заскочил на десяток минут зам по информационной политике. Поднял бокал вина, очень хорошо выступил, коротко проанализировав речи, звучавшие на открытии, где он сидел молча, но что-то записывая. Опять говорил профессор Михаил Аркадьевич, и очень радовался, что Пионерск не переименовали: “Пионерск, это ведь не столько напоминание о нашем советском прошлом. О ребятишках в алых галстуках. Нет! Пионер, значит — первый. Первопроходец! И, друзья, вы не только первопроходцы, вы еще и, как я увидел вас, первенцы нового поколения россиян!”. Что-то в таком плане, очень зажигательно…
Было много песен. Пели и свои под гитару, и даже московская звезда под музыкальную фонограмму… Голос у нее оказался, действительно, завидный, а песня — так, плакатная, какими-то кабинетными творцами написанная. Особенно резал уши бравурный, неграмотный припев, прозвучавший раз десять:
Полгода днем, полгода ночью
Стоят на вахте мужики!
Полгода днем, полгода ночью
Дают огонь газовики!
Людям, как заметила Валентина Петровна, не понравилось. И певица, тоже, кажется, поняв это, взяла у кого-то из бардов гитару и так хорошо, задушевно, аж до слез жалостливо исполнила “У церкви стояла карета”… За эту песню ей долго и искренне хлопали, а потом приглашали посидеть за каждым столиком.
Салатов, колбасы, карбоната, соленой рыбы под конец осталось предостаточно; алкоголь тоже выпили не весь, и Валентина Петровна не имела ничего против, когда самые упорные участники банкета стали собирать еду и бутылки в будто специально для этого припасенные пакеты. Ничего, пускай вволю наделикатесничаются буженинкой и осетринкой, пропустят еще по паре-тройке стопочек “Гжелки”, заказанной с самого завода. Но все же посчитала нужным напомнить: “Только завтра в десять ноль-ноль — без опозданий!”.
И вот теперь обессиленная, отяжелевшая от усталости и все же счастливая удачным, плодотворным днем, Валентина Петровна возвращалась домой… Колеса “Тойоты” подскакивали на кочечках, проваливались в ямки боковой, почти окраинной улицы; огромными хлопьями валил липкий, мокрый снег, и дворники монотонно-усыпляюще поскрипывали о лобовое стекло…
Геннадий помалкивал, но то и дело зевал, почти не рулил — и не старался объезжать неровности дороги. Заметно было, что и он страшно устал и, наверное, раздражен тем, что, как всегда, остался на обочине общего праздника. Так, пощипал, скорее всего, чего-нибудь на кухне ресторана или в офисной столовке… Ну и что?! — возмутилась Валентина Петровна своему странному состраданию. — Он знал, куда устраивался, и работает не первый год в таком режиме. Зарплата тоже… Зарплата чуть ниже, чем у нее самой, а ей, по сравнению с ним, дел делать приходится… Сам сегодня говорил, что не смог бы так, как она… Квартиру дали в том году новую — на трех человек три комнаты. Работает — и хорошо, хорошо, что добросовестно исполняет свои обязанности. Даже не хорошо, а должно быть в порядке вещей. Без опозданий, без путаниц по его вине, тем более без аварий. Тьфу, тьфу, тьфу…
Валентина Петровна никак не могла приучиться воспринимать людей, как… Это трудно объяснить даже самой себе, но вот… Вот, например, в магазине или сбербанке, в кассе по приему платежей от населения если продавщица или кассирша, или тот же Геннадий дуются, а то и пытаются похамить, Валентина Петровна первым делом задается вопросом: что у нее (у него) случилось? Наверное, дома что-нибудь, или голова раскалывается, или всю ночь коты во дворе проорали, не дали выспаться. И лишь потом уже приходило возмущение: какое мне дело?! С какой стати мне портят настроение? Человек вышел на работу, а значит, должен исполнять свои обязанности как следует и не выплескивать на других отрицательные эмоции… Оказываясь в огромном городе — в Москве или Свердловске, Валентина Петровна на второй-третий день невольно начинала воспринимать окружающих как существа, а точнее — автоматы, у которых есть некий набор действий, своя сфера ответственности, какие-то задачи и обязанности. Но это были существа-автоматы без головных болей, без семей, без других, не связанных с их сиюминутным (пока были рядом с Валентиной Петровной) положением мыслей, дел и проблем. И люди без раздражения, а то и с радостью были автоматами, выполняли свои обязанности ловко и быстро, словно бы опасаясь, что сбой в их действиях может привести к катастрофе, поломке огромного конвейера. Огромный муравейник, где практически каждый муравей знает, что нужно делать. Даже люди на эскалаторах метро дружно стоят справа, оставляя левую половину для тех, кто спешит, поднимаясь или спускаясь; если же кто-то встает слева, то получается затор, давочка, возникает угроза, что кто-нибудь споткнется и полетит по ступенькам вниз, увлекая за собой остальных. Или кассирши в супермаркете — им нужно считать быстро, точно, полностью отдаваться этому делу, иначе их магазин тут же превратится в одну огромную клокочущую очередь…
А здесь, в маленьком компактном Пионерске, Валентина Петровна видела в каждом, даже в самом забронированном деловитостью человеке, в первую очередь именно живого человека. И это очень мешало… Нет, в работе, может быть, и помогало как раз, не давало стать по отношению к людям этаким автоматом, но зато занимало столько душевных сил, вытягивало столько энергии… А вот люди, она замечала, в ней человека не видят. Кому из них интересно, что у нее и как, какая она на самом деле, вне работы… Павел Дмитриевич за все годы ни разу с ней душевно не попытался поговорить. Хороший он руководитель, начальник образцовый, но именно как человек… Но, наверное, и должна быть дистанция, должен сохраняться барьер, иначе всё спутается, и работа превратится к шумную коммунальную кухню… Наверное — да.
— Приехали, Валентина Петровна, — бурчащим тоном произнес Геннадий.
— Да? — Она заморгала глазами, завертела шеей, словно со сна.
Действительно, их автобусик стоял перед знакомым домом, над дверью подъезда горел голубоватым светом фонарь, освещая две, наверно, удобные скамейки с резными спинками, на которых Валентине Петровне пока что посидеть не доводилось… Состарится, хм, может, и насидится. Два года, вообще-то, осталось до законной пенсии…
— Ладно, Геннадий, до завтра, — открывая дверцу, вздохнула Валентина Петровна. — Завтра — в восемь часов.
— Да, да, — тоже вздохнул водитель, — как штык. — И, наверное, чтоб попрощаться на более приподнятой ноте, сказал вообще-то ненужное: — Я, как подъезжать буду, позвоню на сотовый. Хорошо, Валентина Петровна?
— Конечно. Как всегда… Ну, счастливо.
— Спокойной ночи.
* * *
В этот дом, первый, построенный по-новому, отвечающий современным требованиям, семья Валентины Петровны переехала несколько лет назад. И тогда три комнаты плюс просторная кухня и лоджия казались пугающе необъятными, до тоски пустыми, тем более что, переезжая, почти всю старую мебель выбросили, а новая появилась не за один раз. И какое-то время любой резкий звук отлетал от стен пронзительным, острым звоном.
Но очень быстро квартира заросла даже не вещами, а беспорядком — торчащими отовсюду трубками газет, постиранным, высушенным, но не убранным в шкаф бельем, сыновьими дисками для компьютера, букетами засохших цветов, принесенных Валентиной Петровной с какого-нибудь торжества… И, вспоминая в просторном и светлом подъезде об этом давящем хламе, Валентина Петровна каждый вечер чувствовала раздражение, даже злость накатывала на мужа и сына, которые не умеют создать уюта, не чувствуют в нем потребности. А ей всё некогда.
В редкие выходные она с утра давала себе слово посвятить день генеральной уборке, но в итоге ее хватало только на то, чтобы перемыть посуду, приготовить что-нибудь необычное, да вынести в мусоропровод самый уж откровенный хлам…
Сегодня, как только открылась дверь, на Валентину Петровну пахнуло пылью, кислятиной (опять суп в холодильник сунуть даже не удостоились!), засвербило в носу от застоявшегося сигаретного дыма (просила же столько раз курить выходить на лоджию или в подъезд!). И так захотелось ей швырнуть сумку, устроить разнос…
— Алексей!.. Никита!..
Подождала. Никто не появился в прихожей, хотя в комнате сына горел свет, а в зале бубнил телевизор.
Она стала снимать дубленку, морщась от мысли, что сейчас придется согнуться, кряхтя распускать неудобную “молнию” на сапогах, тянуть за пятку с ноги…
Сын, как каждый вечер, сидел за компьютером. Залепив уши громоздкими наушниками, он беззвучно крошил из автомата каких-то бесчисленных монстров. Пальцы бешено метались по клавиатуре… Жутко было наблюдать за этим со стороны. Подойти бы, выдернуть из розетки…
— Никита! — теперь почти крикнула Валентина Петровна, и в затылок неслышащему сыну стала бросать, тоже, как ей показалось, чуть не криком: — Сколько можно, в конце-то концов?! Вот, дождались из армии!.. Ты на подготовительные записался?! До экзаменов два месяца!..
Никита вздрагивал, вжимал голову в плечи, но явно не от этих слов. Шелестели клавиши.
— Выкину компьютер этот к… к… в мусорку ! — пообещала Валентина Петровна и откатила стеклянную дверь в зал. Волоча очугуневшие ноги, вошла.
В кресле кривовато сидел Алексей. Спал. По правую руку от него, на овальном журнальном столике — двухлитровая пустая бутыль из-под пива, на тарелке шкура и голова вяленой щуки. Голова смотрит пустыми, не по-рыбьи большими глазницами прямо на Валентину Петровну, пасть утыкана зубами-иглами… Никитка, когда был маленький, собирал щучьи головы — целую полку в его шкафу они занимали; особенно он гордился здоровенной, с боксерскую лапу, головой, и пасть у нее была раскрыта, как капкан какой-то. Никитка всем доказывал, что это не щука, а крокодил, спорил до слез, если не соглашались… Как-то, играя, он сильно проколол палец щучьим зубом, загноение началось. И ночью Валентина Петровна собрала головы и выбросила. Сын потом долго плакал, дулся несколько дней, ничем не давал занять опустевшую полку. С тех пор рыбу не переносит, ничего больше не коллекционирует; альбом с марками, который ему подарили, даже толком не открывал…
— Алексе-ей, — потормошила мужа Валентина Петровна; он приоткрыл глаза, выпрямил тело. — Опять?.. Иди в кровать давай.
— Да-а…
В последнее время раза два-три в неделю она заставала мужа вот так — дремлющим в кресле с пустой бутылью на столике. Поначалу возмущалась, начинала ругаться, но однажды Алексей как взбесился: “А что мне делать?! Тебя вечно нет, Никитка у себя там стреляет. Что такого-то? Смотрю телевизор, пива немного вот, чтоб расслабиться. После школы”. “Других занятий, что ли, нет, — перебила его тогда Валентина Петровна и кивнула на стеллажи с красивыми, по подписке приобретенными собраниями сочинений: — Почитал бы хоть. Или… ты историю своих манси совсем забросил. Дописал бы…”. Но муж усмехнулся так едко и горько, что Валентина Петровна осеклась. Разговор прекратился.
Конечно, ничего ужасного, что муж выпивал вечером три-четыре кружки пива и задремывал перед телевизором, только все-таки неприглядная очень картина, что-то унизительное в этом есть, безысходное. Как будто ее Алексей больше уже ни на что, кроме работы в своей школе и такого вот отдыха, не способен.
— Давай, давай поднимайся, — снова подергала его Валентина Петровна.
Муж, отдыхиваясь и потягиваясь, постоял возле кресла, ошалело повертел головой. Виновато-удивленно сказал:
— Что-то опять сморило… Сколько сейчас?
— Сколько… Первый час почти, — несколько брезгливо ответила Валентина Петровна. — Иди, ложись.
— Да мне… — Муж зевнул. — Мне ко второму уроку. — И покачиваясь, вздыхая, походкой циркового медведя посеменил в сторону спальни, но вдруг изменил направление…
“Куда он еще?!” — кольнула тут же тревожная мысль Валентину Петровну. Досадливо морщась, взяла тарелку с остатками щуки, бутыль, бокал. Пошла на кухню.
Конечно, посуда не вымыта, на столе большая тарелка со следами курицы-гриль. Буроватые кости. На плите кастрюля со сваренным ею еще в воскресенье супом… Нет, прибраться сил нет совершенно. Завтра, может, с утра…
В туалете зашумела вода, щелкнула задвижка и послышались уже более твердые шаги.
— Сморило его, — почти про себя проворчала Валентина Петровна и стала снимать жакет. Потом, вспомнив, открыла висячий шкафчик, вытряхнула из бутылька две таблетки, бросила в рот. Запила водой из электрочайника… Никакой особенной пользы от употребления “Витатресса” она никогда не чувствовала, но аккуратно покупала его в аптеке, каждый день употребляла эти витамины, боясь, что без них сил станет еще меньше…
Раздеваясь на ходу, медленно прошла в зал. К сыну заглядывать даже не стала — не выдержит, накричит, сдернет с его дурной головы эти наушники, и потом до утра будет в себя приходить. Пусть делает, что хочет — двадцать два года уже. Поживет, сам пожалеет.
Повесила костюм и блузку в шкаф. Расстегнула бюстгальтер, и впервые за день вздохнула свободно всей грудью, по-настоящему глубоко. Сразу, но, правда, на короткую минуту, стало легко — как-то, как в юности летом, у речки где-нибудь… Нет, скорее лечь, растянуться так, чтоб захрустело в суставах. Лечь на прохладную свежую простынь… Пошла. Вспомнила, представила рядом пьяновато-сопящего мужа, его пивной перегар вперемешку с запахом вяленой рыбы.
Накинула на плечи халат, села в кресло, машинально взяла в руку пульт дистанционного управления. Нащупала пальцем нужную клавишу, чтоб попереключать программы, в рассеянной надежде увидеть что-то небывало интересное, то ныне редкое, что может привлечь внимание. Отвлечь. Не нажала… Сухощавый, головастый человек в громоздких очках-лупах, с остренькой донкихотской бородкой размерено-убедительно, уверенно гипнотизируя говорил, глядя куда-то влево от камеры:
— Главный результат нашей экспедиции, это подтверждение фактов существования генофонда человечества. То, о чем говорили многие и многие ученые, гуру, люди, посвященные в тайну, какими были, к примеру, Елена Блаватская, Рерих, Лобсанг Рампа, оказалось правдой. Генофонд — та сила, что спасет нашу цивилизацию при любой катастрофе — существует.
“Что еще?..” — заранее, больше от тона головастого, чем от смысла его слов, в Валентине Петровне начала нарастать новая волна раздражения… Нет, где-то когда-то она краем уха об этом слышала или читала, но сейчас ничего конкретного вспомнить не могла. Как не можешь вспомнить рассказанный дураком до предела скабрезный анекдот — остается ощущение, а не содержание.
— Каких либо документов, вещественных доказательств мы, естественно, представить не можем. Генофонд человечества — не военная база с секретным оружием, куда можно при определенной подготовке пробраться с видеокамерой. Сомати-пещеры защищены мощнейшим психоэнергетическим барьером, и преодолеть его способны единицы, прошедшие долгий курс медитативных упражнений. — Головастый кивнул раз-другой в подтверждение собственных слов и поправил очки. — Эти люди поддерживают микроклимат в пещерах и, наверное, именно на них… этого нам до конца выяснить не удалось, да и вряд ли удастся кому-либо из посторонних… Так вот, на посвященных возложена миссия помогать людям, находящимся в продолжительном сомати, из него выходить…
— Здесь бы, — появился на экране и сам ведущий, не в пример головастому очень полный, круглощекий, с бородой от ушей, — здесь бы, Феликс Робертович, я хотел вас перебить. Расскажите подробнее, что это за состояние такое — сомати. Я, да, думаю, и большая часть наших зрителей, порядком заинтригованы.
— Сомати достигается медитацией, — поспешно выдал три слова головастый, а потом долгий десяток эфирных секунд молчал, размышляя. — М-м, дело в том… Дело в том, что медитируя, человек входит внутрь своей души. Для того, чтобы достичь сомати, нужно полностью освободиться от отрицательной душевной энергии. При глубоком сомати пульс останавливается, метаболическая энергия снижается до нуля, а тело приобретает каменно-неподвижное состояние. — Голос его становился всё размеренней и в то же время весомей, головастый как будто сам впадал в медитацию. — Наверняка многие видели картину, где изображен человек в позе лотоса, у него дли-инные ногти на руках и ногах, очень длинные волосы, борода стелется по земле. Кисти рук, лежащие на коленях, направлены ладонями к небу. Зрачки глаз закатились, и мы видим только белки. Тело очень худое, мышцы напряжены… Вот так и выглядит человек в состоянии сомати. И в таком состоянии он может находиться многие тысячи лет. Дело в том, что время в сомати течет в семьсот семнадцать раз… в семьсот семнадцать — вдумайтесь! — раз быстрее, чем обычный ход времени. Поэтому неудивительно, что в пещерах Тибета пребывают люди из прошлых земных цивилизаций — лемурийцы, атланты. И они, в критической для нашей планеты момент, после неизбежной гиперкатастрофы, выйдут…
— О господи, бред какой, — вздохнула Валентина Петровна, вырываясь из послушного созерцания головастого. — Какие вам все катастрофы… Делать нечего. — Глянула на часы и испугалась: половина первого ночи.
Даванула на красную кнопку пульта. Экран вспыхнул и погас, растворяя синеватый силуэт проповедника в громоздких очках… Валентина Петровна поднялась, поставила будильник на шесть часов и, ругая шепотом всех этих соматиков, параноиков, коматозников, пошла спать.
Завтра предстоял очередной трудный, насыщенный важными делами день.