Опубликовано в журнале Континент, номер 124, 2005
Екатерина ДУБИНИНА — родилась в 1975 г. в Москве. Окончила Лингвистический университет им. Мориса Тереза. Первая публикация прозы — в “Континенте” № 114. Живет в Долгопрудном Московской области.
Давай помечтаем
Новый день в дурдоме начинается с возгласа: “Женщи-ины, подъем… встаем, женщины”. И шестьдесят больных от девушек до нестарых бабушек (тех, что не попали в геронтологию) открывают глаза, с омерзением примеряя себя к месту и времени.
Шестьдесят — это сильно сказано, шестьдесят — это всего, а так из шестидесяти нужно вычесть хроников и депрессантников. У первых — свое время и место: что-что, а это они у судьбы отвоевали, а вторые спят долго, они считаются больными легкими, к ним никто не суется.
Итак, примерно сорок женщин, обиженных кем-то за стенами больницы, открывают глаза. О чем они думают? В сущностности, все об одном: как им выбраться из психушки, что бы такое наплести на обходе, чтобы хитроумная Регина сообразила наконец, что ты уже выздоровела, выздоровела, выздоровела.
И пока больные причесываются, чистят зубы, справляют нужду, санитарочки меняют белье хроникам и заигрывают с теми, кто через пять-десять минут будет мыть туалет. Тут вот маленькое отступление. Смена санитарок и медсестер должна сдать отделение в максимально презентабельном виде: то есть с чистыми толчками, блестящим линолеумом и не сильно пахучими хрониками.
Очередь к унитазам нервна и велика: их всего три. А туалет через минуту-другую закроют на уборку.
В туалете курят двадцатилетние Марина и Олеся. Они из шестой палаты. И вместе им весело и дружно, если можно так сказать. К моменту всеобщего пробуждения они уже бодренькие, нахохотавшиеся. И солнце жарит сквозь открытое настежь зарешеченное окно туалета.
И вот туалет заперт. “Хоть обоссытесь теперь”, — добродушно объясняет положение вещей санитарка.
— Тетя Валя, открой, а? — просит кто-то.
— Щас, все брошу и буду тебе открывать. Я всем кричала, всех предупреждала, кому посрать если, кому чего, а вы рты пораскрывали. Щас. Обнаглели.
Последнее она говорит с поворотом корпуса к другой санитарке, у той в руках вязки*.
— Маринка, когда выберемся отсюда, то пойдем в кабак, правда?
— Сначала надо выбраться, — отвечает подруге Марина.
К восьми туалет вымыли, его приняли — страждущие ломанулись к толчкам. Маленькая ссора из-за пустяка, и халаты у двух порваны от плеча до локтя. Прибегает медсестра, прибегает сестра-хозяйка. Последней обидно до слез. В рваных халатах этих лярв не оставишь — придется доставать два новых, а комиссия не за горами. Да что там говорить.
Позавтракали, и выстраивается очередь за таблетками, все в ней давятся, ругаются. Некоторым, протянув пластмассовый стаканчик, говорят: “Лена, рот. Язык”. Это значит, надо разинуть рот и высунуть язык, задрав его вверх. Так говорят, когда подозревают, что товарищ таблетки не пьет, а прячет за щеку.
Марина с Олесей в очереди не душатся, ждут, пока рассосется. Сидя на диванчике, они обсуждают Регину, и Марине на колени голову положила молоденькая девочка семнадцати лет. Она тянется к подругам, но говорить с ней абсолютно не о чем. Девочка считает себя принцессой Индонезии.
Самое тяжелое время в дурке с десяти до двух. Олеся села писать рассказ на психушечную тему, но кроме слова “ненавижу”, так ничего и не смогла придумать.
Пока Олеся работает над своим “ненавижу”, шесть больных отправляют на трудотерапию: складывать перчатки в пакетики. Малахова отказывается поначалу: это, мол, для дебилов, мне не понравилось, и вообще спать хочу, очень хочу спать. Регине доложили, та вышла из кабинета и говорит: “Ольга Андреевна, вы же домой собирались, говорили, что чувствуете себя хорошо, ну и как же вы дома будете за собой ухаживать, если здесь час поработать не можете?” Ольге Андреевне крыть нечем — идет на трудотерапию.
Обед в психушке ничем не отличается от завтрака, тихий час мы тоже пропустим. Но сегодня день посещений. По понедельникам он с четырех до шести. Больные к посещению готовятся. Кто голову моет, кто накручивается на папильотки, кто казенный халат на подруге поправляет.
Олеся и Марина тоже ждут свидания с родными.
Без пяти четыре. В отделение звонят. Это кому-то из родственников не терпится. Но запускают всех ровно в четыре. Десять-двенадцать человек с сумками. К ним подбегают больные женщины — улыбки, слезы, причитания.
К Марине пришли папа, мама и дедушка. Сели за стол. За спиной матерятся, требуют у родни черешни и дорогих сигарет. Вера Николаевна гладит Марину по руке. Папа достает из сумки свинину в фольге и взрезанный ананас. Дедушка делится сигаретами с подскочившей к столу попрошайкой (санитарки недосмотрели). Пройдоха тяпнула не только пару сигареток, но и персик. Больной человек, что с нее взять.
Вскоре Марина ушла с родителями на прогулку. Папа и дедушка отошли докупить минеральной воды в киоск при больнице. Это был, конечно, предлог, чтобы маму с дочкой вдвоем оставить.
— Ты мое солнышко, наша красавица, — гладила мама Марину по плечу. — Нравится костюм?
Вера Николаевна купила дочери джинсовый костюмчик с заклепками, молниями, замшевыми вставками, и Марине разрешили в него переодеться перед прогулкой.
— Мам, дай я бабушке позвоню.
— Мариш, папа придет, тогда. Я мобильник дома оставила.
— Я пойду тогда в главный корпус, там аппарат бесплатный.
— Ну, иди.
И Марина пошла обходным путем к главному корпусу, чтобы не напороться на отца и дедушку. Дошла, открыла внутреннюю дверь корпуса, сняла носки и кинула их под лестницу. В висках стучало ужасно, дробь колотилась. Марина толкнула вертушку на выходе, но она была заблокирована, и злые слезы потекли сами собой. Охранники обратили на нее внимание.
— Не плачь, красавица. Поправится к-кому-ты-там приходила. Дать водички?
— Спасибо, не нужно, я на воздух хочу.
Охранник нажал на кнопку, вертушка поддалась, сладостно крутанулась, и Марина оказалась на улице. Внимания на нее никто не обратил.
Павел Иванович, Олесин папа, разговаривал в это самое время с заведующей.
— Олеся молодец, — улыбнулась Регина Борисовна. — Давайте так сделаем: я ей оформляю домашний отпуск с завтрашнего дня и, если все нормально, то в среду вы подъезжаете, и мы выписываем девочку. А сейчас можете погулять до шести в саду у нас.
— Ура! Свобода! — хлопнула в ладоши Олеся, услышав новость.
Она прыгала через две ступеньки и не обратила внимания на родителей Марины, поднимавшихся ей навстречу. Те были как мешком стукнутые.
Вошли в отделение только папа и мама. Дедушку оставили в саду: пусть продышится.
— То есть как, убежала? — ахнула Регина Борисовна. — Каким образом? Да вы знаете, что я сейчас должна звонить главному психиатру города!
— Боже мой.
— Вот именно. Я ее выписываю сегодняшним числом. Бог знает, что такое.
А Марина тем временем пила с соседкой чай. Она наплела что-то про дачу и забытые ключи. Глаз цепляли разбросанные на кухне зажигалки (редкая ценность в психушке), и огромные ножи стояли свободно, бери не хочу, на подставке. Чертова дурка, подумала Марина, самой себя испугавшись.
Родители, добравшись домой в полуживом состоянии, нашли Маринину записку, позвонили соседям и с приклеенными улыбками забрали дочурку.
Вера Николаевна готовила ужин и Бога молила, чтобы дочкин скачок не имел для семьи никаких последствий. Господи, за что нам все это. За что вообще людям такое.
Олеся тоже думала эту мысль, наблюдая за бившейся в эпилептическом припадке женщиной. Ну, ничего. Одну ночь можно пережить. Ничего.
После ужина Олеся легла на свою кровать лицом к стенке и стала представлять, что она завтра сделает в первую очередь. Сначала ванна, потом маникюр и педикюр. Потом она нальет себе крепкого чаю и позвонит Маринке. Надо же, какая отчаянная оказалась. Навела здесь шороху, молодец.
К Олесиной кровати подошла Валя, принцесса Индонезии, и сказала грустно:
— Жаль, что Марина нас предала.
— Валь, я спать хочу, — пробормотала Олеся не оборачиваясь.
— А у нас во дворце спят только на белых диванах. А слуги — на черных.
— Потому что негры, что ли? — повернулась Олеся.
— Они не негры, — заволновалась Валя.
Господи, еще двенадцать часов здесь находиться. В палату ввалилась толстая шизофреничка.
— Олесенька-голубонька, дай поесть чего-нибудь, очень тяжело на душе.
Олеся отсыпала просительнице изюму.
Вечер был бесконечным.
Наутро Олеся сдала белье, сложила все вещи в два огромных пакета и пошла во вторую палату прощаться с Валей.
— Теперь и ты меня предаешь, — заплакала девочка.
Когда родители пришли, Олеся измаялась так, что даже не улыбнулась им.
Дома она разрыдалась. Месяц выкинут из жизни. Месяц.
Олеся зашла в свою комнату, села на диван и закурила. Псих пришел домой, пробормотала она, с возвращением. Ванну принимать расхотелось, а маникюр не получился: руки подрагивали. Олеся принесла из коридора пакет с больничными вещами и вытащила косметичку, там лежала бумажка с телефоном Марины.
— Олесенька, ты сейчас пообедаешь или перекусишь? — заглянула в комнату мама.
— Я сейчас тебя поцелую.
— Мой маленький, — прижала мама Олесю к себе. — Моя девочка любимая.
— Мам, представляешь, все эти анекдоты про психов, а я теперь и есть самый настоящий псих.
— Олеська! Перестань, перестань.
Так получилось, что до Марины Олеся дозвонилась только вечером.
— Алло. Маринка? А я уже дома тоже.
— Как это?
— Законным путем, — хихикнула Олеся. — Когда встретимся?
— Хоть завтра. Давай завтра в два в “Шоколаднице” на Октябрьской. Идет?
— Идет.
— Ну, до завтра. Пока.
Олеся была обескуражена разговором. А Марина подумала, как странно все-таки, что ей совершенно не хочется видеть Олесю, вообще никого не хочется видеть.
На другой день Олеся час прождала подругу в “Шоколаднице” и злая приехала домой. Она позвонила Марине и узнала, что та вернулась в больницу.
— Простите, Вы не будете против, если я навещу Марину?
— Спасибо, Олесенька, мы не против, — вздохнула Вера Николаевна.
О том, что вернулась, Марина пожалела тут же. Во-первых, ее поместили в третью палату, вместо обещанной шестой. Во-вторых, сестра не разрешила ходить в спортивном костюме, заставила надеть уродливый казенный халат. В-третьих, нянька спросила, что же такое она дома вытворила, если ее опять сюда с д а л и.
Марина легла на кровать и попыталась заснуть. Не тут-то было. Рядом лежала женщина, которая еле слышно разговаривала сама с собой. Ничего страшного, конечно, но на нервы действует здорово. Боже мой, зачем согласилась, зачем? Сейчас сидела бы дома на балкончике, ела бы клубнику. В отделении стояла та тишина, что не музыка, а мука. Люди тихо бродили по коридору из конца в конец. Марина наблюдала за перемещениями лежа на кровати.
Потом она пошла покурить в туалет. На подоконнике, прислонившись к решетке, сидела Валя и напевала песенку про остров невезения. В тему, усмехнулась Марина. Валя, заметив эту сказочно красивую, как ей казалось, девушку, слезла с подоконника и, подойдя к Марине, положила голову ей на плечо. Марина, думая о своем, обняла Валю.
В туалет ввалилась омерзительного вида баба и заорала, увидев девушек:
— Мы не рокеры, не панки, мы подружки-лесбиянки.
И Марина, наконец, дождалась человека, на которого можно было наорать за все свалившиеся на нее несчастья.
— Что ты сказала, сволочь?! Повтори! — с удовольствием крикнула Марина.
— Пошла от меня, пошла, — пробормотала баба.
— Я тебя придушу сейчас, — наливаясь ненавистью, процедила Марина.
Баба кинулась на девчонок. Валя завизжала. Влетевшая на крик медсестра назначила бабе дополнительный укольчик, а Марину перевела во вторую палату к хроникам и запретила оттуда выходить.
Марина рыдала, уткнувшись в подушку. Немного успокоившись, она вдруг поймала себя на мысли, что когда тебе плохо, кажется, что хуже быть уже не может, но вот интересно, что может быть хуже палаты хроников? Через несколько секунд она почувствовала резкий запах кала. Марина была готова прибить соседку, та лишь блаженно улыбалась.
Нянечка попросила Марину отвести обделавшуюся больную в ванную. Марина подошла к кровати, взяла мадам за руку и потянула.
— Давай, давай, пошли, — морщась и отворачиваясь, тянула она хроника.
А интересно, что еще может быть хуже, вдруг подумала Марина. Как по заказу женщина плюнула ей в лицо. Марина выпустила руку, утерлась подолом халата и зарыдала. Нет сил, нет. Господи, за что я терплю такое?
В палату вошла медсестра и сказала, что к Марине пришли. Шатаясь от горя, Марина побрела к гостевой комнате.
— Маринка, не плачь, — всхлипнула Олеся, — не надо.
Обнявшись, они сели на диван, и Марина, рыдая, рассказала про вторую палату, про обделавшуюся бабу-хроника, про то, что заставили надеть уродливый халат, про текущий унитаз, про забытые дома салфетки.
— Я сейчас схожу к метро и куплю, — успокаивала Олеся. — Ты не плачь только. Ты поешь пока. Вот пирожные. Помнишь, мы мечтали, что счастье — это когда много пирожных. Вот, их много.
Ночь н-нежна
Как же она достать-то может, мама дорогая, содрогнулся Андрюша Клюев.
Настя ковыряла салатик, формулируя попутно главные законы бытия. Мужик явно не догонял. Вот ведь повезет кому-нибудь в мужья такого, задумалась о хохме жизни Настя.
У нее затренькал мобильник. Девушка послушала, сморщилась, как от кислого, пообещала перезвонить и отключилась.
— А мне к Вальке надо ехать, — вздохнула Настя.
— К какому Вальке? — начал заводиться Андрей.
— К какой.
Выяснилось, что очередной овце засветил в глаз ее мачо. “Он такой талантливый, понимаешь, совсем крыша и отъехала, но он…”. Редкий гондон, суховато высказался Клюев.
— Значит, так, — сверкнула глазами Настя. — Я должна привезти сигареты, мне так тяжело на душе, помнишь в одном фильме, когда, — она щелкнула пальцами. — Ты меня отвезешь? Вот ведь забыла, но там так точно было…
Из ресторана вышли молча. В машине Настя тихим голосом попросила поставить ее любимую кассету: нужно с мыслями собраться. Кассету она вытащила из сумки и впихнула в магнитофон.
…Это знала Ева, это знал Адам… подмурлыкивала она.
— Притормози-ка, — скомандовала Настя. — Галстук тебе купим другой, в этом нельзя показываться на людях.
Андрюша припарковал машину, где просили, и сказал, выдохнув:
— Пошла вон отсюда.
— Андрюшка, — захохотала Настя, — ты дурак. Знаешь, какой ты красивый. Я тебе давно хотела подарить галстук. Вылезай. Правда, ты очень красивый, — преданно глядя в глаза, закрепила она мысль.
Целовались долго. Отдышавшись, вытряхнулись за галстуком. Медленно, но верно вечер приобретал нужный крен. Не так уж плоха жизнь, поздравила себя Настя, набирая номер подруги.
— Едем, Валька, едем. Без пошлостей попрошу. И Миша у тебя? Тоже на жизнь обижен? Ну, это как всегда. Да, минут через десять. — Настя отключилась.
С пивом, жратвой, сигаретами в половине первого ночи бригада выгрузилась из машины.
— Открывай, Мишуня, это мы, — проворковала Настя в домофон.
Переступив порог квартиры, Андрюша грохнул пакеты на пол. В сторону пидора он старался не смотреть. Настя, чмокнув Мишу в щеку, прогарцевала вглубь квартиры.
Миша, высокомерно прекрасный, трахнутый вчера любимым с детства актером, глянул на Андрея с едва уловимой неприязнью и проговорил:
— Хотите кофе?
— Гос-споди, — процедил Андрюша, мучаясь ситуацией.
Пидор подхватил пакеты и ушел по коридору направо. Андрей вырулил на поиски любимого своего друга-Насти. Через месяц доклад в Цюрихе, судьба решается, а зависишь от какой-то там жопы на ножках.
Он стал заглядывать в комнаты. Везде на полу лежали разноцветные веселые стопки книг. Подруг он обнаружил в дальней комнате. Девушка Валя держала скомканное полотенце у лица. Она была похожа на японскую принцессу из книжки. Дива, глядя гостю в глаза, выговорила:
— Настя, объясни своему другу, что его не приглашали в спальню.
От неожиданности Клюев попятился назад. Он ненавидел всех троих в этой квартире, всю их стаю. У них не было ни сил, ни мозгов наполнить смыслом свою жизнь. Они выбирали любимых из тех, кто срет везде и всегда. Их били по морде, они сводили синяки гелем “спасатель” и шли на премьеру Сокурова.
Оставшись одни, девицы долго молчали. Затем Валя принесла из ванной пепельницу и пачку сигарет.
— Знаешь, Настька, а вдруг у меня просто рожа такая, что по ней бить не жалко?
Настя повертела пальцем у виска. Она сама второй год подряд вела внутренний монолог, обращенный ко вполне реальному дядьке, за которым гонялась во сне, презирая себя и отстреливаясь. Вжах-вжих.
Вскоре девчонки стали обсуждать решаемые проблемы: во сколько обойдется смена замка на стальной двери и куда девать котяру весом чуть ли не в пуд по кличке Уе.ище, так как товарищ, обновивший Вале физиономию, забирать кота отказался.
Андрей и Миша курили на кухне, каждый со своей пепельницей у локтя. Пиликнула микроволновка. Миша выложил пиццу на тарелки и принялся за еду. А этот, Настькин, сидел и слюни глотал, .удиссимо. Миша подтолкнул к нему тарелку. Андрюшу скрутило от злости. Он отломал от связки банан. Не наелся, взял еще один и окончательно возненавидел подпитавшегося, всем довольного Мишу. Лимончик он режет, сволочь. Настя — дрянь. Миша положил ноги на свободный стул, кинул сахар в чай и отхлебнул глоток. Обжегся, разозлился и сказал:
— Вы напрасно на бананы налегаете, от них толстеют не меньше, чем от пиццы. Есть обезжиренный творожок, держите пачку.
— Я из ресторана.
— Тогда полегче с бананами, девушка, их Валя любит.
— Ты, бл…, совсем поехал?! Какая я тебе девушка?
Пожав плечами, Миша вышел из кухни. Андрей принялся за пиццу.
Нарисовалась Настя. С толстым котом на руках. Настя положила на стол двадцать баксов за продукты и, не глядя на кавалера, вызвала по телефону такси. Кот мурлыкал у нее на коленях.
— Уезжай, Андрей, — процедила Настя.
— Не понял?
— Я с тобой никуда не поеду. Так тебе понятно? За продукты мы тебе ничего не должны.
— Если я сейчас уйду, то мы никогда больше не увидимся.
— Да ты себя повел, как вообще не знаю кто!
Еще одну ночь Андрей не мог выкинуть на ветер. Хватит. И он сказал неожиданно для себя:
— Настя, я люблю тебя. Поехали отсюда.
Настя с интересом на него глянула. Андрей готов был в ту секунду подписаться под каждым словом.
— У н а с все будет хорошо. Пошли. — Он разорвал купюру на две части и поднялся.
Настя передала тяжелого кота мужчине. Они вышли из квартиры.
— Слушай, ты не против, если мы сначала Уе.ище отвезем по адресу? — спросила Настя с интимной интонацией.
— Насть, второй час ночи.
— Да давай отвезем его, и гора с плеч. Кстати, нам все равно по пути.
Настя смотрела в окно, иногда она улыбалась. Кот нервничал, дрожал, слегка царапался. Через пятнадцать минут они остановились у элитного дома. Настя позвонила какому-то козлу с просьбой сообщить охране, чтобы ее пропустили. Андрей остался в машине.
Охрана в холле буржуйской новостройки, извинившись, попросила подойти девушку к камере.
— Вас не предупредили? — холодно поинтересовалась Настя.
— Если бы нас не предупредили, вы стояли бы не здесь, а на улице, — вежливо-равнодушно разъяснили ей.
Настя подошла к камере и, глядя в пустой зрачок, произнесла: спустись за котом своего друга.
— Вас не слышат, — улыбнулся охранник, — проходите, пожалуйста.
Холл на втором этаже был отделан черно-белым мрамором. Они бы еще бюстик Хрущева в угол поставили, слуги народа хреновы, процедила Настя. Вообще-то народу в свое время служил отец хозяина квартиры. Сынуля был успешным ресторатором, в Строгановке не доучился, но богему обожал, спонсировал выставки, милейшим, в сущности, был человеком. Валин бойфренд отползал к нему в каждое междубабье.
Настя нажала на кнопку звонка. Дверь открыл Вася-ресторатор с бокалом вина в руке. Они виделись три-четыре раза в жизни.
— Привет, Вася. Вот тебе кот.
— Привет. — Вася пнул кота вглубь квартиры. — Ты, Настька, с дипломатической миссией? Проходи.
— Миссию я выполнила. Всего хорошего.
— Насть, минуту погоди.
Вася сделал па влево и крикнул “Егор”. Именно за ним Настя и гонялась во сне, отстреливаясь. Она пошла к лифту.
Вот тебе и котеночка отвезла.
Егор стоял за спиной.
— Ты дура, Настя, — сказал Егор, отправляя пустой лифт вниз. — Не любишь Ваську, поехали посидим где-нибудь, раз уж встретились.
— Ты решил: я знала, что ты будешь здесь? — повернулась к нему Настя.
— Успокойся, я сам не знал еще час назад. Поехали отсюда.
— Меня ждут.
Настя отвернулась. Все, что нужно было выяснить, Егор в общем-то выяснил. Только кто это ее ждет, интересно?
— Настя, позвони поклоннику, скажи, что встретила здесь владельца любимого журнала и не можешь, как начинающий автор, похерить шанс.
— Все издатели уроды. Ты всегда на этом настаивал.
Егор вернулся в квартиру. Настя вошла в лифт, нажала на первый. Когда двери разъехались, первое, что она увидела, была морда Уе.ища на уровне ее глаз. Егор поставил кота на пол.
— Какого черта ты этого кота мне возвращаешь?
— Потому что он никому здесь не нужен. Поэтому. Поехали отвезем его обратно. Заодно и обсудим жизнь нашу, Настька, охренительно фигительную.
— Давай его сюда. Меня ждут. И с тобой я никуда не поеду.
— Ты понимаешь, что если сейчас уедешь со своей п о д р у г о й, то мы никогда больше не увидимся. Никогда. Решай.
Настя больше двух лет представляла, как вдруг (все бывает) они где-то встретятся. И как она ему скажет, что устала жить и стыдиться, измучилась и ничего не понимает без него.
Он просто хмыкнет, вдруг почувствовала Настя. Ненавижу. Ну, Настька, ну… подстегивала себя Настя.
— Ты мне не нужен. Я не люблю тебя. Никогда не любила. Ни дня.
— Снято, — хлопнул в ладоши Егор. — Все свободны, всем спасибо.
Настя нагнулась, взяла кота на руки и вышла на улицу. Поставила Уе.ище на землю, села в машину и захлопнула дверцу. Они выехали на Садовое.
Где это было? Кота оставили? В романе Капоте. Бедный Уе.ище, он-то в чем виноват? Играла музыка. “А помнишь, как мечтали с тобою до зари? А помнишь, как читали роман Экзюпери? И слова…” Настя разрыдалась. В ответе они, как же. Вообще это только к pets и относится. Что с котом-то будет?
Прямо-таки рассказ можно написать, думала Настя, как одна сволочь кота оставила, в машине песня вызвала все лучшее, что есть у сволочи в душе — сволочь устыдилась и вернулась. Рассказ вышел бы в духе Анны Матвеевой.
Хрен с ней, с Анной Матвеевой, она такие рассказы пишет, а я просто возьму Уе.ище. Он толстый, жрет много, что его ждет?
— Настя, плюнь ты на этих людей. Не плачь. Один в рожу бьет, другая подругу черт-те куда посылает. У нас же все хорошо. Сумасшедший день сегодня.
Нужно забрать Уе.ище, он мне доверился. Настя вставила в магнитофон свою кассету. Я так его люблю. Всё. Теперь только помолиться за него можно. Зачем вообще такой дуре жизнь дали? Глупая п..да в горе всегда, вспомнилась Мишкина присказка. Хоть бы Мишка позвонил, что ли.
Андрюша припарковал машину.
Миша в это самое время объяснялся со скорой и милицией. Оперативники вертели Валину записку.
Скорая повезла в морг то, что недавно было красавицей-Валей. Дура-девка выбросилась из окна. С высоты восьмого этажа да об асфальт. Впереди еще пять часов тяжелой, подло оплачиваемой работы.
Миша сидел на полу у входной двери и смотрел перед собой. Если бы он не споткнулся о стопку книг, то успел бы перехватить, но он растянулся.
Надо сообщить ее родителям. Номер могла знать Настя. Ее мобильник был отключен.
И Миша заснул сидя на полу с телефонной трубкой в руке.
Настя смотрела на мужика, обрубившегося в сон. Она выползла из-под одеяла, прошлепала в коридор и набрала номер Валиной квартиры.
— Привет, Миш, — всхлипнула Настя. — Разбудила тебя? Думала, вы не спите еще. Мишка, можно задать тебе один вопрос?
— Один.
— Он звучит так: т ы какой себе вопрос задаешь последнее время?
— Никакой. Продиктуй мне, пожалуйста, телефон Валиных родителей.
То-ом*
— …
— Жизнь, она жестче.
(анекдот)
Тому все говорили, что он глуп: бывшая жена, дочка, друг Фрэнк. Том себя дураком не считал. Просто он романтик. Вот познакомился с русской по Интернету. Русская писала, что он стал ей очень-очень дорог. Тома смущала своя лысина. Кто в такого влюбится? Он русской послал две карточки, на одной он с волосами, на второй — как есть, лысый. Какая тебе больше нравится? — непонятно на что рассчитывая, написал тогда Том. Русской больше понравилась лысая фотка: глаза очень выразительные.
И Том решил, что нужно ехать. Он волновался насчет фигуры русской. В Интернете видел только лицо. Вдруг окажется толстой, таких Том не терпел. Но попытка не пытка.
Самолет приземлился в городе Самаре. Том заметил бумажки от жвачки на взлетной полосе.
Получил багаж. Стоял, озираясь по сторонам. Кто-то цапнул его за руку. Это была русская. Звали Лена. Точеная фигурка, колени так себе, отметил Том. Он испугался, что Лена поймет про колени, но она потянулась целоваться. Чмокнула и молчит, улыбается. Однако… подумал Том. Он-то боялся, что русская окажется не в меру зажатой, диковатой. Твой полет йесс? — пролопотала Лена. Том ничего не понял, но кивнул. На Лене была юбка мини и обтягивающая блузочка с вырезом. Ишь ты, кошкина задница, умилился Том.
Лена привезла его в многоэтажный дом. На балконах висело белье и детские колготки. В лифте отвратительно пахло. Но квартирка оказалась чистенькой и уютной.
Лена усадила гостя на диван и сунула ему в руки абсолютно не нужный альбом с фотокарточками родни. Май дота, май ант, май систа. Вскоре он увидел и сестру и мужа ее. Они жили в соседней квартире, а привела его Лена почему-то к своей тете. Может, у русских так принято? Лена улыбалась и поглаживала его по руке, добиться от нее чего-нибудь вразумительного было невозможно. Том пару раз намекнул, что голоден, русская кивала и дураковато хихикала на это.
В дверь позвонили. Пришла молодая бабешка. Обняла Лену и стала объяснять, что она, мол, сестра и очень рада, а теперь приглашает на обед. Тому неприятно было, что кормить его будут посторонние люди, а не женщина, которая писала, что очень любит.
В соседней крошечной квартирке стоял посреди комнаты накрытый стол (за ним умостилась куча народу).
Люди улыбались, выжидательно поглядывая на сестру Лены. Та всех представила, и наконец-то можно было поесть.
К вечеру Том понял, что Лена не дурочка, просто очень плохо говорит по-английски, даже туалет самому пришлось искать, он почему-то был рядом с кухней.
Русская деловито постелила постель и пошла в душ, не взглянув на гостя. Волнуется, с благодарностью подумал Том.
Том разделся, аккуратно сложил одежду и лег под одеяло, положив руку под голову. Он чувствовал, что позора не будет. Русская потушила свет и юркнула под одеяло, простонав: То-ом.
* * *
Конечно, Лена нервничала перед приездом бельгийца, но все прошло отлично. Правда, Таня помогла: переводила, поила-кормила.
Том уехал. Прошло два месяца. Он писал каждый день по три и-мейла: люблю, целую туда-сюда, даже неловко было просить Таньку переводить. И вот пишет: приезжай на Новый год. Ехать Лене было не на что и не в чем. Но Том прислал деньги на билет до Москвы и до Брюсселя. Потом позвонил вечером и предложил выйти за него замуж. Тогда со шмотками решили так: Танька покупает самое необходимое, потом Лена продает квартиру и отдает сестре деньги, квартиру все равно пришлось бы продавать: дочь везти в Европу тоже не в чем; но дай Бог, дай Бог…
В Москве Лена остановилась у двоюродной тети. Дочка ее, второкурсница иняза, написала Лене самые необходимые интимные словечки: одно дело два дня прокантоваться, а другое — месяц. Том писал, что после Нового года они поедут во Францию, Испанию. Сказка. Катька сначала заартачилась, сказала, не знает, что писать. Пришлось самой вспоминать. Катька, морщась, переводила.
* * *
Том рассказал Фрэнку, что влюбился в русскую и, может, даже женится, во всяком случае, русская согласна. Фрэнк поинтересовался, какой у русской счет в банке. Том ухмыльнулся, давая понять, что немаленький.
Тридцатого декабря он купил букет белых роз и поехал в аэропорт. Лена кинулась ему на шею, они долго целовались. Неприятности начались, когда приехали в дом.
Лена закрылась в ванной, двадцать минут лилась вода, Том слышал. Он не выдержал и постучал. Лена, не выключая воды, открыла дверь. Том завернул кран и стал объяснять, как нормальные люди расходуют воду. Лена кивала, но через час без спроса набрала ванну и постирала свой джинсовый костюм. Том не нашел этому объяснений.
На Новый год Лена надела узкое платьице и туфли на высоких каблуках, платье Том уже видел, это его покоробило. Он все-таки жених и все-таки Новый год.
В гости пришли Фрэнк с подругой и занудная пара Пирсонов. Все порядком устали говорить ради Лены по-английски, но та не понимала ни бельмеса: Фрэнк ядовито прошелся насчет России, Лена лучезарно улыбнулась и сказала йес. Потом она стала почесывать Тому шею.
Проводив гостей, они поднялись в спальню. В постели Том оказался не на высоте: понервничал сегодня порядком. А женщина все шептала, что она самая счастливая в мире, вместо того, чтобы просто помочь.
Утром Том полез за джинсами в шкаф и подвинул огромный Ленин баул, вывалилась тетрадка. Дневник, подумал Том. Поднял и обмер. В столбик с транскрипцией были написаны альковные прозвища, которые так его порадовали в первую ночь.
Позавтракав, Лена объяснила чуть ли не на пальцах, что хочет посмотреть Брюссель. Том согласился. Лена оделась, и Том обмер во второй раз за день. На Лене была минимальная юбка, туфли на каблуках и спортивная курточка отвратных тонов. Не хватало, чтобы ее в этом наряде увидели соседи. Переоденься, процедил Том. Лена долго не понимала, что от нее хотят, а потом сменила юбку на обтягивающие брюки диско. У нас так не ходят, разнервничался Том. Ходить-то ходили, но в определенном квартале. Оказалось, что больше она ничего не взяла с собой.
— Тогда поехали в магазин. Купишь себе что-нибудь.
В магазине Лена набрала вещей, не жадничая, но у кассы выяснилось, что денег она с собой не взяла. Том понял, что такое подлость, и, выбрав из кучи лишь юбку с курткой, скрепя сердце, заплатил. О том, чтобы жениться на такой, и речи быть не может.
На следующий день Том ушел на работу.
* * *
Лена, оставшись одна, прошлась по комнатам. Да… повезло. Немножко жадный он, Том, но ничего. Лена спустилась на кухню и решила полакомиться. При Томе наедаться она стеснялась, подумает еще, что жрать сюда приехала. Лена достала из сушки большую тарелку и, наполнив ее фруктами, протопала в комнату.
Бананы, киви, груши, виноград. Ешь — не хочу. Лена, смакуя почти забытый вкус, прикидывала, какие шторы лучше повесить в комнату. Мужики, что с них взять, хоть и с деньгами.
* * *
На работе к Тому подошел Фрэнк и, осклабившись, спросил, когда свадьба. Том понял, что Фрэнк нисколько ему не завидует, а просто издевается.
Дома он обнаружил в мешке для мусора двухлитровую бутыль сока. Его жена Тельма выпила зараз столько сока лишь однажды: когда шла на узи двадцать лет назад. В холодильнике Том не нашел фруктов. Куда подевались? Он заглянул еще раз в мешок и все понял.
Гнать ее надо. Но как? Лезет целоваться и лепечет, что счастлива. Том крепко задумался. На невесту бывшую почти не смотрел. Лена, заметив в нем неладное, произнесла слово “ил” с вопросительной интонацией и ткнула в него пальцем. Нет, он не болен, еще чего.
Том собирался с силами два дня. В первый из этих дней Лена устроила стирку варварским образом, без машины, тихо так прокралась в ванную, он не слышал, потом уже все понял по счетчику. Во второй день она разбила его любимую чашку. И Том решил, что лучше кошмарный конец, чем бесконечный кошмар.
* * *
Лена чувствовала, что-то не так. Как пришел с работы — будто подменили человека. Неужели не женится? Как тогда Таньке деньги отдавать? От волнения Лене все время хотелось есть. Она приканчивала вторую баночку творожка, как на кухню вошел Том. Он взял ее за руку, Лена уловила слово “ток”. Ну, пошли поговорим.
Мелькали слова “дримз” и “реалити”. Лена попросила написать их на бумажке. Полезла в словарь. Оказалось: мечта и реальность. Ага, вот как. Лена нашла в словаре “marriage”, написала и поставила знак вопроса. Том помотал головой и поцеловал ей руку. Как деньги-то Таньке отдавать?
Лена написала по-английски слово расходы, ткнула себя пальцем в грудь, добавила устно “вери мени” и расплакалась.
* * *
Том обалдел. Он и так уже потратил на это дело две тысячи, причем долларов, не франков. Какие расходы, если он все оплатил? Русская рыдала, уткнувшись ему в грудь.
— Не плачь, сколько тебе нужно? — крякнув, спросил Том.
Лена назвала сумму, которую была должна, неожиданно для себя набавив сотню.
Том достал из бумажника на сто долларов меньше, чем просили. Потом прошел в кабинет, узнал по компьютеру, когда ближайший самолет на Москву и, вернувшись, сказал, что улетает она завтра в два.
* * *
Лена лежала в постели с открытыми глазами. Том похрапывал рядом. Как хорошо, что уступила ему, пошла в спальню. Вот и помирились, вот и ладушки, но вообще после свадьбы она ему припомнит, улыбнулась Лена. Незаметно она заснула.
Разбудил Лену аромат кофе. Милый мой, жмурясь, подумала Лена. Том вошел в спальню и, глядя в сторону, постучал по запястью — би квик. Лена обмерла. Не может быть. Но все обстояло именно так.
На прощание в аэропорту Том сказал, что обязательно напишет.
* * *
Над Томом долго подтрунивали и Фрэнк, и Пирсоны. Действительно, все обернулось ужасно. Но как-то ночью Том долго не мог заснуть и стал вспоминать свою жизнь. Ему все если открыто и не хамили, то все равно считали дураком. А что у него и было-то хорошего? И Том вспомнил, как русская в первую их встречу простонала: То-ом.
* Кате Валеевой посвящается.